Помочь сайту
Поздравления
Кафе "Зелёная хризантема для столика слева". - "05.02.2020"
13 сентября 2023 -
Пётр Королёв
«05.02.2020»
Мужчина хранит дух любовью, любовь – поступком, а поступок – мнением.
Таков девиз моей семьи.
Однажды, лет двадцать пять или двадцать шесть назад, бабушка разбудила меня, позвав во двор. Мы жили в посёлке. Не помню месяца и даты, по-моему, конец февраля. Рассвет был ветреным. Всё пространство двора, от калитки до огорода за домом покрывал слой густого свежего навоза, купленного нами недавно и заготовленного в железных бочках. Понятно, я удивился и спросил об этом, но вместо объяснений увидел босые ступни у калитки. Я стоял, не шелохнувшись, на пороге, одновременно догадываясь и не догадываясь о чём-то. Тогда на моих глазах бабушка перешла двор, раз за разом оставляя за собой небольшой колодец, шагнула в покрытый снегом огород, обернулась и, - показалось мне или нет - плача, сказала: «Мне не холодно.». Без раздумий, я сорвал с себя носки и подбежал к ней.
- Жаль, что деда уже нет, а то бы он рассказал.
- Бабушка, а почему ты говоришь, что тебе не холодно? Мне очень холодно сейчас.
Чьи-то вкусно пахнущие руки бережно подняли меня.
- Потому что она не спешила.
Это отец незаметно подошёл к нам. Кожу его ступней, как и бабушкиных, скрывала корка застывшего навоза; мои же ноги были почти чисты.
Мама на пороге держала в каждой руке по паре валенок.
Втроём мы вернулись в дом.
Меня зовут Клим. Клим-Никита Кли. Родился в 1990 году, в городе Магадане, здесь живу и поныне. В июне 2012 года окончил очное отделение филиала московской юридической академии, пару месяцев проработал педагогом дополнительного образования и в ноябре, не дожидаясь повестки, отправился в армию. Служил, точнее, проходил службу в Комсомольске-на-Амуре, 7 отдельная Ордена Трудового Красного Знамени Железнодорожная бригада, войсковая часть 45505, мостовой железнодорожный батальон, монтажная и техническая роты. Ротный писарь. По возвращению переучился, нынче тружусь электромонтёром и по совместительству – сантехником. Конечно, подрабатываю на стороне: «Бригада «Ух» – плавает петух, а я – честный шабаюга, плаваю щукой.». Двое детей: сыну – Иосифу – девять лет, дочери – Лидии – восемь. Обоих я усыновил три года назад.
Я – не писатель и, по-моему, не графоман. Во всяком случае, маниакального желания завалить магазины детективно-эротическим ширпотребом собственного производства нет. Правда, юность так и норовила проглотить аршин, искушая то стихоплётством, то прозоплётством; но «Алхимия слова» Парандовского хорошенько отрезвила меня. Естественно, я не осилил всю книгу, только половину, но для понимания, что такое писатель и что такое я по сравнению с ним, хватило и этого. Взяться за перо меня заставила цепь странных происшествий, винегрет событий, если можно так выразиться. Бред, наркотики, алкоголь, больная фантазия, плагиат – подумают многие, прочитав нижеследующий текст. Но это не так. Мне нужна помощь: возможно, кто-то уже сталкивался с похожими обстоятельствами? А пока для меня загадка, что всё это означает и что будет дальше. Наверняка будет, не сомневаюсь.
Итак, позавчера, 5 февраля текущего года, у нас был первый день отпуска. Вернее, он был у меня. Позавтракав жареной бараниной с брюссельской капустой, мы договорились, что после школы всей семьёй отдохнём в сквере бухты Нагаева. Моим игривым лисятам очень нравилось играть в снежки возле шестиметровой скульптуры касатки, выполненной в технике габиона, ползать у неё под хвостом, карабкаться ей на спину и, встав против ветра во весь рост, упереться ногой в плавник и смотреть. Смотреть туда, где круглый год белеют недосягаемые хребты полуострова. Что там, за кисеёй тумана? Вулкан, извергающий воздушные потоки? Родина первых людей? Последний порог всякого дома?.. Я тоже мечтал, по-своему: уютное бревно среди сугробов, причудливая игра света в кристаллах чистого голубого льда, смех сына и дочери, свежесть и покой.
К сожалению, мечтам этим не суждено было исполниться. В 15:25 мне позвонили: авария по улице Береговой, в доме 21 пропало отопление. Не доехав буквально ста метров до сквера, мы развернулись. Отвезя расстроенных детей домой, я схватил рюкзак с инструментами и направился по указанному адресу. Частный вызов, по характеру неисправностей сулящий неплохой заработок, от которого грешно отказываться. На море отдохнём как-нибудь в другой раз - так рассуждал я, мчась на стареньком «Volvo» за пределы города. Улица Береговая располагалась в посёлке Снежный, что примерно в двадцати километрах от Магадана. Путь пролегал по широким склонам холмов, поросших лиственницей и ольхой; мимо живописной долины у подножия сопки, где разливается капризная Дукча; через заболоченные земли с щедрыми голубичниками. Кое-где затесались ничем не примечательные группы жилых домов, многоквартирных и частных.
Пятнадцать минут спустя я въезжал в населённый пункт. Некогда богатый и оживлённый посёлок напоминал теперь место с количеством домов, превышающим количество желающих обитать в них. Его главная улица состояла преимущественно из дач и называлась Майская, она отделялась от Колымской трассы влево и перпендикулярно ей. По бокам от неё отходили ещё улочки. Береговая улица поворачивала налево от Майской, упиралась в длинный школьный барак, затем шла направо вдоль реки, отсюда и название. Нужный дом, одноэтажный, побеленный, с зелёной крышей, виднелся за высокими тополями, недалеко от школы.
По колено в снегу пробравшись, наконец, к калитке, я окликнул хозяина и, не дождавшись ответа, вошёл. Собаки не было, будка пустовала. Я попал в уютный почищенный дворик, с маленьким огородом, примыкающим к дощатому сараю, и садиком с тремя черёмухами, малиной и кустами смородины. Дальше, за домом, раскинулся огород соток на десять-двенадцать. В жилище вела крытая застеклённая веранда, с навесным замком на двери. Ещё раз оглядевшись, я тщетно попытался дозвониться хозяину. Мои глаза заметили бумажный клочок, зажатый между дверью и косяком - записка с крупным округлым почерком:
«Если меня нет, войдите. Л.»
Предстояло подобрать код на замке. Несколько минут, и окоченевшие пальцы нашли комбинацию: 5135. Я вошёл и, обстучав ноги от снега, открыл внутреннюю дверь.
В нос ударил запах сырости, а ноги окатила тёплая вода. Помещение, судя по всему служившее кухней, было затоплено до уровня лодыжки, если не выше. Слева – белая печь из кирпича. Направо располагалась спальня; из другого конца кухни, также направо можно было попасть в зал, а минуя его - в детскую. Прямо через кухню - ванная и туалет. Всё чисто и аккуратно, и везде – вода, причём не стоячая, а прибывающая откуда-то. Но откуда? Беглый осмотр всех труб и радиаторов центрального отопления ничего не дал.
Снаружи стемнело – вечерние сумерки. Вернувшись на кухню, я включил там свет, сел на первый попавшийся железный табурет с покосившейся ножкой и принялся обдумывать свои дальнейшие действия. В воде, под ногами лежал красивый палас, когда-то белый, с сиреневым узором. Человеческие ноги прилично состарили его, однако всё же не полностью уничтожили остатки былой роскоши. «Средневековый Париж», - мелькнуло в голове.
Вдруг, в какой-то момент я почувствовал: что-то не так. И понял. Вода ускоряла своё движение, перерождалась в проворный и гибкий поток, вбирающий всё, что смогут осилить его постоянно колеблющиеся мускулы. От мускул человека, одержимых работой, всегда источается тепло, жар, как от пламени. К этому теплу хочется приблизиться, отдаться ему всецело. Но мускулы, играющие там, внизу, среди грязи на сиреневом узоре, не источали ничего. От них хотелось отойти, убежать, спрятаться и, казалось, они желали того же.
Я поднялся, и стул подо мной тут же упал. Вода была у колен. Вместе с ней приходила тревога, непонятная, глупая, и с этим нельзя было поделать ничего. Из тридцатилетнего дяди я превратился в десятилетнее дитя, неопытное и пугливое, боящееся потерять, не осознавая, что именно. Родителей? Несчастный случай растворил их в моей памяти, когда мне исполнилось девятнадцать, спустя год после ухода бабушки. Детей? Они – моё сердце, биение которого и привело сюда, а завтра приведёт куда-нибудь ещё. Друзей? Искренняя дружба вечна. Любимую? Нельзя потерять то, чего нет. Одиночка для людей всё равно что прокажённый, а прокажённому барахло ни к чему. Достоинство мужчины – в детях. И это достоинство заслуживает, чтобы за него сражались, даже если противник – закон.
Тогда что? Какова цель этого вызова? Ведь в конечном счёте всё, или почти всё, имеет стоимость, а случайность – миф. Я здесь не случайно. Пришло время платить. Но чем и за что?..
Водный поток стал сильнее, его мутное тело толкалось, сбивая с ног. Я сделал шаг и шире расставил ноги. Свет погас. Перед этим я успел глянуть на край паласа и обнаружил, что двигаюсь вместе с ним. Очень медленно, бесшумно, но двигаюсь. Наконец, мы оказались у выхода, дверь которого я плотно закрыл, проникая в дом.
Остановка.
Уровень воды поднялся до пояса.
Электрический огонёк снова ожил, всего на минуту. Этого хватило, чтобы осмотреться и заметить слова, мелко нацарапанные на печи. Близорукость не позволила мне прочитать их даже на расстоянии полуметра от меня. Не вполне понимая смысл своих действий, я сошёл с паласа и подошёл к печи ближе, упёрся в неё одной рукой и прищурился. Надпись гласила:
«Сколько было начал и как мало кораблей находило свой причал. Небеса безразлично смотрели на это, но мы уже строим то, что разрушит стены.».
Почему всё дрожит во мне?..
Отвернувшись от надписи, я проговорил её про себя. Перед глазами кадры семейной хроники: лето, бухта, песчаный пляж, килограммы морской капусты под ярким солнцем. Ракушки, в ракушках – крабы. Крабовые клешни, страшные. Полный отлив. Мать. Отец. Они там, метрах в ста от меня, бродят по обнажённому морскому дну… С точки зрения взрослого, в детях много чудачеств, порой их мысли и поступки вообще не укладываются в рамки какого-либо анализа. Мои деяния, конечно, не стали исключением. Помню, как-то будучи в гостях, дождался паузы в разговоре и громко сказал отцу, сидя у него на руках: «У тебя сладкие брови и солёные губы. Почему человек один, а вкуса - два? Объясни мне.»
После уроков я частенько забирался на старое дерево возле школы. Меня удивляли интересный нарост в форме рыбьего глаза, а также раздваивающийся на середине ствол, что с успехом и использовалось мною в целях изображения кукушки. Куковал всем подряд; кому-то больше, кому-то меньше. Одной пожилой женщине куковать не хотел – в отместку за замечания, которые она не упускала возможности озвучивать. Как-то раз, проходя мимо, она остановилась напротив меня и пробурчала что-то. Я отвернулся, а через неделю узнал о её кончине. С тех пор мне немного не по себе от мысли, что каким-либо образом я виновен в этой ситуации – может, стоило сказать пару раз «ку-ку», и старуха прожила бы дольше?..
