Целый час я пялилась на елку. Тупо. И утирала слезы. Они почему-то лились не переставая. Потом очень ласково спросила себя: "Ты собирашься разбирать елку, ленивое чучело? Февраль на дворе!" Я выглянула в окно, словно это не я час назад притащилась домой, не я ехала в маршрутке в позе буквы "Г", потому что сидячего места мне не досталось, не я в раскорячку, цепляясь за деревья и встречных, елозила по катку, который наши коммунальщики с апломбом именуют тротуаром. И доелозила до дома без потерь. Если не считать потерей абсолютно промокшие сапоги. И вот выглянула в окно убедиться, что февраль, каток, грязный свалявшийся снег, небо в обрывках серых туч - все на месте.
А елка так радостно, так празднично моргает и подмигивает мне красными китайскими фонариками. Словно что-то такое знает про мою жизнь, чего я сама не знаю. Как же я могу расстаться с такой загадочной елкой? А вдруг я прямо сейчас узнаю нечто? И вдруг это знание перевернет всю мою жизнь. Вот возьмет и перевернет. Как это сделал сегодня ты.
Я верю в судьбу. Теперь я понимаю, что лужа во дворе твоего дома оказалась судьбоносной. Она больше походила на маленькое, еще не выросшее озеро. Озеро-подросток. Неуклюжее и нелепое. Совместными усилиями его сотворили что-то копавшие строители, большегрузные автомобили и лопнувшая труба. Когда по маленькому озеру проезжал автомобиль, вода плескалась и на поверхности появлялось что-то похожее на волны. Маленькому озеру очень хотелось стать настоящим. С чистой прозрачной водой, в которой отражаются облака и высокое небо. С криками чаек и пузатой рыбой, которая лениво выпрыгивает из воды и плюхается обратно в радужных брызгах. И чтобы белые яхты под белыми парусами скользили по водной глади. Но никто не хотел скользить по грязной луже и выпрыгивать из нее, и плюхаться обратно. И яхты брезгливо морщились. Да и не было никаких яхт. Только бродячие коты, да одинокие прохожие. Но они-то как раз ругали черными словами и лужу, и строителей, а заодно и котов.
Я заглянула в лужу. В грязной воде смутно проявилось искаженное рябью лицо. Мое. Кадр из фильма ужасов про пришельцев. И тонкие черные веточки над головой. Как на картинах японских художников. Веточки перечеркнули грязное небо и вместе с небом отразились в луже.
- Что видишь? - спросил ты насмешливо.
- Грязь.
Ты посмотрел на меня с нескрываемым сожалением. Конечно, я могла бы рассказать о небе, о перечеркнувших его веточках, словно тушью нарисованных. Но я промолчала, потому что помнила про кровать.
Сегодня мы заскочили к тебе домой выпить кофе. Такой вот был предлог. Твоя жена естественно отсутствовала. И в этом чувствовалась какая-то бесшабашная удаль - придти в твой дом, когда там нет ее. Моей соперницы. И пить кофе из ее чашек. И сидеть в ее кресле. И может, даже целоваться с тобой. И принимать душ в ее ванной. Назло ей. И я пошла. В первый раз. Ну, почему я не сломала ногу по дороге к тебе? Но теперь это уже не важно. Я обошла вашу квартиру, ревниво разглядывая каждую мелочь, пока ты суетился на кухне. Лучше бы я этого не делала. Какое слово более точно передаст мои ощущения? Я была ошеломлена, ошарашена, оскорблена. Это было гнездо счастливой женщины. Я почувствовала сразу. Не знаю, как объяснить. Что-то было в вашем доме, неуловимое, чему трудно найти слова, что не просто говорило, кричало: здесь живет счастливая женщина. И я почувствовала себя кукушкой, разоряющей чужое гнездо.
В спальне на широкой супружеской кровати, незаправленной, со сбитыми простынями, лежал небрежно брошенный халатик. Бледно-розовый шелк. На прикроватной тумбочке в вазе - розы. Бледно-розовые. В тон халатику. Почему-то это нарочитое совпадение цвета ранило меня больнее всего. Чувствовалось, цветы подбирали специально. Ты подбирал. С любовью. Сегодня ночью здесь, на этой кровати вы любили друг друга. Исступленно любили. Мне даже показалось, что простыня до сих пор влажная от любовной испарины. Потому она и проспала, не успела застелить кровать. И еще запах. Тонкий, знакомый мне запах ее духов. Запах клейких молодых тополиных листьев. Очень тонкий и чистый. От тебя часто пахло этими духами Я собирала в ревнивый ком все эти мелкие фрагменты и детали, воровато подсмотренные в доме моей соперницы. И этот ком встал у меня в горле.
