"Доченька"

 Я не успел. Всего на пять минут, но опоздал.  Жена спустилась в холл одна  и  сказала, что нашу родную девочку, доченьку уже увели в операционную. Впереди – не менее  трети  суток неизвестности.  А я перед опасным и одновременно необходимым испытанием хотел её приободрить, ласковым словом снять напряжение.
   Профессор Зайченко, единственный в Москве  специалист  по раздвижению черепа, обещал  сделать всё по высшей категории.  Те, кто  у него «гостил» не в первый раз,  возносили  этого не то человека, не  то посланца  Господа до небес. Факт остаётся фактом: многих  детей  он  вернул  к нормальной жизни.  За  многолетний хирургический стаж смерть в подобных случаях  лишь два раза вмешивалась  в  успешное развитие событий.  И то – трагедии  случились  по  вине скрытных пациенток,  утаивших  от  лечащего  врача  о  менструальных кровотечениях.  Когда  скальпель и пила принимались за работу,  оказывалось, что потери  жидкости, которая  поддерживает существование организма, несовместимы с жизнью.
    Я не успел и корил только  себя: нет бы проснуться пораньше, нет  бы влезть в переполненный автобус, а не дожидаться полупустого….  А, о чём я? Жена успокаивала меня: может так лучше? Всё-таки дочка очень напугана.
   - Спрашиваю её:  «Боишься?»  Отвечает: «Нисколечко!»,  а губёнки  трясутся.  Но пошла  уверенно, - рассказывала  супруга  о последних предоперационных мгновениях. Она находилась в больнице вместе с  Танечкой  с первого дня.  В некоторых  детских  стационарах такая  вольность, при выполнении определённых условий, допускается. Минуло  две недели, а  Зайченко переносил  и переносил  операцию.  Наконец  утром  седьмого  октября он велел готовиться. Из этого следовало, что борьба с недугом назначена на восьмое.
   А  я  никак  не  мог  побороть,  жалящие  по пчелиному, сомнения: не зря  ли ввязались в  спор с всесильной природой? Но  разве исправлять её  ошибки запрещено?  Сначала, когда решение  проблемы  находилось  в зачаточной стадии, и мы лишь наводили справки, интересовались стоимостью, трепанация не казалась нам  слишком рискованным  вторжением.  Постоянное  высокое  внутричерепное  давление, сухость  глаз,  способствующая  ухудшению зрения, и, особенно, врождённый экзофтальм  убеждали  в том, что иного пути, чтобы  осчастливить любимого человечка, не  существует. И всё же, реально оценив плюсы и минусы, я  иногда  готов был  дать  задний ход.  Как  только представлял, как к голове нашей Дюймовочки приближается  зверская, жужжащая  хирургическая  пила, сразу  чувствовал  панику. Но после того,  как  Танюшка  выразилась  яснее  ясного:  «Больше  всего  это мне нужно!!!  Я очень  долго  ждала такой  возможности. Если  всё сорвётся, тогда жизнь потеряет  для  меня всякий интерес!».  Мы изыскали энную сумму долларов на титановые  пластины,  которыми  скрепляются  раскуроченные  кости,  и  установили плотный  контакт  с  профессором  Владимиром Аркадьевичем Зайченко. Он  бросил  лишь  один  взгляд на нашу  девочку  и моментально определил, что болезнь совпадает с профилем  его отделения. Оставалось приложить волшебные руки.
   - Здесь торчать не имеет смысла, - сказал  я, обращаясь  к жене - Можно умом  тронуться  от переживаний. Прошу тебя, Надя, поедем куда-нибудь.
   Надежда вытащила из сумочки аккуратно сложенную бумажку.
   - Вот, выдали…
   - Что за хреновина?
   - Направление  в центральный  пункт  переливания  крови.  Владимир  Аркадьевич вчера  специально туда посылал  своего  ассистента, чтобы тот обеспечил надёжный тыл. Во время  операции  потребуется  много дополнительной крови.  А мы взамен взятой должны по-делиться своей, - объяснила жена. 
   - Я не могу: в восемьдесят первом году болел гепатитом, - ринулся я в кусты.
   - Придётся мне отдуваться за двоих, - кисло пошутила Надя.
   Но когда  мы, поплутав  в незнакомом  районе, доверяясь горе-советам местных  гидов, в итоге   обнаружили   пресловутое  учреждение,  выяснилось:  измотанная  переживаниями, кровь жены  из-за  низкого  гемоглобина непригодна.  Её, бедную, даже хотели в полупри- нудительном порядке запереть в стационар. Она еле вырвалась.
