МУШКА (из записок старого грешника)

          Вода за бортом плыла. И уходила прочь, как уходит обиженная девушка, гордо задрав милый подбородок, изображая  независимость. Лишь коса, светлая и тощенькая, обиду не скрывает - мечется змейкой, которой досадно, что не дали ужалить обидчика на прощанье. Вадим, опираясь локтями на перила (или фальшборт, как там?), смотрел на эту обиженную воду и вспоминал обиженную им девушку с косой. Её неопределённого цвета, как у глупого младенца, глаза исподлобья удивлённо смотрели на него, а уголки распухших от поцелуев губ нерешительно подрагивали: то ли рассмеяться, то ли расплакаться? «Я взамуж мечтала, а ты… Скажи, что шутишь…»  Совестно было перед ней. А почему? Да потому что юн и глуп ещё. «Любовь предал!» Девчачья философия. Детское неумение отличить настоящее от… Как теперь говорят? Виртуального! Да, от прогресса, как от раковой опухоли с запущенными метастазами, не спасёшься. «Вчера ещё девчонка была…» - вот последние её слова. Коса, какая-то выгоревшая, в такт шагам подрагивала на пригнутой спине, да и какая там коса? Верёвочка… Сердце, как выброшенный в непогодь на пустую улицу щенок, вдруг тихонько заскулило. Но Вадик выстоял. И закалился на всю оставшуюся. Слава богу, вскоре мечтательница получила  аттестат зрелости  и уехала в Самару чему-то там учиться. С глаз долой – из сердца вон. Да… А из совести? Из той, юношеской. Не она ли вот сию минуту, будто с просыпу, ворохнулась и всхлипнула? Да тут же и примолкла: «Простите за беспокойство». Плюхнула гулевая волна о борт, и вспомнилось, как частенько утром в понедельник старшина  сбрасывал одеяло с опоздавшего из увольнения курсача, возвращая его в этот невольничий загон – казарму. Вот и волна разбудила, наваждение прогнала, как сон. Потянуться захотелось. Вздрогнуть на свежем ветерке. Кругом – реалия! Небо, вода и берега. Всё. Скука. И чего это Андрюха советовал плыть на теплоходе? Дескать, на Волге берега сказочно красивы. Думающие, дескать. Сказки, друг, – это оттуда, из дремучей давности, для твоих аборигенов из заволжского хутора Мусорка. А эти думающие берега – вон, глина глиной с овражными промоинами и скудной растительностью. Жениться надумал. Встретил, пишет, ту самую, что с первого взгляда наповал, - настоящую любовь. Рули на свадьбу – свидетелем будешь. Вздохнул, ощутив ноющую пустоту. Нет, не в груди – в душе. Какая любовь?  И как этот скромник, который в увольнении только в кино да в музей и никаких дискотек, смог разглядеть нечто этакое в Сызрани? Выскочил из училища в новеньких лейтенантских погонах и – вот те на! – их за воротами на весь выпуск хватит. Обворожительницы! Кто была первой в очереди, ту и облюбовал.  Эх, дер-ревня, тебе бы не в музеях, а на дискотеках жизни-то учиться. Девчонок пощупать, нацеловаться вдоволь на худой конец, если на логичное продолжение духу не хватает. Стоп! А не то же самое у Андрюхи получилось, что и у Вадима с десятиклассницей? «Взамуж!» Поглядеть бы на эту курносую в веснушках, с глазами младенческого цвета! Пытался  мысленно нарисовать  портрет невесты, а получался портрет… Наваждение да и только. С чего бы? Умный дедуля Ленин утверждает, что без причины ничего на свете не происходит. Или эти нахлынули (как их?) биоволны что ли? Та-ак… Чёрт побери, а если в самом деле? Она ж, наверно, выпускница на выданье уже! Он выпрямился, готовый сию секунду броситься на выручку другу, да впереди не золотой купол сызранского собора замаячил на пустом горизонте, а «чудное мгновенье» возникло из небытия. Весь организм Вадима мгновенно перенацелился. Ну, пошло, пошло сравнивать его с каким-нибудь доберманом (или пинчером?), взявшим стойку при виде дичи. Там, впереди, закрывая горизонт, облокотилась на фальшборт царевна лебедь. Ну да, врубелевская… Или кто её рисовал? Не важно. Художник видел её в своём воображении, ничего не соображая в ленинской теории о причинах и следствиях. А она, царевна, и в самом деле существует! Вот, в натуре! Но, как вскоре выяснилось, сработал фактор внезапности. Всякое видение в конце концов уступает место реальности. А она, случается, не ослабевает всплеска волнения, которое не всегда для души. А сердце – это, простите, физиология. И вот уже от воздушного оперения царевны осталось лишь белое платье чуть повыше колен да белый газовый шарфик, ласкаемый речным ветерком, да белое сомбреро. Больше ничего белого? Сама царевна тоже на воду смотрит. Видно же - без интереса. Носик вздёрнут. По-детски, но как мило! Ножки… С тылу. Это уже не детское, это уже чёрт побери! Гормоны взбунтовались и ринулись толпой с требовательными лозунгами отнюдь не политического толка. Дыхание лишилось ритма, сердце не кулаками ли грохнуло в грудь. От этого всего мыслительный аппарат под черепком дал сбой и молодой мужской организм стал действовать бесконтрольно. Чем ближе Вадим подходил к «чудному мгновенью», больше теперь похожему на скучающую даму, тем меньше соображал, зачем он это делает. У каждой женщины есть некое поле притяжения, сродни гравитационному (или магнитному?) тем, что, чем ближе, тем мощнее. И всё же, когда подошёл, смог удержаться от непроизвольного желания одёрнуть юбчонку, зазывно показывающую миру ножки выше колен.  Всего мгновение длилась в нём эта борьба, но дама её почуяла. Правду сказать, не так уж много раз случалось ему выдерживать дуэль с женщиной глаза в глаза, но вот такого… Она не пустила его к себе, она обволокла его взглядом. Всего, с головы до пят. И теперь из-под полей сомбреро, как из укрытия, разглядывает его, словно рыбку в аквариуме. Сердце вмиг перестало колотить кулаками, оно вообще куда-то делось. Но, Вадик! Очнись! Всякая женщина есть существо, принадлежащее мужчине. Ну, вспомнил свой же афоризм? Ну, и что с того, что отличник УБП Андрюха обозвал его софизмом? Тоже мне философ из Мусорки! И он отважно опустил локти на фальшборт (или как его?) рядом с дамой.