- Кофе готов! - крикнул ты из кухни.
Самый горький кофе в моей жизни. Горький от ревности. И соленый от непролитых слез.
- Лапушка! Ты что-то скисла, - ты попытался меня обнять.
- Я не лапушка, - взвилась я, -у меня есть имя. Тебе не нравится мое имя? Или ты боишься обмолвиться и назвать им жену?
Ты изумленно уставился на меня.
- А как ты называешь жену? Тоже лапушкой?
Ты нахмурился и промолчал.
- Какая муха тебя укусила? - спросил ты после тягостной паузы. И прошелся по кухне. Большой красивый мужчина, с уже наметившимся брюшком. Литые плечи натянули тоненькую ткань рубашки. Мне до обморока захотелось прижаться к твоим плечам. Но я вспомнила растерзанную кровать в спальне. И опустила глаза. И стиснула руки. И закусила губу.
- Я хочу тебя, - прошептал ты, наклонясь надо мной и целуя меня в макушку. Ты все еще не понимал, что я уже была на другом берегу. Я уходила от тебя. Мысленно уходила. Я как-то враз поняла, что не хочу больше быть безликой лапушкой, не хочу ворованных объятий. И вранья. Не хочу. Я смотрела на твое красивое породистое лицо. Наверное, такие лица бывают у племенных жеребцов. На их породистых мордах. Довольные, без тени сомнения.
Я натягивала шубу, никак не попадая в рукава. А ты - весь недоумение. Собственно чего ты хотел, мой дорогой? Чтобы я легла в ее кровать? Неужели ты не понимаешь, что это омерзительно, унизительно. Что меня сейчас просто стошнит.
- Но почему? Почему ты уходишь? - На твоем обиженном лице ни тени сомнения, стыда.-
- Мне надо разобрать елку.
- Какую елку?
- Новогоднюю!
- Новогоднюю елку в феврале?!
- А что такого?
-К чему такая спешка? Месяц простояла? И еще простоит!
Ты посмотрел на меня, как на ненормальную. Насупился, но все-таки пошел меня провожать. Ты же рыцарь. Это я так придумала, что ты рыцарь. В другой жизни придумала, где еще жила надежда. И вот мы стоим у лужи, решая, как ее преодолевать: пускаться вплавь или строить плот. Я закрыла глаза, смутно надеясь, что лужа исчезнет. Рассосется. Не рассосалась. И еще я загадала, что если сейчас ты возьмешь меня на руки и перенесешь через лужу,вот просто возьмешь и перенесешь - я забуду про кровать, розы и халатик. Но ты топчешься, как стреноженный конь. Жалеешь новые сапоги или брюки? Или боишься соседей? Они, должно быть, прилипли к окнам. Ждут. И я жду. Хотя понимаю, что ждать нечего. А я все заглядываю в лужу. Что я хочу там увидеть? Я ведь уже поняла, что никогда, никогда луже не стать озером. Никогда. Чайки, яхты, облака и небо, прощайте! И моей украденной любви никогда не взлететь белым лебедем. Лебеди над лужами не летают. Я набираюсь злости и решительно влезаю в лужу.Я меряю грязную воду дорогими французскими сапогами. А плевать! На сапоги - плевать! На жизнь - плевать! И на рыцаря, который нерешительно топчется за спиной - тоже наплевать. Вот оно мое место. Вот он мой простор. Ну, что ж! Каков рыцарь - такова и песня.
Дома я долго смотрю на елку. Елка подмигивает красными китайскими фонариками, обещая праздник. Правда, через год. За окном уже февраль. А значит, не так уж долго осталось ждать. Не так уж долго. И разбирать ее я, пожалуй, не буду. Она помогла мне сегодня разоблачить одного фальшивого рыцаря. Если рыцарь боится запачкать ботинки и не боится запачкать душу, значит в мире что-то крепко изменилось. Должно быть, мир сошел с ума. И елка в феврале вполне укладывается в матрицу этого сумасшедшего мира. И знаешь, что я тебе скажу, дорогой? Ты меня никогда не любил. Никогда. Не любил.
