ТОРПЕДА НА СПИПРТЕ - военно-морские байки

ТОРПЕДА НА СПИРТЕ

правдивый рассказ бывшего штурмана
гвардии лейтенанта военно-морского флота






В морском разговорном лексиконе слово «травля» имеет три значения: травить – медленно отпускать руками швартовый конец; травить – выбрасывать из себя за борт съеденное, когда на море шторм и, наконец, травить – рассказывать морские байки.
Одну такую морскую байку сейчас я и будут «травить».
После окончания Высшего военно морского училища, я молодой лейтенант, штурман по специальности, прибыл на военно-морскую базу Балтийского флота, что в часе езды от Калининграда.

Было зимнее, хмурое, промозглое балтийское утро, когда я вышел из здания вокзале. Настроение соответствовало погоде. Я приехал из Москвы, где было грустное расставание с моей подружкой, отношения с которой не оставляли мне ясной перспективы на будущее. Это отдельная «песня» и к настоящей «травле» отношения не имеет.
Одним словом, настроение было прескверное, что совсем не соответствовало моменту. А момент для меня был очень важным – впервые в жизни я получал первое свое служебное назначение. Мне бы думать о будущем, а вместо этого в голове крутились вперемежку мысли о молодом женском горячем теле, грусть расставания и другие глупости.
Штаб Балтийского флота, где должна была определиться моя судьба, оказался рядом с вокзалом. В толпе таких же зеленых лейтенантов, я углядел давнишнего своего приятеля Шурку Зудина.

С Шуркой мы учились ещё в школе, затем встретились в училище, но здесь судьба развела нас по разным факультетам. Я попал на штурманский факультет, а он на минно-торпедный. Эта специализация, начавшаяся именно в год моего поступления, развела нас в разные морские профессии.
Минеры-торпедисты не дружили со штурманами. Как нам казалось, за насмешками над нами, они скрывали свою ущербность. Дело в том, что штурман на корабле один. Он приближен к командиру, от него зависит безопасность плавания. Штурман это на флоте «белая косточка». Интеллигент с чистыми руками и белоснежной рубашкой.

Минер-торпедист – это тавот - масло для смазки торпед, грязная работа, мат-перемат. Что касается морских знаний, то, как мы шутили - торпеда это БЗУ (боевое зарядное устройство), ПЗУ (пусковое зарядное устройство) и масляный золотничок (рулевое устройство). Именно так описал торпеду один наш очень тупой курсант на экзамене. С его легкой руки, эта шутка распространилась по училищу. Ребята торпедисты очень обижались. По закону мужского общежития, если кто-то обижается, то его будут донимать и дальше, что мы злорадно и делали.

Поэтому в наиболее трудных местах спора о профессиях, аргумент – «Да что с Вас взять?! Только и знаете БЗУ, ПЗУ и масляный золотничок!» - оказывался решающим и спор переходил в рукопашную схватку. Штурманов было всего пятьдесят человек, а минеров сто пятьдесят. Поэтому самым лучшим штурманским маневром перед превосходящим силами противника, было «делать ноги».

Особой лихостью для догоняемого было, на бегу оборачиваться и кричать догоняющему: «масляный золотничек ты наш!». Противник ярился страшно, а убегающий теплил себя надеждой, что довел противника до белого каления. Такие вот курсантские шуточки!
Слово «золотничок» было нашим защитным щитом, и за ним штурмана успешно скрывались, одновременно побеждая. Слово – это страшная сила!

Именно «золотничок» разделил нас с Шуркой на все годы учебы в училище. Но на чужой территории в Штабе флота морской базы Балтйск, все это было забыто, и мы тепло охлопывали друг друга, стараясь за обильным морским матом, скрыть свою растерянность перед неясным будущим.

Несколько оправившись, мы тихонько обменялись информацией. Шурка мечтал получить местечко на береговой базе, а я - либо попасть на маленький корабль либо то же осесть на берегу.
Перед кабинетом, где заседала комиссия по распределению образовалась живая очередь. Мы с Шуркой оказались где-то в середине, тревожно слушая результаты получаемых распределений.
Пока молодых лейтенантов направляли на крейсера и эсминцы, где офицеров была тьма – тьмущая, а это значит, что «на новенького» в таком коллективе будут сваливаться самые малоприятные обязанности и тянуть их придется до прихода очередного молодняка. Таков корабельный закон, но мне очень хотелось его избежать, и судьба тут же такую возможность подбросила.

Из кабинета вышел раскрасневшийся лейтенантик и шепотом сообщил, что он отказался от должности штурмана поисково-ударной группы (ПУГ) больших противолодочных морских охотников, базирующихся в Таллине.
Для меня в этом было три ключевых момента - город Таллин, маленький корабль и…моя очередь входить в кабинет.

Вхожу. Очень волнуюсь. Разглядел за золотом погон больших начальников одно знакомое лицо. Капитан первого ранга был членом государственной комиссии на моих выпускных экзаменах. В тот раз я потряс его воображение тем, как на трех досках мелом вывел формулу меркаторской проекции морских карт. В свое время преподаватель навигации пообещал: «Курсант который выведет эту формулу на экзамене, гарантированно получит пятёрку!». Я запомнил и эти слова, и формулу.

раздел 2




По закону «бутерброда», именно она досталась мне в вопросе экзаменационного билета. Глядя на три доски с математическими символами, члены госкомиссии – моряки до мозга костей, брезгливо относящиеся ко всяким там математическим штучкам - невольно прониклись уважением к зеленому курсантику, который сумел запомнить эту «хреновину». За эту «хреновину» я и получил пятерку. Был правда спор ставить четыре или пять, но преподаватель сказал им, что «обещал» и его поддержали. На четверке настаивал именно этот капитан первого ранга – «капраз», вот и запомнил.

Так как моряки любят «потравить», то все члены комиссии позволили себе расслабиться и послушать «травлю» капраза. Надо отдать ему должное. Он с солёным морским юмором пересказал историю про эту меркаторскую формулу на госэкзамене в училище. Поржав вдоволь, члены комиссии уже смотрели на меня с интересом, и мне это в тот раз помогло.
Чувствуя себя немного героем, я отказался от места штурмана на крейсере здесь в Балтийске и нагло попросил место штурмана в Талине, чем привел комиссию в замешательство. Дело в том, что этот самый ПУГ был единственным на Балтийском флоте гвардейским дивизионом военных кораблей. Члены комиссии задумались: «комиссии было о чем подумать.

Морская история знает, что героев необычных происшествий обычно на флоте уважали. Мой случай не был исключением и в тот раз. Посовещавшись, председатель комиссии объявил мне, что я могу отправляться в Таллин.
За дверями кабинета меня, взмокшего и бледного от волнения, принял в дружеские объятия Шурка, которому я и сообщил о своем назначении. Выслушав мой рассказ, Шурка исчез за дверями.

Он долго не выходил оттуда, я прислушивался к гулу голосов за дверями, но ничего не слышал. Наконец появился Шурка. Он всегда любил поговорить, а тут его прямо прорвало. Он трещал хуже сороки, радовался и улыбался.
Выяснилось, что Шурка заморочил голову членам комиссии рассказами о том, что его укачивает в море, и он теряет работоспособность.
В учебных плаваниях офицеры всегда внимательно следили за нами и курсант, которого укачивало на крутой волне, получал в личном деле запись УКЧ, что значит – подвержен укачиванию в море. Над такими парнями не смеялись, но и уважением они особым не пользовались.

Так вот Шурка не постеснялся прикинуться УКЧ и получил назначение в химическую лабораторию подготовки аккумуляторов для подводных лодок под Ригой. Счастлив он был безмерно, и немедленно стал строить планы, как он будет каждый день веселиться в рижских ресторанах и вести недосягаемую для меня «сладкую» жизнь на берегу.
Вся процедура получения документов длилась целый день. Когда мы их получили, начало смеркаться. Вместе с ними мы получили приличные суммы подъемных рублей, которые «жгли карман». Назначение надо было «обмыть», и немедленно.

Единственный ресторан-столовая базы флота находился тут же рядом. От столовой это заведение отличалось тем, что после 18–00 моряки могли заказать спиртное. После пары рюмок водки и хорошего куска говядины перед нами стала дилемма, где переночевать? Ехать в Калининград было поздно – на дворе была ночь. Остро стоял вопрос «что будем делать?».
Надо сказать, что Шурка, в отличие от меня, очень легко и быстро создавал вокруг себя женский коллектив. То же произошло и сейчас.

Шурка отошел от столика и долго говорил с молоденькой официанткой. Девушка по имени Надя готова была приютить нас у себя дома на ночь, но с одним условием: от нас требовалось закупить «горючее» на четырех человек, а затем дождаться закрытия ресторана-столовой. Стало понятно, что будет подружка.
Наличие подружки настраивало на оптимистический лад, так как третий всегда лишний. Настроение у нас с Шуркой было преотличнейшее. Выпитое и съеденное активизировало мужскую активность, с учётом перспективы скоротать ночь с двумя подружками.
Жизнь была прекрасна!

Наш перекур возле черного входа в ресторан, прервала выпорхнувшая официантка Наденька. До сих пор помню, что в руках у неё была плетеная корзинка, из которой весело торчали горлышки шампанского и коньяка. На мой взгляд, за наши деньги она запаслась «горючим» на целый экипаж торпедного катера, но за хорошее настроение в тот вечер не было жалко ничего.
До её дома мы добирались очень сложно. Сначала шли пешком по пирсу, к которому приникли военные корабли. Вахтенные тоскливо провожали нас взглядами. Не столько Наденьку, сколько корзинку с бутылками.


раздел 3


Затем мы оказались на маленьком причале, возле которого пыхтело нечто похожее на пассажирский катер. На нём мы долго «шли» по темной морской глади. Потом опять шли, но уже пешком по земле, пробираясь узенькими тропинками. Наконец оказались у заветной цели.
Вокруг нас стояли одноэтажные дома – бараки. В один из них нас пригласили зайти. Вдоль длинного коридора налево и направо были двери, одну из них Наденька открыла своим ключом.

Комнатка оказалась вполне уютной, но к нашему огорчению без подружки. Велев нам готовить стол, Надя скрылась. Отсутствовала она достаточно долго и мы с Шуркой уже полностью уверились, что нас «кинули». Удивляло, что нас оставили с выпивкой и в теплой комнате. Кто их знает, какие манеры у девчонок с военно-морской базы!
Опасения были напрасными, так как девушки, оказывается, прихорашивались в отдельном помещении.

Подружка оказалась стройненькой блондинкой, с уверенными повадками, звали её Света. Чувствовалось, что она у Наденьки лидер. Было понятно, что она хорошо знает как жить среди изголодавшихся морячков Балтийска, а с этими зелёными лейтенантиками управится в два счета. Она уверенно держалась в компании молодых людей и ничуть не смущалась. Просмотрев запасы «горючего» на эту вечеринку, она воодушевилась и очень активно повела пирушку.

Мы, скажу честно, от такой активности сначала оробели, но шампанское с коньяком быстро сгладило скованность.
Шурка вспомнил все свои коронные шуточки, а я продемонстрировал вокальные способности. Девочки веселили нас рассказами о местной жизни, главным героем в которой был военный комендант Балтийска. Он был нетерпим к пьянству, лично вылавливал несчастных морячков и лично отводил на гауптвахту. Этим прославился на весь флот.

Вскоре кампания поделилась на парочки, и оказалось, что Шурка с Наденькой срочно нуждаются в уединении.
Подружка Света была понятливой, и я был ею за руку уведен из комнаты. Мне пришлось положиться на инициативу моей знакомой и двигаться за ней. Оказалось, что мы идем в другой барак.

Были ли вы когда ни будь в женском бараке-общежитии? Уверен нет! Тогда я вам расскажу. Представьте себе большое помещение с низким потолком весь уставленный кроватями. Представьте себе также, что на каждой из них находится женщина и при этом молодая. Степень их раздетости разная - от совсем голышом, до чуть-чуть голышом.
Не думайте, что при моем появлении они все разом заверещали и прикрылись стыдливо, ничего подобного. Как мне показалось, некоторые даже специально старались показать себя наиболее выигрышно.

Мое движение отпрянуть и бежать на улицу, было сковано жесткой Светиной рукой, прекратившей всякие попытки к бегству. Она мне только жестко сказала «Не пялься!». А как «не пялься», когда девицы вот прямо тут под рукой, а мне двадцать три годика и гормональная система вполне даже в порядке.

Дальше оказалось, что меня, под достаточно громкое женское обсуждение моих статей, ведут к завешенной со всех сторон широкой кровати. Не совсем двуспальной, но очень близкой по размерам. Каким образом моей знакомой удавалось так выделиться в женском коллективе, так и осталось загадкой. Скольких парней вот так за руку она затаскивала на эту кровать, а женский коллектив привычно не возражал?

Света аккуратно занавесила за нами все дырочки и щелочки и стала раздеваться, приложив пальчик ко рту – мол, не разговаривай. Через мгновение в зале потух свет, и я оказался рядом с горячим женским телом. Я естественным образом приготовился к сладким объятиям, но не тут-то было.

Представьте себе молодую парочку, лежащую голышом в кровати. Что обычно происходит между ними? Ну да, правильно подумали. Вот и я подумал о том же и начал движение к девичьему телу. К моему вящему изумлению мне не разрешалось ничего. Единственное что мне разрешили, это поцеловать сладкие от шампанского Светины губы. В отношении остального было уверенно сказано - «Если будешь лапать, выгоню на улицу!».
Я представил как меня, под женский смех выталкивают на улицу, и решил с романтическими мечтами расстаться. Конечно же, гормональный аппарат требовал своего удовлетворения, но перспектива оказаться на морозе оказалась сильнее. С этими мятущимися мыслями я и заснул.



раздел 4



Утром меня бесцеремонно растолкали и велели тихо-тихо одеваться. Утреннее одевание поразило меня Светиной стыдливостью, которая напрочь отсутствовало накануне. Ну, это так, детали, за которыми ничего не следовало.
В ту ночь я получил очень важный урок женского коварства. С грустными мыслями о безрезультатно «проспанной» ночи и даром пропавшей выпивки я грустно плелся за Светой. С грузом этих мыслей я оказался в комнате «семейной» пары Шурика и Наденьки.

Оба цвели блаженством первой брачной ночи, пили чай и по царски пригласили нас присоединяться. Во время чаепития девушки рассказали нам, что наш поезд из Калининграда в Ригу только вечером и мы можем оставаться ещё несколько часов в их гостеприимной комнате, а они должны уйти на работу.
При расставании Шурка долго и слюняво прощался с Наденькой, а я строго и укоризненно со Светой. Последняя, как много пожившая и повидавшая женщина, хоть и молодая годами, решила меня в последнюю минуту пожалеть – «Не огорчайся лейтенантик, ты свое ещё доберешь, со временем!» и кокетливо чмокнула меня в щечку.

Мы остались благодарны этим девчонкам, не убоявшимся предоставить двум не знакомым лейтенантикам ночлег и ласку, каждая отмерив по-своему. Видели нас только несколько часов в своей жизни и знали, что не увидят больше никогда.
Затем было такси до Калининграда, так как солидная пачка денег позволяла нам роскошествовать. В поезде мы решили: выходим в Риге, осматриваем город, кутим в ресторане и отправляем мена в Таллин ночным поездом.

Поезд в Ригу прибыл днём. После гуляния по городу, мы нашли в его центре ресторан, который находился на последнем этаже огромного магазина. По сравнению с рестораном-столовой военно-морской базы Балтийска, этот ресторан показался нам верхом роскоши. Особенно впечатлили Шурку шикарные женщины. Он плотоядно, с чувством собственника поглядывал на них, в предвкушении завоевания женской части Риги, отталкиваясь от возможностей химлаборатории базы подводных лодок.

Как потом оказалось, она располагалась так далеко от Риги, что Шуркины мечты остались нереализованными и рухнули в лету под этими обстоятельствами. Где вы, рестораны Риги, и не тронутые им красавицы, ау!
Он потом рассказывал, что за все время своей химической карьеры в город Ригу ему удалось вырваться только два-три раза. Пришлось, в основном довольствоваться скудным обществом не очень молодых женщин базы подводных лодок.

Конец его карьеры грустный. Однажды он навестил жену подводника, не выдержавшую длительной отлучки мужа, постоянно ложащегося не в супружескую постель, а на дно Балтики. Неожиданно для любовной парочки из морских пучин вынырнул муж. Шурка был мужем сильно бит, что привело к бегству Шурки из квартиры, лаборатории подводников и с флота вообще.

Но ничего этого я тогда не знал и тихо грустил в купе мягкого вагона, увозившего меня из Риги в Таллин.
Таллин навсегда запомнился мне «бифштексом с яйцом», который я съел в кафе в центре города. Съев бифштекс и оглядевшись, я понял, что Талин не хуже Риги. Чем-то он даже лучше, так как более компактный и не таких больших размеров.
В штабе флотилии мне сказали, что мой корабль в море на дежурстве и будет там ещё неделю. Меня поместили в плавучую гостиницу базы и, бросив чемоданы, я радостно помчался опять в город, получив дружеский совет, что лучше всего пойти в Дом офицеров, так как там танцы и можно завести полезные знакомства.

Таким знакомством я и обзавелся в лице девушки, стоящей как-то отстранено от толпы танцующих с пачкой книг под мышкой, которая, как потом выяснилось, была дочерью командующего. Это случилось когда, нагулявшись по улицам и, ведя умные беседы, мы оказались перед огромным зданием в центре города, а я был приглашен на чашку кофе. Такой огромной квартиры я по тем своим молодым годам ещё не видел, в результате несколько ошалел.

Изумление мое началось с момента приглашения попить кофейку в квартире. Но мои романтические фантазии, разбивались о стопку книг, с которыми эта девушка ходит на танцы. Представляете, на танцах стоит девушка со стопкой книг?! Вы подходите, а она говорит, что была в библиотеке шла мимо и остановилась просто посмотреть. Яркое впечатление и запоминающееся, а?

Сами представьте, какие сумасшедшие мысли могут одолевать двадцатитрехлетнего парня, когда его поздно ночью девушка приглашает в дом на чашку кофе.
Меня она вела по пустой квартире совершенно безбоязненно, уверенно полагая, что с ней ничего не может случиться. Это можно было объяснить просто: случись что с ней папа из этого лейтенантика сделает отбивную котлету. Какие там любовные фантазии! Размечтался! Услышав информацию о папе, я естественно оробел и отдал себе разумную команду – «Стоп машина!».

Дальше, больше. Мне было сказано, что папа получил назначение в Ленинград на более высокое командное кресло. В результате мне совершенно четко представилось, какой размер мокрого пятна от меня останется в случае чего.
Я себя вел скромно, говорил о чем-то возвышенном. В результате ко мне проявили сочувствие моему положению человека, только что появившегося в Таллине. Было обещано, что я могу рассчитывать на дружескую руку, которая и введет меня в местное общество совершенно бескорыстно. В заключении я получил приглашение заходить без стеснения, хоть завтра.

Окрыленный этим предложением, порхая в мечтах о завтрашней встрече с дочкой командующего, я благодарил судьбу за эту встречу. Восторженно строя планы на завтра, я не спеша возвратился в плавучую гостиницу.




раздел 5



В четыре часа утра я был грубо разбужен дневальным гостиницы .Он сказал, что я должен со своим чемоданом идти на пирс, где стоит мой корабль, случайно причаливший заправиться топливом.
В животе у меня урчал бифштекс, плескалось кофе дочки командующего, а планы встречи с ней на завтра рухнули безнадежно. В довершении ко всему - улица встретила меня ударом снежного заряда в лицо. Было холодно, неуютно и хотелось к маме. Именно тогда я и решил идти по стопам Шурки и перейти на береговую службу.

В клубах пара и грохоте двигателей, прижавшись кормой к пирсу, меня поджидал мой корабль. Возле обледеневшего трапа у меня отобрали чемодан и под белы рученьки завели на борт корабля. Прощай красивая жизнь!
Немедленно после моего восхождения, за кормой поднялся бурун, и мы ринулись в открытое море. Скользя по палубе, хватаясь за леера, я добрался до каюты.
В каюте было тепло и мало места. Похоже на купе железнодорожного вагона с койками в два яруса. Мне было указано на верхнюю из них. Зрелище было грустное, так как я увидел там спящего человека в сапогах на простынях.

