Бабочки!

[Скрыть] Регистрационный номер 0337708 выдан для произведения:
Бабочки. 
( В. Исаков)   
   Залепленный снегом пассажирский состав, поседевший от прикосновения  пальцев лютого мороза, нехотя протяжно медленно дёрнулся. Противно металлическим звуком автосцепок и чернотой громады колёс поезд двинулся дальше по промерзшим насквозь рельсам.  Локомотив, не обращая на уставший стон вагонов, прощаясь со мной, басовито загудел. Видимо приглянулся  своим выходом в холод вьюги. Пожал зубодробильным сигналом ладонь так, что от его доброты,  у здешней  бескрайней Тишины  полустанка уши заложило напрочь. По моей просьбе матушка Вьюга остановила свой бег на несколько минут, дав  возможность присесть  на снегоход друга. Братан  встречал меня на станции. Только  умостился за его спиной, надел  шлем, как  Григорий надавил на рычажок газа.  «Ямаха», всполошившись  от усердия, всеми своими сто с лишним «лошадями»,  бросилась  в ночь.  «Побежала» к ожидавшей  нас, через какие- то  тридцать с гаком километров по спящей тайге,  к старенькой  уютной запорошенной избе  в сером ельничке.  Вьюга тут же опомнилась. Ещё в удивлении от скорости нашего движения и  чуть растерявшись,  мгновенно бросила  нам вслед грозные валы беспросветного снега. Собралась и забурагозила, завертела  миксером- метлой в своей  ступе серую смесь в  одну массу из ночного неба и замерзшей спящей под белым одеялом земли. Как получалось  у друга  гнать без навигатора, подстегивая  газом свою летящую «ракету» почти вслепую (снег  застил  глаза),  только ему известно. Я успевал  лишь увертываться от хлещущих наотмашь  хвойных лап черных  стволов  громадных елей.  Замерзшими иголками  размашистые  тяжелые от снега еловые руки норовили  погладить, прошуршать по шлему или не больно  по- отечески  (чтобы не будили спящие деревья) дать оплеуху по прозрачному пластику шлема. 
  Уставший снегоход, заметаемый  злой Вьюгой, доверчиво дремал на своем посту возле укутанной шарфом из снега избы. Желтое пятно от  керосиновой  лампы в пять свечей в окне теплило его надежду, что он не забыт. И ещё ему снилось, как  вместе с нами птицей летит по серому небу, едва касаясь макушки своего друга - доброго леса. Печка от голода трещала  поленьями, нагреваясь и нагревая  все вокруг. А мы сидели вдвоем возле маленького окна за дощатым столиком избы.   Её  металлическое сердце раскраснелась от безмерных порций - полешек. Я не поскупился: нарубил личным финским топором с длинным черенком прямые березовые чурочки. Это у нас такие традиции.  Кто крайний приезжает тот и заготавливает  угощенье на два дня для маленького чуда: а нечего опаздывать. Прошлогодняя  газета заботливо укрыла столешницу столика. Незамысловатая снедь на столе ждала прикосновения наших вилок, тосковала, откровенно скучая. А мы сидели за столом и молчали, глядя на мигающее пламя: было грустно. Увы, праздновали  мой день рожденья! Почему – то так повелось  издавна в нашем северном рыбацком братстве!  Дни Варенья отмечали строго в лесу возле тихой лесной  речушки у серой бревенчатой подружки- избы. Вот они  двадцатилетние  традиции! Но из пятнадцати  человек общества, на сегодня  нас за столом сидело всего двое.  Оставшиеся друзья  отмечают мой праздник  у холодного костра в  лесу за  прозрачной линией горизонта жизни.  С  Вадимовичем  мы  чувствовали это кожей.  Печка от удовольствия и, раскрасневшись, как девица  на выданье  начала стрелять сучками в трубу. Жарко!
 А  матушка Вьюга норовила всё пробиться к нам в тепло через окно, почти полностью занеся  заснувший от ожидания оранжевый  снегоход. Царапала,  что есть силы колкими морозными когтями  шедевр рисунка батюшки Мороза, лишь бы заглянуть через окно в избу. Она так хотела  погреть  свои окоченевшие руки у  печки.
