Исчезновение

–Ну и как нам это понимать? – наконец-то в безобразном шуме кто-то умудрился сформулировать вопрос, занимавший все умы.
            Змей приподнял голову, услышав его, и все шумевшие притихли, ожидая его ответа. Змей нашёл взглядом того, кто спросил. Кощей. Ну, можно было не сомневаться – он всегда стремился быть главным, хотя усиленно делал вид, что вся эта ответственность и лидерство его утомляют.
            Но сейчас Змей был ему благодарен. За последние месяцы они научились понимать друг друга с полувзгляда, хотя до этого не могли прийти к взаимопониманию добрых пятьдесят лет!
***
            Пятьдесят лет. Именно столько было этой книге и всем её обитателям. Называлась книга очень просто «Сказки», была с широким узорчатым корешком, с сохранившимся переплётом, и помнила на своих страницах касания множества рук – членов большой семьи М-ых, и некоторых их друзей. А до того – всех, кто был причастен к созданию этой книги, вселившей, как всегда, жизни в сказочных персонажей. Несмотря на то, что в каждом экземпляре тиража этого издания «Сказок» жили одни и те же герои, характеры их складывались совершенно по-разному, ведь и книги попадали в разные условия, в разные семьи, и кое-где их просто зашвыривали подальше…
            Но этой книге повезло. Она попала в большую, дружную семью и полюбилась. Она была толстой, на обложке красиво отливали буквы, а к каждой сказке шли цветные иллюстрации, изображавшие тех самых, оживающих героев, ведь всем известно, что только нарисованные персонажи, попавшие на иллюстрации, обретали жизнь.
            В книге имелось два раздела: «Русские народные сказки» и «Сказки народов мира». Змей жил во втором разделе, он открывал его, принадлежа к какой-то скандинавской древней полусказке-полулегенде. Иллюстрация же была его прекрасной, и он сам был в этой сказке положительным героем, и его изображение занимало всю страницу, и больше никто не вместился. Змей иногда от этого грустил, но старался не показывать. Его уважали.
            Он был красив и загадочен. В его глазах был серебряный холодный свет, и имел он невыговариваемое имя, от того и звался Змеем, но произносили это с почтением. А ещё его очень любили разглядывать в семье М-ых. Маленький сын, судя по рукам, что касались страниц, ещё школьник, даже приносил эту книгу друзьям и те восхищались изображением.
            Это и сделало Змея главным. Выбивался он среди привычных Кощеев, Шапочек, Колобков и каких-то неинтересных принцесс, одной из которой всё тот же маленький сын подрисовал широкую полоску моржовых усов. Принцесса, оказавшаяся Белоснежкой,  рыдала, плакала и скрывала лицо руками почти два месяца, пока чья-то рука – на этот раз мягкая, аккуратная и твёрдая в движениях аккуратной бритвой не соскребла этот рисунок. Белоснежка, конечно, потеряла ровность лица, движения были мягкие и осторожные, чтобы не продырявить иллюстрацию, но всё равно ей досталось,  не жаловалась, была довольна и этим.
            В общем, существовали! Дни проходили, а книгу исправно доставали, разглядывали, касались, не читали уже почти – содержания приелись, разглядывали иллюстрации, а потом вдруг стало холодно.
            Непривычно холодно.
            Возмущение персонажей было смешано с паникой. Раньше такого холода они не знали, и в такой ситуации оказались впервые. Кому-то, как Снежной Королеве, было всё равно, но на общий шум пришла и она, и даже поделилась своей шубой не только с Каем, но и с Гердой. Другим же повезло меньше. Красная Шапочка отчаянно мёрзла в тоненьком платьице и в башмачках – её такой нарисовали. У Бабы-Яги пошло воспаление суставов, привыкших к теплу. Та же Белоснежка молчала, ей после усов всё было сносимо, но бледность её лица уже была нездоровой.
            Спасла тогда Золушка. В своей сказке она была нарисована у очага. Туда и предложила всем приходить греться. Все приняли её приглашении, кроме, пожалуй, Змея– он был родом из холода, и его тепло зависело от спокойствия за тех, кого он стал считать своими подопечными. Даже Кощей, который не чувствовал холода, приходил к общему шуму и толкотне, чтобы быть причастным, он же и возмущался громче всех на холод.
            Решение проблемы оказалось временным. У Золушки закончилось пламя в печке, и она обратилась ко всем:
–Дрова нужны!
–Сделаем! – вызвались два бравых Дровосека, и поспешили в свою иллюстрацию, где был кусочек их леса. По пути бравые молодцы подмигнули Серому Волку, и тот на всякий случай напомнил:
–Я из другой сказки!
            Змей прислушивался к происходящему у Золушки. Люди, конечно, не замечали перемещений персонажей по картинкам, да и не могли. Не было у них такого зрения! Да и не касалось это их. Но герои чувствовали руки людей, касающиеся их изображений. И так как Змея всё ещё касались часто, он острее всех прочувствовал перемены, которые не мог объяснить, и которые его тревожили.
