Критик

– Вам всегда хорошо удавались истории о мёртвых, господин Томас, и это наше общее мнение, – объяснил серый человек, чье лицо не могло даже быть лицом, потому что не имело чётких очертаний – всё смазывалось, да и он сам тоже.
            Впрочем, как объяснил… то, что меня не хватил сердечный приступ, уже благо, не всякий бы тут удержался! Я бы предпочёл обморок. Да, позорно, но обморок – это избавление от проблем.
– А…а, – ничего умнее из моего рта не выходило.
– Виктор, – вежливо  напомнил серый человек и его лицо, на миг проступив отчётливее, снова растеклось по реальности, точно краска по дурной бумаге, – можно по имени, я не гордый.
– Ага…– мне стало окончательно дурно, и я опустился в кресло, понимая, что ноги предают меня. В горле пересохло, но я не мог заставить себя встать и пройти мимо своего серого гостя к столику. Он словно учуял, сказал сокрушённо:
– Я бы подал вам стакан воды, но, к сожалению, это уже не в моих силах, видите? – и он протянул мне такую же серую руку, расплывающуюся, не имеющую контуров, и та, как я уже и предполагал, прошла абсолютно спокойно через грани стакана. Неудивительно! Подумаешь, какой-то стакан. Четверть часа назад он просочился таким же образом через двери и поздоровался, извинившись, что не может войти как полагается.
            Тут-то сердце меня не подвело. Всего-то бешено застучало глее-то у самого горла, но не остановилось.
– Я могу отойти, – любезно предложил гость, он на удивление уютно чувствовал себя в моём доме, – нальёте воды.
            Воды? Какой воды? Тут вода не поможет. Тут нужен виски пополам с успокоительным, наверное.
– Я не хотел вас напугать, – гость расстроен, – правда! У меня и поручение было другое. Ну, я уже говорил…
            Может быть и говорил, да только сердце стучит так громко, что, кажется, перекрывает любую речь. Невозможно быть одновременно и в осознании происходящего, и в понимании услышанного. Я сделал выбор в пользу того, что вижу. А видел я мертвеца. То есть, не физическое тело, а что-то вроде призрака. Или полтергейста. Или приведения? Я не знаю. Вот Мария разбиралась во всей этой дряни, и будь она здесь, то, быть может, она бы и вопросами гостя завалила так, что он и сам не был бы рад тому, что пришёл.
            Но Марии нет. Есть только мой гость и шок…тоже мой. вообще всё моё, кроме понимания происходящего.
– вам нехорошо? – этот Виктор был образцом доброжелательности. Жаль только, что у него был заметный нюанс. Слишком заметный. – Ну, право, нельзя так бояться, я не могу причинить вам вреда! Я даже стакан взять в руки не могу, чтобы вам подать. Я гость, нет, даже гонец.
            Оставалось только встать. Мозг и руки функционировали словно по отдельности, но руки как-то вспомнили где у меня открытая бутылка, и я, стараясь не смотреть на гостя, наполнил стакан на половину. Язык обожгло, желудок тоже, но в уме не просветлело.
– Вы бы прекращали, – грустно сказал Виктор, – кое-кто из наших тоже просил вам это передать, но так, неофициально.
            Странно, Виктор не исчез. А надежда была почти реальной. Но нет, не оправдалась. Он остался висеть (или стоять?) в моей комнате незваный серым пятном, очень грустным (видно по состоянию плеч) и нечитаемым расплывающимся лицом.
– Я никогда не встречал таких как вы, – кое-как я овладел собою, вы должны меня простить.
– О, не извольте беспокоиться! Мы уже привыкли к самым разнообразным реакциям. Надо сказать, что следовало вас как-то подготовить… может быть, начать с того, чтобы приходить перед пробуждением и звать вас, или появляться в зеркалах.
            Я представил что было бы, увидеть я нечто подобное в зеркале или сразу после пробуждения, и меня пробрало неприятными ледяными иголочками.
– Не надо, – ответил я чуть грубее, чем следовало, – это, знаете ли, пугает ещё больше!
            Вот теперь тон моего гостя стал удивлённым:
– Пуга-ает? Вы же уже нас видите, почему бояться-то?
            Как ему объяснишь? Что в нашем мире, мире живом и нормальном, не принято появляться в зеркалах? Или у кровати? В лучшем случае – это призрак,  а в худшем – взлом квартиры? Боже, почему это надо объяснять? Есть простое слово «страшно», и оно должно быть понятно каждому, и оно не должно иметь под собой никакого оправдания.
