В витринах магазинов уже появились настенные календари с курами.
Она смотрела на эти яркие картинки с неизменным числом 2005, смотрела и вспоминала Прошлое.
У неё осталось лишь Прошлое.
Зима сейчас выдалась неожиданно слякотной. Канцтовары лежали под полиэтиленовой плёнкой, покупатели вглядывались, тыкали пальцем, То в ручку, то в ученическую тетрадь. Тыкали и протягивали помятые купюры с видом Красноярской гидроэлектростанции.
Она в ответ улыбалась и протягивала требуемое и сдачу.
Последними, подошли две девочки. Они были в темных брючных костюмах с рюкзачками за спиной. Они долго перешептывались, и, наконец, одна с аккуратным узлом на затылке протянула ей горсть мелочи.
Отпустив товар, женщина вновь погрузилась в воспоминания.
Тогда также наступал Год Петуха.
В тот декабрьский день они остались после уроков, Им поручили сделать праздничную стенгазету - ей хотелось, чтобы она была самой лучшей.
Он неплохо владел карандашом и кистью.
Учителя прочили ему карьеру художника. Да и он особенно не сомневался в своём призвании. Сначала занимаясь в изостудии, а затем подумывал о художественном училище.
У неё же не было особых талантов, кроме, пожалуй, одного - внимательно слушать и довольно складно пересказывать услышанное.
Учителя принимали эту способность за знания и ставили ей пятёрки. Её фото уже красовалось на «Доске Почёта» и этого было достаточно милой девушке.
Она не представляла, как будет жить, когда навсегда снимет форменное платье. Желание поехать в столицу было нестерпимо. Она давала себе слово, что обязательно будет ходить по театрам и музеям, сдаст все сессии на «отлично» и будет ленинской стипендиаткой.
За пятилетие будущей жизни она тогда не заглядывала.
Итак, за окнами школы падал снег. В коридоре на втором этаже еще висел украшенный крепом портрет Косыгина. Совсем недавно, во время урока вошла директриса и проникновенно сказала: « Ребята, Косыгин умер!»
Все сделали не то траурные, не то просто постные лица.
Сделала и она, стараясь угодить директрисе. Вообще-то ей и дела не было до умершего партийного деятеля. Её интересовал только Он.
И вот теперь она норовила лишний раз приблизиться к нему - на столе были расставлены баночки с гуашью, картонка для смешивания красок была тут же, да и довольно внушительный лист ватмана был уже вполне готов.
Он успел набросать фигуру Деда Мороза с посохом. Над могучим стариком нависла заснеженная лапа ели, да и само клонящееся к заходу солнце придавало всей картине довольно интересную гамму.
Ей хотелось лишний раз коснуться грудью его настороженных лопаток. Даже сквозь школьную тужурку, сорочку и майку она чувствовала, видела их насторожённость.
Однако он даже не пытался почувствовать её настроение. Он смешивал краски, накладывал мазок за мазком, придавая всей картине некоторую законченность.
- Вот сноп для ребуса. Возьми, - проворковала она, ощущая нестерпимое желание прильнуть, непременно прильнуть сзади.
Он обернулся. Обернулся и улыбнулся, как улыбаются простаки.
- Знаешь, мои родители будут встречать Новый Год у знакомых.
- А ты? - сорвалось с его губ.
- Я? Вообще-то я уже подруг из параллельного пригласила. Но если хочешь - приходи. Но...
- Что?
- Нарисуй мне петуха со скрипкой. Знаешь, что по японскому календарю следующий год - Год Петуха.
- Знаю! - нагло соврал он.
* * *
Гудок автомобиля отвлёк её от торговли. Потрепанный жизнью глазастый «ВАЗовский» «универсал» припарковывался неподалёку.
Это приехал он.
Она была рада. К вечеру мороз стал усиливаться, и стоять на полупустынной улице стало неуютно.
В салон переносились картонные ящики с тетрадями, ежедневниками, шариковыми ручками и прочим неброским товаром.
Наконец всё было аккуратно уложено, она села рядом с ним,
Мотор завёлся с третьей попытки - автомобиль выехал со стоянки и поехал к их временному пристанищу.
.
2
До Нового Год оставалось три дня.
Она вспомнила тот последний декабрьский день. Всё время кто-то мешал ей думать о нём. Сначала мать была озабочена своим лицом, затем отец долго брил свой кадык двухцветной - красно-белой - электробритвой.
Ей не терпелось остаться в одиночестве.
Родители тихо переругивались друг с дружкой. Отец был озабочен своей кандидатской диссертацией, - он так и мечтал со временем остепениться и сменить шумный и довольно опостылевший ему цех на институтскую аудиторию.
