НЕЗАЖИВАЮЩИЕ ШРАМЫ

 С этого рейса Артём вернулся сам не свой. Мрачный сидел он на балконе, смолил одну за одной сигареты и на вопросы жены отвечал коротко и раздражённо. Двадцатилетний опыт замужества научил Людмилу, что сразу лучше не приставать, а дождаться, когда муж немного отойдёт и откроется для объяснений.
- Что случилось, Тёмушка, - спросила она на следующий день, - чего мрачный такой? На работе неприятности или на дороге что приключилось? Неужто сбил кого, - ахнула она.
- Нет, нет, - поспешил успокоить жену Артём, - тут совсем другое, не волнуйся, тут внутри меня разлад случился.
- Заболел? - снова встревожилась Людмила, - Быстро собирайся и топай к врачу, не затягивай.
- Да нет, здоров я, другое тут, совсем другое.
- Долго ты мне нервы мотать будешь? – не на шутку рассердилась жена и стукнула ладонью по столу, - Рассказывай немедленно, что приключилось, а то схлопочешь колотушкой, допросишься!
- Не шуми, расскажу обязательно, успокойся, и так несладко. Я в этот городишко не первый раз грузы вожу и каждый раз на шоссе в приключение какое-нибудь вляпываюсь. Помнишь, как лет пять назад мене в корму скотовоз врезался? А как гаишник права отобрал за то, что я взятку ему дать отказался, вспоминаешь? Помнишь, сколько нервов мне стоило их вернуть? Узнал я случаем, что есть в этот город старая грунтовая дорога, которую забросили, когда шоссе проложили, и решил по ней проехать. Еду медленней, чем по шоссе, зато ни машин тебе, ни пробок, ни гаишников. Колдобины мой большегруз не больно пугают, так что еду и сам себя нахваливаю за сообразительность.
 
Смотрю, на остатках бывшей автобусной остановки, на столбике от скамейки бабка в платок замотанная с вещмешком солдатским примостилась. Остановился и говорю:
- Бабушка, здесь автобусы не ходят, зря дожидаетесь. Садитесь, подвезу, если нам по дороге.
Бабка поднимается, в кабину залезает и молча сидит, только глаза кончиком платка вытирает, и не поймёшь то ли слёзы стирает, то ли пыль дорожную смахивает.
- Куда едешь, бабушка?
- Не знаю, - отвечает.
- Забыла куда? Не расстраивайся, успокойся, по дороге вспомнишь. Это в старости случается, - успокаиваю её.
- Не вспомню, - говорит, - так как не знаю, куда мне ехать, да и не старая я – сорок пять всего стукнуло. А не знаю потому, что меня из дома выгнали, а другого дома у меня нет.
Я возмущаюсь: «Что за безобразие, как можно человека на улицу в никуда выгонять? Этого так оставлять нельзя!» и требую, чтобы она мне всё без утайки поведала. Снимает она платок, а под ним шрам во всю щёку, да такой грубый и белый, что невольно глаза сами отводятся. Она понимающе на меня посмотрела и снова в платок завернулась.
 
- Мне три с небольшим годика было, когда мой братишка десятилетний, Ванечка, что-то со свалки приволок. Сидим во дворе, я со своими куклами вожусь, а он в этой штуковине ножичком ковыряется. Вдруг эта штуковина как взорвётся, Ванечке грудь разворотило, а мне осколком всю пухленькую щёчку до кости прорезало и порвало. Оттащили нас с Ванечкой в больницу. Врачи сразу брата спасать стали, а меня какому-то фельдшеру поручили. Он мне рану обработал, заштопал, как умел, укол сонный сделал и спать уложил. Шесть часов врачи Ванечку спасти пытались, но не получилось. А у меня на всю жизнь память о братике осталась.
 
