Охота за голосами

Душным июльским вечером, когда солнце садилось, но жара ещё не спала, наводили порядок , разбирали разные вещи на чердаке дачного дома. Тут были и старые, позеленевшие , но оригинальной формы светильники, репродукции известных и не очень картин, подшивки пожелтевших журналов, деревянные фигурки людей, животных, гномов; недавно ушедший из жизни Фёдор Степанович занимался резьбой по дереву. Шустрый шестилетний Коля достал из дальнего угла потёртый чёрный чемоданчик, с любопытством раскрыл его, там находились ветхие книги, чёрно – белые фотографии, маленькие пластмассовые кассеты.
- Бабушка, а что это? – спросил сероглазый мальчик.
- О, это сокровища деда, - улыбаясь, ответила Вера Ивановна, - иди, покажи ему.
Коля побежал в сад к деду. Дед Александр Степанович, капитан – лейтенант в отставке, сидел на скамейке под яблонями, курил трубку, отдыхал в тени.
Вокруг жужжали пчёлы, порхали бабочки; клубника уже отошла, но крупными, тяжёлыми гроздьями висела на кустах чёрная смородина, за ней душистая малина, а над головой наливались яблоки.

- Деда, деда, смотри, что я нашёл, - закричал радостно Коля и бухнул на столик чемоданчик – дипломат. – Дед, а что это такое? – спросил Коля, протягивая ему красную потёртую кассету.
- О, поколение интернета, вы даже не знаете, что это, а для меня сорок лет назад ( Александру Степановичу недавно исполнилось пятьдесят шесть) такая кассета была чудесным подарком и самим совершенством. Понимаешь, тогда у нас в стране только стали появляться переносные кассетные магнитофоны и мне на день рождения подарили такой, «Электроника» назывался. Как я был счастлив тогда, ты себе и представить не можешь. Из моих знакомых только у двух были «кассетники», они записывали на них «Роллингов» и, в общем, тебе не понять, время ушло.
-Дед, а давай послушаем твоих «Ролликов»,- загорелся маленький Коля.
-Да где же послушаешь, теперь только компакт-диски, хотя нет, на веранде у нас есть «Сони», кассету поставить можно.
-Тогда идем быстрее,- оживился, заморгал рыжеватыми ресницами мальчуган.
-Попробуем, только не уверен, сохранилась ли запись, а потом, там не «Роллинги», а - совсем другое. И, всё-таки, очень любопытно, пойдём, - ответил капитан и бодро направился к дому. За ним вприпрыжку нёсся Коля с красной кассетой в руке.
Пришли на веранду, где на столе рядом с синей вазой с ромашками стоял «Panasonyc», включили кассету. Раздалось тихое шипение, которое через некоторое время усилилось и стало дополняться резкими неприятными скрипами.

- Выключай, дед, сломалась твоя кассета, - разочарованно сказал внучек.
-Подожди, Коленька, подожди, прислушайся, ведь это не помехи, это кричит сойка.
-Какая ещё сойка?
-Птица такая, родственница сороки, но живёт только в лесу, в город не залетает, и когда ей что-то не нравится, она вот так громко кричит, ругается.
-Птица ругается?
-Я не совсем правильно сказал, сойка недовольна, она возмущается, что кто-то чужой пришёл, нарушает покой, так она предупреждает и других птиц и зверей, и они настораживаются, смотрят, где опасность.
-А она красивая, сойка?
-Да, очень, пепельно-розовая с синей полоской на крыльях и хохолком на голове.
-Деда, а сколько тебе лет было, когда ты записывал сойку, сколько мне?
-Побольше, Колька, немного больше, мне было 15 или, скорее, 16 лет – отвечал Александр Степанович и вспоминал, как он шёл по весеннему лесу: берёзы, осины, ели, орешник; как, завидев его, затрещали сойки, а он закрепил на суке магнитофон и стал прохаживаться по просеке.
Две сойки сопровождали его, перелетая по макушкам елей и отмечали его путь резкими, тревожными криками.
Тут раздались голоса женщин, которые приглашали на вечерний чай.
- Ты, Коль, иди, а я скоро за тобой,- потрепал внука по русой головенке Александр Степанович и стал слушать дальше.

Запись сама по себе в техническом отношении была далека от совершенства, а по прошествию длительного времени из-за дефектов магнитной ленты порой еле слышна,но очень дороги были воспоминания.
Вот медленный грустноватый напев снегирей, который записан в конце зимы у дома друга. Важные, большие красногрудые птицы неторопливо склевывали оставшиеся ягоды рябины и негромко перекликались между собой. Прилетали туда и красивые, изысканные свиристели, редкие северные гости, но записать их голоса не удалось.

