Не судьба

Среди пестрого калейдоскопа номеров программы, открывшей сезон в нашем цирке, плотно врезался в мою душу именно этот номер. На первый взгляд смотрелся он очень просто. Но этим-то он и подкупал. На самом же деле, вся его ценность заключалась в высшем достижении дрессуры лошадей.
Конечно, не только этот номер был одним из сильнейших или, если можно сказать, сенсационным, гвоздевым, рекордным, что ли. Другие номера в этой программе были не менее сложными и прекрасно представленными. Большая их часть, вообще, на то время относилась к классу знатных номеров и династий советского цирка. Имена артистов, работающих в этих номерах, можно было прочитать на страницах Цирковой энциклопедии или в номерах, популярного в те годы журнала «Советская эстрада и цирк». Красной строкой в афишах этой программы были иллюзионный аттракцион и замечательный клоун, репризы которого заметно отличались высокой культурой, были переполнены остроумием, колкой сатирой и искрометным юмором. Но все же номер, так поразивший меня, затмил в этой программе все-все, что исполнялось на этом сказочном параде чудес под куполом и на манеже. К слову сказать, программа эта так и называлась – «Парад чудес».
Конечно в начале я и сам не в состоянии был понять, чем же этот номер так меня приворожил, но потом все стало мне ясно, хоть одним словом тогда я бы так и не смог дать на подобный вопрос вразумительный ответ. Здесь был собран целый букет моих мыслей, переживаний, кусочек моего счастливого детства, и маленький фрагмент той самой эпохи, что так отражена в художественных фильмах 30–50-х годов. Лирика, романтизм, музыка Дунаевского, городской парк и вечная весна. И вот, излучая такую необъяснимую энергию, это волшебное действо в те несколько минут захватывало меня от пят и до самых ушей.
На манеже гас свет, звучала красивая музыка. На фоне этой музыки, в синих лучах пушек, высвечивался небольшой, круглый, вращающийся помост (пьедестал). И вот на этом пьедестале, подобно живым картинам, периодически возникали своеобразные скульптурные композиции. Грациозная лошадь, подогнув ногу, застыла в реверансе. Подле нее статный, мужчина и стройная девушка тоже замерли в позе приветствия. Мелодия с пианиссимо переходила на более громкое звучание, и минорная тема сменялась мажорной. Лучи, освещающие пьедестал гасли и в миг снова зажигались. И тогда уже перед глазами возникала новая, совсем не похожая на предыдущую, скульптурная композиция. Лошадь стояла на каменной глыбе, а рядом возле этого камня сидя отдыхали путники. Снова менялась картина, и снова возникала новая композиция. Мужчина и девушка поили коня, держа в руках ведро. А в следующих картинах лошадь подковывали, потом девушка сидела верхом, а мужчина держал коня под уздцы.
Все эти композиции исполнялись на вращающемся помосте-пьедестале, и все в этом номере - пьедестал, конь, всевозможные атрибуты и сами исполнители - были одного цвета мрамора. Это номер назывался «Живые мраморные скульптуры». И правда, все, что было в этом номере, казалось по-настоящему сделанным из камня. И только в самом конце номера зажигался полный свет, и все зрители могли убедиться, что и артисты и сама лошадь были живыми. И каким образом можно было так научить, так выдрессировать это прекрасное, мудрое, вольнолюбивое и преданное существо оставаться неподвижным, каменным?! А ведь было такое! Значит, можно! В цирке ничего невозможного не бывает. Это – факт неоспоримый!
Сквозь гром восторженных рукоплесканий едва ли можно было расслышать объявку шпрехшталмейстера: «Мраморная скульптурная группа. Ольга и Александр Королевы!»
Замечательный номер! Замечательный! Я и сейчас, спустя много лет не перестаю восторгаться им. Все здесь было до филигранной точности продумано и исполнено на высочайшем уровне и мастерстве.

Но не только художественная сторона этого номера так сильно захватила меня тогда. Я почувствовал нечто большее. Мысленно я продолжал находиться в той волшебной ауре, где нет ни зрителей, ни манежа, ни всего-всего цирка. А только эти три таинственные фигуры, сошедшие с какой-то картины или вообще неведомо откуда. Не понимал я, было ли это во сне или наяву, закрыв глаза или открыв их, я все равно видел перед собой этих красивых людей. Сомневаюсь, что мое состояние можно было бы назвать галлюцинацией, но после увиденного, перед моими глазами возникала эта скульптурная группа. Мне хотелось, чтобы так было. И тогда я пытался искать во всем, что тогда окружало меня, хоть что-то похожее на них. Особенно я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что хочу увидеть эту, такую хрупкую и такую симпатичную девушку. Даже когда я, усталый и голодный, возвращался с работы домой, она не только казалась мне в каждой девушке, встретившейся на улице или в городском транспорте, но и, вообще, во всем, что меня не окружало в тот момент.
Разумеется, я часто ловил себя на том, что все это есть плод моих юношеских фантазий и неугомонного творческого воображения. Я понимал, что это – временная увлеченность, свойственная моему максимализму и идеализированию всего того, что на данный момент кажется единственным и совершенным. Понимал я и то, что когда-то очень скоро этот порыв пройдет, ему на смену придет новое, еще более яркое увлечение, и я забуду эту девушку, как впрочем до этого забывал других таких же стройных, прекрасных, идеальных. Моя влюбчивость была тому виной.
Но это не проходило, не улетучивалось, никуда не исчезало, а наоборот, мои страдания еще больше усиливались и принимали такие формы, что я все больше и больше понимал, - это и есть, возможно, моя судьба! Хотелось увидеть ее, поговорить с ней, хотелось быть с ней рядом. Но каждый раз, заходя в цирк и не на правах гостя (ведь я уже тогда работал здесь), я почему-то становился по-детски робок, когда появлялась реальная возможность зайти за кулисы, пройти на конюшню, где в этой программе они с отцом были единственными хозяевами и обитателями, и просто познакомиться с ней. Но что-то не пускало меня туда, что-то удерживало, что-то мешало сделать это. Я почему-то тушевался, терялся и стеснялся, отчаянно понимая, что так ничего и не получится у меня из этого. Окончательно потеряв всякую надежду, я старался заставить себя больше не думать о ней. И чтобы окончательно оправдать свое глупое положение, чтобы забыться и немножечко развеяться от этих мрачных мыслей, я шел в нашу цирковую курилку, пристраивался где-то с края на скамейке и слушал всевозможные цирковые новости, сплетни, анекдоты и всю ту болтовню, которую можно услышать только в таком центральном, людном месте, как курилка.
