Крыжовник

Таня проснулась очень рано. По полу, потолку и по стенам их бревенчатой избы одновременно разгуливали солнечные зайчики. Их было так много, словно кто-то нарочно играл с зеркалом. Таня улыбнулась, зажмурилась от света и в одной сорочке легко подбежала к окну. Босые ноги почувствовали нежное тепло нагретых солнцем половиц. Окно было открыто прямо в сад и шелест листвы, щебет скворцов дополняло ещё мелодичное движение косы, срезающей сочную траву.

Прямо в окно Таня вылезла на сложенные у дома свежеоструганные доски. Доски были горячие, как половицы, и гладкие, словно человеческая кожа. Таня сорвала ягодку малины с росшего рядом куста, раздавила языком во рту, крикнула, что есть силы:

– Здравствуй, папа!

Звук косы остановился. Отец откликнулся:

– Доброе утро, дочка!

Из-под навеса в огороде выглянула мать. Она помахала Тане рукой и улыбнулась ей. Уже с утра мать успела сходить за малиной, а теперь варила варенье в вёдерном чугуне. Таня уловила чуть сладковатый дымок, который плыл над садом. Радостно заливались щебетом скворцы.

Не в силах в одиночку терпеть переполняющее её чувство любви и ласки Тани спрыгнула с досок и побежала к отцу. Ей казалось, что она может бежать так очень долго и ей совсем не обязательно касаться сейчас земли. Она словно летела над садом, белая сорочка надувалась от ветра. Всё было вокруг необычайно свежо, мило, всё хотелось обнять и стать его частью.

Отец отложил косу к яблоне, закружил Таню на руках. Та рассмеялась, поцеловала своего папку прямо в пропитавшуюся солёным потом рубаху, заговорила:

– Я сон видела. Мы все вместе шли по зелёному лугу. И луг был большой-пребольшой, а мы всё шли и нисколечко не уставали.

– И мне тоже такой сон снился. Значит, наверняка, сбудется.

– Тебе тоже снился? Правда? А ты не смеёшься?

Таня старалась быть серьёзной, но не выдерживала улыбки отца, её рот сам расплывался в улыбке, и вот уже они смеялись вдвоём. Смеялись счастливо, радостно, прямо, как во сне, что снился Тане, и Таня понимала: её сон начинает сбываться, её сон – вещий.

Широкими прыжками она мчалась по песчаной дорожке к матери, опять рассказывала виденное ночью и узнавала, что и матери снился одинаковый сон, что все они видели одно и то же. На душе разливалось спокойное, чистое тепло. Оставалось разве что перекувырнуться через голову на траве, распугать воинственными прыжками кур, выпить стакан молока с ломтем домашнего хлеба и собираться в школу, на летнюю практику. Таня была уже большой, она училась в четвёртом классе, и её руки здорово пригодились бы школьному саду, где каждый школьник должен был отработать неделю.

Вместе с Любой и Настей из соседских домов Таня прибежала к простому рубленому пятистенку школы самой первой. Даже ещё учительницы Лукерьи Петровны на месте не было. Пока оставалось время, подружки начали носиться по саду, играть в догонялки. Кидались зелёными опадышами, побрызгали друг в друга водой из бочки. Школьный сад был не слишком велик размерами, но, казалось, вмещал в себя всё, что в нём хотели разместить. Яблони, груши, сливы, вишни соседствовали с чередой грядок и ягодных кустов – всё отборных сортов, всё самое лучшее и всего помногу. Одного лука росло грядок пять, а одна грядка метров десять длиной!

Люба и Настя были одногодками и одноклассницами Тани. Одни игры, одни учебники, одни заботы, одни радости. Лукерья Петровна появилась в момент, когда её меньше всего ждали. Таня забралась на яблоню и висела на ней вниз головой, уцепившись ногами, а подружки тщетно пытались проделывать то же самое на соседних деревьях. Учительница, впрочем, ничему не удивилась и зычно гаркнула от самой калитки, ведущей в сад:

– Прекратить сейчас же! Мальчовница, долой с дерева! И вы обезьянки тоже!