– Вы не шутите? – встревожился Виктор, – это вас пугает? Не располагает?
– Нормальных людей нет, – оставалось только хмыкнуть, хотя ничего забавного я не видел. Я видел только растерянность на проступающем и тут же угасающем лице, и понимал, что мир куда безумнее, чем мне хотелось бы и никакие мои вегетарианские рассказы, гордо именующиеся в захудалом издательстве «ужастиками», не охватят и половины того, что являет собою настоящий страх.
– Надо же…– Виктор явно озадачился. – Что ж, это, знаете, объясняет, почему вокруг столько…всякого. Ну, про нас.
            Про нас, про вас…да пробил час!
– Простите, я не сильно понимаю, зачем вы пожаловали, – я кашлянул, растерянность моего гостя подействовала на меня гипнотически. Если он оказался растерян, значит, не так уж и опасен. Тот, кто хочет причинить вред – не теряется.
– Не по…а! – Виктор тряхнул серой головой, которая послушно потекла по пространству серостью и тут же собралась снова в прежний отчётливый вид. – Я тогда начну издалека. Знаете ли вы, Томас, чем мёртвые занимаются после того, как, собственно стали мёртвыми?
            Да я не знаю чем живые занимаются! Я не знаю чем я сам занимаюсь, если постоянно оказываюсь в долгах, а из приличной еды у меня только консервы.
– Мы читаем, – объяснил Виктор, не дождавшись ответа, – много читаем, всё подряд, буквально!
            Ну хорошо. Читать полезно. Я когда-то и сам много читал, пока мне в голову не пришла идея, что я могу не только читать, но и писать. Идея была безумная, но самонадеянная, с тех пор я с ней и живу. Почему бы мёртвым и не читать? У них, наверное, много свободного времени.
– Мы просачиваемся в книгу, – продолжил Виктор, не ведавший, конечно, какие мысли ходят в моей голове, – как дымок, как…
– Черви бумажные, – подсказал я, – они точат книгу и вы. Только вас не заметишь, да?
            Сравнение было грубым, но я ничего не мог с собой поделать. Я не мастер переговоров, иначе, я общался бы не с призраками.
– Ну можно и так сказать, – Виктору явно не понравилось моё сравнение, но особенно возмущаться он не стал, – пусть будет так, как вам понятно. Серьёзно, я не хочу, чтобы вы как-то обижались или пугались на нас за это, и за мой визит. Вы, конечно, знаете, что мёртвым запрещено тревожить живых…
            Да, конечно, знаю! Это же всем известный факт! интересно, а у мёртвых есть что-то вроде правозащитников и ответственности, законодательства и всего прочего, что держит наш безумный мир в субстанции, именуемой «порядок»?
– Ну допустим, – я усмехнулся, – и что же, ещё раз, вы тут делаете?
– Сейчас-сейчас, – заторопился Виктор, – понимаете, нам нравится то, что вы пишете.
            А вот тут моё сердце чуть не пропустило удар. Нет, кажется, мой мёртвый гость говорил уже что-то такое. Но только сейчас до меня полностью дошли его слова. Мои произведения нравятся…мёртвым. Это хорошо или плохо? фанатскую встречу не устроишь и книг не продашь, но они, имея для себя вечность, читают меня!
– Только у нас есть пара дружеских замечаний и просьба, – Виктор почти смутился, во всяком случае, голос его  стал глуше, а силуэт в очередной раз расступился, растёкся по реальности, – мы не хотим вас обидеть.
            Замечательная фраза! Мы не хотим вас обидеть, но обязательно обидим, а потом догоним и ещё разок обидим. Нет-нет, не подумайте, мы не хотели!
– Всё-таки, с нашей точки зрения, расклад таков, что вам, как творцу, было бы неплохо знать мнение своей аудитории, – подытожил Виктор и притих, явно ожидая моей реакции.
            Надо же, я вообще не знал, что у меня есть аудитория. А она есть и у неё есть мнение! Интересно, если жить достаточно долго и мало спать, что я ещё узнаю?
– Я, признаться, никогда не знал… то есть, спасибо за поддержку, – всё-таки они молодцы. Да, напугали и сбили с толку, и, наверное, мой мир никогда уже не будет прежним, но они всё-таки сказали мне добрые слова. Да, сейчас будут явные гадости – в этом, похоже, и заключается критика, но тёплые слова были. – Вы очень добры.
– О, не стоит! – Виктор засмеялся, и его смех был одновременно очень ярким, явным и глухим. Точно его  крутили как радио, настраивая на нужную волну. – так что, вы готовы?
