Случилось это в Новой Москве, когда такого названия ещё не было. До Красной площади всего-то три десятка километров, да и то не напрямую.
Выхожу из электрички. Осенняя темнота в лицо. Слякоти пока ни на дороге, ни на обочине нет. В фантастически колеблющемся сиянии фонарей листья долговязых тополей кажутся то жёлтыми, то зелёными, а на деле они все коричневые. Шалун-ветер такой, будто зачат в центре Оймякона. После тёплого вагона я невольно поёжился, застегнув до верху куртку, набросив на голову капюшон.
Путь привычный. Не зря почти ежедневно измеряю его шагами по два раза. И тяжеленный портфель таскаю. В нём бумаги разные и всякая всячина: четвертинка с водой, хлеб, "Дневники" Пришвина. Кто в смартфон свой упрётся глазами, я же - в книгу. Время шустрее бежит. Любишь кататься - люби и саночки носить. "Дневники" стали для меня этими саночками, поселившись в отделении рядом с пластиковой бутылкой. Шагать мне приходилось всякий раз полтора километра. Большей частью - по освещённой улице.
Из электрички вышло немало народу. Некоторые сели в поджидавшие их машины. Остальные шли вместе со мной. Каждый переулок забирал себе кого-то, не успевшего по-настоящему ощутить неприятную прилипчивость холода. Я торопился, не прислушиваясь к завихрениям, чересполосице шума большого и малого. Хотелось поскорее оказаться дома, согреться и поесть. Куртка короткая, лёгкая. Ходьба лишь усиливала пронизывающее действие ветра.
А вон и поворот. От него уже рукой подать. Хлёсткие всхлипы ненастья крепли. Ему тут простор, потому что высоченные коттеджи и ограды сменились обычными сельскими домишками да заборами. Взъерошенная погода делала особо заманчивой крышу над головой. Ни о чём серьёзном не думалось. Потолок желаний - забраться под одеяло, заснуть.
Свет из окон не чета фонарям. Где-то зришь стезю свою, а кое-где и наугад прёшься с надеждой на авось. На одном из участков надежды, где ни зги не видать, я наткнулся на него. Поворот за плечами. Мерещился миг блаженства: остывшее одеяло теплеет, тело обволакивает отдых. Тревоги дня улетучиваются. Напряжение, вызванное чтением "Дневников", забывается. Завихрения жизни были и сплыли. Вместо кривой ровная линия. И вдруг кривая ещё больше искривилась, выстрелив вверх пружиной.
Он смотрел на меня блестящими глазами. Торчащие уши находились на уровне моего бедра. Крупный пёс и смирный. Его бесхозных сородичей развелась тьма. Чаще шастали стаями. Сегодня здесь, завтра там. При встрече отскочит, глянет подозрительно и убежит. Этот торчал неподвижно и грустно. А ветер не затихал. Мне на секунду представилось, что именно он и породил новое завихрение, вытолкнув его силой из мира фантастики. Лелеяли, любили, играли, на прогулки выводили. Неприятность стряслась, свалилась снегом на голову. Палка хрустнула, сломавшись. Большой, но беспомощный. Прежде палку эту таскал без усилий и по снегу, и по грязи. Сейчас лучшее, нужное, доброе позади. Помнил и не знал, как вернуть. Впереди ночь.
Я открыл портфель и достал кусок хлеба.
- На, ешь.
Он понюхал. Не отвернулся, а ещё более печально посмотрел на меня.
- Не хочешь, значит, неголодный.
Обошёл его стороной. Иду снова в полосках света из окон. Не до пса мне. Небось, состарился и оказался бесхозным. Или укатили куда-нибудь милые хозяева, а его выперли. Кривую не так-то просто выпрямить. Оглянусь. Бедолага шествовал следом. У меня ни кота, ни собаки. Заводить их не собирался. Этот, похоже, среднего возраста. Шерсть блестит. На спине чёрная, живот светло-коричневый. Хвост тоже двойной по цвету. Лапы крупные. Уши тёмными, острыми пирамидками. Не оставить ли его у себя, соорудить конуру, посадить на цепь?
Вот она, моя невысокая железная калитка. Распахнул её.
- Заходи!
Поднял голову, посмотрел с тоской на меня. Пасть открыта, словно силится что-то сказать, да не хватает духу. Ладно, думаю, не хочешь, так я первым зайду, а ты забежишь как миленький.
Зашёл первым. Он же повернулся, махнув двухцветным хвостом, медленно потрусил назад, в промозглую тьму, из которой недавно вырвались с ним. Зачем он бежал за мной? Может, надеялся найти свой дом? Сколько раз уже было, что завихрения бытия продолжались во сне! Так и нынче кривая не утихомирилась, а нервно вздрагивая, вздулась бугром. Вижу рослого пса с лоснящейся шерстью. Каждая шерстинка знает своё место. Клыки жёлтого цвета. В глазах невесть отчего грусть листопада. Ветер её прогнал, будто небесную тучу. Из травы появился рыжий кот. Может, он привык к собакам либо утратил бдительность. Пёс ни разу не гавкнул, не издал ни звука. Опрометью ринулся на дальнего родственника тигров и львов. Кот взметнулся на облупленный забор. Тут сон мой заколебался, залившись розовой краской. А когда она побледнела и исчезла, пёс придерживал лапой рыжего и терзал его, терзал.
