Две сестры

[Скрыть] Регистрационный номер 0399678 выдан для произведения:

Вера Аркадьевна с сестрой Надеждой жила в небольшом домике на улице Заречной. Они привыкли к здешней тишине и покою. К этому времени и здесь вместо вечно гулкой брусчатки положили асфальт, и во всех домах поселилась блаженная тишина.
Её не нарушали даже крики петухов. Этих горластых вестников времени обычно отправляли в суп при первом удобном случае. Да и просыпаться с первыми лучами солнца – особенно летом никто особенно не хотел.
Вера Аркадьевна до прошлогодней осени работала в школе. Она привыкла вставать по звонку будильника и бодрым шагом идти к неказистой, давно требующей расширения школе. Шла и старалась скрыть мучавшую её отдышку.
Кроме неё никто не согласился вести уроки в третьем «Б» классе. В этот класс попали самые вёрткие и неуправляемые дети. Мальчишки то и дело норовили дёрнуть девочек за косички, а девочки тайком шушукались, а затем дружно ябедничали на своих обидчиков.
Сестра Веры Аркадьевны также была вынуждена видеть детские лица. Она была участковым педиатром и довольно часто  навешала воспитанников своей сестры. Сёстры были так похожи, что если бы не белый халат и ридикюль с красным крестом, то все прогульщики могли тотчас же расколоться.
Сестрам нравилось работать: одной в школе,  а другой – в поликлинике. По вечерам за чаем, они долго вспомнили прошедший день и затем ложились на большую двуспальную кровать, словно бы две забавных куклы.
Домик, где они жили, пока никому особенно не мешал. Правда на соседней улице уже начали сносить такие вот дома, там рыли котлован для новой кирпичной пятиэтажки, и грохот парового молота доносился и до домика престарелых близняшек. Сестёр Полонских знали и в горсовете, и в городской газете. Частенько они писали в газету то письма, а то и небольшие заметки, радуясь тому, что кроме славы получают небольшую,  но вполне заслуженную прибавку к жалованию.
Их отец прибыл в этот городок на заре двадцатого века. Он был полон различных планов и радостных мечтаний. Ему поклоннику Тургенева и Чернышевского хотелось разом всё изменить в этом сонном царстве. С собой он привёз граммофон и намеревался с его помощью  просвещать тёмный, ещё толком неокультуренный народ.
Но народ сторонился Аркадия Поклонского. Дело в том, что тот не бывал у обедни и даже не причащался, даже по большим праздникам. Бабы боялись вести своих заболевших детей к нехристю, Поклонский вызывал у них брезгливый ужас. Он явно был лишним в этом царстве порядка и тишины.
Домик этот он построил сам, готовясь сочетаться законным браком с молодой земской учительницей Соней Ивановой. Та немного стеснялась своего отчества  – Павловна и просила всех называть себя Соней.
Это немного задевало жениха. Аркадий старался быть в курсе всех новостей. Он грезил тем временем, когда и тут будет электрическое освещение, а вместо трясучих пролёток по улицам станут бегать автомобили.
Сёстры родились через положенный срок после зачатия. То, что у него родились двойняшки, немного озадачило молодого врача. Он вообще был удивлён тому, с какой стойкостью его жена Соня переносила своё положение – она старалась шутить и недоедать мужу просьбами.
Ко времени февральской революции сёстры Поклонские окачивали местную гимназию. Их отец трудился в местном госпитале, а мать старательно делал вид, что помогает ему, будучи слегка восторженной и непутёаой сестрой милосердия.
Обилие раненых и калек смущало её. Война ещё так недавно всеми превозносимая, превращалась в кошмарный сон. Такие сны снились соне в далёком отрочестве. Теперь её волновали дочери – обе девушки унаследовали у матери это странное чувство восторга – одна из них мечтала стать врачом, а другая – пойти по стонам матери.
Теперь сёстры старались не так часто вспоминать свою огненную и такую неустроенную юность. Они сотни раз могли умереть – то от тифа, а то от шальной пули.  А затем, будучи вполне устроенными, все же опасались кляуз то от недовольного пациента, то от рассерженной родительницы.
То, что они живут в доме первого земского врача, немного помогало. Досюда не доносились дрязги, здесь не бывали случайные личности, которые затем, потея и пыхтя, химическим карандашом писали в органы часто мерзкие и почти всегда безграмотные доносы.
Вера и Надежда старались не вспоминать о тех годах. Они миновали, как сон, зато они хорошо помнили время, когда в их город вновь стали поступать раненые.
Надежда Аркадьевна старалась быть полезной и тут. Хотя она и была детским доктором, но часто эти люди были не намного  старше её пациентов. Они  старались преодолеть свой недуг, но желали не оказаться тут в тылу, пройдя комиссию, а вернуться в свою часть, чтобы и дальше бить ненавистных всем фашистов.
