Монстр "из склепа"

[Скрыть] Регистрационный номер 0424834 выдан для произведения:                                                                                           Рассказ бывалого портаря

   Ладно, расскажу я вам одну историйку, приключившуюся со мною в молодости. Сам порою в это дело не верю, будто это не со мною произошло, а с кем-то другим, со стороны, до того она в общем-то необычная. Дембельнулся я, значит, в мае 78-го года из доблестного Краснознамённого Дальневосточного Военного Округа в звании сержанта и решил половить рыбёшку на широких просторах Атлантики. Ну и с этой неглупой мыслью прибыл в славный и весёлый городишко Ригу, что в теперешней Латвии, а в тогдашней ЛССР столицей является и являлась.

   И Рижский рыбный порт, надо вам сказать, был далеко не самым скучным местом, куда занесла меня судьбина после армейской неволи. Вернее после того как я, поступивший было на базу тралового флота матросом без класса, получил нежданно-негаданно из своего родного батальона категорический отказ в рекомендации моей особы для отбытия ея за рубежи родины. Старпом поступившего на ремонт рыболовного судна под названием БМРТ* «Кришьянис Волдемарс», что стоял в доке таллинского района Копли, и на котором я вместе с компанэ других салабонов-матросов бдительно нёс вахтовую службу, лично показал мне сию записулю от командования моей бывшей воинской части.

   Да уж, там было чего почитать и даже чем зачитаться! Я даже спервоначалу не поверил, подумал сдуру, что это письмо было написано по ошибке для какого-то другого моего сослуживца-паршивца, и в мой конверт его засунули по недогляду, а живописуемый там отъявленный негодяй вовсе даже не я, а этот неизвестный мне отрицательный типчик. Не, гляжу, фамилия в оном пасквиле фигурирует моя, Каретников Валерий Валерьянович, 58-го гэ рождения, урождённый пскович и так далее. Чё, думаю, за ерунда такая? Однако прочитав фамилию составителя корреспонденции, отштемпелёванной нашей батальонной печатью и подписанной комбатом майором Бурмистровым – а это оказался не кто иной как парторг части капитан Дубрик – я сразу же всё понял и решил не мешкая переквалифицироваться в докеры-механизаторы или, по-нашему, в портари. Торчать в нудных таллинских Коплях почти год, как предлагал мне старпом, чтобы получить возможную рекомендейшен уже от капитана судна, я посчитал слишком для себя тягостным, ибо молодость скоротечна и нетерпелива, а особых развлечений на пароходе, стоящем в доке, было раз-два и обчёлся. Ну там сходить на танцульки в местный ДК, подраться парочку раз с местными пацанами, поухаживать за молдаванками-поварихами, или почитать взятый в библиотеке детектив... Список весёлых дел на этом кончался, и это меня совсем не устраивало. Ага, совсем-совсем!

   Как я сообразил, письмо из в/ч было банальной местью мне от этого наглого хряка Дубрика и ничем более. Месть была мелкая, пакостная и особо навредить мне она не могла. Ну а дело было вот в чём. Я последний год служил в своём батальоне не водителем, а начальником продовольственного склада, куда меня рекомендовал дембель старший сержант Манукян из службы тыла. Рекомендовал в том числе и за то, что я вступился за него, пьяного, когда его хотели отметелить местные азербайджанцы, тоже естественно не сугубо тверёзые. Начпрод капитан Евсеев, слегка пораздумав, меня к себе взял и ни разу наверное об этом не пожалел, поскольку я сразу же поставил дело учёта продукции на строжайший контроль, что привело к быстрому уничтожению так называемой «красноты», то есть нехватки продуктов, записываемых в ведомости прихода-расхода красным карандашом.

   Тут надо чуток отступить от плавного поступательного изложения моего повествования. Я о начпроде Евсееве немного напишу. Мужик он был крутоватый, спортсмен-боксёр в прошлом, возможно даже мастер спорта, кто его знает. Во всяком случае дрался он лихо, сам наблюдал. Но главным было не его боксёрское прошлое, а его карьерное будущее. Евсеев имел что называется мохнатую «лапу» в генералитете округа, и его явно двигали вперёд и вверх по лестнице начальствования. К нам он пришёл недавно, и сразу обнаружил, что в вопросе продучёта в батальоне полное бардэльеро и оголтелая в придачу бесконтрольность. Начальник склада Манукян пил по-чёрному и внаглую продавал тушёнку по рублю банка прямо в посёлке, лишь для блезиру накинув на плечи белый докторский халатик. Ящик в сорок восемь банчур улетал у него за час, а то и быстрее. Потом он делал шахер-махер с начальником нашенской скотобазы – у нас был особый хлев со свиньями, откармливаемыми на убой из отходов кухни – и выдавал неучтённую жуликами-скотниками свинину вместо тушёнки. Правда, недочёт продукции всё равно имелся, жадность она ведь слепа и о последствиях часто совсем не думает.

   Евсеев, вызвав Манукяна, взял его за гузло и пообещал посадить, если тот в срочном порядке не погасит недостачу хотя бы наполовину. Ну а во-вторых строках своего устного послания бравый капитан приказал оборотню в погонах срочным образом подыскать себе замену. Новый кандидат должен был соответствовать критериям честной службы и быть обязательно смелым, энергичным, не дураком и притом упёртым как носорог. Манука вмиг протрезвел аж до самого своего дембеля в месяце мае, вспомнил добро, им от меня полученное, и тут же выставил мою кандидатуру на важный пост тылоообеспечения как единственную и безальтернативную. И дело у нас с кэпом Евсеевым, как я уже говорил, заладилось на пятёрку с большим плюсом. 

   Ну а этот непочтительный громила капитан Дубрик как-то раз организовал в части пьянку со своими корешами-офицерами. Видимо у их компании кончилась закусь, и Дубрик прислал салагу-нарочного в мой склад за консервами со строжайшим предписанием мне выдать то-то и то-то, и немедленно. Коню понятно, салабон получил от меня хрен с маслом и пинка под зад, после чего ко мне не замедлил явиться уже сам его неблагородие штабс-капитан Дубрик-с и, слегка пошатываясь, с ругательствами двинулся вглубь склада, чтобы собственноручно там отовариться. При этом он использовал самые нехорошие слова в адрес как меня, так и моего непосредственного начальника Евсеева, которому высказать это мусорословие он в глаза видимо не решался, не без оснований опасаясь за целостность своих жирных мордас.

