Черно - белый мир

Интересно наблюдать за людьми, которые мир поделили на белое и черное. На хорошее и плохое. Так просто всё у них. Вот это будет — очень плохо. А вот это — очень хорошо. Никаких тебе полутонов, никаких маломальских вкраплений. 

Интересно наблюдать, да. Но только по одной единственной причине. КАК это им удаётся? Белое-черное… И всё. И ведь это только на первый взгляд очень легко. Сказал — как отрезал. А нелегко это, я так скажу. И жизнь у таких людей нелегкая, а поэтому и интересная. Жизнь мучеников, страдальцев, убогих всех мастей — она всегда приковывала к себе миллионы любопытных глаз. 

Я как-то не тороплюсь осуждать таких людей или ещё хуже — жалеть. Психологи называют такое их поведение — неумением идти на компромиссы. Наверное. 

***

Наверное. 

***
Ирина Чайковская сейчас находится на ежемесячном приеме у блатного-блатного, модного психолога. Фишечка с запада, так сказать. 

Ирина Чайковская: 

" Я считаю, что любимому человеку можно простить всё. 
Можно, к примеру, даже проверить. Если я не простила, не хочу прощать, — значит, не люблю. Не, ну для проформы по роже можно пару раз съездить. Но это, чтобы показать своё неравнодушие. И только". 

Психолог участливо кивает головой, делая частые пометки паркером в толстенный, испещренный записями, органайзер в кожаном переплете. 

***
Ленка Кононова увела из семьи мужика, Бориса Антоновича Чайковского. У Ирки увела. Но Ленка не догадывалась, идиотка, что Ирина Петровна Чайковская любит Бориса «по-настоящему». Мудро и правильно любит. Этому нигде не учат. Это заложено в каждой женщине, но не все женщины умеют пользоваться этим качеством. Ирина Петровна умела. Повезло. 

Весть о том, что Боря её бросает, настигла Ирину не в самый подходящий момент. Она, раскинув ноги, в мягком кресле, в собственном кабинете, получала качественный кунилингус, постанывая от удовольствия, когда и заиграла мелодия на новеньком «сотовом». 

Если «мэйби ай мэйби ю», рассеянно соображала Ирина, — то значит это муж. 

«Ах, как не вовремя-то, любимый!» — простонала Ирина Петровна, отстранив голову лизуна от своего лона и, выровняв дыхание, прошептала в трубку: «Люблю, лапотунчик мой! Что случилось, мой хороший?».

Борис пробЕкал что-то несуразное, типа — «Я тебя всегда любил, Иришка, но понимаешь… жизнь такая штука… ну, в общем… прости, Ириша». 

Да что там рассказывать. Кто это пережил, по обе стороны баррикад, тот знает, как это обычно бывает.

Ирина попыталась что-то сказать, но Борис, будучи трусоватым от природы, отключился. Ирина перезванивать не стала, кивнула «кавалеру», мол, продолжай и стала наслаждаться прерванным кайфом, да не просто наслаждаться, а бешено предаваться страсти. Другими словами — снимала стресс. 

Поэтому несправедливо думать, что звонок Бориса прозвенел некстати, нет же, именно во время, именно тогда когда надо. Удачненько, можно сказать. А если бы она, допустим, стояла на краю платформы станции метро в этот момент или была за рулем? Неизвестно же что было бы? Так что — и тут Ирине повезло. Соломочки подстелил кто-то свыше невидимой рукой.

***
Ленке Кононовой двадцать, а Ирине Петровне сорок пять. Силы неравные. Но. Одна увела, чтоб доить беспрепятственно, а другая любила его больше жизни. И уже заранее ему всё простила. И Ленку эту, и прошлых и будущих блядей. Семья — святое. Это Ирина Петровна уяснила с детства. 