Цирковая курилка. Нет! Этот объект, этот незаменимый, пожалуй, ни где атрибут, нуждается в особом внимании. Где-где, а в любом цирке, будь он стационарный, будь даже передвижной летний цирк-шапито, цирковая курилка – место особенное! Отношение к ней уважительное даже у тех, кто и на дух не переносит табачный дым. Ибо, где еще, как ни здесь можно найти нужного человека или узнать, где в данный момент он находится. Курилка это – самый главный в цирке центр новостей. Здесь встречаются до начала работы, здесь ожидают друг друга, чтобы не разминуться, когда работа заканчивается. Именно здесь стирается грань между цирковыми сословиями и рангами. Цирковая курилка это – своеобразный клуб общения всех тех, кто работает в цирке, и даже тех, кто по случайности оказался именно здесь - в цирковом закулисье.
Вот и тогда, сидя на неудобной скамейке в курилке, я очередной раз на какой-то миг отвлекся от своих грустных дум. Два артиста из программы, мерно потягивая свои сигареты и заволакивая помещение сизым облаком – «Хоть топор вешай!» - отвлеченно беседовали на свои актуальные темы.
- Говорят уже прислали разнарядку на нашу программу? - негромко пробасил здоровяк, одетый в расшитый блестками костюм синего цвета.
- Да давно уже пришла, Вася. А ты, как всегда, только об этом узнал, - ответила ему стройная блондинка в белом трико, лакированных черных ботфортах и гусарском кителе. В руке она держала кивер с лиловым султаном.
- Да нет, я не об этом! То, что разнарядка была, я знаю, но говорят, что пришла уже новая. И, что Тулу нам переиграли на Ростов. А тебя, Лика, и вообще отправляют в Рязань.
- Да ты, что! – возмущенно отреагировала блондинка.
- А что? – добродушно развел руками Здоровяк. – Будешь теперь в Ризани есть пираги с глазами. Их ядят, а они – глядят! А?!
- Вот это да! На счет Рязани я и вправду ничего не слышала. Да, как же это они, негодяи? Я же Ире в Главк звонила, просила по-человечески. Как же это она? Надо будет разобраться!
И блондинка, быстро затушив свою сигарету, пулей полетела в административное крыло звонить в Главк или что-то выяснять с местными цирковыми властями. А тем временем подошли еще несколько человек, судя по одежде, тоже артисты из программы и беседа оживилась. По ее ходу обсуждались намечающиеся зарубежные гастрольные поездки, тут же, к слову, поругивались Главковские чиновники и, порой в противовес чиновникам, звучали одобрительные отзывы об отдельных цирковых директорах.
- Что там говорят, правда, что тормозят Чехословакию? Жаль! Это – не плохая поездка. Я в позапрошлом году работал Прагу, Брно, Братиславу. Классно там! – затараторил коротышка-акробат.
- Да! Говорят, чего-то не торопятся. – подтвердил здоровяк-Вася.
- А чего, не знаешь? – спросил брюнет в коротеньком жокейском фраке.
- Ды чего ж не знаю? Знаю! По-моему, все знают. Наметили на Чехословакию вывезти Латышский коллектив. А чехи в замен – своих. Все вроде бы – в норме: программа в два отделения, все номера, как и надо, ну там, коверные, как обычно – тоже ихние, латышские, а аттракционом – Тереза Дурова. Так особисты начали фильтровать. Латыши они ведь и в Африке – латыши!
- Что значит? Ну и пусть себе едут!
- А то и значит! Начали поднимать ихние досье и «Здрасте, мы приехали!» У одного дедушка у эсэсовцев служил, у другого – полицаем был, у третьего папа – бывший «лесной брат» и так далее.
Завсегдатаи курилки дружно расхохотались.
- А знаете, Тула, говорят, тоже - дорога к хорошим делам, – перевел беседу брюнет.
- Открыл Америку! – засмеялся коротышка-акробат. – Тула – это почти Москва. Можно и дела все свои в Главке порешать, а может, и в поездку какую-нибудь попасть.
- Да уж! Тула – это «На щите или со щитом». Или в поездку, или даже в Москву заберут, или, наоборот, отправят туда, где Макар телят не пас. В Архангельск, к примеру, – резюмировал Здоровяк.
- Ну, Архангельск – это не так уж и ужасно. Там, кажется, директором Блейхер работает? – заметил кто-то.
- Он самый! Знаешь, как говорят? « Если делать не хера, поезжайте к Блейхеру».
- А, по-моему, он – нормальный мужик.
- А само слово «Архангельск» у меня вызывает уныние. Знаешь, как наши артисты об том городе говорят? – продолжал Здоровяк.
- Как?
- Доска, треска, тоска!
И опять дружный хохот заглушил курилку. После чего свою байку на подобную тему выдал только что присоединившийся к этой компании ассистент, одетый в красную манежную униформу.
- А вот директор Иркутского цирка, говорят, раньше до этого был то ли прокурором, то ли начальником тюрьмы. Всякие подсобные помещения и гримерки называл он по привычке камерами. И любил, чтобы к нему в кабинет входили, чуть ли не держа руки за спиной. Бывало, приходишь к нему в приемную, секретарша докладывает по местному телефону: «Иван Иванович! К вам пришел или хочет зайти артист Иванов» Он и командует в ответ: «Введите артиста Иванова!».
Ассистент хотел было еще что-то добавить, но его рассказ прервал звонок и он спросил у пробегающего молоденького униформиста:
- Это – какой звонок?
- Третий! – послышалось в ответ откуда-то с противоположной курилке стороны.
- А ты, Саня, че, до трех считать разучился? - съязвил Коротышка-акробат.
Саня-ассистент загасил окурок и не спеша в вразвалочку отправился готовить реквизит своего номера.
- Внимание! Приготовились к началу! Через три минуты начинаем! – послышалась команда инспектора манежа. – Радиоцех готов?
- Так точно! - протрещало из динамика местной связи.
- Электроцех! Пушки готовы?
- Готовы! – послышался из динамика тихий женский голосок.
- Оркестр?
Но ответ на команду инспектора не последовал.
- Оркестр! Маэстро! – еще более настойчиво прокричал инспектор манежа.
- Да здесь мы! Не ори! Слышим! – ответили из оркестра.
- Готовы?
- Готовы!
- Тогда, с Богом! Начали!