– Подождите, я сяду в кресло, – я направился обратно в угол. Откровенно говоря, у меня была последняя надежда на то, что это кресло меня сейчас затянет внутрь своего бездонного складного короба и я останусь там навеки заживо погребенным. Но надежды не сбываются так просто. Я сел и не провалился. Только кресло жалобно вздохнуло подо мной.
– Я могу начинать? – вежливо поинтересовался серый гость, снова (в который раз?) растекаясь по реальности.
– Извольте, – происходящее наконец-то показалось мне забавным. Что ж, это очень даже неплохо, что так вышло. Будет о чём написать. Даже если это бред, сон и одновременно агония.
– Итак, во-первых, как я уже сказал, мы читаем постоянно, всё время! И так уж вышло, что у нас этого времени больше. Отсюда первое замечание. Ваши рассказы преступно коротки!
            От неожиданности я поперхнулся. Странное замечание. Никто и никогда не жаловался на объем моих произведений. А тут здрасьте – мертвякам мало! В то недолгое время, что я регулярно публиковался в местном издательстве, настолько дохлом, что у него и вывески-то не было, и всё равно считал это своим рассветом, ко мне было обратное требование: пиши покороче, чтобы можно было побольше поставить авторов!
– Ну…это зависит от сюжета, – кашлянул я, чтобы перебороть внезапное смущение.
– Да-да, мы понимаем и уважаем сюжет. Отсюда идёт второе замечание. Мы очень любим вас читать, потому что вы пишете про мёртвых так, что… нас трогает. Вы настоящий профи, господин Томас!
            Профи… ну надо же! а Элис, собирая вещи в грубую, поганую сумку, которая оказалась настолько вместительной, что упаковала в себя лучший год моей жизни, кричала, что я неудачник. А я профи! Всё зависит от того, кого спросишь.
– И поэтому мы хотим больше о нас! – обрадовал меня Виктор.
            Обрадовал он, скорее, себя. Я покосился в сторону пачки черновиков, большую часть которых надо было честно отправить на мусорку по причине отмученности. Какая ирония, именно недавно я начал делать наброски к тому, что должно было вызвать спрос. Мои истории про мертвяков, которые жили-жили и вдруг перестали жить, и затем осознавали это, не заходили в народ. Прошли мои годы, когда я мог быть амбициозным и верить в то, что я непризнанный гений. Теперь хотелось жить в комфорте, а для этого и писать надо было другое. И это самое другое, понахваченное из бестселлеров, где яркость обложек резала взгляд, теперь чернело в пачке бумаг.
            А он мне – больше про нас! А жить я на что буду?
– Господин Томас? – встревожился Виктор, не уловив от меня ответа.
– Я слышу, – ответил я, – просто вы не совсем верно расцениваете происходящее. Истории о мёрт…кхм, о вас – это очень узкий пласт аудитории.
– Ну и что? – не понял Виктор, – нам же нравится.
– Вам – да, а другим не очень.
            Он не понимал. Наверное, это было нормально. Он умер – какие у него могут быть тревоги? Какие у него могут быть счета и мысли? Какие у него могут быть тени, кроме его собственных? Он читает, они…сколько бы их там не было, они читают! И на этом, как на кончике иглу, сходится весь их мирок. И они хотят его видеть и знать таким, как им хочется.
– Вы подумайте, – он протянул это растерянно и как-то одновременно высокомерно. Мол, надо же объяснять что-то ещё! Ему же уже сказали всё как есть! упрямец. Гордец. Живяк!
            Спорить дальше не хотелось. Доказывать тоже и я просто кивнул, уходя от ответа. Подумать – это не значит совершенно точно сделать, нет, это величайший обман.
            Я подумаю над вашим предложением. Я подумаю как всё исправить. Я подумаю… как будто бы это имеет значение.
– Собственно, дальше, – Виктор удовлетворенно кивнул, «подумать» – это иллюзия, на которую клюют и мёртвые. Для меня «я подумаю» – это желание закончить спор, оставаясь при своём мнении, для него – моя капитуляция.
            А дальше он продолжил. И пара замечаний превратилась в восхитительный список претензий. Виктор сообщил мне, что мои описания крайне скудны, язык крайне неловок и нелеп, а сравнения дуболомны. Каждое замечание он сопроводил искренним почтением, и даже не играл в него, а правда расстраивался. Я же только вяло поддакивал. Да-да, дуболомны, нелепы, скудны…
            Именно по этой причине вы меня читаете, уважаемые мёртвые. Это вам вместо адского пламени – мол, убил человека – прочитал пять его книг, обворовал кого – ладно, одну.