Самым любимым моим занятием было повиснуть у папы на ноге и перемещаться благодаря ней в абсолютно любом месте: дома, в парке, в театре, в автобусе, в магазине, на улице. Особенно мне нравилась голая нога – я тёрся об неё щеками, пока они не становились пунцовыми. Сделали замечание – не беда, вцепимся зубами. Папа смеялся, я же не мог оторвать от него взгляда: самая великая красота, способная воплотиться в человеке, в моём сознании отождествлялась с ним. Мама, в целом, была согласна со мной. А я - со всеми...
Неожиданно дверь в дом выпала вместе с петлями из проёма и грохнулась на веранде. Долгое время сдерживаемая ею водная масса хлынула следом. Зацепившись за порог, палас вздыбился и наполовину перекрыл выход, однако вскоре сдался на милость стихии, сорвавшись подобно парусу в шторм. Вода ушла, если не считать лужиц. Вот последнее, что мне запомнилось. Голова неимоверно отяжелела. Я рухнул на пол и провалился в забытье…
- Да-да-да! Но за исключением того, что мы говорили до этого!
- Нет-нет, мы этого не говорили. Мы хотели сказать про этот… не помню, как называется…
- Да-да-да! Про него и про того, другого. А остальное – всё, пожалуйста, на здоровье! Мы же не отказали, за руки не хватали, правильно? Нет! Всё, всё, кроме этого. И всё! А что ещё?
- Нет-нет, им ещё не нужно, они не говорили про ещё…
- Да-да-да! Берите всё, конечно! Мы что, запрещаем? У нас и права такого нет.
- Нет-нет! Да, нет!
Голоса, доносившиеся как из бочки, имели благотворное влияние. Я постепенно приходил в себя и увидел, что опять сижу на железном табурете с покосившейся ножкой, уткнувшись лицом в сдвинутые колени и прижав руки к животу. Попытка выпрямиться закончилась метким выстрелом в поясницу.
- Пожалуйста, давай бери! За исключением этого, всё оставшееся – ваше! Каждый имеет право на это, каждый, кроме…
- Нет-нет, им так и сказано, изначально…
- Ну и что?
- Не знаю… По-моему, они хотят всё.
- Откуда ты знаешь? Ну вот откуда ты про это знаешь?
- Нет-нет, они же выставили нам какое условие…
Пауза.
- Ты в своём уме? Мы же уступили! Куда больше? Всё, абсолютно всё, кроме этого!
- Нет-нет, они вроде все согласны, кроме…
- Помнишь вавилонский анекдот?
- Не очень.
- Шёл по улице бездомный и спрашивал у всех, как на хлеб заработать. Проститутка ему говорит: «Как угодно, только не развратом. Это плохо». Вор говорит: «Как угодно, только не воровством. Это плохо». Политик: «Как угодно, только не обманом. Это плохо». Убийца говорит: «Как угодно, только не убийством. Это плохо». Крестьянин говорит: «Как угодно, только не трудом. Это плохо». Бездомный выслушал все мнения и подумал: стану проповедником, буду ходить и говорить что хорошо и что плохо. И пошёл, рассказывая налево и направо, как правильно жить. Много денег заработал, богатый стал. Нашёл крестьянина – дал ему денег и сказал: «Не трудись, отдохни». Нашёл убийцу – дал ему денег и сказал: «Не убивай, отдохни». Нашёл политика – дал ему денег и сказал: «Не ври, отдохни». Нашёл вора – дал ему денег и сказал: «Не воруй, отдохни». Но вор подумал: «Мало дал, ещё и умничает. Украду всё, что у него есть». Так и сделал. Побрёл бездомный дальше, без гроша в кармане. Нашёл проститутку и сказал: «Не успел дойти до тебя, обокрали». А она отвечает: «Ну и слава богам, отдохну немного. Это хорошо».
- Да-да-да! Хе-хе-хе-э-э-э!..
Внезапно воцарившееся молчание, вероятнее всего, свидетельствовало об обнаружении странного объекта, то есть меня. Вторая попытка придать телу нормальное положение имело куда больший успех, я откинулся на холодильник, стоящий сзади, и присмотрелся к пришельцам. В полумраке, они тоже, казалось, пристально вглядывались в мою сторону через дверной проём, не решаясь двинуться дальше. Кружилась голова и вдобавок подташнивало; я, придвинувшись к столу, подпёр голову рукой. Парочка тут же вошла; тот, что ниже ростом, трижды щёлкнул переключателем. Появился свет, хоть и слабый, мерцающий, но мне было уже легче разглядеть незнакомцев. Не знаю, состояли ли они между собой в родственных отношениях, но внешнее сходство было очевидным: одинаково зачёсанные медные волосы; взаимоотражаемые лица, узкие, курносые и землистые; не похожие ни на что, кроме хозяев, обувь и джинсы. Характерные черты обоих - скошенные подбородки, щелки вместо глаз и отсутствие малейшего намёка на брови. Определить возраст и гендерную принадлежность не представлялось возможным. Стояли они бок о бок, спрятав руки в карманы одинаковых серых пуховиков, чуть наклонив головы вправо, как неудачно повесившиеся лунным вечером из чувства солидарности.
Я молчал, они молчали. Молчание затянулось.
- Что вы делаете?
Вопрос показался мне забавным.
- Сижу. Причалил.
- Откуда?
- От печки.
Далее было вдвойне забавней.
- Что вы там искали?
- Искал?
- Да-да-да!
- Нет-нет, я читал.
- Читали?
- Да-да-да.
- Про что?
- Про отопление.
- Какое отопление?
- Отопление, приносящее тепло и радость.
- Зачем?
- Чтобы никто не помер от холода и злости.
Слово взяло другое существо.
- Вы сейчас в трезвом состоянии?
- Сейчас пока что как пить дать, - не сдержавшись, я усмехнулся. Последняя капля алкоголя побывала в моём рту в день окончания школы.
- Нет-нет, нельзя давать пить. Быстро встаньте с табурета, он не вами куплен и не вами будет украден. А где вообще ковёр?
- Вообще-то здесь, в частности не у меня. Интересно вы рассуждаете. Кем же тогда будет украден табурет, если не посторонним, как я?
- Тем, кто имеет право. Неужели не ясно?
- Странно.
- Нет-нет, ничего.
- И кто имеет такое право?
- Каждый, каждый. Все, кроме…
- Кроме меня?
- Можно и так сказать.
- Почему?
- Потому что вы сидите, а сидит только владелец. А владелец – это тот, кто купил или украл. Вы не купили, не украли, и продолжаете сидеть. Кто вы?
Я молчал, и они замолчали. Тлела электрическая искра, тлели физиономии недоверчивых рыцарей железного табурета, тлела и моя физиономия. Наконец, я встал и, подкрутив лампочку с патроном, в засиявшем свете сделал шаг.
- Здесь аварийная ситуация.
- Тут?
- Конечно. Ну сами раскройте глаза - разве не так? Поэтому необходимо было посмотреть, какая у вас «балалайка», какие «макароны». Может, «баян» лопнул или «американка» где-то откинулась - не увидишь, пока не посмотришь. Понимаете? Когда я приехал, то горько пожалел, что не умею плавать, хотя родители сто раз предлагали - и в качестве доказательства показал на свои джинсы и куртку.
Чужаки выпучили глаза и переглянулись. Один из них, захлопнув входную дверь, подошёл и отчеканил: «Мы не отсюда.».
В тот момент я ощутил: на мне сухая одежда.
За окном, позолоченный фонарём, на кустах смородины блестел снег – оледенелые оленьи рога.
Последующие события до сих пор кажутся непостижимыми, я бы сказал нездоровыми.
Вода в доме появилась снова. Только на этот раз она прибывала быстрее, намного быстрее. Не прошло каких-то полминуты, как мы по пояс барахтались в ней. Следовало открыть дверь, но мои полоумные собеседники и тут отмочили, воспротивившись этому всем телом и душой.
- Но она же всё равно найдёт выход! Вы чего?
- Нет-нет, какой? Где?
- Да-да-да?
- Через крышу на трубе! – разозлился я.
Уровень воды подбирался к горлу.
- Нет, она закрыта, что ли – печка? Откроем?! Откроем?!
- Да-да-да, быстрее! Мы и так уже мокрые, кроме…
- Кроме… – огрызнулся было я, но, получив чем-то по темени, камнем пошёл на дно и отключился.
Аттракцион сюрпризов раскручивался всё сильнее, и предсказуемость явно не входила в перечень его свойств. В нос ударил резкий запах, наподобие хлора. Сквозь приступ рвоты я кое-как открыл слезившиеся глаза. В абсолютной тишине, какая только возможна в природе, извивалось фиолетовое пламя. Горели стены, потолок, оконные стёкла. Задевая, огонь не обжигал. Над полом, слегка покрытым водой, струился пар, который самовозгорался, не доходя до верха. Вспомнив про незнакомцев, я огляделся - никого. Входная дверь была распахнута: «Наверное, унесло. Ненормальные…». Приступ рвоты повторился. Из ниоткуда полилась спокойная мелодия, исполняемая, кажется, на флейте. Сердце забилось чаще, и мелодия вторила ему. Вдалеке грохнули барабаны. «Испортили всю красоту. Зачем только лезут…» - пошутило сознание, не вполне принадлежавшее мне.
Я стал жадно глотать воздух. Мелкая дрожь перешла в судороги, сопровождаемые пронзающей болью. Тело, неподконтрольное слабеющей воле, двигалось в ритме безобразного танца, который я, к счастью, был не в состоянии лицезреть. На смену упорядоченным нотам грянуло сборище хаотично летающих обрывков, производимых на свет чьим-то воспалённым воображением. Стены, потолок закружились и заскакали, совсем как деревянные лошадки на старой карусели. Пол распался на молекулы, перестав существовать. Наступил момент, когда организм больше не желал потреблять воздух; наоборот, он каждой своей частицей возненавидел его, желая избавиться от убийцы как можно скорее.
Словно раб, с полуслова угадывающий мысли господина, воздух исторгся из вялой оболочки, бывшей когда-то моим телом, чтобы обратиться в неистовый огненный ветер. Лошадки, сорвавшись с карусели, с диким ржанием скакали, объятые пламенем. Их мятущиеся силуэты внушали ужас быть растоптанным, и в то же время мне было наплевать. Стальной круг огромной карусели, не выдержав очередного лихого оборота, подскочил на ребро и набирал скорость в мою сторону, покачиваясь то влево, то вправо. «Катись тихонечко… вавилонский анекдот… это плохо или хорошо?..» - я улыбнулся, закрыл один глаз. На большее меня не хватило. Это не конец. Это завершение конца.
Вдруг всё остановилось: музыка, танец, лошади, огонь, ветер и стальное колесо. Всё…
Я превратился в рыбу, рыбу в человеческом обличии - новое чувство, неведомое до сей поры. Тело полностью обнажено.
Осторожно встав на ноги, я вышел во двор.
Нет снега.
Синее неподвижное небо и неподвижные волны, отражающие его.
Волны моря.
Серый песок. Куриные следы.
Длинные ленты морской капусты по краю пляжа.