И весело, зажигательно, торжественно зазвучала увертюра. Я бросил несмелый взгляд на артистов, выстроившихся перед выходом на парад. Мои глаза настойчиво искали Олю. Но специально, чтобы из зрительного зала не слишком сильно просматривалась закулисная «кухня» цирка, свет в кулисах выключается. Не найдя ее возле форганга, я подбежал к боковому проходу, чтобы оттуда увидеть на манеже, когда все артисты выйдут в парад. Но Оля в парад не вышла.
Я начал волноваться. Неужели ее сегодня не будет? Такое тоже иногда бывает в программе. Ведь любому живому человеку свойственно заболеть или по какой другой причине отсутствовать на представлении. Но потом я понял, что она могла не выйти в манеж во время парада по причине специфики своего костюма. На параде этот костюм смотрелся бы совсем не так, как это задумывалось в самом номере.
Так оно, как потом выяснилось, и было. Ведь только при специальной подсветке костюмы так называемой «скульптурной группы» смотрелись так эффектно и по теме.
Королевы работали пятым номером. Это значило, что перед их номером должна была еще пройти клоунская пауза, кажется, вторая по счету.
С нетерпением я ожидал, когда Коверный закончит играть со зрителями этим дурацким мячиком, который они обязательно должны были кинуть ему прямо в круглую корзиночку, чем-то напоминающую баскетбольную. Он тогда так смешно держал ее в зубах. Но зрители по той или иной причине не попадали. И я, разумеется, зная с детства сюжет этой классической репризы, в тот момент по-настоящему злился то на клоуна, то еще больше на зрителя. Тогда мне искренне хотелось выкрикнуть туповатому, на мой взгляд, зрителю: «Ну, давай же, бросай! Чего тормозишь?» и еще клоуну: « Макс! Милый! По-моему здесь ты переигрываешь. И очень переигрываешь! Закругляйся!» Но реприза шла ровно столько, сколько необходимо было ей идти, ни секундой больше, ни секундой меньше. Все здесь было подчинено художественному замыслу темпу и ритму. Хотя мне тогда казалось, что она идет целую вечность.
Но вот погас свет и синие лучи пушек вновь скрестились на круглом, вращающемся помосте, где замерли в какой-то романтической позе девушка, мужчина и грациозный конь. Зазвучала красивая и немного грустная мелодия и я, словно во сне, увидел ее.

В антракте я снова заскочил за кулисы и снова оказался в курилке. Там на знакомой скамейке беседовали о чем-то своем два артиста, которые уже, очевидно, отработали и, давно уже сняв грим и свои яркие костюмы, не спешили покидать цирк, а, судя по всему, ожидали кого-то. Я подсел к ним рядом и, затянувшись сигаретой, погрузился в свои страдальческие раздумья.
- А ты чего здесь делаешь? – окликнул меня знакомый веселый голос Нади Крышень - молодой артистки, которая у нас находилась на репетиционном периоде.
Она со своими партнершами делала новый номер, под названием «Художественно-акробатическая группа». В шутку ей тогда то ли партнерши, то ли другие артисты дали прозвище «Вермишель». Думаю, что его придумали ну явно не из-за ее внешних данных. Надя совсем не походила на лапшу. Скорее всего, с этим продуктом кое у кого ассоциировалась или казалась созвучной ее фамилия. Хотя я ничего созвучного в ней не видел. Но ничего не поделаешь, Вермишель, так Вермишель. Появление Нади в курилке я и не заметил.
- И у меня такой же к тебе вопрос, Надюха? – не без ехидства огрызнулся я в ответ.
- Ну, я осталась на представление после своей репетиции, а ты?
«Выкрутилась, все-таки! – мелькнуло у меня в голове. - А что мне ответить?» Но почему-то в тот момент фантазии у меня не хватило, и я ничего ответить Надюхе не мог, кроме, как:
- Знаю, что репетировала.
- Ну, так в чем дело? Зачем спрашивать о том, что знаешь? И все-таки, ты-то чего здесь ошиваешься? Ты ведь, как я помню, на сессии в своем институте? Верно, я говорю?
- Во-первых, я не ошиваюсь, как ты изволила выразиться, а смотрю программу, а во- вторых…
Но, о чем я хотел сказать во-вторых, Надюха так мне и не дала. А ведь хотелось грубо ляпнуть ей: «А тебе какое до этого дело?» - и еще что-нибудь более резкое и такое, чтобы больше ее не хотелось ни о чем меня спрашивать. Но я сдержал свои эмоции и потом был очень рад, что сделал это. Надюха все также весело и с присущим ей любопытством перебила мои объяснения своим:
- А во-вторых, программу можно смотреть один, два, три, пять раз подряд, но, извини, не каждый вечер. А в субботу и в воскресенье по три раза подряд. На сколько я знаю и помню тебя, Юрочка, ты в цирк на просмотр других программ по двадцать раз никогда не ходил. Знаешь, со стороны все видно.
- Что видно? – пытался я все же увильнуть от ответа.
- Видно, что здесь что-то нечисто, - и Надюха хитро захихикала. – А ну-ка признавайся, как зовут твою зазнобу? И предупреждаю, меня в этом деле трудно провести. Я знаю в этой программе всех и замужних, и холостых, - и Вермишель, состроив ревнительную гримасу, лукаво подмигнула мне. - Ну ладно, ладно! Знаю, не проболтаюсь. Колись, кто она?
- Все равно не догадаешься.
- Напрасно ты так думаешь. Я переберу весь список артисток, но до истины докопаюсь. Лучше по-хорошему отвечай: Юлька Забальская?
Я отрицательно покачал головой в ответ.
- Ирка Фоменко! Хотя нет. Ирка – замужем.
- Мимо, Надя, ми-и-и-мо!
- Черт! Кто она? А! Поняла! Светочка Чепягина?
- И опять – мимо.
- Ну, Лапиада – тоже замужем, Лидка – тоже не твой вкус и Марта – нет.
- Откуда ты знаешь, может Марта, как раз, мне и нравится.
- Нет! Кто угодно, только не Марта. Она – тоже не в твоем вкусе. Моя женская интуиция еще никогда не подводила. Ты ведь у меня – весь, как на ладони, - Надькино лицо озарилось улыбкой и четко выразило окончательную догадку, она победоносно и уверенно воскликнула: – Ага! Кажется, знаю!
Я вопросительно посмотрел на нее.
- Олечка! Угадала?
И она еще более победоносно взглянула в мои глаза, да так, что я понял: я – загнан в тупик и отпираться нет никакого смысла. Но все же последние усилия сделать попытался.