– Только не обижайтесь, это всего лишь мнение вашей аудитории, – закончил Виктор и снова растекся по реальности серым пятном.
            Какая удивительная аудитория. Они едят то, что нужно исправлять и переписывать.
– это всё? – мрачно поинтересовался я. Ситуация и впрямь меня веселила и забавляла. Они послали сюда своего гонца, чтобы рассказать как стать мне лучше. При этом, поверь я их замечаниям, я уйду совсем в другое направление, ведь одно из замечаний касалось того, что финал у меня непредсказуем.
            А им, бедолагам, определенности и классики хочется!
– Ну основное, да, – согласился Виктор, – так что, вы, надеюсь, учли наши пожелания и просьбу писать почаще, и последуете за всем сказанным?
– Как знать! – я поднялся из кресла. Страх перед серостью, явившей мне человеческий облик, отступил. – А сколько у меня мертвяков в аудитории?
–Э… - Виктор слегка опешил от моего вопроса, – нас две дюжины…ну может чуть больше, понимаете, в мире мертвых нет четкости. Мы иногда налетаем друг на друга и даже как бы…сплетаемся. Я уже не уверен, что полностью состою из одного себя.
            Он смутился. То ли от слов, то ли от моего выражения лица.
– Это мерзко, – ответствовал я с мрачной торжественностью, – как создатель своей аудитории замечаю, что вам следует перестать так делать.
– Что? – он не понял что я делаю. Не знал, как мне весело смотреть на его растерянность. – Но мы же не нарочно, мы просто так устроены…
– И мне не нравится ваша численность, вас должно быть больше, – я легко перебил его мертвое лепетание своим живым голосом, – вы должны учесть и это замечание.
– Но мы не спосо…
– И ещё…как вы умерли?
            Виктора тряхнуло. Я даже успел испугаться, что мой вопрос оказался явно сильнее его возможности ответить мне на это, но он овладел собой:
– Я попал в аварию, господин Томас.
–Тьфу…моя аудитория не может состоять из тех, кто попал в аварию! Ещё скажите, что в ней есть самоубийцы или маньяки и я вовсе расстроюсь!
– Есть, – медленно ответил Виктор, кажется, теперь он понял.
– И это моя аудитория? – я изобразил притворный ужас. – Вот вам мои замечания: малочисленность, нелепость смертей и грубость в жизнях, и ещё отсутствие собственности на собственные душонки!
            Виктор смотрел на меня, наверное…мне хотелось так думать, и обида, должно быть, ещё бурлила в его мертвой сути. А чего он хотел, собственно? Я тоже могу играть в эту игру.
– Вам тоже полезно знать мнение создателя вашей аудитории, – повторил я свою мысль, но даже сам не был до конца в ней уверен. этот призрак, этот нелепый призрак не имел никакого выбора. А я? Я был жив, я мог делать то, что хочу и писать о том, о чём хочу. И издеваться над кем хочу. А им остались иллюзии, что их желания ещё что-то значат.
– Знаете, Томас…– Виктор обрёл слова, и они наполнились почти живой горечью, – с вами, с живыми, невозможно иметь дела. Прощайте!
            Я не успел его остановить, да и как бы я это сделал, если он просто растворился, растекся серостью по всему пространству и серость осыпалась мгновенной, тлеющей веселой искрой на пол, оставляя во мне только горечь. Я не почувствовал себя отомщённым или, о, странное дело, нужным! А ведь ещё несколько минут назад я и не знал про то, что меня читают после жизни.
            Наверное, надо было быть мягче. Кто знает, может, это и правда мой шанс написать что-то именно о том, посмертном состоянии, разузнать, чтобы было вернее, отчётливее, острее? Или это моё личное сумасшествие, или…
– Вы извините, Томас, – Виктор снова возник из пустоты, серость не обрела себя до конца, вылепляя его облик, но различить его фигуру было вполне возможно, – извините нас. мы просто скучаем, вы пишите, ладно? Мы всё равно будем ждать.
– Ладно, – на этот раз я согласился искренне, без всяких «подумаем» и умиротворенная серость окончательно оставила меня, и краем сознания я понимал – не придут они ко мне, не рискнут, но, по меньшей мере, будут ждать меня, живого, сгорая от невысказанной, дающей осколки живости чувства – желания критиковать и всё равно оставаться рядом.

