Идальго

ИДАЛЬГО

Было раннее утро 1576 года, когда стражник палкой грубо растормошил заключенного, велев срочно выйти во двор, хозяин, мол, зовет. Двадцати восьмилетний молодой человек поднялся, цепи на ногах поправил, железный обруч с шеи снял с помощью стражника и пошагал не спеша на выход, как велели, гремя шумно цепями.

- Приветствую тебя, Дали-Мами. Что привело тебя в такую рань ко мне, рабу твоему?

Очень прочно стоящий на земле крупный человек с волевым лицом прохрипел громко:

- Дело есть, Идальго, со мной поедешь. Вонь-то какая здесь, дохлятиной прет. А-а-а-а? Ахмед, сними с крюков головы итальянцев, собакам брось за ограду. Бежать, видишь ли, надумали молодчики, вот их и чирикнули. Тебя помиловал пока, учти. Но пока. В Бадистан едем, на рынок, сегодня вовсю торговля будет. Два купеческих судна испанцев захватили и берберов много с Бовини в плен взяли. Сам увидишь. Моя шхуна «FORTUNA» участвовала, конечно.

*

Невольничий рынок сегодня многолюдным был, с большим числом новых пленненных корсарами и пиратами с чужеземных судов. Наземные набеги на соседние народы также проводились на днях. Алжир в ту пору был центром пиратства на Средиземном море и севере Африки. Наместник турецкого султана поощрял небывалый произвол, собирая треть доходных денег от грабежей и продажи рабов. Количество и богатство корсаров при таких делах повседневно росло, возводились новые дома и улицы в городе, численность населения росла. Судостроение набирало темпы, мечети возводились во славу Аллаха. Работали повсюду лишь христиане невольники, как и гребцы на шхунах. Мусульмане правили балл в той жизни страхолюдной. Что касается сегодняшнего дня, то невольников в четырех отсеках разместили, огороженными канатами, по количеству владельцев их. Дали-Мами самый левый отсек принадлежал с сорока шестью христианами с судна испанского, гребцами главным образом, и двадцати восемью молодыми людьми племени берберов. Идальго нужен был хозяину, как знаток нескольких языков при отборе, точнее, разборе пленников.

Первоначально отбирались отпрыски вельмож, богатых родителей, видных чиновников. За них назначался выкуп и составлялось сообщение для плательщиков. Выкупаемых размещали в отдельное помещение, где и уход за ними сносный был. Бедноту и нищету на подиуме выставили полураздетыми, чтобы каждый пощупать мог мышцы или другие изъяны разглядеть. Этих в подневольные продавали за бесценок, навсегда. Пятую часть плененных женщин из бедных к янычарам отправляли, как подарок воинам империи для развлечений.

Неожиданно на помост имам здоровенный поднялся и громогласно заявил, что вот рядом стоящий грек Стефани после обряда обрезания дал клятву верности Аллаху, став Фаридом, мусульманином. А посему становится свободным жителем османской империи. В качестве же поощрения ему разрешается выбрать женщину себе в жены из выставленных. Гасан-паша позволяет ему в третий отсек пройти присмотреться. 

Через некоторое время радостный Фарид с полной женщиной на выход проследовал, поклонившись низко-низко Гасану-паше. Сидящие за столиками горожане шумно приветствовала нового мусульманина и его спутницу.

Дали-Мами, по кличка «Хромой»: - В знак моей признательности тебе, Идальго, за идею с ювелирами дарую и тебе женщину, выбирай. Нет, нужна тебе баба, чтоб голова работала. Не зли меня. Тогда сам выберу. Ахмед, укутанную приведи нам. Не эту, а ладную. Да, её. Тебе велено слушаться, Идальго, поэтому бери, потом еще благодарить будешь. Посмотри, какая хорошенькая! Лицо открой, женщина. Ну! Видишь?

Идальго: - Мне все равно, какую уродину даришь.

Женщина: - Сам ты уродина, калека. (У идальго левая рука плетью висела, не действовала после ранения в бою с турками).

Идальго: - И куда мне прикажешь женщину ладную деть, на цепь посадить к себе?

Хромой: - Хорошо, комнатку оборудую вам, но в тюрьме, учти, чтоб не сбежал. Звать тебя как, красотка? Не бойся его, он настоящий идальго испанский. Имя твое просил!

Женщина: - Менос я, из берберов, а его Идальго, да? М-и-г-е-ль говорите… Тьфу… Это плохое слово по-нашему. Лучше уж Идальго. Да, замужняя, дочь маленькая у матери растет. Девятнадцать мне, а однорукому сколько? Двадцать восемь? А выглядишь… молчу…

Хромой: - Ахмед, уведи ее к выкупным, пока комнату сделаю. Менос, готовься к совместной жизни с этим… Ты мне за него головой отвечаешь, поняла? Убежит или помрет – тебя прикончим, не шучу…

Идальго: - Сдалось тебе, хозяин, захомутать меня женщиной без любви, ни к чему это. А сейчас о главном. Пока у рабов мускулы щупали и зубы смотрели, я отобрал шесть мастеровых среди твоих пленных. Потерпи минутку, сейчас изложу. Худосочный, от которого все отвернулись, ювелиром оказался. Какой – проверим. Парней ему двоих дать можно на обучение. Плеть ни к чему твоя, это не гребля с веслами... Тех бородачей отобрал, как ремесленников по обработке шкур животных. Все скажу, подожди чуть…

Хромой: - Со временем выходит, что не только грабежи прибыль приносить могут, правильно? Насчет же чеканки монет у себя, что ты предлагаешь, с Гасан-паша посоветоваться надо, наместником, его одобрение получить надо. Поясню ему твою мысль, что золота и серебра в нашем городе много, а монет не хватает. Слышь, Идальго, мне еще хлебопекарню запустить хочется, в молодости всегда голодным странствовал, хлеб люблю… Что-то жрать захотелось, пойдем в харчевню!

*

В тени у скромной католической церквушки по воскресеньям располагались платные писари, могущие за небольшую оплату составить письмецо для далеких родичей или в государственные учреждения своих стран с просьбой о деньгах для выкупа. Затем уж попутным кораблем, также за оплату, письма эти доставлялись неспешно по назначению. Наш знакомый идальго почти за бесценок оказывал услуги нуждающимся, притом тепло очень писал, да так, что слезу пробивало.

