На пороге юности

Катя Непряхина с тоской смотрела на двух своих, сейчас уже почти бывших одноклассниц. Нелли Невельская слыла самой красивой девочкой в их 10 «а» классе - она появилась здесь два года назад слегка надменная и заносчивая со стойкими привычками городской жительницы.

            Учителей раздражали и её весьма умеренный макияж, и вызывающий балетный пучок вместо привычной для их взгляда косы. Правда, в Невельской не было дешевого клоуничания, когда маска столь стойко скрывает лицо, что то, в конце концов, исчезает, становясь просто чистой доской.

            Непряхина смотрела на Невельскую с «камчатки». Там было привычнее прятать свою поселковую убогость – одноклассницы привыкли к её внешнему виду, и уже не удивлялись заплатам на локтях и коленях и вечно виноватому виду Кати.

            Все знали, что она почти квартирует у полоумной бабки, мечтая дожить до совершеннолетия без приключений. Бабку подкосила смерть её мужа, тот как-то особенно взирал на свою внучку и вечно молодился перед юными красотками, – среди которых было немало, еще, на что надеющихся продавщиц.

            Катя помнила похороны деда. Они ей очень понравились. Тогда она могла играть роль внучки, все смотрели, как она подходит к гробу и целует лежавшего там мужчину в лоб. Казалось, что дед не умер, но только притворяется спящим, чтобы удивить её каким-нибудь сюрпризом.

            Она вновь посмотрела на такую горделивую Невельскую. Та, словно бы танцевала, старательно выверяя каждый шаг и каждое движение руки, стараясь задержать на себе восхищенный взгляд. Один взгляд Невельской был уже обеспечен – взгляд её верной оруженосицы и сопартницы Калмыковой, она восхищалась фигурой подруги и пару раз тихонько проговаривалась о кружевных трусиках и красивых комбинациях, что скрывались под внешне простым и незатейливым школьным платьем.

 

            Невельская выделялась среди подруг ещё и тем, что в школу её привозили на машине. Чёрная, похожая на касатку, «Волга» появлялась на школьном дворе, и Нелли ждала, когда её дед, выбравшись из-за руля, откроет ей заднюю правую дверцу. Ей нравилось подражать какой-то, мельком увиденной в кинохронике примадонне.

            Вот и сейчас, то и дело, взглядывая на стильные дамские часики, она ждала своего деда.

            Андрею Ивановичу было за семьдесят. Он бывал в их школе каждый год – осенью и зимой, когда рассказывал о своих подвигах на фронте, старательно радуя свою внучку, тем, что это нё дедушка сейчас сидит ха учительским столом, и что это Нелли Невельская, а не кто-нибудь ещё внучка такого замечательного дедушки.

            - Нелли, а может ну, его, пойдём пешком? – проговорила Катя.

            - Если хочешь, иди… Только не ко мне, а к своей полоумной бабке.

            Катя едва сдержала подступивший к щекам румянец. Ей было стыдно и за себя, и за бабку, но в мыслях, она уже отомстила Нелли, посадив той в трусы неугомонного зеленого лягушонка.

            Шелест шин по гравию прервал эту никчёмную пикировку.

            Андрей Иванович был похож на официанта. Он приехал в школу в смокинге и панталонах со штрипками – в этом костюме он играл престарелого Фирса.

            Сходство деда с лакеем очень нравилось Нелли. Ей было не стыдно, напротив, в своих мыслях она была одета в вечернее платье, а не в дурацкую похожую на костюм горничной форму.

            Быть похожей на замурованную в надкусанное эскимо красотку было противно. Даже напоминающий каплю варенья, комсомольский значок был ещё более нелеп.

            - Садитесь… девочки, - как-то слишком по-лакейски произнёс Андрей Иванович.

            Он с трудом ухватил уже рвавшееся в полёт слово «барышни» - ведь в сущности все трое как две капли воды походили на дореволюционных гимназисток.

            «Волга» торжественно развернулась и покинула к тому времени уже опустевший школьный двор.

            Нелли сидела в окружении подруг и заносчиво гримасничала, ловя отражение лица в зеркале заднего вида. Она была в каком-то своём мире, словно бы во сне, а её дед был обычным партнёром по съемкам – слегка комичным, как-то актёр их французской комедии о жандармах.

            Сходство с Луи де Фюнесом было неведомо Андрею Ивановичу. Он предпочитал кинематографу чтение книг, и очень удивился бы, увидев свою копию на экране. Он и теперь только подыгрывал своей внучке, с трепетом ожидая того часа, когда та уедет поступать в институт в  Москву.

