Новые времена

(*)
– То есть как? – поверить было сложно, да и не хотелось мне ни во что подобное верить. Только вчера всё казалось нормальным и привычным: очередной неупокоенный дух был отправлен в небытие, туда, куда ему и надо было бы уйти самому, да что-то помешало. Мы всегда расходились во мнении что именно. Волак полагал, что человеческое побеждает посмертное, мол, человека, пусть и бывшего, на земле могут держать воспоминания о тех, кого он любил, или о делах, которые не закончены. Пусть даже и дурные, нелепые дела, но людские.
            Я больше склонялась к версии, что смерть как факт, слишком шокирующее для души обстоятельство и душа просто не успевает перестроиться в нужное время, особенно, если смерть, так скажем – не предполагалась и наступила в результате насилия.
            Так или иначе, никто не мог оспорить нас. Поддержать, впрочем, тоже. На нас выходило много сумасшедших, и каждого надлежало проверить – а вдруг в сумасшествии есть и для нас дело? Бывали и достойные дела. В скором времени мы уже научились помогать и знали многое. И вот теперь удар…
– Вот так…– Волак постарел за последние несколько дней больше, чем за последние пять лет. – Вот так, Ниса. Всё кончено. Конец нашему агентству, конец нашей деятельности. Мы банкроты.
            Я не думала об этом раньше. Меня не пускали до этих проблем, да и я не рвалась. Я ездила по людям, но не ради их жизни, я ездила к ним, надеясь, что помогу мёртвым. Я заходила в посмертие, беседовала с теми, кто умер, но не смог обрести мира, я помогала. А теперь страшное людское бытовое слово о банкротстве стало для меня новой реальностью.
            Нет, я подозревала, что мы довольно специфическое зерно в насквозь циничном обществе. Понимала, что мы не просто так арендуем хиленький офис, не просто так держим порою самых бездарных сотрудников – некем менять. Да и у меня самой зарплата была смешная. Но, как это не нелепо, на службу я ходила не ради денег. Я ходила на неё для мёртвых. Я помогла помогать, а теперь мы банкроты и мы закрываемся. Причём весьма грубо. Волак просто просит всех уйти по собственному желанию, до окончательного завершения процедуры, потому что иначе он будет вынужден выплатить нам два или три оклада. Каждому. Ликвидация, мол!
            Интересно, а есть в этом мире такое агентство, которое помогает пережить утрату любимой службы? Приходит к сотрудникам, которые не могут осознать что уволены или уволились, и провожает их к свободе так, как я провожаю мёртвых?
– Неужели ничего… – голос покинул меня. Я закашлялась. Слова! Как много слов! Я ведь знаю Волака. Он всё это дело ставил сам. И если он говорит, что всё кончено, значит, всё кончено. Ещё в детстве он столкнулся с призраками и знал, что они реальны. Это дало ему возможность развиваться там, где другие лишь пальцем у виска крутили, а другие напевали песенку из «Охотников за привидениями».
            Идиоты не понимают, что привидения – это всё те же неупокоенные. Они не виноваты. Им надо помочь. У живого человека есть врачи, друзья, опора в семье, в конце концов, алкогольный магазин и кондитерская. У мёртвых есть холодное отчаяние и непонимание – куда дальше?
– Ничего, – подтвердил Волак спокойно и это спокойствие далось ему с огромным трудом. – Ничего, Ниса. Прости меня.
            Он ещё посмел извиняться!
– Нет, не верю! – я встала. – Я не верю в это. Призраки остались. Мы должны быть!
– Мы не тянем аренду и зарплату, у нас электричество отключат за неуплату в ближайшие две недели. В три, если компания позабудет.
– Но… – я застыла. А что «но»? что я скажу? Есть вещи реальные, есть вещи глобальные. Глобально – это то, что ждёт в посмертии. Реальность – это то, что написано в счетах.
            Посмертие и реальность разошлись.
– Без «но», – тихо отозвался Волак. – Сам знаю. Ниса, есть бизнес, и есть просто хорошие специалисты. Ты и я – специалисты, но мы что-то сделали не так.
– Может быть можно занять или взять кредит? – я плохо представляла себе обстоятельства процедуры. Строго говоря. Финансовые вопросы всегда как-то обходили меня стороной. Я ведь знала, что смерть – это не конец, и это было важнее всего.