   В тот решительный момент я обретался за столом на табуретке и подсчитывал результаты очередного подбития цифири прихода и расхода окормляемого мною батальона, но узрев вторжение нахального врага на запрещённую для прочих территорию, чуток, как бы это сказать... возмутился. Я быстро вскочил со своего насиженного места, догнал 120-килограммовую тушу парторга возле уложенной в ящики свиной и говяжьей тушёнки, сграбастал его за шкварник нехилою своей ручонкой и, живо развернув, придал ему ускорение в обратном направлении, к выходу, значит, из вверенного мне помещения.
Несмотря на рычание товарища офицера и его бессмысленную в мой адрес ругню, мне удалось довольно легко доволочь его дебёлое тело до выхода и, открыв настежь дверь, вышвырнуть агрессора в сугроб, благо снегу у нас было навалом, и он до весны вообще никогда не таял.

   После чего товарищ секретарь партийной организации части тихо и незаметно оттуда ретировался, чтобы до самого моего дембеля в конце мая так мне ничего и не передать на словах по существу произошедшего между нами инциндента.
Это надо было сказать спасибо товарищу Евсееву, мужик он был влиятельный, и когда я ему доложил о произошедшем, он лишь криво усмехнулся, слегка подумал и сказал мне вот что: «Ты конечно дурак, это факт... Никто не просил тебя заниматься рукоприкладством к дубриковским телесам... Хм! Но ты полезный для меня дурак, и можешь, покуда я тут, ничего не опасаться – я с комбатом на этот счёт перетру базар-вокзал, ага...»

   Евсеев тоже, как и Манука, помнил добро, и это добро состояло в том, что я не далее как за месяц до сего конфликта помог ему сохранить здоровье, а может быть и самою жизнь, когда в посёлке за ним гнались пьяные обормоты со штакетинами в руках, оря что «они щас покажут ему, кобелю, не то за Маньку, не то за Таньку!» – точного имени я, к сожалению, уже не помню – а я, находясь за рулём хлебного нашего драндулета, даванул газу прямо на толпу, и успевший прыгнуть на подножку Евсеев отделался воспоминаниями о сильных впечатлениях от данного неприятного случая и более ничем. А могло выйти и гораздо хуже: одного нашего солдатика за полгода до моего призыва такие полуужратые ярые штакетобойцы буквально забили до смерти. Так-то вот...

   Короче у кэптэна Дубрика был серьёзнейший повод измыслить свои клеветнические аргументы насчёт моих духовных, нравственных и политических качеств, никоим образом не совместимых с гордым званием советского человека и тем более посетителя всяческих заграниц. Ну и, как говорится, хрен с ним... Ставим на этом деле запятую и даже точку и идём себе далее.
Честно говоря, я ни разу серьёзно не пожалел, что мне так и не удалось половить хека, путассу или зубатку на широких просторах Атлантики, которую наши доблестные рыбачки исходили вдоль и поперёк на отчественных Бэмээртэхах или гэдээровских «Суперах»**. Что ни говорите, а болтаться по волнам океана на тяжёлой пахоте по шесть месяцев подряд даже за немалые деньжата, подчас отваливаемые рыбачкам, не бог весть какая веселуха. А в Рижском рыбном порту работёнка оказалась клёвая! Докера ведь были ребята не последнего разряда, они были крутыеми, тёртыми в различных передрягах парнями, и их тяжёлый мужской труд оплачивался совсем не скупо. Кроме того, к их услугам были все местные развлечения для молодых и рьяных, как-то: кабаки, девахи, танцы-шманцы, кино и прочее, вплоть до местного большого зоопарка или морских летних пляжей в Юрмале или Вецаки. Всё это богатство было что называется под боком, а не чёрт-те где, как у моряков и рыбаков, запертых в своих каютах и трюмах как какие-нибудь рабы на финикийских галерах, с тою лишь разницей, что их не стегали кнутами, и кормили, что называется, почти как на убой.

   У нас тоже провианта было завались, и причём советский качественный в сравнении с нынешним провиант, будь то еда в столовках или самых шикарных кабаках, была относительно дёшева и доступна для простого люда. Что ни говорите, а с тремя-четырьмя сотнями рубчиков в кармане после получки каждый докер чувствовал себя если и не кумом, то уж точно дальним родственником короля, и двери любых заведений для портового пролетариата были если иногда и заперты, то не очень крепко и не слишком надолго.

   Рыбный порт был большим и очень оживлённым, не то что ныне, когда от силуэтов пришвартованных у причалов транспортников и баз не осталось и помину. У пирсов постоянно маячили огромные кораблины типа «Остров», наприер «Остров, Беринга» или «Остров Котлин». Иногда пришвартовывались не менее большие плавучие базы, такие как «Вилис Лацис», «Трудовая Слава», или судёнышки поменьше, вроде БМРТ, «Суператлантиков» или Эсэртэшек***. Их трюмы и твиндеки**** были битком забиты 35-килограммовыми коробами с плитками мороженной рыбы, или рыбной мукой в 30, 40, 50, а то и 60-килограммовых джутовых мешках. Всё это добро мы выгружали посменно на пирсы в железнодорожные пульманы, орудуя как вручную, так и с помощью погрузчиков и подъёмных кранов. Ну а мощные локомотивы увозили длинные поезда с рыболовной продукцией по всему нашему большому и богатому на тот момент Союзу. Полки рыбных магазинов в Риге буквально ломились от самой-разной океанской рыбы, часто очень ценной и вкусной. Луфарь, палтус, треска, камбала, пеламида, скумбрия, игла, ледяная и бог весть ещё какая рыбёшка вольготно полёживала на прилавках рыбного павильона Центрального рынка. О салаке, кильке и прочей сельди я уже и не говорю – это была дешёвейшая продукция, и стоила она, как говорится, копейки.

   В принципе, картина рыбного порта не отличалась особой живописностью. Но в ней было нечто притягателное, это точно. Видимо энергичная деловитость, царившая там почти всё время, вызывала в душе позитивные эмоции. Ещё бы! У причалов постоянно толклись различные суда, притянутые к берегу нитками причальных канатов и беременные всяческой рыбопродукцией. Над масляной водой мчались крикливые белые чайки, выискивая где бы своровать снулую рыбёшку или другой провиантец, а по берегу расхаживали вразвалку пронырливые вороны, озабоченные тем же самым. Похожие на железных журавлей краны тоже клевали своими великанскими носами из жерл трюмов, вытаскивая на свет божий не крохи объедков, как вороны и чайки, а солидные увесистые поддоны с наложенными на них коробами или огромные сетки, набитые грудами мучных мешков. На рейде же стояли другие пароходы, ожидая своей очереди, акваторию порта по-хозяйски рассекал маленький чёрный буксирчик с громким названием «Геркулес», а в некотором отдалении, у отдельного пирса на краю мола красовался четырёхмачтовый барк «Крузеншерн», бывший немецкий трофей и нынешняя гордость советсвкого флота. Красота! 

