Я великолепно переношу тепло, несмотря на то, что всегда был достаточно полным, а народная молва приписывает толстякам скорый тепловой удар. Наверное оттого, что один мой дед – запорожский казак, житель более теплой страны.
Но, как говорится всему бывает предел.
В этой стране мне два раза было плоховато в жару – один раз, когда на Волгоградской ГЭС меня опустили метров на пятнадцать в шлюз на маленьком «Метеоре»[1] и создалось впечатление, что после ухода воды не подсосался свежий воздух, а образовался вакуум. На самом деле – жутко поднялась влажность, когда на жарком солнце, стали обсыхать высокие и длинные стенки шлюзовой камеры. Дышать стало нечем. Яс завистью глядел на стоящий рядом туристический лайнер, потому что его верхняя палуба была выше стенки шлюза и там гоношился народ, разглядывая, фотографируя, веселясь. А я задыхался испарениями и солярочным дымом, зажатый между стеной шлюза и бортом теплохода.
Второй раз я перегрелся и в более северном Саратове.
По маршруту Третьего трамвая, идущего на Шестую Дачную был какой-то военный завод, где на административном здании располагался, уникальный в те годы, цифровой термометр. Целую неделю мы ездили мимо него на пляж и читали цифры – 32, 33, 31, 34, но не более. Ирина говорила, что на самом деле эти цифры ложь и истинную температуру скрывают, потому что в Законе о труде, была статья о сокращении рабочего дня или дополнительной оплате[2]. Хотя наш, домашний, термометр, установленный правда в тени показывал ту же, а порою, и более низкую температуру.
Но уж так устроен русский человек – подозрителен он до болезненности – все время ему кажется, что его обносят блюдами, что самое вкусное достается другим, а не ему.
В тот день я вышел на улицу и почувствовал, как немилосердно солнце жжет мои плечи, а раскаленный асфальт подошвы. Мне, родившемуся и выросшему в холодной и мокрой Москве такое было непривычно, но зато – в радость[3]. Поэтому я решил ни на что не обращая внимания ехать на пляж. Жили от Волги мы очень далеко, путь был неблизкий.
Трамвай, долго стоявший на прямом был раскален. Сидения, попавшие в тень уже были заняты, а на сидения, нагретые солнцем, сесть было невозможно, настолько они обжигали спину и задницу. Мы встали на задней площадке в надежде, что нас обдует ветерком, но нашим мечтам не суждено было сбыться. Вместо уличного воздуха в нашу сторону дул нагретый воздух из салона, который пованивал какой-то горелой электрикой. Стало противно. Захотелось пить. Но, со времен военной подготовки, я знал, что пить-то как раз нельзя, поэтому терпел… терпел…, но потом стало невтерпеж!
Приближался термометр, вот уже здание завода… на термометре +38! Ох! Вот, в натуре, говорят – у страха глаза велики! Не посмотри я на термометр – может, не обращая внимания на жару, поехал бы дальше, тем паче, что проспекте Кирова, нас ждали прилавки с белковым мороженым. Но…! +38! И я – сдрейфил!
Захотелось в прохладу, к холодильнику с любимым «Снежком»[4]. Ирина не протестовала, поскольку ей тоже в такую жару тащиться через город, и уж тем более, через мост, совершенно не хотелось. Мы пересели на встречный трамвай и направились к дому. Но вышел я у «108 школы» (наверное там) – помню, что на углу был книжный магазин – захотелось, и в прохладе теневой постоять, и книжки заодно посмотреть.
На асфальтовой площадке перед книжным магазином чья-то добрая рука насыпала хлебных крошек, на которые слетелся десяток-другой голубей. Они весело клевали, как вдруг один из них, клюнув носом мостовую завалился набок из его раскрытого клювика потекла кровь. Хм-м-м-м-м… Недобрая картина!
А тут и второй голубок аналогично завалился набок… Стало не по себе! Несмотря на жаркий воздух по спине пробежал холодок.
– Жарковато сегодня… дохнут… сорок наверное – прозвучало откуда-то, да так, что я сразу и не понял откуда. – Жарковато…
Тут я углядел старичка сидящего на металлической трубе, которая и по сей день изображает забор в наших городах, среди кустов слева от входа в магазин. Колоритный был старичок… Грязненький, но не грязный, старенький, но не старый, сгорбленный, но не горбатый… Мерзость, одним словом. Глянул я на него и передернулся от пронзительных маленьких глаз, смотревших на меня так, как будто бы он смотрел через меня.
Не знаю почему, но мне захотелось поговорить с ним, подойти к нему и я даже как бы сделал шаг, но неизвестно откуда влетевшая в мою голову мысль «Так это смерть моя!» – ошарашила, остановила и заставила ретироваться.
Трамвай, слава богу, не пришлось ждать. Приехав домой, опустил еще ниже полог в лоджии, принял холодный душ и…
Стал рассуждать здраво!
Чего я испугался? Плевал я на жару и всяких старичков!
Но почему в мою, как я считаю, здравую голову, закралась эта безумная-безумная мысль? А может, это все-таки было неспроста. А может. это моя интуиция меня упредила и предупредила?[5] Может и не было никакого старичка? Это бред, бред перегретого мозга, который так, образно, пытался подсказать мне правильные действия?
Спросить у Иринки о старичке и его словах я не решился. Молодой был, глупый был, боялся, что она посмеется, боялся, что она не поймет. Ох, ведь каждому мальцу хочется быть суперменом, а какой ты, на хрен, супермен, когда не можешь отличить реальность от бреда и вдумываешься в какие-то странные случайно залетевшие к тебе в голову мысли. В моем (да и не только моем) представлении – супермен прет как танк, все знает, все понимает и ничего не боится.
Прожив жизнь я стал понимать одну очень простую вещь – наш разум, наш опыт, наша наследственность, разговаривает с нами на языке образов, причем образов, порою, не совсем понятных с рациональной точки зрения. Вот простой пример: стоит мне только простудиться, как меня начинает преследовать запах свежесваренного кофе, он чудится мне везде, даже из глушителя старой иномарки, проехавшей мимо. Перед глазами рисуется чашечка темной жидкости с светлокоричневой пенкой по краю, легкий парок над ней и запах, чарующий запах горячего кофе… С другой стороны – кофеин – важное средство в борьбе с простудами и гриппами и входит даже в лекарство аскофен. Таких примеров по жизни можно привести много, но это уже тема другого рассказа.
[1] Пассажирское судно на подводных крыльях, рассчитанное на перевозку целой роты (сто с лишним человек).
[2] Сам я этот закон не читал и пишу по принципу «за что купил, за то и продаю».
[3] Отмечу, что вторая половина 1980-х годов в Москве была очень холодная. Я неоднократно выезжал из Саратова в августе солнечным вечером при температуре +24, а приезжал в дождь и +12. Помню каким чудом показались мне теплые 1990-е годы.
[4] Кисломолочный напиток. В те годы – маложирный заслащенный ацидофилин.
[5] Несмотря на упоминание имени Божьего в моих рассказах, я не верю в Бога и во всю эту сверхъестественную чушь.
Помочь сайту
Поздравления