Сапоги на простыне, завершили мои грустные выводы о том, что жизнь моя будет окончательно загублена этим ПУГ”ом. Под грузом этой мысли, я, не снимая меховой шапки и шинели рухнул в узкое креслице.
Был пятый час утра, мое молодое тело требовало сна, и я задремал. Разбудил меня громовой и очень энергичный голос.
- А, так вот он какой штурманюга! Здорово лейтенант! Я твой командир!
Стряхивая сон, и с трудом приходя в себя, я уже был готов, как по боевой тревоге в училище - натянуть трусы, надеть ботинки, схватить оружие и доложить, как положено.
Но, быстро оценив, где я нахожусь, поправил шапку на голове, отдал честь и доложил:
- Товарищ командир! Лейтенант такой-то для прохождения дальнейшей службы прибыл в ваше распоряжение!
Доложившись, я стал рассматривать своего командира. Огромный мужчина в штормовке, в звании капитан лейтенант, с раскрасневшимся от ветра улыбающимся лицом, занял собой все помещение каюты. Дружелюбно глядя на меня, он крепко пожал мою руку, затем втиснулся во второе креслице и снял шапку с лысеющей головы.
- Так, давай знакомиться. Фамилия моя Саблин Михаил Рабаилович, - громогласно расхохотался и вопросительно посмотрел на меня.
Такому панибратскому обращению начальника с подчиненным нас в училище не учили, и я растерялся. Пока я пытался свыкнуться с таким обращением, Саблин бесцеремонно стащил за сапоги с моей уже теперь койки какого-то офицера и, крепко обложив его матом за сон в обуви на простынях, выгнал из каюты.
- Проверяющий, мать его так! Ишь в сапогах улегся! – и затем, смущенно посмотрев на меня, сказал – Вторую неделю в море, до прачечной не добраться, ты уж лейтенант извини, придется тебе поспать на этих простынях, – и он вопросительно посмотрел на меня.
Перспектива получить спальное место, на котором только что кто-то валялся в сапогах мне конечно не улыбалась, но я мужественно махнул рукой – мол ничего.

Далее последовал рассказ командира о себе. Из него я узнал, что Миша Саблин, попал на флот из авиации. Никаких училищ не кончал. Но постепенно своим горбом добился того, чем он стал. А стал он не только командиром нашего корабля, но ещё и командиром этого самого ПУГа, в который входило пять кораблей. В море он командир, а я штурманом этой группы.
В связи с отсутствием у Миши Ратлина высшего морского образования, он очень надеялся на мою училищную подготовку. Это было необходимо ему по причине ближайшего присвоения очередного звания капитана третьего ранга, что сразу давало возможность прикрепить к козырьку фуражки золотые веточки. Как потом оказалось, Миша с трепетом относился к своему внешнему виду, что в свою очередь имело большое значение в его не простых отношениях с женским полом, в условиях наличия жены и двух детей.

Знающий штурман на командирском мостике необходим был ему ещё и для того, чтобы помогать «дрючить» четырех других командиров. Среди командиров ПУГА Белоконь, совершенно точно оправдывал дружескую дразниловку Белокляча. Только он ухитрялся, когда все корабли должны были развернуться строем вправо, медленно уходить влево. Стрельба из пушек его корабля накрывала не мишень, а медленно тащивший её буксир. Это вызывало страшную матерную брань в открытом эфире не только командира буксира, но и нашего командира. Хорошо ещё, что, на его счастье, все обходилось без трагических последствий.

В результате, удивленные шведские радисты, подслушивающие переговоры наших кораблей в эфире, долго и дотошно листали шведско-русские словари в поисках незнакомых, но энергичных слов. В шведской разведке долго пытались понять, что это за шифр у русских. Иностранцам никогда не понять, что означает: «Белокляча, что ты опять вытворяешь? Команда была идти вправо, а ты куда попёр? Надень на х…шапку, чтобы уши не мерзли!». Такой хаос в радиопереговорах, конечно же, понятен только русскому моряку. А шведам - никогда!

Все это я узнал потом, а пока я слушал дружескую травлю «за жизнь» моего нового командира. А я, когда немного расслабился, неожиданно ляпнул:
- А я служить на корабле не хочу, - и глупо пояснил остолбеневшему командиру – Меня в море укачивает! – опустив глаза сказал я.
Николай, не сразу пришёл в себя, а затем грубо рявкнул
– Пока я не получу очередную звездочку на погоны, будешь штурман служить со мной – и затем выдал известный мне штамп – Не хочешь – заставим, не сможешь – научим! - яростно нахлобучил шапку и приказал – Сейчас отдыхать. После подъема флага быть на мостике! Исполняйте!



раздел 6




Проворочавшись пару часов на грязной постели, выпив чаю с хлебом и маслом в офицерской кают-компании, в 8-05 утра я поднялся на мостик.
Было чудесное морозное утро, на море штиль и наш корабль мирно дрейфовал вдали от берега. Я тоскливо взглянул на очертания шпиля Вано-Таллин, взял пеленг по компасу на дом дочки командующего, и вздохнул. Грустные мысли прервала команда сигнальщика – «Смирно!»

Почти не держась за поручни, на мостик влетела внушительная фигура командира. Скомандовав «Вольно!», он за руку поздоровался с офицерами. Последний был я.
Он близко подошел ко мне, пристально взглянул в глаза, вдруг улыбнулся и дружески обнял за плечи:
- Ты штурман на меня не обижайся. Я ведь тебя очень ждал, даже придумал какую-то ерунду, чтобы подойти ночью к пирсу и взять тебя на борт.
Вроде простые слова сказал, но мне стало сразу как-то просто и легко. Командир представил меня остальным офицерам и отдал приказ:
- Боевое дежурство заканчиваем. Свистать всех наверх, возвращаемся на базу! - и затем, повернувшись ко мне, тихо сказал – Ну штурман ПУГА, давай покажи свою выучку, а заодно поможешь мне школить других командиров кораблей моего дивизиона.
Здесь надо похвалить методику моего обучения в училище. В навигационных классах была полностью воссоздана боевая корабельная рубка и уже во время учебы, мы будущие штурмана, привыкали к фактической корабельной обстановке.

Поэтому, мне ничего не надо было показывать. Я деловито определил координаты нашей якорной стоянки, отверг попытки командира мне что-то объяснить, привел этим его в восторг, и четко доложил ему по переговорному устройству курс на базу в Талин.

После того как мы набрали ход, он спустился в штурманскую рубку, заинтересованно посмотрел мою прокладку, довольно почесал лысину и сказал:
- Наконец-то я вижу военно морской порядок на карте. Тут мой старпом обычно командовал. Такой бардак развел в штурманском хозяйстве, - нет слов одни эмоции! Ты лейтенант давай наведи ревизию и обнови карты на берегу.

Следующее, что он проделал с моей помощью, дал команду идущим за нами в кильватере командирам кораблей дивизиона доложить координаты своего места на карте. По морскому уставу, даже если корабли идут друг за другом, каждый в отдельности обязан делать прокладку своего курса.

В нашей группе никто о такой прокладки не делал: во-первых, вот он берег, а во-вторых – вот корма впереди идущего корабля командира. Обычное военно-морское разгильдяйство.
Команда есть команда, и морячки, чертыхаясь и матерясь, кинулись к картам, пытаясь на глазок понять, где это мы идем. Спустя продолжительное время, три командира какие-то свои координаты все же доложили. Командир – Белоконь молчал.

Миша - командир включил рацию, обозвал его Белоклячей, выматерил и скомандовал «сей секунд» доложить, где на земном шаре плывет его корабль. Дрожащим голосом Белоконь сообщил свои координаты.
Когда я все данные нанес на карту и пригласил командира взглянуть, ехидней улыбки на его лице, чем тогда я больше не видал. Получалось, что по карте мы идем не друг за другом на расстоянии вытянутой руки, а раскинулись широким фронтом от одного берега Балтики до другого. При этом корабль старшего лейтенанта Белоконя «ехал» по берегу в районе пивных ларьков на пляжах Рижского залива.

В целях сбережения секретной информации в открытом эфире, командир скомандовал сигнальщику «просемафорить» флагами следующее:
- За отсутствие штурманских прокладок всем объявляю выговор. Командира Белоконя специально прошу: притормозить на пляже и взять на борт пару ящиков рижского пива. Конец!
Было ясно видно, как после этого «семафора» на мостиках засуетились командиры, а корабль «Белого коня» вдруг резко повернул и помчался к берегу.
- Что он делает? Разобьет посудину! – занервничал Миша-командир – Пошути с дураком, он и впрямь на пляж выбросится за пивом.
Сигнальщик немедленно просемафорил:
- Командиру Белоконь пиво отставить! Вернуться в строй «кильватер». На берегу немедленно явиться ко мне.

Результатом всей этой катавасии было то, что командир с моей помощью смачно отругал командный состав ПУГа и был страшно этим доволен. Я в свою очередь получил ненавистные взгляды несчастных командиров, на головы которых свалился этот зеленый «штурманец». Потом, правда, они разобрались, что я не провокатор, а просто знающий свое дело профессионал. Даже немного зауважали.

От всей этой морской суеты, я сильно подустал и ни о каком береге и дочке командующего даже не думал. На пирсе нас уже поджидали матросики с бельем из прачечной. Застелив чистые простыни, я уснул мгновенно.
На следующее утро выспавшийся, побритый, надушенный одеколоном «Шипр», точно как нас учили отцы преподаватели навигации в училище, я являл собой образец военно морского офицера. Формула была такой «Всегда быть гладко побритым, крепко надушенным и чуть под «шафе»!». Последнее касалось вечернего времени, а сейчас было утро.

В моей голове при этом роились гадкие мысли. Сначала отправлюсь в Гидрографию, поменяю карты, а затем пойду в отдел кадров Штаба флотилии просить списать меня на берег.
Кадровик выслушал меня вежливо, велел написать докладную записку и обещал доложить по начальству. После совершения этого нехорошего поступка, я заглушил совесть очередным бифштексом с яйцом в знакомом кафе и с сыто блестевшим носом явился на корабль.

Затем произошло следующее. Я был вызван командиром в его каюту. Зайдя, и доложившись по форме, я обомлел. На командирском столе стояла бутылка, тарелка с солёными огурцами, а рядышком с этим натюрмортом лежала моя докладная о списании на берег. Все стало ясно, когда в каюту и валко внедрился кадровик, отлучавшийся по нужде в гальюн.



раздел 7


Командир дружески похлопал меня по новенькому погону, налил третью рюмку, сунул её мне в руку, и начал:
- Если тебе, штурман, не понятна моя речь при первой встрече, повторяю. Служить будешь со мной. Поможешь обучить моих командиров – сачков и оболтусов. Я должен получить очередное звание капитана третьего ранга, а только после этого посмотрим про твоё желание сбежать на берег. Видишь, кто у меня друг? – и он глазами указал на кадровика – Будем здоровы.

Предложенную рюмку я чуть пригубил. Такая моя сдержанность к спиртному вызвала у командира особое доверие ко мне. Отныне и навсегда, весь спирт, полученный на корабль для протирки оптики, разлитый затем по бутылкам, хранился в сейфе моей каюты. Мне было строго настрого указано выдавать спирт только командиру и только по одной бутылке. Вторую бутылку за вечер не выдавать, даже если он будет грозить мне пистолетом.

- Выпьют ведь всё за один вечер! – объяснил он мне суть этого маневра – А так хоть растянем на несколько вечеров.
Разговор по душам с кадровиком в каюте командира закончился собственноручным разрыванием моей докладной записки, братанием, дружеской подначкой по поводу моих необыкновенных способностей рисовать мелом на трех досках формулу меркаторской проекции. Меня это сначала очень озадачивало – «Откуда они знают?». Но потом со временем стало понятно дурная или смешная слава о тебе на флоте «по словесному телеграфу» разлетается мгновенно!

За дружеской подначкой по этому поводу у моего шефа скрывалось некое восхищение, которым он нет-нет, да и тешил себя, рассказывая на очередном застолье в кают компании о «старике Меркаторе», его формуле и обо мне, написавшем её на госэкзамене на трех досках. Далее следовало покровительственное похлопывание по моему погону – «Глядите мол, вот какой у меня штурманец удалец!». После этого все выпивали за мое здоровье. Возможно, эти тосты продлевают мою жизнь до сих пор.

Наша кают-компания славилась далеко за пределами корабля. Виновником этой славы был кок по фамилии Гордеев. Он был выужен Ратлиным из матроской учебной роты, сразу же, как только прибыл в Таллин. Секрет заключался в том, что до призыва на службу Гордеев обретался возле шеф - повара знаменитого московского ресторана. Коля - командир налетел на него, как коршун и, с помощью приятеля из кадров, получил на корабль блестящего кока.

Для людей далёких от военной службы, разъясняю. На флоте на почётном месте после командира и боевой подготовки стоит кок! В этом заложена глубокая моряцкая мудрость: сытый моряк будет воевать сразу же после завтрака и до обеда, а после сытного обеда - до ужина. Еда на флоте дело святое, а если ещё добротна и вкусна – сами понимаете – боевой дух моряка будет на высоте. С криком «полундра» и разрывая на себе тельняшку, моряк на сытый желудок будет бить врага беспощадно. Не зря на войне, гитлеровцы называли морскую пехоту – черная смерть, не знали они, что за ними стояли морские коки. Люди - это наш тайный секрет секретов.

Особенно классно у нашего кока получалась селедочка с петрушечкой в ротике на закуску и затем знаменитые «гордеевские котлеты». На запах этих котлет обычно слетались не только другие боевые командиры, но постоянно являлось и начальство.
По такому случаю командир делал широкий жест рукой с одним поднятым пальцем. Я натренированным движением доставал из сейфа одну бутылку, которая и разливалась под селедочку и котлеты. Чуть погодя, когда она кончалась и гости требовали добавки, тут разыгрывалась сцена, хорошо нами отрепетированная.

Командир расслабленным голосом говорил:
- Штурман, как-то не хорошо получается, у гостей рюмки высохли. Надо бы добавить?!
В ответ я натренированно отвечал:
- А спирт, товарищ командир, кончился! – и горестно разводил руками.
- Как кончился? – удивленно поднимал брови Миша – Ведь недавно получили!
- Так только сегодня сигнальщики протирали оптику дальномера, а я с секстантом повозился! – невинно отвечал я.
- А, ну тогда товарищи офицеры извините! – горестно обращался к гостям хозяин вечера – С этим штурманским молодняком сладу нет. Трёт и трёт свою оптику, весь спирт извел. Нет, чтобы его в настоящее дело пустить! – заканчивал Миша под понимающее ржание гостей.

Дальномер это такая длинная горизонтальная труба. В края этой трубы вделаны такие же большие оптические стекла. Вещь дорогая, но совсем бесполезная в плавании у берега. Вот и стоит эта бандура на мостиках больших охотников за подводными лодками, всегда зачехленная.

Только мне, зеленому выпускнику училища, могла прийти в голову мысль, дать команду матросам извести драгоценный спирт на протирку оптики этой бандуры. Нет, конечно же, по инструкции это делать полагается. На уход за боевой оптикой, штурман корабля ежемесячно получал солидную порцию спирта.

Ни одному просоленному моряку и в голову не могла прийти глупость тратить столь драгоценную жидкость на дурацкую протирку оптики. Подышал на неё матрос, плюнул по жирнее и три себе на здоровье. Но чтобы тратить «её» на глупости ….?!
К «травле» о моих «меркаторских» проделках на экзамене в училище добавились остроумные шуточки командира – «А знаете, у нас появился штурманец, который оптику спиртом трет!» – при этом следовал выразительный круговой жест около виска, под понимающее ржание слушателей.

Я не обижался, так как знал главную мудрость мужского коллектива: «Будешь обижаться на дружескую подначку, заклюют!».
Но все же в доверительных беседах с командиром я иногда говорил, что нехорошо ему подставлять меня. В ответ Миша жалостливо просил меня потерпеть, так как я единственный его спаситель от этих неуемных просителей – пока всё не будет «досуха», не уйдут!
В этих разговорах он почему–то называл меня «штурман-Биль». При чем тут был Биль, а не Билл не знаю до сих пор. Может тем самым, он как-то поощрял меня не включаться в жесткое застолье и одновременно облачал доверием, как хранителя спиртового корабельного запаса, в том числе и от него самого. Весь добытый командиром спирт, сверх того количества, что выдавали на оптику, он сливал в мой сейф по бутылкам. Причем делал это лично, запоминая их количество.



раздел 8




Другой яркий след в памяти оставил мой сосед по каюте – старший помощник командира корабля Гюстон Петрович Каргро. Личностью он был не столь яркой, сколько запоминающейся своим внешним видом.

Представьте себе маленькую тощую фигуру, с огромным унылым носом. Нос жил отдельной от Гюстона жизнью, доставляя массу хлопот хозяину. Особенно плохо нос вел себя в штормовой ветер. Он противно краснел, и из него сочилась капля, которая постоянно висела на кончике. Гюстон изводил массу платков, но с ненавистной каплей ничего не мог поделать, и это придавало всему его облику какой-то жалостный вид. Глядя на это, его всегда хотелось пожалеть, и командир частенько отпускал замерзшего Гюстона вниз погреться.

При всем при этом Гюстон был отличный моряк, чистюля и женский угодник.
Сначала про чистюлю. Каждое утро он меня будил, надраивая свои знаменитые пуговицы на кителе. Пуговицы эти были предметом всеобщей офицерской зависти. Они были отлиты на заказ на старинный манер. Имели выпуклую форму, и, когда были надраены асидолом, блестели как золотые. Именно для этого эффекта Гюстон и вставал ни свет ни заря. Рядом с этими его пуговицами другие офицеры чувствовали себя неуютно, и стремилось отойти в сторонку, не выдерживая конкуренцию с Гюстоновым бравым видом.

На все умоляющие просьбы дать адрес мастера по литью таких пуговиц, он что-то мямлил про эстонский язык, на котором этот мастер только и мог общаться. Попытки попросить его заказать ещё комплект таких же пуговиц он отвергал с ходу.
Единственный кто такие пуговицы получил, конечно же, был Миша командир. Позорить командира своим бравым видом Гюстон не имел права.

То, что он пользовался необыкновенным успехом у женщин, мы узнали совершенно случайно.
Пришло время красить корабль. Серая шаровая краска хранилась на береговом складе, и для покраски корабля целиком, её требовалось сто килограмм. Выдавала эту краску молодая, но внешне не эффектная женщина. Свой неуспех у мужской части военно-морской базы она правильно относила на свой внешний вид. Её обида на мужчин выражалось в грубой манере разговора с моряками и вечно недовольной физиономией. За этот внешний вид и сварливый характер морячки ехидно прозвали молодуху «баба Нюся».

Как хранитель склада краски, «баба Нюся» была очень строгой и выдавала краску в половину того, что указывалось в заявке. Объяснение было простое: «Кораблей много, а краски мало! И вообще я тут одна на всех! Бери сколько даю, и не морочь мне голову!».
Но как женщина «баба Нюся» реализовывала себя специфическим образом - была, как моряки говорили между собой «слаба на передок». Про эту специфическую связь с выдачей краски со склада в просимом объеме, Миша командир знал.

Как вы уже поняли, мой командир был человеком предприимчивым. Собрав нас в кают-компании, он предложил выделить из нашего коллектива одного представителя для ублажения «бабы Нюси» и получения краски в полном объеме. Добровольных охотников не нашлось. Тогда бросили «морской жребий» на пальцах, который указал на Каргро. Мишаменя прищурился, критически оглядел тощую фигуру Гюстона, внимательно рассмотрел его мокрый нос, тяжело вздохнул и безнадежно махнул рукой – давай мол, а вдруг получится!
На наш вкус в Гюстоне не было ни грамма мужской сексапильности и боцман, ответственный за покраску корабля, заранее горестно вздыхал.

Но мы ошибались в оценке своего «выдвиженца». Это для меня был очередной урок познания странностей женского характера. Уйдя на склад за краской, Гюстон не выходил «на поверхность» три дня. Когда пик нашего беспокойства за его жизнь достиг высшей точки, на пирс лихо подкатил грузовик. Из кабины мы на руках вытащили мягкого, как тряпочка, Гюстона. Когда матросы вели его под руки по трапу, он только вяло кивал боцману на грузовик и слабо улыбался.

Первым опомнился боцман и деловито заглянул, за борт грузовика. Все грузовое пространство было уставлено бочками с краской. От радостного волнения боцман вспотел и властно объявил «полундру» матросам. Когда груз перетащили на борт, краски оказалось ровно одна тонна.
Когда о таком количестве шаровой краски боцман доложил командиру, наступила восторженная тишина, и мы все пошли поздравлять боевого товарища. На кителе Гюстона тускло увядали знаменитые, но не драенные пуговицы.

В каюте заботливо кем-то раздетый Гюстон спал мертвецким сном. На бледном лице нашего героя вздымался к небу нос, но не мокрый и не красный, а очень изящный и немного сальный, но горделивый.
- Смотрите мариманы и запоминайте! Это настоящий, геройский офицер нашего гвардейского дивизиона! – торжественно сказал командир, и мы согласно закивали головами – «Гвардейцы они всегда гвардия!».