   Хотя любоваться портовыми видами нам было частенько недосуг. Мы как раз были теми повитухами, помогавшими разрешиться от бремени грузов пришвартованным у пристани судам. Иногда за смену нам приходилось перебрасывать руками с места на место по 30-35 тонн коробов. Работёнка была не пыльная, но требовала приличной физподготовки. Помню, после первого дня работы я не мог напиться воды и молока – жажда была такая, будто я пробежал марафонскую дистанцию. Потом всё пришло в норму, и я справлялся с нагрузкой легко и, главное, с немалым для себя удовольствием.

   Любо-дорого было поглядеть на бравых молодцов докеров в душе после смены, в их естественном, так сказать, природном виде. По своему телосложению многие из них напоминали борцов. Мускулистые руки, покатые плечи и широкие спины вкупе с хорошо развитыми ногами и поджарыми животами разительно отличались от неброской стати прочих работяг, в коллективах которых мне до того приходилось работать. Даже рыбачки с тралфлота были чуток пожиже, хотя и в морях работёнка была далеко не сахарная. У меня чудом сохранились стихи той поры, которые я, помню, сочинил в обеденном перерыве, записав их на клочке газеты химическим карандашом. Вот они, называется «Докерам!», стишочки конечно простенькие, но зато писанные от души и со знанием портарского нашего дела:


     Мы не нежные мужчины,
     Нам привычен чаек гам.
     Не имеем мы причины
     Быть в завидках к морякам.

     Докера – как сталевары,
     Нет у нас душевных ран.
     Наши все аксессуары:
     Роба, каска, кара, кран...

     Мы не хилы и не квёлы,
     Мы здоровы, как борцы.
     Мы ведь пашем, палы-ёлы!
     Мы в разгрузке молодцы.

     Наши мышцы как из стали:
     Спины, бицепсов бугры…
     Если ваши вялы стали,
     То в порту вы вне игры.

     Из твиндеков и из трюмов
     Груз мы лихо достаём,
     И на пирс чрез жерла люков
     Его тихо подаём.

     «Эй, полундра, майна, вира! –
     Ухман***** сверху нам орёт, – 
     Слушай голос командира!
     Будь внимателен, народ!»

     Портарям не до печали,
     Нашу норму мы добьём.
     Мы вагоны на причале
     Под завязочку набьём.

     Наконец, мы разгрузились,
     Каждый делом своим горд,
     И домой заторопились…
     Что ж, до завтра, рыбный порт!

   Что особо характерно для той поры, и даже весьма замечательно – а речь у нас идёт о конце 70-х годов отчалившего недавно в прошлое века – люди тогда охотно общались между собой и знаваться друг с дружкою не чурались. Атмосфера в большинстве бригад была здоровой: анекдоты, шутки, подколки, смех и даже несерьёзные ворчливые перебранки свидетельствовали о живой энергии, пронизывающей людские сознания и организмы и связывающей их в нечто большее, чем индивидуалисткая вымороченность нынешних обитателей асфальтовых джунглей, безуспешно ищущих радость и счастье в светящихся магических экранчиках, изобретённных для их заблудших душ не иначе как самим лысым чёртом.

   Докера уважали правильную крутость и ценили физическую и духовную силу, без которых невозможно было чувствовать себя полноценным человеком и мужиком. И это было хорошо. Даже отлично!

   Конечно я, с юношеских лет занимавшийся атлетическими видами спорта, отнюдь не затерялся в сплочённом коллективе плечистых портовых грузарей. Они быстро приняли меня за своего и смотрели сквозь пальцы на те молодеческие дурачества, на которые я и мой лепший друган Колька Арлаускас, литовец по национальности, были превесьма горазды. Мы с Коляном оказались родственными душами, почти одногодками. Мы часами в свободное время базарили с ним о всяческой ерунде: о кораблях, о девках, о море, о силачах прошлого, коим мы были, увы, не чета, и о самой высшей философии, до которой могли в тот момент дотянуться наши молодые и энергичные, но ещё не слишком зрелые умы.

   Силушку же богатырскую и Колян, и я любили просто фанатически. Мы оба позанимались на своём коротком веку штангой и борьбой, а кроме того мы знали кое-какой толк в благородном искусстве кулачного разудалого боя, да и в прочих игрищах задорных, удалых и бравых. Лишняя сила из нас обоих так и пёрла, часто совсем не туда, куда было надо. Пожалуй мы с Колькой были в числе первых по физической силе во всём порту, хотя я был типичным средневесом, важившим около 85 килограммов, а Колян был и повыше и потяжелее меня, что называется, был полутяжем.

   Дрались ли мы тогда? А как-же. Без драк тогда было невозможно, если ты вёл жизнь активную и лез для набора жизненного опыта в разные и всякие дыры. Мы с Коляном даже в перерывах работы часто сцеплялись меж собою почти не на шутку. Мы и боролись, и били друг друга руками и ногами, таким образом расходуя накопленные молодыми организмами калории шут его знает на что. Иногда поднимали тяжести: 250-килограммовые грузила для сеток, валявшиеся на причале поодаль от воды, переворачивали полутонные контейнера для бочек, чего другие делали впятером-вшестером, толкали одной рукой штангу, сделанную из металлических поплавков... Штангу я собственноручно взвесил на весах – в ней оказался ровно 81кг. Я её толкал правой и левой рукою достаточно легко, а Колька мог только правой, зато он был в состоянии взять её на бицепс пять-шесть раз, а я всего лишь три-четыре. Однажды, видимо в полнолуние, мы были чуток навеселе и разбуянились до того, что сломали две дюралевые дверные ручки. Колян закрылся в комнате и не пускал меня, а я ломал-ломал ручку с другой стороны и таки выломал её с корнем. После чего подобный же фокус проделал с другой комнатой и мой приятель. Дурогон это был конечно чистой воды, но уёму нам, как я уже упоминал, не было.