- Какая там еще Олечка? – с наигранным равнодушием ответил я, тут же почувствовав, как багровеют мои уши.
- Попала! Попала! Попала! – радостно захлопала в ладоши Вермишель – В самую десятку попала!
И только тут я заметил, что мы с ней находимся в самом людном месте закулисной части цирка и что наверняка нашу беседу могли бы слышать многие из тех, кто находился рядом. Понял я и то, что шило в мешке уже мне не утаить. Сопротивляться бесполезно и единственное, что хотелось бы в тот момент, так это, чтобы Надька поумерила свой пыл и не орала так громко в таком людном месте. Я начал быстро подавать знаки Вермишели, мол, тише говори и не болтай об этом, где не попадя.
- И что, она, знает о том, что ты страдаешь и сохнешь, или еще нет? – продолжала Надька свой допрос.
- А как она может об этом знать?
- Вы что, еще не знакомы?
- Нет! Не знакомы. Тебе легче от этого?
- Так подошел бы, сказал бы: «Оля, давай познакомимся». А то, как ведь ты собираешься к ней, ну это… клинья подбивать?
- Не знаю, как.
- Что значит «не знаю»?
- Не знаю и все!
- Тоже мне, мужчина называется! Так что, мне в роли свахи выступить прикажешь?
Я запротестовал от Надькиного предложения. Но только внешне. На самом деле у меня появилась реальная надежда. Надькино предложение звучало с явным намеком на то, что она желала принять самое активное участие в этой затее. Вермишель отличалась от своих партнерш по номеру прямотой и даже, по-своему, добротой. Она не признавала робости и слюнтяйства и была прямой и искренней. Романтические вздохи под луной, серенады и стихи, рыцарские романы – все это было не в ее стиле. Правда, из-за ее характера, который порой со стороны казался грубым, Надьке часто не везло в личной жизни. Внешне она была крупного телосложения, да и ростом Бог ее не обидел. И вот, обладая такими данными, она не могла найти себе подходящую пару. Но, будучи в душе человеком отзывчивым и добрым, она действительно искренне рада была помочь кому бы то ни было.
Пришла в цирк Надежда откуда-то из далекого сибирского поселка. Работала в начале на конюшне, потом - ассистентом в номере с дрессированными собаками. И когда в цирке начали готовить художественно-акробатическую группу, выяснилось, что в номер необходимо найти нижнего партнера (или, как он называется в цирке – унтерман). Вот тогда-то и выяснилось, что никто, кроме и лучше Вермишели, с этой задачей справиться не мог бы.
Я колебался, раздумывая над Надькиным предложением и, в конце концов, дал свое согласие. А почему бы и нет? Может, действительно, Вермишель поможет мне наладить контакт с Олей? Чего греха-то таить, я часто страдал из-за своей робости и нерешительности.
- Познакомь, Надюшка! Познакомь! Я уж перед тобой в долгу не останусь, - тихо, почти шепотом, затараторил я.
- Ладно. Что-нибудь придумаем. А пока, несчастный студент, иди и пиши свои контрольные. Или как там у вас называют, кажется, курсовые? - она нарочито взглянула на часы. - Пока! Через час у меня – хореография. Опаздывать нельзя. На карандаш возьмут. А я еще должна кое-какие вопросы решить.
- Спасибо, Надюшка! – теперь уже живо и радостно прошептал я.
- Спасибом не отделаешься! – это уже она говорила на ходу, выбегая из курилки на проходную.

Город погружался в ночную мглу. Довольно-таки темные улицы по-прежнему шумели звоном трамваев, сигналами авто, шарканьем, разноголосым говором и еще какими-то звуками, похожими на музыку. Откуда она раздавалась, сразу определить было трудно. Возможно, из окон рядом стоящего заводского общежития. А может быть, из пивного бара, что был неподалеку.
По центральной улице неспеша катил троллейбус, лениво объезжая припаркованные к обочине машины и неуклюже подпрыгивая на ухабах. Пассажиры, словно сельди в бочке, запрессовались друг к другу, терпеливо вынося это неудобство и с нетерпением ожидая, когда же будет та самая остановка, на которой им удастся покинуть этот кромешный ад. Мне посчастливилось занять укромное местечко у окна и, в отличие от своих попутчиков, не ощущать все «прелести» городского транспорта. Я рассматривал из окна троллейбуса коротенькие фрагменты из городской жизни. Возле кинотеатра – очередь. Снова привезли фильм Феллини. Надо бы и мне пойти. Но, судя по очереди, ажиотаж будет еще долго. Академический театр драмы приветливо светился яркими огнями. Там, судя по афише, сегодня – Король Лир. А вот веселая компания выходит из ресторана «Вечер». Видать, не плохо посидели, - идут о чем-то веселом говорят. Это по их лицам видно. Хорошо им, хоть на улице довольно-таки холодно. А по аллее городского сада дефилируют парочки разных возрастов.
Мысленно я тоже представил себя где-то там, в глубине центральной аллеи рядом с ней. Я держал ее под руку и взволнованно рассказывал, рассказывал, рассказывал. Я читал ей что-то из классики (Байрона, Бернса, Пушкина). Она слушала всевозможные невероятные истории в моем исполнении и приветливо улыбалась. А я, увлеченный своею болтовней, вовсе и забыл о самом главном, о том, что хотел сказать, но так и не решался ни под каким предлогом. Я хотел признаться Оле в том, что так волновало меня и все эти недели не давало покоя, но не решался. Так и не решился, поймав себя на том, что не в праве я нарушать этот закон логики. Я все чаще и чаще мысленно соглашался с тем, что мы с ней – разные совершенно люди. Общее у нас только одно, только одна любовь. Это – любовь к цирку. Его-то мы любим одинаково и ему собираемся посвятить свою жизнь. Но и здесь нас разделяла бездонная пропасть. Она – из потомственной цирковой семьи. Королевы-Лапиада-Соболевские-Авьерино. Такие династии в цирке издавна блюдут интересы своего клана и не всегда готовы приветствовать появление в нем чужаков. Издавна в цирке существует негласное разделение на «они и мы», на артистов и тех, кто работает для артистов. Вот почему артисты, как правило, держатся особняком от администрации и цирковой дирекции. И за эти, первые годы своей самостоятельной работы в качестве режиссера-инспектора манежа я это четко успел почувствовать. Дело в том, что всевозможные вспомогательные службы в цирке артистам порой казались незаметными. И только в том случае, когда им что-нибудь от них нужно было по работе или лично для себя, они обращались к этим службам. А в общем, отношение артистов было таким: сегодня я тебя знаю, потому что ты мне нужен, а завтра я уеду в другой город и забуду не только тебя, но и даже то, что я работал в этом городе, в этом цирке. Порой артисты запоминали особо выдающихся директоров цирков, иногда называли имена дирижеров оркестров, реже - хороших режиссеров. Инспектор же манежа был для циркового артиста важным, связующим звеном артиста с администрацией цирка. И, несмотря на то, что инспектора, как и артисты, работая в том же «конвейере» кочевали по городам и циркам, несмотря на то, что, как и артисты, они гримировались, одевали красивый манежный костюм и вели представление, все равно отношение к ним было со стороны артистов не всегда открытое и дружелюбное. Артисты порой даже побаивались представителей этого циркового сословия, порой спорили с ними по разным пустякам, завидя в инспекторе манежа что-то вроде жандарма.