Наш корабль боцман красил в пять слоев вместо двух, но и это не истощило запасов. Щедро отмерив боцману «заначку» на ещё три покраски, оставшуюся краску Миша командир ловко выменял на протирочный спирт. Его объём оказался таким, что он, перелитый в бутылки, распёр мой сейф пузырём. И все равно не вмещалось.
Тогда командир лично притащил пятилитровую бутыль с притертой пробкой, залил спирт туда и опечатал пробку своей командирской печатью.

Бутыль мне было велено «затырить» до лучших времен подальше как «командирский неприкосновенный запас» и забыть про неё! Мы и забыли, но не забыл про бутыль наш старший механик и однажды мне напомнил, но об этом потом.
Про «кобеляж» Гюстона с «бабой Нюсей» на флоте стали ходить легенды и, уверен, эту историю в той или иной интерпретации можно от моряков нашей страны услышать даже и сейчас!

Как и все прибалты Гюстон был человеком скрытным и про свою личную жизнь не разговорчивым. Мы знали только, что он отец двух девочек, жена у него очень домовитая. И всё!
Случилось так, что «баба Нюся» не только щедро одарила Гюстона краской, но сумела выправить его характер. Как уж это ей удалось, знают только женщины. Гюстон помягчел, стал менее скрытным эстонцем, а больше «своим» - русским. В результате однажды разошелся так, что пригласил командира и меня в гости к своей любовнице. То, что у него есть ещё и любовница, да ещё какая, это было для меня открытие!

В огромной квартире этой шикарной женщины мы распивали кофе. Возле стола нам прислуживала гувернантка. Сама хозяйка на меня лично впечатления особого не произвела. Да квартира, люстры, свечи, гувернантка, но сама женщина для меня показалась староватой, а значит, весь её женский шарм очарования проскользнул мимо меня, тогда ещё слишком молодого.
Скрытую цель этого посещения я понял позже. Дело в том, что в тот вечер любовницу с рук на руки передавали Мише - командиру, а я нужен был для того, чтобы запомнить адрес. В случае боевой тревоги, для оповещения командира я должен был сначала мчаться на квартиру этой женщины, а потом только на квартиру к жене командира. При этом ошибиться в очерёдности было нельзя категорически!

Вообще-то такую беготню обычно поручали матросу, но в этом случае, своим «оповестителем» командир назначил меня.
«Сдача» любовницы с рук на руки «по команде» происходила потому, что в порыве откровенности Гюстон сказал нам:
- Очень хочу сына. Девочки хорошо, две даже совсем хорошо, но я буду забивать патрон в патронник, пока не родится мальчик.

По секрету рассказал, что его жена была на сносях на последнем месяце, а так как на весь этот оставшийся до родов срок Гюстон «отстрелялся» с «бабой Нюсей» аккурат в три дня, на любовницу и рожающую жену сил у него уже не хватало. Гюстон в свое время прочитал у О’Генри, «что Боливар не вынесет двоих», а будучи в душе джентльменом, просто так уйти от шикарной любовницы он не мог, поэтому выставил Мишу-командира себе на замену. Как стало понятно потом, мой командир в тот вечер женский экзамен прошел.
Однажды в порыве откровенности, Миша рассказывал мне, что он вечный должник Гюстона. Такой прелести, как кофе в постель, которое приносила горничная после бурной ночи с шикарной любовницей ему не виделось даже в самых смелых фантазиях. Для справедливости скажу, что Миша обожал свою семью, тащил туда в клюве все необходимое и был вполне благопристойным семьянином.



раздел 9



А с Гюстоном случилось вот что. Однажды утром бледный как мел Гюстон Петрович ввалился в нашу каюту, рухнул в креслице, закрыл глаза и начал тяжело вздыхать. Я удивленно смотрел на эту картину и ничего не мог понять.

Ситуация была угрожающей, и я кинулся за командиром. Он горошком скатился из боевой рубки, молча заглянул в каюту и тут же исчез. Через мгновение он вернулся с мензуркой. В каюте стал распространяться запах сердечных капель.

- Да нет братцы это не сердце, – очнулся Гюстон – Жена родила! – потухшим голосом сказал он.
- Опять девочку? – догадливо спросил Миша-командир – Может жена чувствует себя плохо?
- Жена чувствует себя хорошо, – мямлил папаша нового дитяти – Я себя чувствую отвратительно.
Мы ничего не по
нимали и вопросительно смотрели на моряка, которому жена родила третьего ребенка, и по всем житейским законам он должен был бы радоваться.
Наконец Гюстон пришел в себя, как-то жалостливо посмотрел на нас и сказал:
- Командир, дай мне выпить чего покрепче, чем эти капли.
После утвердительного командирского кивка, я бросился к сейфу и достал нераспечатанную бутылочку протирки. Выплеснув сердечные капли в иллюминатор, я заботливо налил в стакан и поднес его ко рту старпома. Выпив «успокаивающего» Гюстон, чуть порозовел, пару раз затянулся дымом сигареты вместо закуски и, наконец, произнес:
- Значит так мужики! Я, как обещал, забил патрон в патронник, а жена расстаралась и выполнила мою просьбу про мальчика. Мы с командиром радостно загалдели, поздравляя папашу, но он махнул рукой и продолжил.
- Родить то родила, но перестаралась! – он опять замолчал, потом горестно вздохнул и выпалил – Выдала, понимаешь, мне мальчика в трёх экземплярах!

Он искоса посмотрел на нас и молча протянул стакан для очередной порции «успокаивающего».
На какое-то мгновение мы с командиром онемели, а потом грохнулись в кресла в истерическом смехе. Посмотрев на нас, как-то визгливо захохотал и Гюстон. С этим смехом из него выходило напряжение от новости про «мальчуковую» тройню.
Продолжалось это долго. На шум в каюту стали заглядывать любопытные. Миша всех оповещал – «Гюстонова жена родила!» – остальные пояснения он давал на трех пальцах. Морячки, как правило, люди догадливые и дружно ржали, мысленно представляя ситуацию, в какую попал Гюстон.

Ситуация была, конечно, нервная. На двухкомнатной жилплощади надо было соединить троих пацанов с двумя дочками, женой и с мужем. Можно было себе представить, как дружно три новорожденные мальчишеские попки будут разом какать и писать. Все это надо было во что-то принимать, убирать, мыть, сушить. Памперсов тогда и в помине не было, а всё выходящее из детей родители принимали в марлевые пеленки многоразового использования после стирки.
Вся эскадра боевых кораблей, по матросскому словесному телеграфу, была оповещена о событии на гвардейском дивизионе больших охотников. Морячки понимающие кивали головами – «Гвардейцы, они и в постели с женами гвардейцы!». Рожать женщинам после них одно удовольствие – сразу по три сына!

Шутить, конечно, все горазды, а как быть с житейскими проблемами? И тут морское командование показало себя в лучшем виде. Очень оперативно было принято решение о выделении семье Гюстона Каргро пяти-комнатной квартиры. Кроме ключа от квартиры все офицерство подсуетилось и знакомый столяр изготовил детскую коляску на три посадочных места. При общем стечении офицерства коляска с ключами от квартиры была торжественно вручена растроганному и размякшему Гюстону.

После появления в семье трех долгожданных мальчишек, пятикомнатной квартиры и, конечно же, житейских проблем Гастон Петрович окончательно «завязал» со всеми «глупостями» на стороне и тихо и незаметно с флота исчез.
Флот понимающе покивал головами – «Какие там моря–океаны с пятью детьми!» Для такого случая моряк должен свою карьеру мужа аккуратно продолжить, но уже на берегу.
Это нехитрое правило понял и я. Решение списаться на берег в условиях холостого семейного положения, для настоящего маримана было неприлично, и я выбросил эти «глупости» из головы.

Решение было принято на фоне достаточно вялого развития отношений с дочкой командующего. Оказалось, что у неё уже есть ухажер, который почти год «подбивает клинья» с самыми серьезными намерениями. И на этом фоне отношений неожиданно появляюсь я.
При этом вместо ясных «намерений» я только просто хлопал глазами и ушами, что девушку сильно раздражало. А меня от каких-то серьезных мыслей отвлекали два обстоятельства: во-первых, ещё одна девушка в Москве и, во-вторых, странный образ мыслей дочки командующего. Мысли эти, вернее мечты крутились вокруг Памира. Что уж она там в горах забыла, не знаю, а её странные планы совместно карабкаться там по скалам, у меня в голове никак не укладывались.

Поменять понятный мне штурманский секстант на алпинисткий молоток я не мог. В результате амурные отношения с девушкой не только не устремлялись ввысь, но, наоборот, как-то даже перестали угадываться. Дочь командующего начала удаляться, постепенно скрываясь в туманной неопределённости. Вместе с этим расплывались возможности с её помощью войти в местное общество.

Наконец, махнув рукой на эти перспективы, я устремился в более понятное общество, тасовавшееся в домах для офицеров флота и пехотных офицеров. Так назывались места, где военные могли отдохнуть от несения службы по охране Родины от врагов.
Мне стал ближе и роднее Дом для моряков. Обычно вечерний отдых офицеров флота начинался там с ресторана, в котором по приказу командования отсутствовали спиртные напитки.
Но если есть запрет, то есть и способ его обойти. Обычно моряки знают все секреты «как», а я их выдавать не буду

После ужина с «чем надо», начиналась вторая часть вечера. В подвальном помещении был большой зал для танцев, с прекрасным джаз-оркестром. Музыканты играли замечательно. Сюда стоило приходить, просто чтобы послушать прекрасное исполнение джазовых мелодий.
Для танцевального времяпровождения существовали группы девушек по интересам: потанцевать просто так, потанцевать с вечерним продолжением, потанцевать с дальнейшими намерениями о замужестве. Не одно поколение молодых лейтенантов именно таким образом выбрали себе спутниц своей морской жизни.

Взаимные намерения выяснялись в течение танца и, если они не совпадали, парочка расходилась для встречи с другими партнерами. Словом, дом встреч по интересам.
В результате я обзавелся полезными связями, что давало мне возможность организовывать культурную жизнь, в которой уже не было места дочке командующего. Таллинн мне нравился все больше и больше, и я был вполне удовлетворен своей жизнью.

Если бы не моя московская пассия, я бы пустил корни на этой прекрасной и ухоженной земле. Но такая «красивая» жизнь, тянулась всего несколько месяцев.
Весной Миша-командир собрал весь офицерский состав и объявил, что намечается длительная командировка на Ладожское озеро.

Он объяснил, что составляется группа кораблей для обеспечения государственных испытаний новой торпеды. В эту группу выделялись два больших охотника из нашего дивизиона. Группе придавались два торпедных и два сторожевых катера, а также две подлодки. Командование этой группы возлагалось на моего командира, а на меня обязанности штурмана группы.

Предстоял длинный морской переход из Таллинна в Ленинград, затем предстояло подняться по Неве и далее следовать по Ладожскому Озеру до базы флота на озере. Все это было очень интересно, меняло обычную рутину службы и офицерство находилось в приподнятом настроении.




раздел 10



Передо мной стояла не простая задача. Надо было запастись картами на весь маршрут, вспомнить правила плавания по рекам и пресным озерам. Пришлось основательно поработать головой и ногами в беготне за морскими картами. Через пару недель я доложил командиру, что готов к проводке группы.

Он попросил меня по дружески напичкать его знаниями на этот переход, что в течении недели мы и делали. Особенно его беспокоило плавание по рекам. Тут мне пригодился мой опыт курсантской практики плавания по Волге и Волго-Донскому каналу на Чёрное море, что подняло мой авторитет в глазах командира. При прохождении Невы он фактически передоверился мне полностью и, к счастью, всё прошло гладко.

До этого похода, наше плавание по Балтике было весьма специфическим. Мы выходили из Таллиннской бухты, и все дальнейшие маневры кораблей проходили в пределах видимости знакомых ресторанов, а также домов, в которых жили жены и знакомые девушки. Квалификацию штурмана в этих условиях я терял.

Поэтому предстоящее плавание для меня представляло интерес сугубо профессиональный, тем более что я уже имел опыт плавания вокруг Европы аж до Мурманска.
В поход мы двинулись поздно ночью, чтобы к середине дня подойти к Ленинграду, а уж там при свете дня будет легче не столкнуться с каким нибудь медленно плывущим «купцом».
Как на грех задул ветер, и поднялась приличная волна. На полном ходу сторожевые катера сильно зарывались в волну. Командир, жалеючи их, приказал сбавить ход, но с катеров возмущенно засемафорили, что они протестуют и готовы выдерживать заранее оговоренную скорость движения.

В довершении морской напасти нас окутал туман. Вся береговая ориентировка скрылась в тумане и двигающиеся за нами корабли цеплялись за ходовые огни впереди идущего. А на этом впереди идущем метался я. Кругом был туман, а мне надо было срочно определить наше место положения.

И вот тут-то и пригодился дальномер, спирт для которого мы аккуратно пропивали. Сквозь туман маячил свет одинокого маяка, но только одного, а надо два. Была только одна возможность - определить до маяка дальномером дистанцию и взять пеленг.
Чувствуя критичность ситуации, командир отстранил от дальномера неумеху матроса и сам стал мерить дистанцию. Так мы с ним вдвоем и работали в паре, корректируя курс корабля, а значит, вытаскивали в след за собой всю колонну. Так продолжалось несколько часов, пока туман не растаял и не забрезжил рассвет.

Уже потом командиры шедших за нами в этом туманном молоке кораблей рассказывали, что здорово струхнули и надеялись только на нас с командиром. Мы не подкачали и моряки были благодарны, что потом и праздновали за дружеским столом много раз.
Долго ли коротко ли, но в устье Невы мы вошли благополучно и пришвартовались к набережной перед первым же мостом. При этом морячки отметили выбор командиром чудесного места швартовки. Прелесть этого места была в том, что на пирсе рядом с нами стоял пивной ларек. Это немедленно вызвало поток соленых морских шуточек, но тогда командир не знал, какую роковую роль этот ларек сыграет с нами в дальнейшем.

Для гражданских лиц поясняю. Движение судов по Неве в пределах города происходит в ночное время, когда в полночь разводятся мосты. С учетом малой скорости, чтобы не гнать волну на набережные, все мосты за одну ночь мы пройти не могли, и нам предстоял еще один день стоянки в Ленинграде.
После первой швартовки Миша командир решил меня поощрить и показать Ленинград, благо ближайшие мосты разводились только в два часа ночи.

Прогулку по Питеру, мы завершили посещением ресторана. Затем насладились бесплатным зрелищем «развода» парочек после закрытия ресторана. К этому времени к ресторану подпархивали девушки, как ночные бабочки на свет. Ресторанные гости, при желании, могли тут же сговориться на продолжение культурной программы.
Поглазев на это шевеление масс, мы прибыли на корабль и командир тут же сыграл аврал – по местам стоять, со швартов сниматься. Запомним, что крайним к пивному ларьку стоял именно наш корабль.

Проход под мостами до следующей швартовки прошел без происшествий. Утром командир получил приказ прибыть с офицерским составом в Штаб флота для инструктажа.
Вот так и получилось, что я остался «главнокомандующим» над всеми восемью кораблями. На всякий случай со мной оставили нашего старшего механика. Фамилию его я не помню, но главное в памяти осталось.

Сразу же после Великой отечественной войны офицеров не хватало и из матросов, желающих остаться на сверхсрочную службу, по быстрому готовили младших лейтенантов.
Вот таким младшим лейтенантом и был наш стармех. Здоровенный мужик, знающий свое дело механик, часто спорил с командиром по поводу каждого реверса дизелей, что быстро съедало срок службы до ремонта. Реверс – это когда «с полного вперед» надо сразу же дать «полный назад». Обычно это происходило при лихой швартовке нашего кэпа.

После такой швартовки стармех поднимался на мостик и начинал ругаться с командиром. Миша-командир понимал, что механик прав, но ничего не мог с собой поделать. Лихая швартовка доставляла ему удовольствие. Нравилось, когда на полном ходу, возле самого причала из под кормы вздымался столб воды и корма замирала в сантиметре от стенки. Под восхищенное матюкание – «Вот это швартовка! Класс!» - других командиров, кэп почти без раздражения после форсирования дизелей выслушивал матюки, но уже от своего механика и, пользуясь своей властью командира, выгонял его с мостика.



раздел 11




Итак! Как только все офицеры ушли в штаб, в каюту завалился стармех. Я был удивлен этим посещением и приготовился выслушать обычные служебные вопросы. Стармех удивил меня сразу:
- Скучаем, лейтенант? – хрипловато спросил он меня и, ощерившись в диковатой улыбке, вдруг предложил – Пивка не хочешь?

Надо сказать, что с пивком у меня отношения были сложные и на тот момент, и по жизни вообще. Объяснение такое. Я ухитрился выпить отведенную на всю жизнь дозу еще в молодые годы. Произошло это в три приема, вернее сказать в три лета. А если подробнее, то дело обстояло так. В конце учебного года курсанты всем училищем отправлялись на морскую практику на Черное море. Из Баку поездом нас везли до Батуми, а там, в порту, нас уже ждал белоснежный пассажирский лайнер. В один год это была «Грузия», в другой «Украина», в третий «Петр Великий». Названия были русские, а теплоходы все были немецкие, доставшиеся государству по репарации после разгрома гитлеровских войск.

Этими теплоходами нас доставляли в Севастополь. В то послевоенное время ещё не была снята минная опасность, так как не все немецкие, да и наши мины были в море обезврежены. Даже после окончания училища я был командирован на боевое траление судоходного фарватера в Одессе и Новороссийске. Ни одной донной мины мы там не обезвредили. Видимо аккумуляторы в минах разрядились.

На этих теплоходах плыли мы только в дневное время, и все путешествие занимало четыре дня. Чем занимаются молодые люди, когда им делать нечего? Правильно подумали! Они ухаживают за девушками. Ухаживание сопровождалось, естественно, распитием освежающих напитков. На теплоходах было несколько ресторанов и баров, но пить нам разрешалось только пиво.

Вот это пиво мы и потребляли ящиками, чтобы часто не бегать к стойке бармена. Картинка была такая. Девушек усаживали за стол на открытой палубе, чтобы одновременно они могли загорать. Пара наших молодцов отсылалась за пивом. Потягивая пивко, наслаждаясь женской компанией, мы и наливались внутрь до самого верха, под пробку. С гальюнами проблем не было. Так все четыре дня и бегали от столика к стойке, затем бегом до гальюна и обратно.
За три летних практики я ухитрился выпить всю дозу пива отпущенную на всю жизнь.
Всю эту историю я поведал стармеху. Чтобы поддержать компанию, все же согласился на предложение выпить пивка. Это была моя большая ошибка.

Далее происходило следующее. Через мгновение, в каюту явился стармех с графином пива, и весело поблескивая хитрыми глазками, сказал:
- Вот пивко. Совершенно свежее! – увидев мой удивленный взгляд, как это он успел сбегать на берег в магазин, стармех хихикая пояснил – Мы это пиво, аж две бочки на борт затащили по авралу плыть под мостами!
Я ничего не понял. Тогда стармех стал рассказывать:
- Я эти бочки возле того пивного ларька, где мы стояли, сразу приметил, как их привезли. Ну, вот матросики их на борт савралили по быстрому! – и он захохотал.

Только после этого я понял, что бочки с пивом ночью матросы просто украли, под командованием этого самого стармеха. В качестве самокритики скажу, что по тем временам у меня с совестливостью было не так, как сейчас и я не сообразил, что ночью совершено уголовное действие. К слову сказать, хозяйка пивного ларька так и не возникла на нашем дальнейшем жизненном пути, но с рук это нам не сошло, но по другим причинам.
Выпив со стармехом ворованного пиво, я медленно стал втягиваться в большую для себя неприятность.

Быстро осушив первый стакан, стармех задал невинный вопрос:
- Слушай штурман! А нет ли у тебя спиртика? – спросил он небрежно.
- Спиртик то есть, да не про нашу честь! – не догадываясь о последствиях ответил я бодро – Все бутылки пересчитаны командиром и мне влетит если он не досчитается.
Я открыл сейф и продемонстрировал две сиротливых бутылки. Это была роковая ошибка, так как в глубине шкафа рядом с сейфом, стармех углядел ту самую заветную стеклянную посудину со спиртом, опечатанную личной печатью командира. Я про эту бутыль и думать забыл, помня завет командира, что она на всякий пожарный случай.
Стармех заинтересованно покрутил бутыль, наморщил лоб и сказал:
- А знаешь как из неё налить, чтобы печати не задеть?