Таню величали в деревне мальчовницей за любовь к подвижным забавам и прямо-таки мальчишеский азарт. Но девочка не любила, когда её так называли. Почему, если мальчишка даже летом читает книжки и не знает, что такое разбитые коленки, его не дразнят девчонкой, а стоит ей не сидеть целыми днями уныло за пластмассовыми пупсами, как сразу появляется это дурацкое прозвище! Почему она не может бегать, сломя голову, бешено гонять на велосипеде, когда ей этого хочется?

Ей сказали бы в упрёк: ты с куклами не играешь, но Таня играла с куклами. Ей сказали бы: ты шить не любишь и готовить не умеешь, но Таня умела и шить, и готовить. Просто далось ей энергии и силы душевной точно на нескольких человек, и всё никак она выбрать не могла, что же больше всего любит и чего же сильнее хочет, потому что весь мир казался Тане желанным и родным, и всё очень красивым, загадочным, заманчивым. У неё, между прочим, по «домоводству» пятёрка и одежды всем деревенским куклам, между прочим, тоже она рисует, а тут мальчовница! Да ещё с криком, будто жить весело – это преступление.

– Никаких лазаний по деревьям, – строго отчеканила Лукерья Петровна. – Если кое-кто этого не понимает, то сумеем объяснить – уж не сомневайтесь…

– А что мы сегодня будем делать? – подбежали Люба и Настя.

Лукерье Петровне не понравилось, что ей не дали довести до конца разнос «невыносимой Таньки», она поморщилась, но решила, что поругать её она всегда успеет:

– Будете собирать крыжовник. Норма – ведро. Кто соберёт больше – отмечу и, если отметок таких за практику будет много, тому по ботанике в следующем учебном году будет пятёрка.

– Пятёрка за четверть?

– Ага, за полугодие! Вы сильно уж дармовщины хотите. Пятёрка будет просто как пятёрка, в журнале, – строго выговаривала Лукерья Петровна. – И смотрите у меня, чтобы сейчас ни ягодки не есть. Поняли: ни ягодки!

Хитро прищурившись, Лукерья Петровна отправилась домой, доделывать хозяйские дела. А девочки пошли к приземистым кустам крыжовника, что росли прямо возле забора. Сначала они дружно переговаривались, комментировали, кто какую уже ягоду сорвал – первую или вторую, но постепенно втянулись в работу, замолчали и сосредоточенно взялись наполнять свои эмалированные вёдра крупным, пушистым, желтоватым крыжовником. А чтобы собирать самые крупные, самые спелые ягоды, подружки разделились и разошлись по разные концы крыжовенных кустов.

Таня очень старалась. Нет, возможная пятёрка через год её прельщала меньше всего, она не боялась учёбы. Но вот доказать Лукерьи Петровне, что она не мальчовница какая-то, а очень серьёзная и старательная девочка, хотелось необычайно. Таня приказала себе выкинуть из головы все посторонние мысли и концентрировала внимание только на крыжовнике. Вот она протягивает руку, вот захватывает пальцами ягоду, срывает её, кладёт в ведро. И ни в коем случае не смотреть в ведро, не проверять, сколько уже набрала. Так теряется время, теряется темп. Взгляд только на ветки с ягодами. Быстро оценить, какую ягоду рвать сейчас, а какую следом за ней и главное – не смотреть в ведро.

Пот бежал уже по спине, по рукам, по лбу, но Таня не обращала на него внимания. Сейчас для неё существовал только начинавший поспевать крыжовник, который она, как бывалый охотник, выслеживала среди веточек, листочков, среди тех ягод, которые ещё не успели созреть. И какое там – съесть хоть одну ягоду! Тане даже в голову это не приходило. Ведь съешь ягоду – потеряешь темп, собьёшься с ритма, а подружки тебя возьмут и обгонят или наберут больше. Заполнив своё ведро, Таня высыпала его прямо на траву и снова начала собирать крыжовник, экономя свои движения. Исколотые колючками пальцы горели, руки распухли и покраснели.

Остановил Таню голос Лукерьи Петровны:

– Ну что, девочки, идите сюда – будем смотреть вашу работу.