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0540807

от 1 июня 2025

[Скрыть] Регистрационный номер 0540807 выдан для произведения: – Вам всегда хорошо удавались истории о мёртвых, господин Томас, и это наше общее мнение, – объяснил серый человек, чье лицо не могло даже быть лицом, потому что не имело чётких очертаний – всё смазывалось, да и он сам тоже.
            Впрочем, как объяснил… то, что меня не хватил сердечный приступ, уже благо, не всякий бы тут удержался! Я бы предпочёл обморок. Да, позорно, но обморок – это избавление от проблем.
– А…а, – ничего умнее из моего рта не выходило.
– Виктор, – вежливо  напомнил серый человек и его лицо, на миг проступив отчётливее, снова растеклось по реальности, точно краска по дурной бумаге, – можно по имени, я не гордый.
– Ага…– мне стало окончательно дурно, и я опустился в кресло, понимая, что ноги предают меня. В горле пересохло, но я не мог заставить себя встать и пройти мимо своего серого гостя к столику. Он словно учуял, сказал сокрушённо:
– Я бы подал вам стакан воды, но, к сожалению, это уже не в моих силах, видите? – и он протянул мне такую же серую руку, расплывающуюся, не имеющую контуров, и та, как я уже и предполагал, прошла абсолютно спокойно через грани стакана. Неудивительно! Подумаешь, какой-то стакан. Четверть часа назад он просочился таким же образом через двери и поздоровался, извинившись, что не может войти как полагается.
            Тут-то сердце меня не подвело. Всего-то бешено застучало глее-то у самого горла, но не остановилось.
– Я могу отойти, – любезно предложил гость, он на удивление уютно чувствовал себя в моём доме, – нальёте воды.
            Воды? Какой воды? Тут вода не поможет. Тут нужен виски пополам с успокоительным, наверное.
– Я не хотел вас напугать, – гость расстроен, – правда! У меня и поручение было другое. Ну, я уже говорил…
            Может быть и говорил, да только сердце стучит так громко, что, кажется, перекрывает любую речь. Невозможно быть одновременно и в осознании происходящего, и в понимании услышанного. Я сделал выбор в пользу того, что вижу. А видел я мертвеца. То есть, не физическое тело, а что-то вроде призрака. Или полтергейста. Или приведения? Я не знаю. Вот Мария разбиралась во всей этой дряни, и будь она здесь, то, быть может, она бы и вопросами гостя завалила так, что он и сам не был бы рад тому, что пришёл.
            Но Марии нет. Есть только мой гость и шок…тоже мой. вообще всё моё, кроме понимания происходящего.
– вам нехорошо? – этот Виктор был образцом доброжелательности. Жаль только, что у него был заметный нюанс. Слишком заметный. – Ну, право, нельзя так бояться, я не могу причинить вам вреда! Я даже стакан взять в руки не могу, чтобы вам подать. Я гость, нет, даже гонец.
            Оставалось только встать. Мозг и руки функционировали словно по отдельности, но руки как-то вспомнили где у меня открытая бутылка, и я, стараясь не смотреть на гостя, наполнил стакан на половину. Язык обожгло, желудок тоже, но в уме не просветлело.
– Вы бы прекращали, – грустно сказал Виктор, – кое-кто из наших тоже просил вам это передать, но так, неофициально.
            Странно, Виктор не исчез. А надежда была почти реальной. Но нет, не оправдалась. Он остался висеть (или стоять?) в моей комнате незваный серым пятном, очень грустным (видно по состоянию плеч) и нечитаемым расплывающимся лицом.
– Я никогда не встречал таких как вы, – кое-как я овладел собою, вы должны меня простить.
– О, не извольте беспокоиться! Мы уже привыкли к самым разнообразным реакциям. Надо сказать, что следовало вас как-то подготовить… может быть, начать с того, чтобы приходить перед пробуждением и звать вас, или появляться в зеркалах.
            Я представил что было бы, увидеть я нечто подобное в зеркале или сразу после пробуждения, и меня пробрало неприятными ледяными иголочками.
– Не надо, – ответил я чуть грубее, чем следовало, – это, знаете ли, пугает ещё больше!
            Вот теперь тон моего гостя стал удивлённым:
– Пуга-ает? Вы же уже нас видите, почему бояться-то?
            Как ему объяснишь? Что в нашем мире, мире живом и нормальном, не принято появляться в зеркалах? Или у кровати? В лучшем случае – это призрак,  а в худшем – взлом квартиры? Боже, почему это надо объяснять? Есть простое слово «страшно», и оно должно быть понятно каждому, и оно не должно иметь под собой никакого оправдания.
