Мой брат САША!

Мой  брат  Саша!
 ( В. Исаков)
     Звонок  «мобильного»  прозвенел  неожиданно и,  как  всегда  приходящий  сигнал  на  «аппарат»  от чужих  людей  заставлял  его  трещать  именно в  неурочное  время: сейчас  я  перепрыгивал  через лужи  под  дождем.   Зонт  храбро красовался   перед другими  цветными  куцыми  сотоварищами - зонтиками прохожих в  полете  над  лужей  своим громадным  чёрным куполом  в  моей левой  руке.  Правая  ладонь   машинально  скользнула  в боковой  карман за  верещащим  на всю улицу  телефоном.  Мой  преданный  мобильник  всегда   звонил  весело,  когда  я находился  в  Питере, а тут  тревожный  сигнал  скорбью  шел из его  пластикового нутра. Странно,  он даже  сбил меня  с  темпа  прыжков   через   лужу  глядящую на меня с  одобрением:  перепрыгнул  её.   Я  остановился на  краю  черной поверхности  второй  лужи  и,  по всей  видимости,  глубокой.   Глянцевая темная  поверхность  воды от нетерпения  расстроилась:  так  хотела  обнять  мою  обувь и поцеловать её.  Успел  разглядеть   на  мертвом  слегка с синевой  полосе  света  от  гордо  задравшего  голову  уличного  фонаря  забытый  ветром  желтый  кленовый  лист.  От былого веселья  звонка  не  осталось  и духа.  Он увял  в  одно мгновение, как  цветы сирени  в моем дворе   24  июня: ранним  утром  выпал  снег и лег  на них  ровным слоем.  Мой  дом крайний   Север: и поэтому  у нас с  погодой  всякое  может быть.   Сердце  от произнесенного   неприятным  казенным  голосом  известия,   внезапно стало  работать  не в такт.   Даже  успел  удивиться   беспорядочной  частоте  ударов  его  бешеного  галопа.  Застыв  мертвым   прямоугольником в  руке  от  страшных  слов, мой  друг  мобильник  сник.   А  я   приткнулся  к стене дома, зонт  выпал и пьяным  бомжом  валялся, перекатываясь  из стороны в  сторону   под    руками   ветра  рядом  в  бессилии  на  засыпающей  перед  зимой  земле,  выкинув бамбуковую    трость рукояткой  вверх.  Слегка стал   оседать  медленно  вниз  всей  спиной  по  стене  от  сказанного  по телефону,  цепляя,   царапая  ногтями  ищущей  опоры  рукой  по   меловой   штукатурке. 
  Обнаружил себя   сидящим  рядом  с  лужей   на корточках: не мог  пошевелиться.  Одна  добрая  душа -  бабушка, проходящая  мимо  меня,  остановилась.   Порылась  в  покрытой   сетью  трещинок  от  времени  по  всей поверхности, когда – то глянцевой  черной  сумки.  Старалась  быстро  подойти   ко мне  с зажатой  белой  таблеткой  в пальцах  протянула  руку  «от сердца»: «Возьми касатик   таблеточку  под  язык,  отпустит!». 
 А  дождь  с милой  издёвкой  над моей  чёрной  с  большими полями  шляпой припустил ещё  пуще, заливая  полы   пижонского головного  убора  «Аля Тегеран 1943 года»  мерзкими  ледяными  тягучими  каплями.  
Женщина сочувственно подняла  к  моему удивлению  зонт  с  ещё  зеленой травы,  и удерживала  его громадную чёрную  душу  купола над  шляпой. 
Сочувственно   спросила: « Отпустило?»…  А  потом   спохватившись: « Что  случилось,  милок, что  сказали  -  то, а?».  Я  все  держал   телефон  в  мокрой от  сползающих  капель, они  медленно  набухали, а потом  тяжело падали   с  ладони на  землю.   Чуть  спокойней,  не  желаю  смириться  с чудовищным   известием, ответил: «Умер  Саша,  мой  друг! Вот  несколько  часов  назад  только  разговаривали, и я  его ждал здесь в  Питере».   Потом  через  силу  произнес,  слова.  Они   отдались  ноющей болью, словно кто – то  беспощадный   ковырялся  металлической  спицей  в левой  руке: «Завтра  должен  был  его встречать в  Пулково: даже  стол  в нашем  ресторанчике любимом заказал!  Он тут  недалеко в  двух  шагах».   
