Дни и ночи в Кукареках

Ничем исключительным населенный пункт с таким названием не отличался; от деревни оторвался по числу проживающих в нем людей и общему укладу жизни, ну, а до города было брести – не добрести. Располагался поселок в месте низинном, болотистом; холодные серые туманы являлись своеобразной его достопримечательностью. Дни быстро переходили в сумерки, а там наступала и ночь. С другой стороны, кто сказал, что день самое интересное время суток? Пашет тракторист Петя за кусок хлеба от зари до зари, и какой здесь глубокий смысл, биение жизни, радужный блеск счастья?
А вот ночью… Впрочем, помня о мудрости сынов Эллады, не будем обижать день и относится с пренебрежением к лучезарному Фебу.
И все же на поселок Кукареки опускалась ночь. Черная, глаз выколи, осенняя ночь.

Молодой выпускник пединститута Коля Агапов тосковал в своей комнате. Уже второй месяц работал он в поселке учителем русского языка и литературы и грустной чередой тянулись серые дни и черные ночи, и не вспыхивали среди них хотя бы мимолетные искры радости.
Коля лежал на кровати, читал «Братьев Карамазовых», и от прозы Достоевского в голове его мутнело и зыбилось. Коля отложил книгу: «Ну его к черту, Федора Михайловича, так и самому тронуться можно.»

Молодой педагог встал с кровати, оправил рубашку и джинсы, вытащил из тумбочки бутылку коньяка. Его воображение яркими красками рисовало молодую фельдшерицу Валю: миловидное личико, упругие формы при стройной фигуре. С мужем Валя недавно разошлась, жила в своем доме, детей у них не было.

Николай заправил джинсы в короткие резиновые сапоги, одел куртку, бутылка коньяка как раз вместилась во внутренний карман, ближе к сердцу. Николай вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь и бодро двинулся в путь. Грязь чавкала под ногами, идти было не близко, но полный решимости и радужных надежд, молодой человек уверенно шел к заветному дому. По дороге он не встретил ни души, тишину глубокого вечера нарушало взбрехивание собак; моросил мелкий дождик.

Оживлено текли мысли в голове Коли Агапова, гулко и часто билось сердце, и в такт ему плескался коньяк в бутылке. Так литератор дошел до мостика через ручей, за которым стоял дом Вали. Окна в доме светились. Николай облокотился на перильце мостика, вытащил сигарету, зажег спичку. Минуты полторы он, глубоко затягиваясь, курил сыроватую «Приму» (только этот сорт табачных изделий продавался в местном магазине), и собирался с мыслями.
Потом бросил сигарету в медленно текущий и чуть слышный ручей и решительно зашагал к дому.

Он тихо открыл калитку и двинулся было к крыльцу, но потом некоторая робость поднялась в душе его и остановила на месте. Потоптавшись у калитки, Николай подошел к освещенному окну. Густая тьма скрывала молодого покорителя женского сердца. В большой полутемной комнате он у видел Валю и к своему большому огорчению женщину-шофера, известную в поселке по странным именем Шура-Юра.
- Кой черт ее принес в такой поздний час, - подумал Агапов – и скоро она подастся восвояси?
Но Шура-Юра, похоже, никуда не торопилась. На столе стоял чайник, рядом конфетница, чашки, была и бутылка вина.
- «Рябина на коньяке», - разглядел литератор.
Беседа двух женщин текла как видно задушевно. Шура что-то рассказывала, а Валя слушала, удобно устроившись в кресле. Иногда ее пухлые губки шевелились, но слов через окно слышно не было.
- И о чем это тетки рассудачились? – злился Коля. – А может Шура какая-то родственница Вале?

Как новичок в поселке Агапов не был посвящен в хитросплетения местных родственных и дружественных отношений. А беседа между тем затягивалась. Валя отпивала настойку небольшими глотками, откусывала кусочки конфеты и облизывала накрашенные полные губы. Шура хлопала стопку до дна, прихохатывала и поглаживала Вале руку. Фельдшерица в ответ томно опускала глаза и поправляла ладонью свои большие груди, наполовину выбившиеся из-под небрежно застегнутого сиреневого халата. Николай в конец озлился и отпускал про себя в адрес Шуры заковыристые ругательства, которые он узнал отнюдь не из институтских лекций по филологии.
- Когда же она уберется к такой-то матери, и о чем можно бабам столько говорить! – горячился он, переминаясь с ноги на ногу в своей засаде.

Но дальнейшее развитие сценария просто оглушило тайного зрителя.
Шура-Юра поднялась со стула и вдруг в долгом поцелуе в засос приникла к губам фельдшерицы, а та вместо того, чтобы оттолкнуть от себя бесстыдницу, привстала ей на встречу, отвечая на поцелуй и трепеща всем своим далеким от худобы телом. Руки Шуры-Юры проникли под халат, и грудь Вали с торчащими сосками предстала во всей красе. Голова у литератора закружилась, и он едва не упал. Тем временем фельдшерица отстранилась от подруги и выключила свет. Но не только комната погрузилась в кромешную тьму, потемнело и в голове у Агапова.