Не удалось записать и нежные песенки королька- самой маленькой птицы Росси. Пернатые крохи с желтыми головушками перепархивали в лапах елей, искали скудное пропитание, но не сдавались, выживали вопреки лютым морозам и тихонько, тонко, но жизнерадостно пели! Они едва слышно щебетали на вершинах высоких елей, примитивный микрофон не воспринимал звуки, и только благожелательный, сочувствующий человеческий слух улавливал тихую, но торжествующую песню победы над стылым безмолвием.

И совсем другая тема - радостная песнь скворца, гимн наступившей весне, возрождающейся природе, теплым дням, первым зеленым листочкам, яркому солнцу, голубому небу. Сидит на пока ещё голой ветке скворец рядом со своим деревянным домиком, и, подняв клюв к небу, раздувая зоб, распевает без особых изысков, но громко и радостно, вкрапляет в собственную мелодию напевы других птиц, ёрничает, пересмешничает. Стройный, черный с белыми крапинками самец во всё горло призывает самочку к гнездовью и наполняет весельем и бодростью всё вокруг. Скворцы давным-давно живут рядом с людьми, доверяют нам и записывать их легко и приятно.

Чёрный дрозд часто селится в городских садах и парках, но он гораздо более редок, чем привычный нам скворец, более осторожен и запечатлеть его голос сложнее. Но усилия стоят того, его песня очень чистая, неторопливая, мелодичная. Юный Саша записал её в заброшенном, неухоженном углу городского кладбища, печально-меланхолично и даже философски звучало пение чёрного дрозда в густеющих сумерках погоста…

Певчий дрозд не похож на своего близкого родственника ни внешне, ни характером, ни манерой вокального исполнения. Он, по существу, главный солист апрельского леса. Утвердится столбиком на макушку ели и громко выводит свои замысловатые рулады, в которых люди порой различают: «Филипп,Филипп! Иди чай пить! Скор-рей, скор-рей, а то остынет!» Поет самозабвенно и не страшны ему теперь ни ястребы, ни коршуны. Даже диву даешься!

Не уступает ему в бравурной мелодичности и дрозд белобровик, весенний воздух звенит от его нисходящих гамм. Знаменитых братьев поддерживает целый хор: весело тенькают многочисленные синицы, поют чижи и зеленушки, громко звенят крапивники, тонкими переливами свистят робкие зарянки. Александр записывал эту необычную, трогательную птичку, её нежный, хрустальный перезвон. А зяблика записать было гораздо проще, даже можно сказать без труда; открыто усевшись на ветке, никого не таясь, громко распевают они на весь лес свои звонкие, радостные песни: « чи-ти-чи-ти-ти, чи-ти-ти-чиу-чиу!»

За голосом филина же пришлось действительно охотиться, да так, что любой стоящий охотник с ружьём удивится и белой завистью позавидует! У приятеля из параллельного класса дед служил на дальнем кордоне лесником. В начале апреля друзья поехали к нему в гости. Дед Павел жил в небольшой деревне, со всех сторон окружённой дремучими лесами, большей частью вековыми ельниками, хотя на далёкой песчаной возвышенности стоял и сосновый бор, были и смешанные леса с могучими дубами, мимо которых проходили, может быть, хищные орды монголо-татар. Саша с Андреем по приезду провели вечер у самовара, натопленного сосновыми шишками, угостились чаем с дымком и душистым мёдом, поговорили с дедом Павлом о житье-бытье и пошли в тот лесной отъём, который указал им старый лесник.

Сначала они шагали по лесной просеке свободно, снег на открытом месте почти весь растаял, и подмороженная ночным холодом жёлтая прошлогодняя трава с хрустом пружинила под ногами. Небо было малооблачно, большой подрастающий месяц освещал путь. Минут через двадцать они свернули с просеки на узкую лесную тропинку. И тут стало тяжелее: снег под густыми еловыми лапами только подтаял и лежал оплывшими, но ещё внушительными сугробами.
Часа два продирались они по глухому урочищу, обходили глубокие овраги, пересекали маленькие, останавливались, прислушивались: полная тишина, безмолвие, только сердце гулко стучит в груди. Юные, полные сил исследователи уже прилично устали, дышали тяжело, несмотря на крепкий морозец, вспотели, но решили продолжить поиски. Проходили ещё часа полтора,-без результата, только спугнули с лёжки косулю, да услышали едва различимый, далёкий волчий вой.