– А чем отдавать? – поинтересовался Волак. – Ниса, это конец. Всё, что ты предлагаешь, предложишь или захочешь предложить – уже обдумано. Я консультировался. Ищи себе другое место, правда.
– Где? – вопрос был неумным, но я знала, что это так. Волак, благо, не стал уточнять, лишь пожал плечами.
            Конечно, мы ведь больше не команда, так? Какая разница что будет с нами дальше? Мы расходимся.
– А кто будет вместо нас? – у меня всё ещё не укладывалось к голове. Конечно, были в последнее время признаки, много признаков. Проверки, оценщики. Что ж, вот и финал.
– Никто, наверное, – Волак ответил бесцветно, словно это его больше не касалось. Но ведь я знала его, и это значило, что он и сам переживает сейчас глубокую трагедию. Даже хуже, чем я. Я пришла к посмертию от внутренней тоски и неумения уживаться с живыми. Он пришёл к осознанию ещё в детстве.
            И теперь всё рушится.
– Нет! – я затрясла головой, – даже если вас съели, у вас есть два выхода!
– И оба они отвратительны, – заметил Волак, – Нис, ну что мы можем? У нас забирают помещение.
– Оно нам не нужно! Мы можем штабовать в квартире!
– А сотрудники?
            Я осеклась.
– Платить им чем? Рекламу делать на что?
– В интернете можно, – я старательно обошла вопросы про сотрудников. В самом деле, даже если мы с Волаком будем работать вдвоём, кто-то должен искать нам людей, собирать их в офисе, заниматься переводами. Можно, конечно, и это взять на себя. Но как?
– Клиенты, реклама, и потом… Ниса, у нас иногда возникает необходимость консультаций с психиатрами и священниками. Это всё тоже требует связей. Как лицо официальное, мы могли ещё запросить помощь и поддержку, а так мы что? Два психа? Да нас с тобой закроют. И правильно, может быть, сделают.
– Куда же нам? – он был прав, но как было это признать? Что мы стоили без какого-то прикрытия? И потом, нас и с прикрытием в виде агентства не всегда всерьёз воспринимали, но тут нельзя винить живых – они ничего не знают о смерти, и боятся её, и даже вслушиваться не пожелают, словно это их защитит.
– Ты можешь пойти экстрасенсом или что-то такое, – Волак отозвался совсем апатично. Ему было всё равно что будет дальше. Счастливец! Он попал в отчаяние, и оно затягивало его. Безысходность положения стала слишком соблазнительной.
– А ты?
            Волак даже не ответил, махнул рукой.
– И всё же?
– Да не пытай ты меня! – Волак вздохнул, – не знаю я! Не зна-ю! одно могу обещать, если решусь повеситься – дам тебе знать. После того.
            Я рассмеялась. Было невесело, но Волак явно старался и это вышло неожиданно, потому и сработало.
– Всё, Ниса, иди, – Волак улыбнулся. Мой смех подбодрил его. – Иди, собирай вещи.
            Я попыталась что-то сказать, потом поняла – бесполезно. Оставалось идти. Идти к пока ещё своему столу, выгребать пока ещё свои ящики, в которых за годы скопилось чёрт знает что! Тут были и расчёски, и помады – причём, все незаконченные, но надломанные или даже почти ничего не содержащие; какие-то салфетки, одноразовые приборы, куча всевозможных записок с телефонами и адресами, которые больше не сгодятся никому и никуда…
            Всё в помойку. Всё прошлое в помойку.
            Дела. Мои дела. Волак, наверное, их заберёт. Тоненькие отчёты – обращения людей, короткие диалоги или длинные беседы, иногда записи кассет и итоговый отчёт. Мечта для писателя, попусту потраченное время для скептика. Конечно, у нас слишком узкий спектр услуг, половина, если не больше, наших немногочисленных клиентов, нуждается в лечении – или от вредных привычек, или от головушки буйной, а то и другое вместе.
            Кто-то, может быть, когда-нибудь найдёт эти тонкие тетрадки и перехваченные скобами листы. Каждые листы – дело. Каждое дело – чья-то семья. Каждое дело, помеченное красным стикером – завершённое дело, душа, отправившаяся в покой.