Через минуты? секунды? Узкая полоска света появилась в другом окне. Сознавая всю мерзость своих действий, и все же совершая их, Коля примкнул к щели между шторами.
Картина его глазам предстала, что называется аховая.
Валя, уже без всяких одеяний, сидела на разостланной постели, а Шура-Юра быстро снимала с себя брюки (одета она была всегда по-мужски). Погас свет, а Коля, как безумный, бросился прочь от дома.

По пути он попадал в канавы, хлюпал жидкой грязью, падал, матерился, вставал и бежал, как бегут к последнему приюту, в свою комнату, которую снимал у старой полуглухой бабки. Он сам не помнил, как очутился у себя. Серый туман окутывал мозг. Случись, кому увидеть его в сей момент, было бы чему подивиться. Всегда следящий за внешним обликом, Коля решительно не был похож сам на себя: с ног до головы перемазанный черной липкой грязью, с блуждающим взором и глупой кривой улыбочкой на устах. Бутылка коньяка при одном из падений разбилась, но Коля понял это только сейчас. Он весь пропитался коньяком, и крепкий благородный запах наполнял комнату.
- И коньяк пропал, да чтоб вам проклятым лесбиянкам горчицы в п… досталось, - ругался последними словами Агапов.

Он скинул грязную куртку и джинсы, рубашку сорвал так, что пуговицы разлетелись во все стороны. С ожесточением сбросив том Достоевского с подушки, Коля грохнулся на кровать, укрылся теплым одеялом. Его била крупная дрожь, сердце трепетало, а в голове бухало так, что мысли кружились бешеным хороводом.
- Да, Федор Михайлович, что там Ваше село Степанчиково и его обитатели, Вам бы сюда заглянуть… Так вот откуда странное имя Шура-Юра, цивилизация быстро наступает, а поселочек-то все примечает, все подсекает, получше покойничка Фрейда и этого, как его Вайнингера!( Коле когда-то давали почитать книгу последнего автора «Пол и характер», но она ему тогда показалась заумною.)

Долго Николай успокаивался и приводил в порядок течение мыслей.
- Сафо надо завтра достать, «Декамерон» перечитать. А впрочем, нет, отстали они от прогресса, лучше что-нибудь новенькое, из последних модных авторов. Николай Агапов никак не мог успокоиться, согреться, и уснуть. Тяжелая обида давила его душу. Ладно бы там завгар Михалыч или местный Дон-Жуан главный электрик Аркадий стали его соперниками! А тут, дьявол знает что!
Сон все не шел, и Агапов здраво решил, что лучше всего - превратить драму в комедию. Коля стал припоминать другие экстравагантные истории, в которые он попадал, раненный стрелами Эрота.

Когда-то, давным-давно, в стройотряде, они втроем обкладывали кирпичом финский домик. В нем же и жили. Комнат в доме было три – по одной на каждого. В один вечер их старшой, отрядный медик, по кличке Рубец, устал готовиться к очередной переэкзаменовке ( что состояло в основном в битье здоровенным томом «Патологическая анатомия» мух, неосторожно опускавшихся рядом на кровать), и привел в свои апартаменты доярку лет тридцати. Коля покурил с ними, а когда местная Афродита отвернулась, состроил Рубцу презрительно-брезгливую мину по поводу его избранницы и отправился спать в свою комнату. Он быстро заснул, но проснулся тоже быстро. Разные мысли стали его одолевать и не давать покоя.
- А не такая уж и плохая Фемина, - думал он, - Рубцу то я из зависти состроил рожу, - признался он сам себе.
- А так формы у нее по нашим колхозно-полевым условиям подходящие, и незачем корчить из себя принца датского. А главное девушка веселая, общительная. Рубец уже сорвал принадлежащие ему восторги и страсти, но может цветок любви Наташи не увял, и она навестит и его комнату?

Он еще немного поразмышлял и направился к соседней двери. Дипломатические разговоры об обмене Коля решил начать с Рубца, а то не дай Бог, не поймет коллега полета фантазии и навешает кренделей. А крендели от Рубцова Владимира могли оказаться не сладкими.
- Вовик, - тихо постучал он в дверь. Ответа не было. Тогда Агапов приоткрыл дверь и снова почтительным тоном позвал Рубцова.
- Чего тебе? – раздался недовольный голос Володи.
Думая все сделать деликатно, Агапов хотел вызвать Рубцова и поговорить наедине, не тревожа понапрасну даму.
- Володь, ну выйди, поговорить надо, - увещевал он товарища.
Стояла глубокая ночь. И по голосу Рубца было ясно, что он не доволен внезапным пробуждением и туманными предложениями говорить о чем-либо в такую пору.
- Володь, выйди на минутку, покурим, поболтаем.
- Ты что, совсем спятил, - хрипло, спросонья отвечал Рубец, - заходи, что тебе надо?!
- Володя, я тебя прошу, надо вдвоем поговорить.