Шрам этот весь мой жизненный путь определил. В школе одна: девочки меня стесняются, водиться со мной не хотят, мальчишки просто не замечают, словно я пустое место. Поступила я в педагогический институт и там то же самое. Соседки по общаге на танцы бегают, в кино с парнями ходят, любовь крутят, а я кроме учебников ничего не знаю. Получила я диплом и попросилась на распределении в самую отдалённую школу.
 
Приехала я в свою школу в июле. Колхоз довольно богатый, зерновые выращивает, школа не старая, добротная. При школе домик на две комнаты с кухней – общежитие для молодых учителей. Одну комнату занимает учительница, которая в прошлом году приехала, другую мне отдали. Прожили мы с этой учительницей вместе пару недель, тут она замуж вышла и осталась я одна.
 В колхозе началась уборочная и пригнали откуда-то несколько машин зерно на элеватор возить. Стали шоферов по избам размещать и ко мне в свободную комнату одного подселили. Они день и ночь возят, и он то ночью в своей комнате отдыхает, то днём спать ляжет, мы с ним практически не пересекаемся, шоферам даже столовую отдельную организовали. Так и живём.
 
Наступило первое сентября, предстоял мне мой первый самостоятельный урок. У меня три платья: праздничное, рабочее и домашнее, и бельё соответствующее. Одеваюсь на первый урок, как на праздник и иду нести разумное, доброе, вечное. Уроки закончились, возвращаюсь домой и снимаю с себя весь праздничный наряд. Стою совершенно голая, собираюсь в домашнее облачиться, вдруг дверь распахивается и сосед входит. Что с ним случилось, какой выключатель в нём щёлкнул не знаю, только набросился он на меня, повалил и …
 
Сделал он своё дело, я реву, а он говорит:
- Чего ревёшь, глупая? Спасибо мне скажи, что польстился на тебя, а то бы так до смерти в девках и проходила бы.
Сказал и ушёл к себе отдыхать. Отревелась я и задумалась: дело сделано, назад уже ничего не вернуть, а правда в его словах есть – так и не узнала бы до смерти, что такое женщиной стать. Пошла наутро в школу, провела урок и домой возвратилась почти спокойной. Вечером легла спать, вдруг дверь открывается, он заходит и говорит: «Подвинься». Я и подвинулась. Стал он ко мне захаживать. Трудится он надо мной, а я думаю: «Пусть без любви, пусть даже без намёка на какие-нибудь чувства, пусть нечаянно, но узнала я, как выглядит то, о чём в книжках читала». В конце сентября выхожу из школы и вижу, как последняя машина из деревни выезжает.
 
Через какое-то время начинаю догадываться, что беременна. Съездила в город, показалась врачу, он подтвердил. Спросил оставлю или аборт буду делать. А у меня и сомнений никаких нет: когда мне ещё возможность представится ребёночком обзавестись? Конечно рожать буду! Родила сыночка. Назвала его Олежкой, очень мне это имя нравилось, а отчество записала Иванович, в честь братика своего. Лет десять Олежке было, когда школа решила списать общежитие со своего баланса и предложила мне оформить дом на себя. Так стали мы с сынулей домовладельцами.
 
В шестнадцать Олежка с девочкой из соседней деревни познакомился. Деревня-то соседняя, но к другой области относится. Он всё переживал, что между нашими деревнями всего четыре километра, а Даше приходится за восемь в свою школу таскаться. Исполнилось ему восемнадцать и заявляет он мне, что жениться хочет. Я против: «Тебе осенью в армию идти, вернёшься, тогда и женись». А он у меня нравный, (в отца, что ли?), упёрся и всё: «Вернусь через год, а она уже чья-нибудь жена. Нет, мама, сейчас женюсь, в наш дом приведу и пойду служить, а ты за ней присмотришь». Сказал, как отрезал. Что делать? Стала я к свадьбе готовиться.
 