          - Здравствуйте.

          - Угу, - невнятно ответила она, не сводя с него глаз, будто держа на привязи. О, женское поле притяжения! Какой там магнит, какая гравитация! Он, может быть, невольно поддался его силе, сделав движение в нужную сторону. В её глазах тут же произошло какое-то смещение кадров, и вот дама уже держит его не на привязи, а на расстоянии, которое тебя и не допускает, и не отпускает. В такой ситуации гормоны ещё пуще митингуют, а опытные любительницы кошачьей забавы с пойманной мышкой, можно сказать, кайфуют. Ништяк, красавица, мы знаем ваши игры!

          - Меня Вадимом нарекли, - внимательно глядя на проплывающий мимо берег, как бы с самим собой рассуждая, произнёс он. Ответа не последовало. Не обидно: краем глаза засёк, как едва заметным бликом мелькнула улыбка на её губах. А над верхним алым лепестком их чуть шевельнулась чёрная крапинка. Мушка! Сердце тут же вынырнуло из неизвестности и напомнило, что не ради красоты рисуют женщины этих самых насекомых: это же знак, это же… Зов! – Я вижу, что вам скучно, и вы тоже смотрите на бегущую воду. На неё, как на огонь, смотреть можно бесконечно. Почему? Не думали над этим? Отвечаю: потому что повторений нету. И всё же это занятие непродуктивно…

          Дама молчала. Выжидала. Чего? Дальнейших логических действий, разумеется. И он, надеясь, что делает незаметно, снова чуть двинулся к ней.  Заметила! Но не отодвинулась, а лишь откинулась назад, открыв тем самым лицо и… Вот это грудь! Бедные гормоны!

           - Простите мою назойливость, но мне хотелось бы… Я – Вадим… А – вы? – приготовил он трафарет «Какое красивое имя!» и увидел, как на долгом глубоком вздохе, который означал: «Вот прилип, да уж чёрт с тобой, может, отвяжешься», поднялась её грудь.

          - Я? Я – Дуня!

          Трафарет оказался не к месту. А в прищуренных глазах чарующей незнакомки пустились в пляс озорные бесенята, корча ему насмешливые рожицы. Мама родная! Сколько раз в пустых спорах о женской красоте он доказывал лишённому красочного воображения молодняку, что самые красивые – это японки. Сам-то японок он только в кино видел, и вот вдруг перед ним они, японистые глаза! Наповал… Чувствуя, что несёт нечто несуразное, он городил слова на слова:

          - Ладно: Дуня тоже имя… Да что мы стоим на ветру? Простужаемся. На корабле можно найти уютное местечко. Приятно побеседовать. В ресторане, например…

          Бесенята в японистых… Нет, уже не в японистых, уже в круглых русских глазах замерли, разинув рты. Мушка чуть подрагивала над алым лепестком. Дама продолжала выжидать. Гормональный бунт в молодом мужском организме размахивал победными флагами.