Надежда Аркадьевна не могла понять, как эти люди, наверняка знавшие стихи Гёте и читавшие его знаменитого «Фауста» пошли за очередным крысоловом. Она была уверена. Что всё это обыкновенный дьявольский гипноз, что немцы скоро одумаются и ужаснутся своему выбору.
Вера Аркадьевна была также озадачена. Из этого города недавно вывозили людей, говорящих по-немецки. Их сажали в вагоны на одной из железнодорожных веток, ведущей к городской мельнице. Эти люди ещё недавно были всеми уважаемы, но теперь их старались поскорее убрать, словно бы надоевший сор или грязь.
Она помнила, как будучи гимназисткой, сама протестовала против уроков немецкого языка. Как была  готова пожертвовать своей косой и отправиться на фронт, бороться с солдатами Вильгельма. Но теперь на неё смотрели глаза голодных и не всегда добрых детей. У некоторых вместо живых отцов появились роковые бумаги с печатями. Мальчишки пылали праведным гневом и норовили при любом удобном случае сбежать на станцию.
Их снимали с военных эшелонов, приводили обратно и говорили, что ещё один такой случай…и.
Вера Аркадьевна жалела этих несчастных детей. Она сама устала от постоянного чувства тьмы – на город налетали фашистские бомбардировщики, с местного аэродрома поднимались истребители. За их штурвалами были молодые девушки.
До войны Вера Аркадьевна грезила ОСОАВИАХИМОМ. Она чувствовала, что за крылатыми машинами будущее, что они рано или поздно заменят странные неповоротливые дирижабли. Она старалась внушить эти мысли и своим ученикам, и очень гордилась, когда видела их яркие и лучистые глаза.
Но всё это было в прошлом. Теперь обе сестры чувствовали себя потерявшими завод механическими игрушками. Жизнь катилась по проторенному пути, и очень скоро им обеим пришлось бы становиться жалкими и мёртвыми куклами, вроде тех, которыми любуются на ярмарках в специальных балаганах.
Вера Аркадиевна привыкла слушать подаренный ей радиоприемник с деревянным корпусом и большой круглой зеленоватой шкалой настройки. Там под стеклом было множество городов – но напрасно  Вера Аркадиевна скользила меткой по этим городам – ни  Берлина, ни тем более Парижа она не услышала.
Ей хватало голоса Москвы. Сёстры сидели друг против друга, старательно играя в любимую с детства забаву – «Зеркало. То одна, то другая сестра с готовностью становилась отражением. Это забавляло старушек. Вера Аркадьевна, как и Надежда Аркадьевна, до дрожи в коленях боялась одинокой старости - без сестры её жизнь стала бы простой пародией, нелепым существованием.
Иногда к сёстрам приходили деловые и старательные пионерки. Глядя на хлопочущих по хозяйству детей, обе сестры умилялись. Им так не хватало того, чего они в своё время считали мещанством – своих собственных мужей и детей.
Вера Аркадьевна вспоминала, как ревновала Наденьку к молодому доктору, как не хотела, чтобы та становилась домохозяйкой, а тем более уезжала прочь от неё. Как старалась отговорить Степана  Тимофеевича от поспешной и совершенно лишней женитьбы.
«Доктор должен быть одинок, как солдат!», - полушутя говорила она. – Знаете, мой отец именно так и думал. Мы с мамой так мешали ему. Если бы не мы, он стал бы профессором, а так он растратил свой талант, распылил его понапрасну.
- А вы злая, - тоже как бы замечал Степан Тимофеевич.
Вера тотчас густо краснела. Она понимала, что лжёт, что этот прямой и честный человек нравится ей самой.
Степан Тимофеевич не избежал беды. Он был изгнан из города, отправлен в числе таких же наивных и прямых романтиков в Сибирь.
После случившегося между сёстрами повисла трагическая тишина. Надежда смотрела на веру с лёгким презрением. Она не знала, кто именно выдал её любимого, но отчего считала сестру виноватой во всём случившемся.
Вера Аркадиевна так ничего и не узнала судьбе сестриного жениха. Она всё ещё надеялась случайно встретить его на городских улицах, но вряд ли бы этот человек вернулся сюда. Говорили, что и впрямь был слишком одиноким – родные Степана Тимофеевича сгинули в огне гражданской войны.
 
В тот майский день, они как обычно сели пить чай.
Вдруг Вера Аркадьевна посмотрев в угол, где раньше были иконы, радостно и немного по-детски пролепетала «Папа!». Её голова упала на скатерть...
Надежда попыталась встать, но вдруг и её показалось, что она видит своего отца. Он немного  запутался в июле и смотрел на них виноватым взглядом. Она вдруг почувствовала головокружение и одновременно странную, почти пьянящую лёгкость.
Сестёр нашли дня через два. Они сидели друг против друга два старых недвижимых тела