Обаяние и наблюдательность

13 мая 2014 - Владимир Степанищев

Странное, очень странное состояние мозгов, друзья мои, порой случается с похмелья. Может, я уж позабыл, как мыслит наутро тот пробужденный, что с вечера не грешил, но так…, припоминается смутно, что думает он более о насущном и грядущем, нежели о вечном или абстрактном, особливо ежели он еще до, простите, унитаза заду своему и туалета зубам своим включает телевизор, фальшивым ржавым камертоном, далеким от «ля» первой октавы, задающим тональность отнюдь неновой пьесе нового дня. Возможно, если б человек не включал, не слушал лживый, рафинированный, как кому-то надо, этот суррогат собственного (так он искренне убежден) мнения, то и новый день его мог бы хоть сколько-то, имел бы хоть какую-то вероятность, надежду, шанс отличаться от вчерашнего. Как в наречении именем корабля заложена будущность его плавания, так и в утренней мысли просыпающегося уже прописан, заложен сюжетно финал, занавес его вечера…, возможно. Хотя… Всякое утро, просыпаясь со свежей и абстрактной мыслью, пускай то об огромном Создателе либо о ничтожном Фалалее, день я заканчиваю одинаково пьяно. Граф Толстой (кажется это написано в его «Исповеди» или то была «В чем моя вера»), рассказывал, что, совершенно разочаровавшись в божьем мире и устройстве его, прятал от себя ружье и веревку (экий ханжа), дабы не…, дабы не… Я же, малодушный конформист, нашел, точнее, избрал совсем, впрочем, неновый способ избегать перманентно зудящей под кадыком изжоги суицида попроще и понадежнее – я тривиально напиваюсь. В том, что пьянство есть добровольное сумасшествие, как уже замечал на полях, я сильно сомневаюсь (в подлежащем или в сказуемом – не суть), но факт добровольного медленного самоубийства – налицо. Однако искренне верю Декарту - Cogito Ergo Sum - мыслю, следовательно существую. Вот и сегодня, глотнув, разумеется, утреннего пивка, задумался я о…, об одном лишь слове…

   Над многими, очень многими словами, понятиями, выражениями, фразеологизмами мы давно уж перестали размышлять, - так - лепим направо и налево на всякий лоб, часто без хоть сколько-то уместного смысла и мотива. Нам не приходит в голову, что, например, «красные чернила» или, скажем, «черное белье» есть даже не оксимороны, а просто нонсенсы, несочетаемые сочетания понятий по первородной этимологии слов, но они существуют, мы ими пользуемся, и более, – даже понимаем смысл вполне адекватно, аутентично (люблю это словцо – при всей понятности, загадочное такое…). Эти масштабные, охватывающие все обозримое человечье мироздание клише: «любовь», «дружба», «вера», «добро», «зло» и вовсе не обсуждаются, как предмет исследования на глубину, окраску, область применения, а прилепляются нами ко всякому хоть сколько-то сходному движению души; но я завершил вчерашний день в обществе обаятельнейшего существа и задумался сегодня об… обаянии…

   Произнося это слово, эпитет по адресу кого-либо, мы, кажется нам, точно знаем, о чем говорим, но… Мир изобилует образцами, скажем, красоты - Венера Милосская и Аполлон Бельведерский; добра и зла – пускай это будут Иисус Христос и Иуда Искариот; любви – Ромео и Джульетта; преданности – Мастер и Маргарита… Но вот эталона такого, на каждом шагу встречающегося, хм…, аспекта, как обаяние, - линейки, циркуля, которыми оно замеряется, очерчивается, у нас нету. Мы глядим на человека и точно угадываем, обаятелен тот или нет. Мы даже говорим о «некоторой», «очень» либо же «глубочайшей» обаятельности, будто поставили ей термометр и занесли показания в карту утреннего больничного обхода. Обаяние, если читать энциклопедию, есть способность человека привлекать к себе, располагать к хорошему отношению, очаровывать, покоряя какими-либо достоинствами – манерами, словом, умом, добротой и пр. По этимологическому словарю, номинатив «обаяние» происходит от инфинитива «баять», то есть: «говорить», «колдовать», «чародействовать»; «басня», «краснобай», «баснословный» - слова общего с «обаянием» корня да и смысла, наверное. Так что? Обаяние – ложь? Константин Сергеевич Станиславский утверждал, что истинный артист состоит на пятьдесят процентов из обаяния, а в другую половину - из наблюдательности. Кто ж станет перечить? Наблюдательный актер, лишенный обаяния, – ноль; обаятельный актер, без точности передачи образа из-за неспособности или нежелания, лени наблюдать – ноль. Если весь мир есть театр, то, понятно, и мы выстраиваем на нашей сцене (скромны будем – в мизансцене нашей) отношения посредством Богом отмеренных нам обаяния и наблюдательности, только вот… Только вот беседовал-то я вчера… с собакой…