Идальго: - Ачилом тебя зовут, правильно? Из Италии? Жил я у вас там несколько лет, когда солдатом служил. Благодатные края, скажу вам, об архитектуре молчу. Жену, значит, Паулой зовут? Красивая очень. И сынишка чудный, в тебя. Дружка выкупили, говоришь, письмо занесет? У жены денег нет, знаешь, но у отца ее есть они, но жадный очень. Письмом разжалобить хочешь скрягу, чтоб тебя выкупили тоже, правильно? Может, о любви большой твоей к Паоле распишем, к сыну, который в деда пошел, о твоем раскаянии изложим, что недостаточно чтил родителей жены, о чем сожалеешь теперь. В заключении у всех прощения просишь и еще раз о любви твоей напомним к благородному семейству жены Паолы... Все, Ачил, иди, деньги будут, уверен!

К нашему герою быстрой походкой подходят два человека, при виде которых Идальго вскакивает и тепло приветствует гостей.

Идальго: - Приветствую вас, уважаемый Амброзио, и тебя, брат Роберто, рад видеть. С хорошей вестью пришли, что родители наши наскребли более двухсот эскудо на освобождение меня из плена, так? Потому, что ранения имею и однорукий я. Не пойдет это, братенник. Я старший и меня слушаться должен. Так что, вещи собирай и домой. Все я сказал, а вам спасибо, доктор, что Роберто поддержали. Глупости болтают, не женился я, нашим скажи, поклон им от меня, прощай, брат. Я все одно сбегу, передай матери, и вернусь, понял? Не мучай меня более, Роберто, иди уже, ну!.. Непременно увидимся еще, нос утри, мне тоже...

*

В канун Рождества Идальго вечерком, к ужину, заглянул к избранным затворникам, из карманов две бутылки рома достал, всем двенадцати привилегированным узникам налил в кружки и поздравил с наступающим христианским праздником собравшихся. Это были в основном офицеры армии Испании и один монах-доминиканец, католики все, поэтому их растрогали напоминания о прошлом. Налили по второй под тост опять однорукого:

«Свобода — это сокровище, дарованное человеку небесами: за свободу, так же как и за честь, нужно рисковать жизнью, так как высшее зло — это рабство. За нашу свободу выпить предлагаю, которую мы непременно добудем».

Далее Идальго речь повел, что бесчестием считает денежный выкуп испанцев. Только свобода, добытая оружием, достойна уважения, продолжил он. Поэтому далее пошли более приглушенные разговоры о планах по созданию боевой группы и поиска путей реализации задуманного. Возбужденные ромом и разговорами пленники расшевелились, кровь забурлила, глаза заблестели. Неожиданно кто-то осторожно песню родины своей запел, вскоре уже все подпевали негромко, но радостно. Расходились нехотя, пообещав чаще встречаться и не только по праздникам. Идальго на выходе тихо окликнули. Это Менос была, которая близко подошла и сказала, что слышала беседу заговорщиков. Нет, бояться доноса ему не следует.

Идальго: - Не задумала ли ты, милая, со мной в побег, чтоб к янычарам не отправили? Молчишь? Ты понимаешь, что по прихоти Хромого навязана, мне ты без надобности. Что? Для янычар у тебя яд есть? Что? Громче! Так, украшения свои предлагаешь, к побегу пригодятся? А ты, значит, тоже в бега пустишься? И куда, в Марокко? Да... подружку бог дал. Домой иди и никуда, поняла? А такая тихоня с виду…

*

Гасан-паша, наместник в Алжире, дал добро на чеканку золотых монет с изображением султана османской империи. Сулейман I, могущественный султан великой империи, похвалил наместника Гасан-пашу за государственный подход с вопросом пополнения казны денежными ресурсами. Поэтому, наверное, в одно воскресенье к католической церквушке неожиданно подъехал кортеж самого наместника. К нему был немедленно доставлен однорукий. Гасан-паша милостиво поздоровался с невольником, отметил его старательность в делах Дали-Мами и, коснувшись рукой плеча испанца, предложил последнему солидную должность в своем аппарате при большом окладе, жилье роскошное обещал. Наш тепло поблагодарил наместника за щедрое предложение, сообщив сановнику, что его стремления с домом связаны, Испанией, поэтому дождаться выкупа мечтает… И спонтанно вдруг о создании театра заговорил, попросив, если возможно, помещение выделить мест на двести с позволением представления бесплатные развлекательного характера проводить. Давно увлечен идеей, несколько пьес сочинил о жизни простых людей. С народом и говорить надобно. добавил он, а не карать лишь…

Гасан-паша: - Нет проблем, рынок рабов Бадистан дадим тебе, Идальго, для представлений, по вечерам все равно пустует. Сцена есть, сидячих мест уйма, действуй. На премьеру пригласи обязательно. В молодости, дома, посещал театр. Удачи тебе. Что понадобиться – в канцелярию обращайся к Джамилю.

*

Забота о театре стало главным в повседневной жизни Идальго. Невольничий рынок был дополнительно оборудован сидячими местами, сцену немного приподняли для лучшего обозрения, светильники масляные развесили для вечерних представлений. Солидную кладовую удалось еще выклянчить у помощника наместника, которую в дальнем углу рынка разместили. Пьесы он решил небольшие писать, разговорного жанра, т.е. на сцене постоянно будет стол установлен, как в харчевне, за которым четыре мужичка из народа беседы поведут про жизнь, женщин, детей и власть, конечно. Голову ломал Идальго над проблемой с актерами. Это он все по ночам продумывал, днем часто хозяин отвлекал, да и заговор по побегу требовал участия и внимания. Кстати по части намечаемого побега все пока шло неплохо по части конспирации, по сбору денег для оплаты капитану торговой итальянской шхуны, уже сроки отплытия намечали, оружие кое-какое раздобыли. Короче, настроение у невольников было приподнятое, выжидательное, песни родные распевали. Наш же надумал представление хоть одно осуществить, он жил этим, поэтому вечерами допоздна репетировал на сцене в одиночку, сочинял темы бесед.

Неожиданно по городу слух пошел, что плененные африканцы завезли с собою холеру, ибо буквально за считанные дни больных с признаками эпидемии обнаружили повсюду. Зараженных по доносу заворачивали в мешки и вывозили за город, где затем сжигали. Лечить болезнь не умели еще, поэтому все усилия направлялись лишь на ликвидацию очагов эпидемии. Город вымершим выглядел от безлюдья, все по домам сидели.

