Аслан

1.
Южный, приморский... Древний портовый город! После квартирки в северном полушарии – целый этаж старинного дома... Практически особняк!
И такая беспросветная тоска.
Нужно радоваться, а нечем. До нутра вымерзла надежда. Она клубень, а не вирус, она не может вечно ждать чуда в ледяной тьме.
«Это синдром такой. Я читала. У него даже есть название… – не вспомню сейчас. Когда жизнь вдруг наладилась, бывает жёсткий отходняк. Пройдёт, в крайнем случае, таблеток попью».
Год назад в разговорах о переезде мелькала лишь одна тень, сухо называемая «уровнем преступности». Не то чтобы он был высок, обсуждения на форумах шли большей частью вокруг деликатесов и чистоты пляжного песка, но всё-таки... Люди в форме чаще имели автомат на плече, а не одну только кобуру на поясе. Впрочем, и они были южными, курортными, вальяжно-большими. По крайней мере на бульварах, днём.
«Всё хорошо. Ведь всё хорошо!.. Правда?»
 
2.
Чуть-чуть отпустило, когда в городе зацвели тополя. Пухом снежило и мело, пух скатывался клубками, залетал в окна, в нос, в мороженое.
«Так проявляется ностальгия? Стокгольмский синдром зимы. Видеть снег – привычное дело, если даже я этого не хочу, мой ум хочет...»
– Дорогой, скажи, а ты ни чуточки не скучаешь...
Не слышит, занят. Шлифмашинка вопит, заходится.
Внутреннюю часть этажа занимали помещения без окон, там нужно делать вентиляцию, кондиционер, ведь скоро жара... Мужчине всегда найдётся дело, а женщине ещё когда диван и обои выбирать.
«О чём, о ком грусть? Кого ты там оставила, подружек? Со школы нет. Работу? Студия дышала на ладан. Семью? Они в восторге от вашей идеи! Родня мужа только за принять их на всё лето. Да вот же и первый заезд: племянник с электрикой возится, вместо того, чтобы на пляж пойти. Хороший пацан. На кухню шныряет, тырит у свекрови рыбёшку прямо со сковороды».
Тополя отцвели. Жара шла как прилив, широким фронтом, неотвратимо. Ещё неделя-две и она будет здесь всевластная госпожа.
Тоска физически сжала горло, до боли. Горячий лоб, холодные пальцы. Сколько можно метаться пустыми комнатами. В дальние заглянешь – натурально склеп. Одноламповая тьма и муж склонился над выпотрошенным чудовищем старого кондиционера.
«Довольный как удав, сэкономить пытается. Всё правильно. Он хороший муж, и он молодой на самом деле. Для мужчины это разве возраст».
Про грядущие для обоих тридцать пять он говорил, как девушка про выпускной бал: «Праздник закатим! Жизнь только начинается!» Чего-то не начинается. Как будто даже готова закончится совсем.
– Милый, а тебе не хотелось бы...
В наушниках он, не слышит.
 
3.
Если так бегать по комнатам, придёт свекровь. Начнёт, спрашивать всё ли в порядке. У женщин интуиция о-го-го, не мужской чета. Потащит в кафе, на набережную прогуляться. Она хорошая женщина. В таком состоянии то, что надо – на людях рыдать.
«С чего я взяла? Ни разу не рыдала на людях. Остановись, посмотри в окно: как солнечно, как красиво. Вечер поздний. На севере в эти часы уже непроглядный мрак, а тут чисто полдень...»
Широкое окно. Бульвар, залитый медовым светом. Клумба посредине, брусчатка возле лавок. Центр, старый город. В первые дни было жаль, что дом не возле моря. Затем перелюбовалась на него: прибой, шум. Слишком долго сидела на камне. От набегающих волн случилось что-то вроде морской болезни.
«Без свекрови, одна схожу. Перед сном подышу воздухом и назад».
Тихо прокралась в кладовку к не распакованным вещам. Без света угадала, где сумочка, взяла её и выскользнула через балконную лестницу.
Выбежала и остановилась. Бывает же такое...
«Где солнце?»
Стало ещё красивее – тёмной, потусторонней красотой. Очень похоже на сны, после которых утром на языке вертелись слова «колодец дьявола». То есть колодец полный не воды, а ключевой горькой жажды. Всё отразившееся имеет один вкус, какое бы эхо ни прокатилось – пугает. Неестественно красивые переулки и дворы. Над головой тоже что под ногами, как пустота чёрные: асфальт, лужи, небо. Полифем, Аргус. Молчат и смотрят. Неотрывно, навылет. Сны бегства и потери, безнадёжных поисков, сны-преследования. Что потерялось? От кого спасаться? Их содержанием часто было лишь само пространство абсурдной клаустрофобии: огромное, но, без сомнения, замкнутое. Пределов не достичь, как ни беги. Реальный мир весь день потом казался выцветшим и плоским.
Но это явь, на самом деле воздух как линза. Цвета, загущённые тенями, отчаянно сочны: иссиня-зелёные кроны, в прорехах иссиня-чёрная туча с моря. Безмолвие, только свои шаги. Каждый булыжник отчётлив, каждая трещина.
«А точно ли будет дождь? Может, ещё и обойдётся без дождя. К тому же, я быстро, не далеко».
Улица завернула влево. По одноколейке навстречу проехал трамвай.
«Ой, да я же в халате! Не, к набережной не пойду, там всё цивильно. Паромы, фонари, туристы... Пройдусь старым городом».
Здесь можно так гулять, тут халат – вид платья, тем более дорогой, шёлковый. А под ним вишнёвый свитер надет с блёсткой, с широким воротом, нарядно вообще. Но привычка страшное дело: неловко как -то... Свитер кусачий, простую тёплую одежду раздали, не взяли на юг. Приехали и оказалось, что дом стоит без отопления. Лето, рабочие не торопятся.
«Это нервное. Люди купаться ходят, а я мёрзну. Изнутри холодно. По-домашнему выбежала, есть голова вообще?»
 
4.
Мистическое преддверье ночи сразу за углом померкло до простой тьмы. Она распахнута между фонарей, как дверь после грабительского налёта. Кричит: беги, не связывайся, отдай им что хотят, жизнь дороже.
Они и оказались тут после налёта. Злые после неудачного? Возбуждённые крупной наживой? Гастролёры или совсем отмороженные? С десяток парней, если не больше. Не подростков, а высоких молодых мужчин. Впереди брюнет с развязной походкой. Перебежал рельсы, вернулся... И напал, разом сбив с ног. Если б их действия были скоординированы, шансов оставалось бы ноль. Не так случилось – упоротые. Парень хотел прямо на рельсах. Он пытался не бить, но был резок и силён.
«Дурацкая память, зачем ты мне сейчас это подсунула, нет бы часом раньше!»
Вокзальная ориентировка. Вечный допотопный ксерокс: разыскиваются. Один пожилой, бритый, чётко запомнился, он в двух ракурсах. Фото молодых бандитов в фас. Крепыш, атлет, сутулый... Имя запомнилось только одно – Аслан.
Пока рвал трусы, пока боролись за распахнутые полы халата, он был весь в крови: порванная зубами шея, губа. Их отвлёк шум вертолёта. Ногти, запущенные в глаза, позволили вырваться.
– Больно, гадёныш?
Вертолёт разметал бандитов, как сухую траву на взлетном поле.
«Бежать во дворы!»
Спасение буквально в двух шагах: свернуть, ещё свернуть и дома. Но сил примерно шиш, а кто бегает быстрее, можно не гадать.
«Забежать в дом и отдышаться на лестнице. Хоть на этой. Но на первом же этаже! Позвонить в квартиру? Вызовите полицию! Третий, четвёртый этаж. Или всё-таки позвонить?»
Дзинь!
Пятый этаж. Тёмный двор из окошка. Стягивающиеся во двор тени. Ну, и что дальше? Верхняя площадка. Гейм овер.
Звук открывающейся двери.
 