    Гриша, зачем – то развязал узел на горле рюкзака и достал из его сонной утробы коробочку рафинада. Раскрыл её. Без слов разложил сахарным редутом несколько кусочков у ожидающей счастья бутылки водки. Пламя свечи в керосиновом  фонаре на окне и белой свечи на столе взбодрилось, затрепетав на кончиках  фитильков, следило уже с интересом за руками друга. Даже печка от удивления перестала чавкать сучками. А названный  мой брат, с серьезным  лицом, улыбнувшись огню в зеве печки, ловкими пальцами фокусника извлек ещё одну уже по больше бумажную коробку чуть меньше по размеру обувной, вот только чёрного цвета. Бедный рюкзак от потери, грустно хлопнув липучкой пустого кармана, рухнул в темноту сна прямо под столом. А Григорий, загадочно улыбаясь,осторожно протянул коробку  мне в руки:(подарок) По военной привычке  на автомате (сапёр ошибается  раз) приложился ухом к коробке, прислушался: тихо, ничего не тикает. Улыбнулся  прошлым, въевшимся в жизнь старым привычкам. Вежливо приподнял крышку  и отдернул коробку от себя в испуге:  неожиданно от туда на меня выпорхнули  и заполыхали радугой крыльев бабочки. Они прозрачным клубком поднялись вверх,потом облепили плечи и поцеловав усы, взвились выше под потолочный сумрак. В шоке от такого  подарка, зима, бабочки, красота в отражении огня свечей переливалась рядом с лицом и вверху  избы, пожал руку другу.  Казалось бы, в этой жизни  есть всё и удивить  меня, только деньги тратить. А  тут!  Покорён!  Самая  большая  бабочка отделилась от всех.  Мы с Гришей затаили дыхание. Она,  устроив  маленький танец веера громадными крыльями, выбирала  нас. И тут присела  на мой прокуренный  указательный  палец, окрашенный  желтым цветом никотина.   Прикоснулся к её крыльям  и  осторожно подкинул: она порхнула вверх к  таким же  симпатичным  девчонкам. Душа  заныла, замаялась, заныла, засвербело в глазах,  глядя на расцветку  бархата  бабочек. Закрыл глаза и тут же  увидел почти такой же красоты бабочку,  вот только  почти тридцать один года назад.  Мои друзья  пригласили  меня  к  своим родственникам  в деревню.  
-  Володя, зачем тебе ехать трястись в  прокуренном душном вагоне трое суток в жаркий солнечный Сочи?! Поехали к нашим, в деревню?! Бабушкам, поможем! А там!
Юра от удовольствия даже глубоко вздохнул, закинув руки за голову крест- накрест продолжал.
 - Река с громадным количеством омутов и в них чёрные бревна с прохладной шкурой сомов! Поля с бесконечным добрым вольным ветром!  А леса! А грибы с  глазами в кулак! 
Это всё  говорили  мне мои друзья-лейтенанты  после выпускного в нашей  родной  альма-матер. Надо было куда- то ехать в отпуск. Да уж! Мне ехать было некуда! видеть мачеху с её  ледяным  взглядом  в переносицу, будто сразу же с порога  вопросом: « Володенька,  дня на два приехал погостить?! А  папа – то не скоро ещё будет, вот незадача, только через три дня!». 
Мы  отдыхали в деревне. С утра  косили  траву,  рубили дрова, ходили в лес. Такого количества грибов  я видел впервые и самое странное все были упругие и чистенькие,  будто с лубочных картинок. А сомов было на самом деле  много. С десяти метровых глубин лесных омутов они шли за леской нехотя наружу: вытаскивал их и точно, как  чёрные  брёвна. А июльские сады! ГОСПОДИ!  По моей просьбе бабушка Юры нехотя разрешила спать на свежем сене сеновала ( А чем тебя мои перины-то Вовк,не устраивают?! Ведь  перо к  пёрышку!). Иногда ночью меня будили соловьи с личными вопросами к подружкам кареоким. Тихонько, чтобы не  спугнуть  птиц, выбирался по скрипучей  лестнице на землю. Присаживался на скамейку и оперевшись спиной о штакетник сада замирал от волшебства музыки  птах, наблюдал за россыпями страз звезд на чернильном небе. А по утрам сорванец грибной дождь тарабанил  своей беготней  по крыше, будил. Просыпался, открывал глаза и мигом вниз. Босиком,как в детстве по мокрой траве,бежал приговаривая: " Дождик лей,лей! На меня и на людей,а на Бабу-Ягу всё по целому ведру".