   Наблюдательность собачья априорна, она есть единственный способ ее выживания, а вот обаяние… Она его, обаяние свое, не рисует и не делает. Глаза… Я все смотрел в его, пса моего, глаза… и вдруг понял, что обаяние есть та глубина, на которую существо, любое существо, имеющее глаза, допускает в свою душу, а глубина эта может быть всякой – у кого по щиколотку, у другого по колени, а у иного - и омут без дна. Обаяние не есть мера артистизма – оно – мера души. Взгляните, внимательно, с пристрастием, отбросив всякие личные эмоции, взгляните в глаза обаятельного подлеца - там найдете, всегда есть эдакая заслонка, до которой он пустит в душу, а потом - нет. Почему, к примеру, женимся мы на обаянии, а жить приходится с характером? Да потому что любовь, пускай яркая, но лишь забытой уже вспышкою любовь, очаровала, околдовала, ослепила нас настолько, что заслонку приняли за дно - и нам хватило, или это и было дно, но нам не показалось, что мелко. У собак, в отличие от нас с вами, нет никаких ограждений души, почему Экзюпери и говорит, что мы в ответе за тех, кого приручили. Только вот приручается только тот, кто пустил в глаза свои до самого дна, а из таких существ на земле мне известно только одно – собака. Они умирают - мы их хороним, но больше не приходим на их могилы, а вот они, если случится нам преставиться раньше, умирают голодной тоскою на наших могилах.
   Экая удивительная эта штука – обаяние…

Регистрационный номер №0214552

от 13 мая 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0214552 выдан для произведения: Странное, очень странное состояние мозгов, друзья мои, порой случается с похмелья. Может, я уж позабыл, как мыслит наутро тот пробужденный, что с вечера не грешил, но так…, припоминается смутно, что думает он более о насущном и грядущем, нежели о вечном или абстрактном, особливо ежели он еще до, простите, унитаза заду своему и туалета зубам своим включает телевизор, фальшивым ржавым камертоном, далеким от «ля» первой октавы, задающим тональность отнюдь неновой пьесе нового дня. Возможно, если б человек не включал, не слушал лживый, рафинированный, как кому-то надо, этот суррогат собственного (так он искренне убежден) мнения, то и новый день его мог бы хоть сколько-то, имел бы хоть какую-то вероятность, надежду, шанс отличаться от вчерашнего. Как в наречении именем корабля заложена будущность его плавания, так и в утренней мысли просыпающегося уже прописан, заложен сюжетно финал, занавес его вечера…, возможно. Хотя… Всякое утро, просыпаясь со свежей и абстрактной мыслью, пускай то об огромном Создателе либо о ничтожном Фалалее, день я заканчиваю одинаково пьяно. Граф Толстой (кажется это написано в его «Исповеди» или то была «В чем моя вера»), рассказывал, что, совершенно разочаровавшись в божьем мире и устройстве его, прятал от себя ружье и веревку (экий ханжа), дабы не…, дабы не… Я же, малодушный конформист, нашел, точнее, избрал совсем, впрочем, неновый способ избегать перманентно зудящей под кадыком изжоги суицида попроще и понадежнее – я тривиально напиваюсь. В том, что пьянство есть добровольное сумасшествие, как уже замечал на полях, я сильно сомневаюсь (в подлежащем или в сказуемом – не суть), но факт добровольного медленного самоубийства – налицо. Однако искренне верю Декарту - Cogito Ergo Sum - мыслю, следовательно существую. Вот и сегодня, глотнув, разумеется, утреннего пивка, задумался я о…, об одном лишь слове…

