Флорентийские колокола

Из цикла "Посвящается дурам"

 

Мы сидим на берегу Черного моря. Небо мокрое, песок серый. Ветер. Мы три часа летели на самолете из Москвы, потом два часа добирались на попутной  машине до места.   Водитель-абрек  ласково обозвал нас московскими сосками. Дурак. Если бы он знал, как  далек был от истины.

 

Мы приехали с Миссией. Необходимо на этом берегу, на этом самом месте выпить из хрустальных бокалов шампанское, а потом заполнить опустошенную бутылку морской водой, омывающей это священное место.

 

То есть, священное оно только для Ирки. Она  переживала здесь звездные часы своей великой любви. Вернее, звездные две недели: море, Он и Она. Он – умница и большой эстет. Умеет увидеть и оценить красоту. Однажды привез Ирке  фотографию эдельвейса на заснеженном склоне какой-то смертельно опасной горы. Сам фотографировал. 

 

Шура - заядлый горнолыжник. Иногда на выходные он берет с собой Ирку. На лыжах  кататься она не умеет, поэтому обычно сидит в машине и ждет. Или, как выражается Шура, «греет место». Ну, и ему спокойнее, что ее (машину, конечно) никто не уведет. 

Шура следит за своим здоровьем и всегда в отличной форме: режим, никаких сигарет и горячительных напитков. 

 

А Ирка за здоровьем не следит совершенно и курит всякую дрянь. Моложе меня на пять лет, а вся желтая и в морщинах. Когда я ей на это намекаю, она злится и по-змеиному шипит, что  цвет такой по причине рыжей масти, а морщины - мимические. Но на улице прохожие все равно, как по команде, оборачиваются на нее, а не на меня. А я ведь и ростом выше, и внешность у меня более приятная.

 

Ирка же – дикий цветок природы. Роскошный. Но лучше его не трогать, иначе благоухание быстро переходит в свою диалектическую противоположность. Она рыжая, буйно-кудрявая и  конопатая. В деревне ее наверняка дразнили бы: «Рыжий, рыжий конопатый – убил дедушку лопатой...».  

 

Но лопата Ирке совсем ни к чему. У нее есть свое безотказное и смертельно опасное оружие. И для дедушек, и для лиц более подходящего возраста.  Когда она делает прическу «на выход», то голова ее, как она выражается,  становится «величиной с телевизор». 

 

Но кроме  копны  темно-рыжих волос, невозможно не заметить  ее изваянное неизвестным героем лицо. А там располагаются точеный нос аристократки, рот грешницы и веснушки вождя краснокожих. Только глазки подвели: они маленькие и совершенно плебейские.  Но дело, вообще, не в этом. В любом случае, Ирка обречена на то, чтобы шагать по жизни под пристальным наблюдением худшей половины рода человеческого.

 

Потому что она  - это грация. Любое ее перемещение в пространстве, действие или состояние облечено в совершенную форму. И эта форма – ее содержание. Но Ирка об этом ничего не знает. Потому что вторым ее определющим качеством является глупость, третьим –  темперамент. То есть, если кратко, то она – грациозная, темпераментная  дура. Но это моя версия. Мой отец высказался так: «Не просто дура, а дура с апломбом». 

 

А если кратко описать меня, то я -  миловидная  интеллигентка с комплексами. И вот я, со своим университетским образованием, дружу с безалаберной Иркой, у которой за душой пошивочное ПТУ и курсы массажисток.  И страстно завидую совершенству ее жестов, гибкости любого движения, пленительности ее грации. И ощущаю себя рядом с ней начитанной кувалдой.  

 

Но глупая Ирка и об этом ничего не подозревает и считает дурой как раз меня. Относится она ко мне снисходительно, но часто раздражается, и тогда мои чувствительные филологические уши слышат выражения, которые в курсе «Введение в языкознание» классифицируются как «явления языкового табу».

 

Она меня подавляет, по этой причине  я иногда плачу и решаю рассориться с ней навсегда. Но потом все прощаю и опять заворожено смотрю, как естественно и легко переливается она в своем море изысканных жестов. Эта странная дружба мне вредит, я теряю собственную индивидуальность, неуклюже  пытаюсь подражать, и мои комплексы растут.

 

Сейчас мы сидим у моря. Ирка объявила это место священным. Из Москвы она привезла два хрустальных бокала,  и сейчас нам предстоит ритуальное распитие полусладкого Советского шампанского.

 

Я готова. Я добросовестно пытаюсь вообразить, как была она счастлива здесь, на этом сером песке. Но вместо этого представляю  кафе самообслуживания, что неподалеку.  Ирка и Шура ставят тарелки с пирожными на поднос и ждут. 

 

Медленно двигается очередь в кассу, задумчиво поглощает отобранное пирожное Шура. И кладет на его место новое. Глупая Ирка застывает в изумлении, Шура берет еще пирожное и запихивает его Ирке в рот. Она давится его пальцами. Шура говорит, что Ирка некрасиво ест. С тех пор  она не очень любит сладкое.  

 

... Так, шампанское мы уже выпили, хрустальные бокалы застыли на песке. Теперь предстоит самое главное:  наполнить пустую бутылку морской  водой и камешками, потом закупорить и вечером привезти в Москву Шуре. Он умеет  ценить прекрасное.

 

Непонятно, как мы заснули, но, очнувшись, мы обнаружили, что  небо стало ярким, песок - желтым и легким, а мы обе сильно обгорели. Особенно досталось рыжей Ирке. Во сне я грациозно качалась на волнах с хрустальным бокалом в руке и ощущением собственного совершенства в теле.

 

Бутылку с «частичкой моря», как назвала это Ирка, мы, чтобы она не пролилась, всю дорогу по очереди держали на коленях. В аэропорту ее  (бутылку) и нас, сказала Ирка,  будет встречать Шура.

 

В аэропорту нас встречал мой папа. Ирку мы довезли до дому. Отец донес дорожную сумку до ее коммуналки на пятом этаже, а Ирка, перешагивая через две ступеньки,  благополучно дотащила свою драгоценность.

 

Дома ее ждал сюрприз. Соседка пролила кипятком Иркины лучшие босоножки:  воздушную конструкцию из тоненьких ремешков, высоченных шпилек и неопознанных ярких камешков. Ну, и зачем надо было оставлять их в коридоре?

 

Соседку в миру звали Товарищ Маузер, хотя в действительности на своем заводе она  работала револьверщицей и была передовиком. Ирка вступила в бой немедленно. Никогда не приобщалась она к мудрости слова Божия, и потому слова «Мне отмщение и Аз воздам» остались  неизреченными.

 

Победила не молодость, как в романе Ильфа и Петрова, а  грубая физическая сила. 

Но мы с отцом ничего об этом не знали. На его вопрос,  зачем надо было ездить в такую даль, я кратко ответила: «По делу». Не могла же я ему сказать, что «за частичкой моря». Он бы не понял.

 

А Шура понял все. Он сказал, что это очень романтично. Сакральную бутылку он оставил Ирке, а «частичку моря» из нее заблаговременно вылил в ее коммунальный унитаз. 

 

Прошло много лет. Сейчас я понимаю, что Ирка права и Шура действительно эстет и большой умница. Шура давно женился. На итальянке. С тех пор он живет и трудится во Флоренции. Ирку не забывает. 

 

Иногда по воскресным дням он  говорит с ней по телефону и дает послушать в трубку,  как  звонят  флорентийские колокола. Ирка в эти минуты плачет от счастья и говорит, что это очень красиво.