   Как-то раз Колян подрался с боцманом пришедшего из загранки транспортника. Намедни с этого судна выгружали на лебёдках импортную тачку. Поставили её на аппарель, это плоская такая металлическая доска порядочной ширины, и начали майнать груз за борт. Но рулила вроде как был слегка или не слегка выпимший, аппарель в результате этого перекосоёпилась, послышался дикий ор и ругня, после чего точила сделала овер-киль над причалом и грохнулась на бетон, а частично и на металлический причальный пал-битенг, торчащий подобно великанскому пальцу у самой причальной бетонной кромки.

   Конечно средство передвижения превратилось после этого казуса в хлам, и на судне начались конкретные разборки с драками и сумасшедшими криками на всю пристань. Хотя потом всё быстро стихло, видимо в разбор полётов вмешалось их руководство и загасило пожар вспыхнувших бурных чувств. А машину было жаль – она была хотя и подержанной, но стоила поболее нового «Жигуля».

   Ну а мы на этом «пароходе» на следующий день выгружали короба из трюма. Колян ухманил, то есть торчал возле люка, перевесившись через комингс, и дирижировал нашему бригадиру-крановщику, чтобы тот по запаре не шандарахнул поддон с грузом о переборку. Я же принимал рыбку у вагона и развозил её на каре по углам.

   Всё было чики-пуки, пока один матросик, спустившийся по трапу видимо в город, не сообщил нам взволнованно, что «там вашего ухмана щупать за кадык собираются!» Действительно, сверху опять послышались какие-то визги их лядова экипажа и вроде как бухтение нашего Коляна в придачу. Я моментально оставил все дела и побежал по трапу на палубу, а вместе со мной ещё один пацан из нашей бригады. Прибегаем, зырим – ёхайды! (выражение удивления латышей) – а таки нашего Колюху и в самом деле намереваются отмордовать! Худой, длинный и злой как чёрт боцман, по акценту явно с западной Украины, наседал на увальня Кольку с кулаками и пытался втаранить неслабо по его матюгальнику. Колька вначале лишь отбивался, и это ему неплохо удавалось, но когда всё-таки пропустил удар в скулу, не выдержал. Он махнул своей лапищей и отвесил плюху наглому боцманюге по щёчке его румяной. Мы часто отрабатывали этот ударец, он был резким и очень неожиданным. Бить кроме того нужно было «лодочкой», свернув ладошку так, как-будто ты желал бы зачерпнуть водицы, дабы её испить. В этом случае твёрдое основание ладони ловило челюсть противника, и тому в момент делалось не очень хорошо. Явно нехорошо сделалось после «лодочки» Коляна и боцману, он заметно подурнел на харю и вмиг сбросил обороты своего хамства. Ну а Колька, не будь дурак, взял и ткнул ему полурасслабленно кулачищем поддых. Но и этого ударчика хватило: боцман в момент завял, скрючился пополам и быстро присел отдохнуть в канатную бухту, валявшуююся неподалёку. Сразу было видно, что с дыханием у него возникли проблемы, ибо Колян конкретно пробил ему пресс. 

   В ту же минуту на помощь своему боцманюге кинулась парочка хлопцев, судя по говору, его землячков, которых оперативно перехватили уже я и второй пацан. Причём мы их не били, а лишь крепко держали, увещевая неуравновешенных рыбачков кроткими словесами о вреде всяких драк и о пользе воздержания от оных. Картину бытия ярко доживописал наш бригадир, кубарем скатившийся с крана и усладивший наши уши такими изящными выражениями, каковых наверное не слыхивали и прежние, не то что нынешние боцмана и мариманы.

   Коляна бригадир тут же разжаловал из ухманов и послал его на дно жизни в трюм кидать короба, а нас с коллегой отослал по всем известному адресу, а заодно пахать далее на рампу. Колян потом рассказывал, что этот боцманюга бегал там как угорелый и ругался некультурно на всех подряд, пока Коляну это не надоело, и он вежливо попросил сквернословца не ругаться. Ну, тот на него и взъелся... Хотя зря он это сделал, ей-богу зря! Хэ!

   Сила удара у Коляна была конкретно не маленькой. И дело было в том, что он всю дорогу как сумасшедший колотил кулачищами по всяким твёрдым предметам, какие ему только ни попадались. А особенно он любил бить костяшками кулака по гудящей от этого обращения гладкой бетонной стенке. Это он наверное каратэкам всяким там подражал. И настойчиво рекомендовал такое занятие и мне. Я тоже попробовал и не пожалел – кулаки от набивки становились постепенно твёрдыми, и удар делался явно сильнее. Колька объяснял мне, что кости от ударного воздействия со временем спрессовываются и становятся очень прочными. Даже расслабленного удара тогда вполне хватало, чтобы посадить какого-либо наглеца на задницу. И то верно – представьте, что у вас вместо хлипких косточек в руку вставлена железная арматура. Тут уж даже размахиваться нет нужды – ткнул и готово!

   Ну а каратэ тогда было в большущем фаворе. Как-то раз к нам в клуб нагрянула их каратэшная секция в белых кимоно. Среди пацанов были две девушки крепкого вида, они буквально поразили нас, с какой невиданной лёгкостью им удавалось расшвыривать своих партнёров, изображавших из себя нехороших личностей, пытавшихся забижать слабый пол. После чего сами оказывались на полу в жалких позах. Такое зрелище реально вдохновляло. Мы же не знали тогда, что ореол каратэк слегка эдак был завышен и не совсем соответствовал реальному положению дел. Позже я много с ними спарринговал и такой самозабвенной уважухи они у меня уже не вызывали.

   Хотя как сказать... Легенды о них ходили и впрямь. Мой хороший знакомый с соседнего судоремонтного рассказывал об одном таком фанате-каратисте. Он жил там же, в посёлке Вецмилгравис, и однажды у дома культуры «Зиемельблазма» (Северное сияние) положил на траву и асфальт целую толпу человек в десять или даже в двенадцать. Я даже один раз видел этого крутняка: выше среднего роста, плотный, длинноволосый с косичкой мужик в плавках делал на островке напротив пролива Милгравис замысловатые ката, при этом дыша до того грозно, хрипло и шумно, что пугал этим копошащихся возле кромки воды малышей. Да, движения руками и ногами у этого мэна были отточенными. Да и вид у него был самоотрешённый и внушающий. Такой вполне мог и дюжину положить, чего там...