Их третий товарищ Гена по имени Гез-паровоз в это время безмятежно спал в дальней комнате. Кстати, интересно происхождение его прозвища. В отряде он всех достал рассказами о своих бесчисленных любовных похождениях, которые почему-то всегда происходили в поездах. Когда у него резонно спросили, почему же он здесь такой скромный, Гена Рахман замялся. За него ответил комиссар отряда: «Выходит, он маньяк. Всем видам ебли он предпочитает секс в эшелонах! Кому-то под стук колес приходят сны, а у этого индивидуума хрен поднимается!» Так Гена и стал Гезом-паровозом.

Наконец, чертыхаясь, из своей комнаты вышел Рубцов.
- Послушай, Володя, - ласково и вместе с тем немного запинаясь, начал Коля, - ты уже спишь, может Наташа пойдет ко мне?
- Ах, вот оно что, - улыбнулся Рубцов, - а то я не знал, что и думать. Выйди, поговорим. О чем говорить, о звездах? Или я спятил, или Агапов первый одурел в этой глуши?
- А тут простое дело. Что же ты, Ален Делон хренов, вечером мне рожи корчил?
- Ну ладно, - затянулся Рубец сигаретой, - студент студенту – друг, товарищ и так далее. Тем более Натаха, ух Натаха!
- Короче, иди, а я пошел спать на твой диван.

С замиранием сердца вступил Агапов в покои Рубцова, темнота которых скрывала желанную прелестницу.
- Наташа, Наташенька, - позвал Агапов. Ответа не было.
- Смущается дева, - думал Коля ,и продолжал волнующие поиски в темноте, не желая, чтобы яркий свет нарушил таинственность происходящего. Но поиски затягивались, на мягких, теплых матрасах никого не было.
- Вот скромница, - думал про себя Агапов, а вслух бормотал самые ласковые слова, какие приходили в голову, и продолжал вслепую бродить по комнате. Хотя свет он бы и при желании не мог включить – проводку во время ремонта порвали. А в порыве страсти Агапов забыл, что они перестилали полы и несколько досок у стены не прибили.

Рубец тем временем лежал на Агаповском диване, усмехался в темноте и ждал, чем кончится ночной спектакль. Ждать пришлось недолго, токующий в ночи Коля вошел в опасную зону. Громкий вопль потряс дом. Разрываясь от давно сдерживаемого смеха, в прихожую вбежал Рубцов и включил свет. Из другой двери показалась испуганная физиономия их третьего работника – Геза. В руках он держал тяжелый лом. Наконец, на свет лампочки Ильича вышел и Коля Агапов, бледный, в одних зеленых трусах, и в кровь ободранными ногами. Рубец ржал как полковой жеребец, Гез, ничего не понимая, молча вертел по сторонам головой, но лом из рук не выпускал.

- Ах, наш бедный Руслан. Злой колдун похитил твою прекрасную Людмилу, - нараспев приговаривал Володя.
- Рубец, где она? – дрожащим от обиды и горечи несбывшихся надежд голосом спросил Коля.
- Да Натаха уже час как удалилась. Трахнул я ее, проводил на крыльцо и адью крошка на 110 килограмм. А тут явление: ночной герой-любовник.
- Ладно, посмеялись, и хватит, давайте спать, уже скоро рассвет, а завтра работы по горло, - закончил он свою речь.

Да, случались не раз в жизни Николая Агапова разные приключения, есть что вспомнить, но сегодняшнее происшествие не влезало ни в какие рамки и не давало покоя.
Долго ворочался Коля на своей постели, а когда забылся тяжелым сном – яркие картины замелькали в его голове. Вот сидит он в спальне Вали рядом с ней на кровати, а на стуле устроилась Шура-Юра в сверкающем малиновом комбинезоне.
Все трое смеяться, но больше всех заходится, надрывается от хохота Шура. Маленький столик заполнен бутылками с пестрыми этикетками и высокими бокалами, наполненными до краев. Шура выглядит потрясающе – черные волосы уложены в модельную прическу, тонкие брови изящно изогнуты, необыкновенно длинные, веером ресницы, алые губы. Они пьют вино, и Николай чувствует, как опьянение сладким тягучим туманом заволакивает мозг. Коля обнимает Валю и его обдает волнующим жаром женского тела, ароматом терпких восточных духов. Звучит страстное танго, и грудь Вали вздымается, словно движимая мелодией.