Пришли, изрядно поплутав, в деревню, едва передвигая ноги, с трудом разделись и влезли на русскую печь, провалились в глубокий сон. Проснулись они около двух часов пополудни, окрепшие, бодрые, посвежевшие. За окном ярко светило солнце, звенела капель. Сели обедать щами из кислой капусты с кабанятиной; ели так, что за ушами на самом деле, без иносказаний, трещало. Когда насытились, седобородый дед Павел начал подтрунивать: «Что, охотники, убили ноги? Добро бы глухаря или тетерева добыть пытались, а им пугача подавай, да ладно бы его самого на чучело застрелить, и чтобы не озоровал, не давил тех же глухарей, а им голос нужен! Да леший бы с ним, с голосом!»
« А вот в том-то и дело, что это и есть голос лешего, то есть звуки самого леса, голос живой природы»,- отвечал Саша.
« Да пугач-то, филин то есть, в природе большой вредитель, он, кроме птиц, и зайцев хватает, хуже только волк»,- не соглашался седовласый лесник.
« Не без этого, но, перефразируя пословицу – на то и филин в лесу, чтобы заяц не дремал, и зайцев то он поймает двух-трёх, а мышей, полёвок истребляет тысячами»,- взволнованно отвечал Саша,- «А вот такое отношение к филину приведёт к тому, что скоро и голоса его не услышишь».
Андрей в спор не вступал, ему после вчерашней, утомительной и, главное, бесплодной вылазки было всё равно и не очень хотелось продолжать поиски, но отступить, оставить товарища одного он не мог.

Отдохнув после сытного обеда, ребята вышли во двор, заметили не расколотые поленья и взялись за них. Прямые, осиновые и берёзовые, разлетались от одного удара колуном, а вот над дубовыми и сучковатыми берёзовыми пришлось потрудиться. Через час с немногим дрова были расколоты, а затем уложены в аккуратную поленницу под навесом у сарая.

Когда стали сгущаться сумерки, все плотно-плотно поужинали жареной на сале картошкой с солёными груздями, огурцами, квашеной капустой с антоновкой, напились горячего чая с брусничным вареньем, - у деда Павла всего было в достатке. Вышли на крыльцо; на тёмно-синем, почти чёрном, небе уже светились бесчисленные далёкие звёзды. Попыхивая самосадом, лесник убеждал ребят идти в прежнем направлении, не уклоняться в другие стороны, ведь именно в том урочище много лет обитают филины, в другие места они лишь наведываются.

И необычные охотники вновь отправились в путь, ориентируясь на Полярную звезду, благо небо было почти безоблачным. В густой ельник зашли по вчерашнему следу, некоторое время шли своей пробитой тропой,потом свернули с нее и двигались по направлению к большому серебряному месяцу над дальней чащей. Опять пробирались долго и тяжело, за спиной у Саши в рюкзаке был магнитофон, термос с кофе и другими припасами, а у Андрея большой параболический рефлектор.
Его изготовил Саша с отцом, он служил для лучшего улавливания удаленных звуков, концентрации их непосредственно на микрофон. Искатели-натуралисты шли, останавливались, внимательно слушали-тишина; ветра в чаще почти нет, только легкие порывы шевелят ветви, лишь иногда тенькнет и вспорхнет испуганная ими птица. Вдруг впереди послышался громкий шум, треск сучьев, визг, сердитое фырканье и хрюканье; ребята подняли из непроходимого подлеска стадо кабанов, которое устроилось там на ночлег. Это само по себе стоило записать, сохранить, но охота иная, навскидку не выстрелишь. Ребята остановились, попили горячий кофе с бутербродами.

-Стой, не шуми, я, кажется, что-то слышу, - почти шёпотом сказал Саша Андрею. Они замерли и оба сумели расслышать далёкое, приглушённое: «угу-у, гу-уу». Охотники переглянулись и молча двинулись в сторону звуков. Сначала шли быстро, почти напролом, огибали только самые густые заросли и низины, где под тонкой корочкой льда стояла талая вода и в почти полной тьме можно было провалиться в какую-нибудь яму по пояс. Прошли около километра, да кто знает, сколько в такой густой тьме они прошли, но « уханье» стало не едва различимое, а чёткое, хорошо слышное, а ещё ночные охотники поняли, что тут не одна, а две птицы.
Они достали магнитофон, присоединили к нему на ощупь (зажигать спички нельзя, спугнёшь! ) микрофон на длинном проводе и теперь тихонько осторожными шагами двинулись ближе туда, где звучала ночная лесная мистерия. Они прошли метров пятьдесят (дальше и не стоило, мощь и сила звуков впечатляли и завораживали), закрепили на ветке у ствола дерева микрофон, отошли на длину провода, включили магнитофон и замерли.