5.
Шаги с четвёртого этажа, где звонок.
Пожилого мужчину, вышедшего на шум, окликнул молодой:
– Я ещё нужен, Аслан?
Жест рукой: побудь там.
«И ведь сама, никто не гнал именно в эту дверь...»
Пожилой был точно с объявления о розыске.
Нестрашный. Субтильный по здешним меркам. На голову ниже парней, седой, бритый. Не тапки, но туфли. Простая, очень добротная одежда: брюки со стрелками, джемпер серый...
«Серый, мягкий... тёплый...»
Трясёт от холода, от страха.
Если это и была отработанная схема, Аслан вполне убедительно притворялся. На площадку верхнего этажа он заглянул, как привлечённый шумом хозяин. Улыбнулся, как пёс, получивший лакомство сверх ожидаемого. Ни агрессии в лице, ни напряжения в позе.
Снизу шаги. Те самые – много шагов.
 
6.
Парни рассредоточились по лестничной площадке. Смотреть на них не было никакой возможности, как на прокажённых. Перед лицом плечо Аслана – серое пятно, белый шум. Внутри обморок.
– Аслан?
– Тсс... – негромко сказал Аслан и поддержал за локоть.
Ладонь теплей батареи. Шикнул и взял за руку.
«Обнять его ноги? Плакать, обнять? Возвращение блудного сына. Ведь не убьёт, или? Ни в коем случае нельзя, и рыдать нельзя. Мужик у мужика в ногах бы валялся, подмётки целовал. Мужчины часто щадят мужчин, женщин никогда, не отпускай руку. Как жаль, что человек не только тело, не только тепло».
Со своими бандитами Аслан говорил на местном, горловом наречии ещё тише, практически шёпотом. По интонации не понять: обвинения, приказы? С их стороны не прозвучало вообще ни слова, быстрые удаляющиеся шаги. Остались двое. Эти серьёзные, не упоротые.
– Пойдём-те, – Аслан произнёс так, через едва уловимую паузу.
Двое сопровождали, отставая на ступеньку. На площадке четвёртого этажа обогнали, перекрыв спуск по лестнице. Понятно.
Распахнутая дверь в квартиру:
– Прошу?
Щурится, глазами подсказывает, иди.
Нет ответа.
Ещё раз ласково:
– Чересчур шумно на улице. Надо мал-мала переждать.
Порог. Чёткое ощущение порога. Один шаг и всё кончено. Нет. Нет и нет.
Аслан приблизился лицом к лицу:
– Радость моя, такие дела не делаются там, где живёшь. Заходи спокойно, познакомимся, выпьем вина...
– Я не пойду в полицию. Я клянусь.
Насмешила:
– Нет, отчего же, радость моя? Сходи, почему бы и не сходить... Прошу тебя, – попятился внутрь квартиры.
Выбора нет.
 
7.
Двойные двери. Провёл за руку. Дал кубик льда для разбитой губы. В прихожей зеркало до потолка сплошь в ржавых пятнах. Какие здесь губы, лица не разглядеть.
Оправил ворот, смахивая с груди капли от льда:
– Триста лет ему, радость моя. Новое всё никак не соберусь вставить, рама стоит того...
Обстановка скромная, антикварная. Чего и ждать, на юге каждый первый – князь. В этом доме обошлось без вычурности, ни позолоты, ни кинжалов в инкрустированных ножнах.
– Любишь живопись? Пойдём, развлеку тебя, радость моя, пока остынет вино, фрукты согреются…
В обеденном зале был цепляющий момент шика: ваза переливалась заиндевелыми фруктами через край. Перед ней меркли натюрморты на стенах. Виноград от зелёного до чёрного, персики, абрикосы. Гранат наверху, как заброшенный на фонтан мячик. Крутится на струе, не может упасть. Деревянные кресла формой повторяли вазу: как будто из чаши изъята одна треть, четыре ножки сходятся в одну и расходятся на львиные лапы. Сядь и сама превратишься в надломленный гранат.
Фантасмагория какая-то, ночная экскурсия в музейном особняке, где хозяин дома водит её кругом пяти комнат. Не отпускал, так и водил за руку, этим успокаивая, этим внушая морочащий страх. Говорил негромко, жестикулировал не широко. Походка, осанка, речь – всё мягкое. Даже нарочитая улыбка.
Были двери те, что распахивал, были и те, что оставались закрытыми. На межкомнатные они мало похожи.
«Да это же не квартира, а весь дом его! Чердак, подвал, что там ещё, район, город?.. И бандюки его никуда не ушли! Они на соседнем этаже или прямо за этой дверью».
Картины, картины на стенах, чеканка, барельеф замка, хлысты, ошейник...
– Игрушки, радость моя. Просто игрушки, пусть их висят, правда?.. Молодость прошла, старикам больше тепла хочется. Я старик, девочка моя?
По повадке если… И да, и нет.
 
8.
 Низкорослый, он вовсе не лез обниматься, раздевать или слюнявить шею, зато мимоходом всё время касался губ, волос и тех мест, которых нельзя. Прямо трогал: грудь, соски, бёдра и между них тоже прикасался. На миг, не дольше. Быстрей пощёчины, которой не случалось.
«Псих? Нет. Обдолбанный? Нет. Серийный маньяк? Как будто я знаю, как выглядят серийные маньяки!»
Негромко успокоительно втирая разное ни о чём, Аслан поступал именно как псих, как дементный старик в трамвае... Только он бандит средних лет вообще-то. Седой и что?
Ширмы в спальне.
– Морёный дуб, – обводит пальцем завиток и грудь над сердцем, – резьба, корейский батик, старьё. Жучки доедят и напрочь развалится.
Обнял ниже пояса, пропуская в двери.
«Я потеряла последнюю гордость. Убьёт или нет? Да или нет? Ну же, не дрейфь, одна оплеуха, и – труп верной жены. Отпустит руку, тогда. Хоть бы не отпускал. У него в квартире холодней чем у нас, как же я устала от холода. Как же хочется тепла. Какой ценой? Любой. Убьёт потом. И так, и так убьёт».
– Красивая...
Притронулся внизу спереди, улыбнулся и поцеловал пальцы, сложенные в щепотку.
Ни намёка на дальнейший поворот в койку.
Комната с балконом. Коридор мимо шикарной кухни с дровяной плитой. Запахов дыма и пищи над ней не витает.
– Так живу, радость моя, одиноко живу.
 
Вернулись в обеденный зал. Яркая люстра над столом, будто везде ночь, а тут день.
Подвинул кресло:
– Прошу, – обеими руками прикрыл груди, сразу отнял.
– Хватит. Ну, зачем? Вокруг тысяча проституток. Молодые...
– Люблю, – кивнул Аслан, – ценю их.
– Я в новостях читала...
«Осеклась, ненормальная? Порезанные минетчицы – самая тема для разговора здесь и сейчас...»
– Кошмар, – откликнулся Аслан. – С гандоном на днях разберёмся. Ой, что ляпнул! Радость моя, сердечно прошу простить! Забываюсь, столько лет один живу, извини на грубом слове, девочка моя.
 