            Я пересчитала, хотя и знала сама итог. Сто семнадцать душ. За сколько… семь? Восемь? Кажется где-то около того – лет. И теперь всё это ничего не будет значить.
            Компьютер угрожающе темнел. Я включала его редко. Даже почту не проверяла, всё ездила по людям. Искала, помогала, провожала. Теперь не буду.
– Ниса, – Эйша нарушила моё страдание резким появлением. Обычно строгая, собранная, безукоризненная, она отвечала за работу с запросами – звонки, письма…
            Теперь от собранности её не было и следа. Заплаканная, глаза красные, волосы растрепаны.
– Что? – в былое время я бы огрызнулась, теперь не было сил. Годы, оставленные здесь годы, достижения, встречи, события, память – всё сминалось безжалостно и безысходно. Ничего не ждало меня в том мире, который встречал каждый день всех живых. Требовалось снова искать работу. Кем? Где-то пылится мой диплом и целая куча сертификатов. Кажется, придется искать. Обновлять резюме…
            Ненавижу.
            Всё это ненавижу.
– Тут такое дело… – Эйша мялась. Мы с ней не ладили. Я ругалась на неё. Она недолюбливала меня. Но, похоже, она любила нашу работу. Что это было? Юношеская тяга к мистицизму? Такие у нас бывали, часто уходили, кстати. Или чувство принадлежности к чему-то особому? Может быть даже гордыня? Теперь неважно.
– На почту пришло, – она протянула мне листы, – сама не знаю, зачем я печатаю и даже регистрирую.
            Она виновато улыбнулась. Её рука дрожала, когда она протягивала мне бумаги, я взяла. Молча, без шуток и подколок. Потому что всё это было неважно. И давно уже, пожалуй, стало неважно. Волак ведь явно не шутил, когда сказал, что у нас есть долги. Проблемы начались уже давно. Он их тянул на себе. Ужимал штат, делая вид, что мы никого не можем найти. Ужал и место аренды, и ещё кучу расходов. Тратился на рекламу, и даже требовал от меня умения ладить с клиентами-людьми. И всё впустую. Мы не выплыли, мы потонули.
            Он не смог скрывать очевидного дальше. Проблемы стали слишком реальны и остры. Как он мне сказал? Свет отключат, мебель начнут вывозить на следующей неделе? Пусть пока и из приемной, но ведь начнут! Сегодня четверг, следующая неделя не за горами, она уже, по факту, наступила. И будущего нет.
            Агентство пало.
– Не верится, да? – Эйша искала поддержки. Но я не могла её поддержать. Она была живой, а я умею только с мёртвыми.
            Эйша не стала ждать подачки, тихо удалилась, оставив меня в пустоте – ещё неосязаемой до конца, но наступающей неотвратимо.
            В листах содержалась просьба. Обычная просьба, которая захватила меня щемящей тоской. Этого больше не будет. Не будет? Да, и тоска победит.
            «Агентству.
Я знаю, что вы можете мне помочь. Вы единственные, кто не примет меня за сумасшедшую и не отправит в клинику. Я знаю, что мне не у кого просить больше помощи, только вы способны спасти меня.
И если я сошла с ума – это будет даже счастьем. Вы скажете мне об этом и уж вам я поверю.
Всё началось с того, что три недели назад моя сестра погибла в автокатастрофе…»
            Я читала механически. Пыталась быть неживым существом. Сколько таких писем я получала? Смешных и издевательских, наивных и явно безумных? Много! Без счёта! Среди них были жемчужины  – реальные люди, стыдящиеся, что им нужна помощь. Наша помощь! И только мы могли их спасти.
            Но это письмо, похоже, было жемчужиной, и я не могла её спасти. Девушка писала – стыдясь своего же письма, что её сестра, погибшая в автокатастрофе – занесло на обледенелой дороге, на третий день после похорон… вернулась. Легла в молчании на постель, пока её сестра обмирала от ужаса, и лежала молча. Она не реагировала на свет и звук, не закрывала глаза. К утру исчезла. И так повторялось каждый день. Она появлялась вдруг сидящей, прямо в окровавленной одежде, в ванной, или вдруг сидела за столом, или оказывалась в кровати…
            Молчание было её вечным спутником. И открытые глаза. Неморгающие.
