Я буду помнить тебя всегда

      В этом году торжественная линейка, посвященная Дню Победы в Великой Отечественной войне, проходила на школьной площадке. Среди гостей традиционно присутствовали ветераны. Не забыли «отметиться» на мероприятии и представители горисполкома. Произнесли речи, казалось, уже за годы выученные наизусть. Сценарий шел как по маслу. После того, как школьники поздравили ветеранов, подарив им цветы, заиграл негромкий, но знакомый и напоминающий о многом тем, кто прошёл в войну все дороги от Москвы до Берлина, мотив «В землянке».
     Я, Александра Соловьева, ученица седьмого класса, в этом году стала частью сценария празднования. Вернее – его участницей. По заданию завуча подготовила заранее рассказ о своём дедушке, павшем в одном из сражений великой войны. Когда официальные лица завершили упражняться в ораторском мастерстве и снисходительно позволили выступить нескольким ветеранам, наступил мой черёд. Я вышла к микрофону в центр площадки. Набрав в лёгкие побольше воздуха, волнуясь, начала говорить:
– Мой дедушка Соловьев Александр Иванович ушел на фронт в возрасте двадцати  лет в августе 1941 года, оставив дома молодую жену – мою бабушку Аню и годовалого сына Ванюшку. Моего отца. Дед служил санитаром…
 Неожиданно на миг я осеклась, почувствовав на себе неприятный взгляд человека из горисполкома. Искоса посмотрела на него. Невысокого роста. Бледное лицо. Тусклые серые глаза. Нос представителя местной власти напоминал поросячий пятак. Тонкие, плотно сжатые губы. Волосы неприятного рыжего цвета, зачесанные назад так, словно были прилизаны доброй порцией бриолина. Незнакомец был одет в чёрный строгий костюм. Под пиджаком – белоснежная сорочка, поверх которой просматривался такой же чёрный, как и ткань дорого костюма, галстук. Его вид, совсем не сочетающийся с тёплым майским днём, напомнил мне покойника. Стало неуютно. От взгляда незнакомца мороз пробежал по коже. Я поёжилась, но стараясь не отвлекаться, продолжила рассказ:
– Дед погиб 15 декабря 1942 года, когда шли жестокие бои за Великие Луки. В тот день военно-санитарный поезд с ранеными бойцами направлялся в прифронтовой район. Появившиеся в небе немецкие самолеты в считанные секунды разбомбили поезд. Последним,  кто видел деда в живых, это его земляк. Он и поведал, как погиб санитар  Соловьев. Немецкие бомбардировщики вернулись ещё раз. В это время дед вытаскивал из  горящего вагона раненого солдата… – помолчав несколько секунд,  я добавила:
– Меня назвали Александрой – в честь деда. Если б у меня была возможность, я бы жизнь отдала за него. Чтобы жил он. Проникся безмятежностью мирного неба над головой, шелестом засеянных и созревающих нив. Не пылающих огнём. И радовался каждому прожитому дню без войны.
  Неприятный тип из горисполкома вдруг оживился. Громким и неожиданно визгливым голосом спросил:
– Так просто взяла и отдала бы свою жизнь? Совсем юную? Так и не узрев будущего? Не жалко?
 От странного, более того, показавшегося мне неуместным вопроса, я растерялась. Но отступать было как-то неловко. Тем более перед этим неприятным незнакомцем. Да и что из того, если я отвечу утвердительно? Земной шар перевернётся?
– Нет, – ответила я. – Ради него – не жалко. Отдала бы не задумываясь.
К моему изумлению, ответ явно понравился рыжему. До конца торжественной линейки он лукаво поглядывал на меня и потирал ладони.
  Вечером, лежа в постели, я вспомнила минувший день. И не слишком вдохновляющие моменты, связанные с товарищем из горисполкома. Выключая свет, посмотрела на чёрно-белую фотографию деда, которая висела на противоположной  стене. Объектив фотоаппарата неизвестного фотографа запечатлел деда в светлой рубашке-косоворотке. Все пуговицы на вороте расстёгнуты и оттого было видно цепочку и крестик. Дед – молодой и красивый. Волнистые тёмные волосы, высокий лоб, лучистые глаза, вздернутый нос… И добрая, искренняя улыбка… Странно, но улыбки почему-то вдруг не стало. Дед был серьёзен. Я списала её исчезновение на игру теней в вечерних сумерках.
«Разве фотографии могут меняться?» – машинально подумала я, уже засыпая…
 