– Вы не шутите? – встревожился Виктор, – это вас пугает? Не располагает?
– Нормальных людей нет, – оставалось только хмыкнуть, хотя ничего забавного я не видел. Я видел только растерянность на проступающем и тут же угасающем лице, и понимал, что мир куда безумнее, чем мне хотелось бы и никакие мои вегетарианские рассказы, гордо именующиеся в захудалом издательстве «ужастиками», не охватят и половины того, что являет собою настоящий страх.
– Надо же…– Виктор явно озадачился. – Что ж, это, знаете, объясняет, почему вокруг столько…всякого. Ну, про нас.
            Про нас, про вас…да пробил час!
– Простите, я не сильно понимаю, зачем вы пожаловали, – я кашлянул, растерянность моего гостя подействовала на меня гипнотически. Если он оказался растерян, значит, не так уж и опасен. Тот, кто хочет причинить вред – не теряется.
– Не по…а! – Виктор тряхнул серой головой, которая послушно потекла по пространству серостью и тут же собралась снова в прежний отчётливый вид. – Я тогда начну издалека. Знаете ли вы, Томас, чем мёртвые занимаются после того, как, собственно стали мёртвыми?
            Да я не знаю чем живые занимаются! Я не знаю чем я сам занимаюсь, если постоянно оказываюсь в долгах, а из приличной еды у меня только консервы.
– Мы читаем, – объяснил Виктор, не дождавшись ответа, – много читаем, всё подряд, буквально!
            Ну хорошо. Читать полезно. Я когда-то и сам много читал, пока мне в голову не пришла идея, что я могу не только читать, но и писать. Идея была безумная, но самонадеянная, с тех пор я с ней и живу. Почему бы мёртвым и не читать? У них, наверное, много свободного времени.
– Мы просачиваемся в книгу, – продолжил Виктор, не ведавший, конечно, какие мысли ходят в моей голове, – как дымок, как…
– Черви бумажные, – подсказал я, – они точат книгу и вы. Только вас не заметишь, да?
            Сравнение было грубым, но я ничего не мог с собой поделать. Я не мастер переговоров, иначе, я общался бы не с призраками.
– Ну можно и так сказать, – Виктору явно не понравилось моё сравнение, но особенно возмущаться он не стал, – пусть будет так, как вам понятно. Серьёзно, я не хочу, чтобы вы как-то обижались или пугались на нас за это, и за мой визит. Вы, конечно, знаете, что мёртвым запрещено тревожить живых…
            Да, конечно, знаю! Это же всем известный факт! интересно, а у мёртвых есть что-то вроде правозащитников и ответственности, законодательства и всего прочего, что держит наш безумный мир в субстанции, именуемой «порядок»?
– Ну допустим, – я усмехнулся, – и что же, ещё раз, вы тут делаете?
– Сейчас-сейчас, – заторопился Виктор, – понимаете, нам нравится то, что вы пишете.
            А вот тут моё сердце чуть не пропустило удар. Нет, кажется, мой мёртвый гость говорил уже что-то такое. Но только сейчас до меня полностью дошли его слова. Мои произведения нравятся…мёртвым. Это хорошо или плохо? фанатскую встречу не устроишь и книг не продашь, но они, имея для себя вечность, читают меня!
– Только у нас есть пара дружеских замечаний и просьба, – Виктор почти смутился, во всяком случае, голос его  стал глуше, а силуэт в очередной раз расступился, растёкся по реальности, – мы не хотим вас обидеть.
            Замечательная фраза! Мы не хотим вас обидеть, но обязательно обидим, а потом догоним и ещё разок обидим. Нет-нет, не подумайте, мы не хотели!
– Всё-таки, с нашей точки зрения, расклад таков, что вам, как творцу, было бы неплохо знать мнение своей аудитории, – подытожил Виктор и притих, явно ожидая моей реакции.
            Надо же, я вообще не знал, что у меня есть аудитория. А она есть и у неё есть мнение! Интересно, если жить достаточно долго и мало спать, что я ещё узнаю?
– Я, признаться, никогда не знал… то есть, спасибо за поддержку, – всё-таки они молодцы. Да, напугали и сбили с толку, и, наверное, мой мир никогда уже не будет прежним, но они всё-таки сказали мне добрые слова. Да, сейчас будут явные гадости – в этом, похоже, и заключается критика, но тёплые слова были. – Вы очень добры.
– О, не стоит! – Виктор засмеялся, и его смех был одновременно очень ярким, явным и глухим. Точно его  крутили как радио, настраивая на нужную волну. – так что, вы готовы?