Глубоко, мощно и низко раздавалось в ночи: « ухуу у уху уу уху»…А со стороны менее сильно и глуше филину отвечала его подруга; таинственные звуки были почти осязаемы, они как бы зависали в темноте холодного воздуха ранней весны, переходили из дуэта в единый тревожно-таинственный стон и неожиданно закончились жутким раскатистым хохотом, от которого мороз по коже… Заворожённые таинством лесной ночи стояли охотники за голосами. Позже, дома они узнали, что запись шла почти полчаса, а тогда, в ночном мраке, время для них не существовало. Только когда колдовское действо постепенно утихло и окончательно замерло, Александр и Андрей пришли в себя и, сбросив наваждение, поняли, как они замерзли. Друзья быстро упаковали аппаратуру и рванули в деревню так, что забурлила молодая здоровая кровь, утихла дрожь, забилось быстрее сердце. И кровь волновалась не только от быстрой ходьбы, юноши ликовали, что им удалось попасть на волшебное таинство мрака.

А вот совсем иная охота, другая запись. Александр заметил опушку берёзовой рощи, где часто пела иволга, и рано утром подвесил там микрофон с ветрозащитным экраном, а конец провода протянул до небольшой ложбинки с кустарником. Там он через некоторое время и притаился. Вскоре начался великолепный майский концерт: золотистая, с чёрными крыльями иволга сидела среди свежей листвы на верхушке берёзы, иногда перелетала с дерева на дерево и выводила прозрачные, нежные флейтовые мотивы. Чуть в стороне куковала кукушка, как бы аккомпанируя золотому солисту. Ясное солнце наступающего лета пронизывало своими животворящими лучами молодую зелень насквозь, играло весёлыми бликами.

А ночью Александр слушал и записывал признанного мастера, непревзойдённого творца любовной песни – соловья. Как самозабвенно, как страстно заливался он в ивняке на берегу пруда! Есть впечатления, которые не передать словами и соловьиная песня – одно из них. Да и что соловью до человека и его впечатлений, он поёт для себя и своей подруги, для продления рода соловьиного на земле. А недалеко стараются, выводят колена песни его соперники, и кто из них искуснее, того и выберет самочка.
Ещё Александр записывал резкое « дёрганье» коростеля в тумане болотистых низин; звонкое «пить – полоть, пить – полоть» в полях летним утром, когда Солнце не поднялось ещё высоко, и заливистые трели жаворонков в знойный полдень.

О другом только мечталось: «хорканье» вальдшнепов на тяге, токование тетеревов, пока это было возможно, о глухаре и мечтать не приходилось- выбили в здешних лесах удивительную птицу. Думалось запечатлеть навсегда и звонкий, победный клик сокола в ослепительно голубом небе, и печальное «курлыканье» журавлей в небе сером, осеннем, и волчий вой в морозном январском лесу… Много, много было планов и о дальних походах, и о совершенствовании аппаратуры и техники записи. Но им не пришлось сбыться. По совету отца ,поддержанного всей семьей, Александр поступил в Высшее военно-морское радиотехническое училище имени Попова. Ход мыслей был таков: приобрету уважаемую, практическую специальность, стану флотским офицером, буду служить Родине, а вот на досуге, имея отличную подготовку в радиотехнике, займусь усовершенствованием звукозаписывающей аппаратуры, профессиональной записью звуков живой природы.

Александр стал отличным морским офицером и верно служил отчизне, а вот досуга почти не было. Сначала казармы в училище, потом далекий Тихоокеанский флот, долгие годы суровой службы, тяжелой работы. Ему и его товарищам пришлось пеленговать самолеты противников, делать перехваты радиопереговоров, прослушивать глубины океана, засекая в них шумы вражеских субмарин, которые были не милые битловские « жёлтые подводные лодки», а агрессоры с ядерной смертью на борту. А из птиц ему приходилось там слышать пронзительно-печальный крик чаек, под аккомпанемент бушующих волн Тихого океана. И только во сне слышал он иногда таинственный хохот филина, затейливые соловьиные « колена», нежную флейту иволги и задорный свист зяблика.