Поздним вечером как-то, когда герой наш сидел у упомянутого стола с воображаемыми собутыльниками, его окликнули. Монах Джакоб с которым они немного знались, сообщил, что в телеге на улице одна обреченная, в мешковине уже, попросила с Идальго попрощаться, другом назвалась. Поэтому решился побеспокоить...

На телеге среди остывших и стонущих мешков Идальго разглядел знакомую физиономию Менос с жалкой улыбкой на лице, пытавшейся мило проститься, в слезах всю. Наш что-то нашептал монаху, о докторе Амброзио упомянул, и мешок тяжелый в кладовку дальнюю понесли. Монах заглянуть еще пообещался, уходя с телегой.

Лишь под утро следующего дня Идальго с большим трудом удалось врача Амброзио затащить к больной, который после осмотра и расспросов пришел к выводу, что Менос испортила желудок, наевшись зеленых фруктов, отчего запоносила, и рвота появились. Предписали больной суточный голод и чаепитие дубовой коры. Конечно, велено было отмыться хорошо и отсидеться тихо несколько дней. 

На следующее утро больная, помывшись на славу у колодца, проявила славный аппетит, съев завтрак за двоих. Через пару дней неугомонная женщина перестирала его вещи тоже, навела порядок в кладовой, но долго понять не могла, с кем разговоры ведет Идальго на сцене под лампой в одиночестве вечерами. На третий вечер, в ночное время уже, женщина раздраженно подошла к испанцу и выпалила, что нормально себя чувствует и ей надоело его дожидаться так долго в постели. Как не пойдет, возмутилась невольница, разве указ Дали-Мами на него не распространяется? Ей велено было близкой женщиной однорукому стать, вот и... всей душой своему спасителю от смерти хотела...

Идальго усадил прекрасную женщину рядом за стол, пончо накинул, руку поцеловал.

Идальго: - Милая дама, позвольте мне напомнить, что только искренняя любовь позволяет благородному человеку вступать в близкие отношения с женщиной порядочной, красивой, очень молодой и зеленоглазой, как вы. Вами движет лишь чувства благодарности ко мне, не так ли? Поэтому ограничимся лишь дружественным поцелуем в щечку. Стоп, стоп, чуть губ не лишился. Идите спать, милая, мне еще посидеть надо.

Менос: - Брезгуешь мной, правда? А театр нравится очень и очень, честно. Нет, не обижаюсь. Позволь мне рядышком лишь подремать под твой голос. Спасибо, со стихов моих начни, что вчера читал. Конечно, считаю – мои они:

О, звезда, твоим сиянием

Лишь одним живу, дышу я,

И в тот миг, как ты погаснешь,

В тот же миг умру и я…

Я даже представить не могла, что словами нужными взволновать можно. Обещаю молча... поняла… Саид, здесь я! Не убегала, просто... Зачем бьете Идальго?

Саид (главный охранник у Дали-Мали): - Заговор раскрыт, Идальго, монах пленник, что у генерал-инквизитора служит, все рассказал, ты зачинщик. Вяжите его, уйди, женщина. Тебе велено вернуться, муж нашелся... а ты с этим. Утром казнить велено беглеца, хозяин распорядился. Волоком до тюрьмы развалиться… В телегу кидайте...

В телеге Менос осторожно окровавленную голову испанца устраивает себе на ноги и пытается головным платком лицо ему вытереть, плача навзрыд и молясь небу о спасении жизни свободолюбцу Идальго.

*

Ночь, знакомая тюрьма, лампадка коптит. Беглецу ошейник на цепи одевают и грубо на грязный пол швыряют. Менос силой прогоняют, остальные расходятся, Дали-Мами, пьяный вдрызг, кулак несчастному показывает. Наступает тишина...

*

Дождливое утро, всех согнали на процедуру казни, привычное событие в жизни той. На помосте, под виселицей, с петлей на шее Идалго с обвисшей рукой, рядом жаровня раскаленная с орудиями пыток, безносый Абдул петлю поправляет, за столиком с бутылкой хозяин с мутными глазами, рычит что-то. Затем тяжело приподнимается, в карманах шурует, достает и показывает монету.

Хромой: - Смотри, парень, отчеканили ее, монету, у меня, твоя работа. Хлебом уже лакомились нашей выпечки, зачем бежать надумал? Если дам свободу – останешься у меня? Всех освободить просишь, и рабов тоже… Да меня закидают корсары, безработными станут. В Испании не жалуют тебя, правда, монах? Да, он настучал…

Монах-доминиканец: - Вы католик, Идальго, назвали действия святой инквизиции, проводимой нашим орденом во имя чистоты религии Христа, мракобесием и повальным гонением инакомыслящих. Да, я еще в Мадрид отправил донесение на крамольные...

Хромой: - Видишь, Идальго, как тебя на родине встретят? Поэтому прикажи своим сподвижникам вернуться по-хорошему, а то Абдул силой добьется. Жаль. Начинай, Абдул, только... головы не касайся, ноги только, чтоб не...

В полной тишине палач раскаленным железным орудием прижигает правую ногу пленнику, затем левую, запах горелого человеческого мяса, тошнит многих, зажмурились некоторые. Невольник молчит, глаза прикрыл. Абдул две железяки берет большущие и остервенело продолжает жечь человека странного, молчаливого. Вокруг послушная тишина, лишь женщина хрупкая Менос неожиданно, с надрывом, хозяина громко проклинает, упав навзничь в обморок. 

Хромой очень хрипло: - Заткните ее. Саид, брось сучку к крысам... Кто едет?.. Приветствую тебя, Гасан-паша. Стул великому гостю! Достала она меня, великий Гасан-паша, знаю, что женщин не… Шлюшку отпусти, Саид. Идальго заговор организовал с дружками, исчезли они. Не выдаст, заранее знаю. Не положено поить висельника… Менос, уходи по-хорошему. Слушаюсь, ваша честь, пытки прекращаю. Абдул, слышал?

Наместник: - Ты мне театр обещал, висельник, я поверил... Что, не слышно...

Менос: - Губы перекусил, говорить не может. Спектакль готов, ваша честь, говорит этот несчастный. Еще отпей, за меня держись... Недели за две на ноги поставлю. Согласен он, ваша честь, на виселицу после спектакля. Хромой, слышал? Он две недели мой. Охранник не помешает нам. Саид, помоги с телегой, в Бадистан едем, в театр.