На этом пике веселья и страсти неотразимая Шура расстегивает блестящий комбинезон, и гордо неся свои небольшие, но прелестные груди, усаживается на кровать рядом с Колей. Теперь он между двух дам, как между двух огней. Коля пылает и тает, как свеча, подожженная с двух сторон. В жгучем поцелуе Коля сливается с Валей, затем, с трудом оторвавшись, поворачивается к Шуре. Шура призывно ему улыбается, резким движением распахивает свой комбинезон, и переполненный желанием кавалер с ужасом видит огромный, багрово-красный фаллос.
 К хохоту Вали присоединяется визгливый смех Шуры, и они вдвоем толкают Колю так, что он с раскрытым в крике ртом падает лицом на бокалы и бутылки, а чарующие звуки танго переходят в скрежет циркулярной пилы. Обороты пилы нарастают, исходят визгом, а он, проломив лицом, стол с вином, летит в пропасть, в черную бездну. Жуткая темнота иногда вспыхивала на мгновения слепящим светом, мелькали в ней искаженные злыми гримасами адские образины Шуры и Вали.

Вот Шура в какой-то немыслимой шляпе, скалилась острыми кинжальными зубами, а в глубине ее рта, как жало змеи, дрожал, извивался тонкий глянцево-черный язычок. Потом в темноте возникла непонятная бледная фигура, которая неумолимо приближаясь, превращалась в абсолютно нагую Валю. Остановить ее приближение Агапов не мог, и Валя, как неумолимый рок, наплывала на него. Сквозь зыбкий ирреальный туман он отчетливо видел каждую деталь тела, самый тонкий волосок. Неожиданно голая плоть облеклась в стерильный белый медицинский халат; в руках миниатюрный шприц с тонкой длинной иглой, и Валя всасывает шприцем из ампулы какую-то неведомую жидкость. И видит теперь Николай одну только ампулу и шприц, и прозрачно-зеленая жидкость медленно втягивается иглой из ампулы…

Проснулся Агапов, весь влажный от пота, боль раскалывала голову пополам. За окном брезжил мутный рассвет. Капли дождя стучали по стеклу, как по обнаженным нервам.
- Доходился, доигрался, - думал, ворочаясь в постели и не находя себе места Николай. – как бы не воспаление легких.
Он встал, кружилась голова, тошнило; идти на работу было равносильно самоубийству. Из последних сил Николай кое-как прибрался в комнате, вытряс их куртки в ведро осколки разбитой бутылки, переоделся в теплое трико и свитер. Затем отыскал Пенталгин и выпил две таблетки сразу, сел на кровать, обхватил ладонями горящее лицо. Головная боль не ушла, а коварно затаилась, и при каждом движении напоминала о себе. Николай взял пачку сигарет, но отбросил их, и без курева дышать тяжело, приступами бил сухой кашель.
- Вот и неотвратимое свидание с Валей; - обреченно подумал Агапов. Она была единственным человеком в поселке, способным подтвердить болезнь документально.
- Вот и свиделись, вот и свиделись, - назойливо звучал в голове дурацкий мотивчик какой-то песни.

Дождь усилился и барабанил в окно музыкой тяжкой осенней грусти, а до медпункта идти километра два, если не больше. Агапов накинул плащ, вышел на улицу, постучал в дверь хозяйки дома. Она тут же открыла, как ждала, или просто справлялась в сенях с домашними заботами.
- Баба Маня, - сказал осипшим голосом Агапов, - Здравствуйте! Заболел я, Вы бы когда пойдете в магазин, позвали фельдшера на дом, мне самому не дойти.
- Да вижу, вижу, сынок, что прихворнул, горишь весь. Да и погодка-то по ночам холодная, а дождик так и льет, так и льет, что ночь, что день.
- Значит, Валю, говоришь позвать к тебе? Хорошо, зайду, как не позвать к больному, - озабоченной скороговоркой продолжала хозяйка, но на лице ее угадывалась хитрая улыбочка.
- Чертова бабка, - решил про себя Коля, - наверно видела, как я вчера уходил, хорошо, что не видела каким я пришел.
- И хлеба мне, пожалуйста, принесите, - стараясь быстрее закончить разговор, попросил Николай.
- Ладно, ладно, и хлебушка принесу, и докторшу нашу позову. Она тебя, голубчика, подлечит, поставит на ноги, - сладко пела баба Маня.
- Спасибо, - буркнул Коля и заторопился к себе.

Дома он согрел кипятильником воду, заварил крепкий чай. Есть совсем не хотелось, и Николай даже не притронулся к булке с вареньем, пил почти черный чай и бездумно смотрел в окно на хмурый, бездарно-серый день. Казалось, что небо заплачет навзрыд… А может прояснится и засмеется безудержным смехом?!