            Руки стали другими. Не любопытными, а…безучастными, сухими, и движения медленнее, словно бы сонливые, как будто бы кто-то не мог позволить себе двигаться быстрее и берёг энергию. А ещё холод. Руки были не просто холодными, они были ледяными. Или были спрятаны в варежки, что тоже говорило о холоде.
            «Они сошли с ума, и таскают нас на улицу?» – недоумевал Змей, и тревога сжимала ему горло железной петлёй.
            А ещё появились странные звуки. Звоны, какой-то грохот и вой. Всё это персонажи слышали как бы сквозь вату, но слышали. И шли к Змею как к умному.
–Землетрясение, – объяснил Змей, когда впервые к звукам прибавилась какая-то дрожь, прошедшая до самого переплёта.
–Они что, переехали?!  – возмутился Стойкий Оловянный Солдатик, первый раз за всю свою жизнь потеряв равновесие. – Безумцы!
–Да…переехали…– странным голосом сказал Кощей и в упор посмотрел на Змея.
***
–Всё будет хорошо, – лгал Змей. Они ждали от него ответа, что ж, он давал единственно возможный ответ и то, что он был ложным, ничего не меняло. Другого он дать не мог. Переступить через себя не мог.
–Как это понимать? – Кощей был и на его стороне, и не на его. Змей понимал его двойственность, но лучшего союзника у него не было. И принцессы, и Гномы, и Шапочка, и разное зверьё, и Кот в Сапогах, и Солдатик, и прочее… все они могли напугаться. Да и почти все казались Змею молодыми.
–Нас просто пока отложат в дальний ящик, – снова солгал Змей. Он понимал, что Кощей не может перестать быть смутьяном, даже если сам понимает ситуацию. А он понимает. Боится только. Потому что бессмертие его только в сказке, на страницах этой книжки.
***
            Лес у Дровосеков кончился быстро. холода продолжались, а бравые молодцы, хоть и очень старались, не могли найти леса за пределами иллюстрации. Они-то были живые и могли ходить хоть в какой иллюстрации, но деревья живыми не были.
            Направились в раздел «Русских народных сказок». Повезло с Теремком – у кувшина расположилось несколько удачных кустиков, с Колобком – он неплохо катился по лесу, но и это не было спасением. Печка пожирала много топлива.
–Другой нет! – Золушка чуть не рыдала. Она знала, что Дровосеки устают, и что не справляются уже, и что к ним на помощь приходят другие, и чувствовала свою вину за печку.
–Сколько продлится холод…– тогда Кощей тихонько заговорил со Змеем, заговорил очень серьёзно, как никогда прежде.  – А? мы не знаем. Что станем делать?
            Змей тогда мотнул треугольной мордой, мол, не здесь будем говорить – услышат. Но на деле это было жалкой уловкой, чтобы оттянуть тяжёлый разговор. Уловка не помогла – Змей так и не придумал что сказать.
–А я всё думаю, – продолжал Кощей, когда встретились они уже один на один в иллюстрации Кощея, в ужасном чёрном зале, среди черепов и запустения, – а откуда этот холод? А? по моим ощущениям сейчас где-то ноябрь. Но прежде были ноябри. Много! И было тепло. А сейчас? Мы не на улице, это точно – иначе нас замыли бы дожди. Так что же? У меня ощущения, что улица и дом сравнялись в температуре. Но почему?
            Змей молчал. Сказать ему было нечего.
–И грохот…ты тоже слышишь. И эта дрожь, прожигающая до переплёта. И этот вой…
–Нам жить надо, – строго сказал Змей, глядя в бесцветные глаза Кощея. – Ты эти разговоры прекрати. Ничего не происходит. У нас ничего. у них – может быть. У нас-то своя жизнь! И мы должны жить.
            И мягче, понимая, что тревога Кощея схожа с его собственной добавил:
–Паника ни к чему. Из книги мы всё равно не сбежим. Она запечатала нас.
–Тюрьма! – хмыкнул Кощей, но кивнул.
            А между тем деревья кончились по всем иллюстрациям. И не только деревья, но и кустики, и брёвнышки, и веточки…всё собрали подчистую. И Змей, глядя на эту пустоту, поблагодарил своих суровых богов, что хотя бы нет потребности в пище среди персонажей. В конце концов, это было неразумно, ведь книги были обречены на долгую жизнь. И даже дрова не пришлось бы тратить, если бы не сцепляющий страницы холод…и иней.
–Деревья мы вырастим новые, – обещал Змей. – Вы знаете, у нас быстро. пусть только в мире людей потеплеет.
–А нам до тех пор как жить? – гаркнула Баба-Яга. Она была подслеповата и несчастна от старости, и никак не могла привыкнуть к мысли о том, что молодость её прошла. Всё рядилась в платья и повязывала три седых волосинки на голове лентами…
–Проживём…не замёрзнем, – обещал Змей.