© Copyright: Евгений Ефрешин, 2024

Регистрационный номер №0528781

от 2 мая 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0528781 выдан для произведения:
Душным июльским вечером, когда солнце садилось, но жара ещё не спала, наводили порядок , разбирали разные вещи на чердаке дачного дома. Тут были и старые, позеленевшие , но оригинальной формы светильники, репродукции известных и не очень картин, подшивки пожелтевших журналов, деревянные фигурки людей, животных, гномов; недавно ушедший из жизни Фёдор Степанович занимался резьбой по дереву. Шустрый шестилетний Коля достал из дальнего угла потёртый чёрный чемоданчик, с любопытством раскрыл его, там находились ветхие книги, чёрно – белые фотографии, маленькие пластмассовые кассеты.
- Бабушка, а что это? – спросил сероглазый мальчик.
- О, это сокровища деда, - улыбаясь, ответила Вера Ивановна, - иди, покажи ему.
Коля побежал в сад к деду. Дед Александр Степанович, капитан – лейтенант в отставке, сидел на скамейке под яблонями, курил трубку, отдыхал в тени.
Вокруг жужжали пчёлы, порхали бабочки; клубника уже отошла, но крупными, тяжёлыми гроздьями висела на кустах чёрная смородина, за ней душистая малина, а над головой наливались яблоки.

- Деда, деда, смотри, что я нашёл, - закричал радостно Коля и бухнул на столик чемоданчик – дипломат. – Дед, а что это такое? – спросил Коля, протягивая ему красную потёртую кассету.
- О, поколение интернета, вы даже не знаете, что это, а для меня сорок лет назад ( Александру Степановичу недавно исполнилось пятьдесят шесть) такая кассета была чудесным подарком и самим совершенством. Понимаешь, тогда у нас в стране только стали появляться переносные кассетные магнитофоны и мне на день рождения подарили такой, «Электроника» назывался. Как я был счастлив тогда, ты себе и представить не можешь. Из моих знакомых только у двух были «кассетники», они записывали на них «Роллингов» и, в общем, тебе не понять, время ушло.
-Дед, а давай послушаем твоих «Ролликов»,- загорелся маленький Коля.
-Да где же послушаешь, теперь только компакт-диски, хотя нет, на веранде у нас есть «Сони», кассету поставить можно.
-Тогда идем быстрее,- оживился, заморгал рыжеватыми ресницами мальчуган.
-Попробуем, только не уверен, сохранилась ли запись, а потом, там не «Роллинги», а - совсем другое. И, всё-таки, очень любопытно, пойдём, - ответил капитан и бодро направился к дому. За ним вприпрыжку нёсся Коля с красной кассетой в руке.
Пришли на веранду, где на столе рядом с синей вазой с ромашками стоял «Panasonyc», включили кассету. Раздалось тихое шипение, которое через некоторое время усилилось и стало дополняться резкими неприятными скрипами.

- Выключай, дед, сломалась твоя кассета, - разочарованно сказал внучек.
-Подожди, Коленька, подожди, прислушайся, ведь это не помехи, это кричит сойка.
-Какая ещё сойка?
-Птица такая, родственница сороки, но живёт только в лесу, в город не залетает, и когда ей что-то не нравится, она вот так громко кричит, ругается.
-Птица ругается?
-Я не совсем правильно сказал, сойка недовольна, она возмущается, что кто-то чужой пришёл, нарушает покой, так она предупреждает и других птиц и зверей, и они настораживаются, смотрят, где опасность.
-А она красивая, сойка?
-Да, очень, пепельно-розовая с синей полоской на крыльях и хохолком на голове.
-Деда, а сколько тебе лет было, когда ты записывал сойку, сколько мне?
-Побольше, Колька, немного больше, мне было 15 или, скорее, 16 лет – отвечал Александр Степанович и вспоминал, как он шёл по весеннему лесу: берёзы, осины, ели, орешник; как, завидев его, затрещали сойки, а он закрепил на суке магнитофон и стал прохаживаться по просеке.
Две сойки сопровождали его, перелетая по макушкам елей и отмечали его путь резкими, тревожными криками.
Тут раздались голоса женщин, которые приглашали на вечерний чай.
- Ты, Коль, иди, а я скоро за тобой,- потрепал внука по русой головенке Александр Степанович и стал слушать дальше.

Запись сама по себе в техническом отношении была далека от совершенства, а по прошествию длительного времени из-за дефектов магнитной ленты порой еле слышна,но очень дороги были воспоминания.
Вот медленный грустноватый напев снегирей, который записан в конце зимы у дома друга. Важные, большие красногрудые птицы неторопливо склевывали оставшиеся ягоды рябины и негромко перекликались между собой. Прилетали туда и красивые, изысканные свиристели, редкие северные гости, но записать их голоса не удалось.