Мне же эта профессия нравилась. Прежде всего, за то, что всегда я был у зрителей на виду. А еще за то, что я мог всегда взглянуть на разрозненные номера циркового действа глазами художника. Ведь не случайно моя профессия называлась – «режиссер-инспектор манежа». И тогда, будучи еще к тому же студентом-заочником режиссерского отделения, я по возможности постоянно пытался применять свои способности и знание режиссуры на практике. Уже к тому времени я поставил несколько парадов и даже написал сценарий и поставил новогоднюю сказку «Приключение Минутки». Но, несмотря на все это, я понимал, что заслужить мне симпатию и доверие будет не так уж и просто. Цели оставались целями, пусть они даже были благородными, а укоренившиеся цирковые традиции оставались всегда святым и неоспоримым для потомственных цирковых. Вот это-то и могло нас разделить, это я и осознавал, это и накладывало в моей душе пелену неверия в счастливое завершение моих страданий. И тогда в мою голову залетала только одна мысль, что ничего я сделать не смогу. Значит, не судьба !
И все-таки что-то теплилось внутри меня. Надежда не покидала меня.
На следующий день, с трудом отсидев свои пары в институте, я снова побежал в цирк. Надюху я нашел там без всякого труда. Она, как я и думал, сидела в курилке и оживленно, не замечая никого, о чем-то болтала со своими партнершами. Я подал условный знак, громко кашлянув. Тогда Вермишель, заметив, что я жду именно ее, покинула своих собеседниц, которые по-прежнему продолжали о чем-то щебетать.
Надя посмотрела на меня строго и как-то таинственно, подобно конспиратору, сказала:
- Я видела ее. Мы говорили с ней о тебе.
- И что ты ей сказала?
- А что я должна была ей говорить?
- Что, совсем ничего?
- Ну, не совсем. Сказала, что есть один мальчик, что ты ему нравишься, и что хотел он очень познакомиться с тобой. Вот и все.
- Ну, а она, что? – уже с заметным нетерпением спросил я.
- Ничего! По-моему Олька и сама тебя вычислила. Во всяком случае, когда я ей начала подробно рассказывать о тебе, она сказала, что знает тебя и видит часто на представлениях.
- И все?
- А что еще бы ты хотел услышать?
Я чувствовал, что Надюха начинает издеваться надо мной, видя мой темперамент и то, как горят мои глаза нетерпением и ожиданием того самого долгожданного.
- Умоляю, Надя, не томи! Говори, что еще было?! Как Оля могла видеть меня? Может, все-таки это был не я , а кто-нибудь другой? И тогда следует ожидать, что в цирке у нее есть еще один поклонник.
- Да не волнуйся, не бери дурного в голову, а тяжелого - в руки. Про тебя и именно про тебя она мне говорила. Во всяком случае, судя по описаниям внешности, это был именно ты.
- Ну хорошо. Предположим, что и так. И что из этого?
- А то, что я поняла из ее разговора, голоса и интонациям, что и ты ей тоже очень понравился. Во всяком случае, внешне. А там - все зависит от тебя и вас обоих, ясно ?
- Теперь-то ясно! Ну, а ты ей что-нибудь обо мне говорила?
- А как же? Конечно!
- И что, если не секрет?
- Юрочка! Какие у меня могут быть секреты? Я сказала ей, что ты – злой и страшный Бармалей и любишь всем делать маленьких детей, - и Надька задиристо рассмеялась, лукаво подмигивая мне, о, увидев мою ответную реакцию на свои шуточки, быстро осадила мой пыл, - Да ладно тебе! Что, вообще шуток не понимаешь что ли? Я конечно сказала, что ты – нормальный парень, что ученый, ну прямо – профессор, ну и кем у нас работаешь и все такое.
- А, что еще такое?
- А что еще? Да ничего особенного. Такое, как такое. Ну, что, мол, не ровно дышишь к ней и горишь желанием с ней встретиться. Но не знаешь, как и с чего начать, и из-за этого стесняешься завязать знакомство.
- Вот так и сказала?
- Именно так!
От этих слов, я готов был провалиться сквозь землю. Но, как говорится, быстро взял себя в руки.
- А как Оля отреагировала на это?
- А очень просто. Говорит: «Чего тут стесняться, пусть приходит».
- Что, так и сказала?
- Именно так: «Чего тут стесняться, пусть приходит». Но теперь послушай меня. Я теперь тоже в ответе за тех, о ком говорю. Олька – человек скромный, не испорченный всякой гадостью. Ты ведь понял, о чем это я?
Я одобрительно кивнул, а Надька продолжала:
- Так вот, если ты к ней по-серьезному – это одно дело. Но если так, хохмы ради, то прошу тебя заранее, не надо! Иначе, - и Надька погрозила мне своим внушительных размером кулачищем.
Но я был в этот момент в состоянии, напоминающем невесомость и верх блаженства. Единственное, что я мог вымолвить ей в ответ, это: -
- Да! Да! И еще раз – да! Я чувствую к ней такое, что и словами сказать не могу!
Надька в ответ быстро затушила, разгорающийся огонь в моей душе.
- Ой-ой-ой! Ладно. Поменьше сантиментов. Мы – люди простые и деловые. Так что переходим к сути вопроса. Послезавтра – воскресенье. Так вот, я устрою у себя, ну с понтом под зонтом, день рождения.
- Узнаю эту авантюру. Знакомый ход для подобных свиданий. И дальше что?
- Не перебивай, а послушай, профессор. Значит, так, я приглашу девчонок с их женихами и Ольку. Разумеется, она придет одна. Ну и ты приходи. У них как раз закончится вечернее представление и в понедельник – выходной. Так что в восркресенье можно себе позволить расслабиться, и мое застолье будет как раз кстати. А дальше, дорогие мои, все зависит от вас.