9.
– Проститутки, они уходят, радость моя. А ты наоборот, когда уйдёшь, то не забывай меня и возвращайся обратно. Вот моё предложение, как есть: деньги нужны – приходи, обидел кто – приходи, захочешь обнять – приходи. Они всегда уходят, а ты всегда приходи! Годится? Нормальное предложение? Обычное, правду говоря. Видишь, радость моя, сам с собой разговариваю, сам себе отвечаю! Что за дела, правда? Ты на других ни на кого не обращай внимания, ты в любой момент приходи. Согласна?
Ноги.
Они совсем занемели. Стопы будто исчезли, их нет. Шевельни, не почувствуешь.
– Похолодало, – сказал Аслан, открывая вино, – задёрнуть бы шторы…
Бутылка дымилась у горлышка.
– Думаешь, что за старьёвщик какой-то, дом под завязку рухлядью набит? Нет, радость моя. Художественные штучки, то-сё, друзья по случаю дарят, знают мои вкусы. Люблю я всё красивое. С детства очень люблю. Но живую красоту сильней, её я почитаю. Не то, что люди. На что набрасываются? На дешёвку. Не на то люди смотрят. Я вижу, на что они смотрят, и мне плюнуть хочется. И всегда-то им мало! Мне лишку дано. За что, не знаю! Пора бы остановится, а хочется ещё и ещё...
Вино не остыло и фрукты не согрелись, их словно накрыли белой салфеткой... Отражаясь в оконной створке, ваза с фруктами кажется мраморной, не настоящей.
Град хлестнул по крыше.
Летучая мышь рванула из приоткрытого окна в недра квартиры, задела люстру, свет полыхнул, тени забегали по комнате, мнимая салфетка на вазе пропала. Всё не так. Гора фруктов искрилась льдом, абрикосы утонули под глазурью наледи. Зелёные виноградины стали стеклом, чёрные прибрежной галькой. Надвое раскололся гранат. Крупные ледяные зёрна играли кристаллами в друзе.
Аслан шутя переставил этот айсберг вазы на обеденный стол между испаряющихся, почти кипящих бокалов. Лёд начал таять, как наст под солнцем, двинулся вниз, как ледоход на горной реке. Медовые абрикосы скатывались, оттаяли виноградные гроздья, нагие, прозрачные насквозь. Гранат распался и зёрна медленно скатывались через край вазы на угол стола, на пол. А что на полу? Там лёд застыл, поднявшись до щиколоток. Ледовые кандалы.
– Красиво, радость моя? Но кое-чего не хватает...
Шёлковый пояс халата слегка потяни, он и развяжется. Аслан спустил его с плеч и аккуратно поднял заиндевелый свитер. Грудь обнажилась чуть выше сосков. Розовая пара единственных незамёрзших ягод.
Погладил тёплыми ладонями:
– Небесно...
Да неужели? Бескровные руки лежали на столе, как умирающие птицы на побережье. Озноб скатывался по ним и застывал. Воздух тёк в лёгкие сырой водой. Яркий свет обжигал глаза.
– За наше знакомство...
Дыхание сбивалось. Всё слишком чётко, слишком близко, ярко и страшно, от прикосновений до звука голоса. Так недостающая лестничная ступенька дёргает сердце электрической болью. Здесь все ступеньки отсутствовали.
Гладил, присев на корточки:
– Люблю непреодолимо. С детства очень люблю. Не будем притворяться, ладно? Не так уж я и стар, чтобы ты заскучала со мной. А про согласие... Ты думаешь, что я и так могу? Вот в чём дело: я не так хочу. Но сильно, пойми меня, сильно хочу...
Вспомнилось.
 
10.
Всплыло, когда уже ответила матом? Или наоборот, как подсказка всплыло? Про лес, про мужичонку деревенского, который всем, кому ни попадя рассказывал своё бухое приключение.
Заплутал, зашёл в бурелом, ни туда, ни сюда. И так-то до чёртиков устал, а ещё и ветка зацепилась за штанину. Ломанулся обратно – держит, не пускает. Дёрнулся вперёд, сучок встал, как нож к горлу. Черти, не иначе! Леший поймал! А он-то разозлился, до жути перепугался, как начал крыть матом и... Увидел тропинку! Солнце мелькнуло, где ему положено. По тропинке, по солнцу, к ночи так вышел на просеку. «Нечистая сила мата боится!» – всякий раз ладонью рубил воздух мужичок, добавляя крепкое словцо!
– Радость моя, пригуби, – Аслан целует соски, тянущая как боль, внезапная жажда захлёстывает с головой, – хочу, чтобы тебе вино было сладко, как ты для меня.
За наше знакомство, говоришь? До чего тяжёлый, неудобный бокал на тонкой ножке... За знакомство? Вино выплеснулась на лицо, на грудь, на него. Вино и осколки. За наше? Матом. Без выражения, не подбирая слов, не целясь.
Всё пошло трещинами. Комната скруглилась мятой полусферой и начала распадаться на куски. Что было в ней, уже не было, а тускнея, отражалось – перевёрнутым, битым зигзагами, растянутым по краям... Всё, кроме хозяина. Нет сил заглянуть ему в глаза и удержаться невозможно.
«Сейчас я увижу бешенство. Увижу, как дьявол срывает маску и кожу, как лязгают клыки, в пасти ревёт адский огонь...»
Нет. Породистое лицо Аслана на йоту не изменилось: нарочитая улыбка, притворная досада и убийственно честное желание.
Окружающее рушилось окончательно, ледяной туман выдирал клочья из лёгких, Аслан улыбался. Рагнарёк вихрем кружило вокруг его лица, как клочья дыма вокруг жерла страшного инфракрасного покоя: всё хорошо, не беспокойся. Всё так и задумано. Радость моя.
 
11.
Голоса из соседней комнаты:
– ...бандитское нападение.
– Неужели в тот самый день?
– ...ужас, что за время, как мы живём, выйти на улицу нельзя!
– ...ну, что врачи сказали... Внутренних повреждений нет, сотрясение и растяжение связки...
– Пневмония, анемия...
– ...чудом, просто чудом: с лестницы – и отделаться лодыжкой!
– ...давно уже дома.
Дома. Нормальные палаты жуть дорогие, бесплатные – просто жуть, а долечиваться можно и здесь. Кто же любит больницы, дома-то лучше.
Проснулась. Свет из окна. Несколько мгновений покоя до того, как вернётся имя. Вот и оно: Аслан.
«Соберись, программа на день: витаминный комплекс – успокоительное обязательно – курс антибиотика – понемножку начинать разрабатывать ногу – просить прощенья, отдаться – не вспоминать – уехать на север – носить нож в сумочке, нет, газовый баллончик – покончить с собой...» Это были не отдельные мысли, а интонации той единственной мысли – АСЛАН, и завершающая интонация самая верная, так представлялось. Тень имени скользила по часам и минутам, по коже, по саду и улице. Она стояла за каждым углом, за каждым телефонным звонком. Она возвращалась где угодно: в супермаркете и у моря, прямо в груди. В новостях.
 
Не секрет, что на своей земле мафия порой имеет больший авторитет, чем правоохранительные структуры.
В местечковой газете, раздел уголовная хроника, новость сопровождалась обезличенными двусмысленным оборотами. В них же явственно читалось одобрение. Маньяка, резавшего проституток, нашли. А ведь совсем было пропал... Одна из выживших девушек дала подробное описание. Поиски продолжались и завершились успехом, не имевшим отношения ни к её словам, ни к полиции. Его случайно нашли. В холодильнике морга. Обнаружили сразу выпотрошенным, правда, не зашитым. Чьих рук дело, невзначай предполагалось...
Бумажная газету трепал ветер, открывая и закрывая страницу, пока не случился первый нервный срыв. Он никого не удивил. Родные даже поругались, обвиняя друг друга: «Такие новости ей сейчас противопоказаны!..»
 
Второй срыв был трудней объясним. Случился он в ванне. Тут всё автономное, кипяток сам по трубам не бежит. Ну, забыла бойлер включить, обычное дело, из душа ливанула холодная вода... Неприятно, сочувствуем, но из-за чего так страшно кричать?
 
Третий – совсем уже дикий. Отбросила, как ядовитую змею, стакан компота со льдом и разрыдалась.
 
