Кошечка

     На цементном заводе все её звали Кошечкой. И Зинаида Сафонова, машинист мостового грейферного крана, а проще говоря, крановщица, на это не обижалась – характер она имела не злобивый, да и прозвище, согласитесь, такое, что любой женщине польстило бы.

          – А кто такая Кошечка? – случайно услышав о ней, поинтересовался я у Василия Ивановича, в первый же день на новой работе.

     Василий Иванович Костиков, старейший работник, был приставлен ко мне, новичку, для проведения своего рода обзорной экскурсии по производственным цехам. И надо сказать, возложенные на него обязанности он выполнял не только безукоризненно, толково и со знанием дела разъясняя технологию производства цемента и назначение каждого агрегата, но и с явно нескрываемым удовольствием.

      – Кошечка, говоришь? – с искренним удивлением, так, что его косматые брови резко взметнулись вверх, переспросил Василий Иванович, очевидно ожидая от меня вопроса по существу излагаемой им темы. – А вот давай-ка присядем здесь, покурим, поговорим, а скоро и она сюда подойдёт…

     Мы опустились на лавчонку у конторки мастеров, и Костиков, сначала глубоко затянувшись сигаретным дымом, а затем прокашлявшись, продолжил с того места, на чём остановился:

       – Мельницы на нашем производстве имеют периферийный привод, то есть, промежуточный вал передает вращение от двигателя на подвенцовую шестерню, а та, в свою очередь, на венцовую, которая жёстко закреплена на корпусе самой мельницы. Вот докурю, зайдём в помол, сам всё увидишь…

       Не прошло и пяти-шести минут, как Василий Иванович кивнул в сторону показавшейся поодаль женской фигуры.

       – А вот и Зинка. Она-то и есть Кошечка…

       Пока Сафонова не спеша приближалась к нам, я успел её довольно хорошо разглядеть. Она была среднего роста, с довольно заурядной внешностью, рабочая одежда её молодила, скрадывая, если смотреть с расстояния, добрую треть прожитых лет. Но стоило ей только приблизиться, как сразу бросились в глаза морщинки около глаз и складки у аккуратного рта, что очень старило лицо, возвращая ей её годы.

       Тогда я не стал выпытывать у Василия Ивановича ни о самой Кошечке, ни о том, почему её так прозвали, отложил на неопределённое время, а вскоре Костиков ушёл с завода по старости лет, у других же расспрашивать об этом мне отчего-то не хотелось. Так я и оставался в неведении.

       Прошёл год. Зину Сафонову за это время я практически не встречал – мы работали в разных сменах и пути наши ни на заводе, ни, тем более, вне его, не пересекались. Я знал понаслышке, что ей было сорок восемь лет, пять последних из которых она прожила нелёгкой вдовьей жизнью. Но даже в те редкие, мимолётные встречи, когда Сафонова случайно она попадалась мне на глаза, я, сам не зная почему, всегда внимательно и с интересом присматривался к ней. На работе Кошечка ходила в серо-голубой спецовке, не в той, что каждому выдавала цеховая кладовщица, а в своей, старенькой и местами аккуратно заштопанной, с шевроном какого-то там стройуправления на правом рукаве. Голову Кошечка всегда плотно кутала в ситцевый платок и почти никогда не снимала респиратора – всё же не кондитерская фабрика, а цементное производство. Была она со всеми доброжелательна и улыбчива, говорила негромко, вполголоса, словно боялась кого-то ненароком потревожить. Я не видел, чтобы она когда-нибудь спешила, и работала также –размеренно и аккуратно. Работы не чуралась, охотно подменяя по необходимости других крановщиков, да и дополнительные работы выполняла по указанию мастера, не отказывалась, если своей не было. Оттого-то и считалась на заводе одной из лучших работниц.

       Ещё через год меня перевели из дежурных электриков на должность электромонтера по грузоподъёмныммеханизмам. Вместе с тельферами и различного рода подъёмниками под мою опеку теперь попадали и мостовые грейферные краны помольного и шлакового цехов, на одном из которых и работала Зина Сафонова. Теперь я стал выходить только в дневную смену, вот тогда-то и познакомилсяс Кошечкой поближе.

       Кошечка была старше меня почти на пятнадцать лет, но, несмотря на разницу в возрасте, мы крепко сдружились. Почти каждую смену мне приходилось бывать в кабине шлакового крана, которым управляла Кошечка. Он был самым старым среди мостовых кранов на заводе, часто ломался, и доставлял мне немало хлопот. Зина оказалась довольно открытым и словоохотливым человеком. Когда случалась поломка, она не спускалась вниз, как остальные крановщики, «попить чайку», а оставалась в кабине, и мы, в то время, пока я занимался ремонтом, беседовали на всевозможные темы.