            На поддержание тепла пустили мебель. Попало даже ступе Яги. Хотя Яга и отбивалась, мол, это её частная собственность, не помогло. Шапочка ответствовала ей хлёстко:
–Частная у нас теперь только седина!
–Ой, миленькие! – Яга тогда сменила тактику, – а я-то как буду?
–Ничего, на месте посидишь…– Шапочка была беспощадна.
            Пока происходило всё это, пока шла борьба с лютым холодом, который никогда не знали герои сказок, Змей всё тревожнее и внимательнее прислушивался к голосам, доносившимся из мира людей и всё осторожнее запоминал касания рук.
            Ему казалось, что руки стали старческими. Они стали ещё безучастнее, как-то сморщились, и уже не дрожали. Иногда эта старческая рука, в которой Змей с трудом узнал руку весёлого мальчишки, который когда подрисовал усы Белоснежке, просто ложилась на страницу и лежала. Как обессиленная.
            А однажды Змей почувствовал слёзы. Какие-то жалкие и особенно горькие. В сочетании с морозом и этой жалкой постаревшей и ослабевшей за какие-то несколько месяцев рукой, это было ещё страшнее.
            Потом же его страницу не закрыли. И Змей, обмирая от ужаса, выслушивал, не обращая внимания на холод, всё новые и непонятные слова о каких-то снова сниженных нормах, и граммах, и какой-то чёрной кочерыжке и ремнях… 
            Змей очень хотел, чтобы его книгу закрыли, и он бы не слышал больше всего этого непонятного и ужасного, но книгу не трогали. Даже когда завыло что-то наверху, задрожало, дрогнуло, как под драконовым пламенем марево вдали, озарив на мгновение весь мир и ослепляя даже Змея в его сказочном мире, книгу не тронули.
***
–Ну они не идиоты…– вздохнул Кощей. – Они же видят, чувствуют, что что-то не так. этот холод им непривычен и невыносим. Они много спят.
–Знаю, – Змей мрачнел всё больше. – А спать нельзя. Могут не проснуться. Медведям хорошо, легли и нормально… а остальные?
–Снежная Королева из своей шубы сшила несколько маленьких. Раздала гномам. Никогда не думал, что она такая. Всегда думал, что высокомерна.
–Я тоже так думал. Но Золушка говорит, что она даже вчера играла льдинками с Дюймовочкой и Мальчиком-с-Пальчиком. Они совсем маленькие, им страшнее всего.
–А Кот повадился с Ягой водиться! – Кощей усмехнулся. – Нашли друг друга. Она ему жалуется на молодость, он ей мурлычит чего-то. Она его вычёсывает, он с лентой от волосёнок её играет.
–А Шапочка лукошко вчера Золушке отдала. Сказала, что большего у неё нет, но оно должно гореть хорошо. Промасленное и  сплетено из гибких прутьев, – поделился Змей.
            Это вошло у них в привычку. Они встречались теперь часто, и всегда с глазу на глаз, говорили о том, кто и как переносит непривычные холода. Змей рассказывал о том, что слышал, и о том, как меняются руки, касающиеся его иллюстрации.
–Любит он тебя…мальчишка их! – позавидовал Кощей. Меня так никто не разглядывал никогда.
–Любит, – горько согласился Змей. – Третьего дня открыл, смотрел. Не трогал. Да и руки у него…не мальчишеские. Когда без варежек – холодные и сморщенные, слабые совсем, и ниточки жизни нет. а в варежках – бессилие. Положит ладонь и сидит.
–Ты его мостик…– объяснил Кощей, – ну…с прошлым. Он, видимо, тоже мёрзнет.
–И не только. Руки его… от голода только так. Высох.
            Кощей вздохнул, и, чтобы сменить неприятную тему, сказал:
–Белоснежка меня тоже удивляет. Вся вроде такая рафинированная была, а тут сама в печке копалась, пока Золушка спала. Огонь поддерживала. И лицо такое же – в золе. Странно. И страшно. Сколько живу, а не подумал бы!
            Змей обрадовался перемене темы. Было в разговорах о своих что-то надёжное, не веяло таким холодом, таким страхом и голодом не тянуло, как из мира людей.
–Оловянный Солдатик всерьёз спрашивал, сколько он может гореть, если бросится в печку.
–А он разве может гореть? – задумчиво спросил Кощей. – Я как-то не думал. Пиноккио бы смог…об этом думал, признаю.
–Кощей! – с укоризной взглянул Змей на своего собеседника, но тот и не подумал смутиться.
            Между тем, с Пиноккио вышла история. Не все сказки были приведены полностью, особенно большие, но иллюстрации были даже к «недопечаткам». Было лишь одно исключение, не обзавёдшееся никакой картинкой – сказка о приключениях Пиноккио или «история деревянной куклы». Кто знает, что там был за казус? То ли места совсем не хватило, то ли краски, то ли художник закончил работу…но факт оставался фактом. Про Пиноккио и не говорили. Трудно говорить про того, кого нет. А Кощей, выходит, помнил!