Четвёртого не было долго, боялась в дурку попасть. Есть из-за чего, это уже галлюцинации.
Гости видео смотрят, проектор на стене: кто куда ездил, у кого ребёнок родился. Обсуждают, ахают… Обернулась, а за спиной всё начинает замерзать... Абсолютно всё, оказавшееся на периферии зрения. Стол покрывается льдом, салаты недоеденные, вилки на тарелках... Букет роз не сброшен котом, рассыпался под тяжестью льда. Гвоздика из соседнего букета наклонила голову, смотрит и плачет. Капли срываются оглушительно звонко. Каждая рассыпается дальше на тонкий звон, пронзает виски. Невыносимо. Уши затыкать бесполезно. Не удаётся перекричать.
Предстоял серьёзный разговор.
– Сама посуди, это не нормально. Тебе нужен врач, невропатолог. Таблетки какие-нибудь...
– Не дурка?
– Конечно нет! Тебе нужна помощь.
У шизофреников нет критичности к своему бреду. Но есть галлюцинации... Критичность была. Но и галлюцинации тоже были, начались попытки их объяснить.
«А вдруг всё правда начинает замерзать, просто другие этого не видят? Покинутый север идёт за мной. Север зол, он не простил меня за ту ночь, когда я тогда не замёрзла насмерть в заглохшем автобусе. Анька замёрзла, и Стасик, и водила, не дойдя до Солнечного, какая ирония! Север долго ждал и теперь хочет взять своё. Он, а не Аслан. Аслан. Опять!.. Зачем вспомнила!»
– Да, мне нужна помощь.
Что ж, дошли до поликлиники. На двери латунная табличка с именем врача: «А. С. Ланцетова».
Начальные пять букв горят на солнце. Или кажется, что горят. Случился четвёртый припадок.
 
12.
С тех пор приходилось очень внимательно следить за собой, дальше конкретно дурка. Как же следить? Надеть шоры, смотреть в пол и в небо, перечитывать лишь детские книжки, пересматривать старые мультики, доучивать английский. Сидеть дома, не ходить никуда! А если позовут с благими намерениями?
Приверженная народной мудрости свекровь давно намекала: «А не зайти ли тебе в храм? Поедем, большой праздник. Рейсовый автобус часто бегает, до ужина обернёмся. Записку напиши, свечку поставь. Как рукой снимет! Дочка, я ж вижу, ты до сих пор сама не своя».
 
Душный автобус, переполненный храм, праздник. До начала службы ещё далеко. Акафисты. Тонкая восковая свечка плавится в руках. Свекровь тихонько в спину толкает: «...чудотворная она, к той иконе иди». Подсвечник с лампадкой, плечо мужчины заслоняет её. Тяжёлый оклад, Лика не видно, на его месте отражается лицо мужчины. Он оборачивается и тихо с ударением говорит:
– Здравствуй, радость моя.
Выбежала на улицу. Но куда же, без свекрови не будешь возвращаться. Догнали…
– Воздуху мало, да? Радость моя, простишь ли ты когда-нибудь мою глупость? Не хотел тебя мучить! Как слепой был! Чем хочешь искуплю свою вину, только скажи...
Всегда с сопровождением: двое рядом, несколько парней поодаль.
«Сейчас он предложит мне тоже самое».
– Но если ты всё же надумаешь, если не сердишься, девочка моя, всегда, в любой день...
– Прошу вас.
– Спрос не грех!
 
Обратно ехали молча.
«Наверно, теперь свекровь решит, что я бесноватая, раз меня демоны выгнали из храма. Ладно, пусть думает, что хочет, а ты мысли логически. Признайся себе, да перестань дрожать! Признайся: случайная встреча, это не сталкинг. Я же сама сюда приехала. Видеть в совпадениях закономерность – классический симптом. А лёд? А затягивающаяся вокруг меня полынья? В чистом виде бред. Фобия. Как с ними борются? Плохо с ними борются, неприятно: клин клином вышибают».
 
Дома готовились отмечать новоселье. Соседи придут завтра, дальние родственники приедут уже теперь, к ночи. Где им спать, на полу в пустых комнатах?
«Не моя забота. Моя забота прийти в ум. Изображать нормальную у меня не получается, нужно ей стать».
Распахнула окна. Ночи теплы, но ветер силён, пусть заходит в комнату. Взяла графин с ледяной водой, подкрашенной вином. Попрощалась как можно естественней... Доброй ночи... Хорошо себя чувствую... Дорогой, пока мне здесь одной спать удобнее... Розетка рядом с кроватью, я ещё хочу почитать перед сном... До завтра... Погасила свет.
«Теперь не кутаться. Прочь одежду. Никто не смотрит в окно? Да хоть бы и смотрел! Взгляни на своё тело, оно чистое, на нём нет никаких следов. Боишься льда? Пей. Чего страшного? Разве ты чертила пентаграмму на полу, зажигала свечи, лила кровь? Разве так вызывают дьявола? Или он соблазнится разбавленным вином!»
Ветер на голой коже отозвался спонтанной жаждой. Графин опустел. Ничего страшного не случилось.
Потянуло в сон, который оказался динамичным как блокбастер и реалистичным как прошедший день. Легла назло себе, не укрываясь.
«Дверь надо бы... Я не закрыла дверь на ключ».
Сон поглотил эту мысль и растворил крупицей соли, равномерно по всей беспросветной глубине.
 
13.
Мегареалистичный сон. Побег. Удушье сквозь него шло пунктиром, на каждом повороте возвращалось. Двери и удушье.
Прошедший день. Ворота храма, но дорожка от них идёт не к рейсовому автобусу, а на вокзал. Ведёт, летит под ноги. Дыханье сбивается.
Вокзальная дверь распахнута, украшена вставками рифлёного льдистого стекла. Это дверь на север. Это бегство обратно в зиму без билета и паспорта.
Толстая проводница выслушала и спрятала в своём купе, в ящике под нижней полкой.
Теснота ящика. Затхлый воздух. Под тяжёлой попой проводницы скрипнула полка. Гогот её товарки, звяканье подстаканников, пустой разговор. Стук, ругань с какими-то людьми, понятно с какими людьми. Мат, их угрозы. Наконец – стук колёс. Неужели ушли? Выбралась.
За окном начинаются пегие равнины. Мало-помалу на них появляются белые штрихи, пятна, а вот и до горизонта пейзаж становится бел. Земля редко мелькает в проплешинах снега. Поезд всё ближе к заброшенной деревне. Родина. Проводница дала фуфайку, денег не взяла.
На полустанке рассыпалась лесенка. Прыжок в снег.
Равнина обняла холодным ветром. Воля! Крылья за спиной! Эйфория такая, что не вдохнуть. Хвост поезда, вильнув, исчезает в подлеске. Эй, куда же вы? Я вас не боюсь! Север! Холод! Здесь я дома!
Дом растащен едва не до фундамента. Печь тоже. Еды нет. В щели дует. Ночь, сумасшедший холод, темень и глухота без конца и края. Густой снегопад. Аслан.
Он зашёл, но не в дверной проём. Аслан появился сквозь хлопья и мрак откуда-то сверху. «Возвращайся, радость моя. Не сержусь, не обижу...» – протягивает открытую руку. Если её взять, очнёшься там, откуда бежала, в кругу его комнат, выморочном кругу. Но ведь должен же быть выход? У ловушки его как раз-таки быть не должно. «Он есть, радость моя. Догадалась? Я и есть выход. Смотри, как всё прекрасно сложилось: здесь нет тепла, кроме меня. Хочешь жить, обними. Не бегай, не ругайся грубо, женщинам это не к лицу. А покорность – даже очень. Скажи мне: «Я твоя, Аслан. Я принадлежу тебе, согрей меня». Тепло к теплу, тело к телу, радость моя».
Шепчет, а рука душит, ладонь зажимает рот. Не вдохнуть, не вдохнуть!
– Аслан?..
– Тсс...
                                                            
 
 

© Copyright: Женя Стрелец, 2019

Регистрационный номер №0446426

от 30 апреля 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0446426 выдан для произведения: 1.
Южный, приморский... Древний портовый город! После квартирки в северном полушарии – целый этаж старинного дома... Практически особняк!
И такая беспросветная тоска.
Нужно радоваться, а нечем. До нутра вымерзла надежда. Она клубень, а не вирус, она не может вечно ждать чуда в ледяной тьме.
«Это синдром такой. Я читала. У него даже есть название… – не вспомню сейчас. Когда жизнь вдруг наладилась, бывает жёсткий отходняк. Пройдёт, в крайнем случае, таблеток попью».
Год назад в разговорах о переезде мелькала лишь одна тень, сухо называемая «уровнем преступности». Не то чтобы он был высок, обсуждения на форумах шли большей частью вокруг деликатесов и чистоты пляжного песка, но всё-таки... Люди в форме чаще имели автомат на плече, а не одну только кобуру на поясе. Впрочем, и они были южными, курортными, вальяжно-большими. По крайней мере на бульварах, днём.
«Всё хорошо. Ведь всё хорошо!.. Правда?»
 
