Помочь сайту
Поздравления
Бушлаты первого срока
25 октября 2018 -
Сергей Замятин
Бушлаты первого срока
- Всё будет совсем не так, как вы хотите,- старшина, сидел на последней верхней ступени мраморной лестницы, привалившись к гранитной балясине, и с удовольствием сделал затяжку, медленно выпуская струйку дыма вверх.
Нам курсантам было объявлено по наряду вне очереди, и мы втроём после отбоя мыли три пролёта лестницы, т.е. трапа. Самое противное в этом деле было то, что наряд нам объявил инструктор взвода Мельников, хорошо известный тем, что он приказывал мыть трап снизу вверх. Это было нарушением устава, и отрабатывать наряд после отбоя, было запрещено.
- Вот вы думаете, что вы отучились 11 месяцев и сразу стали матросами? Нет,- вы ещё салаги. Вы ещё никто! И целый год по прибытии в часть вы будете салагами. Вами будут командовать те, кто служит сейчас второй год, и только на третьем году вы станете годками. Вы, ещё нас вспомните добрым словом, когда вас будут прессовать,- он нравоучительно поднял вверх палец,- и не только.
Он поднялся, отряхивая брюки:
- Так, что когда закончите, инструмент сдадите. Здесь вы все равны, а через две недели держитесь! Ох, не завидую я вам парни. Попомните моё слово!
Стальная гусеница «Восточного экспресса» шесть суток извивалась и старалась сбросить подстаканники со столика.
Ныряя в туннели, поезд задерживал дыхание и через минуту выдыхал горький воздух, который проникал через перегородки, посылая нам гарь выхлопных газов, как будто тренируя нас, группу моряков к службе на кораблях по распределению направленных на Дальний восток.
Перед самым распределением в Красном уголке, на глаза мне попался журнал «Пограничник», где в одном из репортажей с китайской границы была фотография десантирования моряков с бронекатера .Бронекатер ещё с хрустом не разрезал прибрежную гальку, осталось несколько метров воды до толчка и скрежета, а десантники уже прыгали с корабля, летели в бой, и и держа автоматы в руках.
Брызги воды не давали разглядеть их лиц, но фонтан эмоций, гордости охватил меня: «Вот где настоящая служба, бой! И я хочу служить в самом опасном сегодня месте. Если надо,- я обеспечу любую связь. Я приручу эфир, звуки, точки, тире… пойду в атаку, и если надо - зажму в зубах перебитый телефонный провод как герои связисты Великой Отечественной войны»!
Так я думал тогда. И так я думаю сейчас.
Я получил назначение в одну из бригад бронекатеров.
Мы, тридцать моряков выстроились перед казармой по стойке смирно.
Длинный деревянный барак с промёрзшими окнами. Пар из распахнутых дверей крутит, искажает улыбающееся лицо стоящего на крыльце дневального. Февральский мороз лижет виски, заползает за воротник бушлата, опускается вниз, отогревается в груди и превращается в небольшое облако пара, которое немного покачнувшись, разбивается порывом ветра с амурского берега, оставляя под носом холодную щекочущую слезинку, которую нет возможности смахнуть рукой.
Из другого барака - камбуза расплывается не аппетитный кисловатый запах горячей пищи, которую мы не пробовали уже больше недели, питаясь консервами и выданным сухим пайком.
Почти вся бригада собралась встречать новичков.
У казармы сразу можно было узнать старослужащих,- годков. Привалившись к стене, они стояли отдельной группой заинтересованно, и таинственно улыбаясь.
Дежурный офицер, прибежавший из штаба, произнёс приветственную речь, и козырнув убежал обратно в штаб. Из группы старослужащих называемых годками, оттолкнувшись спиной от стены казармы, вышел вперёд долговязый рыжий старшина первой статьи. Сжав руки в кулаки с грозным видом, он медленно подходил к нашей шеренге.
«Сейчас бить будет!» - переглядывались мы.
Снег поскрипывал под ногами долговязого старшины. В синеющий морозный воздух из соседнего здания камбуза вентилятор выбрасывал разорванные клочья белого пара.
Невысокая труба котельной слегка наклонилась в сторону подхватываемого февральским ветром чёрного дыма.
Матросы стояли, покуривали вдоль стены казармы, с интересом наблюдая за нами.
Старшина прохаживался вдоль шеренги, опустив голову, изредка поглядывая на наши замёрзшие лица, выбирая жертву.
Он остановился напротив меня, и постукивая носком разбитого ботинка по моей новенькой первого срока обуви спросил:
- А давай меняться. Ты скоро получишь другие а я, в новых, через три месяца домой уеду?
- Давайте,- ответил я.
- Какой размер? – он ещё раз легонько стукнул по надраенным до блеска моим ботинкам.
- Сорок первый.
И тут произошло то, что никто из нас, наслушавшихся про дедовщину от инструкторов учебного отряда, да и друг от друга, запуганных разными историями про избиение молодых, не ожидал.
Этот трудный морозный вечер, наполненный неясными ожиданиями первой встречи, и последующей службы на далёкой границе, в недавно созданном отряде морских пограничников в неизвестном селе, на пока ещё замёрзшей реке,- вдруг стал похож на весёлое доброе представление, короткий яркий праздник в окружении приземистых серых бараков и полукругом обступающих часть редких елей и сосен, повторяющих изгиб, поворот реки за которым по ту сторону границы, может скрываться всё что угодно: опасность прорыва в наш тыл, неожиданный обстрел или провокация.
Долговязый, с виду суровый и злой старшина, в мгновение стал добрым Петрушкой на ярмарке, весёлым торговцем с разъехавшимися по лицу веснушками от широкой улыбки, и в зимней шапке, нахлобученной на затылок.
Ах,- сказал он,- маловаты ботиночки будут!
И озорно - манерно, отпрыгнув на шаг назад, сделал неуклюжий реверанс, и улыбнулся сияющей улыбкой очень довольного своей удачной шуткой продавца пирожков.
Загоготали, засмеялись, наблюдающие за всем этим старослужащие:
- Вольно! Разойдись!
- В кубрик идите греться!
- Ну, добро пожаловать!
Весёлый старшина, шёл в обнимку с самым высоким из наших матросов, и подёргивая его за пояс убеждал:
- Ну, соглашайся. Бушлат мой ещё годный. А ты скоро новый получишь, а я хороший домой увезу, в деревне в нём ходить буду, а?
В Анапе, откуда мы прибыли, в это время весенние ветры, израсходовав мартовский запас силы и холода, с осторожностью дышат теплом на молодые зелёные листочки каштанов и акаций, и несут уже не снег, а рассыпают по асфальту белый песок с моря, который светится под солнцем жёлтыми искорками, собираясь в шеренги по краям тротуаров.
Кроме дежурства на береговой радиостанции, были регулярные занятия в радио-классе. В расположенном на краю воинской части строении, а попросту избы,- собирались все свободные от вахты радиотелеграфисты для тренировки и получения опыта от старших товарищей.
После получасового занятия, наступало время анекдотов и шуток. Ещё через полчаса, когда за окнами становилось совсем темно,- никто потом не мог вспомнить, на каком месте из анекдота,- все вдруг засыпали.
Матросы и старшины, положив голову на руки, спали глубоким и тяжёлым сном. Кто-то, откинувшись на спинку стула, слегка похрапывал.
Вскоре, мы раскрыли секрет этого внезапной сонливости.
Я, например, помню один эпизод, когда и в какой момент я заснул: мы с товарищем смеялись над каким-то случаем из его гражданской жизни, и последнее что я запомнил, перед тем как погрузиться на всю глубину сна, - был его громкий смех, нервная жестикуляция и беззвучно открывающийся рот.
Но он потом настаивал и утверждал, что он уснул первым.
Никто из нас не имел опыта обращения с русской печью.
Колотые заиндевевшие сосновые поленья летели в топку, а печь всё не становилась тёплой. Скоро уже начнутся занятия, а в классе холодно.
Из сарая, как трудолюбивые муравьи, матросы несли очередные партии дров, и с размаха бросали в огонь.
Наконец в классе стало тепло. Через полчаса – жарко. Еще через полчаса, стенки печи раскалялись докрасна. Температура поднималась до критической. Жидкий воздух плохо пропускал звуки морзянки. Казалось стёкла окон из-за разницы температур и давления, выгнулись в сторону мороза – 27 градусов.
Нас будили сильными ударами ногами в двери. И мы выходили на мороз, как рыбы глотали открытым ртом воздух, и шли в кубрик, предварительно закрыв заслонку. Скоро отбой.
В печь надо бросать дрова партиями. Заложил порцию, и жди, когда изнутри жар пробьёт толстую стенку. И потом долго будет тепло!
- Слушай,- сказал мне после занятий годок Косов,- пойдём на БРС, у меня две банки сгущенного кофе есть, попьём с ребятами. Сходи на камбуз, там Пчела коком работает, попроси две буханки хлеба.
- А почему Пчела?
- Летает туда-сюда. И жалит.