[Скрыть]Регистрационный номер 0083143 выдан для произведения:
Целый час я пялилась на елку. Тупо. И утирала слезы. Они почему-то лились не переставая. Потом очень ласково спросила себя: "Ты собирашься разбирать елку, ленивое чучело? Февраль на дворе!" Я выглянула в окно, словно это не я час назад притащилась домой, не я ехала в маршрутке в позе буквы "Г", потому что сидячего места мне не досталось, не я в раскорячку, цепляясь за деревья и встречных, елозила по катку, который наши коммунальщики с апломбом именуют тротуаром. И доелозила до дома без потерь. Если не считать потерей абсолютно промокшие сапоги. И вот выглянула в окно убедиться, что февраль, каток, грязный свалявшийся снег, небо в обрывках серых туч - все на месте.
А елка так радостно, так празднично моргает и подмигивает мне красными китайскими фонариками. Словно что-то такое знает про мою жизнь, чего я сама не знаю. Как же я могу расстаться с такой загадочной елкой? А вдруг я прямо сейчас узнаю нечто? И вдруг это знание перевернет всю мою жизнь. Вот возьмет и перевернет. Как это сделал сегодня ты.
Я верю в судьбу. Теперь я понимаю, что лужа во дворе твоего дома оказалась судьбоносной. Она больше походила на маленькое, еще не выросшее озеро. Озеро-подросток. Неуклюжее и нелепое. Совместными усилиями его сотворили что-то копавшие строители, большегрузные автомобили и лопнувшая труба. Когда по маленькому озеру проезжал автомобиль, вода плескалась и на поверхности появлялось что-то похожее на волны. Маленькому озеру очень хотелось стать настоящим. С чистой прозрачной водой, в которой отражаются облака и высокое небо. С криками чаек и пузатой рыбой, которая лениво выпрыгивает из воды и плюхается обратно в радужных брызгах. И чтобы белые яхты под белыми парусами скользили по водной глади. Но никто не хотел скользить по грязной луже и выпрыгивать из нее, и плюхаться обратно. И яхты брезгливо морщились. Да и не было никаких яхт. Только бродячие коты, да одинокие прохожие. Но они-то как раз ругали черными словами и лужу, и строителей, а заодно и котов.
Я заглянула в лужу. В грязной воде смутно проявилось искаженное рябью лицо. Мое. Кадр из фильма ужасов про пришельцев. И тонкие черные веточки над головой. Как на картинах японских художников. Веточки перечеркнули грязное небо и вместе с небом отразились в луже.
- Что видишь? - спросил ты насмешливо.
- Грязь.
Ты посмотрел на меня с нескрываемым сожалением. Конечно, я могла бы рассказать о небе, о перечеркнувших его веточках, словно тушью нарисованных. Но я промолчала, потому что помнила про кровать.
Сегодня мы заскочили к тебе домой выпить кофе. Такой вот был предлог. Твоя жена естественно отсутствовала. И в этом чувствовалась какая-то бесшабашная удаль - придти в твой дом, когда там нет ее. Моей соперницы. И пить кофе из ее чашек. И сидеть в ее кресле. И может, даже целоваться с тобой. И принимать душ в ее ванной. Назло ей. И я пошла. В первый раз. Ну, почему я не сломала ногу по дороге к тебе? Но теперь это уже не важно. Я обошла вашу квартиру, ревниво разглядывая каждую мелочь, пока ты суетился на кухне. Лучше бы я этого не делала. Какое слово более точно передаст мои ощущения? Я была ошеломлена, ошарашена, оскорблена. Это было гнездо счастливой женщины. Я почувствовала сразу. Не знаю, как объяснить. Что-то было в вашем доме, неуловимое, чему трудно найти слова, что не просто говорило, кричало: здесь живет счастливая женщина. И я почувствовала себя кукушкой, разоряющей чужое гнездо.
В спальне на широкой супружеской кровати, незаправленной, со сбитыми простынями, лежал небрежно брошенный халатик. Бледно-розовый шелк. На прикроватной тумбочке в вазе - розы. Бледно-розовые. В тон халатику. Почему-то это нарочитое совпадение цвета ранило меня больнее всего. Чувствовалось, цветы подбирали специально. Ты подбирал. С любовью. Сегодня ночью здесь, на этой кровати вы любили друг друга. Исступленно любили. Мне даже показалось, что простыня до сих пор влажная от любовной испарины. Потому она и проспала, не успела застелить кровать. И еще запах. Тонкий, знакомый мне запах ее духов. Запах клейких молодых тополиных листьев. Очень тонкий и чистый. От тебя часто пахло этими духами Я собирала в ревнивый ком все эти мелкие фрагменты и детали, воровато подсмотренные в доме моей соперницы. И этот ком встал у меня в горле.
