Послышались быстрые шаги, хлопнула дверь и в комнату вбежала запыхавшаяся Ирина. Юлька посмотрела на неё с холодным презрением и злорадно ухмыльнулась.
- Доченька, что случилось, за что арестовали папу? – кинулась к дочке мать и осеклась, наткнувшись на злобную ухмылку.
- Во-первых, я тебе не дочь, а твой муж мне не папа, - с вызовом ответила Юлька, - во-вторых, арестовали его за то, что он братца своего насмерть пришиб.
- Почему не дочь, что ты городишь, - растерялась Ирина, - как насмерть, за что?
- Взял и убил, - истерично рассмеялась Юлька, - со всей своей дури толкнул его пьяного, а он виском на угол стола облокотился и капец братцу. А за что? Так за правду и убил.
- Что с тобой, доча, что ты ёрничаешь, за какую правду? – трясущимися губами шептала женщина.
- За самую настоящую, - с вызовом выкрикнула Юлька, - за то, что он сказал, что я вам не дочь, что я приёмная!
- А ну сядь и рассказывай, что тут произошло.
- Всё было как всегда: братец хлестал свой самогон, твой муж вышел за дровами, а я что-то спросить хотела и назвала братца дядей Петей. Он посмотрел на меня пьяными глазами, и говорит: «Какой я тебе дядя? Ты не нашенских кровей, приёмная ты, не рОдная». Я сижу, соображаю, как это понять, а тут этот возвращается. Пётр вскакивает и к нему с объятиями: «Лёшка, братуха, прости, нарушил я слово, проговорился Юльке, что она не рОдная». Твой, как завопит дурным голосом: «Замолчи, скотина пьяная!» и оттолкнул его, - закончила рассказ Юлька и снова злорадно ухмыльнулась.
- Так что не дочь я вам, - добавила она, помолчав.
- Слушай ты, тварь неблагодарная, - в голосе Ирины зазвенел металл, - отцу ты действительно приёмная, мне – родная, а ему приёмная. И заруби себе на носу: кабы не он, проживала бы ты сейчас в детском доме, со всеми его прелестями.
- Лучше в детдоме, чем в этой тюрьме, - закричала Юлька, - шестнадцать лет живу в вашей клетке, теперь хватит, отмучилась! До школы хоть какая-то свобода была, когда он на работе вкалывал, а потом строгий надзор и дома и в школе.
- Юлька, что ты несёшь? Школа в посёлке одна, Алексей Фёдорович в ней учительствовал, куда же тебя девать было?
- А мне плевать, это ваши проблемы, мне и своих забот хватало. До пятого класса всё за руку меня в школу таскал. Наденет свои ботиночки драные, брючки мелом перемазанные, рюкзачок за спину, меня за руку и помчится в школу, а я маленькая, не успеваю за ним, до сих пор забыть не могу. Все учителя, как учителя, а этот посмешище какое-то. Стыдно с ним рядом идти. А летом? Всех отправят в лагерь, так они за смену от родителей отдохнут, а этот обязательно воспитателем устроится и там меня пасёт. Не зря я его не люблю, как чувствовала, что чужой. А удочерять себя я не просила и благодарной мне ему быть не за что.
- Боже мой, Боже мой, - качала головой и всхлипывала Ирина, - что внутри тебя поселилось, доча, как же ты такая выросла? Живёшь в саму себя, как в кокон, завёрнута, ничего вокруг видеть не хочешь. Тяжело тебе во взрослой жизни будет, ох, тяжело. Мы отцу обе по гроб жизни обязаны. Мы же с ним в деревне на одной улице жили, в одной школе учились, только он двумя классами старше. Он с детства был в меня влюблён, а я в одноклассника его, Кольку Смородинова, втюрилась. В него все девчонки влюблены были – и симпатичный, и голос, как у соловья. И в школе на вечерах пел, и в клубе на праздники. Девки с ума сходят, а он пользуется, то с одной, то с другой похороводится и бросит. Алексей после школы в посёлок уехал, на завод устроился и в областной пединститут поступил на заочное. А я школу закончила и вся в любви утонула.
Семнадцать лет, в голове ветер гуляет, а тут Колька наконец обратил на меня внимание. Летом его на флот забрали, а к осени у меня живот стал расти. Узнала адрес его флотский, написала, что беременна, а он в ответ: это твои проблемы, и вообще меня в ансамбль песни и пляски взяли, я артистом буду и все деревенские связи обрываю, даже с родителями. Так что отстань, подруга, и живи, как знаешь. Такая вот беда у нас с тобой приключилась, доча. Отец у меня, дед твой, строг был. В детстве частенько вожжами охаживал, а тут, как узнал про беду мою, так и погнал из дома: «Где нагуляла, там и живи!» Я к Колькиным родителям, а они смеются и гонят. В деревне пальцами показывают, осуждают не таясь, как гулящую, а я ведь любила его, балбеса. У тебя в характере много от него. Он тоже считал себя пупом земли, а на то, что другие от него страдают, ему было наплевать и растереть. Уже девятый месяц пошёл, рожать скоро, а выхода нет, хоть в петлю лезь.
Думала, думала и решила: поеду в райцентр, там рожу и прямо в роддоме от тебя откажусь. Собрала пожитки, села в автобус и покатила. Пока ехали, растрясло меня на наших дорогах. Вылезла на автостанции, а сил идти нет, села на чемодан и плачу. Тут Лёшенька мне и встретился. Он из заводского посёлка по каким-то делам в райцентр приезжал и теперь ждал свой автобус. Расспросил он меня, подхватил мой чемодан и повёл на свой автобус. Привёз нас в этот самый домик, накормил, и спать уложил. Это теперь тут и свет и вода есть, а тогда … Всё это место называлось в народе «Нахаловка». Жить было негде, так заводские рабочие самовольно захватывали землю на пустыре и строили хибарки. Одну такую Лёша купил у кого-то, кто решил отсюда уехать. Тебе лет пять было, когда начальство спохватилось и решило этот посёлок узаконить и благоустроить. А в то время освещались керосиновыми лампами, готовили на примусах и керогазах, воду из колонки за полкилометра таскали.