 
     Пробуждаюсь я на поле в воронке от разорвавшейся авиабомбы. В голове – хаос мыслей, непонимание всего происходящего, ужас. На мне рваная солдатская шинель, шапка-ушанка, валенки. Вокруг грязный, закопчённый снег, смешанный с кровью, изуродованными человеческими телами. Господи, что это? Всё пространство вокруг наполнено звуками, рвущими душу: крики, стоны, вой двигателей пикирующих самолётов. И взрывы, взрывы… Всё смешивается в один сгусток чувств: и боль, и страх. Взрывной волной меня отбрасывает в сторону на чьё-то неподвижное тело. Неживое. Почти окоченевшее.
– Мама! – кричу с надрывом.
Меня заваливает смёрзшейся холодной землей. Я задыхаюсь.
– Воздуха, дайте воздуха! – начинает захлёстывать безудержная паника. – Господи, жить хочу! Как так?! За что?!
Меня охватывает жуткое ощущение присутствия смерти. Я не вижу её, но она рядом. Зловеще дышит в затылок холодной тьмой. Пытается обнять меня своими цепкими и безжалостными объятиями. Заключить в кокон, в котором нет ничего – только вечное безмолвие. Я цепенею от страха… В этот момент кто-то хватает меня за руку. Тащит изо всех сил. Короткая борьба между смертью и тем, кто пытается вырвать меня из её каменных объятий. Кажется, что её хватка слишком сильна, что её невозможно одолеть… Но вдруг её ледяная рука соскальзывает и она отпускает меня. Шипя, стеная, что не забрала с собой очередную жизнь. Её чудовищные вопли постепенно отдаляются и пропадают.
Я чувствую, что свободна.  Твёрдые комья земли упали с моих плеч. Как легко, когда на тебя не давит земля.
Я пытаюсь отдышаться, хватаю ртом воздух. Сознание постепенно возвращается. Ещё не пришла в себя, но ощущаю на себе добрый взгляд. Его солнечное тепло. Открываю глаза и вижу родное лицо. Дед! Но не тот, что на фотографии – молодой, преисполненный силы.  Наоборот – измученный, худой, грязный и небритый. Лицо деда в кровоподтеках. Он  что-то кричит, но я не слышу. Контузия? Дед бьёт ладонями меня по щекам, стараясь скорее привести в чувство. Слух возвращается. Крик гулкой и звенящей болью отдается в голове. Я, наконец, начинаю понимать слова.
  – Сашка, солнышко мое, жива! – дед крепко прижимает меня к груди. – Как же тебя угораздило попасть сюда?! Как же я недоглядел то с небес?
 – Не знаю, – еле слышно отвечаю я. Слёзы градом так и катятся по щекам.
Позади деда из небольшого пыльного вихря возникает рыжий тип из горисполкома. Только вместо строгого костюма на нём сейчас офицерская немецкая форма. Рыжий поднимает руку, щёлкает двумя пальцами и время останавливается. Бомбардировщики застывают в небе. Бомбы, не достигнув земли, зависают в воздухе. Фонтанирующие от разрывов комья земли и снега, солдаты, мечущиеся среди горящих вагонов, сорванные взрывной волной и поднятые ввысь массивные колёсные пары – всё замирает... Словно невидимый режиссёр сказал: «Стоп!» Резко наступает тишина. И только мы втроем – я, дед и рыжий, чьё лицо изменилось, стало похожим на клыкастое кабанье рыло, продолжаем ощущать течение времени. Ощущать жизнь.
– У тебя появилась возможность подарить деду жизнь! – голос рыжего изменяется, перестаёт быть визгливым. Превращается в рык. Его некогда тусклые серые глаза  наливаются кровью. 
Я и дед поднимаемся  с земли. Дед по-прежнему прижимает меня к себе.
– Ты будешь радоваться жизни, солдат! – громыхает голос странного пришельца. – А твоя внучка сможет упиться героической гибелью на поле брани!