– Подождите, я сяду в кресло, – я направился обратно в угол. Откровенно говоря, у меня была последняя надежда на то, что это кресло меня сейчас затянет внутрь своего бездонного складного короба и я останусь там навеки заживо погребенным. Но надежды не сбываются так просто. Я сел и не провалился. Только кресло жалобно вздохнуло подо мной.
– Я могу начинать? – вежливо поинтересовался серый гость, снова (в который раз?) растекаясь по реальности.
– Извольте, – происходящее наконец-то показалось мне забавным. Что ж, это очень даже неплохо, что так вышло. Будет о чём написать. Даже если это бред, сон и одновременно агония.
– Итак, во-первых, как я уже сказал, мы читаем постоянно, всё время! И так уж вышло, что у нас этого времени больше. Отсюда первое замечание. Ваши рассказы преступно коротки!
            От неожиданности я поперхнулся. Странное замечание. Никто и никогда не жаловался на объем моих произведений. А тут здрасьте – мертвякам мало! В то недолгое время, что я регулярно публиковался в местном издательстве, настолько дохлом, что у него и вывески-то не было, и всё равно считал это своим рассветом, ко мне было обратное требование: пиши покороче, чтобы можно было побольше поставить авторов!
– Ну…это зависит от сюжета, – кашлянул я, чтобы перебороть внезапное смущение.
– Да-да, мы понимаем и уважаем сюжет. Отсюда идёт второе замечание. Мы очень любим вас читать, потому что вы пишете про мёртвых так, что… нас трогает. Вы настоящий профи, господин Томас!
            Профи… ну надо же! а Элис, собирая вещи в грубую, поганую сумку, которая оказалась настолько вместительной, что упаковала в себя лучший год моей жизни, кричала, что я неудачник. А я профи! Всё зависит от того, кого спросишь.
– И поэтому мы хотим больше о нас! – обрадовал меня Виктор.
            Обрадовал он, скорее, себя. Я покосился в сторону пачки черновиков, большую часть которых надо было честно отправить на мусорку по причине отмученности. Какая ирония, именно недавно я начал делать наброски к тому, что должно было вызвать спрос. Мои истории про мертвяков, которые жили-жили и вдруг перестали жить, и затем осознавали это, не заходили в народ. Прошли мои годы, когда я мог быть амбициозным и верить в то, что я непризнанный гений. Теперь хотелось жить в комфорте, а для этого и писать надо было другое. И это самое другое, понахваченное из бестселлеров, где яркость обложек резала взгляд, теперь чернело в пачке бумаг.
            А он мне – больше про нас! А жить я на что буду?
– Господин Томас? – встревожился Виктор, не уловив от меня ответа.
– Я слышу, – ответил я, – просто вы не совсем верно расцениваете происходящее. Истории о мёрт…кхм, о вас – это очень узкий пласт аудитории.
– Ну и что? – не понял Виктор, – нам же нравится.
– Вам – да, а другим не очень.
            Он не понимал. Наверное, это было нормально. Он умер – какие у него могут быть тревоги? Какие у него могут быть счета и мысли? Какие у него могут быть тени, кроме его собственных? Он читает, они…сколько бы их там не было, они читают! И на этом, как на кончике иглу, сходится весь их мирок. И они хотят его видеть и знать таким, как им хочется.
– Вы подумайте, – он протянул это растерянно и как-то одновременно высокомерно. Мол, надо же объяснять что-то ещё! Ему же уже сказали всё как есть! упрямец. Гордец. Живяк!
            Спорить дальше не хотелось. Доказывать тоже и я просто кивнул, уходя от ответа. Подумать – это не значит совершенно точно сделать, нет, это величайший обман.
            Я подумаю над вашим предложением. Я подумаю как всё исправить. Я подумаю… как будто бы это имеет значение.
– Собственно, дальше, – Виктор удовлетворенно кивнул, «подумать» – это иллюзия, на которую клюют и мёртвые. Для меня «я подумаю» – это желание закончить спор, оставаясь при своём мнении, для него – моя капитуляция.
            А дальше он продолжил. И пара замечаний превратилась в восхитительный список претензий. Виктор сообщил мне, что мои описания крайне скудны, язык крайне неловок и нелеп, а сравнения дуболомны. Каждое замечание он сопроводил искренним почтением, и даже не играл в него, а правда расстраивался. Я же только вяло поддакивал. Да-да, дуболомны, нелепы, скудны…
            Именно по этой причине вы меня читаете, уважаемые мёртвые. Это вам вместо адского пламени – мол, убил человека – прочитал пять его книг, обворовал кого – ладно, одну.