Бабушка  участливо  покачала  головой в   старомодном простеньком сером  повязанном платочке, как  на  картинках  про крестьян.   И  опять почему – то  сострадательным  болезненным  шепотом  задала  вопрос: «От  чего умер  сердешный – то твой?!».   Я  подумал,  а какая  разница   мне и ему,  от чего  он умер!  Нет  его  уже, моего   настоящего  друга.   
Память  угодливо  кинула  охапку  отрывочных воспоминаний.  Когда  - то совсем давным – давно  там  далеко    на    чужбине  в  стране   гор  Саня, рискуя  собой,  тащил  в  испепеляющей   жаре   меня   под   «огнём»   «духов»  на  своих  громадных  плечах.  Я почти  не помнил ничего   от режущей боли в спине. А  боль   со спины скользким  удавом  проникла  в  грудную клетку, и  зажала   сердце  стальными  челюстями,  да так, что света  белого не видел. Чуть  не  выл.  Открывал глаза на мгновение  и   видел  лишь  камни  под  каблуками  подошв   берц  Сашки.  Меня   мутило,  я,  будто   плыл  на  палубе     большого  корабля  в шторм, хотел  об этом  сказать, но вместо  голоса  вырвался  булькающий  стон  с  солоноватым  вкусом  крови.  Выхаркнул  кровь  на камни, ярко красная  слюна  оставила  свой  след  на Сашиной  полевке и  потянулась  тонкой  паутинкой  за нами, и   я  вновь     ушел  в  без сознание.  А  он   нес  меня по камням,  сбивая  носы   ботинок.  Тащил   меня в  сто десять  килограмм  «борова»  или « летающего   слоника», как меня  называли  друзья.
  Помню, как  кричал мне: « Не спи, Володя,  только  не спи, открой   глаза!»  и бежал,  неся  меня  на  своих  громадных в  сажень  плечах  ценным   фарфоровым  грузом, будто  пушинку.  Визг  рикошета  пуль о  камни  резал  слух  своим  синичным  пронизывающим свистом « Фьють - фьють!»
     Дождь  сейчас   стучал   по спине  плаща крупными  нудными каплями  и по  луже  мелкими  дождевыми «взрывчиками».  Попробовал  встать. 
Первый  раз в жизни  расстроился,  и первый  раз, пройдя  через  все беды, за  это  они покрасили   мою  шевелюру  седым  цветом  незаметно и  неслышно  мягкой   кисточкой.  Хотел, но   не смог  подняться с  колен.  Приказал  себе  и, собрав  волю  в  кулак,  улыбку  в уголки  губ, глядя  на гладь  лужи,  закусил   губу  до крови  с трудом,  но  стал  подниматься.  Ноги в первый  раз  подвели: подкашивались  слегка.  
Принял  вертикальное  положение, притулившись  к стенке   спиной, помогая  удержаться себя  локтем  о  какой – то там выступ.  
Женщина   сочувственно отдала  улыбающийся  рукоятку  зонта   и  ласково погладила  сухощавой   ладошкой   по  рукаву  плаща.   Повернулась, медленно  не торопясь   пошла.  Засеменила   черными  дешевыми  туфельками - тапками  на плоской  подошве  по  мокрому  асфальту   по своим  делам, обходя  лужи,  бормоча  что – то под  нос. Услышал,  как она  старческим  надтреснутым   шепотом   читала молитвы. Попробовал сказать: «Спасибо!».  Не  получилось,  кончик  языка онемел.  Гладил  поверх  рубашки   грудину и,  просил  мысленно  сердце  успокоиться.  Оно,  через   свой  бешеный  галоп  услышала  мою просьбу  и  с  промедлением, правда,  решило меня  отпустить, уняв  свой  изнуряющий  бег.  
 Нет Сашки в  живых.  Нет  на  этой  земле  одного  из   самых  лучших  весельчаков  и балагуров.  
Метрдотель  нашего  любимого  ресторанчика  вопросительно  посмотрел на  меня  при  входе  в  зал:  выглядывая за моей  спиной  Сашу.  Хозяин  сегодняшнего  вечернего  зала  в   подсвеченном  слегка  приглушенным  светом   был  наблюдательным  и  мудрым.    Величаво  с  уважением   проводил  меня  за  наш постоянный  с Сашкой  дальний  столик.   За  соседним, что справа, сидели   молодые  крепкие  поджарые  ребятки и  вкушали  водку под   пышущее  паром  мясо из  глиняных  горшочков. От них  веяло  силой и уверенностью.   Судя  по некоторым деталям, как  по  коротко   остриженные  почти  до «мяса» ногтям,  по подушечкам пальцев  с   въевшимся   маслом:  от  постоянного соприкосновения  с  металлом  оружия.  