Само собой это задело мою любознательность и, конечно же, не хватило ума и жизненной смекалки представить, что за этим последует.
Знаете ли вы как, не открывая притертой стеклянной пробки добраться до содержимого? Вот и я не знал.
Всё просто. Емкость ставится на бок. Под горлышко с пробкой подставляется стакан, и аккуратно поворачивая пробку надо добиться появления из-под пробки капель. Далее нужно набраться терпения и в течение получаса вы получаете полстакана содержимого.
Первую дозу спирта, не повредив печатей командира, мы выпили, закусывая пивком. Затем вторую. После третьей я уже ничего не помнил.

Во сне кто-то свирепо тряс мою ногу, как будто хотел её оторвать. Я с трудом разлепил веки и увидел командира. Ярость на его лице я запомнил на всю жизнь.
Матерясь и брызгая слюной Миша–командир постепенно выдавал информацию. Выяснилось, что кроме нашего со стармехом безобразия, не очень трезвыми были все шесть экипажей матросов. Пиво на кораблях отряда было везде! В питьевых бачках, в цистернах с пресной водой, в банках, кружках, на камбузах.

Оба два, мы со стармехом лежали в каютах без чувств,. Особенно взъярился Миша–командир, когда увидел в моей каюте приспособление для сцеживания спирта из его драгоценной бутыли «неприкосновенного командирского запаса».
Он мгновенно сообразил, что я не мог в силу своей неопытности по молодости лет додуматься до этого хитроумного изобретения. Когда он увидел мертвецки пьяного стармеха, ему стало ясно кто «заводило» этого безобразия. Опросив матросов, командир выяснил, что команду «бочки с пивом катить на палубу» давал наш бравый механик. Стармеху была устроена головомойка и задержано представление в очередном звании лейтенанта. Это его так разозлило, что он решил отомстить ненавистному командиру.

На флоте изредка встречались подлые матросские штучки, когда в отместку офицеру, за борт выбрасывались секретные бумаги. За утерю таких бумаг, на офицера накатывались такие неприятности, что он долго не мог «отмыться» от этой напасти. Бывало и в тюрьму сажали.
Ту же подлость решил учинить и стармех. Он тайком проник в нашу со старпомом каюту и выбросил в иллюминатор две секретные книги-наставления, которые старпом по своей безалаберности разбрасывал по каюте. Пропажа обнаружилась не сразу, а когда обнаружилась, то огромные неприятности обрушились на всех нас.
Офицеры особого отдела флота перетряхнули весь корабль, нас вызывали по одному и снимали показания. Что творилось! Не нашли! Как вспомню, так вздрогну!

Закончилось всё малой кровью. Решением начальства Мише-командиру задержали присвоение очередного звания, старпому сняли с погон звездочку, а мне объявили 10 суток домашнего ареста. Я даже заболел от переживаний и, к моей радости, под эту болезнь в конечном итоге с флота был уволен в отставку. Для стармеха происшедшее то же обернулось неприятностью – с флота его вскорости выгнали за украденные пивные бочки и другие проделки по совокупности.




раздел 12




По происшествии десяти лет он как-то встретил Мишу, уже штатского человека, и, злобно ухмыляясь, признался, что секретные книги выбросил за борт он. Миша выслушал это молча и, высказав ему пару крепких слов, ушел.
Вернемся назад. Проспавшись после пивного застолья, я встал к командиру на мостике плечом к плечу, и мы повели нашу группу, сначала под Питерскими мостами, а потом и по Неве.

По Ладожскому озеру идти было одно удовольствие, и очень скоро мы прибыли в порт, недалеко от города Приозерск. Это была военно морская база, очень хорошо оборудованная, в том числе и для испытаний нового морского оружия.
На следующее утро мы познакомились с главным конструктором новой «хитрой» торпеды. Хитрость заключалась в том, что торпеда догоняла корабль, ударяла в корму и взрывалась.
В этой хитрости убедился командир одного нашего торпедного катера. Однажды на испытаниях он как-то зазевался, и эта штучка помчалась на него. Крепко ругнувшись и побледнев, командир врубил самый полный ход вперед. Да не тут-то было! Эта самая торпеда мчалась за ним и уже догоняла.

Торпедный катер это не какой-нибудь по тем временам морской тихоход. Выйдя на редан, то есть, подняв нос над водой и вздымая за собой столбы воды, катер несётся как вихрь. Командир катера, рискуя перевернуться к «ядрене фене», совершал немыслимые кульбиты, пытаясь оторваться от этой самой хищницы. Да не тут-то было.
Мы все, открыв рты с ужасом ожидали, что через мгновение торпеда врежется в корму катера, «на хрен» разворотит машинное отделение, и мы, кроме пивных бочек, будем иметь очередные неприятности – подбитый торпедный катер.

Катер спасло то, что горючее у этой «гадины» кончилось, и в самый последний момент торпеда выпрыгнула из воды и, ехидно фыркнув на последок, выпустила красный сигнальный дым, чтобы её нашли и вытащили из воды.
Бледного и онемевшего командира катера в свои объятия принял Миша – командир. Сам тоже бледный, он как ребенка, долго гладил по голове всхлипывающего и тихо-тихо матерящегося катерника – «Не торпеда, а сволочь какая-то! Это же надо, бьет не разбирая где свои, а где чужие!».

Сделав мне заветный знак и зажав под мышкой бутылку Миша аккуратно свел несчастного командира в кают-компанию. Там один на один выдал ему по первое число, за недисциплинораванное обеспечение испытаний. Затем долго отпаивал насмерть перепуганного катерника. За одно после этого случая Миша-командир, «врезал» под горячую руку по первое число и второму катернику.

Окончательное примирение с командирами катеров наступило после того, как на наш головной корабль стали поступать так называемые «пищевые пакеты матроса торпедного катера». Этот «пакет», как компенсация за вредную службу: палуба катера на ходу очень вибрирует и от этого у тех, кто на ней стоит в море, после этого бывают проблемы со здоровьем и с женщинами, но уже в постели.

С учётом этого грустного обстоятельства, морское начальство решило, что мужскую потенцию можно поднять, если через сорок минут вибрации моряк съест баночку сгущенного молока, заест её галетами с маслом и плавленым сырком, а на десерт получит плитку шоколада. Вся эта вкуснотища, изготовленная по специальному заказу Военно-морского флота, очень питательна и частично может использоваться моряками как закуска.

Про такие чудесные пакеты мы не знали. Информацию о них неожиданно для себя «подкинули» сами катерники. Они вдруг стали просить Мишу-командира задержаться в озере, для продувки цистерн. Раз «продули», два «продули», а на третий раз Миша - командир потребовал к себе на борт обоих командиров катеров. Те честно признались, что им иногда не хватает десяти минут до положенных сорока, чтобы сделать отметку в вахтенном журнале и вскрыть «пищевые пакеты».

Миша-командир, тут же обложил их «данью» по пять пакетов с катера. Это количество и стало аккуратно поступать на офицерский стол нашей кают-компании и помогало нашим офицерам также сохранять мужскую доблесть, а также закусывать высококалорийным продуктом.
Теперь насчет торпеды. Вторая «хитрость» торпеды заключалась в том, что вместо обычного авиационного керосина в неё заливали чистейший спирт. Спирт был настолько чистым, что если на зеркальной поверхности поджечь каплю, она сгорала без следа.
Главный конструктор в первую же встречу специально остановился на этом важном обстоятельстве. Дело в том, что по его личному распоряжению, чтобы исключить воровство спирта, его распитие было легализовано следующим образом.

После дневного проведения испытаний и возвращения на берег, весь персонал выстраивался в очередь затылок в затылок, с кружками, склянками, стаканами возле бочки со спиртом. Над очередью стоял возбужденный мужской гул, как всегда бывает в ожидании выпивки.
Специально обученный инженер конструкторского бюро раздавал каждому порцию спирта. Для этого у него была длинная стеклянная трубка с шаровидным утолщением. Трубка опускалась в бочку, а с другого конца зажималась большим пальцем. Заполненная спиртом трубка вынималась и опускалась в подставленную из очереди посудину. На мгновение палец отрывался от трубки, и в посудине оказывались заветные сто грамм спирта, который, если развести водой вполне заменял собой двести грамм водки.

Разводить эту прелесть водой народ брезговал. Вода не отвергалась, но техника «разведения» была такая. Глоток воды выпивался «до» и затем без вздоха надо было быстро опрокинуть в себя «дозу спирта» и запить другим глотком воды, также без вздоха. Затем все это действо «занюхивалось» что было под рукой. На этот случай у каждого в очереди кроме кружки, в другой руке находились: кусок огурца и хлеб. В отсутствии их сходил просто рукав куртки.

Сообщив нам эту важную информацию, главный конструктор решил, что на этом инструктаж закончился, но он не знал Мишу-командира. Миша произнес целую речь из которой, если убрать все лишнее и непечатное, получалось, что офицерам боевых кораблей стоять каждый день с кружками в очереди, это значит давать плохой пример матросам. Закатив глаза к потолку, он что-то быстро подсчитал в уме и предложил главному конструктору торпеды выдавать ему – командиру боевой группы кораблей ежемесячно сорок литров спирта на протирку корабельной оптики! Не для пьянства же?!





раздел 13



После короткого препирательства высокие договаривающиеся стороны сошлись на двадцати литрах. Доверенным лицом для выполнения столь важной миссии командир тут же назначил меня.
Отлив спирта на группу боевых кораблей происходил в тишине склада, куда я приходил с двумя самодельными канистрами из нержавеющей стали. Где уж подсуетился мой командир, кто сварил эти канистры, сколько это стоило, я так никогда и не узнал.

С учетом недопитой бутыли «неприкосновенного командирского запаса», а также остатков ещё Таллинских не тронутых бутылок, двух канистр спирта общий объём горючего выглядел достаточно внушительно, о чем я и доложил командиру. Он довольно хмыкнул и промолчал.
Каждый вечер, уставшие после трудового дня, увёртывания в озере от этой бешенной торпеды, в нашей кают-компании собирались все командиры кораблей обеспечения. На столе появлялась селедочка с петрушкой. На камбузе благоухали гордеевские котлеты. Поминая не злым морским словом торпеду, которая на спирте развивает сумасшедшую скорость, а от этой гадости надо все время уворачиваться, офицерство пробовало это горючее на вкус.

Стрессовое состояние от дневного неприятного общения с торпедой постепенно уходило, народ веселел не по минутам, а по секундам. Так продолжалось много часов, так как другой культурной программы на морской базе отыскать было не возможно. Ожидался, правда, со дня на день приезд группы женщин научных исследовательниц конструкторского бюро торпеды, а пока делать по вечерам было не чего.

Моряки развлекались как могли.
Вечерние «посиделки» в кают-компании закончилось с приездом жён офицеров, вызванных из Таллинна. Стали ходить друг к другу на съёмные квартиры в гости. Я, неженатый, молоденький лейтенант, сиротливо сопровождал женатые пары. Женщины меня жалели, кормили так, что скоро я с трудом застегивал флотские «шкары».

Так продолжалось некоторое время, пока рядом со мной не оказалась спортсменка из Питерского института физкультуры, она же дочь мичмана местной базы, она же Инга. В результате «шкары» начали не только застегиваться, но и норовили самостоятельно сползти с худеющего, с каждой встречей со спортсменкой тела.
Это тема отдельного рассказа, так как одним из эпизодов этого запомнившегося приключения были мои часы, которые я снял и положил «на тумбочку», когда мы заночевали с Ингой на сеновале. Обнаружить эти часы в стоге сена на утро не представилось возможным. Хозяин сеновала потом жаловался Мише-командиру - постояльцу в его доме, что корова, которая там стояла, недавно выкакала какие-то часы. Миша только хмыкнул, а потом мне на ушко сказал, что мои часы нашлись, но я их вряд ли буду носить.

В связи с пропажей секретной литературы это лето мне запомнилось надолго. В результате я побывал в Питерском госпитале, из которого вышел прямо в отставку.
Уже фактически демобилизованный с флота по просьбе командира, я отстоял вместе с ним все вахты на мостике, в качестве штурмана на общественных началах, пока мы пробирались назад в Таллин.

В Таллине я получил все необходимые документы, в том числе - военную пенсию, сшил себе у местного портного модное пальто из драпа-велюра, купил стильный шерстяной костюм и билет на поезд. Прибыл в Москву и стал стучаться в двери неведомой мне гражданской жизни.
Да, а торпеда? С ней все в порядке. Одно «но»! С принятием её на вооружение, по настоятельной просьбе Командующего флотом, спиртовое горючее, как представляющее опасность для личного состава флота, подменили керосином.
Остается только жалеть мужиков, которые после нас будут работать с этой торпедой – керосин это не спирт!

Прочитал все вышенаписанное и ужаснулся – что подумает гражданский человек о моряках! Дорогой читатель, прошу понимать, что это просто морская «травля», на самом деле морская служба это очень трудная и опасная работа. Именно после такой работы, моряки и пытаются привести себя в порядок, рассказывая такие смешные истории. Только смехом и шуткой можно снимать психологическое напряжение. Прошу это учесть и с уважением относится к русским морякам!

Если вам понравилась предыдущая моя морская «травля» в первой части повествования продолжу её в некоторых упущенных деталях.
Возвращу вас к моменту «пивного» дела. Когда, немного успокоившись после пивной вакханалии, мы ушли из Питера, все страсти улеглись, так как выяснилось, что «плыть» по речке Неве не просто.

Неожиданно выяснилось, что море не речка и наоборот. Так, по этой самой речке надо было идти строго по фарватеру. А что это такое спросите вы? Отвечаю. Фарватер это там где нет мелей. Мель это такое место в речке, где одна наша подводная лодка вдруг остановилась и ни «тпру ни ну». Ну, никак! Стоит, поросятина, и все тут. С этим мало изученным явлением мы встретились почти сразу же после выхода из Питера.

Помните кинофильм «Волга-Волга», когда веселый капитан докрутился рулевым штурвалом, и с песней «Америка России, подарила пароход …», посадил пароход на крутую мель. Так вот с подводной лодкой, приписанной к нам, произошло то же самое, но не так смешно и весело, как в кинофильме.
В результате крутого служебного разбора в радио эфире, если опустить ненормативную лексику, Миша - командир понял, что на бедолаге подводной лодке у штурвала стоял рулевой, из головы которого не выветрился тот самый пивной дух. Не зря милиционеры не любят пьяных водителей.

Оказывается, на реке то же самое. Коротко говоря, рулевой на подводной лодке чуть - чуть не попал в створ бакенов, ограждающих фарватер, проще говоря заехал на тротуар, чтобы было понятно гражданским.
Что происходит когда автомобиль наезжает на тротуар? У него обычно отваливается колесо, если не верите, попробуйте на большой скорости въехать на тротуар через бордюр. Попробовали, ну и какое впечатление?

Такое же впечатление было и у нас. Позорище было невообразимое. На глазах у ехидно хихикающих презренных речников, боевые моряки подводной лодки «пузом» сели на мель. Какие слова в этом случае проносится в голове у лихого маримана, лучше всего меня поймёт моряк.
Настоящий моряк обычно с превосходством смотрит на гражданских мореходов, а уж как на речников - и говорить нечего. Подумаешь, речка! Вот моря и океаны это да! И вот именно на глазах этих речников произошло то, что произошло.




раздел 14





Вокруг бедолаги подводной лодки, немедленно собралась толпа буксиров, плоскодонных пароходиков и всякой другой речной братии. Со всех сторон неслись советы; кто-то предлагал вызвать из Питера мощный буксир, гвалт стоял невообразимый.
Наконец, Миша - командир, почесав лысину, тем самым приведя себя в чувства, включил на полную мощность корабельную «громкую связь» и четко послал всех окружающих нас советчиков и сочувствующих на …сами понимаете куда. После этого, по его команде, все оставшиеся на свободном плаву боевые корабли выстроились в кильватер. Друг за дружкой, проще говоря. Лодку подцепили тросом к этой колбасе, и все корабли дали синхронно самый «полный вперед».

Кроме тяги вперед, под сидящую на мели подлодку, пошла мощная струя воды от винтов кораблей, подмывая из-под неё песок. Кряхтя от натуги и скрипя железным брюхом, лодка нехотя стала стягиваться. Через мгновение она уже весело качалась на речной волне под наши радостные вопли.
Миша приказал командиру подлодки «осмотреться по отсекам» – а вдруг где течь, посадить на губу рулевого и явиться к нему для доклада. Оба командира, спустились в кают-компанию и через мгновение, оттуда донеслась громкая речь - Миша – командир «драил» провинившегося до блеска, как «медяшку».

Я, как штурман группы боевых кораблей в отдельном плавании, то же не спал. Внимательно изучив речную лоцию, стал больше понимать правила поведения судов на реке. Кроме того, что на ней нельзя ловить ртом мух и надо быть на чеку при виде бакенов, ограждающих мели, надо ещё внимательно расходиться со встречными судами.
Для расхождения со встречным судном, существует определенный речной ритуал. Сначала надо снизить скорость, чтобы не присосаться в обнимку друг к другу, по законам гидродинамики. Затем выбрать, с какого борта хочешь с ним разойтись, так как правостороннее движение на реке не действует. И именно с этого борта надо усиленно махать белым флагом. Если встречный согласен, на нем тоже начинают махать с этого же борта.

Все бы хорошо, но белого флага определенного размера не было ни на одном корабле нашей группы. Всем командирам было велено изготовить флаги из подручных средств, а именно из простыней. На кораблях прозвучала команда «Простыни рвать!», но на торпедных катерах случилась заминка.
Оттуда отчаянно семафорили, что простыней на катерах нет ни одной, так как команда обычно спит на берегу. Им надо было помочь, но тут заупрямился наш боцман, он же и баталер (кладовщик значит) – «Для своего корабля так и быть дам, а для чужих, как я буду списывать две простыни?».

Вся склока между командиром и прижимистым баталером происходила на мостике. Сцена была настолько комичной, что матросы рулевые и сигнальщики, тихо прыскали со смеху в рукава роб. Миша-командир бегал по мостику и костерил баталера всякими нехорошими словами.
При этом он вспоминал баталеру массу списанного расходного материала – тросы, канаты, какие-то матрасы. Командир особенно напирал на анкерный якорь, который баталер, он же боцман, потерял в Таллиннской бухте в результате своих неграмотных действий, а тут какие-то две жалкие простыни!

Представьте себе вяло текущие воды Невы, тишину молчаливых берегов, терпеливо стоящую колонну военных кораблей и страстные крики Миши-командира, нарушающие все это благолепие.
Баталер обречено молчал, мысленно уже расставшись с этими треклятыми простынями, но по прежнему делал вид, что он не согласен так , за здорово живешь, расстаться с родным корабельным имуществом. Якорь это одно, а простыни это другое.

Видя это упрямство на ровном месте, Миша-командир рассвирепел и гаркнул уже что-то совсем непотребное. Боцман - баталер явно после этого струхнул и пробормотал побелевшими губами – «А где я возьму палки?». Этот вопрос был явным непотребством подчинённого оспаривать приказ старшего по званию, да ещё в отдельном плавании!
Миша-командир от этих слов остановился как вкопанный и почему-то озадаченно посмотрел на мачту. На боевом корабле есть все – снаряды, мины, ракеты, дальномеры, камбуз, а палок нет. Ну, нет и все тут. Единственное подобие палки это коротенькая мачта, да и та железная.

Командир на то и командир, что должен давать подчиненным ясные и выполнимые команды. Сейчас ситуация становилась угрожающей – где взять палки для флагов и какую команду давать? Все стоящие на мостике заинтересованно ждали, что придумает боевой командир. Ждал и хитрющий боцман. И командир не подкачал.
- Шлюпку на воду! Сей секунд! – решительно скомандовал он, обращаясь к боцману, который тут же замер столбом.

Надо сказать, что боцман на корабле отвечает за многие хлопотливые вещи. Так, ежедневно на палубе должна стоять бочка с тихоокеанской сельдью, которую матросы без спроса могут трескать сколько угодно. Сельдь появилась на палубах военных кораблей, после того, как корабельные медики выяснили, что при качке у некоторых матросов разыгрывается волчий аппетит, который надо немедленно подавлять, чтобы избежать психологического стресса – «Когда матросу хочется рубать, тут уже не до войны!». Ещё боцман отвечает за покраску корабля, чтобы у него всегда был лихой и боевой вид. Само собой он ответственен за тросы, канаты, другое имущество и, конечно, шлюпки …если они есть.

Шлюпок на нашем корабле не было! Не полагалось! Полагался надувной катер с подвесным мотором и каждому матросу по спасательному жилету. Зная, что на доставание катера, его надувание воздухом, оживление подвесного мотора уйдет уйма времени, хитрый боцман вяло произнес:
- Есть на воду! – затем помялся и тихо произнес – Но только через два часа. Это напоминание отрезвило Мишу–командира, он привычно почесал лысину и произнес:
- Шлюпку отставить! – затем скомандовал сигнальщику – просемафорить на торпедный катер «Идти к берегу! Срубить пару палок для флагов! Исполнять немедленно!».