Я поднялся на крыльцо столовой уже посыпанное вечерним инеем. Толкнул захватанную жирными руками у скобы дверь. В тусклом свете белели столы покрытые клеёнкой. От дощатых полов, помытых горячей водой струился безмолвный пар. Через раздаточное окно был виден ярко освещённый камбуз. Между баками с откинутыми крышками суетился в белом фартуке, скользя по кафельному полу как на коньках Пчела. Было непривычно тихо для столовой всегда наполненной гулом разговоров и лязганьем ложек об алюминиевые миски. Лёгкий приятный звон ложек, которые Пчела перекладывал в чистый поддон, прервался хлопаньем закрывающейся за мной двери.
- Тебе чего? - Пчела сбоку заглянул в раздаточное окно, держа в обеих руках по пачке ложек.
- Годки за хлебом послали,- подошёл я к окну.
- А,- кивнул Пчела, - погоди.
Он бросил ложки в поддон. Взял большой алюминиевый бак и подставил его под струю горячей воды.
- Сейчас мы их сварим,- пробормотал он, подтаскивая полный бак к стоящей у стены плите.
Взялся за ручки бака, и перевернув его, с силой плеснул кипяток под закопченные ножки плиты в тёмный угол. Послышался приглушённый писк, лёгкое потрескивание, и чёрная волна тараканов с шуршанием, вместе с кипятком, устремилась по жёлтой плитке в бетонный сток в канализацию.
- Сейчас ещё в вентиляцию плеснём,- он высморкался в фартук,- так что тебе?
- Кофе пить будем!
- А, понял. Какого тебе, чёрного, белого?
- Белого. Две буханки.
Он открыл металлический шкаф, достал два кирпича белого хлеба и положил передо мной:
- Пожалуйте!
- Благодарим! – сказал, я положил хлеб под мышку и пошёл к выходу.
В дверях я столкнулся с баталером - мичманом, и поприветствовав его, стал спускаться с крыльца. Дверь за мной захлопнулась и тотчас же открылась снова:
- Матрос остановитесь!
Я остановился. Повернулся кругом, как положено по уставу. Одна рука была у меня в кармане. Этой рукой локтем я придерживал хлеб.
- Кто вам разрешил взять хлебное довольствие?
- Дежурный по камбузу разрешил. Это не реализованное хлебное довольствие,- соврал я, пытаясь подражать ему.
Он заскочил в столовую, а я сразу свернул за угол, заметая следы и обойдя ледник – высокий тёмный сарай, где хранилось мясо. Мясо - это бычьи туши.
Один раз мне пришлось перевозить их на тележке на камбуз через дорогу с капитаном медицинской службы и старшиной.
Разрубленные туши валялись в разных концах большого сарая. К ним были привалены параллелепипеды прозрачного льда нарезанного на Амуре. Острые края льда подтаяли и закруглились. Капли талой воды, стекая по бокам, оставляли кривые борозды, пробивая себе путь и расталкивая прилипший песок и стебли соломы.
В отдельном отсеке лежали бычьи головы. Свалены они были в кучу, вернее небольшую пирамиду. Упираясь друг в друга лбами с напомаженными чёрной кровью чёлками, и выставив кривые мощные рога, они не использовались и подлежали утилизации. Немного поодаль на проходе, упираясь рогом и выпятив губы, припала щекой к земле одинокая бычья голова. Из открытого помутневшего глаза ниточкой тянулась слеза.
- У-у-у- бля, какая тяжелая! –старшина пытался, взявшись за рог, оттащить её в сторону,- никогда бы не подумал, что башка может быть такой тяжёлой!
- Всё-всё, пошли. Закрываю ворота,- кричал ст. лейтенант.
Свернув за ледником, я прошёл метров пятьдесят и уже поднимался на крыльцо БРС.
Чувствовал ли я себя вором? Сначала, когда я сделал несколько шагов за угол, мне хоте
лось,- нет, не побежать,- а ускорить шаг, чтобы мичман не увидел, куда я иду: «Что же это я, украл? Да, нет… Пчела же сам мне выдал… Мог бы сказать: «Не положено!» - А с другой стороны, скажи я годкам: « Не могу, не хочу» - сходил бы другой. Сбегал бы и принёс…»
Свои не обидят, а другой мог и на календарь послать.
Мы не страдали от недостатка пищи. Кормили нас по морской норме , вполне достаточно, а по корабельному уставу мы питались четыре раза в день, причём ограничений по весу порции не было.
На следующий день наш командир корабля капитан третьего ранга,- а мы уже были распределены в экипажи,- отозвал меня в сторону, и сказал:
- На оперативном совещании, товарищ матрос упоминалось ваше имя. Вы догадываетесь в связи с чем?
- Так точно,- догадывался я.
- Так вот, - он помедлил,- объявляю вам замечание!
- Так точно! Есть замечание!
Впоследствии мне рассказали, что там происходило.
- Какие происшествия случились за сутки? – спросил на оперативном совещании командир бригады капитан первого ранга.
Дежурный по части доложил:
- Серьёзных происшествий не было, но один матрос из недавнего пополнения, самовольно взял на камбузе две буханки белого хлеба.
И назвал мою фамилию.
Командир бригады сделал какую-то пометку в тетрадь, улыбнулся и сказал:
- Он худенький. Пусть ест!
Пометка ли, случай, или всё повторяется… может быть и так…
Летом в навигацию мой корабль ушёл на охрану границы без меня.
Я провёл почти месяц в госпитале с воспалением колена и вернулся в часть. Мне было одиноко и очень хотелось снова оказаться в своей радиорубке на корабле. На замену мне, на приказ ушёл радист с БРС. Они стояли в ста тридцати километрах от базы.
Как раз на это время были запланированы учения.
И меня вызвали в штаб.
- Пойдёте с быстроходным катером на свой корабль. Как раз сейчас туда командир бригады собирается.
Я быстро спустился с крутого берега на причал и увидел около катера командира бригады и группу офицеров.
На носу катера на вышитом узорами белом полотенце командир раскладывал еду: хлеб, варёные яйца, зелёный лук и домашние пирожки.
Я доложился и стал ждать отхода катера.
- А вы, матрос, почему стоите? Ну-ка подходите. Берите пирожки, хлеб. Ешьте!
Я из вежливости взял стрелочку зелёного лука.
- Берите, берите, не стесняйтесь, - повторил командир бригады,- жена пекла пирожки. Вкусные!
От стеснения я так и не попробовал эти пирожки.
Вот, жалею по сей день, что на взял пирожок!
Эта история имела неожиданное продолжение.
И дело не в том, что мне очень хотелось съесть этот домашний пирожок,-
конечно, хотелось. Но я лишил возможности командира бригады с высоты его положения, с доброй улыбкой и тёплым светом из прищуренных глаз, наблюдать как молодой худой матрос, принимая его домашнее угощение, с удовольствием откусывает кусочек, придающий ему силы и протягивающий ниточку воспоминаний к его дому. А потом, чтобы их глаза, на секунду встретились и матрос от смущения коротко поблагодарит его, а командир также коротко пожелает здоровья, и возвращаясь к делам службы, снова примет неприступный вид командира бригады,- почти Господа Бога для всех нас
Из отрывочных рассказов старожилов мы знали, что у нас под ногами лежит золото.
Далеко тянутся берега Амура, поблёскивает галька на солнце, дразня нас, но не показывая свой скрытый под слоем грунта золотые крупицы, но пройдёт время, и для нас всё то, что мы увидели, пережили, о чём мечтали,- станет настоящим золотом которое намывали старатели в прошлые века – и нашивки на погонах – и дубовые листочки на козырьке фуражки командира – и далёкий отблеск ходовых огней катеров – и улыбки друзей. Золото само полилось в наши души рекой, хранящим тайны течением Амура, наплывающими воспоминаниями из глубины времени, когда улыбки, смех и морская дружба рассыпались на крупицы и поплыли в разные города и страны.
И трудно теперь их собрать.
Но если присмотреться на рассвете в тумане, можно разглядеть на скалистых берегах старателей на приисках, дозорные катера, перед которыми пугливо стараются переплыть реку олени. И так поворот за поворотом вниз по течению до самого океана, который нашёптывает какие-то магические слова, призывая меня метр за метром снова пройти эти мили в дозоре, вспоминая тех, кто открыл, освоил и охранял эти русские берега.
Вскоре, после этого случая с Пчелой, случилось ещё одно происшествие, не связанное с непосредственными обязанностями корабельного радиотелеграфиста.
Во время двухнедельного отдыха после похода, когда я появился на БРС на подвахте, была получена радиограмма из штаба Дальневосточного пограничного округа.
На БРС в это время находился наш начальник связи,- весёлый и немного растерянный капитан-лейтенант. Например, он мог после серьёзного и обстоятельного доклада на занятиях с множеством цифровых пояснений, и нюансов возможного перехвата радиограмм на разных частотах, забыть после занятий фуражку. Или долго хлопать рукой по карманам в поисках спичечного коробка, который находил после того как просил у кого-нибудь огонька:
- Так вот же он! – показывал всем после этого коробок, держа его большим и средним пальцами в поднятой руке и покручивая его, будто рассматривая на просвет и любуясь переливами граней драгоценного камня.
