Мне двенадцать лет...

У каждого есть свои цифры, памятные только для него одного, моя цифра памятная 12, мне двенадцать лет...
Мои угольки, как-то сдуло с них ветром плёночку, и затлели...

Март

Я никогда не умел ходить пешком, бегал... Сколько себя помню, всегда матушка говорила: "Ну куда ты бежишь?" Ходить мне было невыносимо скучно, суббота - выходной, солнышко и тепло.
Нас четверо, перед домом стройка, самое сладкое для мальчишек место, сложены плиты буквой П, мы носимся по ним, ползаем внутри, орём и бесимся... Салки, я очень был ловкий, и я долго не водил, меня никак не могли осалить, я вставлял ногу за петлю плиты и прятался, меня увидел мой закадычный друг Колян, звали его во дворе Макарон, за то, что в любое время дня и ночи он мог их есть, где угодно и сколько угодно.
И увидев, наконец, меня, конечно, случайно мой друг наступил мне на пальцы рук, больно... Я выдернул руки и повис на одной ноге, хруст -и я в воздухе, потом свалился на землю, беготня...
Смотрю на небо, и боли никакой нет, нога вывернута, ступня смотрит в обратную сторону, и такое спокойствие...
В пяти местах сломана лодыжка, операция, нудятина... это другая история, я обязательно запишу её.
Мой друг не хотел мне зла, так получилось, так в лесу падает старое дерево или начинается проливной дождь в самое ненужное время, вот так получилось, кисмет... Судьба.
Я долго был в больнице, там много было всего, я забыл о нём там напрочь и не вспоминал, но выйдя из неё, я увидел его глаза, они просили прощения, вот просто молча, как побитая собака или мокрый и мяукающий на пустой улице котёнок.
Мы поговорили, говорил я, он молчал, я сказал всё, что нужно, и увидел вот этот тяжкий исчезающий камень у него на сердце, и это было здорово. Он превращался обратно в Коляна-Макарона, лысая голова, дурацкий чубчик и веснушки, рот до ушей, с которым мы столько всего в детстве творили, рыли землянки, строили тарзанки, делали духовушки и столько ещё всего...
Злость человека выедает, точит и сушит, на месте, где она порезвилась, больше ничего не растёт, пустое место, гиблый пустырь...
Мне очень трудно было научится прощать людей, и я до сих пор не могу сказать, что я это умею, я не Махатма Ганди.
Но этот исчезающий камень с сердца моего друга я помню очень хорошо.


