Муха

 Собаки взлаивали коротко и лениво – больше для порядка.

Их в округе было несчитано. Кроме вполне домашних псин – при службе, будке и миске – шныряла еще стая бесхозных. Те были вольны в передвижениях, вечно голодны и готовы дать отпор чужакам. Хозяева территории обегали помойки – с гостинцами у бачков от сердобольных старушек. Рыскали по заброшенным садам. Иногда, по весне, грелись на нежарком еще солнышке, улегшись разношерстной группой на земле, подогреваемой снизу теплотрассой. Но разморенными и сонными они были лишь с виду – уличный пес всегда начеку и спит вполглаза.

Вожаком стаи был крепкий поджарый метис. С чистотой породы у него было как и у всех прочих стайных полукровок – кровей намешано всяких. Даже что-то схожее с далеким диким предком проглядывало в его серо-палевом окрасе. Хотя, скорее всего, дикий предок был не таким уж и далеким – в окрестных лесах еще недавно водились волки, которые в голодную пору, забыв об осторожности, совершали набеги на окраинные городские свалки.

Метис не сразу стал вожаком уличной стаи. Жизнь его когда-то была вполне сытной и обычной для домашней собаки. Хозяева, старик со старухой, кормили его исправно, хоть и не баловали, но и не обижали. А внуки, два рыжих пацаненка, приезжавшие гостить летом, пса любили, носили ему украдкой бабушкины пирожки, брали с собой на речку и в лес. И звали ласково и смешно – Муха.
Мухтар позволял им эту вольность, потому что тоже любил мальчишек, катал их на своей сильной спине, не противился, если младший из братьев, играя, прятался в его любимой, уютной, годами обжитой конуре...

Когда умерли один за другим старики, дом под дачу купил какой-то толстопузый дядька из города, куда и приехал с семьей – чадами, домочадцами и препротивным котом Маркизом.

Мухтар прожил еще одно, последнее в этом доме лето. Он очень скучал по своим прежним хозяевам, особенно по их внукам, хотя жизнь его, казалось, и не изменилась сильно. Та же будка, та же миска... Одно плохо – на цепь посадили – «для злости» да чтобы Маркизку их не загрыз случайно. Похлебка теперь стала жиже и сахарная кость только снилась. А хозяйские дети любили развлекаться по-своему: то банку с гвоздями к хвосту привяжут, то в еду перца подсыплют, то вместо настоящей – пластиковую кость подбросят.

Мухтар терпел и всё ждал, что откроется дверь, выйдет на крыльцо старая хозяйка и скажет ласково: «Мухтарушка, сейчас я тебя покормлю...»

А она все не шла и не шла...

С началом осени, спустив собаку с цепи, новые хозяева уехали, и пес остался один.
Так он оказался на улице.

Потом было и добывание еды, и жестокие драки за нее, когда в клочья шерсть, и долгие холодные зимы с поисками хоть какого-то приюта в особенно лютые морозы... Мухтар давно уже сбросил жирок – память о спокойной дворовой жизни. Заматерел, покрылся рубцами – отметинами вольницы. Он стал привычен к холоду и жаре, осторожен с людьми, всегда готовый к их подлости, нахрапист и дерзок с себе подобными.

Когда прибился к этой стае, поначалу старался не выделяться среди прочих барбосов, присматривался, разбираясь – кто тут под кем ходит. И ждал. Ждал момента, когда наступит его час. И он наступил.

Собачья свора из Заречья, где верховодил стареющий, но все еще в силе кавказец с оторванным наполовину ухом, охранявший раньше одну из разорившихся позже фабрик, не раз уже пыталась прорваться на землю Мухтаровой стаи. Здесь было чем поживиться на задах кафешек да и помоек с остатками еды хватало. А за рекой, где одни заводы да фабрики и отходами из рабочих столовых кормили свиней, харчем особенно не разживешься... Вот и тянуло их сюда, в хлебные места.
Несколько стычек между неприятелями уже было, и всегда верх одерживали местные. Пришлым псам приходилось, зализывая раны, убираться восвояси. Но однажды...