Накоплений у меня немного, но костюм жениху купила и ящик водки на стол приобрела. Остальное по мелочи, но оказалось, что почти столько же. Все приготовления почти закончены, но возникла проблема – на чём гостей рассадить. Вспомнила я, что на чердаке три половых доски запрятаны. Две табуретки поставь, доску на них положи и шесть человек разместятся. Приставила я лестницу и полезла на чердак. А дальше катастрофа: верхняя ступенька подламывается, я лечу вниз, ломаю руку и ногу и улетаю на полтора месяца в городскую больницу.
 
Такая беда со мной случилась, а я наказала сынуле свадьбу не отменять, такие деньги потрачены, веселиться и не слишком часто меня навещать. Через полтора месяца он приехал меня из больницы забирать, и только тогда сообщил, что домик наш сгорел дотла и мы живём теперь в другой области, в другой деревне и другом доме. В первую же брачную ночь чердак загорелся и ещё не уснувшие молодожёны почуяли запах дыма, выскочили, успев прихватить свои документы и подаренные на свадьбе деньги. Дом сгорел дотла. Поговаривали, что Дашкин одноклассник дом в отместку за свою отставку поджёг, забросив что-то горючее на чердак, но это так, разговоры.
 
Дашины родственники, а своих у нас просто нет, собрали деньги, купили дом в другой деревне и, естественно, записали его на Дашу.
 - Теперь мы будем там жить, но школы в деревне нет, так что – сама понимаешь, - сказал Олежка и отвёз меня на новое место жительства.
Четыре месяца мы жили в соседних комнатах. Я через тонкую перегородку всё это время невольно соседствовала с музыкой их любви. Как же я была рада за своего Олежку. Потом пришла повестка из военкомата. Их было четверо, призывников из этой деревни, и всеобщие проводы устроили в сельском клубе. Произносили речи, пожелания и всё, что положено на проводах в армию. Слово взял тот самый Дашин одноклассник. Чего он в другую деревню на проводы притащился, не знаю. Пожелав хорошей службы, он заверил призывника, что его молодой жене скучать не придётся и пусть дембель не удивляется, что вернётся отцом ребёнка. Олежка дал ему в морду, а тот воткнул ему нож прямо в сердце.
Наняли родители тому парню адвоката, а он всё с ног на голову перевернул. Оказывается парень очень доброжелательно Олежке сказал, чтобы он за жену не переживал, что друзья её поддержат, а ещё ему показалось, что Даша потолстела и уже беременна. Вот он про отцовство и сказал, а Олег спьяну не понял, набросился на него и стал избивать. Тот оборонялся и случайно убил. Олежку ещё и виноватым этот адвокат назначил. Присудили убийце четыре года колонии-поселения за превышение необходимой обороны и поставили точку.
 
Следствие об убийстве вёл следователь из райцентра. Вёл-вёл, да и начал с Дарьей хороводиться. Была у него гражданская жена, у которой он в городе жил, но узнала она про Дашу и из дому изменщика выгнала. С тех пор этот Тихон у нас и обосновался, и с тех же пор начались у меня проблемы. Стала меня Дашка из дома выживать. Прямо в лицо говорит, что я ей никто, что жить у неё в доме права не имею, что пусть я съезжаю и ищу себе новое пристанище, иначе она найдёт способ от меня избавиться, вплоть до того, что её следователь обнаружит у меня наркотики и засадит в тюрьму. Сроку мне неделя. А мне всё одно что год, что неделя: ехать-то некуда.
 
Через неделю мне велят собрать вещи, а у меня и вещей-то нету совсем, сгорело ведь всё. Хахаль Дашкин сажает меня в машину, довозит до пересечения с этой дорогой, высаживает и уезжает, советуя назад не возвращаться, иначе это для меня плохо закончится. Я и пошла по этой дороге, а нога сломанная не позволяет долго путешествовать, вот и присела на пенёк передохнуть, а тут ты подъехал. Вот и вся моя история, рассказала, как на духу.
 