          - А ещё удобнее заказать в каюту…

          В очаровательных очах задёрнулись какие-то шторы, бесенята исчезли, мушка превратилась в мумию. Дама заговорила:

          - Ну, знаете… Судя по погонам, авиатор, а по наскоку – гусар! Да  усы ещё не выросли.

          И повернулась, вильнув юбкой, и успел Вадим коснуться её руки:

          - Дуня…

          Из-под полей сомбреро видны лишь губ лепестки да мушка эта…

          -  Мне мужа пригласить?

          Рука опустилась, как подсеченная, в организме никакого митинга – пустота внезапная. «Чудное мгновение» неумолимо уходило, сверкая голыми подколенками, а он стоял в позе юмориста Хазанова, только что произнёсшего знаменитое «Вон ты какая!..» И вот перед Вадимом снова чистый горизонт, замусоренный какой-то нелепой фигурой в шляпе. Она и вывела его из оцепенения. В реалию – вода, небо, берега… И – ветер, волжский, который, наверно, никогда не бывает тёплым. И ласковым тоже. Поёжился и пошёл в ресторан – залить пивком угольки душевного пожара. Немного позже, он за столом вертел в руках пустую бутылку из-под пива, размышляя над тем, не заказать ли ещё, и уж поднял голову, чтобы кликнуть официанта… Сердце, ойкнув, куда-то юркнуло, спряталось, притаилось: в двери показалась парочка. Очаровательная Дуня, а при ней нечто, напоминающее лысую мартышку со старушечьей клюкой. Вот это… Муж??

          Вечером в холостяцкой каморке Андрея, когда тот возвратился от невесты с последнего свидания, за столиком не больше того, что в каюте теплохода, нормально хмельной Вадим вёл с ним воспитательную беседу на тему: «На хрена тебе жена?» И чуял, что за год самостоятельной жизни друг, каким был тупым в этом вопросе, таким и остался.

          - … у тебя красный диплом, высшее образование!

          - А она медицинский заканчивает. В Самаре.

          - Ну, слава богу, не чухонка из твоей Мусорки.

          - Из Сызрани. А чухонцы, кстати, живут на севере. Нет, не твоя Алёна. Славную всё-таки девушку ты обидел.

          - Девушек не обижают, а просвещают. Помнишь этот мой афоризм?

          - Софизм.

          - Опять софизм! Учёный мусорянин… Какая разница? Тебе бы теперь самый раз погусарить. Да, да! Не корчь брезгливую рожу. Походил бы по базару невест, пригляделся. Зря говорят, что у них только мордашки разные, а всё остальное одинаковое…  Слушай, что бывалые гусары говорят! Товар, юный корнет, выбира-ают, на вкус пробуют, чтобы потом не кусать локти. А ты до первой титьки дотронулся… Ишь ты, чистота нравственная! Ну, может, когда и была она на свете, от неё один ты рудимент (или как там?) остался. Да никуда не денется твоя Алёна – подцепит и её какой-нибудь Эскулап. Или Гиппократ? Дохтур, словом. Я про чо? Я про базар. Какие, Андрюха, там экспонаты попадаются! – Вадим сделал актёрскую паузу, чтобы у слушателя вирус любопытства аж на самом дне живота защекотал. Да, видно, что крепкий деревенский организм друга никаким вирусам не подвластен – ни телесным, ни духовным. – Вот, к примеру, на теплоходе.

          - Очередная байка? Я их в училище наслушался.

          - Опять не веришь! Ну вот те крест! – Вадим и в самом деле осенил себя крестом, глядя собеседнику прямо в глаза. И увидел в них привычное: «Валяй: уши не повянут, а баять ты умеешь».  Но это для него уже ничего не значило. Что-то гневное, мстительное нудно закипало в душе с того самого момента, как увидел он в ресторане ту лысую обезьяну с клюкой под ручку с такой очаровательницей! И вот, кажется, закипело. – Истинно говорю, как апостол в библии. Пивка захотелось. В ресторане почти никого: кормят плохо, зато дорого. Шторы спущены, полумрак. И – она. Вся в белом, как лебедь в перьях. И сомбреро шире штанов Гоголя... Какого Тараса? Ну – ладно. Грудь на столе и щелочка между ними – омут, Андрюха! И я, как тот Лермонтов, готов табачинкой стать, чтобы в эти ланиты… 

          - Перси, Вадик, перси. Во-первых. А во-вторых, это не Лермонтов, а Пушкин – «Красавице, которая нюхала табак».