© Copyright: Евгений Ефрешин, 2024

Регистрационный номер №0528969

от 7 мая 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0528969 выдан для произведения:
Ничем исключительным населенный пункт с таким названием не отличался; от деревни оторвался по числу проживающих в нем людей и общему укладу жизни, ну, а до города было брести – не добрести. Располагался поселок в месте низинном, болотистом; холодные серые туманы являлись своеобразной его достопримечательностью. Дни быстро переходили в сумерки, а там наступала и ночь. С другой стороны, кто сказал, что день самое интересное время суток? Пашет тракторист Петя за кусок хлеба от зари до зари, и какой здесь глубокий смысл, биение жизни, радужный блеск счастья?
А вот ночью… Впрочем, помня о мудрости сынов Эллады, не будем обижать день и относится с пренебрежением к лучезарному Фебу.
И все же на поселок Кукареки опускалась ночь. Черная, глаз выколи, осенняя ночь.

Молодой выпускник пединститута Коля Агапов тосковал в своей комнате. Уже второй месяц работал он в поселке учителем русского языка и литературы и грустной чередой тянулись серые дни и черные ночи, и не вспыхивали среди них хотя бы мимолетные искры радости.
Коля лежал на кровати, читал «Братьев Карамазовых», и от прозы Достоевского в голове его мутнело и зыбилось. Коля отложил книгу: «Ну его к черту, Федора Михайловича, так и самому тронуться можно.»

Молодой педагог встал с кровати, оправил рубашку и джинсы, вытащил из тумбочки бутылку коньяка. Его воображение яркими красками рисовало молодую фельдшерицу Валю: миловидное личико, упругие формы при стройной фигуре. С мужем Валя недавно разошлась, жила в своем доме, детей у них не было.

Николай заправил джинсы в короткие резиновые сапоги, одел куртку, бутылка коньяка как раз вместилась во внутренний карман, ближе к сердцу. Николай вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь и бодро двинулся в путь. Грязь чавкала под ногами, идти было не близко, но полный решимости и радужных надежд, молодой человек уверенно шел к заветному дому. По дороге он не встретил ни души, тишину глубокого вечера нарушало взбрехивание собак; моросил мелкий дождик.

Оживлено текли мысли в голове Коли Агапова, гулко и часто билось сердце, и в такт ему плескался коньяк в бутылке. Так литератор дошел до мостика через ручей, за которым стоял дом Вали. Окна в доме светились. Николай облокотился на перильце мостика, вытащил сигарету, зажег спичку. Минуты полторы он, глубоко затягиваясь, курил сыроватую «Приму» (только этот сорт табачных изделий продавался в местном магазине), и собирался с мыслями.
Потом бросил сигарету в медленно текущий и чуть слышный ручей и решительно зашагал к дому.

Он тихо открыл калитку и двинулся было к крыльцу, но потом некоторая робость поднялась в душе его и остановила на месте. Потоптавшись у калитки, Николай подошел к освещенному окну. Густая тьма скрывала молодого покорителя женского сердца. В большой полутемной комнате он у видел Валю и к своему большому огорчению женщину-шофера, известную в поселке по странным именем Шура-Юра.
- Кой черт ее принес в такой поздний час, - подумал Агапов – и скоро она подастся восвояси?
Но Шура-Юра, похоже, никуда не торопилась. На столе стоял чайник, рядом конфетница, чашки, была и бутылка вина.
- «Рябина на коньяке», - разглядел литератор.
Беседа двух женщин текла как видно задушевно. Шура что-то рассказывала, а Валя слушала, удобно устроившись в кресле. Иногда ее пухлые губки шевелились, но слов через окно слышно не было.
- И о чем это тетки рассудачились? – злился Коля. – А может Шура какая-то родственница Вале?

Как новичок в поселке Агапов не был посвящен в хитросплетения местных родственных и дружественных отношений. А беседа между тем затягивалась. Валя отпивала настойку небольшими глотками, откусывала кусочки конфеты и облизывала накрашенные полные губы. Шура хлопала стопку до дна, прихохатывала и поглаживала Вале руку. Фельдшерица в ответ томно опускала глаза и поправляла ладонью свои большие груди, наполовину выбившиеся из-под небрежно застегнутого сиреневого халата. Николай в конец озлился и отпускал про себя в адрес Шуры заковыристые ругательства, которые он узнал отнюдь не из институтских лекций по филологии.
- Когда же она уберется к такой-то матери, и о чем можно бабам столько говорить! – горячился он, переминаясь с ноги на ногу в своей засаде.

Но дальнейшее развитие сценария просто оглушило тайного зрителя.
Шура-Юра поднялась со стула и вдруг в долгом поцелуе в засос приникла к губам фельдшерицы, а та вместо того, чтобы оттолкнуть от себя бесстыдницу, привстала ей на встречу, отвечая на поцелуй и трепеща всем своим далеким от худобы телом. Руки Шуры-Юры проникли под халат, и грудь Вали с торчащими сосками предстала во всей красе. Голова у литератора закружилась, и он едва не упал. Тем временем фельдшерица отстранилась от подруги и выключила свет. Но не только комната погрузилась в кромешную тьму, потемнело и в голове у Агапова.