***
Борис ушел к Ленке, в её уютное гнездышко, которое и обустраивалось на его денежки, да и покупалось тоже на его же. Не суть. Ушел и ушел, ему не лучше, не хуже. Разница лишь в одном. Ленку трахать приятнее и веселее, она гибче, податливее, изобретательнее. С ней можно расслабиться, как и подобает мужику. А с Ириной отдых закончился уже давно, она с годами стала ненасытной, там надо было работать как папа Карло и днем и ночью. И ещё и не угодишь. Пахнет от неё уже не так, не так как раньше. Заматерела, раздобрела Ирка… Чтоб её ублажить — надо попыхтеть. «Ну, быстрее можешь, дорогой? Ну, сильнее можешь? Ну, постарайся, лапотунчик, нам надо получить качественный оргазм — завтра тяжёлый день...»

Вот эти её — «ну», «ну» — они же уже поперек горла стоят. А так-то разница между бабами небольшая. Небольшая разница. Нюанс. Маленький такой нюансик. Но он решающий.

***
Ленка напялила на лицо карнавальную маску, укуталась в красную атласную простынь и танцует под музыку Вивальди. «Зима», кажется. Слушает только классику, молодец! Простынь соскальзывает на пол, красиво соскальзывает, грациозно, в общем — эффектно, и Ленка продолжает уже обнаженной. Борис счастлив. 

Винцо, разлитое в массивные, высокие хрустальные фужеры, мерцает в свечах янтарным блеском. Красивый, праздничный «натюрморт» рассыпан на сервировочном столике на колесиках. Лепота! 

Ленка любит этот хлам а ля сэсэсээр, — рыскает по комиссионкам в поисках совковских раритетов. Эти фужеры времен хрущевской оттепели, этот инкрустированный столик-бар на колесиках, массивное зеркало в прихожей, напольная ваза с напиханными в неё пластмассовыми подсолнухами, шторы с рюшками, гитара на ковре, с перевязанным атласным желтым бантом, грифом — всё это несколько раздражало Бориса. Это после их с Иркой-то хай-тека? 
Но Борис «звериным» чутьем понимал, что это не главное. Главное во все времена — это «чистые чуйства» и " грязная постель". А этого с Ленкой было в избытке. Поэтому он и ушёл. 

Тут он царь. А там он раб. 

Есть такая педагогическая градация человечка маленького. Вернее, детского возраста. До пяти лет ребенок — господин, с пяти — до двенадцати — слуга (или раб), с двенадцати и всю последующую жизнь — друг. Мужчины — они же дети, они и сами это уже давно признали, и как дети же — они хотят подольше оставаться господами. Царями. Этим и объясняется сей маневр. Обмен стареющего тела на молоденькое. 

Ира это прекрасно поняла и простила. Простила Бориса. Но не Лену. 

***
Ирина поделила мир на черное и белое давно. Ещё в детстве. Все мы оттуда родом и это старая истина. 

Дочь кадровых офицеров. Да, да, да — и мама офицер. Вся жизнь по гарнизонам. По уставу. По режиму и расписанию. Вот это плохо. А вот это хорошо. Вышколена, выдрессирована. 

До сих пор никто не осмеливался уводить у Иры из — под носа мужчину. А тут, повадились. Ишь ты. Вот так, беспардонно, как телка на веревочке. Ну, поебушечки на стороне — да господи, да все мы люди. Это нормально. А уводить зачем?

Вот так примерно рассуждала Ирина, остановившись на светофоре, барабаня пальцами по меховой оплетке. Из динамиков звучал любимый Вивальди. Кажется, «Осень». По роковому стечению обстоятельств, Ирина тоже любила «классику», особенно в инструментальной обработке. 

Покров. Сегодня же покров, — думала она. Белые мухи полетят. Подморозит. Как всё кстати. Как феерически подтасовываются события. Кто-то там, на небе, ей явно помогал. 

Ирка в один прекрасный день поняла, что она у неба в фаворе. Не так давно поняла. Но основательно. Ей приснился странный сон. Как врач, она сознавала, что любой сон — это плохо, — мозг не отдыхает, но, тем не менее — снился сон. 