Она замолчала, а мне и сказать нечего. Кручу баранку, а сам всё думаю, чем женщине помочь можно, а придумать не могу. Доехали до места. Охранник мои документы проверил и спрашивает:
- А это кто?
- Сестра моя, - отвечаю, - домой подвожу.
- Не положено, - говорит, - на территорию посторонних пускать, пусть снаружи ждёт.
Высадил я её и наказал дождаться, чтоб вместе обмозговать, что дальше делать, а сам в ворота заехал. Выехал я часа через полтора, а попутчицы моей нет. На моём танке по узким улочкам этого городка особо не раскатаешься, так я часа два бегал по улицам и звал её, но отклика не получил. Прохожих спрашивал про женщину в платке с вещмешком – никто не видел и не знает.
Еду назад, а в кабине моей два голоса постоянно спор ведут: один из груди кричит, корит, что человеку не помог, хотя не говорит, чем помочь мог бы, а другой в голове звенит, радуется: повезло тебе, что она ушла и не взвалила на тебя ношу непосильную. И оба правы. Как жить, Люда?
 
Артём посмотрел на жену и, неожиданно для себя, заплакал давно забытыми слезами, в которых смешались и потеря дорогой игрушки в детстве, и те юношеские потери, которые звали к немедленной петле, и счастье жизни с любимой женщиной, и горечь от невозможности изменить что-нибудь в своей и других судьбах. Он плакал, по-детски размазывая слёзы кулаками, и стеснялся своей внезапной слабости, и ругал себя за то, что не может остановить эти внезапные рыдания, а жена гладила его начинающую седеть голову и шептала:
- Милый мой, любимый, не убивайся так, успокойся. Ничем ты ей помочь не мог и она это знала, потому и ушла. Всё у неё устроится, не сомневайся. Не знаю как, но чувствую, что как-то всё образуется. Пойдём обедать, горюшко ты моё.

© Copyright: Андрей Владимирович Глухов, 2021

Регистрационный номер №0489038

от 13 февраля 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0489038 выдан для произведения:  С этого рейса Артём вернулся сам не свой. Мрачный сидел он на балконе, смолил одну за одной сигареты и на вопросы жены отвечал коротко и раздражённо. Двадцатилетний опыт замужества научил Людмилу, что сразу лучше не приставать, а дождаться, когда муж немного отойдёт и откроется для объяснений.
- Что случилось, Тёмушка, - спросила она на следующий день, - чего мрачный такой? На работе неприятности или на дороге что приключилось? Неужто сбил кого, - ахнула она.
- Нет, нет, - поспешил успокоить жену Артём, - тут совсем другое, не волнуйся, тут внутри меня разлад случился.
- Заболел? - снова встревожилась Людмила, - Быстро собирайся и топай к врачу, не затягивай.
- Да нет, здоров я, другое тут, совсем другое.
- Долго ты мне нервы мотать будешь? – не на шутку рассердилась жена и стукнула ладонью по столу, - Рассказывай немедленно, что приключилось, а то схлопочешь колотушкой, допросишься!
- Не шуми, расскажу обязательно, успокойся, и так несладко. Я в этот городишко не первый раз грузы вожу и каждый раз на шоссе в приключение какое-нибудь вляпываюсь. Помнишь, как лет пять назад мене в корму скотовоз врезался? А как гаишник права отобрал за то, что я взятку ему дать отказался, вспоминаешь? Помнишь, сколько нервов мне стоило их вернуть? Узнал я случаем, что есть в этот город старая грунтовая дорога, которую забросили, когда шоссе проложили, и решил по ней проехать. Еду медленней, чем по шоссе, зато ни машин тебе, ни пробок, ни гаишников. Колдобины мой большегруз не больно пугают, так что еду и сам себя нахваливаю за сообразительность.
 