            Своими мыслями Невельская была уже в столице. Она представляла себя, то на Калининском проспекте, то на площади «трёх вокзалов», а то у памятника Пушкину с каким-нибудь довольно милым, а главное, очень положительным молодым человеком.

 

            Проехав по трём улицам и заехав в довольно опрятный дворик перед кирпичным пятиэтажным домом, чёрная «Волга» остановилась. Она блистала, как антрацитовая.

            У подъезда, к которому подъехал Андрей Иванович сидела пара праздных болтушек, которые с усердием шпиков следили за всем, что было интересно их куриным мозгам. Старик не решился прервать привычный сценарий, он невозмутимо вышел из-за руля, а затем с невозмутимостью робота подошёл к задней правой дверце, и распахнул её перед своими пассажирками.

            Старушки привыкли к чудачествам этого деда. Когда-то они видали его в местном ресторане, Андрей Иванович, несмотря на свою полноту, был довольно ловок и напоминал затянутый во фрак колобок

            Нелли не удостоила старух даже взглядом. Идущая за ней следом Калмыкова машинально держала руки так, что можно было думать, что она придерживает не видимый никому, кроме неё, шлейф. А, привыкшая быть, совсем незаметной, Непряхина -  влетела в парадную дверь, совершенною невидимкою.

 

 

            В гостиной всё напоминало любительскую сцену.

            Катя с интересом разглядывала мебель, книги в шкафах, покрытый большой вязанной крючком салфеткой телевизор.

            Она старалась не смотреть на уже готовый к трапезе стол. Это слово вспыхнуло в её мозгу, словно огонёк сигареты во рту курильщика.

            Невельская упивалась своим триумфом. Она догадывалась, что ни подлиза Калмыкова, ни эта серая мышка – Непряхина никогда не жили в столь уютной квартире. Дед здесь бывал редко. Он был на нанятого из ресторана официанта – старательного и невозмутимого, слова и взгляда отлетали от него, как от гутаперчивого.

            Наконец, все трое сели за стол.

            Скрываемый от посторонних взглядов в супнице куриный бульон с вермишелью уже начинал подавать свой аромат. Дед с артистичностью фокусника разливал его по глубоким тарелкам, орудуя половником. Девушки были рады пообедать. Калмыкова то и дело поглядывала на Нелли и, подражая ей, тянула свой нос вверх, стараясь отворотить взгляд от такой незаметной Кати.

            А Катя старалась только думать, но не говорить. Этот званый обед слегка напрягал её - особенно то, что лысый и толстый старик вертится вокруг них, как большая юла.

            Невельской было плевать на унижение деда. «Он же не Невельской!» - мысленно повторяла она фразу отца, который всегда считал своего тестя халдеем. Он не скрывал, что женился на матери Нелли по нужде – та слишком быстро забеременела от него. Рудольф Невельской и не думал, что он может так удачно вонзить свой клинок – Нелли он считал своей дочерью и приписывал все её таланты своим хромосомам.

            Бараньи котлеты с картофельным гарниром были сделаны на ять. Они очень хорошо легли на уже съеденный суп и требовали к себе в компанию только десерт. Старик торжественно внёс в комнату расписанный под хохлому электрический самовар и принялся колдовать с чашками и заварочным чайником.

            Катю вдруг стал пугать эта затянувшаяся комедия. Ей стало стыдно за бесчувственную Невельскую и такую глупую в своём лакействе Калмыкову.

            Ей даже приходило на ум выскользнуть из-за стола по причине желания посетить туалет, а самой уйти по-английски. Но Катя тотчас гнала столь радикальные мысли, стесняясь того, как безжалостен к её грудям новый ещё совсем неразношенный лифчик.

            После обеда их всех потянуло на дрёму. Нелли слишком преувеличенно зевала, а эта полоумная Калмыкова старалась во всю, открывая рот и глядя преданней самой породистой собаки.

            Нелли нравилось такое обожание. Она была рада иметь при себе готовую кандидатку в горничные – не допускать же до своего тела такого потешного деда.

            - Ой, я что-то спать захотела-а? – сквозь зевок, почти давясь им, проговорила она.

 

            В комнате Невельской царил уют и порядок. Тут явно кто-то старательно убирался, не допуская скопления пыли и присутствия досадливых и наглых насекомых. Было бы странно, чтобы эта чистоплюйка Невельская орудовала здесь шваброй или передвигаясь гусиным шагом с старательностью и прилежанием чистила ковёр.