- Надежда батьковна! Ты – гений! - воскликнул я радостно и громко чмокнул Вермишель в щечку.
- Но и ты будь на высоте. Чтобы все серьезно! Чтобы шампанское, цветы, хорошие конфеты, чтобы все, как надо! Понял меня?
Я закивал головой, готовый танцевать от радости. Широкоскулое лицо Вермишели расплылось в добродушной улыбке, а я, словно опаздывая в последний вагон уходящего поезда, молнией вылетел из цирка.

Осень шагала уже широкой поступью по лесам, полям, долинам, селам и городам. Поначалу она одаривала нас жаркими, почти как летом, днями, но чаще ее настроение было изменчивым. И тогда взамен ласковым, теплым дням и вечерам откуда-то с севера мчались в наш город пронизывающие до нитки, холодные ветры с такой же промозглой изморосью. Золотая одежда деревьев обрывалась под шквалом ветра и обложного дождя. И то, долгожданное воскресенье не было тому исключением.
С утра я наблюдал из своего окна, как редкие прохожие, скрывшись под разноцветными шляпками своих зонтов, семенящим шагом спешили поскорей добраться, куда кому было необходимо: кому в гости, кому – в магазин.
Предвкушая радость долгожданной встречи, я с замиранием в сердце готовился к своему визиту буквально с раннего утра. Отутюженный, синий двубортный пиджак с блестящими пуговицами, который я очень берег и одевал только по особым случаям, торжественно ожидал своего хозяина возле шкафа на плечиках, которые у нас в городе принято называть «тремпелем». Свой костюм я называл «капитанским» за тот самый синий цвет и пуговицы. Наконец, запечатанная в пластик новая, импортная рубашка дождалась своего звездного часа. Галстук после долгих и упорных попыток сопротивляться моей настойчивости все же покорился, и его замысловатый узел стал выглядеть именно так, как это и должно быть. Туфли, плащ, шляпа – все атрибуты были готовы. Шампанское, конфеты «Ассорти», которые в те годы были в нашем городе настоящим дефицитом, - все это ожидало команды «На старт!» Оставалось где-нибудь приобрести букет красивых цветов (желательно, роз), и полный джентльменский набор для подобного рода мероприятий готов.
Смеркалось. Я все чаще и чаще с волнением посматривал на секундную стрелку часов и понимал, что не все приготовления сделаны мною удачно. Проблемным вопросом стали цветы. Приобрести их можно было либо на рынке, либо в цветочном магазине. Но на рынке они были непомерно дорогие. В магазине цветы стоили больше, чем в половину дешевле, но, как и все то, что существовало в те годы, хорошие цветы были дефицитом. В цветочных магазинах можно было купить похоронный венок или еще какую-нибудь ерунду в горшках, также годящуюся только для погребальных нужд. Хороший же букет для любимой девушки можно было купить только на руках у частника. Я пошел в торговые ряды Центрального рынка, где и вечером не затихала бойкая торговля. Покупатель обычно в такое вечернее время – самый желанный гость на рынке. И тогда торговцы (особенно цветочники) сами обступают тебя шумной толпой, предлагая и расхваливая наперебой свой товар, идя при этом на любые уступки. Но нет, гадкий промозглый дождь, который, казалось, усиливался с каждой минутой, разогнал с рынка и покупателей, и торговцев. И только самые-самые стойкие все же не покинули свое место, тепля надежду, авось, и найдется покупатель.
К 20.00 часам я был полностью готов к желанному визиту. Чувствуя, что все приготовления позади, пошел в цирковую гостиницу. Нестихающий осенний дождь, кромешная мгла и при этом, слепящие фары проезжающей машины. И опять – темень над улицей, которую и улицей назвать не так-то просто. Это – самый настоящий пустырь с подобием то ли заброшенного сквера, то ли того, что в свое время, много лет назад возможно было бульваром. Тротуар с выбоинами, с вышедшими из берегов, нет, не лужами, а целыми озерами. Идя по этому страшному закоулку, невольно спрашиваешь: и как здесь могут жить люди? А поди ж, живут. Невдалеке уже виднелись окна нашей цирковой гостиницы. Они сегодня светятся как-то по-особенному тепло и добро, по-домашнему, по-семейному, что ли. А возможно, это мне только кажется. И здесь я тоже все идеализировал по известной причине. Вот только бы пройти эту дремучую рощу и поскорее оказаться в сухом и теплом номере гостиницы. Буквально наощупь нашел, как пройти, огибая гигантские лужи-озера.
И вдруг, я почувствовал, что земля под моими ногами исчезла. Все длилось, наверное, меньше одной секунды, сколько же это было на самом деле, могу только догадываться, ибо вообще ничего не понял, что в тот момент со мной произошло. Единственное, что помню, что даже тогда, в самую последнюю секунду, я как-то инстинктивно прижал к груди цветы, пакет с конфетами и шампанским. Словно медведь, попавший в западню, я непонятным образом очутился в вырытой траншее. Сама по себе эта траншея была не очень-то и глубокой, но скользкая, мокрая глина, лужа на дне, в которой я стоял по щиколотку в воде, - все это мешало мне выбраться из адской западни. Сделал еще несколько неудачных попыток выкарабкаться. И вдруг услышал чей-то окрик, адресованный явно ко мне.
- Эй мужик! Ты че это, никак свалился в яму?
Не помню, какую обидную гадость я произнес в ответ пожилому мужчине, который тем не менее вскоре оказался возле меня и принялся помогать мне выбраться из этой ямы. Я то ли с перепугу, то ли от отчаяния, продолжал материться. Знаю, что он за это уж точно не обижался на мою дерзость. Наоборот, отнесся ко мне по-родственному, по-человечески.
- Ну и дал же ты, парень жару! Вроде бы и не пьяный, а как угораздило! А представляешь, сколько раз мы и лично я этим п...ам говорил, писал, к депутатам обращались мы всей улицей - засыпьте эту чертову яму! Сколько можно? Но у нас же все так и бывает - через жопу. И вот – результат. Петро катит на Ивана, а Иван – на Петра. Бардак! Сущий бардак! Ну что, жив, вроде бы? - и убедившись, что вопрос этот был совсем не уместным, тут же поправил себя: - Я имею в виду, руки ноги целы?
- Да вроде бы порядок, - уныло промямлил я в ответ.