            Наш клиент, похоже. Клиент, которому мы не сможем помочь. Даже если я сейчас сорвусь и поеду, наплевав на то, что у меня опасное нестабильное душевное состояние, мне понадобится время, чтобы установить все обстоятельства. За это время Агентства не будет.
            Лучше бы я не видела.
            Я убрала листы. Прости, неизвестная мне девица. Я запомню твой адрес и буду прохаживаться рядом. Но ничего не увижу в твоих окнах.
            Потому что я больше не Агентство. И мне не вернуться в него. Только если кто-то решится повторить наш эксперимент и покажет людям, что души мёртвых тоже нуждаются в поддержке.
            Я перевернула листы напечатанным вниз. Не надо. С чистого листа так с чистого. Ни один врач не может принять вообще всех больных. Можно считать, что я в отставке. Во всяком случае, пока не соображу куда дальше. И что дальше… а ведь дальше всегда есть, и я это знаю лучше всех.
***
            Совесть была тиха в четверг, страдание победило её скрежет. В пятницу она молчала тоже. Но в субботу принялась вопить. И я даже разозлилась на то, что так и не научилась черстветь.
            Надо было! Ведь это всего лишь живые. Может быть, она сумасшедшая! А может быть и нет. Я не имею права лезть в её жизнь, но разве я не могу быть другом? Другу не заплатят, нет. Но ведь помогать нужно и бесплатно.
– Это только один раз, я только завершу это дело, – я уговаривала себя в отражении. Боялась выйти за дверь в чужой мир, который так и не стал мне родным. А надо было вспоминать его. Столько лет я жила с мыслями о мёртвых, а теперь? Как общаться с одними живыми?
            Нудно завершить это дело. Только это одно дело. И начать жить, да. Снова научиться жить.
            В мире нет ничего постоянного кроме посмертия. Когда-нибудь я всё равно приду туда, где столько лет работала, обретая свои профессиональные качества. Но пока я здесь, и реальность напоминает – бизнес есть бизнес. И у нас бизнес не пошёл.
            Я собралась быстро. Слишком быстро. Воодушевление – страшная вещь. Пусть я повторяла себе, что это в последний раз, что я только завершаю на добровольческом начале свою миссию, но я собиралась быстро, словно это было спасением.
            Я не молилась прежде, а пока шла до нужного дома, прекрасно помня адрес, про себя всё же взмолилась – пусть она будет не сумасшедшей! И тогда я помогу ей.
            Знакомая фигура привлекла моё внимание. Прямо ко входу торопился Волак. Мы увидели друг друга, остановились.
– Ну и что мы тут делаем? – спросила я. Это было моё дело! Моё! Я должна была закончить, а он опережал меня! И это после того, как он не удержал наше агентство!
– А ты что тут делаешь? – спросил Волак спокойно.
– Работаю.
– И я работаю.
– У тебя ничего нет!
– И у тебя.
            Разговор зашёл в тупик. Я понимала, что Волак, взращивающий Агентство, а с ним и мечты, и свою жизнь, переживает ещё более трудное время, чем я. Я пришла позже. Он был раньше, в истоке.
– Мы никому не нужны, у нас нет денег, – напомнил Волак, – и за счета платить нечем. И сотрудников нет. Мы живём не в идеальном мире, и если не будем работать, то просто умрём от голода. А наша работа…
            Он махнул рукой. Оно и понятно! Малоприбыльна!
– В последний раз? – предположила я. Знала, что лгу. Ещё у отражения своего знала. Это единственное, что я умею.
            Волак кивнул и сам открыл мне дверь. Он тоже лгал. Мы были банкротами и знали, что даже это нас не остановит. Может быть, это даст нам дорогу к чему-то новому? К чему? Я не знала. Я не умела зарабатывать и мои жалкие советы явно не помогут ни Волаку, ни мне. Но мы поднимались с ним на нужный этаж и нас ждали.
            И только это пока было важно.