            В комнате была пара шкафов, в одном из которых были книги, стол и диван с креслом, которое при случае могла сыграть роль постели.

            Нелли распахнула дверцу платьевого шкафа и уставилась в висевшее там зеркало.

            - Раздевай меня! – приказала она слегка опешившей Калмыковой. – Только сама сначала разденься, а то от тебя курицей пахнет.

            Калмыкова икнула, но не посмела ослушаться. Она слишком быстро преобразилась, стала розовой и потной, словно бы была в бане.

            Катя не решалась последовать примеру Калмыковой. Она вдруг поймала себя на мысли, что запамятовала её имя – для всех в классе Калмыкова была всего лишь Калмыковой.

 

            Катя с удивлением смотрела на слишком одинаковых в своей обнаженности подружек, если бы не такая унизительная поза Калмыковой, то и она бы с лёгкостью сошла бы за госпожу…

            - Я, наверное… - запинаясь, пробормотала Катя.

            Она не решалась закончить фразу. Нелли явно тяготилась её одетостью, но выйти так без объяснений, показаться Невельской обыкновенной трусихой она не могла.

            - Чёрт возьми, а что здесь в сущности плохого».

            И она стала, словно бы в давно уже отрепетированной мизансцене оголять себя, стараясь смотреть с вызовом на воображаемого эсесовца или работника НКВД.

            - Спать будешь в кресле-кровати. А мы тут с Калмыковой – валетом. На диване, проговорила Невельская, стараясь держаться на уровне римской богини Любви. А её самозваная нимфа всё-таки стыдилась выпячивать зад и прогибаться в пояснице.

            Хихикая, они легли под общее одеяло, предоставив Кате самой разбираться с довольно неудобной конструкцией кресла-кровати. Катя была рада избавиться от пленяющего её платья и теперь, совершенно не стыдилась, напротив, охотно дразнила этих двух жеманниц, что теперь походили на двух бесстыдных заговорщиц.

            Спустя полчаса все трое уже крепко спали. В их телах словно бы очнулись давно умершие дошкольницы, привыкшие к сытным обедам и освежающему послеобеденному сну.

            Катя наслаждалась мнимой свободой – она боялась спугнуть свой сон и оказаться вновь просто голой чужачкой в незнакомой квартире. Она даже не слышала, как Катя и Нелли пару раз вставали по малой нужде, и отчаянно стыдясь, присаживались перед давно уже вышедшим из употребления ночным горшком, боясь, оставить на линолеуме круглы и влажный след.

 

 

            Дед Нелли написал ей записку и оставил её на трельяже, замаскировав листок бумаги разнообразными флаконами и тюбиками.

            Ему отчего-то было не по себе. Вид молодых и красивых барышень слишком взволновал его уже на ¾ угасшее сердце. Оно уже не могло воспринимать все радости мира спокойно – особенно теперь в этот год.

            Андрей Иванович меньше всего хотел умереть здесь. Он вдруг представил, что будет лежать в гостиной, как труп в дешёвом английском детективе. Он вообще не понимал этого жанра и считал, что смерть – это не повод для глупых игр. Что в конце концов убивают только больные люди – и здоровым не зачем знать, как это происходит.

            Не мгновение он представил себя в качестве трупа. Он уже однажды был в этом качестве, когда долго, почти минут десять лежал за закрытым занавесом, не желая выходить на поклоны. Тогда в его мнимую смерть поверили – его напугала тишина, и он всё-таки появился на авансцене с виноватой улыбкой.

            Он теперь напоминал мудрое домашнее животное – желание уйти, спрятаться, остаться вне привычного круга повело его сначала в прихожую, а затем за дверь, вниз по лестнице к машине.

            Он старался не думать о пробуждении девушек. Разумеется, они будут смеяться и шалить, ведь они такие молодые и красивые.

            «Волга» сверкнула своими затейливыми подфарниками и покатила прочь. Андрей Иванович вдруг подумал, что такая чёрная машина подошла бы какому-нибудь похоронному агенту или немецкому пастору. Он старался не думать о смерти и молил у Бога ещё полдня, чтобы не создать никому помех.

            «Разумеется, я сделал всё что мог. Конечно, мне хотелось б её саму отвезти на поезд, но увы… Я уже стар…»

            Он доехал до своего старого дома. После смерти жены, которая умерла, как говорится скоропостижно, он тяготился пустыми комнатами. Они напоминали ему склепы, которые словно бы соревновались за право обладать им…

            В посёлке было время юности. Был такой быстро уходящий май, когда юность наиболее уязвима. Был вечер, была ночь, под сенью которой могло бы загореться ещё немало новых жизней.