Не удалось записать и нежные песенки королька- самой маленькой птицы Росси. Пернатые крохи с желтыми головушками перепархивали в лапах елей, искали скудное пропитание, но не сдавались, выживали вопреки лютым морозам и тихонько, тонко, но жизнерадостно пели! Они едва слышно щебетали на вершинах высоких елей, примитивный микрофон не воспринимал звуки, и только благожелательный, сочувствующий человеческий слух улавливал тихую, но торжествующую песню победы над стылым безмолвием.

И совсем другая тема - радостная песнь скворца, гимн наступившей весне, возрождающейся природе, теплым дням, первым зеленым листочкам, яркому солнцу, голубому небу. Сидит на пока ещё голой ветке скворец рядом со своим деревянным домиком, и, подняв клюв к небу, раздувая зоб, распевает без особых изысков, но громко и радостно, вкрапляет в собственную мелодию напевы других птиц, ёрничает, пересмешничает. Стройный, черный с белыми крапинками самец во всё горло призывает самочку к гнездовью и наполняет весельем и бодростью всё вокруг. Скворцы давным-давно живут рядом с людьми, доверяют нам и записывать их легко и приятно.

Чёрный дрозд часто селится в городских садах и парках, но он гораздо более редок, чем привычный нам скворец, более осторожен и запечатлеть его голос сложнее. Но усилия стоят того, его песня очень чистая, неторопливая, мелодичная. Юный Саша записал её в заброшенном, неухоженном углу городского кладбища, печально-меланхолично и даже философски звучало пение чёрного дрозда в густеющих сумерках погоста…

Певчий дрозд не похож на своего близкого родственника ни внешне, ни характером, ни манерой вокального исполнения. Он, по существу, главный солист апрельского леса. Утвердится столбиком на макушку ели и громко выводит свои замысловатые рулады, в которых люди порой различают: «Филипп,Филипп! Иди чай пить! Скор-рей, скор-рей, а то остынет!» Поет самозабвенно и не страшны ему теперь ни ястребы, ни коршуны. Даже диву даешься!

Не уступает ему в бравурной мелодичности и дрозд белобровик, весенний воздух звенит от его нисходящих гамм. Знаменитых братьев поддерживает целый хор: весело тенькают многочисленные синицы, поют чижи и зеленушки, громко звенят крапивники, тонкими переливами свистят робкие зарянки. Александр записывал эту необычную, трогательную птичку, её нежный, хрустальный перезвон. А зяблика записать было гораздо проще, даже можно сказать без труда; открыто усевшись на ветке, никого не таясь, громко распевают они на весь лес свои звонкие, радостные песни: « чи-ти-чи-ти-ти, чи-ти-ти-чиу-чиу!»

За голосом филина же пришлось действительно охотиться, да так, что любой стоящий охотник с ружьём удивится и белой завистью позавидует! У приятеля из параллельного класса дед служил на дальнем кордоне лесником. В начале апреля друзья поехали к нему в гости. Дед Павел жил в небольшой деревне, со всех сторон окружённой дремучими лесами, большей частью вековыми ельниками, хотя на далёкой песчаной возвышенности стоял и сосновый бор, были и смешанные леса с могучими дубами, мимо которых проходили, может быть, хищные орды монголо-татар. Саша с Андреем по приезду провели вечер у самовара, натопленного сосновыми шишками, угостились чаем с дымком и душистым мёдом, поговорили с дедом Павлом о житье-бытье и пошли в тот лесной отъём, который указал им старый лесник.

Сначала они шагали по лесной просеке свободно, снег на открытом месте почти весь растаял, и подмороженная ночным холодом жёлтая прошлогодняя трава с хрустом пружинила под ногами. Небо было малооблачно, большой подрастающий месяц освещал путь. Минут через двадцать они свернули с просеки на узкую лесную тропинку. И тут стало тяжелее: снег под густыми еловыми лапами только подтаял и лежал оплывшими, но ещё внушительными сугробами.
Часа два продирались они по глухому урочищу, обходили глубокие овраги, пересекали маленькие, останавливались, прислушивались: полная тишина, безмолвие, только сердце гулко стучит в груди. Юные, полные сил исследователи уже прилично устали, дышали тяжело, несмотря на крепкий морозец, вспотели, но решили продолжить поиски. Проходили ещё часа полтора,-без результата, только спугнули с лёжки косулю, да услышали едва различимый, далёкий волчий вой.