До боли знакомое  построение  предложений, сленг  и  так  ещё  по мелким  деталям  в общении друг с другом  понял, они   войсковые  офицеры:  кого - кого,  но  своих  я  узнавал  сразу.  На указательном пальце одного  из  компании  заметил   подушечку   мозоли от  спусковой  скобы.  Как  когда – то  такая  была у  меня.   Видимо  у  него   СВДэшка (снайперская  винтовка)  родная  подружка! Один встал  во весь  свой  гвардейский рост,  отодвинув  стул  и, пошел  к   музыкантам заказывать музыку  и походка  у него  наша. 
  Её  же   никакими способами  не исправить, волчья она  у нас:  скользящий   шаг, слегка  маятниковая, такая  обычно  бывает  от  привычки хождения   по  горам  на   крутых  подъемах.   Похоже  ребята  из  спецподразделений.  
Мудр  был  метрдотель.  На столе   в  преддверии  моего  заказа,  будто  по  мгновению волшебной  палочки  принесли  на стол  водку в  запотевшем  от  ожидания    на морозе   холодильника    лафетничке  с   граненым  стаканом  в  придачу.  Тут  же  рядом  с ним  черный  хлебушек  улыбался  мне  своим  вкусным  запахом  из красивой плоской  плетеной корзинки бережно  накрытый   белоснежной  салфеткой,  нарезанный  аккуратно просвечивающими  на свет тонкими квадратиками. 
 Соленые  огурчики  спали крепким  сном на поверхности  белоснежной  тарелки  с  красной  каемочкой  по  ободку:    ждали   своего  часа.   На черной тарелке  белоснежное  сало   было  в нетерпении.  Появился  стакан,  с  водкой  накрытый   краюшкой  черного хлеба  и  свеча  в  центре  стола  рядом  с бутылкой.  Официант   медленно  и сочувственно  зажег  свечу и,  не  поднимая  глаз,  ушел.  Пламя  свечи   плакало  воском,  непрерывно  метаясь   на  черной  ниточке  жизни  -  фитильке, сочувствуя  мне.   Помянул    Сашку.  
На душе  не  потеплело.   Холод  одиночества  пробирал  насквозь до  покалывания  в  подушечках  пальцев.  Музыка  околдовывала   своей  красотой,  унося  меня  в  воспоминания  о Сашке, его  маме  тете -  Нине, отце  дяде - Васе. Их нет  никого в живых и нет  у  Сашки  никого,  в  чьих жилах  бы  текла  Сашкина кровь.  Не дождалась   его   из  второй  длительной  командировки   любимая.  Как  он её  любил!  Как  он заглядывался  на малышей и,  судя  по глазам,   так  хотел  возить  коляску  на прогулках  вечером  со  своим  первенцем.  Не  знаю,  что  у них  произошло,  вот только   жаль мне его  бывшую невесту: так  любить всю  жизнь  её  никто уже  не  сможет, как  Сашка.
  Плеснул   водки  в испуганный  своим   предназначением поминать  в таком  веселом  месте  стакан. Перекинул  взгляд   на емкость   с  водкой   под  осьмушкой  хлеба, освещаемый  пламенем  свечи.   Еще  раз  помянул  мысленно  всех    своих  молодых  ребят,  не  увидевших  в этой жизни  свадеб  своих сыновей и дочерей.   Закурил и   сильно  во все  легкие,  затянувшись  дымом,   подумал,  а  почему  мне  досталась  роль    Харона,  провожающего  в тот  иной  мир своих  самых  лучших  и достойных  ребят.  Видимо  БОГУ  виднее,  но  мне  от этого  не  легче, на душе  скребли  кошки.   