Через минуты? секунды? Узкая полоска света появилась в другом окне. Сознавая всю мерзость своих действий, и все же совершая их, Коля примкнул к щели между шторами.
Картина его глазам предстала, что называется аховая.
Валя, уже без всяких одеяний, сидела на разостланной постели, а Шура-Юра быстро снимала с себя брюки (одета она была всегда по-мужски). Погас свет, а Коля, как безумный, бросился прочь от дома.

По пути он попадал в канавы, хлюпал жидкой грязью, падал, матерился, вставал и бежал, как бегут к последнему приюту, в свою комнату, которую снимал у старой полуглухой бабки. Он сам не помнил, как очутился у себя. Серый туман окутывал мозг. Случись, кому увидеть его в сей момент, было бы чему подивиться. Всегда следящий за внешним обликом, Коля решительно не был похож сам на себя: с ног до головы перемазанный черной липкой грязью, с блуждающим взором и глупой кривой улыбочкой на устах. Бутылка коньяка при одном из падений разбилась, но Коля понял это только сейчас. Он весь пропитался коньяком, и крепкий благородный запах наполнял комнату.
- И коньяк пропал, да чтоб вам проклятым лесбиянкам горчицы в п… досталось, - ругался последними словами Агапов.

Он скинул грязную куртку и джинсы, рубашку сорвал так, что пуговицы разлетелись во все стороны. С ожесточением сбросив том Достоевского с подушки, Коля грохнулся на кровать, укрылся теплым одеялом. Его била крупная дрожь, сердце трепетало, а в голове бухало так, что мысли кружились бешеным хороводом.
- Да, Федор Михайлович, что там Ваше село Степанчиково и его обитатели, Вам бы сюда заглянуть… Так вот откуда странное имя Шура-Юра, цивилизация быстро наступает, а поселочек-то все примечает, все подсекает, получше покойничка Фрейда и этого, как его Вайнингера!( Коле когда-то давали почитать книгу последнего автора «Пол и характер», но она ему тогда показалась заумною.)

Долго Николай успокаивался и приводил в порядок течение мыслей.
- Сафо надо завтра достать, «Декамерон» перечитать. А впрочем, нет, отстали они от прогресса, лучше что-нибудь новенькое, из последних модных авторов. Николай Агапов никак не мог успокоиться, согреться, и уснуть. Тяжелая обида давила его душу. Ладно бы там завгар Михалыч или местный Дон-Жуан главный электрик Аркадий стали его соперниками! А тут, дьявол знает что!
Сон все не шел, и Агапов здраво решил, что лучше всего - превратить драму в комедию. Коля стал припоминать другие экстравагантные истории, в которые он попадал, раненный стрелами Эрота.

Когда-то, давным-давно, в стройотряде, они втроем обкладывали кирпичом финский домик. В нем же и жили. Комнат в доме было три – по одной на каждого. В один вечер их старшой, отрядный медик, по кличке Рубец, устал готовиться к очередной переэкзаменовке ( что состояло в основном в битье здоровенным томом «Патологическая анатомия» мух, неосторожно опускавшихся рядом на кровать), и привел в свои апартаменты доярку лет тридцати. Коля покурил с ними, а когда местная Афродита отвернулась, состроил Рубцу презрительно-брезгливую мину по поводу его избранницы и отправился спать в свою комнату. Он быстро заснул, но проснулся тоже быстро. Разные мысли стали его одолевать и не давать покоя.
- А не такая уж и плохая Фемина, - думал он, - Рубцу то я из зависти состроил рожу, - признался он сам себе.
- А так формы у нее по нашим колхозно-полевым условиям подходящие, и незачем корчить из себя принца датского. А главное девушка веселая, общительная. Рубец уже сорвал принадлежащие ему восторги и страсти, но может цветок любви Наташи не увял, и она навестит и его комнату?

Он еще немного поразмышлял и направился к соседней двери. Дипломатические разговоры об обмене Коля решил начать с Рубца, а то не дай Бог, не поймет коллега полета фантазии и навешает кренделей. А крендели от Рубцова Владимира могли оказаться не сладкими.
- Вовик, - тихо постучал он в дверь. Ответа не было. Тогда Агапов приоткрыл дверь и снова почтительным тоном позвал Рубцова.
- Чего тебе? – раздался недовольный голос Володи.
Думая все сделать деликатно, Агапов хотел вызвать Рубцова и поговорить наедине, не тревожа понапрасну даму.
- Володь, ну выйди, поговорить надо, - увещевал он товарища.
Стояла глубокая ночь. И по голосу Рубца было ясно, что он не доволен внезапным пробуждением и туманными предложениями говорить о чем-либо в такую пору.
- Володь, выйди на минутку, покурим, поболтаем.
- Ты что, совсем спятил, - хрипло, спросонья отвечал Рубец, - заходи, что тебе надо?!
- Володя, я тебя прошу, надо вдвоем поговорить.