            Помолчали. Затем Кощей спросил серьёзно и очень тихо:
–Как думаешь, чем кончится?
–У них?
–Для нас.
            Змей снова тянул время. Потому и задал ненужный вопрос.  Змей чаще всего был теперь открыт и слушал мир – рука, которая прежде захлопывала книгу, не могла теперь даже её поднять толком – пальцы не слушались. И Змей слышал очень многое, хотя и голоса людей изменились.
            Они менялись постоянно. Сначала были весёлыми, потом тревожными, затем спокойными, а сейчас были очень тихими. Почти неразборчивыми, похожими на шёпот и то, их было немного. Похоже, люди были в таком положении, что даже говорить не хотели или не могли от бессилия, голода и холода.
            Но кое-что Змей понял. Он почувствовал и услышал, как ставшие чужими руки касаются корешка, как будто бы примеряясь к чему-то, как с трудом разлепляют слипшиеся от инея страницы, словно бы…прощаясь.
            А потом Змей услышал, и услышал очень невовремя, в тот момент, когда был у него в гостях, как назло, не Кощей, а горластый Емеля, вот он-то, и бросился прочь, услышав произнесённое из мира людей:
–Конец сказкам…всем сказкам…
            Так и перепугал всех. Хорошо, что не услышал продолжения:
–Здесь клей…
            И не почувствовал касания – очередного, пропитанного жутью, к переплёту.
А Емеля, всех перепугав, вспугнув, совсем завертелся, запутался, забоялся. Так и пришли за объяснениями к Змею.
***
-Перевозят нас, – лгал Змей. – Туда где тепло. Вот и говорили, конец, мол, сказкам в этом краю холодном и трясистом.
            Лгал он вдохновенно. Он понимал, что ничего хорошего не будет на самом деле, но не желал, чтобы последние минуты его подопечных прошли в ужасе. Перед ним встала дилемма: позволить знать правду, чтобы знать неотвратимый и ужасный итог или позволить всему случиться неожиданно и самому мучиться совестью за сокрытие истины? Змей выбрал второй вариант. Он не хотел, чтобы они страдали. Пусть всё произойдёт быстро. И кончится. Насовсем.
–В конце концов, вы кому поверили? – хмыкнул Змей. –Емеле, у которого семь пятниц на неделе?
–Я не вру! – возмутился Емеля.
–Я и не говорю, – заверил Змей, – я просто говорю, что ты ошибся. Слушайте все – ничего плохого не случится. Нас просто перевозят. Переезжают они. Опротивели холода. Понимаете? Ну тот, кто не верит или боится, пусть…ну, пусть держится меня.
–А солнце это даже неплохо…– промолвила Белоснежка первая. прежде она убила бы того, кто предложил бы ей пройтись под солнцем, и тем навредить белизне её кожи. Как быстро всё изменилось!
            Змей прикрыл глаза. Последняя ложь подействовала.
            И только позже, в радостном гомоне надежды, когда персонажи уже вовсю прикидывали, как будет там, Кощей, улучив момент, бочком подобрался к Змею, и спросил:
–А если не врать?
–Переплёт им нужен. Он клеем намазан. Они его варят долго-долго, потом получившееся едят. За похлебку теперь проходит, – быстро, чтобы не передумать и разделить своё страшное знание хоть с кем-то.
–А страницы? – почти не шевеля губами, спросил Кощей также тихо и быстро.
–В топку. Мёрзнут.
–Чую.
            Кошей не испугался. То ли был готов к смерти, то ли держался. Но поговорить об этом не удалось, подошла величественная, всё ещё высокомерная лицом Снежная Королева, сказала тихо:
–Спасибо…за утешение.
            И, не давая больше никаких пояснений, повернулась на каблуках и ушла, как и не было её.
–Мне кажется она…– Змей нерешительно заговорил с Кощеем, желая поделиться подозрением.
–Мне кажется они все…или почти все. Только страшно. А так…сказка. Сказка в сказке, – и Кощей отошёл  в сторону, чтобы Змей не увидел его лица и глаз, выражающих сейчас целую смесь чувств и эмоций.
***
            В холоде, справиться с которым не могла маленькая, устроенная прямо в комнате печка, потрескивал огонь. У самой печки ещё можно было держаться, так казалось, что жизнь продолжается. В печке горели страницы. Все, кроме одной.
            В просвете меж фанерой, закрывающей оконные рамы вместо стёкол, пробивалась жалкая полоска света, но падал она аккурат на этот последний, вернее – единственный уцелевший листочек и помогала увидеть знакомые очертания Змея. Это была его иллюстрация. Его жизнь осталась нетронутой. Рука, пустившая любимую семейную книгу на спасение, не смогла отправить в вечность любимую картинку, соединившую в себе два мира, и напоминающую прошлое.
            Так Змей остался один. Теперь уже точно один. И насовсем.