        И вот тогда-то я и нашел разгадку того, почему к ней так пристало прозвище Кошечка! О чём бы ни заходил разговор, на какую бы тему мы с ней ни беседовали, Сафонова к месту и не к месту непременно упоминала свою кошечку! Идёт разговор, допустим, о погоде. Она: «Как пить дать, к дождю дело идёт – вчера весь вечер кошечка моя нервничала…»; заходит речь о прочитанной книге – она опять же: «Представляешь, книжку у соседки взяла почитать, а кошечка всю обложку когтями подрала – ревнует!» И кошечка эта (Сафонова её только так и называла – просто кошечка, и всё тут!) не сходила у неё с языка. Зина даже носила с собой фотографию своей любимицы, показывала всем, гладила её, бережно проводя кончиками пальцев по фотографии, приговаривая: «Ах, какая она у меня ласковая, добрая, умная! Ни у кого больше такой кошечки нет!».

       Как-то раз в конце декабря вызвала меня на кран Кошечка –барахлил контроллер управления ковшом. Снаружи дул холодный ветер, било в лицо снежное крошево, а в кабине было тепло и уютно – обогреватели работали на совесть. Я открыл ящичек с инструментами и принялся за работу, как вдруг вспомнил, что сегодня в профкоме выдавали приглашения для детей работников завода на Новогоднюю ёлку.

       – А ты на внуков новогодние приглашения получила? – поинтересовался я.

     – Каких внуков? – с удивлением посмотрела Сафонова на меня. – Нет у меня никаких внуков. Откуда им взяться? У меня и детей никогда не было…

       Я уже пожалел, что так неосторожно коснулся темы, возможно болезненной для Кошечки, но она, ничуть не смутившись, продолжила:

       – Я ведь никогда не хотела иметь детей. И замуж вышла, только потому, что встретила человека, с такими же взглядами на жизнь, как и у меня. А познакомились мы совершенно случайно.

       И Кошечка, устроившись поудобней, начала свой рассказ.

     «В общежитии я со Светкой Буровой в одной комнате жила. Она, как и я, крановщицей на стройке работала. А там, знаешь, краны башенные, ого-го на какой высоте сидишь, этим не чета! Так вот, познакомилась моя подружка на танцах – а тогда молодёжные вечера в клубе строителей частенько устраивали, – с Женькой Чуевым, сварщиком с авторемонтного завода. И случилась между ними сумасшедшая любовь. Светка как на крыльях летала!

      И вот как-то раз в холодный февральский вечер, собралась она к нему на свидание. Встретиться должны были у парка, а потом идти в кино на последний сеанс. Я за столом сидела, книгу читала, а Светка моя всё порхала перед зеркалом, словно мотылёк – наряжалась да прихорашивалась. А тут стук в дверь – вахтёрша наша, Варвара Семёновна, входит. Стоит на пороге, переминается с ноги на ногу, бумажку какую-то в руках теребит. Светку к себе подзывает. Вот, говорит, мол, телеграмма тебе срочная из дома.

       Короче, сообщали Светке соседи из родного её захолустного городка… забыла название его… ну, какого-то там Мухозасранска, что у матери её приступ случился, положили её в больницу и нужна сложная операция. А Светка у матери одна, больше нет никого. Светка, естественно, сразу задёргалась, засуетилась, вещички свои в чемоданишко побросала и – на вокзал! Я, разумеется, с ней.

      А перед самым отправлением поезда вдруг вспомнила она, что Женька-то её у входа в парк ждёт, где они всегда встречались. Стала умолять меня, мол, Зин, поезжай туда, передай ему, что не смогу прийти, объясни, что да как, и скажи, что как мать на поправку пойдёт, я снова сюда вернусь, пусть ждёт.

     Нашла я этого Женьку тогда, стоял он, где они и договаривались, замёрз как цуцик. Я прежде его только по Светкиным рассказам знала, да на фотографии видела – на той он невзрачный какой-то, худой, лицо в веснушках, доармейская ещё, видать, карточка. А на деле он оказался ничего парнем – рослый, стройный, красивый.

     Рассказала я ему о Светкиной беде. Помрачнел он, задумался, а потом вдруг как-то вдруг ожил, развеселился, в кино меня пригласил – не пропадать же билетам! Другие у меня планы были, да отказать посчитала невежливым. Весь сеанс я сама не своя сидела, всё представляла себе, как Светка в поезде сейчас несётся навстречу неизвестности, может, матери уже и в живых-то нет… А Женька, тот хохотал во всё горло, комедию мы с ним смотрели, как будто ничего и не случилось. Удивилась я тогда, но ничего ему не сказала – все мы люди разные.