Снился мальчик, влюбленный в неё ещё со школы. Коля-математик. Угловатый, прыщавый, но красивый. Лицом красивый. А по фигуре — недоразумение ходячее. Брюнет, волоокий, смуглый. Ирка ему нравилась, а он ей нужен был только для «дай списать». 

Перед армией пришел, пытался развести на секс, но Ирка отшила в два счета. «Коля, ты хороший, умный, ты замечательный, но я же не люблю тебя… не обижайся!».

Пришел из армии, а Ирка уже замуж за Борьку выскочила. «Эх ты, Иркаааааа...!». 

А потом Колька умер. В 23 года. Поступил в институт и на медосмотре обнаружили запущенную стадию рака. Бля, человек армию прошел, приехал с жутким кашлем. Что там за армия, — хрен поймешь. 

На похоронах были одни парни и Ирка. Не было у Коли девочек, наверное, и умер девственником. Ирка плакала на кладбище, об одном жалела — что не дала Кольке тогда. Ведь как просил он, боже мой! К ней мать Колькина подошла, успокоить, — обняла и прошептала сквозь слезы — «Как он любил тебя, Ирочка! Всегда о тебе говорил… Посмотри, посмотри вокруг, нет ни одной девочки… неужели кроме тебя и не было у него никого?». 

Что ей могла ответить на это Ирка? Что и с ней у него никогда ничего не было? Но промолчала. А только горше заплакала и до сих пор себя винит, что не дала. Дура.

И вот, снится ей этот Колька. Бледный. Будто из воска вылепленный весь, неприятно блестит. Смотрит мимо Ирки, куда-то в сторону. Ирка вглядывается ему в район пояса, а у него ширинка расстёгнута, а из кармана брюк деньги сыплются, пачками… доллары, евро, рубли. Весь пол усыпан ими. 

«Коля? Что? Что ты хочешь?» А Коля так и смотрит мимо, а деньги сыплются и сыплются и уже летают вокруг, как кленовые листья. И вдруг произнес: «Пятнадцать...». И огненные цифры — единички и пятерки — заполыхали зарницей. Вот такой сон.

А после, наяву, по деньгам одни ништяки пошли. Действительно, накрыло их с Борей внезапное благополучие. И наследство Борино, и возможность открытия частной клиники. А до этого жили скромно. И именно пятнадцатого числа весть о наследстве и пришла. Умерла в Молдавии Борина бабка — подпольная миллионерша. Никто и не знал, что она миллионщица. Всё любимому внуку завещала. 

А Ире теперь часто сны такие «приходят», да и вообще, жизнь изъявила желание знаками с ней разговаривать. И Иркина заслуга в том и состояла, что умела она эти знаки расшифровывать.

***
Она рассчитала день до секунды. И пришла к Ленке Кононовой задолго до Бориного возвращения с работы. Чтобы успеть. 

-Ну, рассказывай, чем взяла? Как? Что? Попиздим по-бабски, так сказать. Чем у тебя таким особенным намазано? Али поперек, али золотая? Мне всё будет интересно.

Ленка — красотка, пять минут назад вывалившаяся из душа, стояла розовенькая, нежная, в махровом халатике на голое тело. В этой чистенькой квартирке с воздушными шторами и такой же атмосферой, сам Бог велел ходить голой, и Лена так и делала. Но при гостье неудобно же. Да ещё при такой.

- Ирина Петровна. Борис меня любит. И я его люблю. Простите меня. Но Борис сам решение принял. 

Ирина подошла вплотную к Ленке, развязала пояс её халата, распахнула фалды и беспардонно оглядела цвета парного молока, пахнущее персиком, тело

-Ну? И что в тебе такого особенного? Странно. Думала, может необычная ты, вместо ног хвост, ну, мало ли? Ты Борю хорошо кормишь? Сильно пить не давай, а то он быстро раскусит это дело. Намучаешься. А пьяный мужик и ебет пьяно. Слышишь меня, девочка? 