2.
Чуть-чуть отпустило, когда в городе зацвели тополя. Пухом снежило и мело, пух скатывался клубками, залетал в окна, в нос, в мороженое.
«Так проявляется ностальгия? Стокгольмский синдром зимы. Видеть снег – привычное дело, если даже я этого не хочу, мой ум хочет...»
– Дорогой, скажи, а ты ни чуточки не скучаешь...
Не слышит, занят. Шлифмашинка вопит, заходится.
Внутреннюю часть этажа занимали помещения без окон, там нужно делать вентиляцию, кондиционер, ведь скоро жара... Мужчине всегда найдётся дело, а женщине ещё когда диван и обои выбирать.
«О чём, о ком грусть? Кого ты там оставила, подружек? Со школы нет. Работу? Студия дышала на ладан. Семью? Они в восторге от вашей идеи! Родня мужа только за принять их на всё лето. Да вот же и первый заезд: племянник с электрикой возится, вместо того, чтобы на пляж пойти. Хороший пацан. На кухню шныряет, тырит у свекрови рыбёшку прямо со сковороды».
Тополя отцвели. Жара шла как прилив, широким фронтом, неотвратимо. Ещё неделя-две и она будет здесь всевластная госпожа.
Тоска физически сжала горло, до боли. Горячий лоб, холодные пальцы. Сколько можно метаться пустыми комнатами. В дальние заглянешь – натурально склеп. Одноламповая тьма и муж склонился над выпотрошенным чудовищем старого кондиционера.
«Довольный как удав, сэкономить пытается. Всё правильно. Он хороший муж, и он молодой на самом деле. Для мужчины это разве возраст».
Про грядущие для обоих тридцать пять он говорил, как девушка про выпускной бал: «Праздник закатим! Жизнь только начинается!» Чего-то не начинается. Как будто даже готова закончится совсем.
– Милый, а тебе не хотелось бы...
В наушниках он, не слышит.
 
3.
Если так бегать по комнатам, придёт свекровь. Начнёт, спрашивать всё ли в порядке. У женщин интуиция о-го-го, не мужской чета. Потащит в кафе, на набережную прогуляться. Она хорошая женщина. В таком состоянии то, что надо – на людях рыдать.
«С чего я взяла? Ни разу не рыдала на людях. Остановись, посмотри в окно: как солнечно, как красиво. Вечер поздний. На севере в эти часы уже непроглядный мрак, а тут чисто полдень...»
Широкое окно. Бульвар, залитый медовым светом. Клумба посредине, брусчатка возле лавок. Центр, старый город. В первые дни было жаль, что дом не возле моря. Затем перелюбовалась на него: прибой, шум. Слишком долго сидела на камне. От набегающих волн случилось что-то вроде морской болезни.
«Без свекрови, одна схожу. Перед сном подышу воздухом и назад».
Тихо прокралась в кладовку к не распакованным вещам. Без света угадала, где сумочка, взяла её и выскользнула через балконную лестницу.
Выбежала и остановилась. Бывает же такое...
«Где солнце?»
Стало ещё красивее – тёмной, потусторонней красотой. Очень похоже на сны, после которых утром на языке вертелись слова «колодец дьявола». То есть колодец полный не воды, а ключевой горькой жажды. Всё отразившееся имеет один вкус, какое бы эхо ни прокатилось – пугает. Неестественно красивые переулки и дворы. Над головой тоже что под ногами, как пустота чёрные: асфальт, лужи, небо. Полифем, Аргус. Молчат и смотрят. Неотрывно, навылет. Сны бегства и потери, безнадёжных поисков, сны-преследования. Что потерялось? От кого спасаться? Их содержанием часто было лишь само пространство абсурдной клаустрофобии: огромное, но, без сомнения, замкнутое. Пределов не достичь, как ни беги. Реальный мир весь день потом казался выцветшим и плоским.
Но это явь, на самом деле воздух как линза. Цвета, загущённые тенями, отчаянно сочны: иссиня-зелёные кроны, в прорехах иссиня-чёрная туча с моря. Безмолвие, только свои шаги. Каждый булыжник отчётлив, каждая трещина.
«А точно ли будет дождь? Может, ещё и обойдётся без дождя. К тому же, я быстро, не далеко».
Улица завернула влево. По одноколейке навстречу проехал трамвай.
«Ой, да я же в халате! Не, к набережной не пойду, там всё цивильно. Паромы, фонари, туристы... Пройдусь старым городом».
Здесь можно так гулять, тут халат – вид платья, тем более дорогой, шёлковый. А под ним вишнёвый свитер надет с блёсткой, с широким воротом, нарядно вообще. Но привычка страшное дело: неловко как -то... Свитер кусачий, простую тёплую одежду раздали, не взяли на юг. Приехали и оказалось, что дом стоит без отопления. Лето, рабочие не торопятся.
«Это нервное. Люди купаться ходят, а я мёрзну. Изнутри холодно. По-домашнему выбежала, есть голова вообще?»
 
4.
Мистическое преддверье ночи сразу за углом померкло до простой тьмы. Она распахнута между фонарей, как дверь после грабительского налёта. Кричит: беги, не связывайся, отдай им что хотят, жизнь дороже.
Они и оказались тут после налёта. Злые после неудачного? Возбуждённые крупной наживой? Гастролёры или совсем отмороженные? С десяток парней, если не больше. Не подростков, а высоких молодых мужчин. Впереди брюнет с развязной походкой. Перебежал рельсы, вернулся... И напал, разом сбив с ног. Если б их действия были скоординированы, шансов оставалось бы ноль. Не так случилось – упоротые. Парень хотел прямо на рельсах. Он пытался не бить, но был резок и силён.
«Дурацкая память, зачем ты мне сейчас это подсунула, нет бы часом раньше!»
Вокзальная ориентировка. Вечный допотопный ксерокс: разыскиваются. Один пожилой, бритый, чётко запомнился, он в двух ракурсах. Фото молодых бандитов в фас. Крепыш, атлет, сутулый... Имя запомнилось только одно – Аслан.
Пока рвал трусы, пока боролись за распахнутые полы халата, он был весь в крови: порванная зубами шея, губа. Их отвлёк шум вертолёта. Ногти, запущенные в глаза, позволили вырваться.
– Больно, гадёныш?
Вертолёт разметал бандитов, как сухую траву на взлетном поле.
«Бежать во дворы!»
Спасение буквально в двух шагах: свернуть, ещё свернуть и дома. Но сил примерно шиш, а кто бегает быстрее, можно не гадать.
«Забежать в дом и отдышаться на лестнице. Хоть на этой. Но на первом же этаже! Позвонить в квартиру? Вызовите полицию! Третий, четвёртый этаж. Или всё-таки позвонить?»
Дзинь!
Пятый этаж. Тёмный двор из окошка. Стягивающиеся во двор тени. Ну, и что дальше? Верхняя площадка. Гейм овер.
Звук открывающейся двери.
 