Продолжение мирка следует…
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет», «Призрак в темноте»,  «Пока ты спал» и «Оскорбитель . Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0545438

от Сегодня в 06:20

[Скрыть] Регистрационный номер 0545438 выдан для произведения: (*)
– То есть как? – поверить было сложно, да и не хотелось мне ни во что подобное верить. Только вчера всё казалось нормальным и привычным: очередной неупокоенный дух был отправлен в небытие, туда, куда ему и надо было бы уйти самому, да что-то помешало. Мы всегда расходились во мнении что именно. Волак полагал, что человеческое побеждает посмертное, мол, человека, пусть и бывшего, на земле могут держать воспоминания о тех, кого он любил, или о делах, которые не закончены. Пусть даже и дурные, нелепые дела, но людские.
            Я больше склонялась к версии, что смерть как факт, слишком шокирующее для души обстоятельство и душа просто не успевает перестроиться в нужное время, особенно, если смерть, так скажем – не предполагалась и наступила в результате насилия.
            Так или иначе, никто не мог оспорить нас. Поддержать, впрочем, тоже. На нас выходило много сумасшедших, и каждого надлежало проверить – а вдруг в сумасшествии есть и для нас дело? Бывали и достойные дела. В скором времени мы уже научились помогать и знали многое. И вот теперь удар…
– Вот так…– Волак постарел за последние несколько дней больше, чем за последние пять лет. – Вот так, Ниса. Всё кончено. Конец нашему агентству, конец нашей деятельности. Мы банкроты.
            Я не думала об этом раньше. Меня не пускали до этих проблем, да и я не рвалась. Я ездила по людям, но не ради их жизни, я ездила к ним, надеясь, что помогу мёртвым. Я заходила в посмертие, беседовала с теми, кто умер, но не смог обрести мира, я помогала. А теперь страшное людское бытовое слово о банкротстве стало для меня новой реальностью.
            Нет, я подозревала, что мы довольно специфическое зерно в насквозь циничном обществе. Понимала, что мы не просто так арендуем хиленький офис, не просто так держим порою самых бездарных сотрудников – некем менять. Да и у меня самой зарплата была смешная. Но, как это не нелепо, на службу я ходила не ради денег. Я ходила на неё для мёртвых. Я помогла помогать, а теперь мы банкроты и мы закрываемся. Причём весьма грубо. Волак просто просит всех уйти по собственному желанию, до окончательного завершения процедуры, потому что иначе он будет вынужден выплатить нам два или три оклада. Каждому. Ликвидация, мол!
            Интересно, а есть в этом мире такое агентство, которое помогает пережить утрату любимой службы? Приходит к сотрудникам, которые не могут осознать что уволены или уволились, и провожает их к свободе так, как я провожаю мёртвых?
– Неужели ничего… – голос покинул меня. Я закашлялась. Слова! Как много слов! Я ведь знаю Волака. Он всё это дело ставил сам. И если он говорит, что всё кончено, значит, всё кончено. Ещё в детстве он столкнулся с призраками и знал, что они реальны. Это дало ему возможность развиваться там, где другие лишь пальцем у виска крутили, а другие напевали песенку из «Охотников за привидениями».
            Идиоты не понимают, что привидения – это всё те же неупокоенные. Они не виноваты. Им надо помочь. У живого человека есть врачи, друзья, опора в семье, в конце концов, алкогольный магазин и кондитерская. У мёртвых есть холодное отчаяние и непонимание – куда дальше?
– Ничего, – подтвердил Волак спокойно и это спокойствие далось ему с огромным трудом. – Ничего, Ниса. Прости меня.
            Он ещё посмел извиняться!
– Нет, не верю! – я встала. – Я не верю в это. Призраки остались. Мы должны быть!
– Мы не тянем аренду и зарплату, у нас электричество отключат за неуплату в ближайшие две недели. В три, если компания позабудет.
– Но… – я застыла. А что «но»? что я скажу? Есть вещи реальные, есть вещи глобальные. Глобально – это то, что ждёт в посмертии. Реальность – это то, что написано в счетах.
            Посмертие и реальность разошлись.
– Без «но», – тихо отозвался Волак. – Сам знаю. Ниса, есть бизнес, и есть просто хорошие специалисты. Ты и я – специалисты, но мы что-то сделали не так.