Капитан-лейтенант унёс радиограмму в кабинет, запечатал в конверт, и зашёл к нам в помещение. Держа конверт, он принялся нас пересчитывать, сидящих за аппаратурой, направляя конверт в сторону каждого :
- Один, два… четыре, потом постукал конвертом по другой руке и повернулся ко мне:
- Матрос, Вы знаете, где живёт начальник штаба?
- Так точно! В селе за баней.
- К нам прибыл генерал из округа, так они сейчас у него дома. Отнесёте ему конверт.
И протянул мне донесение.
- Есть отнести конверт!
Я встал из-за стола и вышел в коридор, пытаясь засунуть его за пояс.
-Так,- засуетился капитан, оглядываясь по сторонам, и снимая противогаз с вешалки,- вот, положите сюда.
Я положил конверт в освободившуюся сумку и нерешительно стоял у выхода.
- Что ещё? – спросил он.
- Так что, мне одному идти?
Он почесал нос и промолвил:
- Да, надо Вам дать охрану.
И обратился к вахтенному у входа на БРС:
- Пойдёте с рассыльным. Я заменю Вас.
Вахтенный, годок, уставший от безделья и сиденья на кресле, не прочь был пройтись по летним пахнущим весенним цветом яблонь улицам села.
Он повесил на плечо автомат с откидным прикладом, и мы двинулись к выходу.
У выхода я остановился.
- Ну, что ещё? – спросил сопровождающий.
- Повязку забыли. Ты же свою повязку отдал капитан-лейтенанту.
- Ну, ты прям как… этот,- с незлой укоризной улыбнулся он.
Достал из тумбочки повязку с красной полоской, и мы вышли.
Через КПП, в горку до садов со свисающими за забор ветками кустарников, метров через триста. Во дворе дома начальника штаба суетливо бегал по двору какой-то человек в белой курточке. С летней кухни за нитками дымка, определялся забытый запах жареной картошки.
- Здорово Пчела! - сказал мой сопровождающий, привалившись к забору.
- Привет ребята! – ответил Пчела, помешивая переливающиеся маслом, шипящие дольки картофеля в большом противне,- у меня тут генерал в гостях, хочу угостить их своей фирменной картошечкой. Лучше меня никто картошечку не готовит. А вы как тут?
- А нас, генерал ждёт,- лениво произнёс я, краем глаза заметив лёгкое подмигивание напарника по заданию.
Пчела бросил на нас быстрый взгляд, стирая стекающие с носа капельки пота.
Быстрым шагом из дома вышел начальник штаба. Я доложил о передаче ему пакета.
- Добро! – сказал он,- мне звонили. Ждите, сейчас квитанцию принесу.
- Товарищ капитан второго ранга! Сейчас картошечку подавать буду. Вкусная, пальчики оближете! – закричал ему вслед Пчела.
- Слушай Пчела,- мой сопровождающий открыл калитку, и мы подошли к летней кухне во дворе,- поделись картошкой.
- Да вы что! Тут на пятерых и то – только-только!
- За каких пятерых? Генерал, начальник штаба и флагманский артиллерист, -трое. Ты что, к генералу за двоих примазаться хочешь?
- Да у меня гости… картошечка… да и положить вам не во что… - снимал он с плиты противень.
- А вот, газета есть,- сказал напарник, взял со столика газету, и свернул большой кулёк,- насыпай!
Пчела, нехотя подхватывал лопаткой пласты жареной картошки и опускал в кулёк.
- Да ты не стесняйся, ложи!
Пчела ещё несколько раз опустил лопатку в кулёк и посмотрел на нас.
- Ложи,- твёрдо сказал напарник.
Пчела добавил ещё порцию, потом поднёс полную лопатку к кульку, но
бросил её обратно на противень:
- Да, хватит уже!
- Теперь хватит.
Мы медленно шли в часть.
Я прижимал к груди пропитанный маслом ароматный кулёк из газеты:
- Слушай, а не сильно мы его ограбили,- спросил я.
- Ничего,- ответил напарник,- он уже парами надышался! А если что – белого хлеба поест, голодным не останется!
«Значит, про этот случай на камбузе, знали все» - подумал я.
Скоро выход на границу. Скоро закончится второй год службы.
И настроение хорошее,- с Пчелой удалось помириться.
Когда притихший вечер раздумывает как поступить ему дальше – гнать ли порошу на дощатые стены здания, забивая снегом щели между окон и оставляя наледи на стёклах внутри кубрика или оставить это нужное дело наступающей амурской ночи,- вахтенный первогодок у тумбочки перед отбоем, нервно поправляя повязку на рукаве бушлата, и похлопывая по кобуре, проверяя на месте ли оружие,- заметно нервничает, выходит из кубрика в коридор, и поглядывает на входные двери.
Наконец кашлянув, и поправив головной убор, командует:
- Встать, смирно!
Весело, со скрипом двухярусных коек, откладывая в сторону книги и журналы, оставляя недописанными домой письма, с хрипом прерванного аккорда передаваемого кому-то баяна,- матросы и старшины в количестве человек пятидесяти, застывают на своих местах.
Остальные матросы находящиеся в наряде и на вахте на артскладе, в карауле на внутреннем и внешнем периметре, на телефонной станции, на береговой радиостанции, в штабе и на проходной части,- будут подмигивать друг другу, или улыбаясь, представлять себе то, что сейчас происходит в кубрике.
- На календарь!
Выбранный на «заклание» первогодок должен быстро и ловко преодолеть проходы и лавируя между спинками коек, подойти к отрывному календарю на стене у тумбочки вахтенного.
- На выключатель!- командует вахтенный.
Второй назначенный матрос, срываясь с места, занимает позицию у выключателя света.
- На коробок!
Третий матрос, потряхивая коробком спичек (именно спичек, а не зажигалки, проверяя их наличие, - иначе за плохое выполнение обязанностей можно получить срок,- неделю на календарь) - становится рядом.
Некурящим мы показывали, как обращаться со спичкой, чтобы она не сломалась:
- Ты, главное, чиркай не к себе, а от себя. И не держи спичку за кончик, а то сломается. Держи за середину. Можешь прижать её к чиркалке, но только чтобы руки не влажные были!
Всё готово. Звучит команда стоящего у календаря:
- Встать, смирно!
После этой команды, особенно «зверствовал» один их старослужащих,- горластый старшина первой статьи из города Шостка, где он работал на заводе по изготовлению фотоплёнок. Держась за спинку койки, он приседал, и бросал корпус влево и вправо, наклонял голову и зорким взглядом сигнальщика отмечал тех, кто не встал по стойке смирно, или не дай Бог, продолжал сидеть или лежать. Лежать в это время, могли только старослужащие. Первый и второй год должны стоять смирно.
С какой же охотой и даже страстью играли они эту роль!
Высшим удовольствием для них было, положив голову на подушку, а ноги в ботинках на спинку койки и скрестив руки на груди, наблюдать за этим действом. Наблюдать как превращаются в пепел и прах листки календаря.
- Товарищи годки! Сегодня 20 февраля. Пятница. Восход Солнца в 7.27. Заход Солнца в 18.28. Долгота дня 10.28. Восход Луны в 10.05. Заход Луны в 23.09. Новолуние. Наши координаты: 53 градуса и 28 минут северной широты и 123 градуса и 54 минуты восточной долготы.
- До дембеля осталось 92 дня!
И торжественно отрывал листок.
- Прошу свет!
Дежурный у выключателя, стоя лицом к зрителям, протягивал руку, нащупывал за спиной выключатель и щёлкал тумблером.
- Прошу музыку!
Заранее назначенный баянист, а такие всегда находятся в матросском коллективе, растягивал меха баяна или аккордеона, и играл марш «Прощание славянки».
Наступала кульминация представления. Апофеоз был впереди.
- Прошу огня!
Дежурный на коробке в темноте чиркал спичкой и поджигал листок.
Матрос с листком делал шаг вперёд, чтобы было всем лучше видно, и плавно
водил рукой с горящим листком, боясь обжечься, освещая своё напряжённое лицо то с одной, то с другой стороны
- В руках держи, не урони!- раздавалось в кубрике.
- До конца, до конца держи!
Что было бы, если бы огонь погас, и листок не догорел бы до конца, - я не представляю! Такого случая не было.
Приходилось перебрасывать его из руки в руку, и когда он становился совсем крохотным, и уже должен был погаснуть, перед этим осветившись тонкой оранжевой ниткой последнего дыхания, пробегающей по краю,- сжать руку в кулак, раздавив невесомое дрожащее крылышко пепла, и подбросить его вверх:
- День прошёл!
- Ну и хрен с ним! - орали хором годки возбуждённые ожиданием финала.
Иногда, из общего стройного мата выбивался голос какого-нибудь первогодка, ошалевшего от захватывающего зрелища и непроизвольно подхватившего радостный крик.