Менос:- Не отворачивай морду, Саид, смотри, что с ним сделали. Не можешь смотреть на это?.. Сволочь ты. Притащи листья эвкалипта и миртового дерева, сможешь? Иди тогда. А ты потерпи, Идальго, ненужное убирать буду... Ужасная картина, правда. Терпел как? Туточки уберем и здесь… Лежать сможешь… Не поняла, повтори... Тебе больно очень? Верю... Зажмурься, лицо помою, глаза мертвые, вижу, оживить надо... Голову ко мне наклони, ближе, не бойся меня… Так, хорошо, дрожь прошла, чувствую. Нет, это не слеза слабости, а боли. Ты самый лучший, Идальго, поверь. Поспи, милый, чуток.

*

Неугомонный испанец втянул своих коллег в работу по подготовке спектакля. Саид оказался умельцем, поэтому появилась куча декораций самодельных, легких, украшающих действие. Охранник и Менос согласились действующими актерами по необходимости участвовать с условием, что озвучивать всех автор будет.

За два дня до намеченного срока на рынке в Бадистане и в других частях города глашатай громко объявил о развлекательном спектакле, который покажет в воскресенье Идальго, приглашая всех желающих посмотреть это единственное выступление.

«Да, да, уважаемые, однорукого затем повесят!» - радостно и бодро вещал глашатай.

Идальго более или менее самостоятельно передвигался, был полон энергии и надежд. Саид, приставленный хозяином для охраны испанца от побега, неотступно следовал по пятам, спал рядом. Женщина-дикарка выложилась, бог свидетель, но к жизни вернула обугленное тело человека, которого забыть не сможет до конца жизни. Муж ее, Ират, вождь большого племени, с выкупом за ней приехал, двадцать заложниц привез на обмен Хромому. Это после спектакля будет, а ЕГО повесят, без нее уже.

Прошлой ночью, накануне всего, сподвижники-беглецы заявились, Саида повязали, Идальго хотели с собой забрать, корабль ночью уходил. ОН остался, чтоб со зрителем встретиться, показаться, в душе давно писателем став, он возжелал признания, славы.

*

Невольничий рынок Бадистан был забит до отказа. За столиками разместились рабовладельцы и сановники, доблестные янычары всю центральную часть заняли, плебеи города все свободные ниши заполнили с лихвой. Артисты были в восторге от многочисленной публики. Очаровательные нарядные девицы мадам Аджелины тоже решили себя показать, примостившись на проходе. Наконец, Гасан-паша в окружении телохранителей уселся и взмахнул рукой, знак начала спектакля подавая.

Началось представление с праздника урожая, который весело и празднично отмечают мирные люди труда. Саид и очаровательная Менос зажигательно плясали танцы Испании, Африки и Италии под гитару и веселый напев висельника, улыбающегося и шутящего вовсю. Народ рукоплескал, кричали что-то хорошее свояку. Поэтому когда Идальго попросил друзей в зале сплясать с ним испанский танец фламенко напоследок, на прощание, то сидеть остались лишь калеки да наместник.

Практически далее превратилось все в прощальный вечер с обречённым другом, которого все утешали и в дружбе клялись. Песни непечальные распевали дружно и долго всем залом, чтоб не омрачать последний вечер вольнолюбивого друга. Гасан-паша и его окружение не очень уверенно среди поющих себя почувствовали, но аплодировали неистово с певунами вместе. Завершил вечер пьяный вдрызг Хромой, который преподнес три бочки вина публике по поводу проводов раба необычного.

Хромой: - Идальго, завершен ремонт палаты тюрьмы, в самый раз успели. Саид, проводи друга на новоселье, красотку не пущать, хе-хе, муж вернулся!.. Дай я тебя напоследок расцелую, морду во-о-ро-о-о-тишь? Что, ваша честь, повесить велите на рассвете раба этого? Слушаюсь. Джакобо где? Слышал, монах?

*

Комната действительно была отделана на славу и обставлена неплохой мебелью. Зато решетки на окнах и дверях были усилены, и запиралась комната пудовым замком с замысловатым ключом. Саид и спровадил на ночлег сюда нашего героя, заперев все, как велено было, честь по чести, и прилег уже сам, но тут Менос неожиданно заявилась и так умалять стала ненадолго проститься впустить ее, слезу пустила. Не устоял Саид. Конечно, риск был, да и окно Хромого еще светилась, а когда пьян он, то непредсказуем. Поэтому через некоторое время Саид через потаённое окошко заглянул и аж ойкнул. Затем улыбнулся широко и промолвил вслух: «Менос молодец, добилась-таки своего»

Постучали тихо в дверь. Женщина поблагодарила охранника и ушла в темноту с чувством завершённого долга. Мы завсегда в неоплатном долгу перед женщиной. А вскоре и хозяин совместно с Джакобом постучались и приказали пленника на торговое судно испанское срочно доставить, до рассвета. В последний раз посмотрели друг на друга Хромой и Идальго, улыбнулись и разошлись навсегда. Вот так пятилетний плен был завершен Мигелем Сервантесом в Алжире.

P.S.

Спустя много лет у католической церквушки в Алжире некая солидная дама в яркой одежде ищет монаха Джакоба, был такой здесь когда-то. Ей, говорит, он очень нужен. Старик Джакоб узнал Менос, конечно, несмотря на пройденные годы, рад был встрече, о муже расспросил, о детях. Посетовала, что вдова давно, сын Аксим унаследовал титул вождя племени их. Приехала в конце концов с согласия сына сюда, чтобы поклониться праху близкого ей человека, Идальго. Монах из-под подушки извлек и показал книжицу под названием «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» и сообщил, что ему ее Мигель переслал, и что он жив и здоров, и т.д. Менос, всхлипнув, книжицу погладила и тихо очень промолвила: «Жив, значит, Идальго... а я думала – нет его… О Дон Кихоте написал, значит?.. О ком же еще… Так Мигель величал борцов за справедливость. Оказией Мигелю привет передай от меня и сына нашего, который очень походит на него мужеством, стойкостью, и только чувствами чуточку на меня похож...» 

