Антология Любви.

Антология Любви.
В годы моей юности принято было писать письма. С этого всё и начинается.
«За окнами черная ночь. А в моей душе царит ясная солнечная погода. Я не сплю, потому что мне хорошо. Всего меня, от головы до пяток, охватывает странное новое чувство. Все мысли мои о тебе дорогая моя красавица и от этого на душе моей так светло».
Приблизительно так начиналось любовное письмо к Леночке, к той девочке с косичками, с которой я сидел за одной партой в школе. Три раза я начинал писать. И всё было не так и не то, что хотелось высказать. Я зачеркивал целые предложения, и письмо сразу превращалось в черновик. Потом я переписывал исправленный черновик и рвал его. Письмо получалось длинное, вычурное и, думалось мне, что чувственное. До трех часов ночи я всё упражнялся в сочинении «любовного послания», а это еще и потому, что хотелось продлить сам процесс этого писАния….
Я сидел за столом у окна в тишине, закрывшись на кухне, и только весенняя ночь заглядывала в мои строчки письма. Я писал и то и дело поглядывал в темное окно, заглядывая, будто в глубину черных глаз темной ночи, в бесконечность черноты. Из той бесконечности вылетали невидимые ангелы-духи и сидели со мной за столом, помогая сочинять, такие же, как я, наивные и счастливые, глупые и блаженно улыбающиеся.
Между строк на бумаге представлялся мне образ милой и красивой девочки и, казалось, что присутствует даже запах дешевых духов. Я ей сам подарил их на праздник 8 марта.
Мы простились сегодня у школьной ограды. Леночка глядела на меня сквозь железные прутья. Когда она развернулась и пошла, я ни о чем не думал, а только любовался её фигурой, как любуется всякий настоящий мужчина женской красотой. Я уже чувствовал себя именно взрослым и именно мужественным. В тот момент, когда я увидел её два больших глаза с большими ресницами-бабочками, - я, вдруг, по наитию понял, что я влюблен, что между нами всё уже решено и взаимность любви обеспечена. Остается соблюсти кое-какие, принятые обществом, формальности. Написать откровенно и получить откровенный ответ.
Утром рано я спешил к школе, возле которой был на углу почтовый ящик. Как часто люди обращались к ним, к почтовым ящикам, я даже приобнял его руками, прежде чем бросить письмо. Почта – это величайшее благо!
Вскорости я получил ответ. Так началась наша тайная переписка. А на людях мы молчали и заговорщически поглядывали друг на друга, скрывая улыбки в уголках своих губ. В другом письме я предложил встретиться в парке и пойти в кинотеатр. И парк, и кинотеатр были выбраны в другом районе города, где нас никто из знакомых не мог видеть. Мы гуляли по парку, держась за руки, молча смотрели кино, сидя рядом и опять держась за руку. Так происходило зарождение и углубление наших чувств, которое называют влюбленностью, и из которой вырастает любовь. 
Насколько я теперь понимаю, все эти наши таинственные прогулки и встречи и походы в кино, нельзя отнести к самому чувству, понимаемому под словом Любовь. Леночку не столько привлекал именно я, сколько романтичность этих свиданий, их таинственность, первые поцелуи под молчаливыми угрюмыми и большими деревьями в парке. И словно, будь вместо меня какой-нибудь Иван или Сидор, она бы чувствовала себя одинаково хорошо. И в таком случае наивно было думать – любит она или нет? А если, по её словам, любит, то по-настоящему или не по-настоящему? 
Но я думал, думал над этими решающими вопросами, и чтобы узнать её ближе пригласил её домой, сразу после школы, пока родители были на работе.