– Сашенька, – иезуитски ласковым тоном обращается он ко мне, протягивая свиток и шариковую ручку. – Ты сегодня дважды подтвердила желание поменяться судьбой с дедом. Вот и представился случай. Поставь под договором подпись. Ты ведь сделаешь, что обещала?
– Не подходи, нечисть, – голос деда твёрд и решителен. Дед прячет меня за широкой спиной. Он все понимает. Сразу. Ведь повидал на войне и Бога, и чёрта. И, кажется, зрит всё, что недоступно живым. Повернувшись, он быстро снимает с себя цепочку с распятием и одевает мне на шею.
– Почему без креста? – озадаченно вопрошает он.
– Дед, я же пионер. – смущённо бормочу я в ответ, словно оправдываюсь.
–  Ты – человек! Обычный человек. И была без защиты, – дед слегка коснулся креста. – Носи и не снимай никогда.
– Подпиши, – настаивает рыжий тип. – Или ты не хозяйка своим словам?  Для твоей души это решающее испытание в жизни!
– Испытание?! – гневно восклицает дед, глядя прямо в красные глаза рыжего. – Лжёшь! Господь нам даёт испытания, но не ты – мелкий бес! Напомнить? Богу – богово, кесарю – кесарево! Ты не испытание уготовил для моей внучки, а искушение для ещё неразумного дитя! Польстился на её чистую душу. Не дождёшься, упырь! Я не позволю!
Но не смотря на слова деда я продолжаю находиться будто в бреду. Словно околдованная. Силюсь, но не могу воспротивиться свинорылому чужаку. Делаю шаг ему навстречу.
Дед хватает меня двумя руками за плечи и падает передо мной на колени. Я с трудом, но отрываю свой взор от гипнотического взгляда рыжего. Смотрю в дедовы голубые глаза. А в них жизнь, тепло, отрада, свет. Папа и мама. Я вижу в них своё будущее – мужа, сына...
Дед шепчет:
– Не слушай его, Сашенька. Меня не вернуть, да и ни к чему это. А чудо воскрешения не во власти нечистой силы. Она вообще не способна творить чудес – только зло. Бог дал мне жизнь, чтоб я спасал людей. Я буду их спасать и погибну вон в том горящем вагоне,  выполняя свой долг. И не только долг – выполняя своё земное предназначение.
– В том вагоне, – продолжает говорить дед, – пятьдесят раненых бойцов, а я санитар. Мы погибнем вместе от бомбы. Вот она, проклятущая, замерла в небе, видишь? От меня даже пепла не останется. Лишь только душа и память обо мне. Мы здесь умрем за вас. Такова наша судьба, наша жертва ради мира. Чтобы вы родились, жили, учились. И тоже создавали семьи, детей рожали. Растили, воспитывали и защищали их. Ты ничего не изменишь. Только отдашь душу этому бесовскому племени, нарушив божий замысел.
Дед тяжело вздохнул, на его глаза навернулись слёзы. Он слегка встряхнул меня, стараясь оторвать от наваждения. Произнёс:
– Сашенька, внучка! Дорогой мой человек! Жизнь – это слишком большой дар, чтобы ты могла отвергнуть его так просто. Не отвергай. Живи!
 В этот момент рыжий не выдерживает. Пробует оттолкнуть деда и добраться до меня.
– Подписывай! – рявкает он, но тут же осекается, недоумённо глядя на свою руку, которой он касается деда. Она словно приросла к солдатской шинели, стала превращаться в камень от кисти до плеча. Рыжий взвыл, но я начинаю проваливаться в забытьи, уже не слышу его. Успеваю увидеть, как рыжий медленно трансформируется в аморфную каменную глыбу. И слова деда. Они звучат в моей голове как колокольный набат.
 Я срываюсь, кричу во весь голос:
- Нет!  
И время вновь начинает свой бег. Бомбы падают на землю, сотрясая её. Одна из них, на которую указывал дед, попадает в вагон… Динамическая волна взрыва откидывает меня в сторону. Падая, я ударяюсь затылком, и...
 