Его руководитель в этот день принимал всех. Он любил погулять в новогоднюю ночь.
А ей только и надо было, чтобы родители не мешали ей.
Тогда она грезила только им. Не представляя, что будет делать, она приближала то роковое мгновение, когда бегство будет невозможно. Она даже фантазировала, как будет общаться с ним, как предложит выпить шампанского - а затем.
Мысли её путались. Она не слышала слов, обращенных к ней, а лишь счастливо улыбалась, словно смотрела знакомый спектакль.
Родители еще немного побегали, оделись и ушли. Мать долго натягивала своё пальто с воротником из меха чёрно-бурой лисы.
Подруги пришли за три часа до полуночи.
- Да у тебя даже конь не валялся! - воскликнула одна из них.
Девушки пошептались, и, сбросив праздничные платья, стали кухоничать.
Они деловито натирали уже отваренную свёклу, давили грецкие орехи, заправляли салаты, стараясь успеть до того, как часы сомкнут свои стрелки.
За полчаса до двенадцати всё было готово. И в этот миг раздался звонок.
Девчонки поспешили к оставленным платьям, а она, она пошла, открывать, отлично зная, кого увидит на пороге.
* * *
Да, это был он - в своём неказистом пальтишке, с тубусом в руке.
Она смотрела на него во все глаза - смотрела и пугалась, точно видела давно заказанный сон, в котором можно всё.
Подруги смотрели на них, прячась за полуоткрытую дверь. Он вошел, стал возиться с ботинками, торопливо расшнуровывая их, затем сбросил пальто, снял шапку.
Она вдруг почувствовала себя чересчур взволнованной, словно пришла на контрольную работу по алгебре.
- Проходи. Сейчас станем на стол накрывать.
- А у меня для тебя - сюрприз.
Он торопливо отвернул верхнюю часть тубуса и вытащил свернутый в трубку лист ватмана.
«Вот», - сорвалось с его губ.
- Что это? - поразилась она.
- Петух со скрипкой. Сама же просила. Я целый вечер возился, рисовал.
Она взвизгнула и, не помня себя от радости, благодарно чмокнула в щёку.
Весь тот вечер теперь вставал перед её глазами.
Они пили шампанское, танцевали, затем она полезла в ящик шкафа и достала пару магнитофонных бобин. На одной из них были записаны песни Владимира Высоцкого, на второй - просто эстрадные песни.
Он поставил сначала песни недавно умершего барда. Поставил - и словно в какую-то пропасть провалился. Он слушал Высоцкого, словно приехавшего издалека старшего родственника.
Она была рядом, прижималась левым бедром, норовя прижаться еще плотнее. Но он не чувствовал близости её горячего тела. А оно готово было расплавить и дурацкое платье, и всё остальное.
Захмелевшие подружки так и вертелись перед глазами. Ей хотелось избавиться от их смеха, зазывных взглядов, нелепых, еще случайно забредших на язык слов. Эти девицы не понимали, что попали в разряд «третьих лишних».
Она не помнила, как осталась с ним наедине. Они мыли посуду, именно на кухне всё и произошло.
Она помнила, как игриво запрыгнула на стол, запрыгнула и стала покачивать ногами, словно на карусели. Он был рядом, красивый взволнованный и потный. От него, как-то особенно пахло.
Кажется, это он первый стал целовать её, целовать, прижимаясь всё плотнее и смотря на застёжку её платья, словно приказывая той немедленно расстегнуться.
Пуговицы стали выскальзывать из петель как бы сами собой.
Она не помнила, как он нёс её из кухни в спальню родителей. Она понимала лишь одно - она уже голая, и сейчас произойдёт самое волнующее и страшное одновременно.
Она помнила всё смутно. Кажется, он целовал её грудь, касался пальцами живота, был потен и несмел.
Ноги, еще недавно такие стыдливые, сами раскрывались ему навстречу. Он вошёл, раз другой - движения убыстрялись - она испуганно зажмурилась - ведь всё так походило на сон.
Эту грёзу прервал грозный окрик отца. Он стоял в дверях и смотрел - так, наверное, смотрел Господь Саваоф на первых грешников.
Ей захотелось скатиться вниз под кровать. Она не слышала слов отца, от ужаса она вообще ничего не слышала и видела лишь своё съёжившееся от стыда тело.
Отец дал ему на сборы только минуту. Она боялась, что он уйдёт голым - она то порывалась бежать за ним, то, ужасаясь своему внешнему виду, тотчас крестообразно прикрывала довольно спелые для десятиклассницы груди.