Их третий товарищ Гена по имени Гез-паровоз в это время безмятежно спал в дальней комнате. Кстати, интересно происхождение его прозвища. В отряде он всех достал рассказами о своих бесчисленных любовных похождениях, которые почему-то всегда происходили в поездах. Когда у него резонно спросили, почему же он здесь такой скромный, Гена Рахман замялся. За него ответил комиссар отряда: «Выходит, он маньяк. Всем видам ебли он предпочитает секс в эшелонах! Кому-то под стук колес приходят сны, а у этого индивидуума хрен поднимается!» Так Гена и стал Гезом-паровозом.

Наконец, чертыхаясь, из своей комнаты вышел Рубцов.
- Послушай, Володя, - ласково и вместе с тем немного запинаясь, начал Коля, - ты уже спишь, может Наташа пойдет ко мне?
- Ах, вот оно что, - улыбнулся Рубцов, - а то я не знал, что и думать. Выйди, поговорим. О чем говорить, о звездах? Или я спятил, или Агапов первый одурел в этой глуши?
- А тут простое дело. Что же ты, Ален Делон хренов, вечером мне рожи корчил?
- Ну ладно, - затянулся Рубец сигаретой, - студент студенту – друг, товарищ и так далее. Тем более Натаха, ух Натаха!
- Короче, иди, а я пошел спать на твой диван.

С замиранием сердца вступил Агапов в покои Рубцова, темнота которых скрывала желанную прелестницу.
- Наташа, Наташенька, - позвал Агапов. Ответа не было.
- Смущается дева, - думал Коля ,и продолжал волнующие поиски в темноте, не желая, чтобы яркий свет нарушил таинственность происходящего. Но поиски затягивались, на мягких, теплых матрасах никого не было.
- Вот скромница, - думал про себя Агапов, а вслух бормотал самые ласковые слова, какие приходили в голову, и продолжал вслепую бродить по комнате. Хотя свет он бы и при желании не мог включить – проводку во время ремонта порвали. А в порыве страсти Агапов забыл, что они перестилали полы и несколько досок у стены не прибили.

Рубец тем временем лежал на Агаповском диване, усмехался в темноте и ждал, чем кончится ночной спектакль. Ждать пришлось недолго, токующий в ночи Коля вошел в опасную зону. Громкий вопль потряс дом. Разрываясь от давно сдерживаемого смеха, в прихожую вбежал Рубцов и включил свет. Из другой двери показалась испуганная физиономия их третьего работника – Геза. В руках он держал тяжелый лом. Наконец, на свет лампочки Ильича вышел и Коля Агапов, бледный, в одних зеленых трусах, и в кровь ободранными ногами. Рубец ржал как полковой жеребец, Гез, ничего не понимая, молча вертел по сторонам головой, но лом из рук не выпускал.

- Ах, наш бедный Руслан. Злой колдун похитил твою прекрасную Людмилу, - нараспев приговаривал Володя.
- Рубец, где она? – дрожащим от обиды и горечи несбывшихся надежд голосом спросил Коля.
- Да Натаха уже час как удалилась. Трахнул я ее, проводил на крыльцо и адью крошка на 110 килограмм. А тут явление: ночной герой-любовник.
- Ладно, посмеялись, и хватит, давайте спать, уже скоро рассвет, а завтра работы по горло, - закончил он свою речь.

Да, случались не раз в жизни Николая Агапова разные приключения, есть что вспомнить, но сегодняшнее происшествие не влезало ни в какие рамки и не давало покоя.
Долго ворочался Коля на своей постели, а когда забылся тяжелым сном – яркие картины замелькали в его голове. Вот сидит он в спальне Вали рядом с ней на кровати, а на стуле устроилась Шура-Юра в сверкающем малиновом комбинезоне.
Все трое смеяться, но больше всех заходится, надрывается от хохота Шура. Маленький столик заполнен бутылками с пестрыми этикетками и высокими бокалами, наполненными до краев. Шура выглядит потрясающе – черные волосы уложены в модельную прическу, тонкие брови изящно изогнуты, необыкновенно длинные, веером ресницы, алые губы. Они пьют вино, и Николай чувствует, как опьянение сладким тягучим туманом заволакивает мозг. Коля обнимает Валю и его обдает волнующим жаром женского тела, ароматом терпких восточных духов. Звучит страстное танго, и грудь Вали вздымается, словно движимая мелодией.