 
      Я проснулась. Утреннее солнце заливает комнату светом. За окном поют птицы, но их пение – часть торжественной тишины мира. Озорные солнечные зайчики играют на фотографии деда.
– С днём победы! – произношу я, глядя на фотографию.
Дед  улыбается. Он как и прежде – в рубашке-косоворотке с расстёгнутым воротом. Только нет на шее цепочки. И креста не видать…
 
      Они теперь у меня.

© Copyright: Любовь Вощенко, 2016

Регистрационный номер №0343496

от 1 июня 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0343496 выдан для произведения:  В этом году торжественная линейка, посвященная Дню Победы в Великой Отечественной войне, проходила на школьной площадке. Среди гостей традиционно присутствовали ветераны. Не забыли «отметиться» на мероприятии и представители горисполкома. Произнесли речи, казалось, уже за годы выученные наизусть. Сценарий шел как по маслу. После того, как школьники поздравили ветеранов, подарив им цветы, заиграл негромкий, но знакомый и напоминающий о многом тем, кто прошёл в войну все дороги от Москвы до Берлина, мотив «В землянке».
    Я, Александра Соловьева, ученица седьмого класса, в этом году стала частью сценария празднования. Вернее – его участницей. По заданию завуча подготовила заранее рассказ о своём дедушке, павшем в одном из сражений великой войны. Когда официальные лица завершили упражняться в ораторском мастерстве и снисходительно позволили выступить нескольким ветеранам, наступил мой черёд. Я вышла к микрофону в центр площадки. Набрав в лёгкие побольше воздуха, волнуясь, начала говорить:
– Мой дедушка Соловьев Александр Иванович ушел на фронт в возрасте двадцати  лет в августе 1941 года, оставив дома молодую жену – мою бабушку Аню и годовалого сына Ванюшку. Моего отца. Дед служил санитаром…
 Неожиданно на миг я осеклась, почувствовав на себе неприятный взгляд человека из горисполкома. Искоса посмотрела на него. Невысокого роста. Бледное лицо. Тусклые серые глаза. Нос представителя местной власти напоминал поросячий пятак. Тонкие, плотно сжатые губы. Волосы неприятного рыжего цвета, зачесанные назад так, словно были прилизаны доброй порцией бриолина. Незнакомец был одет в чёрный строгий костюм. Под пиджаком – белоснежная сорочка, поверх которой просматривался такой же чёрный, как и ткань дорого костюма, галстук. Его вид, совсем не сочетающийся с тёплым майским днём, напомнил мне покойника. Стало неуютно. От взгляда незнакомца мороз пробежал по коже. Я поёжилась, но стараясь не отвлекаться, продолжила рассказ:
– Дед погиб 15 декабря 1942 года, когда шли жестокие бои за Великие Луки. В тот день военно-санитарный поезд с ранеными бойцами направлялся в прифронтовой район. Появившиеся в небе немецкие самолеты в считанные секунды разбомбили поезд. Последним,  кто видел деда в живых, это его земляк. Он и поведал, как погиб санитар  Соловьев. Немецкие бомбардировщики вернулись ещё раз. В это время дед вытаскивал из  горящего вагона раненого солдата… – помолчав несколько секунд,  я добавила:
– Меня назвали Александрой – в честь деда. Если б у меня была возможность, я бы жизнь отдала за него. Чтобы жил он. Проникся безмятежностью мирного неба над головой, шелестом засеянных и созревающих нив. Не пылающих огнём. И радовался каждому прожитому дню без войны.
  Неприятный тип из горсовета вдруг оживился. Громким и неожиданно визгливым голосом спросил:
– Так просто взяла и отдала бы свою жизнь? Совсем юную? Так и не узрев будущего? Не жалко?
 От странного, более того, показавшегося мне неуместным вопроса, я растерялась. Но отступать было как-то неловко. Тем более перед этим неприятным незнакомцем. Да и что из того, если я отвечу утвердительно? Земной шар перевернётся?
– Нет, – ответила я. – Ради него – не жалко. Отдала бы не задумываясь.
К моему изумлению, ответ явно понравился рыжему. До конца торжественной линейки он лукаво поглядывал на меня и потирал ладони.
  Вечером, лежа в постели, я вспомнила минувший день. И не слишком вдохновляющие моменты, связанные с товарищем из горисполкома. Выключая свет, посмотрела на чёрно-белую фотографию деда, которая висела на противоположной  стене. Объектив фотоаппарата неизвестного фотографа запечатлел деда в светлой рубашке-косоворотке. Все пуговицы на вороте расстёгнуты и оттого было видно цепочку и крестик. Дед – молодой и красивый. Волнистые тёмные волосы, высокий лоб, лучистые глаза, вздернутый нос… И добрая, искренняя улыбка… Странно, но улыбки почему-то вдруг не стало. Дед был серьёзен. Я списала её исчезновение на игру теней в вечерних сумерках.
«Разве фотографии могут меняться?» – машинально подумала я, уже засыпая…
 