- Кто там вякает? – тонкий слух хорошо знающих друг друга годков сразу распознавал самозванца,- Не имеешь права!
- Старшина, разберись с ним!
Ну, придётся парню завтра чистить картошку. Надо же кому-то…
Дружной гурьбой, словно сбросив тяжёлый груз с плеч, матросы радостно направились в курилку.
Этот короткий спектакль, похожий на скетч, проходил в хорошем маршевом ритме, как и положено по строевому уставу с частотой сто двадцать шагов в минуту. Именно последовательная неотвратимость команд, пауз и исполнения, придавала ему интерес и торжественность, которых так не хватало в долгие зимние вечера.
Дежурный офицер всё это время несколько раз заглядывал из коридора в кубрик, но не решался войти. Когда отгремели последние восторженные звуки запрещённых слов русского языка,- офицер, для вида потопав у входа, как будто сбивая снег на обуви, который давно растаял, вошёл в кубрик:
- Ну, как тут у вас, тихо? Всё в порядке?
- Так точно! – отрапортовал вахтенный – Всё в порядке!
- Отдыхайте, товарищи! Но, скоро отбой, не забудьте! Завтра в клубе кино интересное будет, забыл как называется,- про строительство нового города на Байкале, две серии.
На календарь я не попадал ни разу. Как-то не сложилось.
К слову сказать, не всегда на календарь попадали за провинность. Случалось, что годки упрашивали матроса участвовать в этом.
Мой сосед по койке Вадим прекрасно владел гитарой, и после нашего размещения частенько пел под гитару:
« Анжела, ты на счастье мне судьбой дана. Анжела, если ты со мной солнце светит. Анжела, ты одна, на земле одна. Анжела, в добрый час тебя я встретил».
Однажды, к нам подсел тот самый, рыжий верзила старшина, и мечтательно глядя в запотёвшее окно, и дослушав песню до конца, осторожно спросил:
- Слушай Вадим,- он замялся, сделав паузу, но к нам подсели другие годки, и он спросил,- не мог бы ты постоять на календаре пару дней? Голос у тебя очень красивый, я такого ещё не слышал. Это твоя песня?
- Нет, не моя. Это исполняет Ободзинский.
- А, ну Ободзинский,- это да!- восхищённо покачал он головой.
- Мы все тебя просим! – поддержали другие.
- Ну, пожалуйста, для нас…
- Ну, хорошо,- согласился Вадим,- покричу.
- Нет, ты не кричи,- тихо, почти шёпотом произнёс старшина,- ты пропой это. А голос береги!
Вторую серию нашего представления я смотрел отрывками: зимой, когда корабли поднимали на слип, я нёс вахту на береговой радиостанции, поддерживая связь с «Большой землёй». После ночных дежурств отсыпался днём, а ночью снова уходил на вахту.
В мае, когда сходил лёд, начиналась навигация, кубрик пустел – матросы расходились по кораблям и катерам и отправлялись на приказ на охрану границы, а на зиму третьего года я был прикомандирован в другую часть, и вернулся к самому началу навигации на свой корабль.
До дембеля оставалось 62 дня.
Свой бушлат я отдал Павлику, племяннику Ани, который приехал из деревни к ней на лето.
Они напротив нас жили. Аня часто на крыльце сидела,- то ли скучно ей было в доме, то ли мужа, половинку свою ждала, чтобы помочь ему в дом войти.
Он капитаном служил. Фуражку часто терял. Только до калитки сам доходил. Забора со стороны улицы не было, только столбы от пролётов как солдаты вкопанные стоят,- иди как хочешь. А он калитку трясёт,- не помнит в какую сторону открывается. А потом расслабится и идти уже не может – ноги заплетаются, и падает вперёд.
Если бы не Аня, так разбился бы насмерть. Как услышу мат- перемат, так знаю – это Анин муж со службы пришёл. А за водкой в любом состоянии бегал быстро, несмотря на то, что мужчина грузный был. Бежит, дышит тяжело, рот открыт и щёки в такт прыжкам трясутся.
С Аней мы сразу познакомились, как только они с мужем поселились в доме напротив. Письмо по ошибке в наш почтовый ящик четырёхугольное бросили.
Сначала через дорогу перешёл. Дорога наша усыпана мелким гравием завезённым с реки. Потом калитка квадратная из штакетника с заострёнными концами. Дорожка бетонная. Двор гладь пустая – ни деревца, ни цветочка. Только два столба гладких, как специально вбиты для швартовки, и верёвка для сушки белья. Дом как дом,- такие во всём нашем городке стояли. За домом сарай, забор и ещё одна калитка на пустырь ведёт. И ощущение такое, как будто цыганский табор недавно покатил дальше, а другой ещё не расположился. Только ветер отрезок белого шнура вокруг столба закрутил.
Подростками мы часто бродили по берегу реки, и конечным пунктом прогулок было хранилище глины для керамического завода.
Однажды, я увидел там куклу с красивым южно- славянского типа лицом, с мягкими глянцевыми щеками, лбом и подбородком, с обаятельно очерченными линиями губ и томным взглядом.
Она жила там кем-то брошенная, и кажется кем-то побитая (у неё клок волос один был вырван, и на его месте дырочка виднелась в резиновой головке) в сарае без окон и дверей с белой глиной. Туда на сто метров без сапогов не подойти, а она там сидит чистенькая на глиняной горке и на меня смотрит. Вернее мимо меня,- глаза открывает, а взгляд не поймать. В саму себя её растерянный и безразличный взгляд устремлён. И совсем это не её мир: «Как это я из подарочной коробки сюда попала?». И ручки пухлые в локтях согнутые на коленки опустились…
Так и Аню я запомнил такой: дом приберёт, домашние дела сделает и выходит на крыльцо. Сидит и смотрит в никуда. Я в военкомат иду, хотел у калитки остановиться поговорить:
- Здравствуй Аня!
А она улыбнётся уголком рта, и смотрит не на меня, а на дорожку, как будто в речной гальке что-то выискивает. Только ручкой мне помашет.
Сначала, я Павлику бескозырку подарил.
И он всё ходил в ней, головой крутил,- встанет с крыльца, зайдёт за угол дома, и на своё отражение в окне любуется. Сказал, что в третий класс перешёл. Даже собаки нашей не испугался.
В первый же день как я приехал домой, соскочил с крыльца и подошёл к нашему дому. Стоит, улыбается. Я сначала подумал, что он чумазый какой-то, а потом когда бескозырку ему на голову нахлобучил, рассмотрел,- это цвет лица у него такой, южный и неоднородный: от уха ко рту полоска тёмная по коже протянулась. Он бескозырку обеими руками придерживает, бежит к дому и кричит:
- Тётя Аня, смотри, что у меня есть!
Бабушка позовёт его кушать, он бескозырку подмышку и в дом.
Тогда мы новую квартиру получили. Переезжать собирались. Приехал я однажды за вещами, а он сидит на крыльце своего дома и дрожит. Плачет.
Я у бабушки спрашиваю, в чём дело, а она рассказывает:
- Приехал на «газике» за ней мичман какой-то. Не видала его раньше. Так Аня засобиралась, засобиралась быстро, кое что из вещей взяла с собой и они уехали. Куда пока ума не приложу. Никогда его не видела. Но с виду хороший человек – трезвый.
Бушлат у меня уже подмышкой был. Расправил я его и на плечи Павлика накинул. Он кулачком слёзы вытер, и снова всхлипнул. Поправил я ему бескозырку, тронул за плечо, а он спрашивает:
- А вы тоже уезжаете навсегда?
А меня машина с мебелью на нашей улице ждёт.
- Приеду, конечно,- говорю ему,- увидимся. Песню с тобой разучим.
А сам быстро думаю, и песню в уме подбираю,- какую мы петь тихонечко с ним будем,- как назло одни грустные на ум приходят. Не строевую же разучивать? Ладно, думаю – потом подберу песню.
Приехал я через несколько дней, а Павлика нет. Бабушка его домой отправила. Аня письмо оставила – не приедет она сюда больше никогда. Натерпелась. А бушлат и бескозырку, говорит он с собой взял.
А муж Ани вскоре под поезд попал. За бутылкой бегал. И надо же, совпадение какое страшное: пути заводские были, редко использовались, и поезд-то был дрезина с подъёмным краном, не такой тяжёлый.
Позже я пытался разыскать Павлика, вернее думал, что разыщу.
И прикидывал: а как я это сделаю? Фамилию Ани я знаю. Но адреса её нет. Да и фамилию она наверняка сменила. Фамилию её сестры тоже не знаю. Свекровь Ани вскоре уехала в неизвестном направлении. Капитана Лёху разрезало пополам. Вся надежда была на Павлика,- может он запомнил наш адрес и напишет мне? Увидит на подкладке бушлата вышитое белыми нитками имя владельца и… но, дело в том, что бушлат не мой.
Мы с другом перед дембелем бушлатами обменялись.
Зато, знаю точно – будет он ходить в деревне как юнга в морской форме, и ни один мальчишка его не обидит.