Родители не позволили ей прикрыть наготу. Они долго читали нотации, грозя ему милицией. А ей неизбежным визитом к гинекологу. Если отца волновала дефлорация, то мать - возможное зарождение плода. Мать спрашивала её про менструации. А она даже не думала о сроке наступления месячных.
Отец был пьян и от того особенно придирчив - за сегодняшнюю ночь они потратили целый червонец на такси, стараясь не унижать себя промёрзлым троллейбусом.
И вот теперь, сожалея и о червонце, и о том впечатлении, которое он произвёл на своего руководителя - кандидата технических наук Поспелова, - отец обрушивал свой гнев и своё раздражение на голую, опозорившую себя дочь.
Она стояла в тени новогодней ёлки, стояла, точно статуя и от досады покусывала губы. Она уже сама сожалела о той нелепой возне. То, что она чувствовала раньше, было лишь ни чем неоправданным любопытством.
- И какой же он обыкновенный. И член у него совсем маленький. А я-то дура!!!
Её отправили нюхать портьеры. Было сложно стоять и не думать о запахе мандаринов, о том, что теперь о её прегрешении могут узнать в школе и тогда.
Она вспомнила, что в прошлом учебном году не могла понять, что такого страшного делает Сонечка Мармеладова. Слово «проститутка» было лишь обычным звуком. Теперь же представляя Соню голой, точнее саму себя на месте Сони, она ужасалась и краснела, как краснела лишь в детстве, съев бабушкино варенье.
Мысль о предательстве зародилась именно тогда, в углу. Она видела то голого, растерянного, сопостельника. то, такой значимый для неё, кругляшок золотистого цвета. Она еще не знала, кого должна предпочесть.
Родители ждали её решения. Ей было и стыдно, и неловко - проще было держать язык за зубами.
«А если он станет болтать!?»
По позвоночнику потёк холодный ручеёк. Она чувствовала, как её уже раздевают взглядами менее удачливые одноклассницы. Им также хотелось быть фаворитками педагогов.
Она боялась перестать быть фавориткой, боялась оступиться на финише. Учителям ничто не мешало спустить её с небес на землю.
« Чего я теряю, чёрт возьми! Ну, посадят его в тюрьму, велика беда. Я же не просила его брать меня так глупо!»
Её каникулы теперь были заполнены. Предстояли визиты к гинекологу, в милицию. И врач, и уставший дежурный, принявший заявление смотрели на неё с каким-то любопытствующим презрением.
И если доктор просто попросил снять трусы и вставил внутрь нечто похожее на воронку, то дежурный ограничился шариковой ручкой и листом бумаги, на котором она напрочь перечёркивала чужую судьбу.
Она многого не помнила, помнила лишь, что просто заигрывала с Ним. Точно так же, как привыкла заигрывать и с другими. Не опасаясь за последствия своего «невинного» флирта.
Возвращаться в класс после каникул было страшно. Она всё-таки вернулась. Целый месяц с ней никто не разговаривал кроме учителей. На уроках физкультуры ей норовили подставить подножку или просто плюнуть на майку - в морду символу недавней Олимпиады.
Она боялась девичьей мести. Те могли зайти далеко. Изнасиловать её уже по-настоящему или просто обрить наголо, как какую-нибудь продажную девку.
Страх быть униженной лишал её последних радостей школьной жизни. Приходить в класс не имело смысла. Ей вдруг показалось, что она случайно наступила в дерьмо, но не сразу поняла это, а дерьмо на подошвах туфель начинает тихо смердеть.
Даже на выпускном вечере она ощущала вал человеческого презрения. Никто не верил в то, во что поверил суд.
Он вошёл в комнату. Вошёл и стал смотреть на её спину. Она привыкла сносить чужие бесцеремонные взгляды. Теперь было глупо прятаться и разыгрывать из себя недотрогу.
Теперь они были равны. Равны в том, что отделяло их от других.
« Знаешь, а ведь могло быть всё иначе!» - тихо проворил он.
«Знаю!»
Она, действительно, знала. Когда-то в кабинете гинеколога она обрадовалась, что не получила в довесок к позору еще порцию шустрых живчиков из которых возникало нечто большее. Беременеть было рано - еще не был покорён МГУ, не сделано спасительное для всего Человечества открытие.
Он был просто случайным порожком в её жизни, она переступила и пошла дальше. А он, он.
Он стал петухом. Его опустили. Его - такого романтичного и глупого. Такого же впрочем, как и она. Ведь и она была опущена, правда позже, позже, когда стала дешёвой подстилкой для какой-то грубой рецидивистки.
