Шёл октябрь 1990
года. Перестукивая на стыках, исполняя свою дорожную песню, то весёлую, то
грустную, мчал меня поезд на запад. Настроение было плохим, а иначе и быть не
могло. Решил я навсегда оставить Дальний Восток - свою Родину, так сложились
жизненные обстоятельства. Грустно было прощаться с родными, с детьми, хотелось
плакать, но я сдерживал себя. Я навсегда оставляю места, где я вырос. Вот
озёра, здесь я первый раз встретил утреннюю зорьку на утиной охоте, ещё
мальчишкой. Вот мелькнула за окном маленькая релочка, сколько здесь я грибов
собрал. Вот мелькнула тропинка, которая уводила меня к реке, сколько здесь
исходил я за свою жизнь. Всё истоптано моими ногами, везде остался мой след.
Невольно на
щеке застыла горькая
слеза, не боюсь в том признаться, всё больше и больше убеждался я, что не смогу
навсегда уехать с Дальнего Востока, как бы не хотел. Но постепенно дорога брала
своё, возникли заботы, завязались знакомства, и как-то легче становилось на
душе.
В купе нас было
четверо: мать с дочерью, Володя, лет тридцати, и я. Нине Ивановне было лет
пятьдесят, чисто русское лицо, крестьянская доброта и простота, можно сказать,
душевность, так и озаряла его. Дочери её, Вале, лет двадцати пяти, не хватало
качеств матери. Вела она себя свободно, без всякой скованности, сразу
распустила свои русалочьи волосы, и засыпала нас с Володей массой вопросов. Её
зелёные глаза, то искрились радостью, то вдруг наполнялись грустью, умела себя
преподнести эта принцесса.
Проводники были
молоды, лет двадцати пяти, Саша и Коля, один светлый, другой же черный, как
уголь. Они сразу как бы прописались в нашем купе. Молодые ребята, им нужна была
духовная свобода и соответствующая компания. Валя их быстро очаровала. На столе
стала появляться водка, которой приторговывали проводники. А что ещё надо в
дороге? В общем, ехали мы весело, бегали на станциях за продуктами, за
газетами, всё как обычно.
Надя появилась в
вагоне только в Красноярске, прошла со своей дочкой в соседнее купе и уже
радовала душу её украинская речь, такая мелодичная, напевная, звучная. Красивая
была женщина, кареглазая, лет тридцати. В глазах её светилась такая доброта,
что приятно было смотреть на неё, не то, что разговаривать. Дочь Мира лет
шести, была немного разбалована, впрочем, как и все дети. Ехали они до Москвы,
и дальше в Киев.
Жалею, что мало с ней
поговорил, а только наблюдал со стороны. Всегда жалеешь о многом потом, когда
время уже ушло.
Увидела как-то Надя у
меня в руках тетрадку и поинтересовалась, что я там пишу. Я честно признался,
стихи. Слово за слово, мы разговорились. Надя по профессии была журналисткой, и
мне тоже надо было высказаться. Кто я, - простой рабочий, вдруг стал писать
стихи. И бился там, что рыба в сетях, чувств много, а грамоты маловато. Читала
Надя мои стихи, они ей нравились, но чего-то не хватало в них. И она, глядя мне
в глаза, говорила, вот здесь надо ещё красочней, ну чуть-чуть. И уже читала мне
разных поэтов и на русском языке, и на украинском. Вот, видишь, Гриша, как все
чувства красиво выражены, душа радуется, когда читаешь эти стихи. Но ты не
расстраивайся, у тебя хорошо написано, по-своему, ты никому не подражаешь,
чувствуется душа, а это главное. Звучали её слова ласково и успокаивали меня.
Но вдруг лицо её исказилось болью. Прости, Григорий, я прилягу, очень болит голова.
Я сначала не придал этому никакого значения, но это повторялось часто. В
одночасье менялось её настроение, боль забирала её полностью. Тогда я развлекал
Миру, играл с ней. Сам только что оставил своих детей и тоже очень переживал за
них.