   За соседним столиком офицеры  говорили   о  будущем: о  войне с  «америкосами».   Нападение  на  Югославию, Ливию,  Сирию  и  прочие страны,  это все   репетиции  перед  броском  на Россию.  Знакомая мне  тема.  Я уверен, но вот только не знаю   даты вторжения.    Вспомнил,  как  писали  газеты,    якобы     произнесенные «америкоске»  старой   Мадлен  Олбрайт  слова: «Сибирь — слишком большая территория, чтобы принадлежать одному государству!».  И это говорила  еврейка, которую  прятали от нацистов  в  годы  войны  люди, рискующие  своими семьями.  А   «америкосы»   бомбили  Югославию, именно  те места,  где  прятали   ребенком их  незабвенную  Олбрайт.  Прислушался  к  ребяткам, они в  правильном направлении  мыслят:   все   войны  «америкосов»,  это далекий  путь по  кривой…  путь   к нашему  порогу.  Спасибо   «меченному» и  его последователю  « гаранту »   за   развал    самой  мощной   армии в  мире.    Плеснул  на донышко  стакана  водки и  замер, задумавшись  о скоротечности  жизни. Только вчера ещё  девятнадцатилетним  сидел  с одногодками  друзьями  за столом   на  9Мая  и на  тебе:  уже  все  пятьдесят.
Нелегко  оставаться   одному   на целом  свете  без   друзей.  Да,  есть  множество  добрых  знакомых и приятелей,  для которых я  просто  Валентиныч.   Есть и те, кто  за меня  встанет и  по ту сторону   закона и  по эту.  Они  всем обоснуют  неправильность  суждений  обо мне по  жизни, кто  меня  попробует  оболгать  или,  чего хуже  смешать с  грязью. Жалко мне  будет страдальцев,  даже  искренне сомневаюсь в их  дальнейшем процветании.   
   А   вот  друзей  истинных  друзей, с  которыми  просто  посидеть,  помолчать  плечо к  плечу, поговорить ни о чем  уже   нет.  
 И чувствую,  с  моим скачущим  галопом  сердцем и  мне скоро  предстоит     сдать  свой  пост  по  перевозу  в  этой жизни, вот только кому  не знаю.   
И предстать  на  распределение  перед САМИМ,  кто расставляет  на  свои  места всех и всё.   Что я  ЕМУ  скажу?!  
Соседи   показывали  фотографии  своих  детей  и любимых  женщин.  
Затянулся  дымом  и,  выпустив  его голубой  струей,  вспомнил   наш давнишний  с Сашей  разговор  на кухне.  Тогда  поздним   уже очень  поздним   вечером  он ввалился  ко мне  домой  после   второй « длительной»  командировки. 
Глаза  у него были  затравленные, таким  подавленным  и растерянным  я его не видел  никогда.  Он  пил со  мной  на водку,  почти  не  закусывая.  Даже   не притронулся  к  нашей  вкуснейшей рыбе  хариусу  малосолке,  лишь  курил  беспрестанно. Потом  уже  через   час после  приезда  и  третьего стакана (странно, он  даже  не захмелел)  рассказал,  что первый  раз в  жизни  прилетел на  Родину   со своими тремя мальчиками «трехсотыми». Он  слыл  среди  личного состава   «ангелом»,  с ним  возвращались домой  все живыми.
-  Понимаешь Валентиныч,  они  погибли:  подожгли машину  БМПэшку. 
Он  тяжко  затянулся  глубоко  дымом и  запил  еще раз  его  водкой,  продолжал. 
-  Мы  должны  были через сутки  выходить,   через  каких – то  всего  - то  семьдесят два  часа   домой:   к  маме, детишкам  и любимым  женщинам, даже   и  не любимым, но домой.  И тут  такое.  А потом еще  плотная  стрельба по БМПэшке, но неприцельная   вдобавок. Сука!  По горящей   машине  лупил  Вов, а там мои  мальчики. 
  Он  глубоко  вздохнул  и выдохнул  вместе с  дымом: «Не уберег!».   
Вдруг   Саша  посерел  лицом  и  сник, будто  из автомобильной  камеры  выпустили  воздух одним  махом.  Спохватившись и  взяв  правой  ладонью  граненую душу  стакана,  неожиданно    замер  с ним, держа   его на весу.
 - Брат,  я аж   взревел  от ярости.   Приказал  своим  прикрыть  меня и ужом  лично  за  этим  уродом.   Добыть захотел  эту  сволочь, живьем.  
Хотел  его  взять,  спеленать  и  увезти по – тихому  с собой  к  матерям  моих погибший мальчиков: объяснил  бы, глядя им   в глаза   сучёнок  свой  поступок.    А там, как  бы мамы   сказали, так  бы с ним  и поступил.  Сказали бы на куски,  нарезал бы, как  колбасу   на завтрак, начиная с  пальцев. 