- Всё будет совсем не так, как вы хотите,- старшина, сидел на последней верхней ступени мраморной лестницы, привалившись к гранитной балясине, и с удовольствием сделал затяжку, медленно выпуская струйку дыма вверх.
Нам курсантам было объявлено по наряду вне очереди, и мы втроём после отбоя мыли три пролёта лестницы, т.е. трапа. Самое противное в этом деле было то, что наряд нам объявил инструктор взвода Мельников, хорошо известный тем, что он приказывал мыть трап снизу вверх. Это было нарушением устава, и отрабатывать наряд после отбоя, было запрещено.
- Вот вы думаете, что вы отучились 11 месяцев и сразу стали матросами? Нет,- вы ещё салаги. Вы ещё никто! И целый год по прибытии в часть вы будете салагами. Вами будут командовать те, кто служит сейчас второй год, и только на третьем году вы станете годками. Вы, ещё нас вспомните добрым словом, когда вас будут прессовать,- он нравоучительно поднял вверх палец,- и не только.
Он поднялся, отряхивая брюки:
- Так, что когда закончите, инструмент сдадите. Здесь вы все равны, а через две недели держитесь! Ох, не завидую я вам парни. Попомните моё слово!
Стальная гусеница «Восточного экспресса» шесть суток извивалась и старалась сбросить подстаканники со столика.
Ныряя в туннели, поезд задерживал дыхание и через минуту выдыхал горький воздух, который проникал через перегородки, посылая нам гарь выхлопных газов, как будто тренируя нас, группу моряков к службе на кораблях по распределению направленных на Дальний восток.
Перед самым распределением в Красном уголке, на глаза мне попался журнал «Пограничник», где в одном из репортажей с китайской границы была фотография десантирования моряков с бронекатера .Бронекатер ещё с хрустом не разрезал прибрежную гальку, осталось несколько метров воды до толчка и скрежета, а десантники уже прыгали с корабля, летели в бой, и и держа автоматы в руках.
Брызги воды не давали разглядеть их лиц, но фонтан эмоций, гордости охватил меня: «Вот где настоящая служба, бой! И я хочу служить в самом опасном сегодня месте. Если надо,- я обеспечу любую связь. Я приручу эфир, звуки, точки, тире… пойду в атаку, и если надо - зажму в зубах перебитый телефонный провод как герои связисты Великой Отечественной войны»!
Так я думал тогда. И так я думаю сейчас.
Я получил назначение в одну из бригад бронекатеров.
Мы, тридцать моряков выстроились перед казармой по стойке смирно.
Длинный деревянный барак с промёрзшими окнами. Пар из распахнутых дверей крутит, искажает улыбающееся лицо стоящего на крыльце дневального. Февральский мороз лижет виски, заползает за воротник бушлата, опускается вниз, отогревается в груди и превращается в небольшое облако пара, которое немного покачнувшись, разбивается порывом ветра с амурского берега, оставляя под носом холодную щекочущую слезинку, которую нет возможности смахнуть рукой.
Из другого барака - камбуза расплывается не аппетитный кисловатый запах горячей пищи, которую мы не пробовали уже больше недели, питаясь консервами и выданным сухим пайком.
Почти вся бригада собралась встречать новичков.
У казармы сразу можно было узнать старослужащих,- годков. Привалившись к стене, они стояли отдельной группой заинтересованно, и таинственно улыбаясь.
Дежурный офицер, прибежавший из штаба, произнёс приветственную речь, и козырнув убежал обратно в штаб. Из группы старослужащих называемых годками, оттолкнувшись спиной от стены казармы, вышел вперёд долговязый рыжий старшина первой статьи. Сжав руки в кулаки с грозным видом, он медленно подходил к нашей шеренге.
«Сейчас бить будет!» - переглядывались мы.
Снег поскрипывал под ногами долговязого старшины. В синеющий морозный воздух из соседнего здания камбуза вентилятор выбрасывал разорванные клочья белого пара.
Невысокая труба котельной слегка наклонилась в сторону подхватываемого февральским ветром чёрного дыма.
Матросы стояли, покуривали вдоль стены казармы, с интересом наблюдая за нами.
Старшина прохаживался вдоль шеренги, опустив голову, изредка поглядывая на наши замёрзшие лица, выбирая жертву.
Он остановился напротив меня, и постукивая носком разбитого ботинка по моей новенькой первого срока обуви спросил:
- А давай меняться. Ты скоро получишь другие а я, в новых, через три месяца домой уеду?
- Давайте,- ответил я.
- Какой размер? – он ещё раз легонько стукнул по надраенным до блеска моим ботинкам.
- Сорок первый.
И тут произошло то, что никто из нас, наслушавшихся про дедовщину от инструкторов учебного отряда, да и друг от друга, запуганных разными историями про избиение молодых, не ожидал.
Этот трудный морозный вечер, наполненный неясными ожиданиями первой встречи, и последующей службы на далёкой границе, в недавно созданном отряде морских пограничников в неизвестном селе, на пока ещё замёрзшей реке,- вдруг стал похож на весёлое доброе представление, короткий яркий праздник в окружении приземистых серых бараков и полукругом обступающих часть редких елей и сосен, повторяющих изгиб, поворот реки за которым по ту сторону границы, может скрываться всё что угодно: опасность прорыва в наш тыл, неожиданный обстрел или провокация.
Долговязый, с виду суровый и злой старшина, в мгновение стал добрым Петрушкой на ярмарке, весёлым торговцем с разъехавшимися по лицу веснушками от широкой улыбки, и в зимней шапке, нахлобученной на затылок.
Ах,- сказал он,- маловаты ботиночки будут!
И озорно - манерно, отпрыгнув на шаг назад, сделал неуклюжий реверанс, и улыбнулся сияющей улыбкой очень довольного своей удачной шуткой продавца пирожков.
Загоготали, засмеялись, наблюдающие за всем этим старослужащие:
- Вольно! Разойдись!
- В кубрик идите греться!
- Ну, добро пожаловать!
Весёлый старшина, шёл в обнимку с самым высоким из наших матросов, и подёргивая его за пояс убеждал:
- Ну, соглашайся. Бушлат мой ещё годный. А ты скоро новый получишь, а я хороший домой увезу, в деревне в нём ходить буду, а?
В Анапе, откуда мы прибыли, в это время весенние ветры, израсходовав мартовский запас силы и холода, с осторожностью дышат теплом на молодые зелёные листочки каштанов и акаций, и несут уже не снег, а рассыпают по асфальту белый песок с моря, который светится под солнцем жёлтыми искорками, собираясь в шеренги по краям тротуаров.
Кроме дежурства на береговой радиостанции, были регулярные занятия в радио-классе. В расположенном на краю воинской части строении, а попросту избы,- собирались все свободные от вахты радиотелеграфисты для тренировки и получения опыта от старших товарищей.
После получасового занятия, наступало время анекдотов и шуток. Ещё через полчаса, когда за окнами становилось совсем темно,- никто потом не мог вспомнить, на каком месте из анекдота,- все вдруг засыпали.
Матросы и старшины, положив голову на руки, спали глубоким и тяжёлым сном. Кто-то, откинувшись на спинку стула, слегка похрапывал.
Вскоре, мы раскрыли секрет этого внезапной сонливости.
Я, например, помню один эпизод, когда и в какой момент я заснул: мы с товарищем смеялись над каким-то случаем из его гражданской жизни, и последнее что я запомнил, перед тем как погрузиться на всю глубину сна, - был его громкий смех, нервная жестикуляция и беззвучно открывающийся рот.
Но он потом настаивал и утверждал, что он уснул первым.
Никто из нас не имел опыта обращения с русской печью.
Колотые заиндевевшие сосновые поленья летели в топку, а печь всё не становилась тёплой. Скоро уже начнутся занятия, а в классе холодно.
Из сарая, как трудолюбивые муравьи, матросы несли очередные партии дров, и с размаха бросали в огонь.
Наконец в классе стало тепло. Через полчаса – жарко. Еще через полчаса, стенки печи раскалялись докрасна. Температура поднималась до критической. Жидкий воздух плохо пропускал звуки морзянки. Казалось стёкла окон из-за разницы температур и давления, выгнулись в сторону мороза – 27 градусов.
Нас будили сильными ударами ногами в двери. И мы выходили на мороз, как рыбы глотали открытым ртом воздух, и шли в кубрик, предварительно закрыв заслонку. Скоро отбой.
В печь надо бросать дрова партиями. Заложил порцию, и жди, когда изнутри жар пробьёт толстую стенку. И потом долго будет тепло!
- Слушай,- сказал мне после занятий годок Косов,- пойдём на БРС, у меня две банки сгущенного кофе есть, попьём с ребятами. Сходи на камбуз, там Пчела коком работает, попроси две буханки хлеба.
- А почему Пчела?
- Летает туда-сюда. И жалит.