 
     Пробуждаюсь я на поле в воронке от разорвавшейся авиабомбы. В голове – хаос мыслей, непонимание всего происходящего, ужас. На мне рваная солдатская шинель, шапка-ушанка, валенки. Вокруг грязный, закопчённый снег, смешанный с кровью, изуродованными человеческими телами. Господи, что это? Всё пространство вокруг наполнено звуками, рвущими душу: крики, стоны, вой двигателей пикирующих самолётов. И взрывы, взрывы… Всё смешивается в один сгусток чувств: и боль, и страх. Взрывной волной меня отбрасывает в сторону на чьё-то неподвижное тело. Неживое. Почти окоченевшее.
– Мама! – кричу с надрывом.
Меня заваливает смёрзшейся холодной землей. Я задыхаюсь.
– Воздуха, дайте воздуха! – начинает захлёстывать безудержная паника. – Господи, жить хочу! Как так?! За что?!
Меня охватывает жуткое ощущение присутствия смерти. Я не вижу её, но она рядом. Зловеще дышит в затылок холодной тьмой. Пытается обнять меня своими цепкими и безжалостными объятиями. Заключить в кокон, в котором нет ничего – только вечное безмолвие. Я цепенею от страха… В этот момент кто-то хватает меня за руку. Тащит изо всех сил. Короткая борьба между смертью и тем, кто пытается вырвать меня из её каменных объятий. Кажется, что её хватка слишком сильна, что её невозможно одолеть… Но вдруг её ледяная рука соскальзывает и она отпускает меня. Шипя, стеная, что не забрала с собой очередную жизнь. Её чудовищные вопли постепенно отдаляются и пропадают.
Я чувствую, что свободна.  Твёрдые комья земли упали с моих плеч. Как легко, когда на тебя не давит земля.
Я пытаюсь отдышаться, хватаю ртом воздух. Сознание постепенно возвращается. Ещё не пришла в себя, но ощущаю на себе добрый взгляд. Его солнечное тепло. Открываю глаза и вижу родное лицо. Дед! Но не тот, что на фотографии – молодой, преисполненный силы.  Наоборот – измученный, худой, грязный и небритый. Лицо деда в кровоподтеках. Он  что-то кричит, но я не слышу. Контузия? Дед бьёт ладонями меня по щекам, стараясь скорее привести в чувство. Слух возвращается. Крик гулкой и звенящей болью отдается в голове. Я, наконец, начинаю понимать слова.
  – Сашка, солнышко мое, жива! – дед крепко прижимает меня к груди. – Как же тебя угораздило попасть сюда?! Как же я недоглядел то с небес?
 – Не знаю, – еле слышно отвечаю я. Слёзы градом так и катятся по щекам.
Позади деда из небольшого пыльного вихря возникает рыжий тип из горисполкома. Только вместо строгого костюма на нём сейчас офицерская немецкая форма. Рыжий поднимает руку, щёлкает двумя пальцами и время останавливается. Бомбардировщики застывают в небе. Бомбы, не достигнув земли, зависают в воздухе. Фонтанирующие от разрывов комья земли и снега, солдаты, мечущиеся среди горящих вагонов, сорванные взрывной волной и поднятые ввысь массивные колёсные пары – всё замирает... Словно невидимый режиссёр сказал: «Стоп!» Резко наступает тишина. И только мы втроем – я, дед и рыжий, чьё лицо изменилось, стало похожим на клыкастое кабанье рыло, продолжаем ощущать течение времени. Ощущать жизнь.
– У тебя появилась возможность подарить деду жизнь! – голос рыжего изменяется, перестаёт быть визгливым. Превращается в рык. Его некогда тусклые серые глаза  наливаются кровью. 
Я и дед поднимаемся  с земли. Дед по-прежнему прижимает меня к себе.
– Ты будешь радоваться жизни, солдат! – громыхает голос странного пришельца. – А твоя внучка сможет упиться героической гибелью на поле брани!
– Сашенька, – иезуитски ласковым тоном обращается он ко мне, протягивая свиток и шариковую ручку. – Ты сегодня дважды подтвердила желание поменяться судьбой с дедом. Вот и представился случай. Поставь под договором подпись. Ты ведь сделаешь, что обещала?