   - Как там наша маленькая? – на  улице на меня снова, словно цунами, нахлынула гигантская тоска. Я посмотрел на часы, - Полтора уже…
   - Не волнуйся! Зайченко, говорят, чудеса творит…
   - Давай  найдём  какое-нибудь  заведение, где накладывают  и наливают.  Если  я не про-пущу, то скоро раскисну.
   Наде не улыбалось нервничать, выслушивая мои пьяные выступления.
   - Наоборот, выпив, ты будешь острее воспринимать, - сказала она.
   Возле метро я  выцарапал  глазами из множества  забегаловок  с шикарными названиями неброское кафе, напоминающее по форме ярангу  и, войдя, обнаружил, как и надеялся: меню недорогое и разнообразное и штат славянской внешности.
   Жену, смирившуюся  с неизбежным, я  усадил за угловой  столик, а  сам начал диктовать
заказ богатой на фигуру барменше:
   - Так…. Двести грамм «Флагмана», пожалуйста. Два салата «Оливье», пиццу  с грибами, большую. Два кусочка белого хлеба. Да! Чуть не забыл: ещё – бутылочку  «Есентуков».
   Надежда сослалась на отсутствие аппетита и  отдала свою порцию  салата мне.  Хорошо, что удалось уговорить её на четвертушку горячей лепёшки с минералкой.
   Ели молча.  Каждый незримо находился  в операционной и  делился  с дочкой тем, в чём она нуждалась. «Забери всю мою кровь, - просил  я, - Возьми терпение, способность выносить боль!» Потом я обратился к Господу:
   - Боже!  Неужели  ты  не  поможешь  существу,  которое  в жизни  настрадалось столько, сколько иному взрослому не выпадает!  Почему  при  рождении  этой  славной девочки ты вообще  отвернулся? Хотя  бы  сейчас  не ротозейничай! Нельзя позволить смерти облизываться!
   При упоминании о смерти на глаза набежали слёзы.
   - Хватит тебе пить, - отреагировала жена на моё состояние.
   - Жалко…
   - А мне, что – не жалко? Может, вместе напьёмся?
   - Всё! К чёрту! – сдался я и резко встал из  за стола, но, пока мы ехали  назад, мысли ска-   кали от пессимизма к оптимизму, от  нахлынувшего счастья, что дочка  вот-вот  избавится  от недугов и  обретёт  новую,  долгожданную внешность,  до предчувствия непоправимого горя. И я снова и снова, в бессилии сжимая кулаки, терроризировал  Всевышнего.
   Напрасно мы надеялись, что к  нашему приезду  появиться  какая-нибудь информация  о ходе операции.  Никто ничего не знал.  Я попробовал разгадывать кроссворд, однако вскоре отбросил журнал в сторону. У Нади это получилось лучше, а  я  стал  разглядывать  маленьких  несчастных  пациентов,  снующих  мимо из палат  в туалет и обратно. Я отметил, что  большинство  детишек страдало от  «заячьей» губы.  Пробежал  мальчик с карандашеобразной головой – вытянутой к верху и острой.  Нерусская  женщина в коридоре играла с девочкой,  у  которой  вместо носа  торчала  миниатюрная  пуговка. Что бросалось в глаза: они  все, без  исключения, не были  похожи на безнадёжных больных, они верили в выздоровление.
   Когда  лицезрение чужих проблем  надоело, я  принялся измерять шагами пяточок около ординаторской.
   - Да, не мельтеши!  Должен же кто-нибудь спуститься…, - у  жены  нервы  тоже напоминали подожжённый бикфордов шнур.
   - Прости, не сидится ….
   Мне  казалось:  вот-вот  я  не выдержу  и, попирая  строгие  правила  поведения,  рванусь вверх по лестнице на четвёртый этаж, где на полном ходу шла операция.  Вдруг  послыша-лись неспешные шаги,  спускающегося  оттуда,  человека. Зайченко? Его ассистент – Куртанидзе?  Не угадал….  Это  был  самый неразговорчивый и мрачный нейрохирург Попрыгайко Виктор Анатольевич. Но я  напрочь забыл  о неблаговидном реноме врача:
   - Как там? Что там?
   Попрыгайко посмотрел на меня, как на лотерейный билет без выигрыша.
   - Непросто  всё  складывается,  непросто.  Извините,  я не располагаю свободным временем.
   «Непросто»….  Я отказывался понимать. Я желал услышать нечто ободряющее, дарящее возможность вздохнуть с облегчением.
   Подошла  Надя  и  крепко сжала мою ладонь, чтобы вывести из транса. Чувствовалось: в отличие  от  меня, она хранила  боль  в себе, и та копилась, мечтая однажды взорвать организм изнутри.  Я уже проклинал тот день, когда мы дали согласие.  Зайченко лишился звания  друга  и приобрёл другое – кровного врага.  Для  Владимира Аркадьевича мною готовилась месть. Я собирался уложить его на операционный стол и поочерёдно  отпилить руки, ноги и голову.