 Это были  не простые  слова, кто- кто,  а  он  за свои  слова  всегда  отвечал.   Молчание  зависло в воздухе паралоном, я  не торопил.   Выдавил  из себя  тихо шепотом.
- Взял  я его,  Валентиныч. 
Он  опять замолчал и поднес  почти  к  губам пустой граненый  стакан. Но не донес  и, не обращая внимания на  его  пустоту, выпалил.
- Это  стрелял  ребенок  лет двенадцати.  Понимаешь  Валентиныч,  пацан!  Маленький совсем.  Я  держал его  за шиворот   куртки  на  несколько  размеров больше    его  одной  рукой,   приподняв   над землей.   А  в  другой    держал  нож,  а  он  верещал,  как  кролик и молил: « Дяденька, только  не убивайте!».    РПГ  без выстрелов  валялся  тут же и куча  пустых  автоматных гильз.  Автомат  лежал  под его ногами,  ноги  висели над землей,  обутые  в   дешевые сандалии.  
-  Понимаешь, брат!   Я - то думал, мужик стрелял.
От неожиданности сказанного я  стал  восковым и только  через  минуту  выдавил   из себя.
-  И?
Саша  покраснел и,  глядя прямо   мне в  глаза  своим  немигающим  взглядом  голубых  глаз, спросил  ледяным  голосом!
 - Вов,  а ты  убил  бы этого  щенка?  Ребенка  Володя, ребенка!  Рука  поднялась бы?  Вот так  запросто   ножом  этого  пацана  по    горлу  полоснуть  за содеянное?! Молчишь  Вован!?  
Я представил  бой в  картинках. 
 Небо там почему – то  всегда  голубое  с ярким чужим  пронизывающим своей  жарой  солнцем.    Пыльные  улицы  без   деревьев, дающие тень.   На руках   въевшийся  загар и  грязь, не отмывающаяся  даже  щеткой,  заусенцы на пальцах,  темная  кожа   на  ладонях  от  постоянного  соприкосновения  с   металлом.   
Спокойный  голос  при   отдаче  команд  в  боестолкновении  и  тягучая  злоба на «шакалов».  И  где  - то  очень  далеко в потаенном  месте  сердца,  крохотный  лучик  надежды:  скорое  убытие  домой.   А  дома,   я  даже  улыбнулся, солнышко  на  утренней  рыбалке, тишина,  плеск  рыбы,  уха  и костер.  Бархат  ночей  со стразами  звезд.   Белоснежные  тучи и   теплый  грибной  дождик.   И  тут   услышать  такое..! 
 Забытое  до боли знакомое   чувство  боя  и  тягучее, особенно  по вечерам  огромное  желание  рассчитаться   за  погибших   взбаламутило  нутро: сердце  защемило. 
Одним  махом  опрокинул   содержимое стакана в  горло,  даже  не заметив  его  вкуса и  не притронувшись к  горячему, пышущему  паром  кускам  мяса.  Тихо  произнес.
-  Саша, что ты  сделал  с тем мальчиком?!
Его  огромные  ладони сжались в  кулаки – кувалды  и руки обвисли  плетьми, упали  на колени. Он  хмуро  произнес.
- Валентиныч, я  ему  дал  под  жопу   пинка  и  прогнал  домой.  
А  потом,   глядя  в светлую ночную  тишину  северного лета  за окошком, почти  шепотом  продолжал.
- Он  ждал  смерти, его  губы тряслись.
-  Из  носа  текли  сопли.
- Я    их  почему – то больше  всего  запомнил  на его  лице.  Он   еще   вместе  с   ними   по  грязным  щекам  растирал  слезы.  
- Голосил   навзрыд!  По испугу  в  глазах  видел, что  он мне  не верил, что   отпущу.   Думал, наверное,  что  в спину  выстрелю.   Насмотрелся  на своих  друзей  «шакалов»:  те  себя  не утруждали  выполнением  своих  слов. 
Как  - то взяли  одного   «шакала»,  он  после  стакана  водки  разоткровенничался: « Слово, данное  «неверному»,   не имеет  силы». 
-  Он  просил   со слезами и  говорил, что  ему за   убитого   или  подбитую  машину  дадут   много  денег, чтобы  ион смог  купить  много  еды  для   мамы  и своего  младшего братишки.   И   всё   при этом  кричал: « Дядя, АЛЛАХОМ, клянусь!». 