Катерники, стараясь загладить свою «простынную» вину, тут же кинулись исполнять команду. Носом разрезая воду на две волны, к берегу лихо ринулся торпедный катер, пугая ревом своих двигателей окрестных коров и коз. Но «кавалерийская» атака катерников была обречена – на берегах, сколько хватало глаз, тянулись ровные поля пшеницы без единого деревца.
В какой то момент катерники поняли, что отсутствием у них простыней, а теперь ещё и палок, они заранее ставят себя в положение каких-то неприкаянных, вызывающих большие проблемы и жалость, что ли, у окружающих моряков. Этого лихие катерники позволить себе не могли. Бестолково потоптавшись на берегу, они раскинулись широкой цепью, и пошли в поля.




Раздел 15


Если вы думаете, что в хлебном поле нет палок, вы хорошо думаете о колхозниках. Катерники возвращались не цепью, а толпой и махали нам с берега палками и не двумя.
Общего «палочного улова» хватило бы на весь гвардейский дивизион больших охотников Балтийского флота. Не будем смеяться над ребятами – они старались загладить свою неловкость с простынями. Ну, малость перестарались, ну и что.

Вооружившись белыми флагами для отмашки желаемого борта встречным речным пароходикам, наша военная армада двинулась вверх по течению Невы.
Внимательно наблюдая за действиями головного нашего корабля, вся колонна лихо махала белыми флагами, для того, чтобы «эй, там на барже!» речная братва знала по какому борту мы их пропускаем.

Следующей проблемой оказалась скорость движения. Железная масса наших кораблей, особенно подводных лодок, была для реки непривычна. По мелкой воде за нами тянулась волна, которая выплескиваясь на берег, смывала «к ядрёной бабушке» всю нечаянно забытую рухлядь.
Если рухлядь смывалась молчаливо, то из перевернутых рыбацких челнов вслед нам неслось русское словесное непотребство. Ядреный мат-перемат, наконец заставил Мишу-командира снизить скорость движения до самого малого, а потом и минимального, но все равно мощная волна на берег, ненормативную ядреную русскую речь не успокаивала.

Дизелисты кораблей забастовали, ниже минимума-миминиморо техника не выдерживала и, махнув на все рукой, Миша-командир велел держать самый малый ход, какой могут выдержать дизеля. В результате волна от нашего движения доставляла много неприятностей жителям, но мы ничего не могли поделать и «чапали» по речке Неве как могли.
Так, сопровождаемые воплями, мы и дошли до устья Невы и втянулись в Ладожское озеро. На открытой воде Миша-командир велел всем кораблям «оправиться» и приготовиться к движению по озеру.

После мутноватой речной воды, вода озера поражала кристальной чистотой. Пока мы «оправлялись», родилась идея попробовать водичку на вкус. Пить прямо с поверхности было как-то не интересно. Для доставания воды с глубины тут же придумали способ.
Для этого нужен пустой графин с узким горлышком. Горловина закрывается толстой бумагой, получается мембрана. К графину привязывается свинцовый груз и где-то на глубине метров 20-30 вода прорывает бумагу и наливается в графин. Готовность сигнализируется воздушным пузырем на поверхности.

Попробовав воду на вкус мы переглянулись и как-то сразу у всех мелькнула правильная мысль - именно такой водой и нужно разводить спирт! Кок Гордеев, был немедленно обучен доставанию жидкости графином. И в кают-компании отныне и на все время пребывания на озере стояли графины с кристально чистой питьевой водой, она же и шла на запивание. Какой там грузинский «боржоми» или там французская вода «эвьян», ладожская водичка вот это да! Очень советую к застолью.

Наше прибытие на военно-морскую базу стало для местных аборигенов событием. Вокруг раскинулись хвойные леса и…огороды.
Местные служивые люди очень хорошо на этой базе обжились. У каждого из них в Ленинграде были городские квартиры, а здесь было что-то вроде загородных дач. На приусадебных участках кудахтали куры, гоготали гуси, хрюкали свинюшки, неподалеку в лугах мычали коровы. Садовые деревья ломились от плодов. Словом идиллия, если бы не военно-морской флот под боком со своими хлопотами.

Быстро рекогносцировавшись на местности, Миша-командир задумчиво почесал лысину и как бы про себя произнес:
- Эх, вот бы сюда на лето семью привезти, а штурман?
У штурмана, то есть у меня семьи не было. Мелькнула мысль: «Может быть найти в этих лугах и огородах сельскую невесту?» Такая перспектива для меня, испорченного Таллиннской круговертью светской жизни, военно-морского ресторана с чаем, да с ложечкой, привычного круга знакомых девочек на танцплощадке, как-то не прельщала. А ведь была ещё дочка командующего в придачу!

Оказаться на этом блестящем фоне под руку с сельчанкой, комфорта в мыслях как-то не вызывало. Весь в этих грустных рассуждениях, я отрешенно, но утвердительно покивал головой. Эти кивки, почему–то вызвали прилив энтузиазма у Миши-командира и он, приобняв меня за погоны, тихо сказал:
- Ты штурман Биль не дрейфь! Мы тебе тут тоже девушку приищем с румянцем во всю щеку и с полной пазухой «цицей». Держись за меня, а хвост имей пистолетом! – затем весело заржал и уже с серьезным видом скомандовал:
- По местам стоять! К швартовке готовиться!

С берега нам уже сигналили о месте швартовки. Собственно нам и так было ясно, где нам притулиться, так как пирс был абсолютно пустой и на нем уже стояли матросы, готовые принять швартовые концы. Командир базы, соскучившись на огороде, лично стоял на пирсе, чтобы представить морское гостеприимство в лучшем виде.
Как потом выяснилось наша армада и была первыми военными- кораблями на этой базе. Весь плавсостав базы к нашему прибытию состоял из хиленького катерка с пулеметом и грудой мирно плескавшихся шлюпок, больше похожих на прогулочные.

На этой базе боевые корабли были и не нужны. Граница была далеко, врагов не наблюдалось, а база была нужна на всякий случай. Нет, конечно, озерный военный флот был, но он был сосредоточен северней в бухте Лахденпохья, аккурат поблизости от финской границы. Именно там и держали «границу на замке» в чем я и убедился позже, отсидев под арестом у пограничников в их будке, но об этом ниже.

Лихо пришвартовавшись к пирсу в своей манере, Миша-командир горошком ссыпался на берег, прямо в объятия командира базы. Это был убеленный сединами капитан третьего ранга (майор по сухопутному). Доложившись ему как положено, Миша-командир тут же успокоил его, что мы имеем на борту пятимесячный запас харчей, а, следовательно, его продуктовый склад не опустошим.
Далее последовали обычные вопросы и ответы как, что, кто кого, кто за кем, все о военно-морском начальстве как в Таллине, так и в Ленинграде. Получив заверения от комбазы о том, что доставка свежих овощей на матросский и офицерский камбузы будет им организована сей секунд, собственно все вопросы с местным начальством были решены.
Потом была встреча с главным конструктором торпеды, о чем я рассказал выше. Потекли трудовые будни морского обеспечения испытаний нового оружия.




раздел 16




Трудовые будни, связанные с догонялками торпеды и её доставанием из воды оканчивались в 16 –00. И если гражданское обеспечение испытаний было загружено отстаиванием в очереди за ежедневной порцией горючего, то офицерство мучилось проблемой, чем себя занять.
Напомню - в мае на севере нашей страны начинаются белые ночи. Это значит, что солнце скрывается в 12 часов ночи, затем наступают совершенно белые сумерки и опять светло. Фактически ночи нет. Заставить молодой организм спать днем, занятие мучительное и офицерство слонялось по базе как сомнамбулы, в поисках развлечений. Ожидаемое прибытие женского подкрепления испытательниц торпедного конструкторского бюро задерживалось, а их отсутствие наводило щемящую тоску по женской ласке и нежным словам.

В местных огородах, кроме пожилых и семейных, женского персонала, привлекающего внимание молодого офицерства, не было. Ближайший центр развлечений город Приозерск находился в 30 километрах от нашей базы, вот туда-то мы и отправились однажды с моим одногодком лейтенантом Борей.

Боря служил на втором большом охотнике командиром минно-торпедной группы. Как я уже рассказывал, у штурманов с минерами, а тем более с торпедистами отношения были напряженными. Кроме того, на лейтенанта Борю его командир на момент плавания возлагал обязанности вести штурманскую прокладку, что то вроде общественного поручения. В результате получалось, что в море я становился, в некотором роде, Бориным начальником.
Кроме того, Боря окончил другое училище, а значит ни о каком нашем тесном «корешовании» не могло быть и речи. В довершении ко всему, я в первый же день своего пребывания на Таллиннском гвардейском дивизионе ещё раз убедился, что минеры - торпедисты ни ухом ни рылом не петрят в штурманских прокладках.

Командиром у Бори был лихой моряк по фамилии Краснопольский, который гонял его за всякие провинности, в том числе, за неумение точно определять место положение корабля не только на земном шаре, но даже когда они шли в кильватер за нами.

После очередного штурманского промаха, командир Краснопольский вызывал Борю на мостик тыкал его сначала носом в карту, а потом поворачивал его лицом к впереди идущему кораблю и громко орал:
- Лейтенант посмотри! Вот это корма ведущего, – тыкал пальцем в пространство - А вот там город Таллин. А теперь посмотри, что ты нарисовал на карте – там по-твоему мы приближаемся к Стокгольму? А? Я тебя спрашиваю, где мы? Какие координаты ты сообщил?
После этого начиналась любимая сценка всех сигнальщиков и рулевых. Краснопольский кричал:
- -Почему я тебя спрашиваю?
- Да я товарищ командир… – мямлил Боря.
- Я тебя не спрашиваю почему? Почему я тебя спрашиваю?
- Да я товарищ командир …
- Я тебя не спрашиваю почему? Почему я тебя спрашиваю?

И так происходило довольно долго. Краснопольский стучал ногами по палубе мостика, а Боря то краснел то бледнел, но все равно каждый выход в море заканчивался одинаково. Боря упорно хотел по карте в Стокгольм, а командир Краснопольский хотел в Таллин к жене и детям. Этому противоречию в желаниях не было конца. Так они жили и служили родному флоту, между прочим, не плохо! Если не считать штурманских прокладок на карте, но это второстепенно.

На этом переходе из Таллинна в Ладожское озеро, мы договорились с командиром не мучить группу офицеров, во избежании стрессовых ситуаций и я вел штурманскую прокладку сразу за всех. Когда мы прибыли на Призерскую базу, я растиражировал прокладку на пяти картах и раздал бедолагам офицерам, ответственным за штурманское обеспечение на переход. За это мне простили все предыдущие обиды, а лейтенант Боря начал на радостях напрашиваться в друзья.

Парень он был, в общем-то, не плохой. Высокий, стройный, имел на лице усы, которые ему очень шли и придавали молодецкий вид. Но в морском деле был, как бы это по проще сказать – дубоват одним словом. Последнее уже навсегда! Это ему, впрочем, не мешало жить с большим удовольствием, да и служить отменно.

Меня он почему-то всегда приветствовать Есенинскими строчками :
- Здорово лейтенант! Истаскали тебя поизмызгали, что ты смотришь синими брызгами, или в морду хош! – при этом лицо его вместе с усами растягивалось в улыбке, он широко расставлял руки и шел на встречу мне.

Первое время я внутренне пугался - а вдруг побьет, но потом попривык. Все заканчивалось неизменным Бориным вопросом – Как насчёт? – и выразительно счёлкал пальцем по щеке.
Я обычно не хотел. Но в тот раз произошло по-другому. Я тоскливо шагал по пирсу, не зная чем себя занять в этот солнечный вечер, как вдруг раздалось знакомое «или в морду хош!». Так и есть. Лейтенант Боря шел ко мне с обычным вопросом – «Как насчёт?», и неожиданно для себя я ответил – «А давай!».

Это утверждение настолько озадачило Борю, что он чуть не упал от удивления. Переспросив меня вторично и убедившись, что я действительно говорю правильные слова, он немедленно изложил план операции.
- Значит так! – деловито начал он – Через пятнадцать минут уходит автобус в Приозерск. Там мы с тобой идем в столовую, ресторанов там нет, потому как пограничная зона. Берем бифштекс с яйцом, можно с двумя, а спиртик вот он родной! – улыбаясь и топорща свои усищи, он продемонстрировал мне приличный штоф, который солидно булькнул торпедным спиртом.

В этот городок я ещё не добирался, так как, по рассказам других, впечатление он оставляет не ахти какое. Обычная Российская глубинка с минимумом развлечений по тем временам. Но в этот раз меня прельстила перспектива съесть бифштекс и именно с яйцом. Тот первый Таллиннский бифштекс, съеденный мною в первый день пребывания в этом городе, по-видимому оставил глубокую борозду в памяти.

Обеденный зал Призерской столовой был поровну разбит на две части. Над одной частью висел грозный плакат «Приносить и распивать спиртные напитки, строго запрещено! Администрация». Эта половина зала, посетителей не привлекала, все столы были пустые. И наоборот, другая его половина, но без запрещающего плаката, веселила глаз публикой, которая принесла и, не скрываясь, распивала запретные напитки. Нам надо было туда, так как у нас по Жванецкому «с собою было».

На наше счастье, очень быстро освободился столик именно на этой половине. Поприветствовав официантку и получив вожделенные бифштексы, мы приступили к пиршеству. А когда взглянули на часы оказалось, что последний автобус на базу уже ушёл.
Между нами и кораблём лежало 30 километров лесной дороги. Подъем флага на корабле в 8 часов утра, на котором морскому офицеру, если не хочешь иметь крупных неприятностей, полагается быть, хоть кровь из носу. Это незыблемый морской закон! Именно этот закон, выбрасывал как на пружине моряков из женских постелей по утрам и заставлял, отрывая от себя умоляющие женские руки, надо было бежать на корабль как наскипидаренный.
Так было и с нами. Здесь и сейчас, на глухой лесной дороге.

Стараясь не сильно нарушить удовольствие от болтающихся в животах бифштексах с яйцами, щедро политые спиртиком, мы вразвалочку двинулись по дороге. Сначала шли молча, находясь в процессе переваривания и протрезвления. Затем вслух стали вспоминать, что обычный солдатский шаг 4 километра в час.
Быстро прикинули, что если уже два ночи, до подъема флага осталось шесть часов. Шесть раз по четыре, равняется только двадцать четыре километра, а нам надо тридцать. Какой там солдатский шаг, надо было переходить на мелкую рысь. Моряк без тренировки, рысью бегать не может. Что-то надо было придумывать и срочно.

Дорогой мой читатель, расскажу тебе по секрету. Если хочешь успеть к подъему флага, надо идти быстро, а чтобы идти быстро надо петь. Петь надо не песни, а строевые марши. Русские композиторы оказывается хорошо знали эту хитрость и все марши, которые мы трам-там-там тогда пели, прибавило нам скорости.

Просто орать трам-там-там, скоро наскучило, нужны были слова, и я вспомнил курсантские годы, Черноморский курорт в Сухуми, двух красивых загорелых наших с Юркой Басиным подружек. Вспомнил и походную песенку, которой мы подбадривали девушек, когда надо было идти на дальний пляж. Ходить девушки не любили, но на этом пляже был песочек, и, самое главное, не было народу, а значит можно было всласть пообниматься. Но на этот пляж надо было дойти. Помогала песенка.




раздел 17



Странным образом слова этой песенки ускоряли движение, скрадывали дистанцию, притупляли девичью бдительность и они как-то весело и непринужденно падали в наши объятия на этом самом «пляже».
Слова этой неприхотливой песенки, со скрытыми в ней секретами преодоления женской стыдливости, помню до сих пор и передаю безвозмездно, а вдруг пригодится. Давайте все вместе споем :
Шел солдат своей дорогой,
Сердце бедное заметил,
Положил в походный ранец,
Раз-два!
И пошел сквозь дым и ветер!
Для тебя, моя родная,
Эта песенка простая,
Я влюблен, и ты быть может,
Раз-два!
Потеряла сердце тоже,
И теперь от боя к бою,
Я ношу его с собою,
Для тебя, моя родная,
Раз-два!
Эта песенка простая!

Удивительным образом ритм и слова этой песенки понесли нас с лейтенантом Борей как на крыльях, а может тем нашим подружкам она передалась на расстоянии и они, проснувшись и таращась во тьме ночи, посылали нам свои воспоминая, а под них и мы поддавали жару и пыли.
Через три часа этой ходьбы ускоренным шагом захотелось есть! От бифштексов остались только жалкие воспоминания. Молодое, уставшее тело требовало энергетических калорий. Недостаток калорий я предложил заменить другой песенкой:
Гимн еде мы поем,
Зов заслышав желудка,
Это ведь не шутка когда пусто в нем!
Отзовись скорее где ты?
И с тобой твои котлеты,
Шницель, зразы и паштеты,
И эт це те ра!
Гип, гип, ура,
Поесть, пора!
Ча-ча-ча!

Это была наша последняя весёлая песня – к подъему флага мы не успевали! Кроме того, когда мы пропели последнюю песню, есть стало хотеться неимоверно. Назревала катастрофа получить голодный стресс.
Вдруг, сзади нас заскрипели колеса и мы услышали хриплый голос мужика, который подгонял лошадей. Из-за поворота медленно выползала телега с понурыми лошаденками. Это был наш последний шанс, и мы его не упустили!

В помощь нам был стакан пресловутого горючего торпеды, который мы пообещали налить мужику, если он нас домчит к трапу корабля за пять минут до подъема флага. Пять минут нам были нужны, чтобы почиститься, попить чайку и налить мужику!

Что на территории нашей необъятной Родины и даже в глухом лесу может сделать стакан любимого напитка? Вы даже не подозреваете. Он может сделать все! Даже невозможное. Услышав от нас, что по утру есть возможность выпить и весь день ходить веселым, нашего мужичка преобразило. Он подобрался, в хилой фигуре появилась русская лихость и удаль молодецкая. Все это немедленно передалось двум лошадкам, и они весело заржав понесли нас и телегу навстречу поднимающемуся военно-морскому флагу. Ура!

Вся база и экипажи наших кораблей высыпали глазеть на необычное зрелище. По пирсу неслась телега, в которой во весь рост, поддерживая друг друга и вцепившись в мужичка, стояли два лейтенанта военно-морских сил Балтийского флота.
Увидев зрителей, мужичок подобрался ещё больше и начал громко гикать и орать на лошадок. Развевались хвосты и гривы, телега скрипела со страшной силой, мужик орал, а мы молча торжествовали – к подъему флага мы успевали и даже с запасом! Честь имеем!

Как ни странно, скучно заканчивающаяся весна на Ладожском озере, а затем надвигающееся лето совсем не предвещало ряда событий, которые должны были сильно перевернуть мою судьбу.
Начало лета было связано прибытием из Питера, школьников, школьниц, студентов и конечно студенточек.

Эта, появившаяся на морбазе группа молодёжи, измученная сырой петроградской зимой, первую неделю отсыпалась на родительских перинах. Затем, стали подтягиваться к местам отдыха.
Так как мест отдыха было немного, если точно то всего два – спортплощадка и веранда для танцев, появление на них новых женских лиц, сразу же стали скрашивать скуку.

Местная молодежь восприняла прибытие мощной армады военных кораблей с присущей деревенским жителям осторожностью. Молодое офицерство нашей армады нетерпения также не проявляло, давало возможность на себя посмотреть и оценить. В воздухе витало любопытство , все как в фильме – «К нам в город прибыл эскадрон гусар! Ой, девочки как интересно!». И далее как-то мечтательно – «Что будет?! Что будет?!».

Для этого очень подходила спортплощадка. На ней играли в волейбол и баскетбол. Спортивная игра, как нельзя лучше демонстрирует скрытые под погонами и кителями физические данные моряков. Эти физические данные, как мне кажется, были вполне даже ничего.




раздел 18



В период этих событий главнокомандующим российских войск, а значит и флота, на короткое время был назначен маршал Жуков. Георгий Константинович на одном из военных смотров страшно рассердился, увидев огромные животы некоторых офицеров. Фигуры толстяков с трудом вдетые в мундиры, не вызывали приятного впечатления. Посмотрев на это грустное зрелище, Жуков скомандовал: «Бегом марш!» и на финише наблюдал результаты, валящихся на землю с сердечными приступами вояк.