Капли дождя, застывшие при падении с небес и запечатлевшие в своих неровных, неодинаковых капсулах мир вокруг.
Неподвижная тишина – да, именно такая она здесь, если замереть и не дышать.
Пройдя по прохладному и плотному песку туда, где в сушу клином врезалось морское зеркало, я взобрался на плоский валун. Далеко-далеко, во все стороны простиралась водная гладь, окаймлённая туманным горизонтом. Ни птицы, ни зверя, ни иного существа – лишь безмолвие и покой. Опустив глаза, я увидел отражение себя. Но себя ли? Лицо посвежело и обрело румянец. Волосы на голове и предмет моей особой гордости – окладистая борода – стали ещё гуще и закучерявились. Руки налились мощью, с ладоней исчезли все царапины и мозоли. Обильная растительность покрыла отвердевший грудной рельеф. На животе отчётливо проступили шеренги мускулов. Старый шрам от штык-ножа на правом бедре горел рубиновым цветом, будто вчерашний. «Кому цветы, кому – рубцы», - проведя по нему, вспомнил я материнские слова.
Было тепло, и мне показалась хорошей идея прогуляться вдоль берега, тем более, что я пребывал в состоянии, когда вообще не представляешь, что делать. Нити дождя колыхались миллионами драгоценных камней, с каждым прикосновением щекоча нежной прохладой. Мягко сталкиваясь друг с другом, они производили тихий, непередаваемый по красоте звук, и всё пространство, от земной тверди до небесной, заполняла чудесная симфония, исполнителем которой был дождь, а дирижёром – я. От этой музыки мир переливался возможными и невозможными сочетаниями красок, мир не мёртвый, нет. Мой разум вполне ощущал и понимал, что на самом деле скрыто за кажущимся одиночеством.
Любовь.
«Любовь…» - взметнулись где-то внутри искры от разрастающегося огня жизни.
«Любовь…» - сыграл в десяти октавах дождь.
«Любовь?..» - обернувшись, посмотрел я в окно.
Да, любовь.
Поворачивая за угол дома, песчаный пляж заканчивался. Осторожно ступая по острым и скользким камням, я очутился перед узкой галечной тропинкой, метров на сто пятьдесят бегущей через море к высокой отвесной скале. На её вершине располагалось нечто, смахивающее на малогабаритную ярангу – традиционное жилище чукчей. Вход в ярангу был открыт. Пару минут подумав, я прошёл по тропинке к скале и, скрутив несколько дождевых нитей в своеобразный трос, подобно альпинисту вскарабкался на самый верх.
Оказавшись на непривычной высоте, я чуть не сорвался от головокружения, вовремя упав на четвереньки. Передо мной лежала относительно ровная круглая площадка, своего рода лужайка, сплошь укрытая ковром из ши́кши. Пересохшие губы с наслаждением вобрали горсточку сладковатых ягод. Прикосновение к этому мягкому сплетению влажных листочков и ветвей напомнило о моей наготе. Я встал. Тяжесть стыда за оскорбление, которое невольно причинял всему окружающему мой вид, наполнило нутро. Но шаг – и тяжесть исчезла. Дух овладел собой, как никогда раньше. Страшное и одновременно изумительное притяжение безбрежного неба внушало неразрывность со всем, что заметно и не заметно глазу. Осторожно ступая, я приблизился к чужому жилищу и замер. Шкура, обтягивающая каркас строения, была выкрашена в зелёный цвет, причём довольно усердно, судя по мазкам. Зелёной краской покрыли и камни, удерживающие нижнюю часть яранги. Символ? Предупреждение хозяина о нежелательности вторжения - тогда не лучше ли использовать красный? Ловушка? Безумная любовь ко всему зелёному?.. Так или иначе, но стало очевидно: тут кто-то есть. Вопрос в том, где находился этот «кто-то». Если у себя дома, то правила приличия требовали войти и поздороваться.
Размышляя таким образом, я вдохнул побольше воздуха и, пригнувшись, вошёл внутрь. Неосторожно задетый плечом отвердевший кусок кожи, служивший дверью, с треском оторвался и упал. Жилище оказалось больше, чем представлялось снаружи, и достигало в высоту около трёх с половиной - четырёх метров. Здороваться было не с кем, просить нечего и не у кого. В центре яранги в неглубокой ямке испуганно трепетал костерок; поодаль от него валялся треснувший каменный жи́рник. Стоял запах тухлого мяса, который моё обоняние уловило ещё при подъёме на скалу. В глубине яранги, у опрокинутого чугунного котелка, я открыл доказательства сытной трапезы: наполовину разделанная туша моржа без бивней, обилие морской капусты вперемешку с кровью, внутренностями и сваренными зёрнами перловки. Пожалуй, на этом описание внутреннего убранства можно смело завершить. «Обмотаюсь ламинарией, если похолодает», - про себя посмеялся я, воображая человека, бредущего в таком неглиже.
Сзади раздался треск – так в тихом лесу разом ломаются несколько толстых веток. Вздрогнув, я обернулся.
Перед тем, как он посерел, падающий извне прямоугольник света на миг пронзили лучи изумрудной звезды. То тут, то там побежал стук, словно от озорных детских пальчиков. Попытки отследить перемещение этих пальчиков ни к чему не привели. Их было так много; издаваемая ими дробь, кружась в голове, печально срывалась вниз, в сердце и дальше. Нет, я, пожалуй, не рыба. Какая к чёрту рыба, если плавать не умею?.. Есть вариант и похуже: море. Я - море, в отчаянии, в злобе, ещё бог знает в чём исторгнувшее из себя последнюю живую тварь. Такое могущественное, повелевающее колоссальными своими массами, никак не отнимет от суши одно создание, всего-навсего лилипута, чтобы вернуть его. Вернуть своё в себя. Вернуть себе себя.
Что я делаю здесь?..
Не медля, ноги вынесли меня прочь из жилища.
Снаружи лил обыкновенный дождь, и это, наверное, было самым необыкновенным во всей истории. Я стоял, пытаясь не закрыть глаза, а непрерывные потоки безвозвратно уносили с собой нечистоты через подворотни души, неведомые даже мне. Наступили тёплые вечерние сумерки.
Ожившее море у подножия скалы; галечная тропинка скрылась из виду. Гремит, шепчет, хохочет, ревёт - у тебя свой голос волн. И у меня свой - мой голос. Море с моим голосом, голос моего моря... Непродолжительные поиски, увенчавшиеся обнаружением верёвочной лестницы - та была пригвождёна наверху толстыми, до безобразия ржавыми стержнями. Спустившись, я заторопился обратно к дому, сбиваемый с ног упрямыми волнами. Прилив набирал силу, но с ним её набирал и я. Застывшее великолепие, царившее совсем недавно, казалось, охотно уступило место всеобщему движению, и мне нравилось это, я хотел стать частью этой игры, частью движения, главной частью. Незримая курица оголтело носилась вокруг. Падая, поднимаясь и снова падая, я дошёл до пляжа, лёг и покатился до самой кромки воды; подождал, и, когда очередная волна ударила в меня, покатился назад, подыгрывая ей. Запутавшись напрочь в водорослях, я вновь устремился к морю, воображая себя корягой, видавшей виды, с которой стихиям надоело играться и которая возвращалась к ним, умоляя позабавиться ещё, хотя бы чуть-чуть.
Мой язык онемел, моё сердце кричало, но нет на свете слов, способных как-нибудь выразить этот крик.
Что-то заставило посмотреть на ярангу, и я приподнялся.
В следующее мгновение тело как будто окунулось в прорубь – из зелёного жилища выглядывала голова. Лицо до боли знакомое, но никак не припоминалось. На голове была красная шапка – о да, я отлично помню её, с белыми буквами «Арктика». Загорелая бабушкина рука поправляет мне эту шапку по дороге, мы вдвоём возвращаемся домой, с трассы, где весь день, с раннего утра продавали нами же выращенную картошку, рассыпчатую столовую и розовую, сорок рублей за килограмм... Душный августовский вечер, я качу впереди тележку, пинаю пыль. Вздох, в плену у морщин горделивые губы приговаривают: «Легко перестать - ты не переставай. Живи и радуйся.». Но лицо, лицо… Ей-богу, я почти что тронулся тогда.
А потом упал на песок и уснул.
… - Да-да-да! Но за исключением того, о ком мы говорили до этого!
- Нет-нет, мы про того не говорили. Мы хотели сказать про него… не помню, как зовут…
- Да-да-да! Про него и про того, другого. А остальные – всё, пожалуйста, прощайте! Мы же не мешали, за руки не хватали, правильно? Нет! Все, все, кроме него. И всё! А кто ещё?
- Нет-нет, им ещё не нужно, они не говорили про ещё…
Песок зашуршал и захлюпал. Чьё-то кряхтение. Две пары холодных крепких рук живо подобрали и потащили меня. Пряный запах – знаете, как пахнет в сентябрьском северном лесу мох, во время грома, когда до ливня остаётся всего ничего, тот самый. Запах моей матери.
Открыв глаза, я повернул голову туда-сюда и тихо засмеялся: это опять были они, парочка бледных сумасшедших.
- Давайте берите, пожалуйста! За исключением остальных, этот – ваш! Каждый имеет право на это, каждый, но кроме…
- Нет-нет, их изначально так и предупредили, неоднократно!
- Ну и что?
- Не знаю… Ты знаешь, они хотят всех, по-моему.
- Откуда ты знаешь? Ну вот откуда?
- Нет-нет, они же постоянно выставляют условие…
Пауза.
- Ты в уме? Мы же уступили! Куда больше? Всех, абсолютно всех, кроме него!
- Нет-нет, там все согласны, вроде.
- Помнишь анекдот:…
- Не надо, помню!
Я решил вякнуть:
- Послушайте, это я. Помните, тогда, в доме?.. А куда вы тащите меня?
- На баржу! - рявкнул один из уже старых знакомых и без лишних разговоров они буквально закинули меня на палубу. Не успел я охнуть, как здорово шлёпнулся о мокрый металл, расцарапав правый бок. Но удивила меня тогда не бесцеремонность, проявленная ко мне, не физическая боль – вина. Да-да, вы не ослышались: острое чувство вины, приобретённое внезапно, как вирус. Оказавшись на судне, я с тревогой, разве что не в панике, наблюдал, как покидаю эти места. Не раз я умолял тех двух отпустить меня, пусть ненадолго, просто постоять на песке, взять его горсть, прикрыть оставленную открытой дверь в дом - хоть что-то. Но они даже не оборачивались, застыв как статуи у противоположного борта.
Судно, оторвавшись от берега, мягко скользило по воде, подобно ножу, разрезающему кусок сливочного масла. Обычная посудина, размером примерно 4х8 метров; на такой перевозят лес или уголь. Погода испортилась не на шутку, ласковый дождик сменился на ливень, беспощадно хлеставший плетью всё подряд, не разбирая. Встав на ослабевшие от холода ноги, я вытащил из бороды ошмётки морской капусты и покосился на своих конвоиров – похоже, невозмутимость была их кредо. Кто эти люди? И люди ли это? Почему они вернулись за мной? Как они поведут себя, если я подойду? И что вообще здесь творится?.. Готовясь к интересной, на мой взгляд, беседе, я отметил, что плавание проходило без экипажа и буксира; во-вторых, не считая нас и сваленных в кучу снастей, иной груз отсутствовал. Всюду дождь выстраивал глухие стены, которые, бесконечно падая, грохотали о палубу, разлетаясь и собираясь в единое живое целое. Неторопливо пройдя сквозь эти стены, я приблизился к закадычным соседям, как и прежде задумчиво нахохленным в одинаковых пуховиках, и, понимая, что придётся брать инициативу в свои руки, выпалил:
- А вам не жарко вот так?