            Ему удалось поставить машину в гараж. Удалось даже выйти из гаража. Похожая на кита машина отпустила его из своего чрева. Он никогда не верил, что можно было пробыть трое суток в желудке у млекопитающего и не раствориться там, как растворяется любая пища. Он вообще не думал о сверхъестественном.

            Он вдруг подумал, что его внучка наверняка щеголяет сейчас в костюме Евы, она иногда делала это, пользуясь его мнимым сном, старательно притворяясь обычным миражом.

            «И эти, ее подруги. Какие они всё-таки забавные.

            Он прошёл на кухню, но ставить чайник на огонь все-таки поостерегся. Просто налил в кружку простую воду и жадно выпил её.

 

 

            Нелли пробудилась от сна первой. Она беспардонно перебралась через Калмыкову и стала вновь превращаться в живую и опрятную куклу под названием «Школьница».

            Ей не хотелось так резко менять свои привычки. Этот день манил и пугал одновременно, заставляя думать, что именно сегодня совершится что-то особо важное, что в конце концов и сделает её взрослой.

            Нелли впервые одевалась сознательно. Обычно она это делала по привычке, не особо задумываясь, что дурного в том, если она появится на людях неодетой. Платье, которое она надевала в школу, было - всего лишь сродни маскарадному костюму – Нелли ощущала себя самодвижущим манекеном.

 

            Через четверть часа они все трое уже сидели за круглым столом. В руках у Нелли трепетала дедова записка, девушка читала её1 и по привычке хмурила брови.

            - Противный старикан убёг… А сегодня в клубе «Король джунглей».

            - Так мы можем пешком пойти. Не бойся, после кино мы тебя домой проводим, - проговорила Катя.

            Нелли горделиво вскинула голову. Она не желала раскрывать свои слабости – но ужасно боялась темноты и малознакомых взрослых парней. При виде мужчин она тотчас мягчела, как пластилин мягчеет под лучами жгучего солнца.

            - Ладно, только, пожалуйста, поскорее – уже шестой час.

 

 

            Им достались последние билеты.

            Клубный зал был заполнен людьми до отказа.

            Девушки сидели на самом дальнем ряду и отчаянно смущались своих соседей по креслам. Те парни казались опасными Нелли – и просто грубыми и невоспитанными – Кате.

            На экране царила восточная экзотика. Фильм был двухсерийным – и из динамиков лилась завораживающие индийские мелодии.

            Нелли старалась не думать о деде. Она и так слишком избаловалась его опекой.

            Теперь её могли взять под опеку другие – например, вот этот с довольно неприятным баритоном, от одного голоса которого отчего-то сразу были готовы ретироваться её кружевные трусы, привезенные отцом из московского ГУМа…

 

            Вечерний парк, в который они вступили после тёмного зала, казался волшебным садом.

Нелли ещё жила экзотическим фильмом, даже, незаметно для самой себя, покачивала бёдрами, как заправская танцовщица.

            Ей вдруг захотелось вновь оказаться голой. Ноги девушек сами вели их к парковой купальне.

            Калмыкова бежала за ней, как преданная такса.

 

            Невельская вела себя как вздорная барышня. В шкафу у бабушки Кати стоял толстый серо-зелёный том, а там, в толпе других смешных рассказов земского врача Чехова. затерялся один про вздорную удильщицу рыбы с княжеским титулом и куриными мозгами.

            Невельская в своём желании приключений недалеко ушла от этой княжны - миг и она сдирала с себя опостылевшие кружевные трусы, словно бы готовилась принести своё тело в жертву ночи.

            - Я – готова! Калмыкова за мной! – звонко прокричала она и довольно легко, как никогда не бегала в спортзале, поспешила к мосткам.

            Где-то вдалеке прогрохотал товарный состав. Калмыкова была уже на ¾ голой, а стянув с себя трусы, показала невидимой в темноте Кате кулак.

            - Сиди здесь. Шмотки наши сторожи.

            Ночь в этих краях настигала человека сразу и бесповоротно, как нож убийцы. Небо становилось тёмным, а сердце запоздалых прохожих норовило нырнуть глубоко в пятки.

            Одежда подружек потянула в темноте. Катя нагнулась, нащупала её и тотчас определила под свой зад, сев на платья, как курица на гнездо.