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0514436

от 1 марта 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0514436 выдан для произведения: –Ну и как нам это понимать? – наконец-то в безобразном шуме кто-то умудрился сформулировать вопрос, занимавший все умы.
            Змей приподнял голову, услышав его, и все шумевшие притихли, ожидая его ответа. Змей нашёл взглядом того, кто спросил. Кощей. Ну, можно было не сомневаться – он всегда стремился быть главным, хотя усиленно делал вид, что вся эта ответственность и лидерство его утомляют.
            Но сейчас Змей был ему благодарен. За последние месяцы они научились понимать друг друга с полувзгляда, хотя до этого не могли прийти к взаимопониманию добрых пятьдесят лет!
***
            Пятьдесят лет. Именно столько было этой книге и всем её обитателям. Называлась книга очень просто «Сказки», была с широким узорчатым корешком, с сохранившимся переплётом, и помнила на своих страницах касания множества рук – членов большой семьи М-ых, и некоторых их друзей. А до того – всех, кто был причастен к созданию этой книги, вселившей, как всегда, жизни в сказочных персонажей. Несмотря на то, что в каждом экземпляре тиража этого издания «Сказок» жили одни и те же герои, характеры их складывались совершенно по-разному, ведь и книги попадали в разные условия, в разные семьи, и кое-где их просто зашвыривали подальше…
            Но этой книге повезло. Она попала в большую, дружную семью и полюбилась. Она была толстой, на обложке красиво отливали буквы, а к каждой сказке шли цветные иллюстрации, изображавшие тех самых, оживающих героев, ведь всем известно, что только нарисованные персонажи, попавшие на иллюстрации, обретали жизнь.
            В книге имелось два раздела: «Русские народные сказки» и «Сказки народов мира». Змей жил во втором разделе, он открывал его, принадлежа к какой-то скандинавской древней полусказке-полулегенде. Иллюстрация же была его прекрасной, и он сам был в этой сказке положительным героем, и его изображение занимало всю страницу, и больше никто не вместился. Змей иногда от этого грустил, но старался не показывать. Его уважали.
            Он был красив и загадочен. В его глазах был серебряный холодный свет, и имел он невыговариваемое имя, от того и звался Змеем, но произносили это с почтением. А ещё его очень любили разглядывать в семье М-ых. Маленький сын, судя по рукам, что касались страниц, ещё школьник, даже приносил эту книгу друзьям и те восхищались изображением.
            Это и сделало Змея главным. Выбивался он среди привычных Кощеев, Шапочек, Колобков и каких-то неинтересных принцесс, одной из которой всё тот же маленький сын подрисовал широкую полоску моржовых усов. Принцесса, оказавшаяся Белоснежкой,  рыдала, плакала и скрывала лицо руками почти два месяца, пока чья-то рука – на этот раз мягкая, аккуратная и твёрдая в движениях аккуратной бритвой не соскребла этот рисунок. Белоснежка, конечно, потеряла ровность лица, движения были мягкие и осторожные, чтобы не продырявить иллюстрацию, но всё равно ей досталось,  не жаловалась, была довольна и этим.
            В общем, существовали! Дни проходили, а книгу исправно доставали, разглядывали, касались, не читали уже почти – содержания приелись, разглядывали иллюстрации, а потом вдруг стало холодно.
            Непривычно холодно.
            Возмущение персонажей было смешано с паникой. Раньше такого холода они не знали, и в такой ситуации оказались впервые. Кому-то, как Снежной Королеве, было всё равно, но на общий шум пришла и она, и даже поделилась своей шубой не только с Каем, но и с Гердой. Другим же повезло меньше. Красная Шапочка отчаянно мёрзла в тоненьком платьице и в башмачках – её такой нарисовали. У Бабы-Яги пошло воспаление суставов, привыкших к теплу. Та же Белоснежка молчала, ей после усов всё было сносимо, но бледность её лица уже была нездоровой.
            Спасла тогда Золушка. В своей сказке она была нарисована у очага. Туда и предложила всем приходить греться. Все приняли её приглашении, кроме, пожалуй, Змея– он был родом из холода, и его тепло зависело от спокойствия за тех, кого он стал считать своими подопечными. Даже Кощей, который не чувствовал холода, приходил к общему шуму и толкотне, чтобы быть причастным, он же и возмущался громче всех на холод.
            Решение проблемы оказалось временным. У Золушки закончилось пламя в печке, и она обратилась ко всем:
–Дрова нужны!
–Сделаем! – вызвались два бравых Дровосека, и поспешили в свою иллюстрацию, где был кусочек их леса. По пути бравые молодцы подмигнули Серому Волку, и тот на всякий случай напомнил:
–Я из другой сказки!
            Змей прислушивался к происходящему у Золушки. Люди, конечно, не замечали перемещений персонажей по картинкам, да и не могли. Не было у них такого зрения! Да и не касалось это их. Но герои чувствовали руки людей, касающиеся их изображений. И так как Змея всё ещё касались часто, он острее всех прочувствовал перемены, которые не мог объяснить, и которые его тревожили.