Пришли, изрядно поплутав, в деревню, едва передвигая ноги, с трудом разделись и влезли на русскую печь, провалились в глубокий сон. Проснулись они около двух часов пополудни, окрепшие, бодрые, посвежевшие. За окном ярко светило солнце, звенела капель. Сели обедать щами из кислой капусты с кабанятиной; ели так, что за ушами на самом деле, без иносказаний, трещало. Когда насытились, седобородый дед Павел начал подтрунивать: «Что, охотники, убили ноги? Добро бы глухаря или тетерева добыть пытались, а им пугача подавай, да ладно бы его самого на чучело застрелить, и чтобы не озоровал, не давил тех же глухарей, а им голос нужен! Да леший бы с ним, с голосом!»
« А вот в том-то и дело, что это и есть голос лешего, то есть звуки самого леса, голос живой природы»,- отвечал Саша.
« Да пугач-то, филин то есть, в природе большой вредитель, он, кроме птиц, и зайцев хватает, хуже только волк»,- не соглашался седовласый лесник.
« Не без этого, но, перефразируя пословицу – на то и филин в лесу, чтобы заяц не дремал, и зайцев то он поймает двух-трёх, а мышей, полёвок истребляет тысячами»,- взволнованно отвечал Саша,- «А вот такое отношение к филину приведёт к тому, что скоро и голоса его не услышишь».
Андрей в спор не вступал, ему после вчерашней, утомительной и, главное, бесплодной вылазки было всё равно и не очень хотелось продолжать поиски, но отступить, оставить товарища одного он не мог.

Отдохнув после сытного обеда, ребята вышли во двор, заметили не расколотые поленья и взялись за них. Прямые, осиновые и берёзовые, разлетались от одного удара колуном, а вот над дубовыми и сучковатыми берёзовыми пришлось потрудиться. Через час с немногим дрова были расколоты, а затем уложены в аккуратную поленницу под навесом у сарая.

Когда стали сгущаться сумерки, все плотно-плотно поужинали жареной на сале картошкой с солёными груздями, огурцами, квашеной капустой с антоновкой, напились горячего чая с брусничным вареньем, - у деда Павла всего было в достатке. Вышли на крыльцо; на тёмно-синем, почти чёрном, небе уже светились бесчисленные далёкие звёзды. Попыхивая самосадом, лесник убеждал ребят идти в прежнем направлении, не уклоняться в другие стороны, ведь именно в том урочище много лет обитают филины, в другие места они лишь наведываются.

И необычные охотники вновь отправились в путь, ориентируясь на Полярную звезду, благо небо было почти безоблачным. В густой ельник зашли по вчерашнему следу, некоторое время шли своей пробитой тропой,потом свернули с нее и двигались по направлению к большому серебряному месяцу над дальней чащей. Опять пробирались долго и тяжело, за спиной у Саши в рюкзаке был магнитофон, термос с кофе и другими припасами, а у Андрея большой параболический рефлектор.
Его изготовил Саша с отцом, он служил для лучшего улавливания удаленных звуков, концентрации их непосредственно на микрофон. Искатели-натуралисты шли, останавливались, внимательно слушали-тишина; ветра в чаще почти нет, только легкие порывы шевелят ветви, лишь иногда тенькнет и вспорхнет испуганная ими птица. Вдруг впереди послышался громкий шум, треск сучьев, визг, сердитое фырканье и хрюканье; ребята подняли из непроходимого подлеска стадо кабанов, которое устроилось там на ночлег. Это само по себе стоило записать, сохранить, но охота иная, навскидку не выстрелишь. Ребята остановились, попили горячий кофе с бутербродами.

-Стой, не шуми, я, кажется, что-то слышу, - почти шёпотом сказал Саша Андрею. Они замерли и оба сумели расслышать далёкое, приглушённое: «угу-у, гу-уу». Охотники переглянулись и молча двинулись в сторону звуков. Сначала шли быстро, почти напролом, огибали только самые густые заросли и низины, где под тонкой корочкой льда стояла талая вода и в почти полной тьме можно было провалиться в какую-нибудь яму по пояс. Прошли около километра, да кто знает, сколько в такой густой тьме они прошли, но « уханье» стало не едва различимое, а чёткое, хорошо слышное, а ещё ночные охотники поняли, что тут не одна, а две птицы.
Они достали магнитофон, присоединили к нему на ощупь (зажигать спички нельзя, спугнёшь! ) микрофон на длинном проводе и теперь тихонько осторожными шагами двинулись ближе туда, где звучала ночная лесная мистерия. Они прошли метров пятьдесят (дальше и не стоило, мощь и сила звуков впечатляли и завораживали), закрепили на ветке у ствола дерева микрофон, отошли на длину провода, включили магнитофон и замерли.