Однажды у зареченских появился «козырь» – мощный и сильный бойцовый пес, непонятно откуда к ним приблудившийся. У него была серьезная травма, видимо, потому его хозяева, достаточно на нем нажившись, и списали бедолагу. Вот с ним свора и пришла выяснять отношения в очередной раз, решив, что теперь-то перевес на их стороне. В завязавшейся грызне поначалу, благодаря ярости и силе их привычного к драке бойца, побеждали незваные гости. Вожак стаи Мухтара, обыкновенный дворняга, сцепился с главным драчуном. Они катались по грязи, оскаливая клыки, рыча, стараясь добраться до глотки, и, наконец, это удалось более сильному и молодому противнику.

Казалось, победа уже за пришлыми. Но тут на обидчика набросился Мухтар. Он сражался отчаянно до безрассудности, вкладывал всю свою ненависть – к собачьей жизни, нередким голоду и холоду, вспоминая, как бросили его новые хозяева, как издевались над ним их дети... И – победил. Они победили. А зареченские бежали – не признавая позора, огрызаясь и оскаливая пасти.

Старый вожак умер – слишком глубоки были раны, нанесенные ему в сражении. А Мухтар... Мухтар занял его место, и стая подчинилась ему. Теперь он решал, как ей жить дальше.

А вскоре случилось вот что...

Мирно труся вместе со своими собратьями по улице в дачном районе, Мухтар вдруг услышал из-за забора одного из них забытое уже свое имя – Муха. «Муха, Муха, – звал женский голос, – куда ты запропастилась?»

Мухтара как током дернуло. Он заволновался, остановился, нерешительно двинулся к забору. А голос всё звал и звал: «Муха, Муха, иди же сюда. Ну что за негодница! Опять спряталась...»

А Муха эта – прелестная юная пуделиха, серебристая, подстриженная стильно, на городской манер, во все глаза таращилась на кобеля, который почему-то остановился около их двора. Теперь и Мухтар ее увидел. «Вот пигалица, – подумал он, – ну что за несуразность! Еще бы бантик на шею...»

А бантик, розовый, пышный, у девочки Мухи, точнее, Мухлинды-Мариэтты Спенсер, и правда имелся. Но его ей повязали лишь раз, на смотрины, когда к ней приводили пуделя Мишеля. Этот тонконогий надушенный зазнайка совсем ей не понравился, и она решительно отказалась от дальнейших свиданий с ним. Мухлиндина «мамочка» попереживала за свою воспитанницу, но настаивать не стала и увезла ее на природу – для перемены обстановки и восстановления тонкой и ранимой нервной системы.

Тут, на даче, поначалу всё ей было в диковинку, интересно. Но когда все закоулки дома и двора были обследованы и изучены ею в подробностях, а на улицу ее, естественно, не выпускали, здесь ей вскоре наскучило. Ей хотелось уже вернуться скорее в городскую квартиру, выходить на ежедневный променад в ближний скверик, где выгуливали таких же породистых, как она, и, быть может, позволить Мишелю поухаживать за собой...

Так было до сегодняшнего дня, точнее, полудня. Мухлинда-Мариэтта пряталась от зноя в тени кустарника у забора и лениво наблюдала за улицей – за прохожими, противными глупыми кошками, детьми, игравшими неподалеку в футбол. А это кто? Фи, какие страшные и грязные – эти уличные псы.

Тут ее позвала хозяйка, и в тот же момент бежавший чуть впереди других кобель вдруг остановился. Стал прислушиваться и даже пошел в ее сторону. «А этот ничего, – решила она, еще минуту назад презрительно морщившая свой симпатичный носик. – Очень даже ничего...» При более близком рассмотрении он показался ей... н-да, пожалуй, даже красивым и... по-своему мужественным, а его шрамы были так пикантны...

На прочие достоинства она, будучи девушкой неиспорченной, смотреть постеснялась, но их наличие краем глаза все же отметила...