            Калмыкова и Невельская плескались, как две наяды.. Изредка луч месяца выхватывал их из темноты, словно вражеский прожектор, и вновь их можно было только слышать.

            Но вот плеск прекратился. Эта глухая и совершенно слепая тишина настораживала. Катя занервничала. Она вдруг подумала, что обе подруги уже пошли на дно, и надо бежать на выручку.

            Она бросилась к мосткам готовая прыгнуть в одежде, но, сообразив, что так будет хуже. вернулась обратно и принялась яростно оголять себя, стараясь позабыть о придуманной доктором княжне.

            Теперь она ничем не отличалась от своих подруг. Нагота внешне уравнивала их – в голой Невельской было трудно признать отличницу, даже толстозадая Калмыкова выглядела в таком виде настоящей интеллектуалкой.

            Катя сама не помнила, как оказалась в воде. Всё походило на сон. А может и впрямь всё это ей снилось?

            На этот вопрос ей совсем не хотелось искать ответа.

            Невельская и Калмыкова лежали на спинках.

            - Вы чего? – набросилась на них Катя.

            - А ты чего? Кто тебе разрешал вещи бросать? Ты подумала, как Нелли Евгеньевна домой пойдёт?…

            - Рудольфовна, - презрительно сорвалось с губ Невельской.

            Невидимая в темноте Невельская торжествовала. Ей было хорошо, очень хорошо, как бывало только время от времени, когда позволяла себе нечто большее в ванне…

 

            Но её торжество очень скоро сошло на нет.

            В ушах зазвучал голос покойной бабушки. Та читала ей какой-то нравоучительный рассказ про двух непослушных сестёр. Маленькая Неля была очень восприимчивой девочкой – она видела и Белочку и Тамарочку и была готова разнюниться.

            Вот и теперь невидимое в темноте лицо её становилось некрасивым, как наполовину сдувшийся мяч.

            Она упала на четвереньки и с азартом охотничьей собаки ощупывала траву. Калмыкова тоже встала на четвереньки.

            Катю едва не вытошнило от их поз. Она чувствовала себя виноватой.

            Нелли зло на неё посмотрела.

            «А ты что стоишь?! – нервно выкрикнула она в темноту. – Помогай, дура…

            - Что? искать вчерашний день? Не забывайте, что и я голая – по вашей милости.

            - Да ты хоть знаешь, сколько это платье стоит. Как я теперь экзамены сдавать буду?

            - Боишься, что теперь шпаргалки некуда будет прятать?

            Нелли прикусила язык и вдруг слишком виновато испустила из себя тронутый фекалиями воздух.

            - Вместо того, чтобы здесь истерику устраивать – деду позвонила бы.

            - Деду? А на что?

            - На, держи двушку.

            Катя не помнила, как эта монета оказалась у неё в кулачке. Да и кто положил эту двушку в кармашек её передника. Ей вдруг стало ужасно стыдно, но из-за голого тела, но из-за чего-то другого.

            «Бабка!» - промелькнуло в мозгу, как молния.

            Она вдруг представил, что может произойти с бабкой, увидь та её в таком виде. Старуха много раз рассказывала ей о несчастных случаях с девочками. Рассказы бабки были убедительны до дрожи в коленях – после них Катя ретировалась в сортир и долго там пережидала свой собственный страх.

            А вдруг они сейчас здесь!? – подумала она.

            Катя помнила, как в русских народных сказках царские дочки выкупали свои наряды.

 

            С грехом пополам они добрались до таксофона.

            Правда, пару раз им пришлось вспрыгивать на пустые пьедесталы. Раньше тут стояли гипсовые пионеры.

            Пряча за своими телами совершенно раскисшую Невельскую, Катя с Калмыковой даже помирились. Катя вспомнила, что эту подлизу зовут Света, и она вовсе не дура особенно сейчас.

            На звонок телефона никто не отвечал.

 

            Андрей Иванович был мёртв. Никто еще не знал об этом кроме него. Знала только его душа, что теперь издали, с видом знатока любовалась увядшим телом.

            Оно – это тело и впрямь могло принадлежать престарелому Фирсу.

            Перед тем, как уйти он очень долго и вдумчиво слушал ре-минорную фугу Баха. Звуки органа царапали душу, они впивались в неё, как мелкие и острые зубы и рвали бедняжку на части, призывая покинуть свою темницу. Та испуганно пряталась в угол и закрывала глаза, боясь выйти на яркий свет, как боится этого привыкший к ночному миру нетопырь.