Я поднялся на крыльцо столовой уже посыпанное вечерним инеем. Толкнул захватанную жирными руками у скобы дверь. В тусклом свете белели столы покрытые клеёнкой. От дощатых полов, помытых горячей водой струился безмолвный пар. Через раздаточное окно был виден ярко освещённый камбуз. Между баками с откинутыми крышками суетился в белом фартуке, скользя по кафельному полу как на коньках Пчела. Было непривычно тихо для столовой всегда наполненной гулом разговоров и лязганьем ложек об алюминиевые миски. Лёгкий приятный звон ложек, которые Пчела перекладывал в чистый поддон, прервался хлопаньем закрывающейся за мной двери.
- Тебе чего? - Пчела сбоку заглянул в раздаточное окно, держа в обеих руках по пачке ложек.
- Годки за хлебом послали,- подошёл я к окну.
- А,- кивнул Пчела, - погоди.
Он бросил ложки в поддон. Взял большой алюминиевый бак и подставил его под струю горячей воды.
- Сейчас мы их сварим,- пробормотал он, подтаскивая полный бак к стоящей у стены плите.
Взялся за ручки бака, и перевернув его, с силой плеснул кипяток под закопченные ножки плиты в тёмный угол. Послышался приглушённый писк, лёгкое потрескивание, и чёрная волна тараканов с шуршанием, вместе с кипятком, устремилась по жёлтой плитке в бетонный сток в канализацию.
- Сейчас ещё в вентиляцию плеснём,- он высморкался в фартук,- так что тебе?
- Кофе пить будем!
- А, понял. Какого тебе, чёрного, белого?
- Белого. Две буханки.
Он открыл металлический шкаф, достал два кирпича белого хлеба и положил передо мной:
- Пожалуйте!
- Благодарим! – сказал, я положил хлеб под мышку и пошёл к выходу.
В дверях я столкнулся с баталером - мичманом, и поприветствовав его, стал спускаться с крыльца. Дверь за мной захлопнулась и тотчас же открылась снова:
- Матрос остановитесь!
Я остановился. Повернулся кругом, как положено по уставу. Одна рука была у меня в кармане. Этой рукой локтем я придерживал хлеб.
- Кто вам разрешил взять хлебное довольствие?
- Дежурный по камбузу разрешил. Это не реализованное хлебное довольствие,- соврал я, пытаясь подражать ему.
Он заскочил в столовую, а я сразу свернул за угол, заметая следы и обойдя ледник – высокий тёмный сарай, где хранилось мясо. Мясо - это бычьи туши.
Один раз мне пришлось перевозить их на тележке на камбуз через дорогу с капитаном медицинской службы и старшиной.
Разрубленные туши валялись в разных концах большого сарая. К ним были привалены параллелепипеды прозрачного льда нарезанного на Амуре. Острые края льда подтаяли и закруглились. Капли талой воды, стекая по бокам, оставляли кривые борозды, пробивая себе путь и расталкивая прилипший песок и стебли соломы.
В отдельном отсеке лежали бычьи головы. Свалены они были в кучу, вернее небольшую пирамиду. Упираясь друг в друга лбами с напомаженными чёрной кровью чёлками, и выставив кривые мощные рога, они не использовались и подлежали утилизации. Немного поодаль на проходе, упираясь рогом и выпятив губы, припала щекой к земле одинокая бычья голова. Из открытого помутневшего глаза ниточкой тянулась слеза.
- У-у-у- бля, какая тяжелая! –старшина пытался, взявшись за рог, оттащить её в сторону,- никогда бы не подумал, что башка может быть такой тяжёлой!
- Всё-всё, пошли. Закрываю ворота,- кричал ст. лейтенант.
Свернув за ледником, я прошёл метров пятьдесят и уже поднимался на крыльцо БРС.
Чувствовал ли я себя вором? Сначала, когда я сделал несколько шагов за угол, мне хоте
лось,- нет, не побежать,- а ускорить шаг, чтобы мичман не увидел, куда я иду: «Что же это я, украл? Да, нет… Пчела же сам мне выдал… Мог бы сказать: «Не положено!» - А с другой стороны, скажи я годкам: « Не могу, не хочу» - сходил бы другой. Сбегал бы и принёс…»
Свои не обидят, а другой мог и на календарь послать.
Мы не страдали от недостатка пищи. Кормили нас по морской норме , вполне достаточно, а по корабельному уставу мы питались четыре раза в день, причём ограничений по весу порции не было.
На следующий день наш командир корабля капитан третьего ранга,- а мы уже были распределены в экипажи,- отозвал меня в сторону, и сказал:
- На оперативном совещании, товарищ матрос упоминалось ваше имя. Вы догадываетесь в связи с чем?
- Так точно,- догадывался я.
- Так вот, - он помедлил,- объявляю вам замечание!
- Так точно! Есть замечание!
Впоследствии мне рассказали, что там происходило.
- Какие происшествия случились за сутки? – спросил на оперативном совещании командир бригады капитан первого ранга.
Дежурный по части доложил:
- Серьёзных происшествий не было, но один матрос из недавнего пополнения, самовольно взял на камбузе две буханки белого хлеба.
И назвал мою фамилию.
Командир бригады сделал какую-то пометку в тетрадь, улыбнулся и сказал:
- Он худенький. Пусть ест!
Пометка ли, случай, или всё повторяется… может быть и так…
Летом в навигацию мой корабль ушёл на охрану границы без меня.
Я провёл почти месяц в госпитале с воспалением колена и вернулся в часть. Мне было одиноко и очень хотелось снова оказаться в своей радиорубке на корабле. На замену мне, на приказ ушёл радист с БРС. Они стояли в ста тридцати километрах от базы.
Как раз на это время были запланированы учения.
И меня вызвали в штаб.
- Пойдёте с быстроходным катером на свой корабль. Как раз сейчас туда командир бригады собирается.
Я быстро спустился с крутого берега на причал и увидел около катера командира бригады и группу офицеров.
На носу катера на вышитом узорами белом полотенце командир раскладывал еду: хлеб, варёные яйца, зелёный лук и домашние пирожки.
Я доложился и стал ждать отхода катера.
- А вы, матрос, почему стоите? Ну-ка подходите. Берите пирожки, хлеб. Ешьте!
Я из вежливости взял стрелочку зелёного лука.
- Берите, берите, не стесняйтесь, - повторил командир бригады,- жена пекла пирожки. Вкусные!
От стеснения я так и не попробовал эти пирожки.
Вот, жалею по сей день, что на взял пирожок!
Эта история имела неожиданное продолжение.
И дело не в том, что мне очень хотелось съесть этот домашний пирожок,-
конечно, хотелось. Но я лишил возможности командира бригады с высоты его положения, с доброй улыбкой и тёплым светом из прищуренных глаз, наблюдать как молодой худой матрос, принимая его домашнее угощение, с удовольствием откусывает кусочек, придающий ему силы и протягивающий ниточку воспоминаний к его дому. А потом, чтобы их глаза, на секунду встретились и матрос от смущения коротко поблагодарит его, а командир также коротко пожелает здоровья, и возвращаясь к делам службы, снова примет неприступный вид командира бригады,- почти Господа Бога для всех нас
Из отрывочных рассказов старожилов мы знали, что у нас под ногами лежит золото.
Далеко тянутся берега Амура, поблёскивает галька на солнце, дразня нас, но не показывая свой скрытый под слоем грунта золотые крупицы, но пройдёт время, и для нас всё то, что мы увидели, пережили, о чём мечтали,- станет настоящим золотом которое намывали старатели в прошлые века – и нашивки на погонах – и дубовые листочки на козырьке фуражки командира – и далёкий отблеск ходовых огней катеров – и улыбки друзей. Золото само полилось в наши души рекой, хранящим тайны течением Амура, наплывающими воспоминаниями из глубины времени, когда улыбки, смех и морская дружба рассыпались на крупицы и поплыли в разные города и страны.
И трудно теперь их собрать.
Но если присмотреться на рассвете в тумане, можно разглядеть на скалистых берегах старателей на приисках, дозорные катера, перед которыми пугливо стараются переплыть реку олени. И так поворот за поворотом вниз по течению до самого океана, который нашёптывает какие-то магические слова, призывая меня метр за метром снова пройти эти мили в дозоре, вспоминая тех, кто открыл, освоил и охранял эти русские берега.
Вскоре, после этого случая с Пчелой, случилось ещё одно происшествие, не связанное с непосредственными обязанностями корабельного радиотелеграфиста.
Во время двухнедельного отдыха после похода, когда я появился на БРС на подвахте, была получена радиограмма из штаба Дальневосточного пограничного округа.
На БРС в это время находился наш начальник связи,- весёлый и немного растерянный капитан-лейтенант. Например, он мог после серьёзного и обстоятельного доклада на занятиях с множеством цифровых пояснений, и нюансов возможного перехвата радиограмм на разных частотах, забыть после занятий фуражку. Или долго хлопать рукой по карманам в поисках спичечного коробка, который находил после того как просил у кого-нибудь огонька:
- Так вот же он! – показывал всем после этого коробок, держа его большим и средним пальцами в поднятой руке и покручивая его, будто рассматривая на просвет и любуясь переливами граней драгоценного камня.