– Только не обижайтесь, это всего лишь мнение вашей аудитории, – закончил Виктор и снова растекся по реальности серым пятном.
            Какая удивительная аудитория. Они едят то, что нужно исправлять и переписывать.
– это всё? – мрачно поинтересовался я. Ситуация и впрямь меня веселила и забавляла. Они послали сюда своего гонца, чтобы рассказать как стать мне лучше. При этом, поверь я их замечаниям, я уйду совсем в другое направление, ведь одно из замечаний касалось того, что финал у меня непредсказуем.
            А им, бедолагам, определенности и классики хочется!
– Ну основное, да, – согласился Виктор, – так что, вы, надеюсь, учли наши пожелания и просьбу писать почаще, и последуете за всем сказанным?
– Как знать! – я поднялся из кресла. Страх перед серостью, явившей мне человеческий облик, отступил. – А сколько у меня мертвяков в аудитории?
–Э… - Виктор слегка опешил от моего вопроса, – нас две дюжины…ну может чуть больше, понимаете, в мире мертвых нет четкости. Мы иногда налетаем друг на друга и даже как бы…сплетаемся. Я уже не уверен, что полностью состою из одного себя.
            Он смутился. То ли от слов, то ли от моего выражения лица.
– Это мерзко, – ответствовал я с мрачной торжественностью, – как создатель своей аудитории замечаю, что вам следует перестать так делать.
– Что? – он не понял что я делаю. Не знал, как мне весело смотреть на его растерянность. – Но мы же не нарочно, мы просто так устроены…
– И мне не нравится ваша численность, вас должно быть больше, – я легко перебил его мертвое лепетание своим живым голосом, – вы должны учесть и это замечание.
– Но мы не спосо…
– И ещё…как вы умерли?
            Виктора тряхнуло. Я даже успел испугаться, что мой вопрос оказался явно сильнее его возможности ответить мне на это, но он овладел собой:
– Я попал в аварию, господин Томас.
–Тьфу…моя аудитория не может состоять из тех, кто попал в аварию! Ещё скажите, что в ней есть самоубийцы или маньяки и я вовсе расстроюсь!
– Есть, – медленно ответил Виктор, кажется, теперь он понял.
– И это моя аудитория? – я изобразил притворный ужас. – Вот вам мои замечания: малочисленность, нелепость смертей и грубость в жизнях, и ещё отсутствие собственности на собственные душонки!
            Виктор смотрел на меня, наверное…мне хотелось так думать, и обида, должно быть, ещё бурлила в его мертвой сути. А чего он хотел, собственно? Я тоже могу играть в эту игру.
– Вам тоже полезно знать мнение создателя вашей аудитории, – повторил я свою мысль, но даже сам не был до конца в ней уверен. этот призрак, этот нелепый призрак не имел никакого выбора. А я? Я был жив, я мог делать то, что хочу и писать о том, о чём хочу. И издеваться над кем хочу. А им остались иллюзии, что их желания ещё что-то значат.
– Знаете, Томас…– Виктор обрёл слова, и они наполнились почти живой горечью, – с вами, с живыми, невозможно иметь дела. Прощайте!
            Я не успел его остановить, да и как бы я это сделал, если он просто растворился, растекся серостью по всему пространству и серость осыпалась мгновенной, тлеющей веселой искрой на пол, оставляя во мне только горечь. Я не почувствовал себя отомщённым или, о, странное дело, нужным! А ведь ещё несколько минут назад я и не знал про то, что меня читают после жизни.
            Наверное, надо было быть мягче. Кто знает, может, это и правда мой шанс написать что-то именно о том, посмертном состоянии, разузнать, чтобы было вернее, отчётливее, острее? Или это моё личное сумасшествие, или…
– Вы извините, Томас, – Виктор снова возник из пустоты, серость не обрела себя до конца, вылепляя его облик, но различить его фигуру было вполне возможно, – извините нас. мы просто скучаем, вы пишите, ладно? Мы всё равно будем ждать.
– Ладно, – на этот раз я согласился искренне, без всяких «подумаем» и умиротворенная серость окончательно оставила меня, и краем сознания я понимал – не придут они ко мне, не рискнут, но, по меньшей мере, будут ждать меня, живого, сгорая от невысказанной, дающей осколки живости чувства – желания критиковать и всё равно оставаться рядом.

 

Призрак в темноте