Те не издали ни звука.
- Куда мы плывём?
И снова молчание.
- Может, переведём насыщенный разговор в другое русло?
Вода заливала лицо и мешала дышать; я переступал с ноги на ногу, периодически обтирая ладонями лоб, глаза и плечи.
- У нас только одно русло – вдоль него мы сейчас движемся.
Заявление прозвучало настолько неожиданно, что, озадаченный, я отошёл и тоже встал у борта. Вскоре меня затошнило, и я с удовольствием поблевал. Так продолжали мы путь, размышляя каждый о своём, возможно, и чём-то общем. Впрочем, длилось это недолго: когда в считанные секунды дождь прекратился, и всё потемнело - и небо, и море, - один из спутников повернулся ко мне и, тыча мизинцем вверх, прохрипел: «Фонят, паразитки - значит, гроза!».
Только тогда мой взгляд упал на железную кружку в руках его напарника, наполненную до краёв.
Над нами судачили чайки.
Донёсся громовой раскат.
«Странная гроза. Опоздавшая», - пробормотал я, а баржа в это время уже проплывала среди домов. Разные по архитектурному стилю, от покосившихся избушек до сталинской эклектики, от унылого нагромождения кирпичных и панельных ульев до претенциозности пластика и металла – все здания, все сооружения объединяло одно: обыкновенное золото, устилающее их от основания до самых кончиков, включая крыши, башенки и шпили. Каждый фасад, без исключения, был усеян рядами слов, мириадами слов. Высеченные русскими и латинскими буквами, восточными иероглифами, они двигались в кристальной воде глубоких рек, затопивших безлюдные улицы и переулки, двигались по асфальтовому дну, на лицах и небесах, смотрящих в эту воду. Пугающая роскошь, чудовищная расточительность, затмевая дорогим мерцанием, уравняли убогое с прекрасным, но не уничтожили подлинного – я вернулся в Магадан.
Я узнал его.
Мой город не терпит пренебрежения к своей персоне. Так сложилось, что эта черта характера развита у него наиболее сильно, по сравнению с другими городами. Замечено: человек, который не учитывает этого, неизбежно расплачивается. Тот, кого Магадан любит, остаётся с ним навсегда, растворяется в нём, но и взамен получает всё – умиротворение. Тот, кого Магадан не любит, тоже рискует провести остаток дней наедине с ним. И остаётся ни с чем.
Я отношусь к категории людей, любящих свою малую родину, но не безумной любовью, а рассудительной – этакая любовь с оговорками. Магадан к таким благосклонен и награда от него – отсутствие плена. Не ты растворяешься в городе, а город растворяется в тебе; поселяется в самом неприметном уголке сердца, где-то там, в конце пыльного коридора, обклеенного старыми газетами, за восьмой или девятой дверью справа, не помню. Возможно, ты забудешь о нём. Вежливый постоялец не причиняет неудобств; он хочет остаться, и сохрани тебя боже выставить его. Коварный любовник, что и говорить. Попадёшь в его объятья - поминай как звали...
Ландшафт изменялся молниеносно. Поначалу наш путь пролегал через базы, другие промышленные объекты и хибары микрорайона Новая Весёлая. Наименование данного микрорайона неслучайно - есть ещё Старая Весёлая, дачный микрорайон. Что в них весёлого? Если говорить о Старой Весёлой, то он получил название бухты, тоже Весёлой. Когда-то оба посёлка были просто Весёлыми, но чтобы не путаться, - тем более, что Новая Весёлая находится не в бухте Весёлой, а в соседней бухте Гертнера, - им дали имена Старой и Новой. Тем не менее, Весёлыми остались оба.
Скорость пули ничто по сравнению с той, что зарядила нас в противоположную сторону города, на Портовую улицу, где от беснующихся под колбами факельных искр вспыхнули драгоценные корпуса первых кораблей, навечно пришвартованных самыми прочными канатами – руками заключённых. Море ещё на языке, теперь его вкус разбавился сахаром, металлическим сахаром. Длиннющие растрёпанные волосы отрубленных голов, лениво проезжающих сверху, то и дело цеплялись за шпиль над башенкой главного корабля. Одна голова даже разинула рот, мечтая проглотить выскочку - и он благополучно разрезал её на две, извиняюсь, на три части. А вдруг это парики на них?.. Смотри: один слетел и оставил владелицу лысой! Клыкастые дырявые пасти нарочно скалились, затем с досады заглатывали сами себя. Носы у высших обитателей трансформировались без устали: то горбатились, то курносились, то вытягивались в дудочку на полкилометра и закручивались серпантином. Отвлёкшись, мой взгляд скользнул по башенке: внутри неё была фигура. Я напряг зрение, моё дыхание остановилось - кто-то живой, человек, беззвучно стучал обеими ладонями в окно. Он наклонялся, словно хотел рассмотреть кого-то высоко над городом, как если бы это являлось его единственной жизненно важной целью, на которую отпущена минута. Тщедушное тельце металось по окнам, стёкла покрылись испариной. Я обернулся к попутчикам, однако те, будто зная наперёд, пресекли моё благое намерение.
- Нет-нет, пускай сидит. Хотела золота.
- Да-да-да! Не слушай, когда говорят, что ты достойна лучшего - ведь говорящий говорит это себе.
Женщина?
Следить за терзаниями несчастной узницы и мысленно сопереживать ей - вот всё, что было в моей власти. Гнев от нелепых доводов, собственных трусости и бессилия - таков удел закованного в кандалы перед запертым в клетке. Неловко признаваться: именно в тот миг, впервые за многие годы, я заплакал - с опаской, отвернувшись от башни, от города, от себя. Две слезы и два глотка. Что послужило причиной - недостаток мощностей, жалость или страх?... Но вот уже не скрипят канаты, рассеялись дымкой кирпичные суда; сквозь дымку, в каменном лесу главного проспекта побежала к небу огненная просека, факелов которой не было числа. Поджигая уже почившую ночь, зарево той просеки заставляло извиваться её матовую тушу на золотых иглах и копьях, раскалённых донельзя. Лёгкое, как бы парящее над землёй стальное дерево без ветвей в дальнем конце просеки не было золотым. Оно не горело, и тем явственней проступал в диком пожаре его силуэт.
Шелест листвы.
Мы у просеки.
«Господь - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться.».
Кольцо 31-ого квартала – слияние рек. Водоворот. Чудо преодоления.
Мост над рекой. Река над мостом. Под мостом – не река.
Перекрёсток впереди – разделение реки.
«Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать святой храм Его, ибо Он укрыл бы меня в скинии Своей в день бедствия, скрыл бы меня в потаенном месте селения Своего, вознес бы меня на скалу. Тогда вознеслась бы голова моя над врагами, окружающими меня; и я принес бы в Его скинии жертвы славословия, стал бы петь и воспевать пред Господом. Услышь, Господи, голос мой, которым я взываю, помилуй меня и внемли мне. Сердце мое говорит от Тебя: «Ищите лица Моего»; и я буду искать лица Твоего, Господи.».
Слева гигантской многоглавой птицей нахохлился собор. Перед птицей – озеро, с памятником посередине. Бешеная вода – вокруг мирного озера. Миниатюрный человек, едва заметный на краешке трёхпалой лапы, в шапке красного цвета. Облокотившись на мраморные перья, показывал рукой – плывите выше. Дневальные по барже вопросительно уставились – мой выбор.
Дальше.
Мы плывём вверх.
Река течёт вверх.
Ослепляющие факелы. Чудо терпения.
«Не скрой от меня лица Твоего; не отринь во гневе раба Твоего. Ты был помощником моим; не отвергни меня и не оставь меня, Боже, Спаситель мой! Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня.».
Дом с часами. Не вижу времени.
Остров.
Столкновение.
- Спрыгивайте.
- Спрыгиваю. А вы?
- Нет-нет. С другой стороны.
- Да-да-да!..
Иду.
Цветы, медальоны, имена. Бронза, гранит и память.
Узел памяти.
Смех за рябиной.
«Научи меня, Господи, пути Твоему и наставь меня на стезю правды, ради врагов моих; не предавай меня на произвол врагам моим, ибо восстали на меня свидетели лживые и дышат злобою. Но я верую, что увижу благость Господа на земле живых. Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа.»
Кем-то брошенный обрывок мешковины. За неимением лучшего - в самый раз для набедренной повязки.
Одеваюсь.
Иду.
Баржа.
- Опять?
- Да-да, иначе не перейдёте.
- Куда?
- На другую сторону.
- На другую, на другую... Издеваетесь, что-ли...
Протянутые руки. Поднимаюсь.
Переходим по барже. Спрыгиваем.
Снег.
Мы стояли на проспекте Карла Маркса, у восьмиэтажного жилого дома с ювелирным салоном. Напротив, за цветочным павильоном, располагалась обычная советская пятиэтажка, «хрущёвка», в которой я живу и чей образ не мог не радовать, поскольку предвещал конец скитаний.
Вот только никакого салона не оказалось. Первый этаж, в отличие от остальных строений, не покрывался золотом; вместо вывески с тысячью подвижных пайеток, над входом красовалась намалёванная зелёной краской надпись:
Мужчина хранит дух любовью, любовь – поступком, а поступок – мнением.
Таков девиз моей семьи.
Однажды, лет двадцать пять или двадцать шесть назад, бабушка разбудила меня, позвав во двор. Мы жили в посёлке. Не помню месяца и даты, по-моему, конец февраля. Рассвет был ветреным. Всё пространство двора, от калитки до огорода за домом покрывал слой густого свежего навоза, купленного нами недавно и заготовленного в железных бочках. Понятно, я удивился и спросил об этом, но вместо объяснений увидел босые ступни у калитки. Я стоял, не шелохнувшись, на пороге, одновременно догадываясь и не догадываясь о чём-то. Тогда на моих глазах бабушка перешла двор, раз за разом оставляя за собой небольшой колодец, шагнула в покрытый снегом огород, обернулась и, - показалось мне или нет - плача, сказала: «Мне не холодно.». Без раздумий, я сорвал с себя носки и подбежал к ней.
- Жаль, что деда уже нет, а то бы он рассказал.
- Бабушка, а почему ты говоришь, что тебе не холодно? Мне очень холодно сейчас.
Чьи-то вкусно пахнущие руки бережно подняли меня.
- Потому что она не спешила.
Это отец незаметно подошёл к нам. Кожу его ступней, как и бабушкиных, скрывала корка застывшего навоза; мои же ноги были почти чисты.
Мама на пороге держала в каждой руке по паре валенок.
Втроём мы вернулись в дом.