5.
Шаги с четвёртого этажа, где звонок.
Пожилого мужчину, вышедшего на шум, окликнул молодой:
– Я ещё нужен, Аслан?
Жест рукой: побудь там.
«И ведь сама, никто не гнал именно в эту дверь...»
Пожилой был точно с объявления о розыске.
Нестрашный. Субтильный по здешним меркам. На голову ниже парней, седой, бритый. Не тапки, но туфли. Простая, очень добротная одежда: брюки со стрелками, джемпер серый...
«Серый, мягкий... тёплый...»
Трясёт от холода, от страха.
Если это и была отработанная схема, Аслан вполне убедительно притворялся. На площадку верхнего этажа он заглянул, как привлечённый шумом хозяин. Улыбнулся, как пёс, получивший лакомство сверх ожидаемого. Ни агрессии в лице, ни напряжения в позе.
Снизу шаги. Те самые – много шагов.
 
6.
Парни рассредоточились по лестничной площадке. Смотреть на них не было никакой возможности, как на прокажённых. Перед лицом плечо Аслана – серое пятно, белый шум. Внутри обморок.
– Аслан?
– Тсс... – негромко сказал Аслан и поддержал за локоть.
Ладонь теплей батареи. Шикнул и взял за руку.
«Обнять его ноги? Плакать, обнять? Возвращение блудного сына. Ведь не убьёт, или? Ни в коем случае нельзя, и рыдать нельзя. Мужик у мужика в ногах бы валялся, подмётки целовал. Мужчины часто щадят мужчин, женщин никогда, не отпускай руку. Как жаль, что человек не только тело, не только тепло».
Со своими бандитами Аслан говорил на местном, горловом наречии ещё тише, практически шёпотом. По интонации не понять: обвинения, приказы? С их стороны не прозвучало вообще ни слова, быстрые удаляющиеся шаги. Остались двое. Эти серьёзные, не упоротые.
– Пойдём-те, – Аслан произнёс так, через едва уловимую паузу.
Двое сопровождали, отставая на ступеньку. На площадке четвёртого этажа обогнали, перекрыв спуск по лестнице. Понятно.
Распахнутая дверь в квартиру:
– Прошу?
Щурится, глазами подсказывает, иди.
Нет ответа.
Ещё раз ласково:
– Чересчур шумно на улице. Надо мал-мала переждать.
Порог. Чёткое ощущение порога. Один шаг и всё кончено. Нет. Нет и нет.
Аслан приблизился лицом к лицу:
– Радость моя, такие дела не делаются там, где живёшь. Заходи спокойно, познакомимся, выпьем вина...
– Я не пойду в полицию. Я клянусь.
Насмешила:
– Нет, отчего же, радость моя? Сходи, почему бы и не сходить... Прошу тебя, – попятился внутрь квартиры.
Выбора нет.
 
7.
Двойные двери. Провёл за руку. Дал кубик льда для разбитой губы. В прихожей зеркало до потолка сплошь в ржавых пятнах. Какие здесь губы, лица не разглядеть.
Оправил ворот, смахивая с груди капли от льда:
– Триста лет ему, радость моя. Новое всё никак не соберусь вставить, рама стоит того...
Обстановка скромная, антикварная. Чего и ждать, на юге каждый первый – князь. В этом доме обошлось без вычурности, ни позолоты, ни кинжалов в инкрустированных ножнах.
– Любишь живопись? Пойдём, развлеку тебя, радость моя, пока остынет вино, фрукты согреются…
В обеденном зале был цепляющий момент шика: ваза переливалась заиндевелыми фруктами через край. Перед ней меркли натюрморты на стенах. Виноград от зелёного до чёрного, персики, абрикосы. Гранат наверху, как заброшенный на фонтан мячик. Крутится на струе, не может упасть. Деревянные кресла формой повторяли вазу: как будто из чаши изъята одна треть, четыре ножки сходятся в одну и расходятся на львиные лапы. Сядь и сама превратишься в надломленный гранат.
Фантасмагория какая-то, ночная экскурсия в музейном особняке, где хозяин дома водит её кругом пяти комнат. Не отпускал, так и водил за руку, этим успокаивая, этим внушая морочащий страх. Говорил негромко, жестикулировал не широко. Походка, осанка, речь – всё мягкое. Даже нарочитая улыбка.
Были двери те, что распахивал, были и те, что оставались закрытыми. На межкомнатные они мало похожи.
«Да это же не квартира, а весь дом его! Чердак, подвал, что там ещё, район, город?.. И бандюки его никуда не ушли! Они на соседнем этаже или прямо за этой дверью».
Картины, картины на стенах, чеканка, барельеф замка, хлысты, ошейник...
– Игрушки, радость моя. Просто игрушки, пусть их висят, правда?.. Молодость прошла, старикам больше тепла хочется. Я старик, девочка моя?
По повадке если… И да, и нет.
 
8.
 Низкорослый, он вовсе не лез обниматься, раздевать или слюнявить шею, зато мимоходом всё время касался губ, волос и тех мест, которых нельзя. Прямо трогал: грудь, соски, бёдра и между них тоже прикасался. На миг, не дольше. Быстрей пощёчины, которой не случалось.
«Псих? Нет. Обдолбанный? Нет. Серийный маньяк? Как будто я знаю, как выглядят серийные маньяки!»
Негромко успокоительно втирая разное ни о чём, Аслан поступал именно как псих, как дементный старик в трамвае... Только он бандит средних лет вообще-то. Седой и что?
Ширмы в спальне.
– Морёный дуб, – обводит пальцем завиток и грудь над сердцем, – резьба, корейский батик, старьё. Жучки доедят и напрочь развалится.
Обнял ниже пояса, пропуская в двери.
«Я потеряла последнюю гордость. Убьёт или нет? Да или нет? Ну же, не дрейфь, одна оплеуха, и – труп верной жены. Отпустит руку, тогда. Хоть бы не отпускал. У него в квартире холодней чем у нас, как же я устала от холода. Как же хочется тепла. Какой ценой? Любой. Убьёт потом. И так, и так убьёт».
– Красивая...
Притронулся внизу спереди, улыбнулся и поцеловал пальцы, сложенные в щепотку.
Ни намёка на дальнейший поворот в койку.
Комната с балконом. Коридор мимо шикарной кухни с дровяной плитой. Запахов дыма и пищи над ней не витает.
– Так живу, радость моя, одиноко живу.
 
Вернулись в обеденный зал. Яркая люстра над столом, будто везде ночь, а тут день.
Подвинул кресло:
– Прошу, – обеими руками прикрыл груди, сразу отнял.
– Хватит. Ну, зачем? Вокруг тысяча проституток. Молодые...
– Люблю, – кивнул Аслан, – ценю их.
– Я в новостях читала...
«Осеклась, ненормальная? Порезанные минетчицы – самая тема для разговора здесь и сейчас...»
– Кошмар, – откликнулся Аслан. – С гандоном на днях разберёмся. Ой, что ляпнул! Радость моя, сердечно прошу простить! Забываюсь, столько лет один живу, извини на грубом слове, девочка моя.
 