   Только мы на танцах и взморье дрались свосем не по-каратэшному. Мы дрались просто, по-нашему, по-рабоче-крестьянски. Мне довелось по-настоящему подраться один на один раз семь-восемь, и один раз поучаствовать в массовой драке. Массовая драка была неинтересной и неэффектной, она быстро закончилась вмешательством в оную товарищей ментов и разбеганием дерущихся кто куда, а зато поединки были гораздо памятней. Обычно они кончались очень быстро: не надо ведь много умения долбануть по жвалам неопытного наглеца, часто при этом поддатого и оттого вяловатого.

   Хотя однажды мне попался настоящий боец, этакий статный парнище, «хулиган с зелёными глазами», как пела позже певица Аллегрова. Мы махались с ним довольно долго. Оказалось, что мой противник был весьма наторевшим в махалове, и не просто в махалове, а именно в боксе. Боксировал он технично и грамотно, я даже вспомнил своего кореша армейского, Сяву Рябых, который имел в своих кумирах такого славного бойца как Джо Фрезер, и не прыгал и скакал по рингу или по полу, как Мухаммед Али, а извивался этаким мангустом, то и дело неожиданно выбрасывая жала своих кулаков в морду друга. Против такой ловкой и гибкой манеры боксировать единственное оружие – это как раз чёткая работа ног и боксирование на дистанции, что было уже моей сильной стороной.

   Короче, мы провели там с этим хулиганом наверное целый трёхминутный раунд, и никому из нас так и не удалось, что называется, приложиться к личику супостата. Ему это видимо надоело, и он забубенил мне в причинное место с ноги.
Однако ему не подфартило: я успел его ногу перехватить и ненежно посадить его на то местечко, которым он пользовался сидя на горшке. Я, конечное дело, его тут же оседлал, вовсю крутя ручонки его шаловливые своими докерскими загребалами. А после выкриков поверженного «Всё, всё, хорош, хорош!», что означало выражение капитуляции, я отпустил его к такой бабушке, или к дедушке, и его матёрное бурчание означало уже не желание именно это сделать со мною, о чём он бурчал, а как раз наоборот – убраться оттуда по указанному мною адресу. Что он неторопясь и сохраняя остатки надменности и сделал.

   Не охота выставлять себя этаким супергромилой, не знающим поражений и неудач. Это не так, я тоже случалось отгребал нехило. Один раз мне сзади грохнули по кумполу и вчистую вырубили. Хорошо ещё что ногами не стали добивать, это тогда было как-то не принято, не то что ныне, когда гады-эмэмэшники развели в себе и в публике такое неблагородное зверство, что глядеть на это противно. Ну а в другой раз я наловил харей плюх от двух братанов, и я тогда был виноват, потому что вёл себя неправильно и нагло. По пьянке, конешное дело, не по трезвянке же.

   Это и пошло мне впрок и стало впредь строгим уроком: пить надо, если пьёшь, то строго в меру. Я вовремя вспомнил своего деда по отцу, Никодима Макарьевича, а для меня просто деда Никашу, он был из староверов, очень верующим и совсем не пил. Ни капли... Помню, он меня поучал баском таким рокочущим: «Ня пей, Валерка, ету пагубу. Ета чистая беда для русскава чалавека. Христос ведь водку ня пил, ён вино папивал, а у нас винаград ня родить, значит и вина пить нам ня след». Логично? Логично. Вот он и не употреблял «ету пагубу». И я тоже постепенно привёл потребление горячительного в очень строгие мерки, на грани пития и не пития. И попадать впросак после этого действа враз завязал. Как говорится, которые не пьют – тех и не бьют. А то!

   Тут к месту вспомнить одного нашего работягу, который был тише воды и ниже травы, когда ходил сухеньким, и грозой всех подряд, когда накатывал. Звали его Ваней Бабичем, по кличке Лом, он был харьковчанин. Здоровенный такой бугай ростом в шесть футов, как какой-нибудь герой Джека Лондона, с по-настоящему бычьей шеей, бочкообразной грудищей и истинно пудовыми корявыми ручными манипуляторами. Мы как-то раз измерили ему шар-бицепс, и он оказался в напряжённом состоянии аж 43 сантиметра. А это ведь много, даже очень много для неспортсмена. Ваня же никаким спортом отродясь не занимался – просто был здоровым от рождения.

   Лом проживал в комнате ещё с тремя пацанами. Так вот – он их конкретно зашугал. Когда трезвый, то ещё ничего, молчит себе, покуривает и газетку почитывает. Но стоило ему выпить хотя бы стакаху водяры – всё, пиши пропало! Ваня становился совершенно несносным: громко орал, сквернословил и вовсю занимался рукоприкладством, в основном не колотя своих сожителей, хотя и это иногда бывало, а толкая их, валяя и шпыняя по-всякому. Те и разбегались кто куда, лишь бы не попадаться этому психопату в поле зрения его залитых жоревом окуляров. Ванёк тогда от скуки выходил на простор корридора и его окрестностей и без стеснения приставал к другим обитателям общаги. Приставал не ко всем, выборочно, выбирая самых тихих, слабых и безответных. Вот такой он был человек!

   Но однажды его крепко проучили. К ним подселился вместо выбывшего один новый паренёк, он был откуда-то то ли из Белоруссии, то ли из России, с глубинки. Как оказалось позже, хороший боксёр-легковес, хотя он этим никому не хвастался. Скромняга в-общем.

   И вот этот паренёк – его звали, кажется, Серёга – мылся однажды вечерком в общей душевой комнате, с ним ещё кое-кто был, а тут к ним вваливает озверевший от отсутствия жертв Ваня Лом. Быстро оценив обстановку поросячьими своими глазёнками, Ванёк подвалил именно к Серёге и ладонью несколько раз шлёпнул его по голой спине. А ладонь-то у него как лопата, больно же, ёж его в корень! Серёга тоже малость озлился и сказал ему что-то вроде «Отвали, а!», что подействовало на агрессора подобно показу красной тряпки разъяренному бычаре. «Что-о?!! Кто отвали?!! Я что ли?!!» – не своим голосом взревел Лом, после чего подскочил к Серёге, схватил его лапищей за горло и, шмякнув парня башкой об стену, буквально вознёс его вверх над собою. Одной рукой, представляете?! Силища в нём просто бурлила, и силища, надо заметить, дурная.