   Часы, как остановились.  До обещанного окончания оставалась вечность.
   - Надюш, отлучусь я покурить. Будет что – зови немедленно.
   - Ты недавно курил. Скоро твоим лёгким Змей Горыныч позавидует.
   - Сегодня  сигареты,  действительно,  уходит  больше, чем  обычно.  Кстати, по пивку  не желаешь?
   - Ещё  чего? –  возмутилась  жена, - На врачей запахом дышать...  И тебе не следует! Сам  знаешь, что  бывает  от  смеси  водки  с пивом. Только Танечку опозоришь! Скажут потом: какой у неё отец – алкоголик.
   - Да я водки-то выпил всего ничего. Плюс – нервы. Ни в одном глазу!
   - Поступай, как совесть велит. С тобой спорить – себе вредить.
   Спиртное пришлось объявить вне закона.
   - Всё обойдётся ведь, да? – взялся я за своё.
   - Конечно!  И  Владимир  Аркадьевич  говорил….   А  на  слова  Попрыгайко не обращай внимания.  При  удалении  аппендицита и то сложности возникают, а тут череп распилить, да изменить его форму.
   - От  этого  и  боязно.  Неверное  движение  скальпелем  может привести к, сама понимаешь, каким  последствиям.
   - Что ты заладил, как бабка глазливая! Сплюнь! Надо надеяться!
   Небо заволокло тучами.  К добру  ли?  Стал накрапывать, не  спеша  набирая  силу, осенний дождик.
   Я выкурил  аж три  сигареты  подряд  и  обнаружил, что пачки до темна мне явно не хватит.  Ближайший табачный киоск находился возле автобусной остановки,  в  трёхстах метрах. По дороге, отключившись, я чуть не столкнулся с молодой  женщиной  в чёрном, траурном платке. Весь её вид соответствовал погоде и свидетельствовал  о постигшем горе. Я пулей  проскочил  мимо, чтобы не дать проснуться, успокоенной никотином, грусти. Символ несчастья исчез за спиной, а я купил пачку «Союз-Аполлона» и  прежде, чем подняться к жене, запалил  четвёртую  «соску».  «Тьфу! И впрямь  скоро в груди не останется мес-та для  свежего воздуха!» - неприятная горечь поползла по горлу.
   К моему  удивлению, там, где оставил наедине с кроссвордом  Надю, я обнаружил её беседующей  с той  самой несчастной, которую встретил на улице.  Заметив чужого, прибли-жающегося человека, незнакомка  замолчала и отошла в сторону.
   - Кто это? – спросил я жену.
   - Ребёнок у неё вчера умер.
   - Во время операции?
   - Нет. У него была онкология. Мальчику пяти лет не исполнилось, -  вздохнула  Надя.
   - В нашей стране рак лечится  плохо, -  сказал  я  с уверенностью дилетанта, не обладающего  статистическими  данными. Сказал так, потому  что  в  противоположную теорию не
верил, - Исключительно, за оченно крупные деньги.
   Надежда  не  стала  ввязываться  в полемику: своих забот хватало. А я почувствовал, как невыносимо зачесался язык.
   - Наверное, решила  претензии предъявить, да деньги назад потребовать.
   - Не знаю.
   - Разве  она  не пожаловалась? Я успел застать вас шушукающимися. Горюющая женщина другой  женщине всю душу нараспашку  откроет.  От мужа что-нибудь утаит, а…
   - Вот  тут я  с тобой  категорически не согласна, - перебила Надя, - У меня от тебя секретов нет.
   - Таких – одна на миллион.  Поэтому тогда и на других внимания не обратил.
   Когда Попрыгайко покинул ординаторскую, где скрывался от надоедливых, я  дёрнулся к нему, но застыл, как вкопанный, повинуясь резкому жесту: нейрохирург выставил  пере-до мной  ладонь, выполнявшую  роль  запрещающего знака. Снова нас окутал  туман неизвестности, снова  жена прилипла к журналу, а я снова шагами измерял расстояние от стенки до стенки. Останавливаясь, я бросал на неё умоляющий взгляд, ожидая поддержки.
   Со стрелками часов творилось что-то сверхъестественное. Время замерло.
   Я  так  часто  смотрел  на  циферблат,  что  римские  цифры надолго отпечатались в моих зрачках.
  Вдруг  я  подумал – большинство родственников, которые с нетерпением ждут  результатов, имеют такой же отрешённый вид. 
  Не  сговариваясь, мы  с Надей ощутили приближение чего-то важного, и  это важное двигалось оттуда, где шла борьба за будущее нашей дочки. Скоро должен появиться глашатай  в  белом  халате, чтобы  поставить нас  в известность.  Только  о чём?  Какой будет весть – доброй или  страшной? Будет ли он улыбаться при сообщении или неуклюже  запутается в терминах?
