Коколам мог бы обрушиться на кого-нибудь неподходящего, которых в этом мире несколько миллионов. Разумеется, понятно, что и как ощутил коколам, но младшенький, в это первое в своей жизни счастливое утро почувствовал легкость необыкновенную! Можно сказать, воздушность. И что-то… или, как в скором времени выяснилось, кто-то обнимал его с головы до ног. И было… чудесно.
Младшенький, прислушиваясь к этому головокружительному счастью, жадно его впитывал. И только где-то в глубине пристроилась мысль о незаслуженности того, что происходит. Тогда младшенький решил, что заболел. Может быть, даже умирает – вспомнилось, как умер бородатый старик, как морщинистая, лысая тетка завистливо сказала: «отмучался».
В то первое утро было хорошо настолько, что младшенький решился заговорить с этим невероятным «хорошо».
–Ты кто? – спросил он, и это определило дальнейшее.
–Я еще не знаю, кто я, – услышал младшенький. – Но это неважно. Главное то, что я сейчас сделаю.
–Что ты сделаешь?
–Этого я тоже еще не решил.
–А какое оно то, что ты не решил?
–Какое?
–Какого цвета?
–Всех цветов разом.
–Здорово...– представил себе младшенький. – А на вкус? Или по запаху?
–Что-нибудь веселое! – послышался смех. Серебристый и какой-то объемный. – Посоветуй, кем быть.
–Я? – замер душой младшенький. – Посоветовать? А кем ты быть можешь?
–Всем, – последовал категорический ответ. – Всем, что угодно. Что, например, угодно тебе?
–Мог бы ты стать бу-тер-бро-дом? – спросил младшенький, с трудом выговаривая чужое лакомое слово, подобранное в одной случайной компании.
–А что это такое? Представь.
–Ну… – задумался младшенький, – это вкусная еда.
–Еда! – будто оскорбился невидимый собеседник. – Скучно быть едой.
–Жаль, – сглатывая слюну, вздохнул младшенький.
–Это не значит, что я не хочу угостить тебя чем-нибудь вкусненьким. Например, бу-тер-бро-дом. Сосредоточься. Подумай об этой еде.
Младшенький изо всех сил сосредоточился, пытаясь думать о том, чего никогда в жизни видеть, увы, не приходилось. Вышло не очень хорошо. О чем ему и сказал голос.
–Нет. Бу-тер-бро-дом тебя не угостить. Может быть, согласишься откушать штук-дрюк? Самых свежайших плодов, только что с грядки?
Непонятно, как и откуда явилась темного стекла ваза, полная желтых прозрачных ягод.
–Ах! – задохнулся от голода младшенький, и потянулся к вазе.
–А помыл ли ты руки перед едой? – строго спросил голос.
–Нет, – ответил младшенький. Он знал, что такое «мыть руки» из рассказов старшего, которого называл отцом. – Руки, конечно, я не помыл.
Прозрачная лужица воды разлилась в воздухе. Не удержавшись, младшенький припал к этой лужице, выпил ее в несколько жадных глотков.
–Что ты делаешь?! – возмутился голос.
–Прости… – искренне переживал младшенький. – Я забыл про тебя и про старшего. Вода появилась так неожиданно, что я все выпил сам. Не оставил ни капельки.
–Как не стыдно!
–Стыдно, честное слово… прости…
–Это была сырая вода.
–Так… – виновато согласился младшенький, – вода была замечательно сырая, очень сырая, я помню…
Трудно представить до чего были вкусны штуки-дрюки! Младшенький съел традиционную треть, удержав себя от большего, помня, как полагается воспитанному мальчику о правилах приличия.
Затем младшенький внимательно огляделся. Об этом попросил коколам, который еще не решил, кем быть из-за того, что коколамам не доводилось захаживать в места столь отдаленные. Вдвоем, и будто бы впервые, они осмотрели квадратные метры пространства. Унылые стены и обшарпанный потолок, две сиротские мужские койки, дрянное, тоненькое от времени постельное белье. Подойдя к казенному окну, глянули на пейзаж – выжженную степь с пятнами соли от ушедшей воды, линялое небо.
–Как тебе это нравится? – спросил коколам, и младшенький решил, что коколам, пожалуй, уйдет в какое-нибудь более привлекательное место.
Тогда младшенький поскорее напомнил, что бывает еще ночное небо. Что оно глубже дневного и если долго смотреть в него, можно как будто плыть в этом небе, вдыхая его. Рассказал, как случаются золотые восходы и розовые закаты. Но не часто. И вдруг, независимо от тебя.
–А во что ты играешь? С кем?