Боли Нади быстро
проходили, но сильные, короткие приступы повторялись часто. Я ещё не видел
тогда людей, которые пережили
Чернобыльскую
катастрофу.
- Сколько уже не
стало моих друзей по школе, какие здоровые ребята были, а уже в могиле лежат, -
горько говорила Надя. - Им бы жить да жить, ведь никто толком и не представлял
всей опасности, нас постоянно обманывают наши правители. Пятнадцать рублей
платят, пособие такое, что смех один и только. А боли всё чаще повторяются,
работать всё труднее становится, не себя жалко, а Мирочку. Ведь у неё вся жизнь
впереди, а уже искалеченное детство и душа. Пробовал мой муж правды добиться,
всё по инстанциям ходил, жаловался, писал везде, но ничего не добился, посадили
его. Сфабриковали дело на него, и упрятали подальше, под Красноярск. Ездила к
нему на свидание, нелегко там ему. Как журналистка беседовала с начальником
лагеря, просила его разобраться, помочь мужу. Но думаю, что толку мало, есть,
наверное, директива на этот счёт свыше. «Скажите, спасибо, что ещё не лишили
его свидания», - вот и весь ответ. Буду в Киеве своих друзей да знакомых
обходить, может, и придумаем, как мужу помочь. Дочку отвезу к матери в село. От
Чернобыля всего в тридцати километрах живут и не хотят уезжать оттуда, здесь и
умрём - так говорят.
Не утерпел я:
- Надя, ты зачем
губишь себя и дочь, надо ехать подальше от этого страшного места. Разве Россия
маленькая, и не найдётся места на её просторах? Я знаю, что у нас на Дальнем
Востоке столько сёл пустует, переселенцы не держатся. Квартиру можно получить,
пособие, участок, и живите, зачем рисковать жизнью.
- Да, всё это так, но
как ехать с бухты-барахты, кто там нас ждёт?
- Тоже правильно, -
согласился я. - Надо написать вот по таким адресам.
Записала их моя
знакомая и немного повеселела.
- Спасибо тебе, Григорий,
вот только мама с папой вряд ли с родных мест уедут, они уже в другом месте
жить не смогут. Вот и разрываюсь я между мужем, родителями, и дочку жалко.
«Моя беда по
сравнению с той, что пережили чернобыльцы, - пыль, её и не заметишь», - уже
думал я про себя. «Посмотрели бы те, кто виновен в аварии на АЭС, кто скрывал
все масштабы катастрофы, тяжесть последствий. Столько людей гибнет в муках,
может совестно станет им».
Последние сутки до
Москвы, я держался с Надей и Мирой. Меня уже мало интересовали мои попутчики.
Часто Наде было плохо от головных болей, и она ложилась, а я развлекал Миру как
мог. Как Надя менялась, то такая красивая, весёлая и добрая, а то вдруг вся
разбитая, еле сдерживающая боль. Да, болезнь уже с трудом таилась внутри, всё
норовила вырваться наружу. А еще и ребёнок при ней, вот и приходилось Наде
втрое тяжелей. И куда ты едешь, бедненькая, в самое пекло возвращаешься. Люди
бегут оттуда - всё думал я, и понимал, и не понимал происходящее.
Уже перед самой
Москвой, моя знакомая сказала: присылай свои стихи на адрес моей мамы, я буду
там, обязательно помогу тебе.
Проводил я Надю с
дочуркой до Киевского вокзала, помог
донести вещи, нашёл
попутчика, парень ехал с нами в одном вагоне, и попросил его помочь, он не
отказался. Всё на душе моей спокойно стало, хоть не одни добираться будут.
Распрощались тепло, как старые знакомые, а впереди у каждого были свои заботы,
свои дела.
Через год я вернулся
домой, писем от Нади не было. Сел я и написал письмо сам, отослал свои стихи.
До сих пор жду ответа. Только одно хочу знать, живы ли они.
Помочь сайту
Поздравления