Теперь было неважно, получила бы она тогда свой вожделенный кругляшок. Теперь она была никем, а этот кругляшок лишь дразнил её. Дразнил и манил в пропасть.
Она помнила, как уезжала в Москву - в фирменном поезде, в спальном вагоне. Уезжала, намереваясь вернуться в родной город не скоро и обязательно известной учёной.
Ей было даже интересно, придёт ли кто-либо из класса провожать её. Она знала, что её презирают, но отчего-то ждала, ждала. Но никто не пришёл. Никому не было интересно.
Москва встретила её пасмурным небом и тихим едва заметным дождём. Или это было позже, когда она отправилась на свою первую лекцию?
Она не помнила. Огромный город, новые друзья. Именно тогда она и влюбилась. Влюбилась глупо, безотчётно. Она предлагала себя ему, невольно стыдясь того первого опыта.
Он жил с родителями на Юго-западе, в новом микрорайоне.
Она не помнила, когда именно пришла к нему домой, пришла за каким-то незначащим пустяком. Но этот пустяк перевернул всю её жизнь.
Теперь она была глупой и жалкой просительницей
3.
Стол был разорён.
Разорён с какой-то час с небольшим - как тогда, на день рождения Владислава. Кажется, того москвича звали именно Владиславом.
Она пила шампанское и говорила какие-то глупости. Мать Владислава появлялась из кухни неслышно. Она как-то странно смотрела на гостью, ставила на стол очередное блюдо - и уходила.
Но, захмелевшая, Она не обращала на это внимания.
То, что еще недавно казалось архиважным, теперь было нелепо. Она понимала, что оказалась не в своей тарелке.
Родители присылали ей деньги. А она продолжала верить, что очень выиграла, став столичной студенткой.
Тогда в день рождения, она и узнала страшную семейную тайну. Младшая сестра Владислава сидела в своей комнате. Она вообще не сразу заметила эту десятилетнюю девочку, казалось, что этот ребёнок лишь квартирует здесь.
В тот вечер Она не решилась возвращаться в общагу. Проще было принять гостеприимное предложение и остаться на ночь. Она не понимала, что выглядит слишком вольно, но искушать себя близостью Владислава было приятно.
Среди ночи, она проснулась от чьих-то неуверенных шлепающих шагов.
Девочка в цыплячьего цвета пижамке шла к дверям спальни. Она скрылась за ними, совершенно не обращая внимания на спящую гостью.
Тогда сердце едва не выскочило у нее из груди.
Девочка скрылась за дверьми спальни. Она вела себя так, словно бы была лунатичкой. Тогда Ей показалось любопытным это, и она приложилась глазом к замочной скважине.
В спальне светило бра - девочка уже сняла с себя пижамку и села на край постели.
«Что она делает?!
Сердце юной студентки стало быстро колотиться, словно бы консервная банка на хвосте дворового кота. Рука матери её любимого касались интимных мест своей дочери, девочка не видела этих прикосновений, но чувствовала их.
Её дыхание участилось.
«Что за мерзость!»
Краска невольно бросилась в лицо, а только что съеденная еда была готова ринуться в обратный путь.
Ей пришлось вспомнить собственное падение: она не сразу поняла, что была уже женщиной.
Тогда она была совсем глупой. Ей казалось, что она должна вступиться за этого ребёнка, сестра её парня и, возможно, будущая золовка была в опасности.
И то, что происходило в спальне, будоражило и Её. Будоражило так, как когда-то присутствие её первого мужчины. Тогда она жаждала мужских прикосновений, теперь же завидовала этой скромной и такой послушной жертве.
Девочка уже сама направляла руку матери к своим гениталиям. Она делала это с ангельской улыбкой, делала так, как будто была в другом мире.
Тогда будущая невеста не выдержала. Она не знала, бежать ли ей к жениху, или скромно и тихо заняться рукоблудием.
Она всё же решила запустить руку под ночнушку, запустить и страстно задвигать пальцем по повлажневшей щелке.
Утром она старалась не смотреть на сестру Владика. Та сидела за столом, с аппетитом завтракала и совершенно не считала себя униженной. Краска ударила гостье в лицо. Она так и видела себя саму со стороны, видела, пошло мастурбирующей, словно опьяневшая от похоти шлюха.
-И почему я не решилась сделать Это с женщиной? - подумала она, стыдливо опуская глаза.