            Руки стали другими. Не любопытными, а…безучастными, сухими, и движения медленнее, словно бы сонливые, как будто бы кто-то не мог позволить себе двигаться быстрее и берёг энергию. А ещё холод. Руки были не просто холодными, они были ледяными. Или были спрятаны в варежки, что тоже говорило о холоде.
            «Они сошли с ума, и таскают нас на улицу?» – недоумевал Змей, и тревога сжимала ему горло железной петлёй.
            А ещё появились странные звуки. Звоны, какой-то грохот и вой. Всё это персонажи слышали как бы сквозь вату, но слышали. И шли к Змею как к умному.
–Землетрясение, – объяснил Змей, когда впервые к звукам прибавилась какая-то дрожь, прошедшая до самого переплёта.
–Они что, переехали?!  – возмутился Стойкий Оловянный Солдатик, первый раз за всю свою жизнь потеряв равновесие. – Безумцы!
–Да…переехали…– странным голосом сказал Кощей и в упор посмотрел на Змея.
***
–Всё будет хорошо, – лгал Змей. Они ждали от него ответа, что ж, он давал единственно возможный ответ и то, что он был ложным, ничего не меняло. Другого он дать не мог. Переступить через себя не мог.
–Как это понимать? – Кощей был и на его стороне, и не на его. Змей понимал его двойственность, но лучшего союзника у него не было. И принцессы, и Гномы, и Шапочка, и разное зверьё, и Кот в Сапогах, и Солдатик, и прочее… все они могли напугаться. Да и почти все казались Змею молодыми.
–Нас просто пока отложат в дальний ящик, – снова солгал Змей. Он понимал, что Кощей не может перестать быть смутьяном, даже если сам понимает ситуацию. А он понимает. Боится только. Потому что бессмертие его только в сказке, на страницах этой книжки.
***
            Лес у Дровосеков кончился быстро. холода продолжались, а бравые молодцы, хоть и очень старались, не могли найти леса за пределами иллюстрации. Они-то были живые и могли ходить хоть в какой иллюстрации, но деревья живыми не были.
            Направились в раздел «Русских народных сказок». Повезло с Теремком – у кувшина расположилось несколько удачных кустиков, с Колобком – он неплохо катился по лесу, но и это не было спасением. Печка пожирала много топлива.
–Другой нет! – Золушка чуть не рыдала. Она знала, что Дровосеки устают, и что не справляются уже, и что к ним на помощь приходят другие, и чувствовала свою вину за печку.
–Сколько продлится холод…– тогда Кощей тихонько заговорил со Змеем, заговорил очень серьёзно, как никогда прежде.  – А? мы не знаем. Что станем делать?
            Змей тогда мотнул треугольной мордой, мол, не здесь будем говорить – услышат. Но на деле это было жалкой уловкой, чтобы оттянуть тяжёлый разговор. Уловка не помогла – Змей так и не придумал что сказать.
–А я всё думаю, – продолжал Кощей, когда встретились они уже один на один в иллюстрации Кощея, в ужасном чёрном зале, среди черепов и запустения, – а откуда этот холод? А? по моим ощущениям сейчас где-то ноябрь. Но прежде были ноябри. Много! И было тепло. А сейчас? Мы не на улице, это точно – иначе нас замыли бы дожди. Так что же? У меня ощущения, что улица и дом сравнялись в температуре. Но почему?
            Змей молчал. Сказать ему было нечего.
–И грохот…ты тоже слышишь. И эта дрожь, прожигающая до переплёта. И этот вой…
–Нам жить надо, – строго сказал Змей, глядя в бесцветные глаза Кощея. – Ты эти разговоры прекрати. Ничего не происходит. У нас ничего. у них – может быть. У нас-то своя жизнь! И мы должны жить.
            И мягче, понимая, что тревога Кощея схожа с его собственной добавил:
–Паника ни к чему. Из книги мы всё равно не сбежим. Она запечатала нас.
–Тюрьма! – хмыкнул Кощей, но кивнул.
            А между тем деревья кончились по всем иллюстрациям. И не только деревья, но и кустики, и брёвнышки, и веточки…всё собрали подчистую. И Змей, глядя на эту пустоту, поблагодарил своих суровых богов, что хотя бы нет потребности в пище среди персонажей. В конце концов, это было неразумно, ведь книги были обречены на долгую жизнь. И даже дрова не пришлось бы тратить, если бы не сцепляющий страницы холод…и иней.
–Деревья мы вырастим новые, – обещал Змей. – Вы знаете, у нас быстро. пусть только в мире людей потеплеет.
–А нам до тех пор как жить? – гаркнула Баба-Яга. Она была подслеповата и несчастна от старости, и никак не могла привыкнуть к мысли о том, что молодость её прошла. Всё рядилась в платья и повязывала три седых волосинки на голове лентами…
–Проживём…не замёрзнем, – обещал Змей.