9.
– Проститутки, они уходят, радость моя. А ты наоборот, когда уйдёшь, то не забывай меня и возвращайся обратно. Вот моё предложение, как есть: деньги нужны – приходи, обидел кто – приходи, захочешь обнять – приходи. Они всегда уходят, а ты всегда приходи! Годится? Нормальное предложение? Обычное, правду говоря. Видишь, радость моя, сам с собой разговариваю, сам себе отвечаю! Что за дела, правда? Ты на других ни на кого не обращай внимания, ты в любой момент приходи. Согласна?
Ноги.
Они совсем занемели. Стопы будто исчезли, их нет. Шевельни, не почувствуешь.
– Похолодало, – сказал Аслан, открывая вино, – задёрнуть бы шторы…
Бутылка дымилась у горлышка.
– Думаешь, что за старьёвщик какой-то, дом под завязку рухлядью набит? Нет, радость моя. Художественные штучки, то-сё, друзья по случаю дарят, знают мои вкусы. Люблю я всё красивое. С детства очень люблю. Но живую красоту сильней, её я почитаю. Не то, что люди. На что набрасываются? На дешёвку. Не на то люди смотрят. Я вижу, на что они смотрят, и мне плюнуть хочется. И всегда-то им мало! Мне лишку дано. За что, не знаю! Пора бы остановится, а хочется ещё и ещё...
Вино не остыло и фрукты не согрелись, их словно накрыли белой салфеткой... Отражаясь в оконной створке, ваза с фруктами кажется мраморной, не настоящей.
Град хлестнул по крыше.
Летучая мышь рванула из приоткрытого окна в недра квартиры, задела люстру, свет полыхнул, тени забегали по комнате, мнимая салфетка на вазе пропала. Всё не так. Гора фруктов искрилась льдом, абрикосы утонули под глазурью наледи. Зелёные виноградины стали стеклом, чёрные прибрежной галькой. Надвое раскололся гранат. Крупные ледяные зёрна играли кристаллами в друзе.
Аслан шутя переставил этот айсберг вазы на обеденный стол между испаряющихся, почти кипящих бокалов. Лёд начал таять, как наст под солнцем, двинулся вниз, как ледоход на горной реке. Медовые абрикосы скатывались, оттаяли виноградные гроздья, нагие, прозрачные насквозь. Гранат распался и зёрна медленно скатывались через край вазы на угол стола, на пол. А что на полу? Там лёд застыл, поднявшись до щиколоток. Ледовые кандалы.
– Красиво, радость моя? Но кое-чего не хватает...
Шёлковый пояс халата слегка потяни, он и развяжется. Аслан спустил его с плеч и аккуратно поднял заиндевелый свитер. Грудь обнажилась чуть выше сосков. Розовая пара единственных незамёрзших ягод.
Погладил тёплыми ладонями:
– Небесно...
Да неужели? Бескровные руки лежали на столе, как умирающие птицы на побережье. Озноб скатывался по ним и застывал. Воздух тёк в лёгкие сырой водой. Яркий свет обжигал глаза.
– За наше знакомство...
Дыхание сбивалось. Всё слишком чётко, слишком близко, ярко и страшно, от прикосновений до звука голоса. Так недостающая лестничная ступенька дёргает сердце электрической болью. Здесь все ступеньки отсутствовали.
Гладил, присев на корточки:
– Люблю непреодолимо. С детства очень люблю. Не будем притворяться, ладно? Не так уж я и стар, чтобы ты заскучала со мной. А про согласие... Ты думаешь, что я и так могу? Вот в чём дело: я не так хочу. Но сильно, пойми меня, сильно хочу...
Вспомнилось.
 
10.
Всплыло, когда уже ответила матом? Или наоборот, как подсказка всплыло? Про лес, про мужичонку деревенского, который всем, кому ни попадя рассказывал своё бухое приключение.
Заплутал, зашёл в бурелом, ни туда, ни сюда. И так-то до чёртиков устал, а ещё и ветка зацепилась за штанину. Ломанулся обратно – держит, не пускает. Дёрнулся вперёд, сучок встал, как нож к горлу. Черти, не иначе! Леший поймал! А он-то разозлился, до жути перепугался, как начал крыть матом и... Увидел тропинку! Солнце мелькнуло, где ему положено. По тропинке, по солнцу, к ночи так вышел на просеку. «Нечистая сила мата боится!» – всякий раз ладонью рубил воздух мужичок, добавляя крепкое словцо!
– Радость моя, пригуби, – Аслан целует соски, тянущая как боль, внезапная жажда захлёстывает с головой, – хочу, чтобы тебе вино было сладко, как ты для меня.
За наше знакомство, говоришь? До чего тяжёлый, неудобный бокал на тонкой ножке... За знакомство? Вино выплеснулась на лицо, на грудь, на него. Вино и осколки. За наше? Матом. Без выражения, не подбирая слов, не целясь.
Всё пошло трещинами. Комната скруглилась мятой полусферой и начала распадаться на куски. Что было в ней, уже не было, а тускнея, отражалось – перевёрнутым, битым зигзагами, растянутым по краям... Всё, кроме хозяина. Нет сил заглянуть ему в глаза и удержаться невозможно.
«Сейчас я увижу бешенство. Увижу, как дьявол срывает маску и кожу, как лязгают клыки, в пасти ревёт адский огонь...»
Нет. Породистое лицо Аслана на йоту не изменилось: нарочитая улыбка, притворная досада и убийственно честное желание.
Окружающее рушилось окончательно, ледяной туман выдирал клочья из лёгких, Аслан улыбался. Рагнарёк вихрем кружило вокруг его лица, как клочья дыма вокруг жерла страшного инфракрасного покоя: всё хорошо, не беспокойся. Всё так и задумано. Радость моя.
 
11.
Голоса из соседней комнаты:
– ...бандитское нападение.
– Неужели в тот самый день?
– ...ужас, что за время, как мы живём, выйти на улицу нельзя!
– ...ну, что врачи сказали... Внутренних повреждений нет, сотрясение и растяжение связки...
– Пневмония, анемия...
– ...чудом, просто чудом: с лестницы – и отделаться лодыжкой!
– ...давно уже дома.
Дома. Нормальные палаты жуть дорогие, бесплатные – просто жуть, а долечиваться можно и здесь. Кто же любит больницы, дома-то лучше.
Проснулась. Свет из окна. Несколько мгновений покоя до того, как вернётся имя. Вот и оно: Аслан.
«Соберись, программа на день: витаминный комплекс – успокоительное обязательно – курс антибиотика – понемножку начинать разрабатывать ногу – просить прощенья, отдаться – не вспоминать – уехать на север – носить нож в сумочке, нет, газовый баллончик – покончить с собой...» Это были не отдельные мысли, а интонации той единственной мысли – АСЛАН, и завершающая интонация самая верная, так представлялось. Тень имени скользила по часам и минутам, по коже, по саду и улице. Она стояла за каждым углом, за каждым телефонным звонком. Она возвращалась где угодно: в супермаркете и у моря, прямо в груди. В новостях.
 
Не секрет, что на своей земле мафия порой имеет больший авторитет, чем правоохранительные структуры.
В местечковой газете, раздел уголовная хроника, новость сопровождалась обезличенными двусмысленным оборотами. В них же явственно читалось одобрение. Маньяка, резавшего проституток, нашли. А ведь совсем было пропал... Одна из выживших девушек дала подробное описание. Поиски продолжались и завершились успехом, не имевшим отношения ни к её словам, ни к полиции. Его случайно нашли. В холодильнике морга. Обнаружили сразу выпотрошенным, правда, не зашитым. Чьих рук дело, невзначай предполагалось...
Бумажная газету трепал ветер, открывая и закрывая страницу, пока не случился первый нервный срыв. Он никого не удивил. Родные даже поругались, обвиняя друг друга: «Такие новости ей сейчас противопоказаны!..»
 
Второй срыв был трудней объясним. Случился он в ванне. Тут всё автономное, кипяток сам по трубам не бежит. Ну, забыла бойлер включить, обычное дело, из душа ливанула холодная вода... Неприятно, сочувствуем, но из-за чего так страшно кричать?
 
Третий – совсем уже дикий. Отбросила, как ядовитую змею, стакан компота со льдом и разрыдалась.
 