© Copyright: Филипп Магальник, 2015

Регистрационный номер №0301938

от 5 августа 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0301938 выдан для произведения: ИДАЛЬГО

Было раннее утро 1576 года, когда стражник палкой грубо растормошил заключенного, велев срочно выйти во двор, хозяин, мол, зовет. Двадцати восьмилетний молодой человек поднялся, цепи на ногах поправил, железный обруч с шеи снял с помощью стражника и пошагал не спеша на выход, как велели, гремя шумно цепями.

- Приветствую тебя, Дали-Мами. Что привело тебя в такую рань ко мне, рабу твоему?

Очень прочно стоящий на земле крупный человек с волевым лицом прохрипел громко:

- Дело есть, Идальго, со мной поедешь. Вонь-то какая здесь, дохлятиной прет. А-а-а-а? Ахмед, сними с крюков головы итальянцев, собакам брось за ограду. Бежать, видишь ли, надумали молодчики, вот их и чирикнули. Тебя помиловал пока, учти. Но пока. В Бадистан едем, на рынок, сегодня вовсю торговля будет. Два купеческих судна испанцев захватили и берберов много с Бовини в плен взяли. Сам увидишь. Моя шхуна «FORTUNA» участвовала, конечно.

*

Невольничий рынок сегодня многолюдным был, с большим числом новых пленненных корсарами и пиратами с чужеземных судов. Наземные набеги на соседние народы также проводились на днях. Алжир в ту пору был центром пиратства на Средиземном море и севере Африки. Наместник турецкого султана поощрял небывалый произвол, собирая треть доходных денег от грабежей и продажи рабов. Количество и богатство корсаров при таких делах повседневно росло, возводились новые дома и улицы в городе, численность населения росла. Судостроение набирало темпы, мечети возводились во славу Аллаха. Работали повсюду лишь христиане невольники, как и гребцы на шхунах. Мусульмане правили балл в той жизни страхолюдной. Что касается сегодняшнего дня, то невольников в четырех отсеках разместили, огороженными канатами, по количеству владельцев их. Дали-Мами самый левый отсек принадлежал с сорока шестью христианами с судна испанского, гребцами главным образом, и двадцати восемью молодыми людьми племени берберов. Идальго нужен был хозяину, как знаток нескольких языков при отборе, точнее, разборе пленников.

Первоначально отбирались отпрыски вельмож, богатых родителей, видных чиновников. За них назначался выкуп и составлялось сообщение для плательщиков. Выкупаемых размещали в отдельное помещение, где и уход за ними сносный был. Бедноту и нищету на подиуме выставили полураздетыми, чтобы каждый пощупать мог мышцы или другие изъяны разглядеть. Этих в подневольные продавали за бесценок, навсегда. Пятую часть плененных женщин из бедных к янычарам отправляли, как подарок воинам империи для развлечений.

Неожиданно на помост имам здоровенный поднялся и громогласно заявил, что вот рядом стоящий грек Стефани после обряда обрезания дал клятву верности Аллаху, став Фаридом, мусульманином. А посему становится свободным жителем османской империи. В качестве же поощрения ему разрешается выбрать женщину себе в жены из выставленных. Гасан-паша позволяет ему в третий отсек пройти присмотреться. 

Через некоторое время радостный Фарид с полной женщиной на выход проследовал, поклонившись низко-низко Гасану-паше. Сидящие за столиками горожане шумно приветствовала нового мусульманина и его спутницу.

Дали-Мами, по кличка «Хромой»: - В знак моей признательности тебе, Идальго, за идею с ювелирами дарую и тебе женщину, выбирай. Нет, нужна тебе баба, чтоб голова работала. Не зли меня. Тогда сам выберу. Ахмед, укутанную приведи нам. Не эту, а ладную. Да, её. Тебе велено слушаться, Идальго, поэтому бери, потом еще благодарить будешь. Посмотри, какая хорошенькая! Лицо открой, женщина. Ну! Видишь?

Идальго: - Мне все равно, какую уродину даришь.

Женщина: - Сам ты уродина, калека. (У идальго левая рука плетью висела, не действовала после ранения в бою с турками).

Идальго: - И куда мне прикажешь женщину ладную деть, на цепь посадить к себе?

Хромой: - Хорошо, комнатку оборудую вам, но в тюрьме, учти, чтоб не сбежал. Звать тебя как, красотка? Не бойся его, он настоящий идальго испанский. Имя твое просил!

Женщина: - Менос я, из берберов, а его Идальго, да? М-и-г-е-ль говорите… Тьфу… Это плохое слово по-нашему. Лучше уж Идальго. Да, замужняя, дочь маленькая у матери растет. Девятнадцать мне, а однорукому сколько? Двадцать восемь? А выглядишь… молчу…

Хромой: - Ахмед, уведи ее к выкупным, пока комнату сделаю. Менос, готовься к совместной жизни с этим… Ты мне за него головой отвечаешь, поняла? Убежит или помрет – тебя прикончим, не шучу…

Идальго: - Сдалось тебе, хозяин, захомутать меня женщиной без любви, ни к чему это. А сейчас о главном. Пока у рабов мускулы щупали и зубы смотрели, я отобрал шесть мастеровых среди твоих пленных. Потерпи минутку, сейчас изложу. Худосочный, от которого все отвернулись, ювелиром оказался. Какой – проверим. Парней ему двоих дать можно на обучение. Плеть ни к чему твоя, это не гребля с веслами... Тех бородачей отобрал, как ремесленников по обработке шкур животных. Все скажу, подожди чуть…

Хромой: - Со временем выходит, что не только грабежи прибыль приносить могут, правильно? Насчет же чеканки монет у себя, что ты предлагаешь, с Гасан-паша посоветоваться надо, наместником, его одобрение получить надо. Поясню ему твою мысль, что золота и серебра в нашем городе много, а монет не хватает. Слышь, Идальго, мне еще хлебопекарню запустить хочется, в молодости всегда голодным странствовал, хлеб люблю… Что-то жрать захотелось, пойдем в харчевню!

*

В тени у скромной католической церквушки по воскресеньям располагались платные писари, могущие за небольшую оплату составить письмецо для далеких родичей или в государственные учреждения своих стран с просьбой о деньгах для выкупа. Затем уж попутным кораблем, также за оплату, письма эти доставлялись неспешно по назначению. Наш знакомый идальго почти за бесценок оказывал услуги нуждающимся, притом тепло очень писал, да так, что слезу пробивало.