-  Пацан,  не веря  мне, пошёл  очень медленно от меня.   Все  оборачивался, а ноги  у  него  поверишь,  дрожали в  коленках: шел,  еле переставляя  сандалии  шашками,  по  чуть – чуть,  еле- еле.  Тут  я переступил  с ноги на ногу, и  камень  упал в тишине.  
-  Он  закричал от  сухого звука  падения  и в  испуге  присел  на  корточки,  закрыв   руками  голову.  Потом,  спохватившись,  встал и  всё,  также  медленно пошел,  громко  всхлипывая и швыркая  носом.   
- Представляешь, громко   ревел на  всю улицу,  рукавом футболки   вытирая  слезы.   Пришлось  рявкнуть  в  спину   медведем: « Домой!».  Малыш  и дал стрекача.
Опять   тишина   присела   возле  нас.
-Осуждаешь?!  А вот тебе  сейчас  бы этого  пацана, а?   Дать    нож. Сам  возьмешь  или  вложить  в руку, что сделаешь?! Будешь  резать?!  Молчишь!? 
Он  вытащил  свой  нож  из  массивных кожаных   ножен  с  боку  на  ремне  брюк и  с силой   положил, будто  припечатал  его  к  столешнице  стола  рядом со стаканом.  Стакан  перед этим  поставил, так и  не заметив, что - то он  был  пустой.  Нож,  массивно стукнувшись   лезвием об  скатерку, издал  глухой  утробный  звук  на всю кухню. 
Мы  оба  смотрели  на его мощную  из   дуба  рукоятку,   на  лезвие из великолепной  режущей  стали. Знал я  такие  ножи,  у меня  такой  же в  рыбачьем рюкзаке   спал в  ножнах:  им  можно было  бриться.
Саша   посмотрел  на меня  и выпалил.
- Вот,  Володя  и приехал к  тебе  на  твой  Север, вот  только что с поезда  не давая  телеграммы. Прости  за  внезапность.   Приехал  от мам  погибших.  
Он  опустил  голову,  и я только сейчас  увидел, как  он поседел.  А  Саша,  громадный  человек  с  опущенной  головой   и глядя в пол, продолжал 
- Похоронил я  своих  мальчиков.    Прибыл к  тебе  раны зализывать, не прогонишь?!  
- Валентиныч,  ты же шаман, знают же  все.  Всё  можешь лечить и душу  тоже.  Возьми меня  в лес  на  рыбалку к   своему  другу  Лешему. Оставь  у себя  на избе  недельки на две,  а?!  
Хочу   Душу почистить, покаяться  перед  БОГОМ  за грехи  своя.  Не  уберег!    Не могу  Володя, тяжко и больно  на Душе:  ночами  не сплю,  последнее время…хожу  волком  по квартире все  ночи  напролёт, спасу  уже нет. Устал.
Из  воспоминаний  меня  вернуло чужое  прикосновение.   Рядом  стоял один из ребят с  соседнего  столика, сочувственно  положил  сильную   тяжелую  руку  на плечо.    
-Простите,   видим, что   Вы  наш, армейский! Звание   не спрашиваю,  догадываемся  по взгляду… 
 -Мы  Вас  с  друзьями  просим  к нам за столик.   Может,  вместе  посидим, помянем   Вашего  друга?!   Русские  в  беде  своих  не бросают!   Извините, ежели,  что не так….
Сидел  и слушал  ребят,  их  неспешный   разговор  о житье  бытье   армейском.   Пили  водку, слушали   музыку. Оказывается, они недавно  прибыли  с  горячей точки и  праздновали  прибытие.  Глядя  на своих  новых молодых   друзей,   теперь  знал: есть,  кому  постоять за  нашу  многострадальную  матушку мою РОДИНУ  РОССИЮ! 
 На память  пришли  стихи песни  группы  Бумбокса «Пепел» про меня
Скорый, ты меня неси, Где живет, где ждет она.
Войны разные мои, Жизнь одна. Замело, не разглядеть, Где теперь мои пути,
Выпадало выбирать, Не по совести.

Самому себе не врать, Бед не праздновать, Нас пытались торговать. Люди разные.
Времена были не те иль те, Чья теперь вина? Сколько ветром по воде  мне  написано?

После  второго  тоста: « За  тех,  кого с нами  нет!» встал  с  красивого   удобного  резного  стула  и предложил   ребяткам  выпить  за наш  армейский  девиз
 « ДУШУ  БОГУ, ЖИЗНЬ РОДИНЕ,  ЧЕСТЬ  НИКОМУ!».