Четвёртого не было долго, боялась в дурку попасть. Есть из-за чего, это уже галлюцинации.
Гости видео смотрят, проектор на стене: кто куда ездил, у кого ребёнок родился. Обсуждают, ахают… Обернулась, а за спиной всё начинает замерзать... Абсолютно всё, оказавшееся на периферии зрения. Стол покрывается льдом, салаты недоеденные, вилки на тарелках... Букет роз не сброшен котом, рассыпался под тяжестью льда. Гвоздика из соседнего букета наклонила голову, смотрит и плачет. Капли срываются оглушительно звонко. Каждая рассыпается дальше на тонкий звон, пронзает виски. Невыносимо. Уши затыкать бесполезно. Не удаётся перекричать.
Предстоял серьёзный разговор.
– Сама посуди, это не нормально. Тебе нужен врач, невропатолог. Таблетки какие-нибудь...
– Не дурка?
– Конечно нет! Тебе нужна помощь.
У шизофреников нет критичности к своему бреду. Но есть галлюцинации... Критичность была. Но и галлюцинации тоже были, начались попытки их объяснить.
«А вдруг всё правда начинает замерзать, просто другие этого не видят? Покинутый север идёт за мной. Север зол, он не простил меня за ту ночь, когда я тогда не замёрзла насмерть в заглохшем автобусе. Анька замёрзла, и Стасик, и водила, не дойдя до Солнечного, какая ирония! Север долго ждал и теперь хочет взять своё. Он, а не Аслан. Аслан. Опять!.. Зачем вспомнила!»
– Да, мне нужна помощь.
Что ж, дошли до поликлиники. На двери латунная табличка с именем врача: «А. С. Ланцетова».
Начальные пять букв горят на солнце. Или кажется, что горят. Случился четвёртый припадок.
 
12.
С тех пор приходилось очень внимательно следить за собой, дальше конкретно дурка. Как же следить? Надеть шоры, смотреть в пол и в небо, перечитывать лишь детские книжки, пересматривать старые мультики, доучивать английский. Сидеть дома, не ходить никуда! А если позовут с благими намерениями?
Приверженная народной мудрости свекровь давно намекала: «А не зайти ли тебе в храм? Поедем, большой праздник. Рейсовый автобус часто бегает, до ужина обернёмся. Записку напиши, свечку поставь. Как рукой снимет! Дочка, я ж вижу, ты до сих пор сама не своя».
 
Душный автобус, переполненный храм, праздник. До начала службы ещё далеко. Акафисты. Тонкая восковая свечка плавится в руках. Свекровь тихонько в спину толкает: «...чудотворная она, к той иконе иди». Подсвечник с лампадкой, плечо мужчины заслоняет её. Тяжёлый оклад, Лика не видно, на его месте отражается лицо мужчины. Он оборачивается и тихо с ударением говорит:
– Здравствуй, радость моя.
Выбежала на улицу. Но куда же, без свекрови не будешь возвращаться. Догнали…
– Воздуху мало, да? Радость моя, простишь ли ты когда-нибудь мою глупость? Не хотел тебя мучить! Как слепой был! Чем хочешь искуплю свою вину, только скажи...
Всегда с сопровождением: двое рядом, несколько парней поодаль.
«Сейчас он предложит мне тоже самое».
– Но если ты всё же надумаешь, если не сердишься, девочка моя, всегда, в любой день...
– Прошу вас.
– Спрос не грех!
 
Обратно ехали молча.
«Наверно, теперь свекровь решит, что я бесноватая, раз меня демоны выгнали из храма. Ладно, пусть думает, что хочет, а ты мысли логически. Признайся себе, да перестань дрожать! Признайся: случайная встреча, это не сталкинг. Я же сама сюда приехала. Видеть в совпадениях закономерность – классический симптом. А лёд? А затягивающаяся вокруг меня полынья? В чистом виде бред. Фобия. Как с ними борются? Плохо с ними борются, неприятно: клин клином вышибают».
 
Дома готовились отмечать новоселье. Соседи придут завтра, дальние родственники приедут уже теперь, к ночи. Где им спать, на полу в пустых комнатах?
«Не моя забота. Моя забота прийти в ум. Изображать нормальную у меня не получается, нужно ей стать».
Распахнула окна. Ночи теплы, но ветер силён, пусть заходит в комнату. Взяла графин с ледяной водой, подкрашенной вином. Попрощалась как можно естественней... Доброй ночи... Хорошо себя чувствую... Дорогой, пока мне здесь одной спать удобнее... Розетка рядом с кроватью, я ещё хочу почитать перед сном... До завтра... Погасила свет.
«Теперь не кутаться. Прочь одежду. Никто не смотрит в окно? Да хоть бы и смотрел! Взгляни на своё тело, оно чистое, на нём нет никаких следов. Боишься льда? Пей. Чего страшного? Разве ты чертила пентаграмму на полу, зажигала свечи, лила кровь? Разве так вызывают дьявола? Или он соблазнится разбавленным вином!»
Ветер на голой коже отозвался спонтанной жаждой. Графин опустел. Ничего страшного не случилось.
Потянуло в сон, который оказался динамичным как блокбастер и реалистичным как прошедший день. Легла назло себе, не укрываясь.
«Дверь надо бы... Я не закрыла дверь на ключ».
Сон поглотил эту мысль и растворил крупицей соли, равномерно по всей беспросветной глубине.
 
13.
Мегареалистичный сон. Побег. Удушье сквозь него шло пунктиром, на каждом повороте возвращалось. Двери и удушье.
Прошедший день. Ворота храма, но дорожка от них идёт не к рейсовому автобусу, а на вокзал. Ведёт, летит под ноги. Дыханье сбивается.
Вокзальная дверь распахнута, украшена вставками рифлёного льдистого стекла. Это дверь на север. Это бегство обратно в зиму без билета и паспорта.
Толстая проводница выслушала и спрятала в своём купе, в ящике под нижней полкой.
Теснота ящика. Затхлый воздух. Под тяжёлой попой проводницы скрипнула полка. Гогот её товарки, звяканье подстаканников, пустой разговор. Стук, ругань с какими-то людьми, понятно с какими людьми. Мат, их угрозы. Наконец – стук колёс. Неужели ушли? Выбралась.
За окном начинаются пегие равнины. Мало-помалу на них появляются белые штрихи, пятна, а вот и до горизонта пейзаж становится бел. Земля редко мелькает в проплешинах снега. Поезд всё ближе к заброшенной деревне. Родина. Проводница дала фуфайку, денег не взяла.
На полустанке рассыпалась лесенка. Прыжок в снег.
Равнина обняла холодным ветром. Воля! Крылья за спиной! Эйфория такая, что не вдохнуть. Хвост поезда, вильнув, исчезает в подлеске. Эй, куда же вы? Я вас не боюсь! Север! Холод! Здесь я дома!
Дом растащен едва не до фундамента. Печь тоже. Еды нет. В щели дует. Ночь, сумасшедший холод, темень и глухота без конца и края. Густой снегопад. Аслан.
Он зашёл, но не в дверной проём. Аслан появился сквозь хлопья и мрак откуда-то сверху. «Возвращайся, радость моя. Не сержусь, не обижу...» – протягивает открытую руку. Если её взять, очнёшься там, откуда бежала, в кругу его комнат, выморочном кругу. Но ведь должен же быть выход? У ловушки его как раз-таки быть не должно. «Он есть, радость моя. Догадалась? Я и есть выход. Смотри, как всё прекрасно сложилось: здесь нет тепла, кроме меня. Хочешь жить, обними. Не бегай, не ругайся грубо, женщинам это не к лицу. А покорность – даже очень. Скажи мне: «Я твоя, Аслан. Я принадлежу тебе, согрей меня». Тепло к теплу, тело к телу, радость моя».
Шепчет, а рука душит, ладонь зажимает рот. Не вдохнуть, не вдохнуть!
– Аслан?..
– Тсс...
                                                            
 
 

 

Дом на Меже. Часть первая. На пороге

Табу