– Может быть можно занять или взять кредит? – я плохо представляла себе обстоятельства процедуры. Строго говоря. Финансовые вопросы всегда как-то обходили меня стороной. Я ведь знала, что смерть – это не конец, и это было важнее всего.
– А чем отдавать? – поинтересовался Волак. – Ниса, это конец. Всё, что ты предлагаешь, предложишь или захочешь предложить – уже обдумано. Я консультировался. Ищи себе другое место, правда.
– Где? – вопрос был неумным, но я знала, что это так. Волак, благо, не стал уточнять, лишь пожал плечами.
            Конечно, мы ведь больше не команда, так? Какая разница что будет с нами дальше? Мы расходимся.
– А кто будет вместо нас? – у меня всё ещё не укладывалось к голове. Конечно, были в последнее время признаки, много признаков. Проверки, оценщики. Что ж, вот и финал.
– Никто, наверное, – Волак ответил бесцветно, словно это его больше не касалось. Но ведь я знала его, и это значило, что он и сам переживает сейчас глубокую трагедию. Даже хуже, чем я. Я пришла к посмертию от внутренней тоски и неумения уживаться с живыми. Он пришёл к осознанию ещё в детстве.
            И теперь всё рушится.
– Нет! – я затрясла головой, – даже если вас съели, у вас есть два выхода!
– И оба они отвратительны, – заметил Волак, – Нис, ну что мы можем? У нас забирают помещение.
– Оно нам не нужно! Мы можем штабовать в квартире!
– А сотрудники?
            Я осеклась.
– Платить им чем? Рекламу делать на что?
– В интернете можно, – я старательно обошла вопросы про сотрудников. В самом деле, даже если мы с Волаком будем работать вдвоём, кто-то должен искать нам людей, собирать их в офисе, заниматься переводами. Можно, конечно, и это взять на себя. Но как?
– Клиенты, реклама, и потом… Ниса, у нас иногда возникает необходимость консультаций с психиатрами и священниками. Это всё тоже требует связей. Как лицо официальное, мы могли ещё запросить помощь и поддержку, а так мы что? Два психа? Да нас с тобой закроют. И правильно, может быть, сделают.
– Куда же нам? – он был прав, но как было это признать? Что мы стоили без какого-то прикрытия? И потом, нас и с прикрытием в виде агентства не всегда всерьёз воспринимали, но тут нельзя винить живых – они ничего не знают о смерти, и боятся её, и даже вслушиваться не пожелают, словно это их защитит.
– Ты можешь пойти экстрасенсом или что-то такое, – Волак отозвался совсем апатично. Ему было всё равно что будет дальше. Счастливец! Он попал в отчаяние, и оно затягивало его. Безысходность положения стала слишком соблазнительной.
– А ты?
            Волак даже не ответил, махнул рукой.
– И всё же?
– Да не пытай ты меня! – Волак вздохнул, – не знаю я! Не зна-ю! одно могу обещать, если решусь повеситься – дам тебе знать. После того.
            Я рассмеялась. Было невесело, но Волак явно старался и это вышло неожиданно, потому и сработало.
– Всё, Ниса, иди, – Волак улыбнулся. Мой смех подбодрил его. – Иди, собирай вещи.
            Я попыталась что-то сказать, потом поняла – бесполезно. Оставалось идти. Идти к пока ещё своему столу, выгребать пока ещё свои ящики, в которых за годы скопилось чёрт знает что! Тут были и расчёски, и помады – причём, все незаконченные, но надломанные или даже почти ничего не содержащие; какие-то салфетки, одноразовые приборы, куча всевозможных записок с телефонами и адресами, которые больше не сгодятся никому и никуда…
            Всё в помойку. Всё прошлое в помойку.
            Дела. Мои дела. Волак, наверное, их заберёт. Тоненькие отчёты – обращения людей, короткие диалоги или длинные беседы, иногда записи кассет и итоговый отчёт. Мечта для писателя, попусту потраченное время для скептика. Конечно, у нас слишком узкий спектр услуг, половина, если не больше, наших немногочисленных клиентов, нуждается в лечении – или от вредных привычек, или от головушки буйной, а то и другое вместе.
            Кто-то, может быть, когда-нибудь найдёт эти тонкие тетрадки и перехваченные скобами листы. Каждые листы – дело. Каждое дело – чья-то семья. Каждое дело, помеченное красным стикером – завершённое дело, душа, отправившаяся в покой.