Немедленно после этого смотра в войска пришёл приказ Жукова о срочном начале физической подготовки офицерского состава. Этот приказ заставлял офицеров любого звания ходить на спортивные площадки три раза в неделю.
К чести наших военных, бунта в войсках не состоялось, и к спорту потянулись генералы и адмиралы, а за ними и младшие офицеры. Пузики у офицерства постепенно опали, и маршал был доволен.

К сведению гражданских: спортом на флоте моряки начинают заниматься одновременно с появлением волн на море. Корабль на волне крениться и моряк волей не волей вынужден заниматься гимнастикой, стараясь удержать равновесие тела. Если при этом учесть, что тарелка с заветным харчем норовит уехать к соседу, а тебе ой как хочется кушать…голод не тетка, сами понимаете необходимо отрабатывать гибкость тела и ловить тарелку. При этом автоматически отрабатывается хватательный рефлекс. Это помогает, например, в баскетболе, да и на любовном свидании …иногда.

Пузатый человек попавший на флот, невольно начинает занимается гимнастикой 24 часа в сутки, даже в койке. В результате таких интенсивных упражнений, любой толстяк без помощи «герболайфа» и модного «фитнеса» постепенно и не зависимо от своего желания начинает «опадать» и стройнеть. Добавьте сюда свежий и экологически чистый ветерок, и многие желающие похудеть захотят записаться в моряки! Очень советую!

Худощавые и мускулистые, потные и загорелые тела морских офицеров на спортплощадке, делали свое дело независимо от желаний их хозяев. Все больше и больше отдохнувших студенток, и другого люда появлялось возле этого спортивного подиума. Боязливо, а потом и более решительно девушки стали соглашаться вовлекать себя в спортивные игры. Сначала они образовывали собственные команды и неизменно проигрывали тренированным морякам. Это показалось скучно. Тогда они решились и стали проситься в команды. Постепенно на всех площадках все перемешалось. Началась дружба, постепенно переходящая во влюбленность.
Я вот думаю, что современная молодежь зря игнорирует спорт площадки, а ходит на дискотеки.

Кроме того, что там не здоровая обстановка, курят, духота, толкотня, под одеждой оценить физические данные партнера не представляется никакой возможности. А ведь по законам природы, самочкам надо выбирать сильного и здорового партнёра, чтобы детеныши были крепкими. Не зря в природе, у них на глазах особи мужского пола устраивают турниры, что соответствует нашим спортплощадкам. Где как не на волейбольной площадке можно разглядеть все стати мужчины, да и женщины, между прочим, то же? Тут все физические рефлексы, которые не безразличны в семейной жизни, как на ладони. Выбирай, не хочу!

В волейбол я играл совсем как любитель, то есть плохо. Но вот в баскетболе я мог показать класс. Учитывая мой рост, меня включали в сборную команду школы, а потом и училища. В баскетболе смешанную разнополую команду составлять никак нельзя. Баскетболист, в отличие от волейболиста хватает соперника за что придется. Именно это обстоятельство оттолкнуло от игры в баскетбол девушек.

Сначала они ринулись было в смешанные команды, но, будучи ощупаны, вернее «облапаны», как им казалось, в борьбе за мяч, с визгом убегали из-под кольца в самый ответственный момент броска. Поэтому женщин в свои команды мы перестали брать и играли в гордом однополом одиночестве.

Эта однополость, как ни странно, придала всем нам то, что французы от невозможности объяснить все свои чувства влюбленности называют словом «шарм». Как выяснилось позже, девушки в нас тихо влюблялись! Кто её поймёт женскую влюбчивость!
Парни волейболисты, даже стали нам завидовать. Видимо, когда девушка стоит рядом на площадке и участвует с партнером в общей игре, влюбленность наступает медленнее. Стоят рядом, рукой можно потрогать, да и мяч она принимает плохо. Какая там влюбленность! Играть надо лучше! Руготня на спортплощадке получается легче, чем влюбленность.
Распаренный игрой в баскетбол на выигрыш, я стал примечать в толпе некую молодую особу. Это была хрупкая девушка, с очень стройной фигуркой. Натуральная блондинка, с короткой прической густо вьющихся волос.

Познакомились мы очень просто. В очередной борьбе за мяч под кольцом, я вдруг перестал чувствовать правую стопу ноги. Хромая вышел с поля и присел, рядом с этой девушкой. Почувствовав неладное, она участливо меня спросила:
- Если потянули ногу, то я могу помочь! - и она с готовностью стала мне помогать стянуть кеды.
- Вроде не потянул, а вот стопу не чувствую, – неуверенно мямлил я - А вы что на врача учитесь?
Девушка задумчиво мяла пальцы на моей ноге, очень нежно, между прочим. «Удачно, что я помыл ноги утром!» – пронеслось у меня в голове.
- Знаете – задумчиво сказала девушка – Вам надо обратиться к хирургу. Мне не нравится, что пальцы белые. У вас это давно?

Вопрос поставил меня в тупик. Такое состояние ног у меня появилось впервые. Хотя однажды ещё курсантом, я утром ходил в медсанчасть с жалобой на эту ногу. Врач посмотрел и сказал – «Ничего страшного!». Он устал от курсантов, которые ходили в медсанчасть, жалуясь на здоровье, чтобы получить освобождение от ненавидимой утренней физзарядки с пробежкой вокруг огромного плаца! В тот раз доктор подумал обо мне не хорошо и в лечении, а стало быть, в освобождении от зарядки, отказал. У молодежи всё просто – поболело, поболело и перестало, можно и думать забыть. Это всё я и рассказал девушке.
Женщина лучше всего раскрывается в хлопотах с детьми и больными. В такой обстановке женщина чувствует себя хозяйкой ситуации и максимально проявляет милосердие. Блондинка не была исключением из этого правила.

- Я не врач, – сказала девушка – Но, как я понимаю, у вас что-то с кровеносными сосудами. Вот видите, пальцы опять розовеют, сейчас кровь опять приливает, а то были совсем бледные, – она покачала головой – Не шутите с этим, идите к врачу.
В стопе опять появилась чувствительность, пальцы на ноге выглядели вполне нормально и я начал мужскую джигитовку. Нога ещё оставалась в руках у незнакомки, и эту ситуацию надо было немедленно использовать.

- У вас такие нежные руки! - начал я – Наверное, вы все же имеете отношение к медицине?
Девушка совсем не ломалась и шла навстречу моим усилиям познакомиться:
- Я учусь в ленинградском институте физкультуры, – она мило улыбнулась и оставила в покое мою ногу. – В нём нас учат приемам первой медицинской помощи, вывих там или перелом. Я кое что в медицине соображаю! – и она кокетливо хихикнула.
«Лед тронулся, господа присяжные заседатели!». Игра в знакомство началась. Выяснилось, что имя у неё было очень красивое – Инга.

В моей жизни это была вторая девушка с таким именем. Инга первая была назначена мне в партнерши на курсах бальных танцев в Бакинском Доме Пионеров. Это была девочка ослепительной красоты. Высокая, со стройной фигурой, нежным голоском и приятными манерами. Особенно меня тогда потрясла её длинная до пояса коса из золотистых, каких-то пепельных волос.

Я бы никогда не осмелился подойти к этой фее, если бы не мой высокий рост. Именно потому, что мы подходили друг к другу по росту, руководительница этого экзотического кружка и объединила наши руки. Пока мы разучивали двадцать четыре бальных танца, я млел от восторга, лишенный дара речи от обладания в танцах такой прелестью, не решался вымолвить ни слова и ездил провожать её до дома. Она ездила на троллейбусе внутри, а я на этом же троллейбусе, но на буфере с наружи, так как денег на билет у меня не было. Она стояла лицом у заднего стекла, смотрела на меня и мило улыбалась.

В общем, идиллия была полная. Ни о каком продолжении встреч не было и речи, но судьба ещё год сводила нас вместе. Это были времена, когда партия и правительство усиленно боролась с западными танцами. Чтобы приучить молодежь и внедрить культуру танцев, в центре Баку устраивались показательные выступления выпускников наших курсов бальных танцев.

Руководительница созывала нас в такие места. Под звуки духового оркестра наша группа исполняла экзотические танцы па-де-катр, па-де патенер, полонез, мазурку, медленный вальс – всего двадцать четыре танца.
На этих демонстрациях обязательно присутствовала Инга, и мы с ней всегда открывали эти красивые танцы. Я продолжал млеть от восторга, но и только. Кончались танцы, и девушка моей мечты исчезала, также незаметно, как и появлялась.

Из моего рассказа следовало, что в женском понимании меня можно было не опасаться, так как только ненормальный мальчик, после обнимания девочки в танцах, боится с ней даже заговорить, ездит за ней на троллейбусном буфере и не делает попыток встретиться с ней вне кружка.

Да, я был такой, не опасный! Девушки обычно не боятся застенчивых парней, но в дальнейшем влюбляются. Так и случилось очень скоро. Правда, перед этим, мы за несколько дней исходили все окрестные рощи, налюбовались закатами солнца. Был свит не один венок из ромашек.

Возможно, такому романтическому время провождению способствовали …комары. На Ладожском озере комары величиной с вертолет. Останавливаться нельзя было ни на минуту. Даже на ходу от этих кровопийц мы все время отмахивались, как лошади хвостами веточками с листьями.




раздел 20


Когда однажды мы все же остановились и нежно поцеловались, расплата за это была кровавая. При хлопании ладонью по щеке комары взрывались фонтанчиками и наши физиономии сплошь покрылись капельками крови. Больше с поцелуями я к Инге не лез, с этим на время было покончено.

Это для мня был комариным кошмаром. Местные жители, знали секрет как спасаться от комаров. Знала об этом и Инга, но до поры до времени молчала. Я проходил всевозможные её женские тесты, и демонстрировал скромность, поедаемый комарами.
Секрет оказалось очень простым. Оказывается, комары укладываются спать где-то после полуночи. Я это узнал, когда в один прекрасный день, моя новая знакомая предложила встречу после 12 ночи возле её дома.

Так как в том месте Ладоги, ночи как таковой в обычном людском понимании не было, так как солнце светило во всю, я и не придал значения столь позднему времени свидания. Когда мы с Ингой встретились в палисаднике дома её отца, я почувствовал непривычный комфорт. Повертев головой туда-сюда, я с удивлением обнаружил, что комаров нет. Никто на меня с противным визгом не пикировал. Девушку можно было обнять освободившимися руками - отмахиваться было не от кого! Можно было даже целоваться, никого не опасаясь. Идиллия, да и только.

Именно на такого рода свидание пригласила меня студентка Инга - будущий тренер по спорту. В то время ещё не пели песню «Если женщина просит, ты её…» все строилось на целомудренности и интуиции – сообразит хорошо, не сообразит, то же не смертельно. В тот раз я все правильно сообразил и полностью оправдал все женские ожидания с учетом возможностей палисадника и спящих за стеной дома папы и мамы.

Это свидание стало началом очень красивого периода нашей жизни. Хоть у Инги-второй и не было умопомрачительной косы до пояса, а только короткая причёска, девушка с ней очень даже кокетливо выглядела.

Ко времени этих событий к Мише-командиру и другим семейным офицерам из Таллинна приехали семьи. За неимением более широкого круга возможностей, развлекались, приглашая друг друга в гости. Нас с Ингой привечали в домашнем кругу, и жёны командиров с нами очень ласково обходились. Догадываюсь, что женский коллектив уже строил планы, как эту парочку поженить. Но мы с ней все ходили и ходили в гости, а решительных действий не наступало.
Тогда в отношении нас и был реализован коварный женский план, по которому нас и отправили ночевать вдвоем на сеновал сарая с хозяйской коровой внизу. Именно на этом сеновале я снял и положил «на тумбочку» рядом, свои часы, подаренные мне мамой по окончании десятого класса. Утром мы с Ингой долго и безуспешно искали мамин подарок , но так и не нашли .

Что сделала с ними хозяйская корова, вы уже прочитали выше, повторяться не буду.
Как-то странно, что на следующий день нашего совместного ночевания на сеновале, случилось плохое, но уже у меня на корабле.
В этот день в отпуск уезжал наш старший помощник. Вместо Кангро, тихо исчезнувшего с флота к жене и тройняшкам, к нам на корабль прислали другого старшего помощника по национальности якута с фамилией Ян.

Это был добродушный, мягкий, но очень безалаберный человек. В детстве он жил в чуме, который конечно же никогда не закрывался. Сами подумайте от кого в тундре запираться? Поэтому замок каюты Ян оставлял в покое. То же было и с сейфом, в котором хранилась вся секретная литература нашего дивизиона. Сейф стоял у нас в каюте под кроватью Яна.
Как любознательный человек, старпом Ян обычно обкладывался секретными книжками, читал их, а затем, побросав все эти секреты не закрывая каюту и сейф, летел на мостик по вызову Миши-командира. Это первое обстоятельство.

Вторым обстоятельством было то, что мы все друг другу на корабле доверяли. Именно поэтому я доверчиво принял сейф с секретной литературой перед отъездом Яна в отпуск. По своему обычаю, открыв сейф и небрежно вывалив передо мной содержимое, Ян убегая в очередной раз попросил:
- Ты там штурман проверь, все ли в наличии если хочешь?
Я захотел и на свою беду начал проверять. Если бы не проверил, то Ян спокойно бы съездил в отпуск. Через месяц я бы сдал ему это секретное хозяйство обратно. Он бы конечно проверять не стал, и мы бы жили в спокойствии и неведении. Кроме того, он бы сохранил на некоторое время, очередное звание капитан-лейтенанта, которое мы пару дней назад обмыли. При этом он вытаскивал зубами новые звездочки со дна стакана, налитого до верха торпедным горючим.

И вот случилось то, что случилось! Оказалось, что в сейфе нет двух секретных наставлений. Работать с секретной литературой меня вышколили в училище. При этом особенно запомнился один случай. Однажды ночью, все училище подняли по боевой тревоге и построили в каре на плацу.

В середине каре, в окружении офицеров ходил адмирал начальник училища. У него была грузинская фамилия Рамишвили, маленький рост и симпатичный животик. Как и все не высокие люди, так же как и маленькие птички, движения его были отрывистыми, темпераментными, говорил он быстро, при этом периодически, темпераментно притоптывал ногой.

При разносе провинившегося, его любимым слово было «енть». Произнося это слово, адмирал почему то делал ребром одной ладони по другой пилящее движение, как будто хотел отпилить свою ладонь. Слово «енть», распиливающее движение, притоптывние ногой, грузинский акцент и ярость с которой это все делалось, приводило ругаемого в страшный трепет. Боялись мы нашего адмирала страшно!

Иногда это приводило к смешным казусам. Молоденький дневальный, увидел, что по лестнице поднимается нечто ослепительное в адмиральских погонах, а затем подает ему руку со словами:
- Здравствуйте, товарищ курсант! – обалдевший курсантик посмотрел сначала на, протянутую начальственную руку, потом на адмиральские погоны, потом опять на руку, потом опять на погоны. В совершенном ужасе от того, что в уставе этот жест не прописан, вскинул руку к бескозырке и, выпучив от старания глаза, заблеял - Уряяяяяя…!

Говорят, что наш адмирал Рамишвили от такого непотребства во вверенном ему училище, чуть не упал, пытаясь в ярости топнуть ножкой. Хорошо, что его поддержали, а то бы он по лестнице покатился вниз. Этот случай вошел в рассказы моряков на всех флотах нашей необъятной родины.

Очень мы боялись нашего начальника – адмирала!
Или вот другое. После утренней побудки выстраивается строй курсантской роты, перед ним бегает адмирал и, производя все выше перечисленное – пиление рук, потопывание ножкой, выкрикивает:
- Это «енть»! Безобразие «енть»! Сегодня утром в постели курсанта Иванова «енть» я нашел … –он остановился топнул правой ножкой и резко скомандовал – Курсант Иванов «енть»! Выйти из строя! Покажитесь «енть» всем!
Перепуганный и бледный Иванов пулей вылетел из строя и ничего не понимая стал хлопать глазами. Адмирал приступал к завершающей стадии разноса:
-Вот я и говорю, «енть»! Сегодня «енть», в постели этого прохвоста «енть», – адмирал яростно выкрикнул – Я нашел измятую Анну Каренину!




раздел 21



Строй ничего не понимал. Какая женщина может быть на территории военного училища, да ещё в койке курсанта. И вообще, был бы хоть молодец какой ни будь, а тут этот Иванов - хиляк?
Победным жестом, адмирал вытащил из-за спины томик романа Льва Толстого, и яростно помахивая перед лицом вконец струхнувшего Иванова, стал спрашивать:
-Что это такое, «енть»? Книги ночью читать «енть»! Я тебе покажу Анну Каренину, «енть» в лучшем виде! Гальюн пойдешь драить, «енть»! – страстно закончил адмирал - Драить будешь тридцать суток «енть»! Каждый вечер!
- Есть! Драить гальюн тридцать суток после «отбоя», товарищ адмирал! – четко выговорил курсант Иванов – Разрешите вернуть Анну Каренину в библиотеку!?

И драил этот самый Иванов до блеска гальюн все тридцать суток, включая субботы и воскресенья, без отпуска «на берег». Как-то он в этом гальюне прижился и по окончании наказания, добровольно продолжал драить, пока об этом не узнал адмирал и строго на строго, велел Иванова в гальюн пускать справить нужду, а швабру отобрать. Почувствовал, видимо, тонкое издевательство над собой.
Курсанты, обязанные беспрекословно выполнять даже самые глупые приказы, могли при случае превратить не продуманный приказ в абсурд.

Я сам как-то разыграл нечто подобное. Все училище было потрясено приказом главного управления училищ. Управление, в ужасе от того, что маршалу Жукову не понравилось, как перед ним промаршировал морской полк, велел морякам тренировать строевой шаг на корабельных палубах. Шагистику Управление также велело внедрить в училищах. Для нерадивых было приказано устраивать в свободное время «самоподготовку» по отрабатыванию строевого шага.

Курсанты тихонько поржали над этим глупым приказом в части «самоподготовки», а начальство сделало вид, что вроде про это всё забыло.
Как бы не так. В один прекрасный субботний день, когда после завтрака, мы отпрашиваемся у ротного командира в увольнение, пошел просить и я. Надо сказать, что наш ротный капитан-лейтенант Коноплев, меня не любил. Ну, невзлюбил, ну и ладно. Так нет, он придумал для меня совершенно безотбойное замечание – «Вы, товарищ курсант, внутренне не дисциплинированы!». На мой вопрос, что мне теперь делать, он загадочно закатывал глаза и объявлял – «А вот останетесь на этот раз без берега и подумаете!». О чем думать он не говорил. Словом издевался.

Так было и на этот раз.
- Товарищ капитан-лейтенант, прошу разрешения сойти на берег! – четко доложил я по всей форме. Коноплев посмотрел на меня и спел свое соло:
- Вы товарищ курсант внутренне не дисциплинированны, как я вам уже говорил неоднократно. Сегодня на берег не разрешаю. Пойдете завтра.
- А что мне делать сегодня, товарищ капитан-лейтенант? – я с трудом сдерживал злость.
- А займитесь строевой самоподготовкой, – хитренько подмигнул мне ротный.

Ротный не знал, что этой рекомендацией он подвел под свою корму мину. А подвел эту мину я, причем выдерживая все требования приказа управления и военно-морского устава. Зол я на него был страшно, от того и сделал все правильно.
Застегнув все пуговицы, повязавшись сверху шинели ремнем с патронташем, как полагается при занятиях строевой шагистикой, выдернул из козлов свою винтовку и пошагал на плац. Надо сказать, что по традициям училища, плац, в обычное время, можно пересекать только через очерченную тропинку. Остальное пространство плаца святое! Никто, кроме как строем, ходить по нему не мог.

И вдруг посреди священного пространства плаца, на глазах у изумленной публики, появляется курсант с винтовкой на перевес и один. Это был я. Старательно шагая по запретным местам плаца, я делал всевозможные аллюры винтовкой, громко командовал себе. Наконец, подустав, и заметив краем глаза, что публики привлеченной бесплатным зрелищем вокруг плаца собралось предостаточно, я сам себе скомандовал:
- Курсант, стой! Равняйсь! Смирно! Вольно! Можно оправиться! Разойдись! – положил винтовку на плац и бегом, как и полагается, убежал в курилку.

В курилке меня уже ждали. Под одобрительный говорок и молодецкое одобрительное ржание я сообщил пацанам, что исполняю приказ ротного, заняться строевой самоподготовкой. Оживленно гудя, восхищаясь этим непотребством, хихикали и показывали пальцем на одиноко лежащую на плацу винтовку.