Май

Доктор вошёл в палату и сказал: "Пойдём", мы вышли, и даже на костылях мне было трудно, руки ослабли, нога в гипсе, и когда была внизу, болела и отекала...
Приехали на лифте в приёмный покой, сели на лавку, и он ушёл. Делать нечего, смотрю по сторонам... Скучно.
Зашла женщина и мальчик с палкой, она его спросила: "Тебе нужны костыли?" "Пока нет", - гибло сказал, таким пустым и безжизненным голосом, как старичок... Вот и мой доктор, женщина кинулась к нему, он подошёл и стал говорить с ними, я теперь понимаю, почему женщина хотела отойти, а он упрямо стоял на месте, он хотел, чтобы я слышал...
"Он не может, плачет, ему тяжело, нога болит и он спит только с димедролом... Доктор, что делать?" Мальчик сидит и молчит...
Он что-то написал на бумажке, и мы ушли. Лифт... Ординаторская, он сажает меня на стул и говорит: "Всё видел?" "Да...". "Завтра я сниму тебе гипс, что ты выбираешь: костыли или палку?" Молчу... "Молчи и слушай, будешь делать - будет очень больно, но будешь ходить, бегать и прыгать, забудешь больницу и не будешь помнить про ногу, просто будешь жить... Нога болит?" "Да, когда опускаю вниз, болит...".
"Вот тебе "волшебные палочки", бутылка из-под Нарзана, два карандаша и пробка от пивной бутылки... Начни катать бутылку ногой... От пальцев и к пятке, и обратно, бутылку надо чувствовать, сесть надо к стене на стул, костыли не брать больше НИКОГДА, палку можно... Пока".
Спал плохо, утром меня отпроцедурили, сняли гипс, и пришёл врач, посмотрел на меня... "Всё получится, приедете через три недели...".
Утро, солнце и свет, машина едет по городу, голова в окне, дом, книги, мама и папа, брат, всё радостное. Утром все ушли на работу и в школу, я на кровати, бутылка на полу, поставил ногу и пару раз прокатил, криво и тихонечко... Страшно... Больно и противно, раз - и бутылка укатилась, сказали же: сядь к стене и на стул... Пока доставал бутылку из-под кровати, взмок и красный выполз оттуда, очень унизительное и гадкое ощущение, так стало себя жалко...
Катал я её, как Павка Корчагин на железнодорожных путях корячился, она уходила, а я катал... И такая злость во мне была на ногу, просто взрывала, и как-то мне особенно запомнилось, как я корячился, доставая бутылку... И она, моя эта косталыга, сдавалась еле-еле, пиная меня и мстя, но сдавалась...
Мама позвонила доктору, он ей сказал: "Сына позовите к телефону". Я с ним говорил, как мужик с мужиком, он спрашивал, я отвечал "по всей строгости закона". "Карандаш не потерял? Все упражнения разбей, 20 минут бутылка, 5 карандаш, карандаш катать медленно и сильно, поворачивая ступню направо и налево, налево сильно не дави, тяни носок, чувствуй каждый палец, и если ступня немеет, растирай её.
Мама, не нужно приезжать, позвоните через три недели...".
Дальше, и дальше, потом пробка на полу, и я беру её пальцами ног, приподнимаю и опускаю в детское ведро, пробок мне притащили штук сто... Написал: "беру её пальцами ног" - это был сущий кошмар, как малыш пишет прописи, высунув язык, злится и сучит ножонками, что у него не получается, так я воевал со своей первой пробкой.
Ничего не помню из того времени... Сижу в трусах, мокрый и потный... Бутылка, карандаш, пробки... Бутылка, карандаш, пробки...
Я не хромаю и всё так же быстро хожу, и мне всё так же говорят: "Ну куда ты бежишь...".


Август

Тверская губерния, две маленькие деревушки, между ними речка, впадает в Волгу, она всего в этих местах 100-120 метров, быстрая и настоящая...
У меня есть несколько мест, которые и есть моя Родина, это одно из них, я очень люблю это место, если в детстве я болел, мне всегда снились эти места, да и сейчас я их часто вижу.
Нет счёта всем тяжким и прочим грехам, которые я там совершил, от воровства по огородам и угонов лошадей, лодок до курения и пожаров, не счесть их...
Запало в меня, вбилось большим ржавым гвоздём: надо переплыть Волгу, не знаю, зачем... Надо и всё.
Никого нет, ведь заорут, ругаться будут, мальчишка поплыл через Волгу, в воду зашёл, не страшно и спокойно, нырнул...
Встал и стою, выдохнул, оттолкнулся ногами, и поплыл, наискосок, чтобы не сносило, силы берёг, но плыл и плыл, а она не кончалась... Мне не было страшно, я ничего не видел вокруг, я просто плыл, как заводная игрушка...
И я не помню толком, как доплыл, идти не мог, на карачках выполз на берег и дышал, дышал... И точно помню моё удивление, я вылез из реки и страшно хочу пить...
Час просидел и переплыл обратно.Меня ждали, деревенская бабка гнала меня палкой через всю деревню, и кричала: "Моему сыну 22 года, Генька через Волгу не плавает, а тут вша какая то, говнюк малой, городской...".
Я был горд и счастлив, это была МОЯ победа, настоящая... Моя нога меня не подвела, я был настоящим, без палки и костылей, запаха йода и белых халатов... Без поддавков, настоящая и стоящая, когда всё на карту поставлено, всё остальное не имеет ни какого значения, только ты и река.