- Ну, значит, порядок. А ну, идем ко мне. Я вот здесь рядом живу.
И незнакомец подтолкнул меня в сторону лачуги с маленькими, едва светящимися окошками. Я даже хотел было отказаться от этого приглашения, но понял, что куда-то пойти мне в данный момент было просто крайне необходимо. Ведь я был весь в грязи. В таком виде даже по улицам идти было стыдно. О своем желанном визите и о том, что здесь, рядом, буквально в пятидесяти-ста метрах меня сейчас все ждут, не могло быть и речи. Эта мысль умерла во мне сразу же после того, как я оказался в яме. Я послушно побрел за этим мужчиной. Мы оказались на застекленной веранде. Хозяин включил свет и только тогда я смог отчетливо разглядеть результаты своего падения.
Плащ, брюки и полы моего роскошного пиджака были заляпаны жирной, красной глиной. Букет имел вид довольно-таки плачевный и был явно не пригоден для того, чтобы его кому-нибудь дарили. Пакет был тоже заляпан грязью, но, как потом выяснилось, его содержимое не пострадало.
- Небось в гости шел или к бабе на б...ки? – полюбопытствовал хозяин.
- Какое это теперь имеет значение, - огрызнулся я в ответ и почувствовал, как колко заполняются мои глаза тем, что так для меня непривычно.
Я и верить не хотел тому, что это были самые настоящие слезы. Просто не хотелось их никому показывать. Никому! Даже этому мужику. А на душе было горько и обидно. Нет! Не жалко было тогда свой единственный парадный костюм. И про цветы, шампанское с конфетами я тоже в тот момент забыл напрочь. Обидно было, что так и не смог я увидеть ее. И из-за этого уже не смогу даже смотреть в глаза ей, Надьке, которая все так ловко и от души устроила. Все пропало, все зачеркнулось одним росчерком пера, как ничего и не было.
Я брел домой, когда город уже начинал погружаться в крепкий сладкий сон. Сон, который дается каждому из нас, как дорогое, заслуженное вознаграждение: кому за тяжелый, бурный трудовой день, кому как отдых за всю тяжелую трудовую неделю. И хоть это воскресенье было для города и горожан таким холодным, дождливым, сон обещал быть в такую ненастную погоду крепким и даже кое для кого сладким. Ведь как здорово спится в мягкой постели, с теплым одеялом и мягкой подушкой, под аккомпанемент дождя, стучащего по крыше и карнизам.
Я уныло брел домой, забыв про боль в колене и ушибе руки. Больно было только моей душе. Эта боль заглушала все боли вместе взятые. И была она несмолкаемой. Единственным самоуспокоением для меня была одна мысль: «Наверное, так было нужно нашим судьбам - не быть рядом. Наверное, какая-то невидимая рука оградила нас от того, чего я, а возможно, и мы оба хотели, - философствовал я. – И не стоит объясняться и оправдываться. Не стоит! Лучше знать о том, что просто не суждено было этому быть и все! Не судьба, одним словом. Не судьба!»

Здесь, пожалуй, можно было бы и поставить точку этому весьма не радостному повествованию. Но, если уж до конца следовать канонам построения любого литературного произведения, то сам по себе естественно напрашивается эпилог к этому рассказу. Ну, что ж, попробую сотворить его, если получится.

Прошло больше двадцати лет с тех пор, как со мной случилась эта нелепая оказия. После нее было у меня еще много радостных и печальных событий в жизни. Я что-то обретал за эти годы и что-то терял. За эти два с лишним десятка лет много, что изменилось не только в моей жизни, но, думаю, и в жизни других главных и второстепенных героев моего рассказа. Не стало за это время и страны, в которой мы тогда так весело и беззаботно жили. Вместе с Великим и могучим Советским Союзом «почил в Бозе» наш славный Союзгосцирк.
И вот я уже не наивный юноша-идеалист, студент с творческими амбициями и придуманными идеалами, а умудренный опытом и нажитыми сединами зрелый мужчина, за плечами которого бесконечные разъезды, города, страны, прожитые годы. Я возглавляю группу артистов Украинского цирка, приехавших со своей программой на гастроли в Россию. Уже целых девять месяцев мы кочуем из города в город. Тула, Кисловодск, Ростов на Дону, Омск, Новосибирск отработали мы. И в марте я, мои артисты и три длинномерных трейлера с багажом, реквизитом и животными делают очередной переезд из столицы Западной Сибири в Нижний Тагил - небольшой городок металлургов и рудокопов, бывшая вотчина династии знаменитых русских промышленников Демидовых, родина первого паровоза, построенного отцом и сыном Черепеновыми. Вся труппа должна прибыть сюда через два дня. Я же, на правах руководителя оказался здесь заранее: нужно ведь решить все организационные вопросы, позаботиться о рекламе, о приеме и размещении всего нашего хозяйства, да и расселить поудачнее артистов тоже нужно.
Уже сойдя с поезда, я понял, что мои опасения и излишняя суета по данному поводу были напрасны. Нижнетагильская цирковая администрация давно уже все подготовила к нашему приезду. Номера в цирковой гостинице были уже убраны и готовы к приему, все необходимые нам закулисные помещения были свободны и начисто обработаны, а видеоролик, который я привез для рекламы, давно уже был запущен. И каждый час в эфире шла коротенькая заставка, сообщающая о скором начале наших гастролей. В такой глубинке цирк - гость не частый, хоть и есть в городе свой цирковой стационар. Во всяком случае, в те годы было именно так.
Познакомившись с директором цирка и его заместителем, я отправился, как обычно, осматривать манеж и закулисную часть. Конюшня была совсем пустой, если, конечно, не считать два денника, в которых все-таки стояли чьи-то лошади, иногда напоминая о своем присутствии топотом и храпом. А так - непривычная для конюшни тишина.
- Вероника! Это ты, что ли? – услышал я до боли знакомый звонкий женский голос, доносившийся из шорной комнаты.
- Я – не Вероника! – шутливо отозвался я и тут же полюбопытствовал: - А кто здесь есть из живых? Выходи!
- Больше никого, - ответил мне все тот же голос.
Я чувствовал, что именно сейчас, именно здесь, за тысячи километров от столицы и моего родного города, встречу ее. Что-то внутри меня подсказывало, что так должно произойти.
- Но где же вы, хозяюшка? – настойчиво спрашивал я, прислушиваясь, откуда звучит этот голос.
- Да здесь я. Ау! – услышал я шаги за спиной.