            На поддержание тепла пустили мебель. Попало даже ступе Яги. Хотя Яга и отбивалась, мол, это её частная собственность, не помогло. Шапочка ответствовала ей хлёстко:
–Частная у нас теперь только седина!
–Ой, миленькие! – Яга тогда сменила тактику, – а я-то как буду?
–Ничего, на месте посидишь…– Шапочка была беспощадна.
            Пока происходило всё это, пока шла борьба с лютым холодом, который никогда не знали герои сказок, Змей всё тревожнее и внимательнее прислушивался к голосам, доносившимся из мира людей и всё осторожнее запоминал касания рук.
            Ему казалось, что руки стали старческими. Они стали ещё безучастнее, как-то сморщились, и уже не дрожали. Иногда эта старческая рука, в которой Змей с трудом узнал руку весёлого мальчишки, который когда подрисовал усы Белоснежке, просто ложилась на страницу и лежала. Как обессиленная.
            А однажды Змей почувствовал слёзы. Какие-то жалкие и особенно горькие. В сочетании с морозом и этой жалкой постаревшей и ослабевшей за какие-то несколько месяцев рукой, это было ещё страшнее.
            Потом же его страницу не закрыли. И Змей, обмирая от ужаса, выслушивал, не обращая внимания на холод, всё новые и непонятные слова о каких-то снова сниженных нормах, и граммах, и какой-то чёрной кочерыжке и ремнях… 
            Змей очень хотел, чтобы его книгу закрыли, и он бы не слышал больше всего этого непонятного и ужасного, но книгу не трогали. Даже когда завыло что-то наверху, задрожало, дрогнуло, как под драконовым пламенем марево вдали, озарив на мгновение весь мир и ослепляя даже Змея в его сказочном мире, книгу не тронули.
***
–Ну они не идиоты…– вздохнул Кощей. – Они же видят, чувствуют, что что-то не так. этот холод им непривычен и невыносим. Они много спят.
–Знаю, – Змей мрачнел всё больше. – А спать нельзя. Могут не проснуться. Медведям хорошо, легли и нормально… а остальные?
–Снежная Королева из своей шубы сшила несколько маленьких. Раздала гномам. Никогда не думал, что она такая. Всегда думал, что высокомерна.
–Я тоже так думал. Но Золушка говорит, что она даже вчера играла льдинками с Дюймовочкой и Мальчиком-с-Пальчиком. Они совсем маленькие, им страшнее всего.
–А Кот повадился с Ягой водиться! – Кощей усмехнулся. – Нашли друг друга. Она ему жалуется на молодость, он ей мурлычит чего-то. Она его вычёсывает, он с лентой от волосёнок её играет.
–А Шапочка лукошко вчера Золушке отдала. Сказала, что большего у неё нет, но оно должно гореть хорошо. Промасленное и  сплетено из гибких прутьев, – поделился Змей.
            Это вошло у них в привычку. Они встречались теперь часто, и всегда с глазу на глаз, говорили о том, кто и как переносит непривычные холода. Змей рассказывал о том, что слышал, и о том, как меняются руки, касающиеся его иллюстрации.
–Любит он тебя…мальчишка их! – позавидовал Кощей. Меня так никто не разглядывал никогда.
–Любит, – горько согласился Змей. – Третьего дня открыл, смотрел. Не трогал. Да и руки у него…не мальчишеские. Когда без варежек – холодные и сморщенные, слабые совсем, и ниточки жизни нет. а в варежках – бессилие. Положит ладонь и сидит.
–Ты его мостик…– объяснил Кощей, – ну…с прошлым. Он, видимо, тоже мёрзнет.
–И не только. Руки его… от голода только так. Высох.
            Кощей вздохнул, и, чтобы сменить неприятную тему, сказал:
–Белоснежка меня тоже удивляет. Вся вроде такая рафинированная была, а тут сама в печке копалась, пока Золушка спала. Огонь поддерживала. И лицо такое же – в золе. Странно. И страшно. Сколько живу, а не подумал бы!
            Змей обрадовался перемене темы. Было в разговорах о своих что-то надёжное, не веяло таким холодом, таким страхом и голодом не тянуло, как из мира людей.
–Оловянный Солдатик всерьёз спрашивал, сколько он может гореть, если бросится в печку.
–А он разве может гореть? – задумчиво спросил Кощей. – Я как-то не думал. Пиноккио бы смог…об этом думал, признаю.
–Кощей! – с укоризной взглянул Змей на своего собеседника, но тот и не подумал смутиться.
            Между тем, с Пиноккио вышла история. Не все сказки были приведены полностью, особенно большие, но иллюстрации были даже к «недопечаткам». Было лишь одно исключение, не обзавёдшееся никакой картинкой – сказка о приключениях Пиноккио или «история деревянной куклы». Кто знает, что там был за казус? То ли места совсем не хватило, то ли краски, то ли художник закончил работу…но факт оставался фактом. Про Пиноккио и не говорили. Трудно говорить про того, кого нет. А Кощей, выходит, помнил!