Август-1

У меня в деревне был закадычный друг Андрюшка, я вообще был жадным до всего нового, реалий и тонкостей деревенской жизни не знал, мне очень всё было интересно: и как русскую печь топят, и как корову доят, и как выпаивают маленьких телят, и как плотники рубят сруб... столько всего интересного!
Андрюшка покуривал, таскал у отца сигареты, они висели вроде открыто на гвозде на кухне, в толстой авоське и видно пачки.Покупали их сразу и много, но они были безусловным табу, драли Андрюшку за курево нещадно.
Сигареты украдены, партизаны в количестве двух бойцов скрытно переместились в телятник, он был не далеко, метров 200 от дома, и если Андрюшку звали, можно было услышать. Огляделись, прислушались, закурили, голова у меня закружилась, во рту гадость, но курю: вдруг понравится, сигареты отвратные "Памир". Отец Андрюшки, дядя Петя, деревенский пастух, фронтовик, называл эти сигареты "нищий в горах".
Время обеда, и мы забыли про всё, а он что-то забыл, выгоняя телят пастись, и пошёл в телятник. Замерли мы оба, нрав у него был крутой, и нам бы досталось крепко, и не сколько за курево, сколько за то, что в телятнике курим, всюду солома, сухое дерево... Я бросил сигарету в угол, и вторая сигарета полетела туда же, стоим не дышим, он покопался совсем рядом с нами, что-то взял и ушёл...
Оглянулись, а уже горит, да так занялось всё разом, переглянулись и убежали в разные стороны...
Телятник сгорел дотла, огромная чёрная проплешина, страшная какая-то, пугающая...
Разбирательство, милиция приехала, председатель колхоза, и валят всё на отца Андрюшки, курил, бросил окурок, сгорело, разгильдяй, думать же надо, наверно выпивши был.
Стыдно ужасно, и как будто каждый, кто тебя видит, так внимательно заглядывает тебе в глаза и они спрашивают, так тихонько: "Дима, это не ты телятник-то сжёг?"
У этой деревенской семьи мы брали молоко, и матушка Андрюшки, увидев меня на следующий день, спросила: "Бидон где?" "Дома...". "Сходи за ним и приходи назад, поможешь". "Хорошо".
У их дома был большой амбар, сено там запасали на зиму. Я вернулся. "Поставь бидон и крышку у него сними, иди сюда, поможешь, и Адрюшка тут, ты же его искал".
Зашёл - и всё понял, Андрюшка белый стоит и смотрит на меня... Мать дверку прикрыла засовом и взяла верёвку, толстая верёвка такая, сено ею перетягивают, когда на телеге везут...
И отходила нас этой верёвкой, молча, без истерики и криков, пустых слов и визгов. Мы не прятались и не закрывались, досталось нам крепко, по-настоящему, синяки сошли через месяц, чёрная спина была.
Бросила верёвку, села где стояла, голову обняла руками и стала говорить, вот тем самым тихим голосом, плакала и говорила, что Петю посадят в тюрьму, у меня 12 детей, как мы будем жить?
И конечно, не все дети были маленькие, но что такое в деревне без мужика, я своим мозгом понимал очень хорошо, видел, как и чем они живут, а я теперь понимаю, что это была реальность, телятник на 120 голов сгорел дотла.
Она ушла, а мы молча просидели до вечера по разным углам.
Историю эту как-то замяли, отец Андрюшки вернулся через два дня, все выдохнули...
Пока он не вернулся, бабушка моя плакала, не переставая...
Я сидел дома и не выходил, мне надо было, надо было самому, мне надо было увидеть дядю Петю, я не мог носить это в себе.
Я знал, где вечером он пойдёт с работы один, мне не было страшно, но я решил сесть так, чтобы он меня увидел издалека, там дорога, дом, где мы жили, крайний в деревне, и поле.
Я взял табуретку и сел у края дороги, стал ждать... Я его сразу увидел, и он меня, он медленно шёл, устал. Я встал и подошёл к нему, не могу смотреть ему в глаза, стою и молчу, и он молчит, лучше бы он ударил меня или закричал, рассказал, что я плохой и это мне место в тюрьме, а не ему, а он просидел там два дня и две ночи.
Дядя Петя прости меня... Он просто руку мне положил на плечо: "Ладно, Митяй, пошли со мной, я скоро на пасеку пойду, ты на пасеке то был? Уголёк готовить надо, струмент и одёжу опять же, думать-то надо завсегда, чо и как делать будешь, а то пчёл обидишь, а они накусают. Думать надо, Митяй, завсегда...".