   Над многими, очень многими словами, понятиями, выражениями, фразеологизмами мы давно уж перестали размышлять, - так - лепим направо и налево на всякий лоб, часто без хоть сколько-то уместного смысла и мотива. Нам не приходит в голову, что, например, «красные чернила» или, скажем, «черное белье» есть даже не оксимороны, а просто нонсенсы, несочетаемые сочетания понятий по первородной этимологии слов, но они существуют, мы ими пользуемся, и более, – даже понимаем смысл вполне адекватно, аутентично (люблю это словцо – при всей понятности, загадочное такое…). Эти масштабные, охватывающие все обозримое человечье мироздание клише: «любовь», «дружба», «вера», «добро», «зло» и вовсе не обсуждаются, как предмет исследования на глубину, окраску, область применения, а прилепляются нами ко всякому хоть сколько-то сходному движению души; но я завершил вчерашний день в обществе обаятельнейшего существа и задумался сегодня об… обаянии…

   Произнося это слово, эпитет по адресу кого-либо, мы, кажется нам, точно знаем, о чем говорим, но… Мир изобилует образцами, скажем, красоты - Венера Милосская и Аполлон Бельведерский; добра и зла – пускай это будут Иисус Христос и Иуда Искариот; любви – Ромео и Джульетта; преданности – Мастер и Маргарита… Но вот эталона такого, на каждом шагу встречающегося, хм…, аспекта, как обаяние, - линейки, циркуля, которыми оно замеряется, очерчивается, у нас нету. Мы глядим на человека и точно угадываем, обаятелен тот или нет. Мы даже говорим о «некоторой», «очень» либо же «глубочайшей» обаятельности, будто поставили ей термометр и занесли показания в карту утреннего больничного обхода. Обаяние, если читать энциклопедию, есть способность человека привлекать к себе, располагать к хорошему отношению, очаровывать, покоряя какими-либо достоинствами – манерами, словом, умом, добротой и пр. По этимологическому словарю, номинатив «обаяние» происходит от инфинитива «баять», то есть: «говорить», «колдовать», «чародействовать»; «басня», «краснобай», «баснословный» - слова общего с «обаянием» корня да и смысла, наверное. Так что? Обаяние – ложь? Константин Сергеевич Станиславский утверждал, что истинный артист состоит на пятьдесят процентов из обаяния, а в другую половину - из наблюдательности. Кто ж станет перечить? Наблюдательный актер, лишенный обаяния, – ноль; обаятельный актер, без точности передачи образа из-за неспособности или нежелания, лени наблюдать – ноль. Если весь мир есть театр, то, понятно, и мы выстраиваем на нашей сцене (скромны будем – в мизансцене нашей) отношения посредством Богом отмеренных нам обаяния и наблюдательности, только вот… Только вот беседовал-то я вчера… с собакой…

   Наблюдательность собачья априорна, она есть единственный способ ее выживания, а вот обаяние… Она его, обаяние свое, не рисует и не делает. Глаза… Я все смотрел в его, пса моего, глаза… и вдруг понял, что обаяние есть та глубина, на которую существо, любое существо, имеющее глаза, допускает в свою душу, а глубина эта может быть всякой – у кого по щиколотку, у другого по колени, а у иного - и омут без дна. Обаяние не есть мера артистизма – оно – мера души. Взгляните, внимательно, с пристрастием, отбросив всякие личные эмоции, взгляните в глаза обаятельного подлеца - там найдете, всегда есть эдакая заслонка, до которой он пустит в душу, а потом - нет. Почему, к примеру, женимся мы на обаянии, а жить приходится с характером? Да потому что любовь, пускай яркая, но лишь забытой уже вспышкою любовь, очаровала, околдовала, ослепила нас настолько, что заслонку приняли за дно - и нам хватило, или это и было дно, но нам не показалось, что мелко. У собак, в отличие от нас с вами, нет никаких ограждений души, почему Экзюпери и говорит, что мы в ответе за тех, кого приручили. Только вот приручается только тот, кто пустил в глаза свои до самого дна, а из таких существ на земле мне известно только одно – собака. Они умирают - мы их хороним, но больше не приходим на их могилы, а вот они, если случится нам преставиться раньше, умирают голодной тоскою на наших могилах.
   Экая удивительная эта штука – обаяние…

Улыбайтесь, господа!

Муха

Рейтинг: 0 368 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!