Таня разогнулась, встала на ноги, подрагивающие в коленях, с удовольствием осмотрела почти половину ведра, которую она уже успела снова набрать и двинулась к тому месту, где раньше высыпала на траву прежнее ведро. Она хорошо запомнила это место: прямо между двух груш, наискосок от грядки со свёклой. Таня пошла туда и уже издали заметила что-то необычное. Всё вроде бы на месте, а чего-то не хватает. Вдруг обожгло – собранного крыжовника нет!

Девочка заметалась между деревьев:

– У меня тут крыжовник был. Целое ведро! Я высыпала и снова собирала.

Лукерья Петровна недовольно скривилась:

– Мальчовница, хватит паясничать. Какое ещё там у тебя ведро! Ты нам не придумывай сказки, а неси сюда своё ведро. Посмотрим, какая ты не языком болтать, а работать.

– У меня был там крыжовник, был, – бормотала, чуть не плача, Таня подружкам Любе и Насте, которые почему-то отводили глаза и заговорщически молчали.

Лукерья Петровна подошла к ведру Тани, заглянула в него и торжественно выпрямилась:

– Вот она твоя лень-то, милочка, наружу и вышла. Всего полведра! А вот у Насти и Любы по целому ведру. Вот кому-то с жёнами повезёт!

– Я набрала ведро и высыпала там, чтобы снова собирать, – лепетала Таня.

– А два ведра ты случайно не набрала?! Ты мне ещё мозоли свои покажи! Давай, давай, покажи! – зычно рокотала в садовой тишине Лукерья Петровна и, уже смягчившись, добавила:

– Всё, на сегодня хватит. Можете идти по домам. И ягод-то, небось, нае-е-елись… – Лукерья Петровна дружески прищурилась и улыбнулась.

Люба замялась, но протянула на всякий случай:

– Мы попробовали только.

– Попробовали они. Знаем, как вы пробовали, – Лукерья Петровна от души рассмеялась.

– А я ни одной ягодки не съела. Как вы и говорили, – честно ответила Таня.

Учительница засмеялась ещё заразительнее. К ней присоединились и Люба с Настей. Продолжая смеяться, Лукерья Петровна взяла в каждую руку по ведру с крыжовником и пошла к школе, оглядываясь с приступами смеха:

– Ни одной… Совсем ни одной… Ни ягодки…

У Тани непроизвольно потекли слёзы. Словно кто-то ей их по щекам из пипетки пускал.

– Перестань, Тань, – дёрнула её за рукав платья Настя. – Чего ты эту дуру слушаешь.

– Но я же, действительно, не съела ни ягодки и набрала я больше ведра, – сквозь рыдания проговорила Таня.

– Да не бери ты это всё в голову. Кто там сколько вёдер собрал. Собрала – не собрала, какая разница, – улыбнулась Настя.

Люба тоже улыбнулась. Взявшись за руки с Настей, они вдруг от души расхохотались и побежали в деревню. Они бежали и давились от хохота. Только ветер доносил обрывки их голосов: «Никто и не заметил… А ты говорила «Не бери, не бери…»

Таня приплелась домой и тихонько забралась на печку, чтобы никто не видел. Она шмыгнула наверх, вжалась в широкие кирпичи и плотно завесила вход на печку занавеской. Но оказалось, что её заметил отец. Ещё когда она шла по улице к дому. Отец отдёрнул занавеску и проговорил весело:

– Дочка, сейчас крыжовник начинается. Мы купили немного полакомиться. У нас-то крыжовника на усадьбе нет, а этот сладкий, вкусный. Посмотри, какой кругленький, сочный. Дочуш, слезай, поедим от пуза.

– Не хочу, – угрюмо пробубнила Таня с печки.

– Да ты что такая? Случилось что? – отец поднялся по лесенке и уже щупал танин лоб. – Заболела? Поранилась?

Прикосновений отцовских рук к своему телу Таня уже выдержать не могла. Она расплакалась навзрыд, рыдания выворачивали девочку наизнанку. Минут пять она только дрожала, как в лихорадке, и давилась слезами.

- Доченька, мы же сон вместе хороший видели, – отец гладил Таню по голове. – Помнишь: мы идём все вместе по зелёному большому полю? Хочешь, снова пойдём по нему? Чтобы солнце и ветер. Хочешь?