            Я пересчитала, хотя и знала сама итог. Сто семнадцать душ. За сколько… семь? Восемь? Кажется где-то около того – лет. И теперь всё это ничего не будет значить.
            Компьютер угрожающе темнел. Я включала его редко. Даже почту не проверяла, всё ездила по людям. Искала, помогала, провожала. Теперь не буду.
– Ниса, – Эйша нарушила моё страдание резким появлением. Обычно строгая, собранная, безукоризненная, она отвечала за работу с запросами – звонки, письма…
            Теперь от собранности её не было и следа. Заплаканная, глаза красные, волосы растрепаны.
– Что? – в былое время я бы огрызнулась, теперь не было сил. Годы, оставленные здесь годы, достижения, встречи, события, память – всё сминалось безжалостно и безысходно. Ничего не ждало меня в том мире, который встречал каждый день всех живых. Требовалось снова искать работу. Кем? Где-то пылится мой диплом и целая куча сертификатов. Кажется, придется искать. Обновлять резюме…
            Ненавижу.
            Всё это ненавижу.
– Тут такое дело… – Эйша мялась. Мы с ней не ладили. Я ругалась на неё. Она недолюбливала меня. Но, похоже, она любила нашу работу. Что это было? Юношеская тяга к мистицизму? Такие у нас бывали, часто уходили, кстати. Или чувство принадлежности к чему-то особому? Может быть даже гордыня? Теперь неважно.
– На почту пришло, – она протянула мне листы, – сама не знаю, зачем я печатаю и даже регистрирую.
            Она виновато улыбнулась. Её рука дрожала, когда она протягивала мне бумаги, я взяла. Молча, без шуток и подколок. Потому что всё это было неважно. И давно уже, пожалуй, стало неважно. Волак ведь явно не шутил, когда сказал, что у нас есть долги. Проблемы начались уже давно. Он их тянул на себе. Ужимал штат, делая вид, что мы никого не можем найти. Ужал и место аренды, и ещё кучу расходов. Тратился на рекламу, и даже требовал от меня умения ладить с клиентами-людьми. И всё впустую. Мы не выплыли, мы потонули.
            Он не смог скрывать очевидного дальше. Проблемы стали слишком реальны и остры. Как он мне сказал? Свет отключат, мебель начнут вывозить на следующей неделе? Пусть пока и из приемной, но ведь начнут! Сегодня четверг, следующая неделя не за горами, она уже, по факту, наступила. И будущего нет.
            Агентство пало.
– Не верится, да? – Эйша искала поддержки. Но я не могла её поддержать. Она была живой, а я умею только с мёртвыми.
            Эйша не стала ждать подачки, тихо удалилась, оставив меня в пустоте – ещё неосязаемой до конца, но наступающей неотвратимо.
            В листах содержалась просьба. Обычная просьба, которая захватила меня щемящей тоской. Этого больше не будет. Не будет? Да, и тоска победит.
            «Агентству.
Я знаю, что вы можете мне помочь. Вы единственные, кто не примет меня за сумасшедшую и не отправит в клинику. Я знаю, что мне не у кого просить больше помощи, только вы способны спасти меня.
И если я сошла с ума – это будет даже счастьем. Вы скажете мне об этом и уж вам я поверю.
Всё началось с того, что три недели назад моя сестра погибла в автокатастрофе…»
            Я читала механически. Пыталась быть неживым существом. Сколько таких писем я получала? Смешных и издевательских, наивных и явно безумных? Много! Без счёта! Среди них были жемчужины  – реальные люди, стыдящиеся, что им нужна помощь. Наша помощь! И только мы могли их спасти.
            Но это письмо, похоже, было жемчужиной, и я не могла её спасти. Девушка писала – стыдясь своего же письма, что её сестра, погибшая в автокатастрофе – занесло на обледенелой дороге, на третий день после похорон… вернулась. Легла в молчании на постель, пока её сестра обмирала от ужаса, и лежала молча. Она не реагировала на свет и звук, не закрывала глаза. К утру исчезла. И так повторялось каждый день. Она появлялась вдруг сидящей, прямо в окровавленной одежде, в ванной, или вдруг сидела за столом, или оказывалась в кровати…
            Молчание было её вечным спутником. И открытые глаза. Неморгающие.