Присутствие в холодной квартире любимой Леночки действовало опьяняюще, как музыка. И, как все обычно делают, начал я говорить о будущем, причем самоуверенность и самонадеянность моя не знала границ. Я строил планы, с жаром толковал о том, что буду «генералом», когда сам еще и в «прапорщиках» не был. Всё по той поговорке: какой же солдат не мечтает быть генералом. В общем, нес я свою красноречивую чушь, так что слушательнице нужно было иметь много любви и незнания жизни, чтобы мне поддакивать. Она, мало того, что поддакивала, но ещё бледнела, как от священного ужаса, и благоговела и ловила каждое слово из моих, нарисованных перед нею, проектов.  Слушала она меня со вниманием только вначале, но скоро на лице её я заметил рассеянность: я понял, она меня не понимала. Будущее, о котором говорил я ей, только внешним, расписным видом занимало её, и напрасно я разворачивал передней свои планы. Её интересовали простые житейские вопросы: ой, какие занавески красивые висят у нас на окнах, какие красивые обои с рисунками в моей комнате и зачем у нас пианино, умею ли я играть. Она внимательно рассматривала штучки в серванте, фотографии, и увидела мои марки и тоже захотела их собирать, может впервые от меня узнав слова «филателия», филателист, которые привлекли её внимание.
- Мне нравятся старые марки и филателия – произносила она, сладко смакуя новое слово. – Я тоже буду филателисткой.
- А сколько много у вас книжек. У меня ведь тоже есть книги.
- А какие у тебя книги? – спросил я.
Леночка подняла брови, подумала и сказала:
- Разные… -
И если бы я вздумал спросить её: какие у неё мысли, убеждения, цели и планы, она, наверное, таким же точно образом подняла бы брови, подумала и сказала: «разные». 
Как отличаются девочки от мальчиков.
Потом я проводил Леночку домой и все узнали о нашей дружбе. Дома у неё я познакомился с её родителями. И, вроде бы, им понравился. Ушел от неё я самым настоящим, патентованным женихом. И все следующие годы женихом и считался, до тех пор, пока, действительно, не стал её мужем.
Женихом быть очень скучно, гораздо скучнее, чем быть никем или мужем. Жених – это ни то ни сё: как посередине реки – от одного берега ушел, к другому пока не пристал. Вроде бы не женат, и нельзя сказать, чтобы был холостой, свободный.
Почти ежедневно я спешил к невесте своей. И мне приходилось участвовать и в походах по магазинам с Леночкой и её мамой. Эта мама ни на минуту не хотела отпускать от себя свою дочку. И прогулки мы совершали втроем. И на лето я ездил с ними в их деревню, к их бабушке. 
Ну, скучно быть женихом! Поэтому сразу после окончания школы, с разрешения родителей с обоих сторон, мы подали заявление в загс и к осени, в августе сыграли свадьбу.
Теперь я женат. Уже несколько лет. Скучными вечерами я сижу и читаю или пишу. Все сложилось в нашей жизни благополучно. Родители наши, объединив усилия, купили нам кооперативную квартиру, однокомнатную. Я сижу за столом, Леночка позади меня на диване что-то громко жует. Меня это раздражает, но прощаю ей всё. Я принес пиво, купил, когда шел с работы.
- Принеси открывашку – говорю я.
Леночка вскакивает, идет на кухню, громко открывает там ящики стола, роется и гремит-лязгает ножами и ложками. Я встаю и сам иду искать открывашку. Беру с собой в комнату еще и два стакана. Пиво открыто и налито. Леночка остается рядом около стола, отпив глоток, начинает длинно рассказывать мне о чем-то не стоящем выеденного яйца.
- Ты бы почитала что-нибудь, Лена… - говорю я.
Она берет книгу, садится против меня и принимается шевелить губами…. Так мы отдыхаем. Потом будет совместная готовка ужина или она примется в ванной за стирку….
«Ей уже двадцать с лишним лет… - думаю я. – Если взять интеллигентного мальчика таких же лет и сравнить, то какая разница. У мальчика и знания, и убеждения, и умишко, не в пример лучше».
Но я прощаю эту разницу. Как прощаю узенький лобик и шевеление губами при чтении. Некоторые бросают и не женятся на девушках из-за пятна или заплатки на платьях, из-за глупых слов, из-за разных привычек…. А тут, я прощаю всё: её жевание громкое, возню и звон посуды в поисках открывашки, её неряшливость, ее длинные разговоры о «ни о чем». Прощаю я всё почти бессознательно, без усилия воли, словно ошибки Леночки – мои ошибки, а от многих несхожестей, от которых других людей, может, коробит, я прихожу в умиление. Мотивы моего такого Всепрощения сидят в моей любви к Леночке. А где мотивы самой сущности любви – я уже не знаю. Любовь она вырастает, и выросла из той малой влюбленности школьной поры!
Конец.