А вообще, вот ты мне скажи? А что, парни молодые, твои ровесники, ну… или чуть постарше… Они куда смотрят? Не ебут, да? Печально… Ну, ты бы у меня попросила, я бы поделилась, парочку ебарьков бы тебе одолжила. Боря уже не айс. Будешь спорить? Что вы все девки молодые такие тупенькие-то, господи? Что же вы всё под ногами крутитесь-то, боже? Ты только рожать ему не вздумай, слышишь? 

- Уже, Ирина Петровна. Три месяца как.
-М-да… ну ты посмотри что делается-то. Быстро. Однако. Будешь рожать?
-Конечно. Я очень люблю Борю. Вы же ему не родили. А я рожу.
-Эх ты, девочкаааа. Не надо было мне этого говорить. Плохая ты. Злая. Недобрая. Эгоистичная сука. 

***
-Пятая уже, свят-свят, Ирка, креста на тебе нет!!!

-Есть, тётечка Мотечка, есть. Это на них его нет. Прости меня, родная, что так подставляю тебя, но я — могила. А свинина нынче хорошо идёт. Ты уж там, на фарш, на муку костную, ну, не мне тебя учить. Я поеду, дел много. А как бойлеры, исправно работают? На той неделе приедут ребята, печь тебе перекладут. Камин починят. Я договорилась. И забор покрасят. Мотечка ты моя любимая. Палочка ты моя, выручалочка. Любимая моя тётушка. Ну, пока, моя хорошая! Свидимся ещё...

***

-Ирочка! Скажи мне, ты же мудрая женщина, почему они все меня бросают и исчезают в неизвестном направлении? Я какой-то не такой?
-Боренька, да ты у меня самый лучший. Они ничего не понимают, Борь. 
Ну что, погулял, радость моя? Ну, вот и хорошо. Живём дальше? Да? В любви и согласии? 
-Ирочка. Какой же я дурак, прости меня, а?

Зазвонил Иркин телефон. Из него вырывалась старая, забытая мелодия Малежика «Ли-ли-ли-ли-ли-липутик леденец лизал лиловый». Боря задрыгался в такт, пощелкивая пальцами, как кастаньетами, басисто подпевая. 

«Завтра в два часа у меня» — быстро набрала смс-ку Ирина и отключила связь. 

- О чём задумалась, Иришка, любимая моя девочка? Люблю тебя, Ирк. Люблю… Ты же простишь меня?
-Да, конечно, Борь. Да, задумалась тут… Свинина, интересно, подорожала или нет? Надо бы закупить на зиму. Как ты думаешь? Полпоросёночка нам с тобой хватит? 

***
«Не зря же Колька накануне снился. Открыл дверцу холодильника, и рукой так «приглашает» откушать, а в холодильнике свиные головы. Забит холодильник под завязку свиными головами-то. И среди этих голов пятачок и витиеватый хвостик, закопченные. И бирки на них, английским транскриптором. «Delikatesus». А Колька так мимо и смотрит… Во всех снах..."

***
Интересный черно-белый мир. 
***
Говорят, что многие знаменитые актеры немого кино с приходом в жизнь звукового кинематографа, выпали из обоймы и почили в бозе. По причине наличия у них противных голосов. О дубляже тогда ещё не ведали. Люди в зале ржали до колик, услышав, какой оказывается у героя любовника визгливый и писклявый голосок. Как в «Рабе любви», во-во-во, точно, там же, как раз про немое кино фильм.

К чему это я?

А к тому, что плохо этим людям в радужном мире, так плохо, как когда-то вот этим артистам с писклявыми голосами в звуковом кино. 

А поэтому… льётся кровь и орудуют скальпелем Ирки… 

Интересный мир стоял, стоит, и стоять будет… Черно-белый, такой манящий и волнующий мир…