Я проснулся среди ночи, увидел подушку, кровать, услышал стрелки часов, успокоился, проспав до утра. И всё-таки загогулины на прямой не исчезли. Днём нет-нет да и вспоминалось свирепое сновидение, так некстати исказившее образ отнюдь не агрессивного пса. Я не верил сну. Это брехня, поклёп, искажение. Завихрение вместо вчерашнего ветра. То, что может сделать дворняга, не станет повторять пусть печальный, однако сильный, гордый пёс. Мысль превращалась в неотвязчивую. Она шептала, что новая встреча с ним не за горами.
Хлопоты дня большие, порой трудные, но осенью они короткие. Глядишь, подкрадывается на пушистых лапах темнота. Как и вчера, в электричке полно людей. Шли толпой с перрона, кто куда. Переулки взяли своё. Скоро я остался наедине со своим портфелем. Мрак сгустился, но ветер спал где-то. Моё одиночество нарушили. Я разглядел бегущего за мной вчерашнего знакомца. Бог знает, откуда он взялся. То ли прятался вон за тем раскорячившимся тополем, то ли возник из воздуха, явился из моего сна. Да никакого сна не случилось бы, не попадись мне клыкастый приятель минувшей ночью. А сейчас вот он шествует рядом с моей левой ногой. Я могу запросто дотянуться рукой до его шерсти. Завихрения улеглись вроде, образовав желанную прямую.
Идиллия длилась лишь мгновения. Они почему-то врезались в память. Поблизости плавала тихая надежда, что на сей раз пёс зайдёт в калитку и останется караулить моё жилище. Но кривая воскресла опять. Причём как ушат воды на голову. Поворот! Он всегда указывал на близость отдыха и уюта. Был желанной вехой, продолжением, а не искривлением дороги. Завихрение в глубине есть движение воздуха. Нет ветра, так оно само становится ветром. На повороте я, неся в правой руке портфель, нос к носу столкнулся с человеком, мой спутник - с другим псом. Темь по сгущённости не уступала вчерашней. Эта встреча вспышкой озарила её. Я не мог почувствовать встречного, скрытого забором. Он с двух сторон огибался тропинкой. Окна неблизко, и всё-таки благодаря им я рассмотрел собаку крупной породы и с бульдожьей челюстью.
Вспышку погасило свирепое рычание, от которого я инстинктивно заслонился кожаным портфелем. Злобный хищник был не на поводке и ринулся не на меня, а на четвероногого моего приятеля. Тот рванул наутёк, хотя внешне не уступал противнику. Этот зверь ухожен, накормлен, знает, что надо хозяину, держащему на изгибе локтя цепь из металла. Я почувствовал: кривая вот-вот рванёт в небеса. Мне захотелось многое высказать тому, кто спустил в темноте собаку с цепи. Встреча длилась секунды. Человек, крикнув что-то на незнакомом мне языке, ринулся вслед за грозным питомцем. Он умчался далеко, рычание еле слышалось. Если схлестнутся, ещё неизвестно, чья возьмёт. При хозяине великан смелый, ведь он на службе. А как там, в темноте, где нет ни души?
Я не знал, продолжив путь, что и думать. Завихрение не желало успокаиваться. Бульдожья челюсть и её владелец произвели на меня большое, хотя и отвратительное впечатление. Похоже, собаку специально обучили свирепости для устрашения прохожих и охраны коттеджа. Почему добрый пёс заранее не учуял врага? Неужели он стар или впрямь сотворился из воздуха, вышел из сна? Он спас меня от злобного кобеля, а мог ли я хоть чем-то помочь ему? Этот обычно на цепи, лютый даже на прогулке. Такова участь всех, кто на цепи. Мой знакомец бесхозный, зато свободный. Сплетутся ли в собачьей драке? Убежали далеко, мне нет смысла искать их во тьме. Я подозреваю: те, при службе, гораздо более лютые, нежели грустные бродяги, которых приласкали, держали в тепле, а потом ни с того ни с сего выгнали.
Мне не снились сны. Нарочно направился утром к электричке пораньше. Я спешил похоронить завихрение. Смотрел в оба возле поворота с одной и другой стороны, прошёл, уткнувшись в землю, туда, куда умчались собаки. Ни крови, ни шерсти, ни широких когтистых следов я не увидел. Ничего не осталось, будто утро слизнуло вчерашний случай солнечным языком.
Помочь сайту
Поздравления