Меня зовут Клим. Клим-Никита Кли. Родился в 1990 году, в городе Магадане, здесь живу и поныне. В июне 2012 года окончил очное отделение филиала московской юридической академии, пару месяцев проработал педагогом дополнительного образования и в ноябре, не дожидаясь повестки, отправился в армию. Служил, точнее, проходил службу в Комсомольске-на-Амуре, 7 отдельная Ордена Трудового Красного Знамени Железнодорожная бригада, войсковая часть 45505, мостовой железнодорожный батальон, монтажная и техническая роты. Ротный писарь. По возвращению переучился, нынче тружусь электромонтёром и по совместительству – сантехником. Конечно, подрабатываю на стороне: «Бригада «Ух» – плавает петух, а я – честный шабаюга, плаваю щукой.». Двое детей: сыну – Иосифу – девять лет, дочери – Лидии – восемь. Обоих я усыновил три года назад.
Я – не писатель и, по-моему, не графоман. Во всяком случае, маниакального желания завалить магазины детективно-эротическим ширпотребом собственного производства нет. Правда, юность так и норовила проглотить аршин, искушая то стихоплётством, то прозоплётством; но «Алхимия слова» Парандовского хорошенько отрезвила меня. Естественно, я не осилил всю книгу, только половину, но для понимания, что такое писатель и что такое я по сравнению с ним, хватило и этого. Взяться за перо меня заставила цепь странных происшествий, винегрет событий, если можно так выразиться. Бред, наркотики, алкоголь, больная фантазия, плагиат – подумают многие, прочитав нижеследующий текст. Но это не так. Мне нужна помощь: возможно, кто-то уже сталкивался с похожими обстоятельствами? А пока для меня загадка, что всё это означает и что будет дальше. Наверняка будет, не сомневаюсь.
Итак, позавчера, 5 февраля текущего года, у нас был первый день отпуска. Вернее, он был у меня. Позавтракав жареной бараниной с брюссельской капустой, мы договорились, что после школы всей семьёй отдохнём в сквере бухты Нагаева. Моим игривым лисятам очень нравилось играть в снежки возле шестиметровой скульптуры касатки, выполненной в технике габиона, ползать у неё под хвостом, карабкаться ей на спину и, встав против ветра во весь рост, упереться ногой в плавник и смотреть. Смотреть туда, где круглый год белеют недосягаемые хребты полуострова. Что там, за кисеёй тумана? Вулкан, извергающий воздушные потоки? Родина первых людей? Последний порог всякого дома?.. Я тоже мечтал, по-своему: уютное бревно среди сугробов, причудливая игра света в кристаллах чистого голубого льда, смех сына и дочери, свежесть и покой.
К сожалению, мечтам этим не суждено было исполниться. В 15:25 мне позвонили: авария по улице Береговой, в доме 21 пропало отопление. Не доехав буквально ста метров до сквера, мы развернулись. Отвезя расстроенных детей домой, я схватил рюкзак с инструментами и направился по указанному адресу. Частный вызов, по характеру неисправностей сулящий неплохой заработок, от которого грешно отказываться. На море отдохнём как-нибудь в другой раз - так рассуждал я, мчась на стареньком «Volvo» за пределы города. Улица Береговая располагалась в посёлке Снежный, что примерно в двадцати километрах от Магадана. Путь пролегал по широким склонам холмов, поросших лиственницей и ольхой; мимо живописной долины у подножия сопки, где разливается капризная Дукча; через заболоченные земли с щедрыми голубичниками. Кое-где затесались ничем не примечательные группы жилых домов, многоквартирных и частных.
Пятнадцать минут спустя я въезжал в населённый пункт. Некогда богатый и оживлённый посёлок напоминал теперь место с количеством домов, превышающим количество желающих обитать в них. Его главная улица состояла преимущественно из дач и называлась Майская, она отделялась от Колымской трассы влево и перпендикулярно ей. По бокам от неё отходили ещё улочки. Береговая улица поворачивала налево от Майской, упиралась в длинный школьный барак, затем шла направо вдоль реки, отсюда и название. Нужный дом, одноэтажный, побеленный, с зелёной крышей, виднелся за высокими тополями, недалеко от школы.
По колено в снегу пробравшись, наконец, к калитке, я окликнул хозяина и, не дождавшись ответа, вошёл. Собаки не было, будка пустовала. Я попал в уютный почищенный дворик, с маленьким огородом, примыкающим к дощатому сараю, и садиком с тремя черёмухами, малиной и кустами смородины. Дальше, за домом, раскинулся огород соток на десять-двенадцать. В жилище вела крытая застеклённая веранда, с навесным замком на двери. Ещё раз оглядевшись, я тщетно попытался дозвониться хозяину. Мои глаза заметили бумажный клочок, зажатый между дверью и косяком - записка с крупным округлым почерком:
«Если меня нет, войдите. Л.»
Предстояло подобрать код на замке. Несколько минут, и окоченевшие пальцы нашли комбинацию: 5135. Я вошёл и, обстучав ноги от снега, открыл внутреннюю дверь.
В нос ударил запах сырости, а ноги окатила тёплая вода. Помещение, судя по всему служившее кухней, было затоплено до уровня лодыжки, если не выше. Слева – белая печь из кирпича. Направо располагалась спальня; из другого конца кухни, также направо можно было попасть в зал, а минуя его - в детскую. Прямо через кухню - ванная и туалет. Всё чисто и аккуратно, и везде – вода, причём не стоячая, а прибывающая откуда-то. Но откуда? Беглый осмотр всех труб и радиаторов центрального отопления ничего не дал.
Снаружи стемнело – вечерние сумерки. Вернувшись на кухню, я включил там свет, сел на первый попавшийся железный табурет с покосившейся ножкой и принялся обдумывать свои дальнейшие действия. В воде, под ногами лежал красивый палас, когда-то белый, с сиреневым узором. Человеческие ноги прилично состарили его, однако всё же не полностью уничтожили остатки былой роскоши. «Средневековый Париж», - мелькнуло в голове.
Вдруг, в какой-то момент я почувствовал: что-то не так. И понял. Вода ускоряла своё движение, перерождалась в проворный и гибкий поток, вбирающий всё, что смогут осилить его постоянно колеблющиеся мускулы. От мускул человека, одержимых работой, всегда источается тепло, жар, как от пламени. К этому теплу хочется приблизиться, отдаться ему всецело. Но мускулы, играющие там, внизу, среди грязи на сиреневом узоре, не источали ничего. От них хотелось отойти, убежать, спрятаться и, казалось, они желали того же.
Я поднялся, и стул подо мной тут же упал. Вода была у колен. Вместе с ней приходила тревога, непонятная, глупая, и с этим нельзя было поделать ничего. Из тридцатилетнего дяди я превратился в десятилетнее дитя, неопытное и пугливое, боящееся потерять, не осознавая, что именно. Родителей? Несчастный случай растворил их в моей памяти, когда мне исполнилось девятнадцать, спустя год после ухода бабушки. Детей? Они – моё сердце, биение которого и привело сюда, а завтра приведёт куда-нибудь ещё. Друзей? Искренняя дружба вечна. Любимую? Нельзя потерять то, чего нет. Одиночка для людей всё равно что прокажённый, а прокажённому барахло ни к чему. Достоинство мужчины – в детях. И это достоинство заслуживает, чтобы за него сражались, даже если противник – закон.
Тогда что? Какова цель этого вызова? Ведь в конечном счёте всё, или почти всё, имеет стоимость, а случайность – миф. Я здесь не случайно. Пришло время платить. Но чем и за что?..
Водный поток стал сильнее, его мутное тело толкалось, сбивая с ног. Я сделал шаг и шире расставил ноги. Свет погас. Перед этим я успел глянуть на край паласа и обнаружил, что двигаюсь вместе с ним. Очень медленно, бесшумно, но двигаюсь. Наконец, мы оказались у выхода, дверь которого я плотно закрыл, проникая в дом.
Остановка.
Уровень воды поднялся до пояса.
Электрический огонёк снова ожил, всего на минуту. Этого хватило, чтобы осмотреться и заметить слова, мелко нацарапанные на печи. Близорукость не позволила мне прочитать их даже на расстоянии полуметра от меня. Не вполне понимая смысл своих действий, я сошёл с паласа и подошёл к печи ближе, упёрся в неё одной рукой и прищурился. Надпись гласила:
«Сколько было начал и как мало кораблей находило свой причал. Небеса безразлично смотрели на это, но мы уже строим то, что разрушит стены.».
Почему всё дрожит во мне?..
Отвернувшись от надписи, я проговорил её про себя. Перед глазами кадры семейной хроники: лето, бухта, песчаный пляж, килограммы морской капусты под ярким солнцем. Ракушки, в ракушках – крабы. Крабовые клешни, страшные. Полный отлив. Мать. Отец. Они там, метрах в ста от меня, бродят по обнажённому морскому дну… С точки зрения взрослого, в детях много чудачеств, порой их мысли и поступки вообще не укладываются в рамки какого-либо анализа. Мои деяния, конечно, не стали исключением. Помню, как-то будучи в гостях, дождался паузы в разговоре и громко сказал отцу, сидя у него на руках: «У тебя сладкие брови и солёные губы. Почему человек один, а вкуса - два? Объясни мне.»
После уроков я частенько забирался на старое дерево возле школы. Меня удивляли интересный нарост в форме рыбьего глаза, а также раздваивающийся на середине ствол, что с успехом и использовалось мною в целях изображения кукушки. Куковал всем подряд; кому-то больше, кому-то меньше. Одной пожилой женщине куковать не хотел – в отместку за замечания, которые она не упускала возможности озвучивать. Как-то раз, проходя мимо, она остановилась напротив меня и пробурчала что-то. Я отвернулся, а через неделю узнал о её кончине. С тех пор мне немного не по себе от мысли, что каким-либо образом я виновен в этой ситуации – может, стоило сказать пару раз «ку-ку», и старуха прожила бы дольше?..
Самым любимым моим занятием было повиснуть у папы на ноге и перемещаться благодаря ней в абсолютно любом месте: дома, в парке, в театре, в автобусе, в магазине, на улице. Особенно мне нравилась голая нога – я тёрся об неё щеками, пока они не становились пунцовыми. Сделали замечание – не беда, вцепимся зубами. Папа смеялся, я же не мог оторвать от него взгляда: самая великая красота, способная воплотиться в человеке, в моём сознании отождествлялась с ним. Мама, в целом, была согласна со мной. А я - со всеми...
Неожиданно дверь в дом выпала вместе с петлями из проёма и грохнулась на веранде. Долгое время сдерживаемая ею водная масса хлынула следом. Зацепившись за порог, палас вздыбился и наполовину перекрыл выход, однако вскоре сдался на милость стихии, сорвавшись подобно парусу в шторм. Вода ушла, если не считать лужиц. Вот последнее, что мне запомнилось. Голова неимоверно отяжелела. Я рухнул на пол и провалился в забытье…
- Да-да-да! Но за исключением того, что мы говорили до этого!
- Нет-нет, мы этого не говорили. Мы хотели сказать про этот… не помню, как называется…
- Да-да-да! Про него и про того, другого. А остальное – всё, пожалуйста, на здоровье! Мы же не отказали, за руки не хватали, правильно? Нет! Всё, всё, кроме этого. И всё! А что ещё?
- Нет-нет, им ещё не нужно, они не говорили про ещё…
- Да-да-да! Берите всё, конечно! Мы что, запрещаем? У нас и права такого нет.
- Нет-нет! Да, нет!
Голоса, доносившиеся как из бочки, имели благотворное влияние. Я постепенно приходил в себя и увидел, что опять сижу на железном табурете с покосившейся ножкой, уткнувшись лицом в сдвинутые колени и прижав руки к животу. Попытка выпрямиться закончилась метким выстрелом в поясницу.