Глубоко, мощно и низко раздавалось в ночи: « ухуу у уху уу уху»…А со стороны менее сильно и глуше филину отвечала его подруга; таинственные звуки были почти осязаемы, они как бы зависали в темноте холодного воздуха ранней весны, переходили из дуэта в единый тревожно-таинственный стон и неожиданно закончились жутким раскатистым хохотом, от которого мороз по коже… Заворожённые таинством лесной ночи стояли охотники за голосами. Позже, дома они узнали, что запись шла почти полчаса, а тогда, в ночном мраке, время для них не существовало. Только когда колдовское действо постепенно утихло и окончательно замерло, Александр и Андрей пришли в себя и, сбросив наваждение, поняли, как они замерзли. Друзья быстро упаковали аппаратуру и рванули в деревню так, что забурлила молодая здоровая кровь, утихла дрожь, забилось быстрее сердце. И кровь волновалась не только от быстрой ходьбы, юноши ликовали, что им удалось попасть на волшебное таинство мрака.

А вот совсем иная охота, другая запись. Александр заметил опушку берёзовой рощи, где часто пела иволга, и рано утром подвесил там микрофон с ветрозащитным экраном, а конец провода протянул до небольшой ложбинки с кустарником. Там он через некоторое время и притаился. Вскоре начался великолепный майский концерт: золотистая, с чёрными крыльями иволга сидела среди свежей листвы на верхушке берёзы, иногда перелетала с дерева на дерево и выводила прозрачные, нежные флейтовые мотивы. Чуть в стороне куковала кукушка, как бы аккомпанируя золотому солисту. Ясное солнце наступающего лета пронизывало своими животворящими лучами молодую зелень насквозь, играло весёлыми бликами.

А ночью Александр слушал и записывал признанного мастера, непревзойдённого творца любовной песни – соловья. Как самозабвенно, как страстно заливался он в ивняке на берегу пруда! Есть впечатления, которые не передать словами и соловьиная песня – одно из них. Да и что соловью до человека и его впечатлений, он поёт для себя и своей подруги, для продления рода соловьиного на земле. А недалеко стараются, выводят колена песни его соперники, и кто из них искуснее, того и выберет самочка.
Ещё Александр записывал резкое « дёрганье» коростеля в тумане болотистых низин; звонкое «пить – полоть, пить – полоть» в полях летним утром, когда Солнце не поднялось ещё высоко, и заливистые трели жаворонков в знойный полдень.

О другом только мечталось: «хорканье» вальдшнепов на тяге, токование тетеревов, пока это было возможно, о глухаре и мечтать не приходилось- выбили в здешних лесах удивительную птицу. Думалось запечатлеть навсегда и звонкий, победный клик сокола в ослепительно голубом небе, и печальное «курлыканье» журавлей в небе сером, осеннем, и волчий вой в морозном январском лесу… Много, много было планов и о дальних походах, и о совершенствовании аппаратуры и техники записи. Но им не пришлось сбыться. По совету отца ,поддержанного всей семьей, Александр поступил в Высшее военно-морское радиотехническое училище имени Попова. Ход мыслей был таков: приобрету уважаемую, практическую специальность, стану флотским офицером, буду служить Родине, а вот на досуге, имея отличную подготовку в радиотехнике, займусь усовершенствованием звукозаписывающей аппаратуры, профессиональной записью звуков живой природы.

Александр стал отличным морским офицером и верно служил отчизне, а вот досуга почти не было. Сначала казармы в училище, потом далекий Тихоокеанский флот, долгие годы суровой службы, тяжелой работы. Ему и его товарищам пришлось пеленговать самолеты противников, делать перехваты радиопереговоров, прослушивать глубины океана, засекая в них шумы вражеских субмарин, которые были не милые битловские « жёлтые подводные лодки», а агрессоры с ядерной смертью на борту. А из птиц ему приходилось там слышать пронзительно-печальный крик чаек, под аккомпанемент бушующих волн Тихого океана. И только во сне слышал он иногда таинственный хохот филина, затейливые соловьиные « колена», нежную флейту иволги и задорный свист зяблика.

 

Домой!

Заграй