Перед внутренним взором вновь встала та новогодняя ночь. Она помнила всё - помнила, как оказалась на родительской постели, как впустила в себя твёрдый и жаркий член. Как стала извиваться и стонать, стараясь смотреть в бок и думать о том, что было во времена её полной непорочности.
Выйдя из дома, она на автопилоте дошла до автобусной остановки, затем доехала до станции «Юго-Западная» и спустилась на платформу.
В вагоне метропоезда ей захотелось разреветься. Но рядом был темнокожий элегантный студент, и она сдержалась.
Поля никак не хотела говорить. Она была молчалива. Как вытащенная из аквариума редкая рыбка. Тогда, тогда всё ещё можно было повернуть назад.
«Почему, я не ушла из этой семьи? Почему, вообще решила помогать этой чокнутой?! Наверняка, она и сдала меня своей мамаше!?
Если бы ей сказали, что скоро её возьмут с поличным, как воровку, она просто рассмеялась. Но, увы, сказка скоро стала былью.
В тот роковой день, она нарядилась по моде. Красивое платье, чистое бельё. Она надеялась поиграть в опасную игру, дать своему Ромео самые радужные и самые сладки надежды.
Вечеринка мало чем отличалась от прочих, пили «Фанту» и шампанское, улыбались и орошали окружающий воздух ароматом духов.
Она постепенно дурела, пьянела и, наконец, вырубилась.
Пробуждение не дало ей покоя. Вокруг толпились рассерженные люди. Они что-то явно искали.
-Из моей шкатулки пропали дорогие рубиновые серьги, - заявила будущая свекровь, - Ты их не видела, милочка?
- Не видела. А что?
Тогда она еще пыталась храбриться. Но скоро руки собравшихся потянулись к её смятому платью. Как она не пыталась противиться - её раздели и принялись мять платье, колготки и бельё.
Она же сидела в позе испуганной купальщицы - подтягивая к грудям дрожащие коленки и, едва не пукая от ужаса, словно напуганный хорёк в «живом уголке».
В её трусах нашли эту дорогую пропажу.
«Я не брала, не брала, я ничего не помню», - лепетала она, закрываясь то ли от взглядов, то ли от возможных прикосновений. Из глаз людей на неё лились невидимые, но очень зловонные помои - они марали ей тело, волосы, заставляли краснеть.
Даже Поля смотрела на неё как-то странно. Девочка походила на строгую пионерку с советской картины.
Тогда на неё напал дикий смех, она вдруг почувствовала себя на месте своего первого ухажёра. Он также что-то мямлил и краснел, как мямлила и краснела теперь она - глупая надменная золотая медалистка.
Её жених был безучастен. Его строгий взгляд был схож с взглядом сестры. Затем в комнате появились люди в форме.
Тюремная жизнь теперь казалась лишь страшным сном. Она точно не жила, а просто видела всё со стороны. Её куда-то везли, раздевали и заставляли одеваться. Чьи-то голоса влетали в уши, чьи-то злые руки касались напуганного до полусмерти тела.
Она даже не помнила тех, кто пользовался её чистым телом - однополые связи были пусты. Она просто делала то, что от неё ждали эти страшные женщины, делала и старалась забыть о своей «музыкальной» татуировке на щеке.
Ей никто не писал. Да и она больше не вспоминала ни об отце, ни о матери. Не вспоминала и старалась поскорее привыкнуть считать себя окончательно и бесповоротно падшей.
В тюремной бане ей об этом напоминали. Она была для всех всего лишь смазливой, хотя и быстро стареющей ковырялкой. Отстирывая чужие заношенные трусы или пытаясь до блеска отмыть чужую плоть, она давилась своей недавней гордостью, как давятся наспех проглоченным пирожком.
По ночам перед ней появлялась красивая аккуратная школьница. Она смотрела в самую душу, словно хотела спросить: «Кто это? Неужели я?»
Она молчала. Она ждала побудки, ждала еще одного дня, который приближал её к сроку освобождения.
Теперь ей нравилось, что все залпы её дружка оказались холостыми. Государственный защитник на суде напирал на её молодость и наивность. Но сидевшая под гербом РСФСР тройка не приняла его доводов.
Он вошёл не слышно.
«С Новым Годом!»
Она молча встала и подняла поблёкший от времени бокал.
Скрипичный ключ всё еще пробивался сквозь умело наложенный макияж. Часы показывали без пяти минут двенадцать, а в ушах звучала задорная песня из старой советской комедии.
Героиня хотела быть правильной, но при этом получать все запретные блага. Вот эта дилема и подвела её под монастырь. Сюжет взят из криминальной газеты, но слегка подправлен
Помочь сайту
Поздравления