Капитан-лейтенант унёс радиограмму в кабинет, запечатал в конверт, и зашёл к нам в помещение. Держа конверт, он принялся нас пересчитывать, сидящих за аппаратурой, направляя конверт в сторону каждого :
- Один, два… четыре, потом постукал конвертом по другой руке и повернулся ко мне:
- Матрос, Вы знаете, где живёт начальник штаба?
- Так точно! В селе за баней.
- К нам прибыл генерал из округа, так они сейчас у него дома. Отнесёте ему конверт.
И протянул мне донесение.
- Есть отнести конверт!
Я встал из-за стола и вышел в коридор, пытаясь засунуть его за пояс.
-Так,- засуетился капитан, оглядываясь по сторонам, и снимая противогаз с вешалки,- вот, положите сюда.
Я положил конверт в освободившуюся сумку и нерешительно стоял у выхода.
- Что ещё? – спросил он.
- Так что, мне одному идти?
Он почесал нос и промолвил:
- Да, надо Вам дать охрану.
И обратился к вахтенному у входа на БРС:
- Пойдёте с рассыльным. Я заменю Вас.
Вахтенный, годок, уставший от безделья и сиденья на кресле, не прочь был пройтись по летним пахнущим весенним цветом яблонь улицам села.
Он повесил на плечо автомат с откидным прикладом, и мы двинулись к выходу.
У выхода я остановился.
- Ну, что ещё? – спросил сопровождающий.
- Повязку забыли. Ты же свою повязку отдал капитан-лейтенанту.
- Ну, ты прям как… этот,- с незлой укоризной улыбнулся он.
Достал из тумбочки повязку с красной полоской, и мы вышли.
Через КПП, в горку до садов со свисающими за забор ветками кустарников, метров через триста. Во дворе дома начальника штаба суетливо бегал по двору какой-то человек в белой курточке. С летней кухни за нитками дымка, определялся забытый запах жареной картошки.
- Здорово Пчела! - сказал мой сопровождающий, привалившись к забору.
- Привет ребята! – ответил Пчела, помешивая переливающиеся маслом, шипящие дольки картофеля в большом противне,- у меня тут генерал в гостях, хочу угостить их своей фирменной картошечкой. Лучше меня никто картошечку не готовит. А вы как тут?
- А нас, генерал ждёт,- лениво произнёс я, краем глаза заметив лёгкое подмигивание напарника по заданию.
Пчела бросил на нас быстрый взгляд, стирая стекающие с носа капельки пота.
Быстрым шагом из дома вышел начальник штаба. Я доложил о передаче ему пакета.
- Добро! – сказал он,- мне звонили. Ждите, сейчас квитанцию принесу.
- Товарищ капитан второго ранга! Сейчас картошечку подавать буду. Вкусная, пальчики оближете! – закричал ему вслед Пчела.
- Слушай Пчела,- мой сопровождающий открыл калитку, и мы подошли к летней кухне во дворе,- поделись картошкой.
- Да вы что! Тут на пятерых и то – только-только!
- За каких пятерых? Генерал, начальник штаба и флагманский артиллерист, -трое. Ты что, к генералу за двоих примазаться хочешь?
- Да у меня гости… картошечка… да и положить вам не во что… - снимал он с плиты противень.
- А вот, газета есть,- сказал напарник, взял со столика газету, и свернул большой кулёк,- насыпай!
Пчела, нехотя подхватывал лопаткой пласты жареной картошки и опускал в кулёк.
- Да ты не стесняйся, ложи!
Пчела ещё несколько раз опустил лопатку в кулёк и посмотрел на нас.
- Ложи,- твёрдо сказал напарник.
Пчела добавил ещё порцию, потом поднёс полную лопатку к кульку, но
бросил её обратно на противень:
- Да, хватит уже!
- Теперь хватит.
Мы медленно шли в часть.
Я прижимал к груди пропитанный маслом ароматный кулёк из газеты:
- Слушай, а не сильно мы его ограбили,- спросил я.
- Ничего,- ответил напарник,- он уже парами надышался! А если что – белого хлеба поест, голодным не останется!
«Значит, про этот случай на камбузе, знали все» - подумал я.
Скоро выход на границу. Скоро закончится второй год службы.
И настроение хорошее,- с Пчелой удалось помириться.
Когда притихший вечер раздумывает как поступить ему дальше – гнать ли порошу на дощатые стены здания, забивая снегом щели между окон и оставляя наледи на стёклах внутри кубрика или оставить это нужное дело наступающей амурской ночи,- вахтенный первогодок у тумбочки перед отбоем, нервно поправляя повязку на рукаве бушлата, и похлопывая по кобуре, проверяя на месте ли оружие,- заметно нервничает, выходит из кубрика в коридор, и поглядывает на входные двери.
Наконец кашлянув, и поправив головной убор, командует:
- Встать, смирно!
Весело, со скрипом двухярусных коек, откладывая в сторону книги и журналы, оставляя недописанными домой письма, с хрипом прерванного аккорда передаваемого кому-то баяна,- матросы и старшины в количестве человек пятидесяти, застывают на своих местах.
Остальные матросы находящиеся в наряде и на вахте на артскладе, в карауле на внутреннем и внешнем периметре, на телефонной станции, на береговой радиостанции, в штабе и на проходной части,- будут подмигивать друг другу, или улыбаясь, представлять себе то, что сейчас происходит в кубрике.
- На календарь!
Выбранный на «заклание» первогодок должен быстро и ловко преодолеть проходы и лавируя между спинками коек, подойти к отрывному календарю на стене у тумбочки вахтенного.
- На выключатель!- командует вахтенный.
Второй назначенный матрос, срываясь с места, занимает позицию у выключателя света.
- На коробок!
Третий матрос, потряхивая коробком спичек (именно спичек, а не зажигалки, проверяя их наличие, - иначе за плохое выполнение обязанностей можно получить срок,- неделю на календарь) - становится рядом.
Некурящим мы показывали, как обращаться со спичкой, чтобы она не сломалась:
- Ты, главное, чиркай не к себе, а от себя. И не держи спичку за кончик, а то сломается. Держи за середину. Можешь прижать её к чиркалке, но только чтобы руки не влажные были!
Всё готово. Звучит команда стоящего у календаря:
- Встать, смирно!
После этой команды, особенно «зверствовал» один их старослужащих,- горластый старшина первой статьи из города Шостка, где он работал на заводе по изготовлению фотоплёнок. Держась за спинку койки, он приседал, и бросал корпус влево и вправо, наклонял голову и зорким взглядом сигнальщика отмечал тех, кто не встал по стойке смирно, или не дай Бог, продолжал сидеть или лежать. Лежать в это время, могли только старослужащие. Первый и второй год должны стоять смирно.
С какой же охотой и даже страстью играли они эту роль!
Высшим удовольствием для них было, положив голову на подушку, а ноги в ботинках на спинку койки и скрестив руки на груди, наблюдать за этим действом. Наблюдать как превращаются в пепел и прах листки календаря.
- Товарищи годки! Сегодня 20 февраля. Пятница. Восход Солнца в 7.27. Заход Солнца в 18.28. Долгота дня 10.28. Восход Луны в 10.05. Заход Луны в 23.09. Новолуние. Наши координаты: 53 градуса и 28 минут северной широты и 123 градуса и 54 минуты восточной долготы.
- До дембеля осталось 92 дня!
И торжественно отрывал листок.
- Прошу свет!
Дежурный у выключателя, стоя лицом к зрителям, протягивал руку, нащупывал за спиной выключатель и щёлкал тумблером.
- Прошу музыку!
Заранее назначенный баянист, а такие всегда находятся в матросском коллективе, растягивал меха баяна или аккордеона, и играл марш «Прощание славянки».
Наступала кульминация представления. Апофеоз был впереди.
- Прошу огня!
Дежурный на коробке в темноте чиркал спичкой и поджигал листок.
Матрос с листком делал шаг вперёд, чтобы было всем лучше видно, и плавно
водил рукой с горящим листком, боясь обжечься, освещая своё напряжённое лицо то с одной, то с другой стороны
- В руках держи, не урони!- раздавалось в кубрике.
- До конца, до конца держи!
Что было бы, если бы огонь погас, и листок не догорел бы до конца, - я не представляю! Такого случая не было.
Приходилось перебрасывать его из руки в руку, и когда он становился совсем крохотным, и уже должен был погаснуть, перед этим осветившись тонкой оранжевой ниткой последнего дыхания, пробегающей по краю,- сжать руку в кулак, раздавив невесомое дрожащее крылышко пепла, и подбросить его вверх:
- День прошёл!
- Ну и хрен с ним! - орали хором годки возбуждённые ожиданием финала.
Иногда, из общего стройного мата выбивался голос какого-нибудь первогодка, ошалевшего от захватывающего зрелища и непроизвольно подхватившего радостный крик.