Идальго: - Ачилом тебя зовут, правильно? Из Италии? Жил я у вас там несколько лет, когда солдатом служил. Благодатные края, скажу вам, об архитектуре молчу. Жену, значит, Паулой зовут? Красивая очень. И сынишка чудный, в тебя. Дружка выкупили, говоришь, письмо занесет? У жены денег нет, знаешь, но у отца ее есть они, но жадный очень. Письмом разжалобить хочешь скрягу, чтоб тебя выкупили тоже, правильно? Может, о любви большой твоей к Паоле распишем, к сыну, который в деда пошел, о твоем раскаянии изложим, что недостаточно чтил родителей жены, о чем сожалеешь теперь. В заключении у всех прощения просишь и еще раз о любви твоей напомним к благородному семейству жены Паолы... Все, Ачил, иди, деньги будут, уверен!

К нашему герою быстрой походкой подходят два человека, при виде которых Идальго вскакивает и тепло приветствует гостей.

Идальго: - Приветствую вас, уважаемый Амброзио, и тебя, брат Роберто, рад видеть. С хорошей вестью пришли, что родители наши наскребли более двухсот эскудо на освобождение меня из плена, так? Потому, что ранения имею и однорукий я. Не пойдет это, братенник. Я старший и меня слушаться должен. Так что, вещи собирай и домой. Все я сказал, а вам спасибо, доктор, что Роберто поддержали. Глупости болтают, не женился я, нашим скажи, поклон им от меня, прощай, брат. Я все одно сбегу, передай матери, и вернусь, понял? Не мучай меня более, Роберто, иди уже, ну!.. Непременно увидимся еще, нос утри, мне тоже...

*

В канун Рождества Идальго вечерком, к ужину, заглянул к избранным затворникам, из карманов две бутылки рома достал, всем двенадцати привилегированным узникам налил в кружки и поздравил с наступающим христианским праздником собравшихся. Это были в основном офицеры армии Испании и один монах-доминиканец, католики все, поэтому их растрогали напоминания о прошлом. Налили по второй под тост опять однорукого:

«Свобода — это сокровище, дарованное человеку небесами: за свободу, так же как и за честь, нужно рисковать жизнью, так как высшее зло — это рабство. За нашу свободу выпить предлагаю, которую мы непременно добудем».

Далее Идальго речь повел, что бесчестием считает денежный выкуп испанцев. Только свобода, добытая оружием, достойна уважения, продолжил он. Поэтому далее пошли более приглушенные разговоры о планах по созданию боевой группы и поиска путей реализации задуманного. Возбужденные ромом и разговорами пленники расшевелились, кровь забурлила, глаза заблестели. Неожиданно кто-то осторожно песню родины своей запел, вскоре уже все подпевали негромко, но радостно. Расходились нехотя, пообещав чаще встречаться и не только по праздникам. Идальго на выходе тихо окликнули. Это Менос была, которая близко подошла и сказала, что слышала беседу заговорщиков. Нет, бояться доноса ему не следует.

Идальго: - Не задумала ли ты, милая, со мной в побег, чтоб к янычарам не отправили? Молчишь? Ты понимаешь, что по прихоти Хромого навязана, мне ты без надобности. Что? Для янычар у тебя яд есть? Что? Громче! Так, украшения свои предлагаешь, к побегу пригодятся? А ты, значит, тоже в бега пустишься? И куда, в Марокко? Да... подружку бог дал. Домой иди и никуда, поняла? А такая тихоня с виду…

*

Гасан-паша, наместник в Алжире, дал добро на чеканку золотых монет с изображением султана османской империи. Сулейман I, могущественный султан великой империи, похвалил наместника Гасан-пашу за государственный подход с вопросом пополнения казны денежными ресурсами. Поэтому, наверное, в одно воскресенье к католической церквушке неожиданно подъехал кортеж самого наместника. К нему был немедленно доставлен однорукий. Гасан-паша милостиво поздоровался с невольником, отметил его старательность в делах Дали-Мами и, коснувшись рукой плеча испанца, предложил последнему солидную должность в своем аппарате при большом окладе, жилье роскошное обещал. Наш тепло поблагодарил наместника за щедрое предложение, сообщив сановнику, что его стремления с домом связаны, Испанией, поэтому дождаться выкупа мечтает… И спонтанно вдруг о создании театра заговорил, попросив, если возможно, помещение выделить мест на двести с позволением представления бесплатные развлекательного характера проводить. Давно увлечен идеей, несколько пьес сочинил о жизни простых людей. С народом и говорить надобно. добавил он, а не карать лишь…

Гасан-паша: - Нет проблем, рынок рабов Бадистан дадим тебе, Идальго, для представлений, по вечерам все равно пустует. Сцена есть, сидячих мест уйма, действуй. На премьеру пригласи обязательно. В молодости, дома, посещал театр. Удачи тебе. Что понадобиться – в канцелярию обращайся к Джамилю.

*

Забота о театре стало главным в повседневной жизни Идальго. Невольничий рынок был дополнительно оборудован сидячими местами, сцену немного приподняли для лучшего обозрения, светильники масляные развесили для вечерних представлений. Солидную кладовую удалось еще выклянчить у помощника наместника, которую в дальнем углу рынка разместили. Пьесы он решил небольшие писать, разговорного жанра, т.е. на сцене постоянно будет стол установлен, как в харчевне, за которым четыре мужичка из народа беседы поведут про жизнь, женщин, детей и власть, конечно. Голову ломал Идальго над проблемой с актерами. Это он все по ночам продумывал, днем часто хозяин отвлекал, да и заговор по побегу требовал участия и внимания. Кстати по части намечаемого побега все пока шло неплохо по части конспирации, по сбору денег для оплаты капитану торговой итальянской шхуны, уже сроки отплытия намечали, оружие кое-какое раздобыли. Короче, настроение у невольников было приподнятое, выжидательное, песни родные распевали. Наш же надумал представление хоть одно осуществить, он жил этим, поэтому вечерами допоздна репетировал на сцене в одиночку, сочинял темы бесед.

Неожиданно по городу слух пошел, что плененные африканцы завезли с собою холеру, ибо буквально за считанные дни больных с признаками эпидемии обнаружили повсюду. Зараженных по доносу заворачивали в мешки и вывозили за город, где затем сжигали. Лечить болезнь не умели еще, поэтому все усилия направлялись лишь на ликвидацию очагов эпидемии. Город вымершим выглядел от безлюдья, все по домам сидели.