На этом пике веселья и страсти неотразимая Шура расстегивает блестящий комбинезон, и гордо неся свои небольшие, но прелестные груди, усаживается на кровать рядом с Колей. Теперь он между двух дам, как между двух огней. Коля пылает и тает, как свеча, подожженная с двух сторон. В жгучем поцелуе Коля сливается с Валей, затем, с трудом оторвавшись, поворачивается к Шуре. Шура призывно ему улыбается, резким движением распахивает свой комбинезон, и переполненный желанием кавалер с ужасом видит огромный, багрово-красный фаллос.
 К хохоту Вали присоединяется визгливый смех Шуры, и они вдвоем толкают Колю так, что он с раскрытым в крике ртом падает лицом на бокалы и бутылки, а чарующие звуки танго переходят в скрежет циркулярной пилы. Обороты пилы нарастают, исходят визгом, а он, проломив лицом, стол с вином, летит в пропасть, в черную бездну. Жуткая темнота иногда вспыхивала на мгновения слепящим светом, мелькали в ней искаженные злыми гримасами адские образины Шуры и Вали.

Вот Шура в какой-то немыслимой шляпе, скалилась острыми кинжальными зубами, а в глубине ее рта, как жало змеи, дрожал, извивался тонкий глянцево-черный язычок. Потом в темноте возникла непонятная бледная фигура, которая неумолимо приближаясь, превращалась в абсолютно нагую Валю. Остановить ее приближение Агапов не мог, и Валя, как неумолимый рок, наплывала на него. Сквозь зыбкий ирреальный туман он отчетливо видел каждую деталь тела, самый тонкий волосок. Неожиданно голая плоть облеклась в стерильный белый медицинский халат; в руках миниатюрный шприц с тонкой длинной иглой, и Валя всасывает шприцем из ампулы какую-то неведомую жидкость. И видит теперь Николай одну только ампулу и шприц, и прозрачно-зеленая жидкость медленно втягивается иглой из ампулы…

Проснулся Агапов, весь влажный от пота, боль раскалывала голову пополам. За окном брезжил мутный рассвет. Капли дождя стучали по стеклу, как по обнаженным нервам.
- Доходился, доигрался, - думал, ворочаясь в постели и не находя себе места Николай. – как бы не воспаление легких.
Он встал, кружилась голова, тошнило; идти на работу было равносильно самоубийству. Из последних сил Николай кое-как прибрался в комнате, вытряс их куртки в ведро осколки разбитой бутылки, переоделся в теплое трико и свитер. Затем отыскал Пенталгин и выпил две таблетки сразу, сел на кровать, обхватил ладонями горящее лицо. Головная боль не ушла, а коварно затаилась, и при каждом движении напоминала о себе. Николай взял пачку сигарет, но отбросил их, и без курева дышать тяжело, приступами бил сухой кашель.
- Вот и неотвратимое свидание с Валей; - обреченно подумал Агапов. Она была единственным человеком в поселке, способным подтвердить болезнь документально.
- Вот и свиделись, вот и свиделись, - назойливо звучал в голове дурацкий мотивчик какой-то песни.

Дождь усилился и барабанил в окно музыкой тяжкой осенней грусти, а до медпункта идти километра два, если не больше. Агапов накинул плащ, вышел на улицу, постучал в дверь хозяйки дома. Она тут же открыла, как ждала, или просто справлялась в сенях с домашними заботами.
- Баба Маня, - сказал осипшим голосом Агапов, - Здравствуйте! Заболел я, Вы бы когда пойдете в магазин, позвали фельдшера на дом, мне самому не дойти.
- Да вижу, вижу, сынок, что прихворнул, горишь весь. Да и погодка-то по ночам холодная, а дождик так и льет, так и льет, что ночь, что день.
- Значит, Валю, говоришь позвать к тебе? Хорошо, зайду, как не позвать к больному, - озабоченной скороговоркой продолжала хозяйка, но на лице ее угадывалась хитрая улыбочка.
- Чертова бабка, - решил про себя Коля, - наверно видела, как я вчера уходил, хорошо, что не видела каким я пришел.
- И хлеба мне, пожалуйста, принесите, - стараясь быстрее закончить разговор, попросил Николай.
- Ладно, ладно, и хлебушка принесу, и докторшу нашу позову. Она тебя, голубчика, подлечит, поставит на ноги, - сладко пела баба Маня.
- Спасибо, - буркнул Коля и заторопился к себе.

Дома он согрел кипятильником воду, заварил крепкий чай. Есть совсем не хотелось, и Николай даже не притронулся к булке с вареньем, пил почти черный чай и бездумно смотрел в окно на хмурый, бездарно-серый день. Казалось, что небо заплачет навзрыд… А может прояснится и засмеется безудержным смехом?!

 

Людиновские герои и брянский лес

Спасибай