– Не подходи, нечисть, – голос деда твёрд и решителен. Дед прячет меня за широкой спиной. Он все понимает. Сразу. Ведь повидал на войне и Бога, и чёрта. И, кажется, зрит всё, что недоступно живым. Повернувшись, он быстро снимает с себя цепочку с распятием и одевает мне на шею.
– Почему без креста? – озадаченно вопрошает он.
– Дед, я же пионер. – смущённо бормочу я в ответ, словно оправдываюсь.
–  Ты – человек! Обычный человек. И была без защиты, – дед слегка коснулся креста. – Носи и не снимай никогда.
– Подпиши, – настаивает рыжий тип. – Или ты не хозяйка своим словам?  Для твоей души это решающее испытание в жизни!
– Испытание?! – гневно восклицает дед, глядя прямо в красные глаза рыжего. – Лжёшь! Господь нам даёт испытания, но не ты – мелкий бес! Напомнить? Богу – богово, кесарю – кесарево! Ты не испытание уготовил для моей внучки, а искушение для ещё неразумного дитя! Польстился на её чистую душу. Не дождёшься, упырь! Я не позволю!
Но не смотря на слова деда я продолжаю находиться будто в бреду. Словно околдованная. Силюсь, но не могу воспротивиться свинорылому чужаку. Делаю шаг ему навстречу.
Дед хватает меня двумя руками за плечи и падает передо мной на колени. Я с трудом, но отрываю свой взор от гипнотического взгляда рыжего. Смотрю в дедовы голубые глаза. А в них жизнь, тепло, отрада, свет. Папа и мама. Я вижу в них своё будущее – мужа, сына...
Дед шепчет:
– Не слушай его, Сашенька. Меня не вернуть, да и ни к чему это. А чудо воскрешения не во власти нечистой силы. Она вообще не способна творить чудес – только зло. Бог дал мне жизнь, чтоб я спасал людей. Я буду их спасать и погибну вон в том горящем вагоне,  выполняя свой долг. И не только долг – выполняя своё земное предназначение.
– В том вагоне, – продолжает говорить дед, – пятьдесят раненых бойцов, а я санитар. Мы погибнем вместе от бомбы. Вот она, проклятущая, замерла в небе, видишь? От меня даже пепла не останется. Лишь только душа и память обо мне. Мы здесь умрем за вас. Такова наша судьба, наша жертва ради мира. Чтобы вы родились, жили, учились. И тоже создавали семьи, детей рожали. Растили, воспитывали и защищали их. Ты ничего не изменишь. Только отдашь душу этому бесовскому племени, нарушив божий замысел.
Дед тяжело вздохнул, на его глаза навернулись слёзы. Он слегка встряхнул меня, стараясь оторвать от наваждения. Произнёс:
– Сашенька, внучка! Дорогой мой человек! Жизнь – это слишком большой дар, чтобы ты могла отвергнуть его так просто. Не отвергай. Живи!
 В этот момент рыжий не выдерживает. Пробует оттолкнуть деда и добраться до меня.
– Подписывай! – рявкает он, но тут же осекается, недоумённо глядя на свою руку, которой он касается деда. Она словно приросла к солдатской шинели, стала превращаться в камень от кисти до плеча. Рыжий взвыл, но я начинаю проваливаться в забытьи, уже не слышу его. Успеваю увидеть, как рыжий медленно превращается в аморфную каменную глыбу. И слова деда. Они звучат в моей голове как колокольный набат.
 Я срываюсь, кричу во весь голос:
- Нет!  
И время вновь начинает свой бег. Бомбы падают на землю, сотрясая её. Одна из них, на которую указывал дед, попадает в вагон… Взрывная волна откидывает меня в сторону. Падая, я ударяюсь затылком, и...
 
 
Я проснулась. Утреннее солнце заливает комнату светом. За окном поют птицы, но их пение – часть торжественной тишины мира. Озорные солнечные зайчики играют на фотографии деда.
– С днём победы! – произношу я, глядя на фотографию.
Дед  улыбается. Он как и прежде – в рубашке-косоворотке с расстёгнутым воротом. Только нет на шее цепочки. И креста не видать…
 
Они теперь у меня.

 

Одна голова хорошо, а две — мутант.

Дедова услуга