Я оглянулся и… не поверил своим глазам. Мое предчувствие меня не подвело. Передо мной стояла (!) Оля Королева. Она была одета в спортивный костюм и белые жокейские сапожки. Все такая же маленькая, стройная, все те же приветливые веселые глаза. И только копна белоснежно-седых волос отличала ее от той юной девочки, какой мне она тогда запомнилась. Нет, эти седые волосы были явно не к лицу ей, ибо кроме них ничто не говорило о годах. Ведь она оставалась по- прежнему такой же. Это, знаете, как в кинофильмах по ходу действия молодых актеров делают пожилыми дядями и тетями гримом и другими вспомогательными средствами. И тогда как бы их не красили, как бы не пририсовывали складки морщин, все равно, видно, что человек остался таким же, как и был в тех самых первых сериях. Так выглядела и Оля.
- Оля? – непроизвольно вырвалось у меня из груди.
- Да! Это – я. А вы, как я поняла – Юра? Тот самый Юра, который очень хотел познакомиться со мной, но что-то ему помешало, или он просто постеснялся это сделать?
- Чего грех таить, я это! Тот самый. Все как по нотам. Один к одному. Вот только на счет стеснения – маленькая неточность, требующая пояснения. И если у тебя будет желание и время, обязательно все тебе расскажу. Утаивать ничего не буду.
- А здесь какими ветрами? – поинтересовалась она.
- Холодными, сибирскими, – попытался я отшутиться. – Я программу привез сюда. Работать скоро здесь будем.
- А! Так это вы и есть те самые «Звезды Украинского цирка», как гласит афиша?
- Мы самые! – по-детски гордо ответил я.
- Ну-ну! Поглядим, что вы здесь назвездите, – засмеялась Оля.
- Поживем, увидим! А у тебя как жизнь молодая проходит? И здесь как оказалась?
- Мы на простое, – с досадой в голосе ответила Оля. – Вы же знаете, как раньше, так и сейчас, конные номера в цирке всегда были обузой. Отправлять – дорого, содержать не выгодно, кормить – еще дороже выходит, за границу – еще больше проблем. Вот и отсиживаемся до теплых деньков. Но, я вам скажу, это положение нам сейчас в какой-то степени выгодно. Летом, все равно, без работы не останемся. Есть варианты и даже кое-какие выгодные предложения. А главное – моя Вероничка сейчас учится в выпускном классе. Школу она в этом году заканчивает. Вот и сидим мы здесь с ней напару.
- А Вероничка, стало быть, доченька твоя?
- Да! Я думала, когда услышала на конюшне чьи-то шаги, что это она со школы вернулась. Я даже удивилась, почему так рано. А выяснилось, что это были вы.
- Да, что ты на «вы» да на «вы»!? Разве в цирке так разговаривают, да еще и старые знакомые? Я уже и не говорю, что мы с тобой – одногодки, по-моему.
- Это я по привычке. Не сердись. Я не возражаю, давай - на «ты». Твоя-то жизнь, как сложилась?
Я вкратце рассказал ей обо всем, что пережил и где успел побывать за все эти годы. Немного пожаловался на сложность в своей работе, малость похвастал о своих творческих победах и достижениях, которые тоже были за это время у меня, рассказал о своей семье, о дочерях, показал их фотокарточки и честно признался, что сильно скучаю за обеими, но больше всего за младшей.
А вечером за ужином полились одно за другим воспоминания, которые мы, перебивая и дополняя друг друга, спешили выложить.
Вероника отнеслась к нашей болтовне совсем безучастно. Мне она показалась совсем не похожей на Олю. Какая-то вся серьезная и еще некоммуникабельная, замкнутая девочка. А ,возможно, я ей не понравился. И такое не исключено.
Самое интересное было в этой беседе то, что только сейчас от Оли я узнал продолжение той злополучной истории, что случилась тем далеким, холодным ноябрьским вечером.
Они с веселой компанией молодых артистов, так и не дождавшись моего прихода, долго еще веселились. Надька, правда, все время вспоминала меня и злым, и не злым тихим словом. Называла «тютей-матютей» и «маменькиным сынком». Ей было тогда действительно неловко перед Олей. Но после шумного застолья, после анекдотов и шуток, когда все гости разобрались по парам и в холле гостиницы начались танцы, все невзгоды и обиды улеглись и быстро забылись. Забыли и обо мне тогда, будто и не ждали меня в тот вечер. Не пришел, мол, и не надо. А силовой акробат - Коля Белов, который приехал тогда, чтобы работать в новой программе, пригласил Олю на танец и после стал ухаживать за ней, взял, так сказать, над ней шефство. Именно после этого вечера они и сошлись. Через несколько месяцев – поженились. Потом, через полгода, умер Олин отец. Пришлось всю работу перестраивать. А это – не так просто. Начались репетиционные периоды, которые тянулись до бесконечности. Через год родилась Вероника. «Мраморная скульптурная группа» исчезла, а вместо нее был создан номер «Вольтиж на лошади»
Теперь Николай – на пенсии, но продолжает работать в цирке. И сейчас, пока их номер стоит здесь на вынужденном простое, Коля уехал домой, в Самару, решать кое-какие вопросы по хозяйству. Олин брат, известный жокей-наездник Глеб Лапиада, болеет, другой брат Михаил, умер, старшая сестра Изабелла тяжело болеет. Болезнь почек – это в их семье наследственное, и ничего здесь не поделаешь.
До бесконечности тянулся наш разговор, и мы не чувствовали усталости. Так много было невысказанного и выстараданого! И в мыслях моих все время витал один и тот же вопрос: а если бы все получилось по-другому, если бы мы все-таки тогда оказались вместе, и не было ни той ямы, ни грязи, чем бы закончилось все это? Не знаю. И думаю, что никто не в силах дать точный и вразумительный ответ на этот вопрос, и, кто знает, был бы тогда у этой истории счастливый финал. Знаю я, что не сложилось, что – не судьба. Думаю, что и Оля тогда думала об этом и тоже, вряд ли, ответила бы на подобный вопрос. Тогда, в те далекие семидесятые, я впервые увидел маленькую, пусть даже такую коротенькую, но волшебную сказку. И пусть пролетели годы, пусть многое изменилось и стало другим, сказка эта так и осталась в моей памяти тем светлым, чистым и неповторимым. И вовсе не следует сетовать на судьбу! Это вовсе ни к чему.
Я очень часто слышал от своей мамы такую присказку: «Что не делается – все к лучшему!»

Нижний Тагил – Харьков, 1998 г.