- Кофе готов! - крикнул ты из кухни.
Самый горький кофе в моей жизни. Горький от ревности. И соленый от непролитых слез.
- Лапушка! Ты что-то скисла, - ты попытался меня обнять.
- Я не лапушка, - взвилась я, -у меня есть имя. Тебе не нравится мое имя? Или ты боишься обмолвиться и назвать им жену?
Ты изумленно уставился на меня.
- А как ты называешь жену? Тоже лапушкой?
Ты нахмурился и промолчал.
- Какая муха тебя укусила? - спросил ты после тягостной паузы. И прошелся по кухне. Большой красивый мужчина, с уже наметившимся брюшком. Литые плечи натянули тоненькую ткань рубашки. Мне до обморока захотелось прижаться к твоим плечам. Но я вспомнила растерзанную кровать в спальне. И опустила глаза. И стиснула руки. И закусила губу.
- Я хочу тебя, - прошептал ты, наклонясь надо мной и целуя меня в макушку. Ты все еще не понимал, что я уже была на другом берегу. Я уходила от тебя. Мысленно уходила. Я как-то враз поняла, что не хочу больше быть безликой лапушкой, не хочу ворованных объятий. И вранья. Не хочу. Я смотрела на твое красивое породистое лицо. Наверное, такие лица бывают у племенных жеребцов. На их породистых мордах. Довольные, без тени сомнения.
Я натягивала шубу, никак не попадая в рукава. А ты - весь недоумение. Собственно чего ты хотел, мой дорогой? Чтобы я легла в ее кровать? Неужели ты не понимаешь, что это омерзительно, унизительно. Что меня сейчас просто стошнит.
- Но почему? Почему ты уходишь? - На твоем обиженном лице ни тени сомнения, стыда.-
- Мне надо разобрать елку.
- Какую елку?
- Новогоднюю!
- Новогоднюю елку в феврале?!
- А что такого?
-К чему такая спешка? Месяц простояла? И еще простоит!
Ты посмотрел на меня, как на ненормальную. Насупился, но все-таки пошел меня провожать. Ты же рыцарь. Это я так придумала, что ты рыцарь. В другой жизни придумала, где еще жила надежда. И вот мы стоим у лужи, решая, как ее преодолевать: пускаться вплавь или строить плот. Я закрыла глаза, смутно надеясь, что лужа исчезнет. Рассосется. Не рассосалась. И еще я загадала, что если сейчас ты возьмешь меня на руки и перенесешь через лужу,вот просто возьмешь и перенесешь - я забуду про кровать, розы и халатик. Но ты топчешься, как стреноженный конь. Жалеешь новые сапоги или брюки? Или боишься соседей? Они, должно быть, прилипли к окнам. Ждут. И я жду. Хотя понимаю, что ждать нечего. А я все заглядываю в лужу. Что я хочу там увидеть? Я ведь уже поняла, что никогда, никогда луже не стать озером. Никогда. Чайки, яхты, облака и небо, прощайте! И моей украденной любви никогда не взлететь белым лебедем. Лебеди над лужами не летают. Я набираюсь злости и решительно влезаю в лужу.Я меряю грязную воду дорогими французскими сапогами. А плевать! На сапоги - плевать! На жизнь - плевать! И на рыцаря, который нерешительно топчется за спиной - тоже наплевать. Вот оно мое место. Вот он мой простор. Ну, что ж! Каков рыцарь - такова и песня.
Дома я долго смотрю на елку. Елка подмигивает красными китайскими фонариками, обещая праздник. Правда, через год. За окном уже февраль. А значит, не так уж долго осталось ждать. Не так уж долго. И разбирать ее я, пожалуй, не буду. Она помогла мне сегодня разоблачить одного фальшивого рыцаря. Если рыцарь боится запачкать ботинки и не боится запачкать душу, значит в мире что-то крепко изменилось. Должно быть, мир сошел с ума. И елка в феврале вполне укладывается в матрицу этого сумасшедшего мира. И знаешь, что я тебе скажу, дорогой? Ты меня никогда не любил. Никогда. Не любил.
"Что-то было в вашем доме, неуловимое, чему трудно найти слова, что не просто говорило, кричало: здесь живет счастливая женщина". Счастливая... своим неведением.