Смотрю, на остатках бывшей автобусной остановки, на столбике от скамейки бабка в платок замотанная с вещмешком солдатским примостилась. Остановился и говорю:
- Бабушка, здесь автобусы не ходят, зря дожидаетесь. Садитесь, подвезу, если нам по дороге.
Бабка поднимается, в кабину залезает и молча сидит, только глаза кончиком платка вытирает, и не поймёшь то ли слёзы стирает, то ли пыль дорожную смахивает.
- Куда едешь, бабушка?
- Не знаю, - отвечает.
- Забыла куда? Не расстраивайся, успокойся, по дороге вспомнишь. Это в старости случается, - успокаиваю её.
- Не вспомню, - говорит, - так как не знаю, куда мне ехать, да и не старая я – сорок пять всего стукнуло. А не знаю потому, что меня из дома выгнали, а другого дома у меня нет.
Я возмущаюсь: «Что за безобразие, как можно человека на улицу в никуда выгонять? Этого так оставлять нельзя!» и требую, чтобы она мне всё без утайки поведала. Снимает она платок, а под ним шрам во всю щёку, да такой грубый и белый, что невольно глаза сами отводятся. Она понимающе на меня посмотрела и снова в платок завернулась.
 
- Мне три с небольшим годика было, когда мой братишка десятилетний, Ванечка, что-то со свалки приволок. Сидим во дворе, я со своими куклами вожусь, а он в этой штуковине ножичком ковыряется. Вдруг эта штуковина как взорвётся, Ванечке грудь разворотило, а мне осколком всю пухленькую щёчку до кости прорезало и порвало. Оттащили нас с Ванечкой в больницу. Врачи сразу брата спасать стали, а меня какому-то фельдшеру поручили. Он мне рану обработал, заштопал, как умел, укол сонный сделал и спать уложил. Шесть часов врачи Ванечку спасти пытались, но не получилось. А у меня на всю жизнь память о братике осталась.
 
Шрам этот весь мой жизненный путь определил. В школе одна: девочки меня стесняются, водиться со мной не хотят, мальчишки просто не замечают, словно я пустое место. Поступила я в педагогический институт и там то же самое. Соседки по общаге на танцы бегают, в кино с парнями ходят, любовь крутят, а я кроме учебников ничего не знаю. Получила я диплом и попросилась на распределении в самую отдалённую школу.
 
Приехала я в свою школу в июле. Колхоз довольно богатый, зерновые выращивает, школа не старая, добротная. При школе домик на две комнаты с кухней – общежитие для молодых учителей. Одну комнату занимает учительница, которая в прошлом году приехала, другую мне отдали. Прожили мы с этой учительницей вместе пару недель, тут она замуж вышла и осталась я одна.
 В колхозе началась уборочная и пригнали откуда-то несколько машин зерно на элеватор возить. Стали шоферов по избам размещать и ко мне в свободную комнату одного подселили. Они день и ночь возят, и он то ночью в своей комнате отдыхает, то днём спать ляжет, мы с ним практически не пересекаемся, шоферам даже столовую отдельную организовали. Так и живём.
 
Наступило первое сентября, предстоял мне мой первый самостоятельный урок. У меня три платья: праздничное, рабочее и домашнее, и бельё соответствующее. Одеваюсь на первый урок, как на праздник и иду нести разумное, доброе, вечное. Уроки закончились, возвращаюсь домой и снимаю с себя весь праздничный наряд. Стою совершенно голая, собираюсь в домашнее облачиться, вдруг дверь распахивается и сосед входит. Что с ним случилось, какой выключатель в нём щёлкнул не знаю, только набросился он на меня, повалил и …
 
Сделал он своё дело, я реву, а он говорит:
- Чего ревёшь, глупая? Спасибо мне скажи, что польстился на тебя, а то бы так до смерти в девках и проходила бы.
Сказал и ушёл к себе отдыхать. Отревелась я и задумалась: дело сделано, назад уже ничего не вернуть, а правда в его словах есть – так и не узнала бы до смерти, что такое женщиной стать. Пошла наутро в школу, провела урок и домой возвратилась почти спокойной. Вечером легла спать, вдруг дверь открывается, он заходит и говорит: «Подвинься». Я и подвинулась. Стал он ко мне захаживать. Трудится он надо мной, а я думаю: «Пусть без любви, пусть даже без намёка на какие-нибудь чувства, пусть нечаянно, но узнала я, как выглядит то, о чём в книжках читала». В конце сентября выхожу из школы и вижу, как последняя машина из деревни выезжает.
 
