Над лысой головой Абрацумяна носилась обезумевшая от жары муха.
Тот сидел за столом, распластав локти от края до края. С видом тонкого прагматика и выдающегося математика записывал показатели водяных счётчиков в жёлтую квитанцию. Записывая, приговаривал:
- Семь плюс шесть – тринадцать. Три пишем один в уме…. Восемь плюс четыре – двенадцать… плюс один – тринадцать…. Э-э-э….шайтан, опять тринадцать… Смерти моей ищет, эта - тринадцать !
С ненавистью отбросив ручку, задумался. Неудовольствие тенями забродило по его лицу. Муха в это время, баражируя, уходила с очередного круга к полу. Хмурый взгляд Абрацумяна упёрся в чешскую стенку, подарок кореша Васьки. За стеклом правого отделения, среди рюмок из горного хрусталя стояла и играла ярко-красной этикеткой недопитая бутылка армянского коньяка - презент бывшей жены Соньки.
Бутылка тут же, как и муха, сразу же взяла Абрацумяна в плен.
- Э-э-э, щас возьму и выпью пару стопок, и всё пройдёт… - Решил он и, выскочив из-за стола, смело направился к рюмкам и бутылке.
Первые 70 грамм приятно расползлись по артериям и взбодрили мозги.
Нежно, как возлюбленный, он берёт вторую стопку с полки и наливает следующие 70 грамм. И, чтобы дважды не закрывать бутылку, наполнил до верху и свою стопку на столе.
Резвая до того муха, взмыла от пола к верху покружилась у чешской стенки и села на кожаную обивку спинки кресла. Замерла. Видимо, задумалась. Напротив, в метре от неё, красовалась наполненная рюмка.
- Ну, чё, дурочка, вздрогнули ! – Подняв снова рюмку торжественно заговорил Абрацумян. – Ты, извини, не чокаюсь с тобой, совесть человечья не позволяет, видишь ли, с мухами, дирижаблями и вертолетами дружбу не вожу. Не по статусу это мне.
Муха не двигается и упорно держит свою маленькую черную головку по направлению к столу.
- Что брезгуешь !? Не к столу моё угощение ? Все вы, летуны, - подлюки, только и ждёте, чтоб я скувырнулся, и чтоб сесть на меня, упокойного, и гадость на теле оставить. – Бурчит слегка опьяневший Абрацумян.
Махнув безнадёжно левой рукой в сторону мухи, отодвинул пустую рюмку, и снова взялся считать водяные расходы:
- Так… Семь плюс три - десять, ноль пишем, один на ум пошло. Десять плюс два – двенадцать и плюс один. Итого тринадцать… Опять эта треклятая вылезла ! Слышишь, муха, несправедливость какая ! Эта цифра преследует меня ! Надоедливая такая как и ты, дура ! Щас я и ей рюмку налью, чтоб отвязалась !
И вот уже третья стопка, перекочевав из чешской стенке, замерла на столе. Абрацумян наполнил её и, потом немного подумав, крякнул и налил себе.
-Ну, будем, дорогие мои ! – залпом выпивает свою, потом быстро, одну за одной, опрокидывает в рот вторую, за ней третью.
- Вы ж, всё равно не пьёте ! Что добру зря пропадать.- снова махнул он рукой.- А по мне - пить, так пить ! Чего там!
Пока поднимал рюмки, жёлтая бумага слетела на пол, следом за ней авторучка и ещё несколько бумажек.
-Интересно, а чем я тут занимался? - вздернув к верху огустевшие брови, задал саме себе вопрос,- Хм...Писал что-то или что ? Муха, ты не помнишь чё я тут рисовал ? Тринадцать, а ты не знаешь? М-да... Никто не знает. Некому подсказывать. Кругом бесчеловечья пустота. Как это всё достало !
В третий раз крякнув и махнув рукой, налил ещё три стопки до самих краёв.
- Эх вы, бессловесные твари, - обращается он непонятно к кому. – Если бы вы знали, как мне надоел этот домашнество, эти водяные счетчики, квитанции. Прихожу домой - одна и та же картинка – комнаты, шкафы, диваны, ламинаты, тапочки… Видится одна и та же омертвелая хрень. Нет ничего живого, родного, близкого... одни мухи, да тараканы на кухне. Ни одного живого человечка ! Васька, кореш, и тот скурвился, перестал заходить. Говорит, что я падлой стал, скурвился. А бывшая жена, Сонька, тоже кинула меня...
Уходя, неправедно выразилась в дверях:"мурло, ты, Абрацумян, с тобой только могилы копать. Что не спроси,то молчишь, то хмуришься. не с кем пообщаться. Заговариваюсь уже сама с собой, дурочкой уже стала."
Муха взлетела и вновь забаражировала над глянцевой, вспотевшей плешью Абрацумяна.
-Ээээ, дура, поздно прилетела... Выпил я твою долю, раньше надо было копытами вращать!
Покрутившись над головой, муха плюхнулась на стол и поползла к рюмке и никакой-либо, а своей, уже выпитой Абрацумяном.
- Ползешь, гадина, змеей извиваешься, не доверяешь моим словам. Вот и Сонька тоже извивалась, так я ей тоже наливал и за нее пил. Видно, потому и бросила меня... Бывало, приду домой, она сидит и просит, давай говорит Абрацумчик выпьем, а я говорю - давай! И хрясь две стопки - за себя и за неё ! Жутко ей это не нравилось. Ты думаешь я жмот!? Напрасно. Я добрейший из добрейших, готов хоть сейчас нимб одеть и - на икону! Эх, муха, тяжелая у нас, святых и праведных, жизнь. Мне вот управдом ТСЖ недоимки выставил, а я не ропщу. Васька, кореш, быдлом обозвал - я тоже не ропщу. Цифра тринадцать безумствует - терплю. Жизня, как тяжелая каменюга, на кости давит - молчу. Коньяк морду трусит - стойко сношу небесное наказание. И ты, муха, хоть морду мне заплюй, я все равно тебе от души доброй лишнюю рюмку налью и сам же выпью! Вот такой я человек ! Святость во мне так и бродит, так и прет наружу !
Приблизившись, к пустой рюмке, муха остановилась.
- Я ж тебе и говорю, выпил я ее уже! Не фиг тут стол залапывать.- Зашумел снова Абрацумян.
Муха резко взмыла и, покружив над головой, вылетела в форточку. В комнате стало тихо.
На лице Абрацумяна нарисовалась новая гримаса, выражающая нечто среднее между недовольством и вредностью.
- Ну фиг с вами, мухами, Васьками, Соньками и тринадцатью! Ломаете дурочку, корчите из себя трезвенников. Думаете я без вас не проживу !? А вот вам !
Свернув дулю, он сунул ее себе под нос.
- Нате, выкусите, угощеньеце ! И ты, тринадцать, тоже выкуси ! С такими как ты у меня разговор короткий - нет желания меня чувствовать - вон отсюдова ! Давай, и ты, тринадцать, вали в форточку, вслед за мухой.
Он снова схватился за бутылку, попытался налить, не получилось и вместе с ней повалился на пол. Через минуту оттуда, снизу, понеслись удары кулаков о ламинат, глухое бурчание, возня, лязгающее перекатывание бутылки, потом послышался храп.
Помочь сайту
Поздравления