            Помолчали. Затем Кощей спросил серьёзно и очень тихо:
–Как думаешь, чем кончится?
–У них?
–Для нас.
            Змей снова тянул время. Потому и задал ненужный вопрос.  Змей чаще всего был теперь открыт и слушал мир – рука, которая прежде захлопывала книгу, не могла теперь даже её поднять толком – пальцы не слушались. И Змей слышал очень многое, хотя и голоса людей изменились.
            Они менялись постоянно. Сначала были весёлыми, потом тревожными, затем спокойными, а сейчас были очень тихими. Почти неразборчивыми, похожими на шёпот и то, их было немного. Похоже, люди были в таком положении, что даже говорить не хотели или не могли от бессилия, голода и холода.
            Но кое-что Змей понял. Он почувствовал и услышал, как ставшие чужими руки касаются корешка, как будто бы примеряясь к чему-то, как с трудом разлепляют слипшиеся от инея страницы, словно бы…прощаясь.
            А потом Змей услышал, и услышал очень невовремя, в тот момент, когда был у него в гостях, как назло, не Кощей, а горластый Емеля, вот он-то, и бросился прочь, услышав произнесённое из мира людей:
–Конец сказкам…всем сказкам…
            Так и перепугал всех. Хорошо, что не услышал продолжения:
–Здесь клей…
            И не почувствовал касания – очередного, пропитанного жутью, к переплёту.
А Емеля, всех перепугав, вспугнув, совсем завертелся, запутался, забоялся. Так и пришли за объяснениями к Змею.
***
-Перевозят нас, – лгал Змей. – Туда где тепло. Вот и говорили, конец, мол, сказкам в этом краю холодном и трясистом.
            Лгал он вдохновенно. Он понимал, что ничего хорошего не будет на самом деле, но не желал, чтобы последние минуты его подопечных прошли в ужасе. Перед ним встала дилемма: позволить знать правду, чтобы знать неотвратимый и ужасный итог или позволить всему случиться неожиданно и самому мучиться совестью за сокрытие истины? Змей выбрал второй вариант. Он не хотел, чтобы они страдали. Пусть всё произойдёт быстро. И кончится. Насовсем.
–В конце концов, вы кому поверили? – хмыкнул Змей. –Емеле, у которого семь пятниц на неделе?
–Я не вру! – возмутился Емеля.
–Я и не говорю, – заверил Змей, – я просто говорю, что ты ошибся. Слушайте все – ничего плохого не случится. Нас просто перевозят. Переезжают они. Опротивели холода. Понимаете? Ну тот, кто не верит или боится, пусть…ну, пусть держится меня.
–А солнце это даже неплохо…– промолвила Белоснежка первая. прежде она убила бы того, кто предложил бы ей пройтись под солнцем, и тем навредить белизне её кожи. Как быстро всё изменилось!
            Змей прикрыл глаза. Последняя ложь подействовала.
            И только позже, в радостном гомоне надежды, когда персонажи уже вовсю прикидывали, как будет там, Кощей, улучив момент, бочком подобрался к Змею, и спросил:
–А если не врать?
–Переплёт им нужен. Он клеем намазан. Они его варят долго-долго, потом получившееся едят. За похлебку теперь проходит, – быстро, чтобы не передумать и разделить своё страшное знание хоть с кем-то.
–А страницы? – почти не шевеля губами, спросил Кощей также тихо и быстро.
–В топку. Мёрзнут.
–Чую.
            Кошей не испугался. То ли был готов к смерти, то ли держался. Но поговорить об этом не удалось, подошла величественная, всё ещё высокомерная лицом Снежная Королева, сказала тихо:
–Спасибо…за утешение.
            И, не давая больше никаких пояснений, повернулась на каблуках и ушла, как и не было её.
–Мне кажется она…– Змей нерешительно заговорил с Кощеем, желая поделиться подозрением.
–Мне кажется они все…или почти все. Только страшно. А так…сказка. Сказка в сказке, – и Кощей отошёл  в сторону, чтобы Змей не увидел его лица и глаз, выражающих сейчас целую смесь чувств и эмоций.
***
            В холоде, справиться с которым не могла маленькая, устроенная прямо в комнате печка, потрескивал огонь. У самой печки ещё можно было держаться, так казалось, что жизнь продолжается. В печке горели страницы. Все, кроме одной.
            В просвете меж фанерой, закрывающей оконные рамы вместо стёкол, пробивалась жалкая полоска света, но падал она аккурат на этот последний, вернее – единственный уцелевший листочек и помогала увидеть знакомые очертания Змея. Это была его иллюстрация. Его жизнь осталась нетронутой. Рука, пустившая любимую семейную книгу на спасение, не смогла отправить в вечность любимую картинку, соединившую в себе два мира, и напоминающую прошлое.
            Так Змей остался один. Теперь уже точно один. И насовсем.
 
 
 

 

Гатта

Сальери