- Пожалуйста, давай бери! За исключением этого, всё оставшееся – ваше! Каждый имеет право на это, каждый, кроме…
- Нет-нет, им так и сказано, изначально…
- Ну и что?
- Не знаю… По-моему, они хотят всё.
- Откуда ты знаешь? Ну вот откуда ты про это знаешь?
- Нет-нет, они же выставили нам какое условие…
Пауза.
- Ты в своём уме? Мы же уступили! Куда больше? Всё, абсолютно всё, кроме этого!
- Нет-нет, они вроде все согласны, кроме…
- Помнишь вавилонский анекдот?
- Не очень.
- Шёл по улице бездомный и спрашивал у всех, как на хлеб заработать. Проститутка ему говорит: «Как угодно, только не развратом. Это плохо». Вор говорит: «Как угодно, только не воровством. Это плохо». Политик: «Как угодно, только не обманом. Это плохо». Убийца говорит: «Как угодно, только не убийством. Это плохо». Крестьянин говорит: «Как угодно, только не трудом. Это плохо». Бездомный выслушал все мнения и подумал: стану проповедником, буду ходить и говорить что хорошо и что плохо. И пошёл, рассказывая налево и направо, как правильно жить. Много денег заработал, богатый стал. Нашёл крестьянина – дал ему денег и сказал: «Не трудись, отдохни». Нашёл убийцу – дал ему денег и сказал: «Не убивай, отдохни». Нашёл политика – дал ему денег и сказал: «Не ври, отдохни». Нашёл вора – дал ему денег и сказал: «Не воруй, отдохни». Но вор подумал: «Мало дал, ещё и умничает. Украду всё, что у него есть». Так и сделал. Побрёл бездомный дальше, без гроша в кармане. Нашёл проститутку и сказал: «Не успел дойти до тебя, обокрали». А она отвечает: «Ну и слава богам, отдохну немного. Это хорошо».
- Да-да-да! Хе-хе-хе-э-э-э!..
Внезапно воцарившееся молчание, вероятнее всего, свидетельствовало об обнаружении странного объекта, то есть меня. Вторая попытка придать телу нормальное положение имело куда больший успех, я откинулся на холодильник, стоящий сзади, и присмотрелся к пришельцам. В полумраке, они тоже, казалось, пристально вглядывались в мою сторону через дверной проём, не решаясь двинуться дальше. Кружилась голова и вдобавок подташнивало; я, придвинувшись к столу, подпёр голову рукой. Парочка тут же вошла; тот, что ниже ростом, трижды щёлкнул переключателем. Появился свет, хоть и слабый, мерцающий, но мне было уже легче разглядеть незнакомцев. Не знаю, состояли ли они между собой в родственных отношениях, но внешнее сходство было очевидным: одинаково зачёсанные медные волосы; взаимоотражаемые лица, узкие, курносые и землистые; не похожие ни на что, кроме хозяев, обувь и джинсы. Характерные черты обоих - скошенные подбородки, щелки вместо глаз и отсутствие малейшего намёка на брови. Определить возраст и гендерную принадлежность не представлялось возможным. Стояли они бок о бок, спрятав руки в карманы одинаковых серых пуховиков, чуть наклонив головы вправо, как неудачно повесившиеся лунным вечером из чувства солидарности.
Я молчал, они молчали. Молчание затянулось.
- Что вы делаете?
Вопрос показался мне забавным.
- Сижу. Причалил.
- Откуда?
- От печки.
Далее было вдвойне забавней.
- Что вы там искали?
- Искал?
- Да-да-да!
- Нет-нет, я читал.
- Читали?
- Да-да-да.
- Про что?
- Про отопление.
- Какое отопление?
- Отопление, приносящее тепло и радость.
- Зачем?
- Чтобы никто не помер от холода и злости.
Слово взяло другое существо.
- Вы сейчас в трезвом состоянии?
- Сейчас пока что как пить дать, - не сдержавшись, я усмехнулся. Последняя капля алкоголя побывала в моём рту в день окончания школы.
- Нет-нет, нельзя давать пить. Быстро встаньте с табурета, он не вами куплен и не вами будет украден. А где вообще ковёр?
- Вообще-то здесь, в частности не у меня. Интересно вы рассуждаете. Кем же тогда будет украден табурет, если не посторонним, как я?
- Тем, кто имеет право. Неужели не ясно?
- Странно.
- Нет-нет, ничего.
- И кто имеет такое право?
- Каждый, каждый. Все, кроме…
- Кроме меня?
- Можно и так сказать.
- Почему?
- Потому что вы сидите, а сидит только владелец. А владелец – это тот, кто купил или украл. Вы не купили, не украли, и продолжаете сидеть. Кто вы?
Я молчал, и они замолчали. Тлела электрическая искра, тлели физиономии недоверчивых рыцарей железного табурета, тлела и моя физиономия. Наконец, я встал и, подкрутив лампочку с патроном, в засиявшем свете сделал шаг.
- Здесь аварийная ситуация.
- Тут?
- Конечно. Ну сами раскройте глаза - разве не так? Поэтому необходимо было посмотреть, какая у вас «балалайка», какие «макароны». Может, «баян» лопнул или «американка» где-то откинулась - не увидишь, пока не посмотришь. Понимаете? Когда я приехал, то горько пожалел, что не умею плавать, хотя родители сто раз предлагали - и в качестве доказательства показал на свои джинсы и куртку.
Чужаки выпучили глаза и переглянулись. Один из них, захлопнув входную дверь, подошёл и отчеканил: «Мы не отсюда.».
В тот момент я ощутил: на мне сухая одежда.
За окном, позолоченный фонарём, на кустах смородины блестел снег – оледенелые оленьи рога.
Последующие события до сих пор кажутся непостижимыми, я бы сказал нездоровыми.
Вода в доме появилась снова. Только на этот раз она прибывала быстрее, намного быстрее. Не прошло каких-то полминуты, как мы по пояс барахтались в ней. Следовало открыть дверь, но мои полоумные собеседники и тут отмочили, воспротивившись этому всем телом и душой.
- Но она же всё равно найдёт выход! Вы чего?
- Нет-нет, какой? Где?
- Да-да-да?
- Через крышу на трубе! – разозлился я.
Уровень воды подбирался к горлу.
- Нет, она закрыта, что ли – печка? Откроем?! Откроем?!
- Да-да-да, быстрее! Мы и так уже мокрые, кроме…
- Кроме… – огрызнулся было я, но, получив чем-то по темени, камнем пошёл на дно и отключился.
Аттракцион сюрпризов раскручивался всё сильнее, и предсказуемость явно не входила в перечень его свойств. В нос ударил резкий запах, наподобие хлора. Сквозь приступ рвоты я кое-как открыл слезившиеся глаза. В абсолютной тишине, какая только возможна в природе, извивалось фиолетовое пламя. Горели стены, потолок, оконные стёкла. Задевая, огонь не обжигал. Над полом, слегка покрытым водой, струился пар, который самовозгорался, не доходя до верха. Вспомнив про незнакомцев, я огляделся - никого. Входная дверь была распахнута: «Наверное, унесло. Ненормальные…». Приступ рвоты повторился. Из ниоткуда полилась спокойная мелодия, исполняемая, кажется, на флейте. Сердце забилось чаще, и мелодия вторила ему. Вдалеке грохнули барабаны. «Испортили всю красоту. Зачем только лезут…» - пошутило сознание, не вполне принадлежавшее мне.
Я стал жадно глотать воздух. Мелкая дрожь перешла в судороги, сопровождаемые пронзающей болью. Тело, неподконтрольное слабеющей воле, двигалось в ритме безобразного танца, который я, к счастью, был не в состоянии лицезреть. На смену упорядоченным нотам грянуло сборище хаотично летающих обрывков, производимых на свет чьим-то воспалённым воображением. Стены, потолок закружились и заскакали, совсем как деревянные лошадки на старой карусели. Пол распался на молекулы, перестав существовать. Наступил момент, когда организм больше не желал потреблять воздух; наоборот, он каждой своей частицей возненавидел его, желая избавиться от убийцы как можно скорее.
Словно раб, с полуслова угадывающий мысли господина, воздух исторгся из вялой оболочки, бывшей когда-то моим телом, чтобы обратиться в неистовый огненный ветер. Лошадки, сорвавшись с карусели, с диким ржанием скакали, объятые пламенем. Их мятущиеся силуэты внушали ужас быть растоптанным, и в то же время мне было наплевать. Стальной круг огромной карусели, не выдержав очередного лихого оборота, подскочил на ребро и набирал скорость в мою сторону, покачиваясь то влево, то вправо. «Катись тихонечко… вавилонский анекдот… это плохо или хорошо?..» - я улыбнулся, закрыл один глаз. На большее меня не хватило. Это не конец. Это завершение конца.
Вдруг всё остановилось: музыка, танец, лошади, огонь, ветер и стальное колесо. Всё…
Я превратился в рыбу, рыбу в человеческом обличии - новое чувство, неведомое до сей поры. Тело полностью обнажено.
Осторожно встав на ноги, я вышел во двор.
Нет снега.
Синее неподвижное небо и неподвижные волны, отражающие его.
Волны моря.
Серый песок. Куриные следы.
Длинные ленты морской капусты по краю пляжа.
Капли дождя, застывшие при падении с небес и запечатлевшие в своих неровных, неодинаковых капсулах мир вокруг.
Неподвижная тишина – да, именно такая она здесь, если замереть и не дышать.
Пройдя по прохладному и плотному песку туда, где в сушу клином врезалось морское зеркало, я взобрался на плоский валун. Далеко-далеко, во все стороны простиралась водная гладь, окаймлённая туманным горизонтом. Ни птицы, ни зверя, ни иного существа – лишь безмолвие и покой. Опустив глаза, я увидел отражение себя. Но себя ли? Лицо посвежело и обрело румянец. Волосы на голове и предмет моей особой гордости – окладистая борода – стали ещё гуще и закучерявились. Руки налились мощью, с ладоней исчезли все царапины и мозоли. Обильная растительность покрыла отвердевший грудной рельеф. На животе отчётливо проступили шеренги мускулов. Старый шрам от штык-ножа на правом бедре горел рубиновым цветом, будто вчерашний. «Кому цветы, кому – рубцы», - проведя по нему, вспомнил я материнские слова.
Было тепло, и мне показалась хорошей идея прогуляться вдоль берега, тем более, что я пребывал в состоянии, когда вообще не представляешь, что делать. Нити дождя колыхались миллионами драгоценных камней, с каждым прикосновением щекоча нежной прохладой. Мягко сталкиваясь друг с другом, они производили тихий, непередаваемый по красоте звук, и всё пространство, от земной тверди до небесной, заполняла чудесная симфония, исполнителем которой был дождь, а дирижёром – я. От этой музыки мир переливался возможными и невозможными сочетаниями красок, мир не мёртвый, нет. Мой разум вполне ощущал и понимал, что на самом деле скрыто за кажущимся одиночеством.
Любовь.
«Любовь…» - взметнулись где-то внутри искры от разрастающегося огня жизни.
«Любовь…» - сыграл в десяти октавах дождь.
«Любовь?..» - обернувшись, посмотрел я в окно.
Да, любовь.