Веселились недолго. На крыльцо перед курилкой, выскочил рассерженный заместитель командира училища по строевой подготовке, капитан первого ранга Самородный. Я немедленно внутренне струхнул – перебрал я с этой «самоподготовкой»! Сейчас он врежет мне по первое число. Но играть надо было до конца. Вытянувшись по стойке смирно и отдавая честь доложил:
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант такой-то занимается самоподготовкой по строевой ходьбе!
- Сами придумали? – сощурил глаза грозный зам по строевой. Если «сам», читалось в его глазах, я этому подлецу врежу по первое число, ишь устроил смех вокруг святого дела – строевой подготовки!
- Никак нет, товарищ капитан первого ранга! Самоподготовкой велел заниматься ротный Коноплев, вместо увольнения на берег! – с обидой закончил я, не имея представления какую мину подвожу под корму ротного.
- Приказываю! – умница Самородный мгновенно принял решение как прекратить этот вызывающий цирк и скандал на все училище – Самоподготовку прекратить! Передайте ротному, что я вас в увольнение отпускаю! Ротному немедленно явиться ко мне! Исполняйте!

Что бы сделал оглушенный таким радостным известием гражданский «лох»? Он бы сметая все на своем пути, кинулся бы со всех ног на плац, схватил бы винтовку и…Самородный тут же отправил бы его на гауптвахту. Но я не был «лохом». Внутренне собравшись, я начал выполнять устав от корки до корки, под пристальным взглядом зама по строевой подготовке:
- Становись! – громко начал я командовать самому себе – Равняйсь, смирно! Оружие взять! В кубрик шагом марш!

Четким строевым шагом я начал марш в кабинет Коноплева.
Этим маршем «мина» под его кормой готовилась к взрыву. Конечно же, на глазах множества собравшихся курсантов, мои упражнения на плацу выглядели демаршем и издевательством. Курсанты это понимали, понимал и Самородный, но ничего не мог поделать, устав я выполнял по всей форме, не придерешься.

С учётом всего этого безобразия, «мина» взорвалась, и эффект от этого для Коноплева был такой: пять дней домашнего ареста за глупость позорящую честь офицера-воспитателя. Чтобы снять собственное унижение за четкое исполнение мною глупого приказа по училищу, заместитель по строевой Самородный долго возил ротного носом по кабинету. Объяснял ему популярно, как аккуратно надо не исполнять глупость высшего начальства!. В результате гнусавое: «Вы курсант внутренне не дисциплинированы» из лексикона Коноплева исчезло, на берег он меня теперь отпускал беспрекословно. Кажется, немного побаивался, но, как и всякий трус, в глубине души ненавидел, ожидая своего часа.




раздел 22



Такой час однажды случился, и он с удовольствием отправил меня на пятнадцать суток на гауптвахту, где я поправился на восемь кило. До сих пор с удовольствием и теплотой вспоминаю все пятнадцать суток губы, как там было весело и сытно. Поварихи на камбузе училища, по бабьи жалеючи арестантиков, отлавливали самые жирные и вкусные кусочки мяса.
Возвращаюсь к построению всего личного состава училища на плацу ночью. Стоим мы ночью на плацу, поднятые по боевой тревоге, ничего не понимаем, адмирал бегает по плацу, режет сам себе ладонь и сыпет свои бесконечные «енть». Ничего не понятно, но напряжение не спадает – все же боевая тревога, а не учебная.

Через два часа выяснилось следующее.
В секретной части училища не досчитались одной рабочей тетради, в которую курсантами записываются лекции о боевом оружии. Бедолага курсант, владелец этой тетради, пока мы стояли на плацу, лазил с двумя секретчиками по огромному зданию учебных классов в поисках своей тетради. Нашел он её в одном из многочисленных гальюнов, коварно кем-то засунутую за сливной бачок. За этим происшествием прятался кто-то злой и коварный, которого так и не нашли. Зато всё училище в его адрес мысленно посылало ядрёные матюги, что сильнее административного воздействия. Энергетика четырехсот молодых, не выспавшихся организмов, направленная в один адрес, страшное наказание!

Этот урок я запомнил на всю жизнь. На флоте много было неприятных случаев за утерю «секрета». Однажды на мостике у офицера на свежем ветре улетела в море бумажка с секретным паролем на этот день. И хотя секрет был только на один день, все видели, что листок унесло в море, ничего не помогло и парень попал под суд офицерской чести.

Запомнилось: с государственными секретами надо обращаться бережно.
Это я знал, и аккуратно записал в журнал, что в сейфе не хватает двух секретных наставлений с их инвентарными номерами, что меня несколько оправдало в последствии.
Когда, распаренный хлопотами перед отпуском, Ян вернулся в каюту, я огорошил его этой новостью, но он отнесся к ней равнодушно, так как спешил к отходящему автобусу.
Никуда он в этот день не уехал. Миша-командир запретил ему и думать об отпуске, пока не разберемся с пропажей. Результат разбора был таким - одну книгу нашли по названию, и я вместе с Яном подписался под актовой заметкой о том, что при приеме передаче, не обнаружено одно секретное наставление.

С этим Ян и был отпущен в отпуск, но только на неделю. Когда мы остались одни Миша-командир совершенно убежденно мне сказал, что этот дурак куда-нибудь это наставление засунул, может быть даже в сапог. Вернется и обязательно найдет. Куда этой книжке было деться с корабля? Перед походом на Ладожское озеро, Миша-командир сам перетряс весь этот сейф с секретными документами, чтобы не брать в поход лишних документов.

Ещё неделю мы прожили спокойно и очень романтично. Обычно мы с Ингой терпеливо ждали, когда местные комары улягутся спать, и, освободив руки, пускали их в дело к взаимному удовольствию. К этим свиданиям прибавилось романтизма, так как белые ночи кончились, и парочка вполне отчетливо могла наблюдать звездное небо. Я, как штурман, обязан был знать астрономию и активно передавал свои знания девушке.

Через короткое время этих ночных занятий Инга безошибочно знала где искать полярную звезду, созвездия «Кассиопеи» и «Водолея», а про «Большого пса» и «Малого пса» и говорить нечего, она их просто отождествляла со своим домашним песиком Тяпкой.

Молодым мужчинам, по секрету скажу: чтобы заморочить девушке голову, надо, обнявшись в укромном местечке, изучать звездное небо. Уверен, что изучение небесных созвездий каким-то особым образом действуют на оборону женских крепостей. По мере нахождения на небе очередного созвездия, оборона начинает слабеть, а если вы дойдете постепенно до созвездия «Лебедь», гарантирую, что от обороны не останется и следа. Можете быть уверены, что въедете в крепость победителем и на белом коне.

Если молодым мужчинам понравилось мое предложение, срочно бегите и покупайте карту звездного неба, а потом потренируйтесь, но сначала в одиночестве.
Рабочие будни возле Ладожского озера текли беззаботно, если не считать эту бешенную водяную зверюгу – торпеду, которая в озере так и норовила укусить торпедный катер за его чувствительное место – корму. Спасибо, катерники изобрели какой-то хитрый кульбит, который позволял им, в самый ответственный момент сделать торпеде «ручкой», и она, зловеще пыхтя, проскакивала рядом с бортом катера.

Моряки ухмылялись, облегченно вздыхали, вскрывали очередной бортпаек с шоколадками и злорадно смотрели на дымовые сигналы всплывшей в отдалении зверюги – «Хрен тебе! Опять не догнала!».
Эти кульбиты наших катеров и гоняющейся за ними торпеды Главного её конструктора приводили сначала в недоумение, а потом и в бешенство – по его теории так не должно было быть, потому, что не должно было быть никогда! Коллектив конструкторского бюро очень переживал за своего Главного конструктора.

Один из наиболее сердобольных сотрудников, даже однажды прижал в каком-то углу командира торпедного катера, и пообещал сделать ему «темную» всем коллективом КБ, если тот разок не «поддастся» этой гадине торпеде.
Командир был смелый «мариаман», угрозе не поддался, напомнил этому сухопутному шпаку, что у катерников, как и у женщин, есть девиз: «Умри, но не отдавай поцелуя без любви!». Под «поцелуем» он, конечно же, имел в виду корму своего катера, в которую «эта самая торпеда ни в жисть не вдарит», а про «любовь» и говорить нечего, так как он эту торпеду наоборот - ненавидит сам, и внукам своим передаст.

Все это нашего благостного настроения не портило. Миша-командир успокаивал как мог главного конструктора, что это, мол, экипажи катеров высшего разряда. Опять же они свои! Торпеда классная штучка и когда надо будет, врагов она обязательно достанет! При этом Миша-командир, конечно же, в первую очередь думал о том, чтобы не испортить отношения с Главным конструктором, который силой своего ума залил в свое детище такое классное горючее. Больше всего он боялся, что конструктор в своих экспериментах и борениях ума, с дуру, может заменить спирт на обычный керосин – «А вдруг на керосине лучше будет догонять?». Этого допустить было никак нельзя.




раздел 23



Именно эта опасность заставила его крепко поговорить с катерниками, чтобы они «чуть поддались». В этом ответственном разговоре в кают-компании мужики втроем долго о чем-то спорили, сильно ругались, но перспектива остаться без доли горючего победила, и всю ночь на катерах, матросы что-то пилили и стучали молотками.

Когда наутро наша группа вышла в озеро на испытания, гордые очертания торпедных катеров обезображивали хитроумные конструкции на их задницах. Это выглядело так, как если бы красавица, подложила себе под платье подушку, отчего её попка будет выглядеть безобразно «откляченной».

Вид у командиров катеров был как у Мопасановской Пышки, которая под давлением обстоятельств была вынуждена переспать с католическим миссионером. Не было только Пышкиных слез, а наоборот сжатые суровые мужские скулы катерников, на которых читалось: «Все пропьем, но флот не опозорим!». За этим таилась хитрая мысль о другом; – «Не дадим Главному конструктору, заменить спирт на керосин! Наверх вы товарищи все по местам, последний парад наступает! Ура!».

Катерники мужественно решили, что разрешат разок «вдарить» торпеде! И торпеда «вдарила»! Братцы, такого эффекта не ожидал никто! Даже сам Главный конструктор. Торпедный катер на бешенной скорости несся над поверхностью воды «на редане», но когда эта самая зверюга-торпеда в его задницу впилась, катер из воды вообще выбросило. Некоторое время они оба неслись над водами озера, сверкая бешено вертящимися винтами, оставляя за собой туманный след.

Спирт, друзья, это вам не керосин! Выбросить из воды многотонного военно-морского красавца, могло только нечто, что зажигает в мужиках огонь в крови и жажду совершить подвиг… и немедленно!
Наконец все это рухнуло в воду. Катер с позорно торчащей у него в заду торпедой окутался красным дымом. Это был не пожар, а победный цветной сигнальный дым из носовой части торпеды – «Я тут, я здесь, я в нём, я вот она! Уф! Наконец-то догнала!».
Все конструкторское бюро и другое гражданское обеспечение рукоплескало Главному конструктору, а он скромно опускал глазки.

На наших кораблях царило гробовое молчание. Попадание торпеды в катер для нашей группы стало трауром, грусть от которого не смягчили даже десять премиальных литров горючего сверх обычной дозы, в подарок лично от главного конструктора.
Моряки сильно переживали. Ведь как они, с криком «полундра», делали невозможное! А тут, эх …слов не было, были страдания!

Когда все наше офицерство вечером собралось на гордеевскую селедочку и котлеты, никто не мог выдавить слова от испытанного позора и стыда – поддались! И куда – в задницу! В гнетущей тишине слово взял Миша – командир:
- Это было в первый и последний раз! – сказал он коротко и, обратившись ко мне, сказал – Штурман, приказываю! Если в следующий раз они нам не увеличат месячную норму в два раза, сворачиваем к ядреной фене эти испытания! – и отечески погладил по голове пострадавшего катерника.

Под этот короткий тост залили позор мелочного чувства к тому, что сплачивает застолье и оправдывались: – «Но выпить–то ребята, хотелось? Хотелось! Ведь могли залить керосин? Могли! Что не сделаешь ради мужского товарищества! Вот и поддались!».
Норму ежемесячного отпуска, Главный конструктор разрешил увеличить в два раза, испытания продолжались успешно, попадание торпеды один раз было зафиксировано в протоколе. Больше ни разу потом эта «гадюка» не догнала ни одного нашего корабля. Моряки были сильно обозлены на неё! Все остальные гражданские были довольны!

Дневное субботнее и воскресное время, пока торпеда отдыхала, мы посвящали отработке с Ингой летних институтских домашних заданий. Тут мне пригодились легкоатлетические школьные навыки.
Я учился в Бакинской десятилетке, которая в городе считалась элитной школой, так как в ней числился сын первого секретаря центрального комитета партии Азербайджана Багирова, которого расстреляли в результате партийных разборок. Пока он был жив, в эту школу свозили со всего города сынков высокопоставленных родителей, а значит, учительский состав был самый лучший.

С учетом их талантливости, каждый учитель был по своему интересен. Но среди них выделялся учитель – венрук Юрфельд. Это был покалеченный на войне летчик. Его демобилизовали с тяжелым ранением. Это был высокий стройный и крепкий мужик, с лопатами вместо ладоней, жесткий и добрый одновременно.

Когда кончилась война, из военрука он переквалифицировался в преподавателя физкультуры и стал превращать постепенно школу в «спортивную». Нас пацанов военного времени, он объединил жесткой дисциплиной и любовью к спорту. При этом он четко отслеживал успеваемость по обычным предметам и при первой двойке, от спорта отстранял. Этот педагогический прием действовал безотказно, так как в этом случае, перед строем, с провинившегося снимали придуманную Юрфельдом черную майку, на которой было красиво написано «шестая спортивная». Лишение права носить эту гордую форму, единственную в городе, было отличным педагогическим приемом и действовало значительно лучше отцовского ремня.

Не хочу сказать, что все мы в результате учились на отлично, но двойки проскальзывали очень редко. Юрфельд, пользуясь высоким покровительством папы – секретаря и других высокопоставленных отцыов, сумел превратить в спортивный комплекс не только школьный двор. Прилегающие к школе дороги и окрестные улицы были исчерчены спортивными дорожками, по которым бегали мы школьники.

Фактически благодаря его усилиям, каждый из нас умел бегать, прыгать, метать диск, копье – все легкоатлетические виды спорта. Желающие, могли попробовать себя, например, в боксе. Я, после первого удара в лицо, со слезами сбросил боксерские перчатки, и на ринг после этого ни ногой. То же у меня произошло и с гимнастикой.

Единственное, что у меня получалось это бег, фехтование и баскетбол. На том я и остановился. В баскетбол по моему росту я попал в сборную школы , а в фехтовании получил высшие спортивные разряды.




раздел 24



Вот эти знания мне и пригодились, чтобы в глазах девушки Инги, выглядеть вполне сносно. В свободное от изучения звездного неба время, мы отрабатывали с ней метание диска, бег на короткие и длинные дистанции, владение мячом и палкой, вместо рапиры.
Именно спорт, способствовал ещё большему сближению наших молодых душ, не говоря уж о телах. И в этих занятиях мы не чувствовали приближения грозы, которая собиралась над моей бедной головушкой.

И гроза разразилась, даже не гроза, а буря.
Из краткого отпуска вернулся Ян. Вместе с ним мы облазили весь корабль. Через неделю безуспешных поисков пропавшей секретной книги Миша – командир велел Яну опять принять у меня секретную библиотеку.

И тут прогремели залпы грозы. При, теперь уже, внимательной передачи обратно, выяснилось, что не хватает ещё одной книги, достаточно серьезной. Я был в шоке. Ведь по приказу командира, я всю эту неделю в сейф не лазил, и он стоял, опечатанный командирской печатью.
Все говорило о том, что с самого начала пропали не одна, а две секретки. Меня спасало то, что именно эти два инвентарных номера я записал на обложке журнала, но Ян отказался все взять на себя.

Это была самая первая грандиозная человеческая подлость в отношении меня, с которой я встретился этим летом, а значит и первый жестокий урок.
Не помогло ничего. Ни убеждения и клятвы Миши-командира, что сейф был опечатан его личной печатью, и штурман в него не лазил. Ни инвентарный номер этой самой треклятой книжки, которой недоставало, а я её в первый раз не обнаружил. Ничего не могло сдвинуть нашего якута с позиции: - «А я не знаю, а может быть без меня они в этот сейф лазили, пока я ездил в отпуск».

Так и получилось – «Хлеба горбушку и ту пополам, тебе половину и мне половину». Пришлось мне разделить ответственность со старшим помощником за утерю секретного документа на корабле. Вот и приехали!
Начались переживания. Сначала приехали комитетчики из нашего родного таллиннского дивизиона, сняли с нас показания и облазили корабль от киля до клотика. Потом приехали специалисты из таллиннского округа, все повторилось. Потом приехали из штаба флота, опять повторение. Потом приехали из штаба военно-морских сил, действовали они совершенно одинаково, как и предыдущие проверяющие. Скандал обрастал актами допросов, объяснительными записками, неприятными разговорами и расследованиями.

Ну а как вы думали? Пропали два секретных наставления кораблям в море.
Меня тихо и незаметно все жалели, это я потом только понял. Зеленого лейтенантика, спасала его личная запись номеров этих наставлений на обложке журнала. Но на белом свете существовало два бумажных акта приема – передачи, где черным по белому читалось – за этот отвечаю я, а за этот ты.
Чтобы не тянуть «кота за хвост» скажу сразу результат – нам всем повезло, так как расследование совпало со снятием с должности .Гглавнокомандующего вооруженных сил СССР маршала Жукова.

Надо сказать, что флот командующего не любил, и этому были причины. Первое, что он сделал сразу же после назначения - наступил на больной мозоль военно-морских исторических традиций флота российского. Морской офицер испокон веку отличался от других родов войск кортиком, который был предметом тихой, но скрываемой гордости. По нему моряка в толпе других военных сразу же отличали. Кортик холили, лелеяли, вешали на стену при уходе в отставку.

И вдруг, ко всеобщему моряцкому ужасу, кортики приказом Главнокомандующего ввели к ношению во всех родах войск. Моряки насмерть обиделись на человека, посмевшего нарушить многолетнюю традицию. Моряцкая гордость – кортик – теперь болтался у всех на боку. Где свои, где чужие …? Ау!

Второй потрясающий случай произошел на Северном флоте во время учений. По приказу Главкома в семи балльный шторм, в море отправили два дивизиона торпедных катеров. Как только они вышли за мол, на крутой студеной волне четырнадцать катеров немедленно перевернулись и все офицеры и матросы в ледяной воде утонули или погибли от переохлаждения.

Как потом шепотом разнес эту новость морской телеграф, Главкому докладывали, что мореходность у тех моделей торпедных катеров всего три балла. Главный морской адмирал пытался противоречить Главкому, за что тут же был выгнан с командного пункта. После этого Главком, со словами «на учении как на войне», приказал катерам выходить в море и атаковать условного противника.

Третья роковая ошибка Главкома была такой. Своим приказом он отменил льготы за сверхсрочную выслугу лет мичманам и главным старшинам. В результате, флот стал терять младший командный состав, который стал уходить, а значит, снизилась дисциплина и боеспособность.





раздел 25




Здесь надо пояснить. Мичмана и главные старшины были как бы прокладкой между офицером и матросом. Они жили с матросами в кубриках, хлебали щи с ними из одного котла, знали всю подноготную жизнь матроса. Как могли, старались нелегкую матросскую жизнь облегчить, научить. Умели держать железную дисциплину и военную выучку. Авторитет у этих людей, прослуживших на флоте не один десяток лет, был непререкаем. А если, кто и пытался пререкаться, то и «по сопатке тырс», когда никто не видел и клиент становился шелковым. Этого офицеры не могли себе позволить, а мичмана позволяли. Иногда в критическую минуту для корабля и экипажа слова не помогают!

Службе этих старослужащих не позавидуешь. Но на берегу оставались семьи, и мичманское морское довольствие держало их на плаву. Вот и держались на всех флотах эти люди, на которых очень надеялись офицеры и командиры кораблей. И вот Главком, им морское довольствие резко урезал, а они в ответ с флота стали уходить. Обида была страшная. Собственно с этого и начались теперешние «контрактники».

При Жукове за утерю секретных документов нас бы всех загнали «за можай», а так как высокому начальству было не до этого, а может обиды флота помнили и защищали своих, всю эту некрасивую историю, морское командование спустило на тормозах.
В результате Мише – командиру очередное звание задержали, капитан-лейтенант Ян превратился в старшего лейтенанта. Одну звезду с него сняли, в том числе и за то, что топил вместе с собой и юнца лейтенантика. Мне дали десять суток домашнего ареста. После всего этого, Миша-командир вытолкал незадачливого старпома с корабля взашей и сказал, чтобы он ему никогда на глаза не попадался. Он и не попадался.