          - Какая разница? Пушкин там или кто – мои гормоны взбесились! Я - в буфет, взял литру «Белого медведя», прихватил два стаканчика - и трусцой к ней, хотя соперников в зале не проглядывалось. Спросил разрешения. Она подняла на меня глаза… Андрюшка! Японистые! Я говорил, что самые красивые женщины в мире – японки? Говорил. Так то природное чутьё, а тут… Но это был только второй удар после ланит… Перси, перси, чёрт с тобой. После которого я потерял дар речи. Честно. Видел только, как шевелятся её губы, а над ними мушка нарисованная прыгает. Вот она, хоть и вредное насекомое,  – третий удар. Всё – нокаут. Почему именно мушка? Раньше не встречал, но знаю, для чего дамы их рисуют, причём в районе губ. Для таких лохов, как ты, поясняю. С чего секс начинается? Вот именно – с поцелуя. Усёк? Родинка? Какая там родинка? Хорошо, короче. В её двухместной каюте попутчик – заплесневелый лысый обезьян с клюкой, но дед понятливый: ушёл проветриваться на палубу. Так вот, эту родинку, как ты говоришь, я просто-напросто слизал… Чего тебе понятно? Чего понятно? Дальше слушать не желаешь? Байку баю? Вот те… Ладно, спать так спать: тут ты командир. Нет, в Сызрани она не сошла. Все глаза проглядел, но среди сходящих сомбреру не видел. Эх, если бы не твоя глупая женитьба… Всё – спим.

          И снился ему теплоход. И плывущие скучные берега. И ветер, играющий невесомым белым шарфом. И как из-под приподнятых полей «сомбреро» нежданно окинули его голубым пламенем огромные круглые Алёнкины глаза… Мушку-то зачем нарисовала? Лысый обезьян зацепил клюкой его за плечо и потянул прочь. «Не трог: моё!» Развернулся, чтобы с наслаждением, со смаком, дать в морду, да это оказался Андрюха. Бормочет что-то насчёт выкупа невесты.

          Ехали за невестой в нанятой машине с «золотыми» кольцами на крыше и куклой Барби на капоте. Всё, как полагается, но что-то всё-таки не так. Сообразил: свидетель – вот он я, а где свидетельница? Воображение мигом нарисовало возбудительную картину: рядом сидит она и из-под широченных белых полей шляпы остро смотрит прищуренными чёрными (японистыми!) глазами строго вперёд и никакого внимания на свадебного коллегу, а над верхним нежным лепестком губ ядовито подмигивает ему зловредное насекомое. Крутнул головой, отгоняя наваждение. Отогнал.

          - Андрюха! Не вижу свидетельницы.

          - Кого? А! Она ж с невестой. Однокурсница.

          Когда из подъезда пятиэтажки «купцы» вывели невесту (лицо под фатой, как под чадрой), у Вадима вдруг ослабли колени, а форменная фуражка самопроизвольно поехала на затылок: под руку с нею бодро переставляла соблазнительные ножки маленькая, но фигуристая, кукла в юбке до колен и с голым пупком, в котором что-то блестело. Бог мой, неужели она – Алёна?.. Ну да, она, только… Что именно «только» сообразить он не успел, так как из-под фаты недружелюбно прозвучало:

         - Вы!?

         И вот фата откинута, а на ошеломлённого российского лейтенанта с отважным гусарским сердцем в груди в упор смотрят  те самые омутные, японистые. Нет, не искры гнева сверкают в них, наоборот, тёмная глубина бродит там, пропасть, бездна непроглядная, а он стоит на самой кромке обрыва и чувствует, как податливая земля уже осыпается под ногами. Да и мушка вся в чёрном бархате, как та королевская блоха у Шаляпина (или Мусоргского?), ехидно улыбнулась и вместе со всем миром куда-то медленно поплыла, и, если бы ни шилом в ухо андрюхин голос…

          - Знакомьтесь. Это моя невеста Кира, а это…

           - …тот самый нахал, о котором я тебе говорила вчера, - не со злом, а с занудной девчачьей удовлетворённостью («Ага, ага! Я была права!»),  закончила она  фразу жениха.

           Теперь жених смотрел на свидетеля так, будто спокойно, по-отцовски, раздумывал: «Ремня всыпать, или в угол поставить?» Земля под ногами поехала вниз, и Вадим непроизвольно стал рукой нащупывать сзади опору, которой, ясно, не было, но – а вдруг! Вдруг услышал:

          - Кирочка! Это же мой друг! В казарме койки рядом. Он совершенно необидный индивидуум, только влюбчивый очень. Да ещё байки сочинять горазд: на рупь увидит, а на червонец соврёт. Женить бы его, а? Алёна?

        Та живо спрятала лицо за плечо невесты, но один глаз, как окуляр оптического прицела… Не успел Вадим сформулировать неудачную в общем-то мысль, как снова над ухом приглушенно прогудело:

- Перестань падать в обморок: у Киры родинка настоящая.