Мухлинда слегка смутилась. От пса не только не пахло дорогим шампунем, как и вообще шампунем, но и разило смесью непонятных малоприятных запахов. Он был неухожен, с явными признаками беспородности. И – несмотря на всё это – он ей определенно начинал нравиться.

Сердечко ее затрепетало.

Мухтар тоже в свою очередь разглядывал эту «пигалицу», это «тонконогое чудо», как он ее окрестил. Разглядывал всё с большим интересом, сам от себя не ожидая такой реакции. Эта городская штучка, эта диванная собачка, так непохожая на тех, с кем он имел дело, чем-то влекла к себе, к ней тянуло неудержимо, так, что стало стыдно своих соплеменников «из простого народа». Они и так уже нетерпеливо поскуливали: пойдем, мол, дальше, чего ты там на эту фифу-шмакодявку зенки пялишь, всё вкусное сожрут...

Мухтару стало неловко. И правда, что это он? Сучек, что ли, не видел? Ну другая, ну пахнет от нее вкусно, необычно, ну и что?! И он скорчил равнодушную морду: видали, мол, мы и не таких...

Муха от возмущения чуть не шлепнулась в обморок. Конституция-то слабенькая, изнеженная. Как? Этот беспородный, ни кожи ни рожи, весь в шрамах, да что он о себе возомнил?! Плебс, натуральный плебс! Да он мизинца не стоит ее, Мухлинды-Мариэтты Спенсер! Да ее расположения добивались графы и князья по собачьей табели о рангах!

«Ах вот ты где, Муха! – хозяйкин голос привел ее в чувство. – А я тебя обыскалась, девочка моя. Идем, милая, домой. Тебе, наверное, головку напекло. Идем, я покормлю тебя печеночным паштетиком... Включу вентилятор...»

Тут она заметила пса за оградой. «А это что за Терминатор местного разлива? Фу, какой грязный и вонючий. Наверное, у него блохи! Пошел отсюда, пошел!

Мухлинда-Мариэтта Спенсер, сколько раз я тебе говорила, что с незнакомыми кобелями, тьфу, мужчинами, разговаривать нельзя... От этого могут появиться дети или, по крайней мере, блохи...» – и, схватив на руки свою любимицу, ушла в дом.
***
...Мухтар, постаревший, совсем седой, так и не завел семьи и доживал один. Из вожаков его давно уже подвинули молодые да нахальные. Да Мухтар и не держался особо за это место. Задумчивым стал не к месту, не по статусу сентиментальным, часто уходил в себя.

Подружки, которые у него изредка случались, забывались быстро, быстрее, чем длилась их любовь.

И только та пигалица, встреченная однажды летом, давно, так и не стерлась из памяти. Он закрывал глаза и снова видел ее – со стройными ножками, кучерявой аккуратной головкой, большими карими глазами.... И ощущал ее запах – чуть сладковатый, свежий, влекущий...

После этих видений Мухтар обычно шел к подружкам, имен которых не спрашивал. Их имена были ему ни к чему. Главное, они всегда были готовы обслужить. И он любил их – яростно, с исступлением, называя – вот странный какой – всегда Мухлиндой...

Мухлинда-Мариэтта Спенсер стала-таки женой Мишеля. Родила ему двух деток, которые появились на свет с готовой уже родословной и обеспеченным будущим. Мишель, как и положено породистому кобельку, сильно себя заботами о потомстве не занимал. Да и было кому за детками присматривать. К Мухлинде-Мариэтте он постепенно охладел, хотя жена стала равнодушна к нему еще раньше.

Она частенько, глядя на своего законного, вспоминала ТОТ знойный день на даче, случившийся, кажется, в другой жизни... И тогда ее раздражало в муже всё – и что после шампуня еще и бальзамом пользуется, и маникюр-педикюр делает регулярно, и что чистый всегда, аж противно. И не пахнет от него настоящим самцом, как от ТОГО...

Ой, да что это я, ведь о братьях наших меньших хотела...
***
Собаки взлаивали коротко и лениво – больше для порядка...