Поворачивая за угол дома, песчаный пляж заканчивался. Осторожно ступая по острым и скользким камням, я очутился перед узкой галечной тропинкой, метров на сто пятьдесят бегущей через море к высокой отвесной скале. На её вершине располагалось нечто, смахивающее на малогабаритную ярангу – традиционное жилище чукчей. Вход в ярангу был открыт. Пару минут подумав, я прошёл по тропинке к скале и, скрутив несколько дождевых нитей в своеобразный трос, подобно альпинисту вскарабкался на самый верх.
Оказавшись на непривычной высоте, я чуть не сорвался от головокружения, вовремя упав на четвереньки. Передо мной лежала относительно ровная круглая площадка, своего рода лужайка, сплошь укрытая ковром из ши́кши. Пересохшие губы с наслаждением вобрали горсточку сладковатых ягод. Прикосновение к этому мягкому сплетению влажных листочков и ветвей напомнило о моей наготе. Я встал. Тяжесть стыда за оскорбление, которое невольно причинял всему окружающему мой вид, наполнило нутро. Но шаг – и тяжесть исчезла. Дух овладел собой, как никогда раньше. Страшное и одновременно изумительное притяжение безбрежного неба внушало неразрывность со всем, что заметно и не заметно глазу. Осторожно ступая, я приблизился к чужому жилищу и замер. Шкура, обтягивающая каркас строения, была выкрашена в зелёный цвет, причём довольно усердно, судя по мазкам. Зелёной краской покрыли и камни, удерживающие нижнюю часть яранги. Символ? Предупреждение хозяина о нежелательности вторжения - тогда не лучше ли использовать красный? Ловушка? Безумная любовь ко всему зелёному?.. Так или иначе, но стало очевидно: тут кто-то есть. Вопрос в том, где находился этот «кто-то». Если у себя дома, то правила приличия требовали войти и поздороваться.
Размышляя таким образом, я вдохнул побольше воздуха и, пригнувшись, вошёл внутрь. Неосторожно задетый плечом отвердевший кусок кожи, служивший дверью, с треском оторвался и упал. Жилище оказалось больше, чем представлялось снаружи, и достигало в высоту около трёх с половиной - четырёх метров. Здороваться было не с кем, просить нечего и не у кого. В центре яранги в неглубокой ямке испуганно трепетал костерок; поодаль от него валялся треснувший каменный жи́рник. Стоял запах тухлого мяса, который моё обоняние уловило ещё при подъёме на скалу. В глубине яранги, у опрокинутого чугунного котелка, я открыл доказательства сытной трапезы: наполовину разделанная туша моржа без бивней, обилие морской капусты вперемешку с кровью, внутренностями и сваренными зёрнами перловки. Пожалуй, на этом описание внутреннего убранства можно смело завершить. «Обмотаюсь ламинарией, если похолодает», - про себя посмеялся я, воображая человека, бредущего в таком неглиже.
Сзади раздался треск – так в тихом лесу разом ломаются несколько толстых веток. Вздрогнув, я обернулся.
Перед тем, как он посерел, падающий извне прямоугольник света на миг пронзили лучи изумрудной звезды. То тут, то там побежал стук, словно от озорных детских пальчиков. Попытки отследить перемещение этих пальчиков ни к чему не привели. Их было так много; издаваемая ими дробь, кружась в голове, печально срывалась вниз, в сердце и дальше. Нет, я, пожалуй, не рыба. Какая к чёрту рыба, если плавать не умею?.. Есть вариант и похуже: море. Я - море, в отчаянии, в злобе, ещё бог знает в чём исторгнувшее из себя последнюю живую тварь. Такое могущественное, повелевающее колоссальными своими массами, никак не отнимет от суши одно создание, всего-навсего лилипута, чтобы вернуть его. Вернуть своё в себя. Вернуть себе себя.
Что я делаю здесь?..
Не медля, ноги вынесли меня прочь из жилища.
Снаружи лил обыкновенный дождь, и это, наверное, было самым необыкновенным во всей истории. Я стоял, пытаясь не закрыть глаза, а непрерывные потоки безвозвратно уносили с собой нечистоты через подворотни души, неведомые даже мне. Наступили тёплые вечерние сумерки.
Ожившее море у подножия скалы; галечная тропинка скрылась из виду. Гремит, шепчет, хохочет, ревёт - у тебя свой голос волн. И у меня свой - мой голос. Море с моим голосом, голос моего моря... Непродолжительные поиски, увенчавшиеся обнаружением верёвочной лестницы - та была пригвождёна наверху толстыми, до безобразия ржавыми стержнями. Спустившись, я заторопился обратно к дому, сбиваемый с ног упрямыми волнами. Прилив набирал силу, но с ним её набирал и я. Застывшее великолепие, царившее совсем недавно, казалось, охотно уступило место всеобщему движению, и мне нравилось это, я хотел стать частью этой игры, частью движения, главной частью. Незримая курица оголтело носилась вокруг. Падая, поднимаясь и снова падая, я дошёл до пляжа, лёг и покатился до самой кромки воды; подождал, и, когда очередная волна ударила в меня, покатился назад, подыгрывая ей. Запутавшись напрочь в водорослях, я вновь устремился к морю, воображая себя корягой, видавшей виды, с которой стихиям надоело играться и которая возвращалась к ним, умоляя позабавиться ещё, хотя бы чуть-чуть.
Мой язык онемел, моё сердце кричало, но нет на свете слов, способных как-нибудь выразить этот крик.
Что-то заставило посмотреть на ярангу, и я приподнялся.
В следующее мгновение тело как будто окунулось в прорубь – из зелёного жилища выглядывала голова. Лицо до боли знакомое, но никак не припоминалось. На голове была красная шапка – о да, я отлично помню её, с белыми буквами «Арктика». Загорелая бабушкина рука поправляет мне эту шапку по дороге, мы вдвоём возвращаемся домой, с трассы, где весь день, с раннего утра продавали нами же выращенную картошку, рассыпчатую столовую и розовую, сорок рублей за килограмм... Душный августовский вечер, я качу впереди тележку, пинаю пыль. Вздох, в плену у морщин горделивые губы приговаривают: «Легко перестать - ты не переставай. Живи и радуйся.». Но лицо, лицо… Ей-богу, я почти что тронулся тогда.
А потом упал на песок и уснул.
… - Да-да-да! Но за исключением того, о ком мы говорили до этого!
- Нет-нет, мы про того не говорили. Мы хотели сказать про него… не помню, как зовут…
- Да-да-да! Про него и про того, другого. А остальные – всё, пожалуйста, прощайте! Мы же не мешали, за руки не хватали, правильно? Нет! Все, все, кроме него. И всё! А кто ещё?
- Нет-нет, им ещё не нужно, они не говорили про ещё…
Песок зашуршал и захлюпал. Чьё-то кряхтение. Две пары холодных крепких рук живо подобрали и потащили меня. Пряный запах – знаете, как пахнет в сентябрьском северном лесу мох, во время грома, когда до ливня остаётся всего ничего, тот самый. Запах моей матери.
Открыв глаза, я повернул голову туда-сюда и тихо засмеялся: это опять были они, парочка бледных сумасшедших.
- Давайте берите, пожалуйста! За исключением остальных, этот – ваш! Каждый имеет право на это, каждый, но кроме…
- Нет-нет, их изначально так и предупредили, неоднократно!
- Ну и что?
- Не знаю… Ты знаешь, они хотят всех, по-моему.
- Откуда ты знаешь? Ну вот откуда?
- Нет-нет, они же постоянно выставляют условие…
Пауза.
- Ты в уме? Мы же уступили! Куда больше? Всех, абсолютно всех, кроме него!
- Нет-нет, там все согласны, вроде.
- Помнишь анекдот:…
- Не надо, помню!
Я решил вякнуть:
- Послушайте, это я. Помните, тогда, в доме?.. А куда вы тащите меня?
- На баржу! - рявкнул один из уже старых знакомых и без лишних разговоров они буквально закинули меня на палубу. Не успел я охнуть, как здорово шлёпнулся о мокрый металл, расцарапав правый бок. Но удивила меня тогда не бесцеремонность, проявленная ко мне, не физическая боль – вина. Да-да, вы не ослышались: острое чувство вины, приобретённое внезапно, как вирус. Оказавшись на судне, я с тревогой, разве что не в панике, наблюдал, как покидаю эти места. Не раз я умолял тех двух отпустить меня, пусть ненадолго, просто постоять на песке, взять его горсть, прикрыть оставленную открытой дверь в дом - хоть что-то. Но они даже не оборачивались, застыв как статуи у противоположного борта.
Судно, оторвавшись от берега, мягко скользило по воде, подобно ножу, разрезающему кусок сливочного масла. Обычная посудина, размером примерно 4х8 метров; на такой перевозят лес или уголь. Погода испортилась не на шутку, ласковый дождик сменился на ливень, беспощадно хлеставший плетью всё подряд, не разбирая. Встав на ослабевшие от холода ноги, я вытащил из бороды ошмётки морской капусты и покосился на своих конвоиров – похоже, невозмутимость была их кредо. Кто эти люди? И люди ли это? Почему они вернулись за мной? Как они поведут себя, если я подойду? И что вообще здесь творится?.. Готовясь к интересной, на мой взгляд, беседе, я отметил, что плавание проходило без экипажа и буксира; во-вторых, не считая нас и сваленных в кучу снастей, иной груз отсутствовал. Всюду дождь выстраивал глухие стены, которые, бесконечно падая, грохотали о палубу, разлетаясь и собираясь в единое живое целое. Неторопливо пройдя сквозь эти стены, я приблизился к закадычным соседям, как и прежде задумчиво нахохленным в одинаковых пуховиках, и, понимая, что придётся брать инициативу в свои руки, выпалил:
- А вам не жарко вот так?
Те не издали ни звука.
- Куда мы плывём?
И снова молчание.
- Может, переведём насыщенный разговор в другое русло?
Вода заливала лицо и мешала дышать; я переступал с ноги на ногу, периодически обтирая ладонями лоб, глаза и плечи.
- У нас только одно русло – вдоль него мы сейчас движемся.
Заявление прозвучало настолько неожиданно, что, озадаченный, я отошёл и тоже встал у борта. Вскоре меня затошнило, и я с удовольствием поблевал. Так продолжали мы путь, размышляя каждый о своём, возможно, и чём-то общем. Впрочем, длилось это недолго: когда в считанные секунды дождь прекратился, и всё потемнело - и небо, и море, - один из спутников повернулся ко мне и, тыча мизинцем вверх, прохрипел: «Фонят, паразитки - значит, гроза!».
Только тогда мой взгляд упал на железную кружку в руках его напарника, наполненную до краёв.
Над нами судачили чайки.
Донёсся громовой раскат.
«Странная гроза. Опоздавшая», - пробормотал я, а баржа в это время уже проплывала среди домов. Разные по архитектурному стилю, от покосившихся избушек до сталинской эклектики, от унылого нагромождения кирпичных и панельных ульев до претенциозности пластика и металла – все здания, все сооружения объединяло одно: обыкновенное золото, устилающее их от основания до самых кончиков, включая крыши, башенки и шпили. Каждый фасад, без исключения, был усеян рядами слов, мириадами слов. Высеченные русскими и латинскими буквами, восточными иероглифами, они двигались в кристальной воде глубоких рек, затопивших безлюдные улицы и переулки, двигались по асфальтовому дну, на лицах и небесах, смотрящих в эту воду. Пугающая роскошь, чудовищная расточительность, затмевая дорогим мерцанием, уравняли убогое с прекрасным, но не уничтожили подлинного – я вернулся в Магадан.