            Он был уверен, что его внучка сейчас спит, обнимая свою дошкольную любимицу. Но теперь оставив тело, он всё знал. Знал наверняка.

 

            Девушки не замечали его. Они просто дрожали от вечерней прохлады, стыдясь исторгнуть из носов собравшиеся там сопли.

            У не привыкшей ходить босиком Нелли с непривычки ломило стопы. Она вдруг вспомнила, что уходя просто захлопнула дверь, - родители отчего-то любили самозакрывающиеся замки – и теперь, теперь она была совершенно бездомной.

 

            Дом бабки затерялся в темноте, как жилище сказочной ведьмы в чащобе.

            Катя с трудом провела своих подруг по несчастью мимо зарослей крапивы.

            Ей вдруг захотелось, чтобы эта зазнайка Невельская подольше погуляла голой. Нагота была ей к лицу – словно бы вместе с платьем она содрала с себя всю прежнюю глупость.

            Калмыкова уже не так явно восторгалась своей сопартницей. Она была удивлена, как бывает удивлена мнимая подруга слабостью той, перед кем ещё недавно преклонялась.

            - Ну, что полезли через форточку. Сначала я. Потом она, - Катя указала на съежившуюся от страха Невельскую. А уж потом ты. Калмыкова.

            Невельская понимала, что выглядит глупо. Стоящая сзади Калмыкова придерживала её за поясницу, не боясь получить в лицо зловонный выдох или плевок похожий на спасительную струю скунса.

            - Ну, давай. Давай.

             - Нет, так не пойдёт. Давайте я вам дверь открою, только тихо. – проговорила, выглянув в форточку, Катя.

 

            Душа Андрея Ивановича старательно сопровождала свою совершенно потерявшуюся внучку.  Никогда в земной жизни он не видел её такой. Словно бы вместе с платьем с неё сняли и невидимую защиту, словно бы она уже догадывалась о его смерти.

            Теперь ему была не важна её девственность. Нелли потеряла нечто большее, она потеряла саму себя и смотрела на всех, как затравленный зверёк.

            Он вдруг подумал, что раньше она не была такой – и дело было вовсе не в наготе, он помнил, с каким олимпийским равнодушием она проскакивала мимо него, веря в его старческий сон. Но тогда она была богиней.

            Андрей Иванович припомнил, как молодым человеком с только что обретенными майорскими звёздами на погонах вошёл в квартиру фрау Дитц. Старуха сидела в крессе-качалке, а три разновозрастных женщин стояли, виновато подняв подолы своих домашних платьев.

            На них не было белья. А открытые взорам влагалища напоминали прорези для монет в забавных копилках.

            Сейчас он не хотел увидеться с той старухой. Мёртвая немка чем-то напоминала оперную графиню из «Пиковой дамы».

            Он вдруг понял, как низко пал, став из офицера жалким подавальщиком. Посетителям ресторана нравилась военная выправка. А он ходил между столиков, как на вечном параде, стараясь не обмануть ожиданий своей послевоенной жены.

            Именно та раскормила и оглупила их единственную дочь. Иногда Андрею Ивановичу казалось, что дочь только притворяется его дочерью, а сама знает какой-то ужасный секрет.

            Но ещё большим негодяем казался теперь ему его столичный зять. Рудольф Арнольдович явно смущался, когда речь заходила о ресторане «Геркулес». Он видел, как        в этой точке общепита гуляют приехавшие с северов вахтовики, как отмечают шумные свадьбы. как наконец люди приветствуют его тестя, когда тот на своей лакированной машине подкатывает к служебному входу.

            Снобизм Рудольфа передался и его дочери. Нелли была домашним ребёнком, не зная ужасов детсадовского заточения, даже в школу она ходила вначале из-под палки, до первых так легко ей доставшихся пятёрок.

            Рудольф долго сопротивлялся переезду в Нефтеморск. Он слишком прикипел к Москве. Но мысль о том, что можно будет со временем обзавестись и домом Андрея Ивановича пришлась ему по душе.

            Его тёща скончалась в самом начале восьмидесятых, сразу после Олимпиады. Скончалась от кратковременного и рокового сердечного приступа. Мысли этой пожилой женщины были направлены на экран телевизора, который голосом диктора вещал о разоблачениях в Мосгорторге.

 

            Они проспали всю ночь вповалку как брёвна на лесоскладе.

            Майская ночь миновала. В утреннем воздухе уже чувствовалось дыхание лета.