Через какое-то время начинаю догадываться, что беременна. Съездила в город, показалась врачу, он подтвердил. Спросил оставлю или аборт буду делать. А у меня и сомнений никаких нет: когда мне ещё возможность представится ребёночком обзавестись? Конечно рожать буду! Родила сыночка. Назвала его Олежкой, очень мне это имя нравилось, а отчество записала Иванович, в честь братика своего. Лет десять Олежке было, когда школа решила списать общежитие со своего баланса и предложила мне оформить дом на себя. Так стали мы с сынулей домовладельцами.
 
В шестнадцать Олежка с девочкой из соседней деревни познакомился. Деревня-то соседняя, но к другой области относится. Он всё переживал, что между нашими деревнями всего четыре километра, а Даше приходится за восемь в свою школу таскаться. Исполнилось ему восемнадцать и заявляет он мне, что жениться хочет. Я против: «Тебе осенью в армию идти, вернёшься, тогда и женись». А он у меня нравный, (в отца, что ли?), упёрся и всё: «Вернусь через год, а она уже чья-нибудь жена. Нет, мама, сейчас женюсь, в наш дом приведу и пойду служить, а ты за ней присмотришь». Сказал, как отрезал. Что делать? Стала я к свадьбе готовиться.
 
Накоплений у меня немного, но костюм жениху купила и ящик водки на стол приобрела. Остальное по мелочи, но оказалось, что почти столько же. Все приготовления почти закончены, но возникла проблема – на чём гостей рассадить. Вспомнила я, что на чердаке три половых доски запрятаны. Две табуретки поставь, доску на них положи и шесть человек разместятся. Приставила я лестницу и полезла на чердак. А дальше катастрофа: верхняя ступенька подламывается, я лечу вниз, ломаю руку и ногу и улетаю на полтора месяца в городскую больницу.
 
Такая беда со мной случилась, а я наказала сынуле свадьбу не отменять, такие деньги потрачены, веселиться и не слишком часто меня навещать. Через полтора месяца он приехал меня из больницы забирать, и только тогда сообщил, что домик наш сгорел дотла и мы живём теперь в другой области, в другой деревне и другом доме. В первую же брачную ночь чердак загорелся и ещё не уснувшие молодожёны почуяли запах дыма, выскочили, успев прихватить свои документы и подаренные на свадьбе деньги. Дом сгорел дотла. Поговаривали, что Дашкин одноклассник дом в отместку за свою отставку поджёг, забросив что-то горючее на чердак, но это так, разговоры.
 
Дашины родственники, а своих у нас просто нет, собрали деньги, купили дом в другой деревне и, естественно, записали его на Дашу.
 - Теперь мы будем там жить, но школы в деревне нет, так что – сама понимаешь, - сказал Олежка и отвёз меня на новое место жительства.
Четыре месяца мы жили в соседних комнатах. Я через тонкую перегородку всё это время невольно соседствовала с музыкой их любви. Как же я была рада за своего Олежку. Потом пришла повестка из военкомата. Их было четверо, призывников из этой деревни, и всеобщие проводы устроили в сельском клубе. Произносили речи, пожелания и всё, что положено на проводах в армию. Слово взял тот самый Дашин одноклассник. Чего он в другую деревню на проводы притащился, не знаю. Пожелав хорошей службы, он заверил призывника, что его молодой жене скучать не придётся и пусть дембель не удивляется, что вернётся отцом ребёнка. Олежка дал ему в морду, а тот воткнул ему нож прямо в сердце.
Наняли родители тому парню адвоката, а он всё с ног на голову перевернул. Оказывается парень очень доброжелательно Олежке сказал, чтобы он за жену не переживал, что друзья её поддержат, а ещё ему показалось, что Даша потолстела и уже беременна. Вот он про отцовство и сказал, а Олег спьяну не понял, набросился на него и стал избивать. Тот оборонялся и случайно убил. Олежку ещё и виноватым этот адвокат назначил. Присудили убийце четыре года колонии-поселения за превышение необходимой обороны и поставили точку.
 