Я узнал его.
Мой город не терпит пренебрежения к своей персоне. Так сложилось, что эта черта характера развита у него наиболее сильно, по сравнению с другими городами. Замечено: человек, который не учитывает этого, неизбежно расплачивается. Тот, кого Магадан любит, остаётся с ним навсегда, растворяется в нём, но и взамен получает всё – умиротворение. Тот, кого Магадан не любит, тоже рискует провести остаток дней наедине с ним. И остаётся ни с чем.
Я отношусь к категории людей, любящих свою малую родину, но не безумной любовью, а рассудительной – этакая любовь с оговорками. Магадан к таким благосклонен и награда от него – отсутствие плена. Не ты растворяешься в городе, а город растворяется в тебе; поселяется в самом неприметном уголке сердца, где-то там, в конце пыльного коридора, обклеенного старыми газетами, за восьмой или девятой дверью справа, не помню. Возможно, ты забудешь о нём. Вежливый постоялец не причиняет неудобств; он хочет остаться, и сохрани тебя боже выставить его. Коварный любовник, что и говорить. Попадёшь в его объятья - поминай как звали...
Ландшафт изменялся молниеносно. Поначалу наш путь пролегал через базы, другие промышленные объекты и хибары микрорайона Новая Весёлая. Наименование данного микрорайона неслучайно - есть ещё Старая Весёлая, дачный микрорайон. Что в них весёлого? Если говорить о Старой Весёлой, то он получил название бухты, тоже Весёлой. Когда-то оба посёлка были просто Весёлыми, но чтобы не путаться, - тем более, что Новая Весёлая находится не в бухте Весёлой, а в соседней бухте Гертнера, - им дали имена Старой и Новой. Тем не менее, Весёлыми остались оба.
Скорость пули ничто по сравнению с той, что зарядила нас в противоположную сторону города, на Портовую улицу, где от беснующихся под колбами факельных искр вспыхнули драгоценные корпуса первых кораблей, навечно пришвартованных самыми прочными канатами – руками заключённых. Море ещё на языке, теперь его вкус разбавился сахаром, металлическим сахаром. Длиннющие растрёпанные волосы отрубленных голов, лениво проезжающих сверху, то и дело цеплялись за шпиль над башенкой главного корабля. Одна голова даже разинула рот, мечтая проглотить выскочку - и он благополучно разрезал её на две, извиняюсь, на три части. А вдруг это парики на них?.. Смотри: один слетел и оставил владелицу лысой! Клыкастые дырявые пасти нарочно скалились, затем с досады заглатывали сами себя. Носы у высших обитателей трансформировались без устали: то горбатились, то курносились, то вытягивались в дудочку на полкилометра и закручивались серпантином. Отвлёкшись, мой взгляд скользнул по башенке: внутри неё была фигура. Я напряг зрение, моё дыхание остановилось - кто-то живой, человек, беззвучно стучал обеими ладонями в окно. Он наклонялся, словно хотел рассмотреть кого-то высоко над городом, как если бы это являлось его единственной жизненно важной целью, на которую отпущена минута. Тщедушное тельце металось по окнам, стёкла покрылись испариной. Я обернулся к попутчикам, однако те, будто зная наперёд, пресекли моё благое намерение.
- Нет-нет, пускай сидит. Хотела золота.
- Да-да-да! Не слушай, когда говорят, что ты достойна лучшего - ведь говорящий говорит это себе.
Женщина?
Следить за терзаниями несчастной узницы и мысленно сопереживать ей - вот всё, что было в моей власти. Гнев от нелепых доводов, собственных трусости и бессилия - таков удел закованного в кандалы перед запертым в клетке. Неловко признаваться: именно в тот миг, впервые за многие годы, я заплакал - с опаской, отвернувшись от башни, от города, от себя. Две слезы и два глотка. Что послужило причиной - недостаток мощностей, жалость или страх?... Но вот уже не скрипят канаты, рассеялись дымкой кирпичные суда; сквозь дымку, в каменном лесу главного проспекта побежала к небу огненная просека, факелов которой не было числа. Поджигая уже почившую ночь, зарево той просеки заставляло извиваться её матовую тушу на золотых иглах и копьях, раскалённых донельзя. Лёгкое, как бы парящее над землёй стальное дерево без ветвей в дальнем конце просеки не было золотым. Оно не горело, и тем явственней проступал в диком пожаре его силуэт.
Шелест листвы.
Мы у просеки.
«Господь - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться.».
Кольцо 31-ого квартала – слияние рек. Водоворот. Чудо преодоления.
Мост над рекой. Река над мостом. Под мостом – не река.
Перекрёсток впереди – разделение реки.
«Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать святой храм Его, ибо Он укрыл бы меня в скинии Своей в день бедствия, скрыл бы меня в потаенном месте селения Своего, вознес бы меня на скалу. Тогда вознеслась бы голова моя над врагами, окружающими меня; и я принес бы в Его скинии жертвы славословия, стал бы петь и воспевать пред Господом. Услышь, Господи, голос мой, которым я взываю, помилуй меня и внемли мне. Сердце мое говорит от Тебя: «Ищите лица Моего»; и я буду искать лица Твоего, Господи.».
Слева гигантской многоглавой птицей нахохлился собор. Перед птицей – озеро, с памятником посередине. Бешеная вода – вокруг мирного озера. Миниатюрный человек, едва заметный на краешке трёхпалой лапы, в шапке красного цвета. Облокотившись на мраморные перья, показывал рукой – плывите выше. Дневальные по барже вопросительно уставились – мой выбор.
Дальше.
Мы плывём вверх.
Река течёт вверх.
Ослепляющие факелы. Чудо терпения.
«Не скрой от меня лица Твоего; не отринь во гневе раба Твоего. Ты был помощником моим; не отвергни меня и не оставь меня, Боже, Спаситель мой! Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня.».
Дом с часами. Не вижу времени.
Остров.
Столкновение.
- Спрыгивайте.
- Спрыгиваю. А вы?
- Нет-нет. С другой стороны.
- Да-да-да!..
Иду.
Цветы, медальоны, имена. Бронза, гранит и память.
Узел памяти.
Смех за рябиной.
«Научи меня, Господи, пути Твоему и наставь меня на стезю правды, ради врагов моих; не предавай меня на произвол врагам моим, ибо восстали на меня свидетели лживые и дышат злобою. Но я верую, что увижу благость Господа на земле живых. Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа.»
Кем-то брошенный обрывок мешковины. За неимением лучшего - в самый раз для набедренной повязки.
Одеваюсь.
Иду.
Баржа.
- Опять?
- Да-да, иначе не перейдёте.
- Куда?
- На другую сторону.
- На другую, на другую... Издеваетесь, что-ли...
Протянутые руки. Поднимаюсь.
Переходим по барже. Спрыгиваем.
Снег.
Мы стояли на проспекте Карла Маркса, у восьмиэтажного жилого дома с ювелирным салоном. Напротив, за цветочным павильоном, располагалась обычная советская пятиэтажка, «хрущёвка», в которой я живу и чей образ не мог не радовать, поскольку предвещал конец скитаний.
Вот только никакого салона не оказалось. Первый этаж, в отличие от остальных строений, не покрывался золотом; вместо вывески с тысячью подвижных пайеток, над входом красовалась намалёванная зелёной краской надпись:
Кафе
Зелёная хризантема.
для столика слева
Зелёная хризантема.
для столика слева
Странно: почему после «хризантема» точка?..
- Да-да, вам туда.
- Сюда?
- Да-да!
- Нет, через дорогу мой дом, и я...
- Нет-нет, сюда сначала!
- Почему?
- Иначе не́куда.
- В каком смысле «некуда»? Мне-то есть, куда.
- Нет-нет, никуда́...
- Да-да, никуда!
- Прямо не знаю, что и делать: плакать или смеяться. А, может, и то, и другое - вплавь?..
- Нет-нет-нет!
- Да-да! Стойте!
- Почему?
- Нельзя, вы торопитесь.
- Разве? Обутые не торопятся.
Ну что мне оставалось? Условие задано чёткое: сначала туда, потом - куда хочешь. Я зашагал, поджав пальцы ног.
Стандартная дверь, повсеместно растиражированная в разных вариациях, только открываться никак не хотела.
Облегчённо выдыхаю.
Свет в больших окнах не горел. Слева от входа, через второе, крайнее окно я увидел круглый столик, покрытый идеально белой скатертью; незатейливый деревянный стул со спинкой; на столике - ваза, предположительно хрустальная, со скромным букетом хризантемы. «Feeling green» - этот сорт был мне знаком, я обожал его за изысканную компактность и приятный цвет. В том букете было чётное количество цветков, и ничто не убедит меня в обратном. Кажется, шестнадцать, но какие гарантии в потёмках? Рядом с вазой - пустой бокал. Чья-то кисть коснулась его стенок, но где же сам официант?
- Извините, у меня закончилось. Море - два раза, пожалуйста.
Кисть быстро отдёрнулась, одновременно прошуршало сзади: один проводник находился за мной.
- Нет-нет, это вы сказали!
- Да-да-да, как?
Я что - сделал это вслух?..
- Не работает. Перевозите, перевозчики.
Парочка переглянулась.
Едва тронутые ухмылкой губы.
Они знали. Знали, что кафе закрыто.
Или открыто - я не смог его открыть?
Вновь обхватываю прозрачную рукоять.
Нет.
Клочок бумаги, зажатый между дверью и косяком - записка.
Вытаскиваю и разворачиваю.
Пусто.
Пусто.
Пусто.
Чудо прозрения.
Мы переплыли на другую сторону и расстались, не проронив ни слова.
***
Вчера было пасмурно. Приготовив завтрак и накормив детей, я, как обычно, довёл их до школы, затем возвратился домой и рухнул на кровать, не раздеваясь. Проснулся после обеда, точнее, меня разбудила Лидия, уже вернувшаяся с занятий. Преодолевая слабость, я пообедал, постирал постельное бельё, принял душ. Пришёл Иосиф. Мы делали домашние задания, когда дети рассказали мне о происшествии: ночью, неожиданно встав, я направился к окну, сел на подоконник и застучал кулаками по стеклу, будучи очень взволнованным; они долго укладывали меня обратно и в итоге остались со мной до утра. Ничего подобного в моей памяти не было. По этой же причине не могу подробно описать сейчас и моё возвращение в среду. Помню только, как заявился за пятнадцать минут до полуночи, абсолютно голый, прикрываясь какой-то грязной тряпкой; часа два, не меньше, принимал ванну. Сын сказал, что выбросил тряпку вместе с мусором. Таким образом, единственное доказательство реальности данной истории кануло в Лету.
Однако, несмотря на разбитое состояние, кое-что всё-таки припоминается, а именно: тогда, ночью из окна я увидел... вернее, не увидел того, чего ожидал. Рек на улицах, золотых стен, кафе не было. Только привычное, обыкновенное, в чём я ещё раз убедился позже, сопровождая детей в школу.
Сегодня небольшой снег. Поднялся спозаранок, убрался в доме. Забыл про оплату квитанций. Голова раскалывается, кончаю. Всем привет.
P.S. Нет, не единственное доказательство: фигура ;)
ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ
Рейтинг: 0
127 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