     После кино он меня проводить вызвался, а через две недели уже у входа в общежитие поджидал, узнать хотел, нет ли письма для него от Светки. Письмо было, я его уже несколько дней с собой носила, чтоб при случае Женьке передать. Естественно, я письмо это – любопытство девичье взяло верх – прочитала и о содержании его уже знала. Светка его в один конверт с адресованным мне положила. Мне она сообщала, что у матери после операции возникли осложнения и за ней нужен теперь постоянный уход, просила, чтобы я оформила ей расчёт и переслала документы. А в письме Женьке она писала, мол, приезжай ко мне, распишемся, будем жить, детей нарожаем, ведь так плохо, когда в семье только один ребёнок. Что случится под старость, так и помочь некому!

      Прочитал тут же, на пороге общежития, письмо Женька, почесал затылок, хмыкнул и… пригласил меня в ресторан, мол, премию ему сегодня большую выдали как победителю в соцсоревновании. И опять, сама не понимаю, почему я не отказалась. По дороге незаметно для меня (но я-то заметила!) Светкино письмо скомкал и в мусорную урну выбросил. И я его понимала – кто же захочет к чёрту на куличики из Подмосковья уезжать! Этого Мухозасранска на карте днём с огнём не отыщешь!

      И стали с той поры мы с Женькой регулярно встречаться.

     К лету наши с ним отношения стали настолько серьёзными, что в пору было в ЗАГС бежать. И я была почти согласна, пусть Женька мне напрямую предложения и не делал – только так, шуточками да намёками. Но сдерживало меня вот какое обстоятельство. Дело в том, что я выросла в многодетной семье. Кроме меня у моих родителей было ещё шестеро детей. Я – самая старшая. Родители много работали, чтобы такую ораву прокормить, а я за няньку была. Ох, и осточертела мне эта малышня! Не чаяла, когда школу закончу и, наконец, сбегу из этого ада. И вот, едва получив аттестат зрелости, рванула я из родного дома в Москву. В самой столице зацепиться не удалось. Осела в Подмосковье, выучилась на крановщицу, на стройку устроилась. Для себя твёрдо решила: выйду замуж – никаких детей! Пелёнки, ползунки, распашонки – не моё это! Рассуждала так: вот начнут у моих братьев и сестёр дети появляться, вот тогда с племяшами, коль скука за глотку возьмёт, и наиграюсь. Не могла я признаться Женьке о своей неприязни к маленьким детям, знала – любой парень, стоит ему только жениться, мечтает, кто о сыне, кто о дочке, а кому и двойню сразу подавай! Боялась одного, – как заявлю ему об этом, так он меня сразу же и бросит.

      Но вот однажды в конце мая случилось нечто невероятное. Это и определило мою дальнейшую судьбу.

      Сидим мы как-то раз с Женькой тёплым весенним днём (а дело было в начале шестидесятых) на скамеечке в городском парке. Женька семечки лузгает, я мороженое палочкой ковыряю. Мимо нас детишки на велосипедиках, носы сопливые задрав, катаются. Напрокат тогда в парках – помнишь? – по пять копеек за час можно было детские велосипеды брать. Кто с мячиком играет, кто с сачком за бабочками носится. Смотрели-смотрели мы на них, молчали, каждый занят был своими думами. И вдруг Женька говорит: «А знаешь, Зин, не люблю я всё-таки детей. Шума от них много, суета и расходы опять же… Хочу жизнь прожить без них, мирно и спокойно.»

     У меня – поверишь? – не камень, а гора с души свалилась! Тут же я созналась ему, что вполне разделяю его точку зрения. И, не знаю, что на нас тогда нашло – мы вскочили со скамейки и помчались в ЗАГС! Подали заявку, а вскоре и расписались. Менять свою фамилию на мужнину я не стала. Своих родных о том, что замуж выхожу не оповещала, а Женька к тому времени уже круглым сиротой был. Шампанского взяли, посидели вечерком в общежитии с друзьями, вот и вся свадьба.

     Так и прожили мы с Женькой двадцать долгих лет. Без детей прожили, для себя. Кто осуждал нас, кто одобрял – не в этом дело. Главное, ни разу никто из нас – ни он, ни я – не пожалел об том, ни разу даже разговора об том не заводили. Женьку я сразу после свадьбы к себе на стройку переманила. И зарплата там выше, и квартиру нам быстро, потому как вдвоём теперь работали, дали. Каждое лето на Чёрное море ездили отдыхать, а потом и море надоело, стали по заграницам путешествовать. Все соцстраны объездили, и в Индии даже побывали. Вот так…»

     Кошечка умолкла, увидев из кабины приближающийся по эстакаде железнодорожный состав, груженный шлаком. Я, управившись с ремонтом, стал складывать инструмент, собираясь идти, но Сафонова вдруг заговорила снова:

      «А пять лет назад я овдовела. Жили хорошо и ладно, а беда пришла, откуда не ждали.