Поздним вечером как-то, когда герой наш сидел у упомянутого стола с воображаемыми собутыльниками, его окликнули. Монах Джакоб с которым они немного знались, сообщил, что в телеге на улице одна обреченная, в мешковине уже, попросила с Идальго попрощаться, другом назвалась. Поэтому решился побеспокоить...

На телеге среди остывших и стонущих мешков Идальго разглядел знакомую физиономию Менос с жалкой улыбкой на лице, пытавшейся мило проститься, в слезах всю. Наш что-то нашептал монаху, о докторе Амброзио упомянул, и мешок тяжелый в кладовку дальнюю понесли. Монах заглянуть еще пообещался, уходя с телегой.

Лишь под утро следующего дня Идальго с большим трудом удалось врача Амброзио затащить к больной, который после осмотра и расспросов пришел к выводу, что Менос испортила желудок, наевшись зеленых фруктов, отчего запоносила, и рвота появились. Предписали больной суточный голод и чаепитие дубовой коры. Конечно, велено было отмыться хорошо и отсидеться тихо несколько дней. 

На следующее утро больная, помывшись на славу у колодца, проявила славный аппетит, съев завтрак за двоих. Через пару дней неугомонная женщина перестирала его вещи тоже, навела порядок в кладовой, но долго понять не могла, с кем разговоры ведет Идальго на сцене под лампой в одиночестве вечерами. На третий вечер, в ночное время уже, женщина раздраженно подошла к испанцу и выпалила, что нормально себя чувствует и ей надоело его дожидаться так долго в постели. Как не пойдет, возмутилась невольница, разве указ Дали-Мами на него не распространяется? Ей велено было близкой женщиной однорукому стать, вот и... всей душой своему спасителю от смерти хотела...

Идальго усадил прекрасную женщину рядом за стол, пончо накинул, руку поцеловал.

Идальго: - Милая дама, позвольте мне напомнить, что только искренняя любовь позволяет благородному человеку вступать в близкие отношения с женщиной порядочной, красивой, очень молодой и зеленоглазой, как вы. Вами движет лишь чувства благодарности ко мне, не так ли? Поэтому ограничимся лишь дружественным поцелуем в щечку. Стоп, стоп, чуть губ не лишился. Идите спать, милая, мне еще посидеть надо.

Менос: - Брезгуешь мной, правда? А театр нравится очень и очень, честно. Нет, не обижаюсь. Позволь мне рядышком лишь подремать под твой голос. Спасибо, со стихов моих начни, что вчера читал. Конечно, считаю – мои они:

О, звезда, твоим сиянием

Лишь одним живу, дышу я,

И в тот миг, как ты погаснешь,

В тот же миг умру и я…

Я даже представить не могла, что словами нужными взволновать можно. Обещаю молча... поняла… Саид, здесь я! Не убегала, просто... Зачем бьете Идальго?

Саид (главный охранник у Дали-Мали): - Заговор раскрыт, Идальго, монах пленник, что у генерал-инквизитора служит, все рассказал, ты зачинщик. Вяжите его, уйди, женщина. Тебе велено вернуться, муж нашелся... а ты с этим. Утром казнить велено беглеца, хозяин распорядился. Волоком до тюрьмы развалиться… В телегу кидайте...

В телеге Менос осторожно окровавленную голову испанца устраивает себе на ноги и пытается головным платком лицо ему вытереть, плача навзрыд и молясь небу о спасении жизни свободолюбцу Идальго.

*

Ночь, знакомая тюрьма, лампадка коптит. Беглецу ошейник на цепи одевают и грубо на грязный пол швыряют. Менос силой прогоняют, остальные расходятся, Дали-Мами, пьяный вдрызг, кулак несчастному показывает. Наступает тишина...

*

Дождливое утро, всех согнали на процедуру казни, привычное событие в жизни той. На помосте, под виселицей, с петлей на шее Идалго с обвисшей рукой, рядом жаровня раскаленная с орудиями пыток, безносый Абдул петлю поправляет, за столиком с бутылкой хозяин с мутными глазами, рычит что-то. Затем тяжело приподнимается, в карманах шурует, достает и показывает монету.

Хромой: - Смотри, парень, отчеканили ее, монету, у меня, твоя работа. Хлебом уже лакомились нашей выпечки, зачем бежать надумал? Если дам свободу – останешься у меня? Всех освободить просишь, и рабов тоже… Да меня закидают корсары, безработными станут. В Испании не жалуют тебя, правда, монах? Да, он настучал…

Монах-доминиканец: - Вы католик, Идальго, назвали действия святой инквизиции, проводимой нашим орденом во имя чистоты религии Христа, мракобесием и повальным гонением инакомыслящих. Да, я еще в Мадрид отправил донесение на крамольные...

Хромой: - Видишь, Идальго, как тебя на родине встретят? Поэтому прикажи своим сподвижникам вернуться по-хорошему, а то Абдул силой добьется. Жаль. Начинай, Абдул, только... головы не касайся, ноги только, чтоб не...

В полной тишине палач раскаленным железным орудием прижигает правую ногу пленнику, затем левую, запах горелого человеческого мяса, тошнит многих, зажмурились некоторые. Невольник молчит, глаза прикрыл. Абдул две железяки берет большущие и остервенело продолжает жечь человека странного, молчаливого. Вокруг послушная тишина, лишь женщина хрупкая Менос неожиданно, с надрывом, хозяина громко проклинает, упав навзничь в обморок. 

Хромой очень хрипло: - Заткните ее. Саид, брось сучку к крысам... Кто едет?.. Приветствую тебя, Гасан-паша. Стул великому гостю! Достала она меня, великий Гасан-паша, знаю, что женщин не… Шлюшку отпусти, Саид. Идальго заговор организовал с дружками, исчезли они. Не выдаст, заранее знаю. Не положено поить висельника… Менос, уходи по-хорошему. Слушаюсь, ваша честь, пытки прекращаю. Абдул, слышал?

Наместник: - Ты мне театр обещал, висельник, я поверил... Что, не слышно...