   Взяв друг друга  за руки, мы встали  возле первой ступеньки лестничного пролёта и замерли, как грешники в ожидании Божьего суда.
   Зайченко, не спеша, подошёл  к нам, но страх склонил мою голову и я видел только мыски его ботинок. 
   - Что случилось? Уж больно вы выглядите несчастными, - с такими словами  к нам обратился Владимир Аркадьевич.
   - Чтобы мы стали  счастливыми достаточно…  - попытался  я  оправдаться,  но был перебит нещадным образом.
   - Достаточно сказать, что всё в порядке? Не волнуйтесь! – сказал он, словно полил водой засыхающие цветы, - Правда, не обошлось без сложностей.
   - Виктор Анатольевич обмолвился ненароком, - выдала жена Попрыгайко.
   - Не пустяками ведь занимаемся.  Представляете: кровища хлещет, а рука  со скальпелем почти наугад  действует. Ваш случай уникальным оказался.
   - Извините, как  я  понял – операция  закончилась и  прошла  успешно? –  прервал я тошнотворный монолог доктора.
   - Закончилась только основная часть.  Но вы можете спокойно ехать домой. Самое сложное позади.  Честно говоря,  я  предполагал,  что  уложимся в семь часов. А так … (он  сверился с дорогой швейцарской механикой) получается девять с половиной.  Куртанидзе доштопает, и тогда переведут её в реанимацию.
   При слове «реанимация» я подскочил на месте.
   - Владимир Аркадьевич, вы что-то не договариваете!
   - Я ещё раз повторяю: всё в порядке! В реанимации ваша девочка выйдет из наркоза. Если  не будет осложнений, в палату спустят перед обходом.  Вы, мама, приезжайте  пораньше: подготовите  кровать, -  Зайченко  тяжело вздохнул  и  уже неофициальным  тоном добавил, - А теперь прошу меня отпустить. Я очень устал  и хочу побыстрее  обнять семью и выпить сто грамм коньяка.  И вам того же настоятельно советую.
   Что ж, если сам Владимир Аркадьевич советовал, грех  было противиться  его разумным рекомендациям.
   Входную  дверь квартиры открыли  за полночь: вечерний  транспорт  имеет дурную привычку делать непозволительно длинные промежутки. 
   Возникшее  облегчение,  ошибочно показавшееся  спутником  полноценного  сна,  не по-могло. Притворившись спящим, чтобы не тревожить жену, я не сомневался  в том, что и  у  неё не получается заснуть. Последняя  отметка на электронном будильнике, которую  я за-помнил, высвечивала  02:37.
   Чего  только  я  не навоображал, пока не провалился в чёрную сна: считал до тысячи, находил  богатых  родственников  в Канаде,  спасал от эпилепсии внука султана Брунея, знакомился  с инопланетянами,  в знак дружбы наделившими  представителя  Земли уникальными  экстрасенсорными  способностями,  позволяющими  исцелять от всевозможных болезней.
   Когда  прозвенел  будильник,  Надя  уже уехала, о чём свидетельствовала записка, оставленная на кухонном столе: «Не забудь обед. Деньги на «Спорт-Экспресс» в куртке. Когда что-то узнаю, позвоню на сотовый».
   Плотно  позавтракав,  я  выписал  из  домашней  записной  книжки  телефон  больницы и рванул  на работу.  Я никогда ещё так туда не спешил и, уединившись в  курительной ком-нате до прихода остальных «штатников» автосервиса, набрал самый важный номер.
   - Миронова Татьяна?  Хочу  вас обрадовать: больная прооперированна  и находится в реанимации  под  наблюдением.  Состояние  удовлетворительное, -  бодрым, молодым
голосом проинформировала меня сотрудница диспетчерской службы.
   - Уважаемая, вы не подскажите – вышла она из наркоза? – спросил я.
   - Судя по времени, да…
   - Спасибо! Дай Бог вам здоровья!
   «Прощай,   многопудовый    груз,  отягощавший   мою  душу  на  протяжении  последних дней!» - воскликнул я на всю курительную комнату.  Всё, что касалось ремонта автомоби- лей, отодвинулось на второй план.  Я даже не переоделся.  Мне  срочно потребовался внимательный и сочувствующий собеседник.  Но за полчаса до начала рабочего дня я обнаружил  лишь длинноногую секретаршу босса.
   Накопленные  страдания  вырвались наружу, как  лава из проснувшегося вулкана. Захлёбываясь,  я  говорил,  говорил, говорил и говорил, и нисколько не стеснялся  наворачивающихся на глаза слёз счастья.