   Полузадушенный Серёга захрипел, а потом в отчаяньи огрел хама коленом по мудабейцалам. Лом принуждён был ойкнуть, отпустить врага и малость согнуться. Ну тогда Серёга ему и выписал серию из пяти-шести ударчиков по наглой харе! Лом шмякнулся на задницу и очутился под умывальниками, осоловело глядя на бывшую жертву стеклянным взором. Он вмиг затих, кое-как поднялся на ноги и тихенько-тихенько убрался оттуда восвояси. Будете смеяться или даже ржать, но это послужило ему уроком: он месяца два вообще не пил и практически ни с кем не разговаривал, а потом получил тяжёлую травму на производстве и уехал к себе на родину. Так что и такие случаи у нас бывали занимательные.

   Но, естественно, главным нашим занятием были вовсе не драки и всякое дурогонное молодечество, а увлекательная охота на местных девок. Благо их там было что называется пруд пруди, и они в своём большинстве были явно не тяжеловатого поведения, хотя и не проститутками конечно. Проститутки это отдельная графа, их было немало, но они как правило охотились на иностранцев, и в кафе «Луна» в центре Риги их место находилось сразу же у входа на втором этаже. С нами они чурались якшаться, а мы к ним тем более не пылали страстными чуйствами. 

   Секс в СССР вообще-то был, и он не просто в нём был, но даже местами процветал. В тогдашней Риге и её окрестностях процветал точно. Там было полно общаг женских, и универских с институтскими, и просто фабрично-заводских. Молодой женский пол томился в этих домах приюта в пламени юной нерастраченной энергии, и парни с таким же запасом этой загадочной весёлой энергии отвечали им искренне и пылко. Ну, или неискренне, но тоже в основном пылко. Причём многие тогдашние романы кончались логически очень правильно – разгульными и весёлыми свадьбами. Но если и не кончались, то это тоже было неплохо, ведь молодёжи свойственны непостоянство и любовь к поискам чего-то нового и лучшего, чем ты имеешь здесь и сейчас.
Наша портовая общага находилась тогда в гостинице «Атлантияс», на последнем пятом этаже недавно построенного здания в стиле «советский эрзац-модерн». Напротив нас через улицу громоздилась блочная неприглядная новостройка с конторой «Реффлота», а чуть подалее выглядывала из-за угла и контора тралфлотовская, куда мы часто ходили столоваться. Кормили там очень хорошо, дёшево и сытно, как впрочем и у нас в портовой столовой, но разнообразие поварской стряпни есть дело весьма поощряемое и стоящее, не правда ли? 

   Прямо же под нами были гостиничные номера, в которых постояльцы, в том числе и морские девахи, перманентно менялись. В хорошую погоду мы переговаривались с ними через окна и даже не один раз ездили в Вецаки на пляж, где играли в волейбол и в более интересную игру под названием «бабслей», и это совсем не то что санки на лезвиях, это гораздо лучше любых санок и лыж, уверяю вас.

   Однажды в разгар лета я и ребята с нашей комнаты договорились с парочкой реффлотовских девах позагорать на пляжУ. Помню, они обе были с Украины, симпатичные такие, и одну из них звали Галей, это точно. Вот эта самая Галя нам под пивко и порассказала, что у них с подругой произошёл жутко неприятный случай. Она поздно вечером шла с корабля в гостиницу, и на неё рядом с кладбищем напал какой-то громила. Между портом и центром посёлка располагалось старое кладбище, и чтобы попасть домой, мы после смены метров триста шагали рядом с высоким проволочным забором, ограждавшим место упокоения от весьма не тихой и пропахшей выхлопными газами улицы Атлантияс. Я частенько шёл домой как раз через кладбище, там рядом с кольцом второго автобуса был чёрный вход, и параллельно улице к главному входу вела хорошо утоптаннная земляная дорожка.

   Согласитесь, гораздо приятней дышать свежим воздухом, чем гарью от выхлопов автомобилей, и слушать пение птичек, нежели грохот грузовиков и гудение автобусов. Кладбище почти всегда было безлюдным, лишь иногда кое-где виднелась парочка заботливых старушек, пришедших в эту обитель тишины мысленно пообщаться с ушедшими в иномирье родными.

   Ну а этой бедной украиночке в тот поздний вечер очень не повезло. Со слов Галины, таинственный громила сгрёб её в охапку, сдавил в своих объятиях так, что та и пикнуть не могла, и быстро уволок свою жертву вглубь кладбища, где бросил её наземь, придавил сверху своей внушительной тушей и начал избивать стройную слабую девушку кулаками. Бил он её долго, пока она не потеряла сознание, а потом взял и изнасиловал. Очнувшаяся через какое-то время жертва насилия, кое-как добралась до номера и вызвала скорую. Но она умолчала об изнасиловании, потому что ей было очень стыдно. Стыдно и страшно. По её словам, чудовище не разговаривало, а изрыгало из себя несвязные рычания, у него якобы горели в темноте глаза, а сам он пах могилой, землёй и прелыми листьями. «Ага – монстр из склепа! – попробовал пошутить я. Но Галя меня осекла, сказав что деваха была смертельно напугана. Заявление в милицию она писать отказалась, сказав что неудачно «упала», а нечуткие менты это дело с радостью присыпали чиновничьей трухой под названием «футбольная туфта» и никого конечно же разыскивать не стали. Едва подлечившись, жертва «монстра из склепа» оперативно проверилась по линии богини Венеры, уволилась с базы и уехала в свой Киев или ещё куда подальше. Насильник же остался гулять на свободе.

   Я тут же вспомнил случай с одним нашим докером, по имени Костя Рыбин, а по прозванию Рыбкин. Это был длинный, худой, сильный и жилистый парниша, очень любивший поддать. Он как-то рассказал нам такой случай. Приехал, он, дескать, однажды из города вечерком и по пьяне проехал остановку у гостиницы. Выйдя на кольце, он почувствовал себя неважно, кроме того было очень тепло и даже душновато. Рыбкин порешил завернуть на кладбище и прикорнуть там на травке часок-другой, а потом уже и шкутыльгать себе в общагу.