    На работу с мужем мы вместе ходили, пешком, благо объект наш был недалеко – новый микрорайон рядом с нашим заложили. А в тот, свой последний день, он ушёл чуть раньше меня, где-то на полчаса. По пути догнал Женька мой группу друзей, тоже строителей, и шли они вместе. Уже почти до места дошли, как услышали писк, доносившийся из незакрытого люком колодца. Тот был заполнен наполовину водой, а на дощечке, которая там к счастью оказалась, плавал котёнок. Очевидно, он провёл там всю ночь – а было начало ноября, уже подмораживало – продрог весь.

    Все прошли мимо, а Женька приотстал и вернулся назад. Обернулись его товарищи, увидели Женьку, склонившегося над колодцем. Крикнули ему, мол, оставь его, что тебе, Женька, делать больше нечего?Посмеялись над ним, и пошли дальше. А Женька, видно, нагнулся пониже, чтобы до котёнка дотянуться и… то ли голова у него закружилась, то ли оскользнулся он, не знаю, что там на самом деле случилось, только минут через пять проходила мимо бригада рабочих, увидели две ноги, торчащие из колодца. Вытащили его, Женька уже мёртвым был. Упал и головой, видать, ударился, захлебнулся».

   Зина махнула из окна железнодорожнику рукой – высыпай! – и жёлтой рекой потёк из самоопрокидывающихся платформ шлак.

     «А когда я шла на работу, у колодца уже и милиция была, и начальство, и зеваки. Горевала ли я тогда? К своему же удивлению, не особенно. Не скажу, что смерть мужа стала для меня непоправимым ударом. Просто трудно было поначалу привыкнуть к новому своему состоянию – состоянию вдовы. Со стройки я ушла, устроилась сюда, на цементный завод.

    А того котёнка я себе забрала, как никак, последнее существо, которое видело Женьку моего живым, и которое стало невольным виновником его смерти. Кошечкой тот котёнок оказался, и выросла эта кошечка за эти годы, вон какой красавицей стала!»

     Зина бережно достала из кармана фотографию и с любовью погладила запечатлённую на ней кошку.

   Прошло полгода с того разговора. В июне я ушёл в отпуск и уехал с женой и детьми в Волгоградскую область. Через месяц вернулся оттуда один, оставив семью в деревне на всё лето. Дома меня ждала повестка из военкомата, предписывающая мне явиться для прохождения двадцати пятидневных сборов. Таким образом, на работе я появился только в конце июля.

   Кошечка незадолго до моего появления, взяв очередной отпуск, укатила в Пицунду, и, как рассказывали, не одна. Сошлась она за это время с Борькой Петраковым, водителем цементовоза – у того два года назад жена умерла от рака. Решили они жить вместе, расписались, и эта поездка для них была что-то вроде свадебного путешествия.

   Снова я увидел Кошечку лишь на исходе лета. Встретились мы у конторки мастеров, разговорились, присев на ту самую скамеечку, где несколько лет назад Костиков впервые показал мне Кошечку. Зинаида рассказала мне, как они отдохнули с Борисом, что он человек неплохой и ему тоже, как и ей, надоело одиночество.

    Поговорили мы и встали, чтобы разойтись по своим делам. И тут до меня внезапно дошло, что в беседе с Сафоновой чего-то не доставало. Только чего? Я призадумался на пару секунд… «Она ни разу не упомянула про свою кошечку!» пронеслось у меня в голове.

      – А кошечка твоя как поживает? – спросил я вдогонку уходящей крановщице.

     Кошечка сделала по инерции ещё несколько шагов, остановилась и повернулась ко мне:

     – Понимаешь… Перед отпуском я долго не могла решить, как мне с ней быть: выпустить на улицу – собаки задерут, мальчишки обидят, ведь она у меня домашняя, такая беззащитная, такая избалованная! Соседям или знакомым отдать – да разве они смогли бы за ней так ухаживать, так заботиться, как делала это я? Жалко мне её стало. Отнесла я мою кошечку в ветлечебницу, и там её за десять копеек усыпили. Так что нет больше моей кошечки.

     Зина повернулась и пошла прочь. На ходу она достала из кармана фотографию своей любимицы и, поглаживая пальцами её, приговаривала:

     – Спи, моя кошечка, спи, моя родная…

     Я долго и с недоумением смотрел ей вслед.