- Кто там вякает? – тонкий слух хорошо знающих друг друга годков сразу распознавал самозванца,- Не имеешь права!
- Старшина, разберись с ним!
Ну, придётся парню завтра чистить картошку. Надо же кому-то…
Дружной гурьбой, словно сбросив тяжёлый груз с плеч, матросы радостно направились в курилку.
Этот короткий спектакль, похожий на скетч, проходил в хорошем маршевом ритме, как и положено по строевому уставу с частотой сто двадцать шагов в минуту. Именно последовательная неотвратимость команд, пауз и исполнения, придавала ему интерес и торжественность, которых так не хватало в долгие зимние вечера.
Дежурный офицер всё это время несколько раз заглядывал из коридора в кубрик, но не решался войти. Когда отгремели последние восторженные звуки запрещённых слов русского языка,- офицер, для вида потопав у входа, как будто сбивая снег на обуви, который давно растаял, вошёл в кубрик:
- Ну, как тут у вас, тихо? Всё в порядке?
- Так точно! – отрапортовал вахтенный – Всё в порядке!
- Отдыхайте, товарищи! Но, скоро отбой, не забудьте! Завтра в клубе кино интересное будет, забыл как называется,- про строительство нового города на Байкале, две серии.
На календарь я не попадал ни разу. Как-то не сложилось.
К слову сказать, не всегда на календарь попадали за провинность. Случалось, что годки упрашивали матроса участвовать в этом.
Мой сосед по койке Вадим прекрасно владел гитарой, и после нашего размещения частенько пел под гитару:
« Анжела, ты на счастье мне судьбой дана. Анжела, если ты со мной солнце светит. Анжела, ты одна, на земле одна. Анжела, в добрый час тебя я встретил».
Однажды, к нам подсел тот самый, рыжий верзила старшина, и мечтательно глядя в запотёвшее окно, и дослушав песню до конца, осторожно спросил:
- Слушай Вадим,- он замялся, сделав паузу, но к нам подсели другие годки, и он спросил,- не мог бы ты постоять на календаре пару дней? Голос у тебя очень красивый, я такого ещё не слышал. Это твоя песня?
- Нет, не моя. Это исполняет Ободзинский.
- А, ну Ободзинский,- это да!- восхищённо покачал он головой.
- Мы все тебя просим! – поддержали другие.
- Ну, пожалуйста, для нас…
- Ну, хорошо,- согласился Вадим,- покричу.
- Нет, ты не кричи,- тихо, почти шёпотом произнёс старшина,- ты пропой это. А голос береги!
Вторую серию нашего представления я смотрел отрывками: зимой, когда корабли поднимали на слип, я нёс вахту на береговой радиостанции, поддерживая связь с «Большой землёй». После ночных дежурств отсыпался днём, а ночью снова уходил на вахту.
В мае, когда сходил лёд, начиналась навигация, кубрик пустел – матросы расходились по кораблям и катерам и отправлялись на приказ на охрану границы, а на зиму третьего года я был прикомандирован в другую часть, и вернулся к самому началу навигации на свой корабль.
До дембеля оставалось 62 дня.
Свой бушлат я отдал Павлику, племяннику Ани, который приехал из деревни к ней на лето.
Они напротив нас жили. Аня часто на крыльце сидела,- то ли скучно ей было в доме, то ли мужа, половинку свою ждала, чтобы помочь ему в дом войти.
Он капитаном служил. Фуражку часто терял. Только до калитки сам доходил. Забора со стороны улицы не было, только столбы от пролётов как солдаты вкопанные стоят,- иди как хочешь. А он калитку трясёт,- не помнит в какую сторону открывается. А потом расслабится и идти уже не может – ноги заплетаются, и падает вперёд.
Если бы не Аня, так разбился бы насмерть. Как услышу мат- перемат, так знаю – это Анин муж со службы пришёл. А за водкой в любом состоянии бегал быстро, несмотря на то, что мужчина грузный был. Бежит, дышит тяжело, рот открыт и щёки в такт прыжкам трясутся.
С Аней мы сразу познакомились, как только они с мужем поселились в доме напротив. Письмо по ошибке в наш почтовый ящик четырёхугольное бросили.
Сначала через дорогу перешёл. Дорога наша усыпана мелким гравием завезённым с реки. Потом калитка квадратная из штакетника с заострёнными концами. Дорожка бетонная. Двор гладь пустая – ни деревца, ни цветочка. Только два столба гладких, как специально вбиты для швартовки, и верёвка для сушки белья. Дом как дом,- такие во всём нашем городке стояли. За домом сарай, забор и ещё одна калитка на пустырь ведёт. И ощущение такое, как будто цыганский табор недавно покатил дальше, а другой ещё не расположился. Только ветер отрезок белого шнура вокруг столба закрутил.
Подростками мы часто бродили по берегу реки, и конечным пунктом прогулок было хранилище глины для керамического завода.
Однажды, я увидел там куклу с красивым южно- славянского типа лицом, с мягкими глянцевыми щеками, лбом и подбородком, с обаятельно очерченными линиями губ и томным взглядом.
Она жила там кем-то брошенная, и кажется кем-то побитая (у неё клок волос один был вырван, и на его месте дырочка виднелась в резиновой головке) в сарае без окон и дверей с белой глиной. Туда на сто метров без сапогов не подойти, а она там сидит чистенькая на глиняной горке и на меня смотрит. Вернее мимо меня,- глаза открывает, а взгляд не поймать. В саму себя её растерянный и безразличный взгляд устремлён. И совсем это не её мир: «Как это я из подарочной коробки сюда попала?». И ручки пухлые в локтях согнутые на коленки опустились…
Так и Аню я запомнил такой: дом приберёт, домашние дела сделает и выходит на крыльцо. Сидит и смотрит в никуда. Я в военкомат иду, хотел у калитки остановиться поговорить:
- Здравствуй Аня!
А она улыбнётся уголком рта, и смотрит не на меня, а на дорожку, как будто в речной гальке что-то выискивает. Только ручкой мне помашет.
Сначала, я Павлику бескозырку подарил.
И он всё ходил в ней, головой крутил,- встанет с крыльца, зайдёт за угол дома, и на своё отражение в окне любуется. Сказал, что в третий класс перешёл. Даже собаки нашей не испугался.
В первый же день как я приехал домой, соскочил с крыльца и подошёл к нашему дому. Стоит, улыбается. Я сначала подумал, что он чумазый какой-то, а потом когда бескозырку ему на голову нахлобучил, рассмотрел,- это цвет лица у него такой, южный и неоднородный: от уха ко рту полоска тёмная по коже протянулась. Он бескозырку обеими руками придерживает, бежит к дому и кричит:
- Тётя Аня, смотри, что у меня есть!
Бабушка позовёт его кушать, он бескозырку подмышку и в дом.
Тогда мы новую квартиру получили. Переезжать собирались. Приехал я однажды за вещами, а он сидит на крыльце своего дома и дрожит. Плачет.
Я у бабушки спрашиваю, в чём дело, а она рассказывает:
- Приехал на «газике» за ней мичман какой-то. Не видала его раньше. Так Аня засобиралась, засобиралась быстро, кое что из вещей взяла с собой и они уехали. Куда пока ума не приложу. Никогда его не видела. Но с виду хороший человек – трезвый.
Бушлат у меня уже подмышкой был. Расправил я его и на плечи Павлика накинул. Он кулачком слёзы вытер, и снова всхлипнул. Поправил я ему бескозырку, тронул за плечо, а он спрашивает:
- А вы тоже уезжаете навсегда?
А меня машина с мебелью на нашей улице ждёт.
- Приеду, конечно,- говорю ему,- увидимся. Песню с тобой разучим.
А сам быстро думаю, и песню в уме подбираю,- какую мы петь тихонечко с ним будем,- как назло одни грустные на ум приходят. Не строевую же разучивать? Ладно, думаю – потом подберу песню.
Приехал я через несколько дней, а Павлика нет. Бабушка его домой отправила. Аня письмо оставила – не приедет она сюда больше никогда. Натерпелась. А бушлат и бескозырку, говорит он с собой взял.
А муж Ани вскоре под поезд попал. За бутылкой бегал. И надо же, совпадение какое страшное: пути заводские были, редко использовались, и поезд-то был дрезина с подъёмным краном, не такой тяжёлый.
Позже я пытался разыскать Павлика, вернее думал, что разыщу.
И прикидывал: а как я это сделаю? Фамилию Ани я знаю. Но адреса её нет. Да и фамилию она наверняка сменила. Фамилию её сестры тоже не знаю. Свекровь Ани вскоре уехала в неизвестном направлении. Капитана Лёху разрезало пополам. Вся надежда была на Павлика,- может он запомнил наш адрес и напишет мне? Увидит на подкладке бушлата вышитое белыми нитками имя владельца и… но, дело в том, что бушлат не мой.
Мы с другом перед дембелем бушлатами обменялись.
Зато, знаю точно – будет он ходить в деревне как юнга в морской форме, и ни один мальчишка его не обидит.
Рейтинг: 0
340 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