–Играешь? Как это?
–В какие игры? – уточнил коколам. – Для веселия души?
–Жду старшего… – пытался угадать младшенький. – Думаю о нем, скучаю… вот сейчас, например, подгоняю время. Хочу, чтобы старший скорее уже пришел. Чтобы съел свою долю штук-дрюк.
–Понятно, – как-то невесело сказал коколам.
Здесь младшенький подумал, что коколам наверняка уйдет. И правильно сделает.
–Может быть, все-таки останешься? – почти без надежды спросил он. – Придет старший. Помолчим втроем. Повздыхаем. Он добрый, старший. Но неразговорчивый в последнее время. Сначала, помню, был разговорчив. А теперь молчит. Глубоко дышит. Будем смотреть друг на друга, и вздыхать для веселия души. Останешься?
Когда пришел старший, младшенький уже умел играть в прятки, догонялочки, в лошадей и наездника, успешно изучал игру с котенком. Голубоглазым, пушистым зверьком временно сделался, разумеется, коколам, а младшенький держал в руке бумажку на длинной нитке. Котенок ударял когтистой лапой, младшенький от души смеялся.
С приходом старшего коколам затаился.
–Здравствуй, отец! – сказал младшенький.
Старший молча кивнул, устало присел на койку. Вздохнул.
Он умел быть сильным и добрым. Но не всегда. Чаще оставался безразличным. И никогда злым. Встречая его, младшенький пытался угадать: какой он сегодня, старший? И, как правило, ошибался. У старшего была своя таинственная и важная жизнь. Там, за деревянным забором, крашеным синей выцветшей краской. Где шумно, откуда пахнет железом, машинным маслом. Где все места уже заняты навсегда. До этого забора – известное всеобщее. За ним – отцовское. То, что дает ему силу и доброту. Безразличие, а иногда, редко, – веселость.
–День прожит, – сказал старший, разворачивая на коленях клетчатую тряпицу, которую достал из-за пазухи. – Мы не проиграли его, этот день. Твой хлеб, кушай.
–А это тебе, – в свою очередь объявил младшенький, выставив на пол к самым ногам отца, вазу темного стекла. – Свежайшие плоды. Штуки-дрюки.
Старший вздохнул. Помолчал, бледнея лицом. Протянув руку, взял сочный желтенький плод, внимательно оглядел его.
–Ты достаточно взрослый, мальчик, чтобы самому заботиться о еде. Я не спрашиваю, где ты добыл это, но честным трудом такого не заработать. Это чужое. Со стола начальников, торговцев, может быть, даже спекулей или убийц. Разве ты забыл, что мы другие? Или я остался в единственном числе? Постарайся вернуть это раз и навсегда. Чтобы успеть возвратиться, надеюсь, у тебя есть шанс.
Бросив плод в вазу, старший ушел.
–Какая невеселая игра, – огорчился коколам.
–Да, – мужественно признал младшенький, – в лошадей и наездника играть веселее.
–Хочешь, – сказал коколам, – я так никем и не стану? Буду с тобой всю жизнь, чтобы играть во что-нибудь веселое? Чтобы угощать тебя и твоих друзей чем-нибудь вкусненьким? Мы разузнаем, что такое бу-тер-брод… хочешь, всю жизнь у тебя и твоих друзей будет бу-тер-брод?
–Нет, – ответил младшенький. – Я возвращаюсь, чтобы остаться с отцом. Чтобы играть в нашу невеселую игру.
–Жаль, – сказал коколам и вздохнул, как умеет вздыхать старший.
Они огляделись. Вдвоем и, как объявил коколам, напоследок. Младшенький с удивлением заметил, что дом оказывается, захламлен, как может быть захламлена улица, площадь… что-нибудь проходное, общественное. Незнакомые, чужие бумажки, странный, необъяснимый сор, пласты пыли. Откуда все это?
–Ты должен извинить меня, – попросил коколам, – если я стану кем-то, то, во-первых, это навсегда, а во-вторых – способность угощать кого-либо пропадет.
–Я извиняю, – согласился младшенький. – Конечно. Ничего не поделаешь.
Потом коколам раз и навсегда превратился в молоденькую женщину. Вдвоем они стали прибирать комнату, ждать старшего, и младшенький чувствовал, какая женщина добрая-придобрая! Это тоже казалось непривычным, до сих пор добрые-предобрые женщины в здешних местах не встречались.
Пока таким образом поджидали старшего, младшенький придумал имя для своей новой знакомой.
–Мама! – раз и навсегда назвал ее младшенький. – Мама…
Помочь сайту
Поздравления