   Спал он довольно долго, уже смеркалось, когда Рыбкин почувствовал на своём худом теле явственную боль от удара палкой. Разлепив буркалы, он узрел высящегося над ним незнакомца очень странной наружности. По его словам, этот тип был под метр девяносто ростом, плотный и одетый во что-то типа рабочего халата. Харя у него была какая-то ужасная, свирепая и жуткая, а в руках он держал палку, похожую на древко от метлы. Не успел бедняга Рыбкин опомниться, как на него посыпался град ударов по чём попало, сопровождаемый нечленораздельными звуками, издаваемыми в ярости этим субъектом. «Дворник наверное!» – мелькнуло в мозгах избиваемого, пока ему не шандарахнули по башке так, что искры из глаз брызнули. Рыбкин был парнем не робкого и не хилого десятка, он попытался подняться на ноги и оказать сопротивление «дворнику», но тот внезапно отбросил палку к чертям и принялся вовсю орудовать своими кулаками-кувалдами. После второго-третьего удара Рыбкин покатился на землю, затем как можно быстрее вскочил и, пригнувшись, метнулся к забору. «Дворник» с рявканьями и каким-то странным сопением гнался за ним, только кустики трещали. Не помня себя, Костик перемахнул через забор и, выскочив на освещённую улицу, понёсся что было прыти к общаге. Однако загадочный злобный тип его не преследовал. У Костяна все бока и руки оказались в синяках от ударов палкой, добро ещё что голова целой оказалась, а то бы хана ему там была. 

   Короче, этот случай как-то логически состыковывался со случаем изнасилованной «гастарбайтерши» из Украины, было от чего почесать репу уже и нам. Во всяком случае, я высказал такое соображение, что в округе орудует опасный психически больной маньяк, и надо бы оповестить об этот соответствующие право охраняющие органы. Но кто будет их оповещать? Не мы же... Наше дело в сиём случае была сторона, мы от этого громилы не пострадали, а Рыбкин был такой фрукт, который с милицией старался жить как можно перпендикулярнее.

   Ладно. Прошло ещё какое-то время. Наступила ранняя и тёплая пока ещё осень. Помню, погодка тогда стояла на диво спокойная, и в такт ей снизу неслись звуки песни Аллы Пугачёвой про лето. «Лето, ах, лето, лето звонкое, громче пой!» – лились слова нашей суперпевицы из открытого окошка четвёртого этажа под нами, вкупе с голосами девушек и характерным дымком от сигарет «Кэмел». Я перегнулся вниз, поздоровался, слово за слово, оказалось что мы уже знакомы, и Света, так звали мою знакомую, через какое-то время поведала, что её подругу изнасиловал прошедшей ночью какой-то маньяк, и причём сделал это, гад, не где-нибудь, а на кладбище. 

   «Он её избил?» – с интересом спросил я. «Ещё как избил! – взволнованно ответила Светка. – Она сейчас в больнице, глаза разлепить не в состоянии, я только что от неё, она плачет и трясётся от страха, говорит, что на неё напал какой-то оборотень в человеческом обличье. Была милиция, и записала её показания, наверное его уже ищут, паразита...»

   Однако дни шли за днями, пришёл холодный промозглый октябрь, а никакого маньяка так вроде и не нашли.

   И тут вдруг случилось убийство!

   Убитым оказался морячок, молодой парень, поддатый, приехавший видимо на автобусе из города. Его сильно избитое тело нашли опять же на территории кладбища, недалеко от главного входа. По всему было видать, что он был ещё и ограблен, поскольку морячки его парохода только что получили деньги за рейс, и он якобы собирался с деньгами ехать на родину. Но карманы убитого, по слухам, оказались пустыми. Тут уж менты взялись за работу очень энергично. Опера даже нас опрашивали, ходили по общаге и приставали ко всем подряд. Правда, ничего путного никто расказать им не мог, просто убийство произошло навроде как поздно вечером, а в такое время шариться по кладбищу будет только конченный сумасшедший. Хотя главной версией, как все говорили, была та, что парня убил кто-то из их тралфлотовской шараги, тот, кто знал о деньгах.

   Таким образом прошёл ещё месячишко, и даже месячишко с гаком. Стало совсем хмуро-осенне. Помню тогда мы работали во вторую смену почти до одиннадцати вечера. Мы выгружали рыбную муку, и я решил как следует помыться перед выходными, поэтому приотстал от нашей компании и вышел с проходной около полуночи. Погодка была сквернее скверного: дул сильный, порывистый и пронизывающий насквозь ветер, и то шёл, то нет мелкий холодный дождь, бивший косыми неприятными струями прямо в лицо. Я поднял воротник куртки, добрёл до улицы и... решил дойти до общаги по кладбищу, поскольку дорога уже с неделю как была сплошь перерыта, и месить ногами глину мне было неохота.

   Что ж, по кладбищу, так по кладбищу! Я свернул в калитку слева, прошёл немного вперёд, повернул затем направо и двинулся не спеша по ровной дорожке, то освещаемый выглядывающей из-за рваных туч полной луной, то буквально на автопилоте в полнейшей ночной темноте. 

   Пройдя таким образом метров тридцать, я невольно обратил внимание на какой-то тёмный силуэт возле толстой осины, стоящей впереди вдоль дорожки. Как раз в это время луна выскочила на короткое время из плена окружавших её туч, и я увидел место перед собой довольно отчётливо. «Определённо это похоже на человека, – мелькнула у меня опасливая мысль. – А вдруг это маньяк? Ну? Монстр из склепа?!»

   Я коротко и нервно рассмеялся. И вдруг силуэт качнулся! Да-да, я это видел совершенно ясно – нечто за осиной слегка пошевелилось. 

   Непроизвольно я громко и зло выругался. Тучи в этот момент стали закрывать луну, через несколько секунд стало темно как у негра за пазухой, и я вдруг явственно услышал удаляющиеся по направлению к забору шаги.

   «Вот же чертовщина! – внутренне возмутился я. – А вдруг и впрямь это тот чеканутый, который Рыбкина отметелил? Во будет делов, коли он на меня набросится!»

   Я гораздо быстрее, хотя и не бегом пошёл по дороге, то и дело оглядываясь назад и зорко всматриваясь в темноту позади меня. Нет, никого... А может быть мне всё это показалось, мало ли чего с перепугу не померещится? До выхода оставалось уже совсем рукой подать, метров пятьдесят может быть, не более, и тут я решил оглянуться в последний разок. И что я там увидел! О-о!
Луна опять выскочила из облаков, осветив всё призрачным неровным светом, а по дорожке, подняв над головой увесистую палку, вприпрыжку, как это делают дети в дошкольном возрасте, нёсся по направлению ко мне некий мужик высокого роста в развевающемся на ветру плаще. Подбежав поближе, он издал какой-то звук, ничего общего не имеющий с членораздельной речью, и оскалив пасть кинулся на меня. Его рожа была воистину страшной, длинные волосы развевались по сторонам, а вокруг носа и глаз отчётливо виднелись похожие на шрамы морщины. Жуть короче полная! Монстр из склепа!