            Наш клиент, похоже. Клиент, которому мы не сможем помочь. Даже если я сейчас сорвусь и поеду, наплевав на то, что у меня опасное нестабильное душевное состояние, мне понадобится время, чтобы установить все обстоятельства. За это время Агентства не будет.
            Лучше бы я не видела.
            Я убрала листы. Прости, неизвестная мне девица. Я запомню твой адрес и буду прохаживаться рядом. Но ничего не увижу в твоих окнах.
            Потому что я больше не Агентство. И мне не вернуться в него. Только если кто-то решится повторить наш эксперимент и покажет людям, что души мёртвых тоже нуждаются в поддержке.
            Я перевернула листы напечатанным вниз. Не надо. С чистого листа так с чистого. Ни один врач не может принять вообще всех больных. Можно считать, что я в отставке. Во всяком случае, пока не соображу куда дальше. И что дальше… а ведь дальше всегда есть, и я это знаю лучше всех.
***
            Совесть была тиха в четверг, страдание победило её скрежет. В пятницу она молчала тоже. Но в субботу принялась вопить. И я даже разозлилась на то, что так и не научилась черстветь.
            Надо было! Ведь это всего лишь живые. Может быть, она сумасшедшая! А может быть и нет. Я не имею права лезть в её жизнь, но разве я не могу быть другом? Другу не заплатят, нет. Но ведь помогать нужно и бесплатно.
– Это только один раз, я только завершу это дело, – я уговаривала себя в отражении. Боялась выйти за дверь в чужой мир, который так и не стал мне родным. А надо было вспоминать его. Столько лет я жила с мыслями о мёртвых, а теперь? Как общаться с одними живыми?
            Нудно завершить это дело. Только это одно дело. И начать жить, да. Снова научиться жить.
            В мире нет ничего постоянного кроме посмертия. Когда-нибудь я всё равно приду туда, где столько лет работала, обретая свои профессиональные качества. Но пока я здесь, и реальность напоминает – бизнес есть бизнес. И у нас бизнес не пошёл.
            Я собралась быстро. Слишком быстро. Воодушевление – страшная вещь. Пусть я повторяла себе, что это в последний раз, что я только завершаю на добровольческом начале свою миссию, но я собиралась быстро, словно это было спасением.
            Я не молилась прежде, а пока шла до нужного дома, прекрасно помня адрес, про себя всё же взмолилась – пусть она будет не сумасшедшей! И тогда я помогу ей.
            Знакомая фигура привлекла моё внимание. Прямо ко входу торопился Волак. Мы увидели друг друга, остановились.
– Ну и что мы тут делаем? – спросила я. Это было моё дело! Моё! Я должна была закончить, а он опережал меня! И это после того, как он не удержал наше агентство!
– А ты что тут делаешь? – спросил Волак спокойно.
– Работаю.
– И я работаю.
– У тебя ничего нет!
– И у тебя.
            Разговор зашёл в тупик. Я понимала, что Волак, взращивающий Агентство, а с ним и мечты, и свою жизнь, переживает ещё более трудное время, чем я. Я пришла позже. Он был раньше, в истоке.
– Мы никому не нужны, у нас нет денег, – напомнил Волак, – и за счета платить нечем. И сотрудников нет. Мы живём не в идеальном мире, и если не будем работать, то просто умрём от голода. А наша работа…
            Он махнул рукой. Оно и понятно! Малоприбыльна!
– В последний раз? – предположила я. Знала, что лгу. Ещё у отражения своего знала. Это единственное, что я умею.
            Волак кивнул и сам открыл мне дверь. Он тоже лгал. Мы были банкротами и знали, что даже это нас не остановит. Может быть, это даст нам дорогу к чему-то новому? К чему? Я не знала. Я не умела зарабатывать и мои жалкие советы явно не помогут ни Волаку, ни мне. Но мы поднимались с ним на нужный этаж и нас ждали.
            И только это пока было важно.
Продолжение мирка следует…
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет», «Призрак в темноте»,  «Пока ты спал» и «Оскорбитель . Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

 

Туман

Источник