Уступил мне Лёша свою постель в комнате, а сам в спальном мешке на кухоньке под столом спал. Пришло мне время рожать. Лёша где-то машину раздобыл и нас с тобой в роддом отвёз. Я долго тебя родить не могла, почти сутки мучилась, пока ты на свет появилась. Пришёл Лёша нас провндать, а его врач к себе завёл и говорит: «Я так понимаю, что вы отец ребёнка, а вам известно, что мать отказное заявление написала?» Позвали меня и Лёшенька твёрдо так заявил: «Отказ забери, отцом записывай меня, придёшь в себя - распишемся». Вот так мы с тобой, доча, Зеленцовыми стали.
Ты не представляешь, как он о тебе заботился, как воду из колонки таскал, чтобы и на еду, и тебе на подмыв да на стирку хватило. Как пелёнки твои стирал и гладил, как во всём себе ради тебя отказывал. Характер у тебя противный был, всё поперёк делала. Бывало, ты меня так доводила, что задницу тебе с удовольствием надирала, а отец даже голос на тебя никогда не повышал. Не нравится тебе, как он в школу тебя водил? Так ты же специально делала всё, чтобы опоздать. Это ты могла, как ни в чём не бывало, зайти в класс после звонка, а учитель не мог опаздывать.
Ботинки драные? Брюки не те? Так он себе во всём отказывал, чтобы Юлечке сладко жилось. Рюкзак вместо портфеля? Так это, чтобы руки были свободны – вдруг Юлечку нести придётся. Он даже в своём ребёнке себе ради тебя отказал. Я спросила его, а он в ответ: «У меня уже есть один свой ребёнок, ко второму Юлечка ревновать будет». Ты совсем ничего понимать не хочешь. Не пас он тебя в лагере. Просто в заводской лагерь брали только детей заводчан и работников лагеря, вот отец и устраивался каждый год воспитателем. Много лет без отпусков жил, чтобы Юленька могла летом отдохнуть.
А что ты после шестого класса устроила? «Не буду ходить в школу, в которой отец работает!» - и всё тут, хоть убей. Мой отец так бы меня вожжами отходил, что неделю сесть бы не могла, а отец что? Уволился из школы и перешёл в заводское ПТУ, хоть и был уже завучем. Юлечке не комфортно. Теперь стало комфортно уроки срывать да прогуливать и учителям дерзить? Одноклассницу избила, в этом твой комфорт? Отец с родительских собраний сам не свой приходит. Мать избитой девочки сказала: «Как ему можно доверять воспитание чужих детей, когда он своего воспитать не может». Я предлагала ходить на собрания вместо него, отказывается: « Мой крест, мне и нести».
Тебе лет восемь было, когда отец сказал мне: «Не любит меня Юлька, не принимает. Не дай бог узнает, что неродной – возненавидит». Мы от всех скрывали, что поженились, я с роднёй не общалась, у Алексея никого не осталось, только брат троюродный в соседней деревне. Вот этот Пётр однажды и нарисовался. Сломал он руку, наложили гипс, кость срослась, гипс сняли, а рука не слушается. Назначили процедуры, а в деревне их нет. Направили в райцентр. Процедуры ежедневные, из деревни не наездишься, вот и напросился к брату на постой. Лёша пустил, но взял с Петра клятву, что он никогда тебе не скажет про секретное. Петр поклялся, рука зажила, и он попросился приезжать в конце декабря на рынок то с кабанчиком, то с семечками. Поторгует пару дней и восвояси. Нам не накладно, знаем, что живых денег в деревне почти нет.
Всё бы ничего, да только повадился он с собой бутыль самогона привозить. Вот довозился, скотина пьяная. Какого человека погубил! Горе у нас, доча, большое горе. Но мы папку нашего ждать будем и дождёмся. Правда, ведь, правда? – Ирина притянула дочку к себе и обе заплакали.
- Товарищ следователь, вопрос можно?
- Гражданин следователь, а вопрос можно, гражданин Зеленцов, спрашивайте.
- Я ни от чего не отказываюсь, всё признаю, убегать не собираюсь, так нельзя ли меня до суда на подписку о невыезде перевести? Я мальчишкам в ПТУ физику и химию преподаю, а заменить меня некем, пока искать будут ребята уже и учёбу закончат без физики и химии.
- Нельзя, гражданин Зеленцов, статья у вас больно тяжёлая – убийство. Была бы самооборона, можно было бы рассуждать о степени её необходимости, но дочка показала и вы подтвердили, что шёл к вам убитый с объятьями. У вас в крови найден алкоголь, немного, но найден, причину, по которой вы оттолкнули убитого, ни вы, ни дочь не называете, так как я могу квалифицировать ваше преступление? Исключительно, как непреднамеренное убийство в состоянии алкогольного опьянения на почве внезапно возникшей неприязни. Так что твёрдое нет.
Дочка ваша подала заявление на свидание. Смешно написала, послушайте:
Следователю Силаеву
от дочери Алексея Фёдоровича Зеленцова.
Заявление
Прошу разрешить мне свидание с папой, чтобы я могла сказать ему, что он у меня самый лучший, и я его очень люблю.
Зеленцова Юлия Алексеевна, дочь.
7 января 1976 года
Помочь сайту
Поздравления