   Однако так легко подставляться под палочные удары я был не дурак. К моему счастью тип психики у меня оказался норадреналиновый, то есть в критические минуты я не паникую, а наоборот преисполняюсь холодной и горячей ярью. Я почувствовал как сердце колотнулось у меня в груди, мышцы сжались пружиной, и я тоже чуток взревел, ожидая неизбежное.

   Когда монстр был в пределах десяти-двенадцати метров от меня, опять вдруг сделалось темновато. Бежать прочь у меня даже и мысли не было, наоборот, я кинулся гаду навстречу, прямо перед ним резко согнулся и бомбой бросился ему в ноги. Я намеревался схватить чеканутого за бёдра и перекинуть через себя, однако в темноте чуток промахнулся, и правой рукой попал ему под пах, а левой соответсвенно ухватился за правую его ножищу. И сделал что-то вроде мельницы, коряво перевалив нападавшего поперёк себя через спину. При этом конец его дубинки возле рукоятки больно воткнулся мне в поясницу. Хорошо ещё что не по почкам, а то я бы там лёг. 

   Зверь в плаще издал звук удивления и брякнулся на дорожку. Но и я упал по инерции тоже. Ого, мелькнула у меня мысль – громила был по-настоящему тяжеленным, явно больше центнера весом, этакий право слово тяжеловес.
Тем временем стало ещё темнее. Я быстро вскочил на ноги и приготовился к борьбе не на жизнь, а на смерть. Я вдруг понял что этот парнище совсем не шутит, и он не вышел на кладбище погулять с собачкой, а всерьёз желал меня тут уконтрапопить. И действительно, он тоже споро вскочил на ноги и решительно двинулся на меня тёмной угрожающей массой. Палки в руках у него уже не было, видимо он её потерял при падении, но выставленные вперёд ручищи не оставляли никакого сомнения в его непреклонной решимости меня удушить или порвать на портянки.

   И тут-то во мне настоящая ярь и взорвалась! Как-то мгновенно у меня пронеслось в голове всё, связанное с этим чудовищем: я вспомнил изнасилованных им девчонок, вспомнил Рыбкина и того убитого морячка, и нечто древне-звериное проснулось в моём существе, что-то такое, что я не испытывал ни разу ни до, ни после. И когда монстр приблизился ко мне на расстояние удара, я мгновенно нанёс ему прямой левой по харе – джеб он называется, останавливающий удар – и понял что попал. Монстр остановился в некотором замешательстве, а я заревел таким жутким голосом, какового услышать от себя совсем не ожидал. Так наверное ревут львы, тигры или барсы во время смертельных своих поединков. 

   Подскочив к гаду, я с остервенением провёл серию ударов ему по корпусу, один из которых попал очень точно, враг быстро согнулся и засипел. Тогда я засобочил ему апперкотом справа по челюсти, норовя попасть в нижнюю челюсть, чтобы на месте его вырубить. И я бы его обязательно вырубил, но в темноте промахнулся и вместо нижней сокрушил ему верхнюю челюсть. В тот же миг я услышал его придушенный, но какой-то жалкий рёв, хруст выбиваемых зубов и почувствовал острую боль в сжатом кулаке. Очевидно мой кулак напоролся впотьмах на его оскаленную пасть, и его зубы пробили мне кожу и мясо на пальцах возле ладонных суставов почти до кости.

   Я тоже непроизвольно взгорланил от боли и схватился за пораненную руку. В полной темноте я услышал как неизвестный удаляется от меня в сторону забора. Некоторое время спустя я услышал, как он грузно спрыгнул с той стороны на улицу и видимо побежал назад по направлению к железной дороге. Опомнившись, я тоже проделал то же самое: цепляясь за кусты и натыкаясь на надгробники, я добежал кое-как до забора, насколько мог быстро перелез через него и посмотрел назад.

   К моему удивлению, громила был уже довольно далеко, для своих немалых габаритов он оказался необычайно резвым в беге. Поэтому преследовать гада я не стал, а поспешил к себе на базу, где у вахтёрши попросил бинтов и йода и немедля занялся своей вавой. Действително, рана оказалась порядочной, два ударных пальца были сильно рассечены и потом весьма долго у меня заживали, то и дело гноясь. Видимо у чёртового монстра «из склепа» слюна была ядовитой, как у комодского варана. Но всё, слава богу, обошлось. Мой сильный молодой организм переборол гадскую заразу.

   На следующее утро, в субботу, я спозаранку смотался на кладбище, чтобы разыскать оброненную врагом палку. К моему удивлению я её там не нашёл, даже в мусорниках. Я внимательно рассмотрел следы на влажной после дождя земле и без труда обнаружил отпечатки чоботов этого загадочного психа. Следы были огромными, никак не меньше 47 размера, и вообще он был очень крупным и плотным. Но тёплым! Я хорошо помнил, когда щупал его за вымя, что под моею рукою была не хладная плоть мертвеца, восставшего из могилы творить зло, а нечто гораздо более высокой температуры, так что выродок был определённо живёхоньким, и в деле мистичсекой версии его происхождения можно было поставить жирную и окончательную точку.

   Я разыскал участкового и попытался ему рассказать о случившемся. Круглолицый немолодой страж порядка по фамилии Васильчук участливо кивал головою, что-то записал в своём блокноте, но никакого объяснения или заяваления от меня не взял, сказав что обязательно доложит об этом деле своему высокому начальству. Однако что-то мне опять же интуитивно подсказало, что заниматься этой хренью ему до чёртиков неохота, и скорее всего моя история осталась известной в узком кругу моих приятелей и родичей. Многие из которых тоже мне, естественно, не поверили и лишь снисходительно качали головами, когда я демонстрировал им заживающие шрамы на своиз пальцах.

   Однако монстр после этого случая как пропал. Я проработал в порту ещё достаточно долго, но ничего подобного на кладбище и в его окрестностях больше не случалось. Видимо, этот псих ушёл на глубокое дно или переменил место своей грабительской дислокации. Кто знает? Но факт остаётся фактом – он исчез и более в посёлке Вецмилгравис не появлялся. И то добре, верно? Не на того, он, паразит, тогда напоролся. Ему меня наверное сам бог послал. А чо – бывает...


*БМРТ – большой морозильный рыболовный траулер
** «Суператлантик» – большой морской траулер производства ГДР
***СРТ – средний рыболовный траулер
****Твиндек – межпалубное пространство, предназначенное для грузов, находится выше трюма.
*****Ухман – палубный регулировщик для выгрузки грузов из трюмов (жарг.)