  В тот злополучный день к бабушке Варваре прибежала вся красная от беготни,  дородная килограмм на сто тридцать почтальон - Вика с телеграммой. Отдышалась и с порога на всю деревню: " Их вызывают в армию.Ой, бабоньки?! Война, что ль?!"Завыла иерихоской трубой на крылечке по- бабски, в голос! Нас срочно вызывали из отпуска в часть. Вызов  был, скажем честно, неожиданным. 
 Провожали нас к поезду на далекий полу станочек, наверное, всей деревней  от малого до старого. Мужики по переменке несли наши ужасно тяжелые рюкзаки (мечта оккупанта): они были набиты салом, луком, банками с вареньем. Это всё  благодарность бабушек. Может из – за того, что втроём помогли  бабушкам всей деревни: накосили травы и убрали её в стога.  Они стояли, как пасхальное яичко среди полян в березовых рощицах.Нарубили дров, складывали их аккуратно в длинные поленницы вдоль заборов дворов. Насушили грибов немерено, засолили и закоптили рыбы на пару годков вперед. Для меня все это было в новинку, даже проводы. Стакан самогона на посошок. Пьяные, но чисто  выбритые лица мужиков в свежих рубашках, застегнутые на все пуговицы. Помятые кепки в такую жару на голове. Чёрные штаны, заправленные в сапоги по деревенской моде. Топотуха под гармошку с задорными частушками. Облака пыли проселочной дороги от каблуков танцующих.Бабушки в новых черных  безрукавных куцефейках поверх белоснежных  кофт с длинными  широкими рукавами. В черных торжественных юбках до земли и в белых платочках на голове. Молодежь  рядом с  завистью во  взгляде на лейтенантские погоны. Боковым зрением заметил, как  бабушки тайно осеняли  крестным знаменем наши спины. Музыка  утихла: проходили мимо погоста  мирно спящего среди длинноствольных вековых коричневых сосен. Остановились. Все поклонились в  пояс городку мертвых. Неожиданно  все замерли.  Из оградок с могилок к нам подлетели бабочки.  Услышал  испуганный шепот одной бабушки.
-Касатики, это Вас пришли проводить души умерших наших предков. 
Капустницы, огневки  кружились именно над нами, над нашими головами и тут несколько  из них вежливо сели на погоны моих друзей. Все замерли, вот только смешливый  вопрос  Юры повис в звонкой тишине. 
- Вот нам Лёшка  очередные  звездочки на  погоны!?
Только голосок  той же  старенькой бабушки тихо прошептал. А у меня  шепотная речь десять  метров. 
-Это  миленькие мальчики  мои, Вам другие звездочки.
Она глубоко  вздохнула и сквозь  слёзы произнесла опять же шепотом,
- На Ваши здешние будущие постели.
 Толпа тронулась в путь дальше. Всё было также, до встречи с крылатой красотой, вот только у гармони  не было  того же задора и черные  от ваксы  хромовые сапоги по случаю проводов  не били так  рьяно придорожную пыль. 
Первым  из Кабула я привез  грузом  двести на погост  под вековые сосны  Юрку. Потом в «чёрном тюльпане» привез из Кандагара Лёшку. Им тут будет уютно спать. Земля не тяжелая: песок сухой, как  пух. Когда хоронили  Алексея, бабочки кружили и надо мной. Одна из красавиц, оторвавшихся  от всех, села на мой погон  уже не  с двумя, а с четырьмя  звездочками капитана. 
 Ровно через год чуть ли не день в день, я поймал этим же плечом тяжелое пулевое ранение: повезло! На  несколько сантиметров ниже бы и перебило артерию.  В запале  успел ответить на выстрел выстрелом,(оказывается, даже попал в  «духа»), как левая  рука обвисла беспомощной плетью и от резкой боли, жаркий чужой ветер уронил меня в темноту.
Сидел на избе, а цветные брызги лета вновь взлетели под чёрный от копоти и ночи потолок, даря ей надежду дожить до лета. А за окном Вьюга потихоньку засыпала: атаки захлебывались в них были только уже преданные ей полки: резерв. Стало,  почему – то грустно. Из памяти выплыли стихи Анны Ахматовой. 
  Я  пью за разоренный дом, за злую жизнь свою, за одиночество вдвоём, и за тебя я пью. За ложь предавших губ твоих, за мертвой холод глаз, за то, что мир жесток и груб! Я  пью за то, что БОГ не спас!

© Copyright: Владимир Исаков, 2016
Свидетельство о публикации №216040702389