Менос: - Губы перекусил, говорить не может. Спектакль готов, ваша честь, говорит этот несчастный. Еще отпей, за меня держись... Недели за две на ноги поставлю. Согласен он, ваша честь, на виселицу после спектакля. Хромой, слышал? Он две недели мой. Охранник не помешает нам. Саид, помоги с телегой, в Бадистан едем, в театр.

Менос:- Не отворачивай морду, Саид, смотри, что с ним сделали. Не можешь смотреть на это?.. Сволочь ты. Притащи листья эвкалипта и миртового дерева, сможешь? Иди тогда. А ты потерпи, Идальго, ненужное убирать буду... Ужасная картина, правда. Терпел как? Туточки уберем и здесь… Лежать сможешь… Не поняла, повтори... Тебе больно очень? Верю... Зажмурься, лицо помою, глаза мертвые, вижу, оживить надо... Голову ко мне наклони, ближе, не бойся меня… Так, хорошо, дрожь прошла, чувствую. Нет, это не слеза слабости, а боли. Ты самый лучший, Идальго, поверь. Поспи, милый, чуток.

*

Неугомонный испанец втянул своих коллег в работу по подготовке спектакля. Саид оказался умельцем, поэтому появилась куча декораций самодельных, легких, украшающих действие. Охранник и Менос согласились действующими актерами по необходимости участвовать с условием, что озвучивать всех автор будет.

За два дня до намеченного срока на рынке в Бадистане и в других частях города глашатай громко объявил о развлекательном спектакле, который покажет в воскресенье Идальго, приглашая всех желающих посмотреть это единственное выступление.

«Да, да, уважаемые, однорукого затем повесят!» - радостно и бодро вещал глашатай.

Идальго более или менее самостоятельно передвигался, был полон энергии и надежд. Саид, приставленный хозяином для охраны испанца от побега, неотступно следовал по пятам, спал рядом. Женщина-дикарка выложилась, бог свидетель, но к жизни вернула обугленное тело человека, которого забыть не сможет до конца жизни. Муж ее, Ират, вождь большого племени, с выкупом за ней приехал, двадцать заложниц привез на обмен Хромому. Это после спектакля будет, а ЕГО повесят, без нее уже.

Прошлой ночью, накануне всего, сподвижники-беглецы заявились, Саида повязали, Идальго хотели с собой забрать, корабль ночью уходил. ОН остался, чтоб со зрителем встретиться, показаться, в душе давно писателем став, он возжелал признания, славы.

*

Невольничий рынок Бадистан был забит до отказа. За столиками разместились рабовладельцы и сановники, доблестные янычары всю центральную часть заняли, плебеи города все свободные ниши заполнили с лихвой. Артисты были в восторге от многочисленной публики. Очаровательные нарядные девицы мадам Аджелины тоже решили себя показать, примостившись на проходе. Наконец, Гасан-паша в окружении телохранителей уселся и взмахнул рукой, знак начала спектакля подавая.

Началось представление с праздника урожая, который весело и празднично отмечают мирные люди труда. Саид и очаровательная Менос зажигательно плясали танцы Испании, Африки и Италии под гитару и веселый напев висельника, улыбающегося и шутящего вовсю. Народ рукоплескал, кричали что-то хорошее свояку. Поэтому когда Идальго попросил друзей в зале сплясать с ним испанский танец фламенко напоследок, на прощание, то сидеть остались лишь калеки да наместник.

Практически далее превратилось все в прощальный вечер с обречённым другом, которого все утешали и в дружбе клялись. Песни непечальные распевали дружно и долго всем залом, чтоб не омрачать последний вечер вольнолюбивого друга. Гасан-паша и его окружение не очень уверенно среди поющих себя почувствовали, но аплодировали неистово с певунами вместе. Завершил вечер пьяный вдрызг Хромой, который преподнес три бочки вина публике по поводу проводов раба необычного.

Хромой: - Идальго, завершен ремонт палаты тюрьмы, в самый раз успели. Саид, проводи друга на новоселье, красотку не пущать, хе-хе, муж вернулся!.. Дай я тебя напоследок расцелую, морду во-о-ро-о-о-тишь? Что, ваша честь, повесить велите на рассвете раба этого? Слушаюсь. Джакобо где? Слышал, монах?

*

Комната действительно была отделана на славу и обставлена неплохой мебелью. Зато решетки на окнах и дверях были усилены, и запиралась комната пудовым замком с замысловатым ключом. Саид и спровадил на ночлег сюда нашего героя, заперев все, как велено было, честь по чести, и прилег уже сам, но тут Менос неожиданно заявилась и так умалять стала ненадолго проститься впустить ее, слезу пустила. Не устоял Саид. Конечно, риск был, да и окно Хромого еще светилась, а когда пьян он, то непредсказуем. Поэтому через некоторое время Саид через потаённое окошко заглянул и аж ойкнул. Затем улыбнулся широко и промолвил вслух: «Менос молодец, добилась-таки своего»

Постучали тихо в дверь. Женщина поблагодарила охранника и ушла в темноту с чувством завершённого долга. Мы завсегда в неоплатном долгу перед женщиной. А вскоре и хозяин совместно с Джакобом постучались и приказали пленника на торговое судно испанское срочно доставить, до рассвета. В последний раз посмотрели друг на друга Хромой и Идальго, улыбнулись и разошлись навсегда. Вот так пятилетний плен был завершен Мигелем Сервантесом в Алжире.

P.S.

Спустя много лет у католической церквушки в Алжире некая солидная дама в яркой одежде ищет монаха Джакоба, был такой здесь когда-то. Ей, говорит, он очень нужен. Старик Джакоб узнал Менос, конечно, несмотря на пройденные годы, рад был встрече, о муже расспросил, о детях. Посетовала, что вдова давно, сын Аксим унаследовал титул вождя племени их. Приехала в конце концов с согласия сына сюда, чтобы поклониться праху близкого ей человека, Идальго. Монах из-под подушки извлек и показал книжицу под названием «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» и сообщил, что ему ее Мигель переслал, и что он жив и здоров, и т.д. Менос, всхлипнув, книжицу погладила и тихо очень промолвила: «Жив, значит, Идальго... а я думала – нет его… О Дон Кихоте написал, значит?.. О ком же еще… Так Мигель величал борцов за справедливость. Оказией Мигелю привет передай от меня и сына нашего, который очень походит на него мужеством, стойкостью, и только чувствами чуточку на меня похож...» 

 

Галатея

ОДУВАН