Следствие об убийстве вёл следователь из райцентра. Вёл-вёл, да и начал с Дарьей хороводиться. Была у него гражданская жена, у которой он в городе жил, но узнала она про Дашу и из дому изменщика выгнала. С тех пор этот Тихон у нас и обосновался, и с тех же пор начались у меня проблемы. Стала меня Дашка из дома выживать. Прямо в лицо говорит, что я ей никто, что жить у неё в доме права не имею, что пусть я съезжаю и ищу себе новое пристанище, иначе она найдёт способ от меня избавиться, вплоть до того, что её следователь обнаружит у меня наркотики и засадит в тюрьму. Сроку мне неделя. А мне всё одно что год, что неделя: ехать-то некуда.
 
Через неделю мне велят собрать вещи, а у меня и вещей-то нету совсем, сгорело ведь всё. Хахаль Дашкин сажает меня в машину, довозит до пересечения с этой дорогой, высаживает и уезжает, советуя назад не возвращаться, иначе это для меня плохо закончится. Я и пошла по этой дороге, а нога сломанная не позволяет долго путешествовать, вот и присела на пенёк передохнуть, а тут ты подъехал. Вот и вся моя история, рассказала, как на духу.
 
Она замолчала, а мне и сказать нечего. Кручу баранку, а сам всё думаю, чем женщине помочь можно, а придумать не могу. Доехали до места. Охранник мои документы проверил и спрашивает:
- А это кто?
- Сестра моя, - отвечаю, - домой подвожу.
- Не положено, - говорит, - на территорию посторонних пускать, пусть снаружи ждёт.
Высадил я её и наказал дождаться, чтоб вместе обмозговать, что дальше делать, а сам в ворота заехал. Выехал я часа через полтора, а попутчицы моей нет. На моём танке по узким улочкам этого городка особо не раскатаешься, так я часа два бегал по улицам и звал её, но отклика не получил. Прохожих спрашивал про женщину в платке с вещмешком – никто не видел и не знает.
Еду назад, а в кабине моей два голоса постоянно спор ведут: один из груди кричит, корит, что человеку не помог, хотя не говорит, чем помочь мог бы, а другой в голове звенит, радуется: повезло тебе, что она ушла и не взвалила на тебя ношу непосильную. И оба правы. Как жить, Люда?
 
Артём посмотрел на жену и, неожиданно для себя, заплакал давно забытыми слезами, в которых смешались и потеря дорогой игрушки в детстве, и те юношеские потери, которые звали к немедленной петле, и счастье жизни с любимой женщиной, и горечь от невозможности изменить что-нибудь в своей и других судьбах. Он плакал, по-детски размазывая слёзы кулаками, и стеснялся своей внезапной слабости, и ругал себя за то, что не может остановить эти внезапные рыдания, а жена гладила его начинающую седеть голову и шептала:
- Милый мой, любимый, не убивайся так, успокойся. Ничем ты ей помочь не мог и она это знала, потому и ушла. Всё у неё устроится, не сомневайся. Не знаю как, но чувствую, что как-то всё образуется. Пойдём обедать, горюшко ты моё.

 

ПРИКОЛИСТ

И АЗ ВОЗДАМ