Виновник всей этой пакости объявился через десять лет. Оказывается, проходя мимо нашей со старпомом каюты, которая была открыта на распашку и в ней везде валялись секретные материалы, два из них его руками, были выброшены за борт. Этим старший механик решил отомстить командиру, за крепкую взбучку и выговор в личном деле по случаю воровства пивных бочек и групповую пьянку матросов, под его предводительством. Кстати, комитетчики намекали нам на наличие такого подлеца на корабле, но кто же мог подумать на своего брата офицера!

Представьте себе, что мы ели, спали и служили с ним на одном корабле, не подозревая, какой мерзавец сидит рядом с нами в одной кают-компании.
Это был мне очередной, но не последний, урок на всю жизнь за одно лето.
Вспоминая все это, я радуюсь только тому, что врагу не досталось боевое наставление нашим кораблям, а благополучно мокнет в озере.

Когда мне удавалось вырваться на берег, я стонущий от страха, разбитый морально, попадал в теплые и нежные руки будущего преподавателя физкультуры. Курс лекций по поддержанию психологического состояния спортсмена, Инга уже прослушала, сдала зачет и на экзамене получила пятерку. Может и не пятерку вовсе, но когда она меня гладила по головке, шепча что-то успокаивающее, мне именно так и казалось. Мысленно я и ставил ей эту пятерку.
Шутки, шутками, а нервное потрясение на мне сказалось. Я все чаще и чаще стал замечать отсутствие чувствительности в правой стопе. Это очень Ингу волновало, и под прессингом её уговоров я пошел к местному военврачу.

Тот внимательно меня выслушал, потрогал, но окончательное заключение делать не стал, как-то загадочно покачал головой и отправил меня в Приозерск к своим коллегам с приборами. Это мою спортивную подружку почему-то сильно забеспокоило и она увязалась ехать со мной.
Я по своему легкомыслию, ни о каком страшном для меня диагнозе и думать не думал. Строил планы, как после врачей развеселить девушку в местной столовой. Шутил, что под вывеской «приносить и распивать …» нам будет не уютно. Словом, балагурил и дурачился.
В местном медучреждении, меня подвергли серьезному осмотру. Что-то мерили, щупали, даже кололи, проверяя чувствительность. В результате я вышел с медицинским направлением в военно морской госпиталь флота в Питере.

Мы с Ингой, долго пытались понять медицинский диагноз, сидя в столовой, ничего не поняли, и решили съесть по бифштексу с яйцом. Затем, открывая бутылку шампанского, я продолжал хихикать и ёрничать.
Поедая бифштекс и запивая его шампанским, мы с Ингой порадовались подвернувшемуся случаю пожить у неё на квартире в Питере, когда я поеду в госпиталь. Это скрашивало нашу грусть расставания, по случаю её отъезда в ближайшие дни к началу учебы в институте, что мы за одно и отпраздновали. Посидели хорошо, как-то по семейному даже.

На автобус мы не опоздали. А через два дня, я стоял с цветами у окошка другого автобуса, который увозил будущего тренера по физкультуре. Как и полагается, девушка всплакнула, я тоже подраскис, а потом долго, долго махал рукой с венком из ромашек, сплетённым Ингой мне на память. Другие подходящие цветы для венков в этой местности не росли.
Вскоре я должен был её увидеть, но теперь уже не в палисаднике дачного домика родителей, а в её комнате на Васильевском острове.

Реакция Миши-командира меня потрясла. Прочитав бумагу с направлением меня в госпиталь, он как-то неуклюже сел в кресло и с какой-то тоской посмотрел на меня.
- Знаешь, штурман Биль, а ведь я к тебе привык. Чуяло мое сердце, что служба у нас с тобой будет короткой, с того самого дня как ты написал рапорт о списании на берег. Давай езжай, лечись, возвращайся. Надеюсь, что все это,– он показал на медицинское заключение – Не очень страшно.




раздел 26



Не оглядываясь на рекомендации врачей, как и полагается на флоте, дурные вести были запиты парой рюмок торпедного горючего. После этого на душе стало легче, и был определен срок моего отъезда - через десять дней, аккурат подгадывая под отъезд последних особистов.

Умудренный жизненным опытом, Миша-командир велел забрать с собой в Питер все мои личные вещи, мало ли как все сложится. Зимние вещи он у меня забрал и упаковал в барахлишко своей семьи, которая то же отбывала в Таллинн к началу учебного года.
Через десять дней я нарядился в гражданский шикарный шерстяной костюм, сшитый в Таллинне. На ногах у меня были дорогие кожаные «корочки» на толстенной каучуковой подошве, как было модно тогда. На шее болтался галстук, узел на котором, высунув от старательности язык, мне повязал мой «кирюха» и ходок на длинные дистанции лейтенант Боря. Пожитки уместились в большой фибровый чемодан, с которым я когда-то прибыл на гвардейский дивизион больших охотников за подводными лодками. У автобуса собрался весь командный состав нашей армады. Прощание было мужественным и не многословным.

Питер я не знал совсем, а потому остановил такси и назвал адрес дома на Васильевском острове. Так как я прошел хорошую школу светских манер, рядом с дочкой командующего, в далеком Таллинне, в комнату коммунальной квартиры, где жила Инга, я явился с букетом роз и коробкой шоколадных конфет.

Жилище Инги представляло собой длинный пенал. Сначала шел узкий шкаф. За ним узенькая кровать одинокой девушки. За кроватью стоял стул, а все это у окна завершал столик. Обстановка, как вы поняли, была очень скромной, а оставшиеся до стен расстояния позволяли двигаться только боком. Когда я ввалился в это жилище, то букет цветов, коробка конфет, неуклюжий чемодан и я, полностью все пространство комнатки закупорили. На кровати рядком сидели две девушки, одна из них и была моя физкультурница.

Двинуться ко мне она не могла и только радостно протянула руки. Вспоминая на ходу приемы ползания по-пластунски, я почти упал в эти руки, и мне стало сразу хорошо, хорошо. Когда через какое-то время, мы вспомнили о подруге, она уже полностью одетая, с испуганным видом, стояла у дверей. Когда и как ей все это удалось проделать, честно сказать не помню.

В два голоса, мы стали уговаривать подругу Инги, остаться и попить чайку с конфетами. Но столь бурное проявление радости встречи этой парочки, девушку как-то напугало, да и, прикинув, что на этой территории можно только комфортно лежать, а ходить только в крайнем случае, и то по сильной надобности, она, как и всякая совестливая и сообразительная подруга, поняла, что нам сейчас не до неё.
Пожелав нам хорошо провести время, она сделала нам ручкой и суетливо ретировалась за дверь.

Что происходило в этом Питерском пенале коммунальной квартиры в ближайшие сутки, у парочки исстрадавшейся в палисадниках, на сеновалах и других абсолютно не гигиеничных местах, рассказывать не надо. Подробностей не будет.
Главная проблема в коммуналке это всегда что? Ну, конечно же, туалет. Появление в холостой квартире девушки какого-то мужчины, всегда вызывает жгучее любопытство соседок. Маленькая жилплощадь для меня с детства не вызывала дискомфорта, так как родная Бакинская квартира, по площади ничем не отличалась от Ингиной. Соседки по квартире - внимание! - всегда материал взрывоопасный, это я знал, то же с детства.

С учетом этого обстоятельства, в туалет мы пробирались всегда ночью, с осторожностью спецназовцев, чтобы не свалить корыто, висящее в коридоре, или ещё что-нибудь очень гремучее. Для экономии усилий по шумозащите, ожидали друг друга под дверями уборной, и также по пластунски возвращались в родной пенал. Соседок я так и не увидел. Они меня тоже. Тело моё было натренировано не производить шума, сначала физруком Юрфельдом в школе, а потом замом по строевой подготовке капразом Самородным в училище.

Дорогие юноши, а может быть и девушки, учитесь ползать по пластунски, пригодиться в определенных экстремальных ситуациях!

На второй день мы с Ингой все же решились и отправились гулять по Питеру. В этот город я влюбился именно в тот раз. Сами понимаете, этому способствовала симпатичная гидесса.
Как мне кажется, всякие новые места влюбляют в себя через людей, которые в это время рядом. То же со мной происходило и в Одессе, куда я был командирован на боевое траление мин после войны. Там, мы с приятелем познакомились с двумя миленькими и хорошенькими одесситками.

Девушка, выбравшая меня, постойте, какое совпадение, только сейчас пришло в голову - ведь она имела длиннющую косу до пояса. А я тогда ещё думал, почему именно она со мной?
Вот и скажите, отчего мне по жизни встречаются красавицы с косами? Инга - первая на бальных танцах Дворца пионеров была с косой, одесситка Томочка то же носила косу! А теперь все крепко сидим на стульях - моя нынешняя жена тоже имеет косу. Всякие её поползновения обрезать волосы, наталкиваются на мое жесточайшее сопротивление, и теперь я понимаю почему! Нашу встречу с ней судьба подготавливала через двух предыдущих красавиц с косами.




раздел 27



Мужики! Внимательно приглядывайтесь к своим подругам, не проходите мимо своего счастья, чтобы всё было потом, как хороший коньяк – чем больше лет, тем крепче. Так и любовь!
В старинный, построенный ещё Петром Первым военно-морской госпиталь я приехал на трамвае. Госпитальные молоденькие сестрички, очень приветливо меня приняли, раздели, вымыли в ванне.

Чисто вымытый, я был представлен военврачу – женщине в звании полковника медслужбы. Повертев сначала направление, а затем и меня она сказала, неожиданно басом:
- Поздравляю лейтенант! Вы ухитрились отхватить болезнь, которую мы лечить сейчас не умеем! – и, увидев, что я не очень-то испугался, она также сурово сказала – Через год приедешь, я тебе ноги отрежу! – рубанула она меня под корень.

Здрасте, приехали! Только теперь меня проняло! Остаться без ног в двадцать три года, это действительно надо было ухитриться «отхватить». Мне было объяснено, что человек состоит из сосудов и капилляров, по которым он и снабжается кровью. Каждый капилляр имеет два нерва – один его сужает, а другой расширяет. Так вот тот, который расширяет, у меня на ноге начал давать сбои.

Выслушав эти подробности, я посмотрел ясными голубыми глазами на врачиху полковника и наивно спросил:
- И что мне теперь делать?
- Что тебе делать, я не знаю, а вот что мне делать я знаю. Сейчас запакуем твои ноги в гипсовые сапоги и нальем туда «бехтеревки», полежишь пока, а там посмотрим, – и тут же крикнула – Таня, иди сюда. Давай делать лейтенанту гипсовые сапоги.

Что такое йод и зеленка я тогда знал, а вот что такое «бехтеревка», и как она воняет не знал. Узнал когда в мои сапоги «это», щедрой Танечкиной рукой, наплескали. Не могу передать, сколько нелестных эпитетов я наслушался в свой адрес от соседей по палате. Этим запахом пропитались не только мои сапоги, но и простыни, да и я сам.
Сейчас уже не стесняюсь и скажу, что меня в госпитале прозвали думаете как? Ну да, «лейтенант-вонючка»!

Меня, с этим обидным прозвищем, спас только природный юмор, и в который раз училищный опыт - будешь обижаться заклюют напрочь. Чтобы эта кличка отстала, надо её самому произносить:
– Девочки, сестрички, это лейтенант–вонючка на перевязку пришел, – шутил я - Срочно зажимайте носики!

И случилось обратное. Сестрички меня сначала стали жалеть, затем полюбили, а потом и вовсе стали защищать от нападок соседей по палате. На недовольного запахом моей «бехтеревки», они как воробышки налетали стайкой, быстро его отчитывали, даже обидное что-то ему говорили, затем разлетались, а бедолага, долго после этого обалдело вертел головой и удивленно и ошарашено говорил:
– Ну ты, лейтенант, и даешь? Это же надо! Сам вонючий, а девкам нравишься! Вот бы и мне так! – заканчивал загадочно.

Соседи по палате оказались колоритными личностями. Пожилой капитан первого ранга веселил нас рассказами о своих былых посещениях в «загранке» публичных домов.
Это был длиннющий поход по буксировке огромного дока из Питера во Владивосток вокруг Африки. Максимальная скорость при буксировке такого неуклюжего сооружения шесть узлов, как трамвай. Представляете, сколько месяцев это все продолжалось? Морячки в штормах и борьбе с вечно лопающимся буксирным тросом сильно подустали. Когда они приблизились к Сингапуру, высочайше было разрешено немного размяться на берегу.

Те, кто разрешал, закрыли глаза на моральный аспект, а морячки на этот аспект вообще махнули рукой, и, истерзанные тоской по женской ласке пустились во все тяжкие. Гужевались они там две недели. Представляете себе, сколько веселых мужицких баек травли об этом приключении, мы понаслушались от этого каперанга. Возможно, эту историю будет читать молодежь. Чтобы не смущать их родителей, подробности опускаю.

Остальные члены нашей больничной палаты были очень молодыми людьми, оттого, по глупости, насмехались над нежной любовью этого капраза к своей жене. Шутки бывали на грани жестокости, но самое удивительное, что нам удавалось к этим шуткам привлечь, вспомогательных исполнителей - молоденький женский медперсонал нашего отделения.
Коронной «шуткой» было следующее.

В день посещения госпитальных больных родственниками, а значит и женой капраза, за час до их радостной встречи, в палату заходила какая-нибудь медсестра Верочка или Танечка с огромной банкой воды:
- Товарищ капитан первого ранга, давайте на клизму, – безапелляционно заявляла она, и, не слушая недовольный ропот клизмующегося, быстро и жирно намазывала вазелином свой пальчик.

Когда делает клизму незнакомая, но молоденькая и хорошенькая девушка, вы что? Ну да, стыдливо смущаетесь. Смущался и капитан первого ранга и просил всех выйти.
Когда через короткое время в гальюне появлялся капраз, все толчки кабинок оказывались занятыми. При этом, отовсюду раздавалось трудолюбивое покряхтывание означающее, что сидящий орлом занят делом, а не просто читает газету.

На жалостный стон капраза «братцы!», в кабинках кряхтение усиливалось, а клизменный начинал потихоньку бегать, сначала вдоль кабинок гальюна, а потом и кругами. Кряхтение сидящих «орлами» постепенно перетекало в сдержанное хихиканье, а затем из кабинок начинали выскакивать «заговорщики».

Пока капраз трудился в гальюне, вся хохочущая группа излагала подробности случившегося участнице «заговора» - медсестре, и к мужицкому ржанию добавлялось женское хихиканье.
На этом действо не заканчивалось. Свидание с женой у капраза, прерывалось его неоднократными и резкими рывками по курсу на гальюн. Мы его жалели и гальюн принимал его в свои дружеские и объятия всеми свободными на данный момент посадочными местами.
Молодежь веселилась как могла, скрашивая госпитальную скуку, а капраз, мудрый человек, не обижался.



раздел 28



А ещё в палате лежал молодой заведующий химической лабораторией подводных лодок, но не в Риге, а в Питере. Послушав его травлю, я понял, что Шурке не очень то повезло, так как составлять рецепты кислоты для аккумуляторов подводных лодок дело скучное. Ни тебе свежего штормового ветра, ни тебе секстанта, или на худой конец – торпеды. Одни склянки, банки и мензурки. Нет! Не царское это дело!

Химик был парнем веселым. Настроение ему портили пиявки. Какой-то у него был тромб на ноге. И вот для отсасывания этого тромба, сестрички и прикладывали ему пиявки. Парень он был брезгливый и смотреть на эти чудовищно раздувающиеся сосиски не мог. Поэтому он скрашивал эту гадостную процедуру заигрыванием с медсестричкой. Эти заигрывания, как ни странно, сестричкам нравились. Кто поймет женское сердце? Тут тебе пиявки, а она сидит, и страшно довольна от ласковых и неуклюжих поглаживаний мужской руки.

Чтобы не мешать химику хоть как-то компенсировать отсутствие внимания к нему со стороны его знакомых ленинградок, мы понимающе покидали палату, освобождая помещение.
После появления в палате Инги, мой авторитет у соседей поднялся и, наоборот, понизился у женского медперсонала госпиталя. Увидев в первый раз мои сапоги, моя девушка сильно расстроилась. При этом её совсем не беспокоил запах «бехтеревки» исходивший от меня, о чем я сильно волновался, перед первым её посещением. Свидание прошло гладко и я обрел пошатнувшуюся уверенность в себе и, конечно, в девушке.

Спасибо, русские девушки и женщины – милосердие к раненым героям у вас безгранично, даже «бехтеревка» не отталкивает.
Разговоры у нас с Ингой были просты и бесхитростны. Лучше бы их и не было совсем, а было бы что-то другое, но обстановка не позволяла расслабиться.
Странным образом меня, при этом, ревновал женский медперсонал госпиталя.

Немедленно после появления в палате Инги, все мужики тактично исчезали, но не медсестры. Через очень короткие промежутки времени, появлялась то одна, то другая и жестким суконным приказным тоном мне велели, то таблетку выпить, то долить в сапоги «бехтеревку», то ещё какую-нибудь ерунду. При этом бросались косые взгляды на притихающую Ингу и ей бесстрастно объявлялось, что время свиданий ограничено, так как больному нужен покой.

Покой мне был не нужен, а совсем другое, когда рядом красивая женщина. Всякие там наши взаимные трогания, прикасания и поглаживания, совсем нас с Ингой не удовлетворяли, а другие более решительные действия, немедленно прерывались появлением очередной Танечки, Верочки, Анечки, приемом из их рук таблеток и всякое такое прочее.
Тогда я и стал понимать проблемы пожилого капраза и наши жестокие шутки с клизмой, и его скучнеющую от этого жену. Больше мы их не беспокоили.

Все это дало мне понимание, что женский медперсонал госпиталей и больниц, считает больных своими мужчинами и терпеть не может других женщин – посетительниц, отнимающих у них что-то дорогое. Зачем им это, не знаю, но попробуйте понаблюдать, сами увидите. Мужчин – посетителей это не касается! Даже наоборот.

Инга перетрясла дома весь мой скарб, перестирала, перегладила, отпарила, развесила, разгладила. Я её об этом не просил. Чисто её инициатива. После информации о приведении в порядок моего гардероба я стал задумываться о последствиях, которые должны наступить после всех этих палисадников, сеновалов, венков, а теперь уже и стирок – глажек моих личных вещей.

В промежутках между посещениями моей физкультурницы мне было о чем подумать, но моя бедовая головушка, никак не могла родить единственную и правильную мысль. От того, решительный разговор, которого, я уверен, девушка ожидала, все не наступал и не наступал. Пока, все было хорошо, приятно, весело на душе и безответственно. Думаю, то же испытывала и Инга, а зачем тогда ей все это было бы надо? О москвичке я ей честно рассказал в подробностях ещё тогда в палисаднике в белые ночи и поступал по моему разумению честно. Но! Сейчас рядом была молодая женщина со своими планами на будущее, а у меня их небыло.

На этом фоне моих личных переживаний, вдруг произошло то, что координально меняло мою судьбу и карьеру морского офицера. И это, то же начало лить воду на мельницу неопределенности, моих отношений с девушкой Ингой.

Однажды, на очередном утреннем обходе, полковница врач на мои капризы о вонючих сапогах вдруг резко и зло произнесла:
- Ты, лейтенант, не очень то капризничай! Я ведь могу тебя списать вообще с флота на инвалидность, будешь тогда знать! Не капризничай у меня! – повернулась и ушла.

Когда я закрыл рот, полковницы уже в палате не было. В моей жизни, начало что-то происходить. Мысль уйти с флота, как-то мелькала в моей голове. Потом была безжалостно отметена, потому что, в те времена с военной службы офицеры не уходили, тем более с высшим военным образованием.
Разжевывал я идею главрача в голове долго, а когда забрезжило у меня решение, то стал выяснять подробности.

Подробности были такие. Меня, при желании, могут отправить в отставку. При этом на гражданке мне светит военная пенсия по инвалидности. С этой вполне приличной пенсией я могу поступить в гражданский институт и получить второе высшее образование. Лет мне ещё немного, всё можно начинать с начала. Эта перспектива меня сильно увлекла, и не успел я всё осознать, как оказался за воротами госпиталя с бумажкой о моей отставке.




раздел 29



Несколько растерянный от быстроты, с какой я оказался в конце флотской карьеры, с натянутой глупой улыбкой на лице и этой новостью на устах, я ввалился в Ингин пенал.
Скажу сразу, то, что перед ней оказался военный отставник, да ещё с инвалидностью, девушку шокировало. Она сама выросла в военной среде. Папа её был мичман и другой карьеры, как на флоте, не представлял ни он, ни его дочка с красивым именем Инга. На её лице читалось такое откровенное разочарование, что я немедленно засуетился в поисках своего отстиранного и отутюженного скарба.

Прощальный разговор получился каким-то глупым, очень коротким и сухим. Меня в пенале никто не задерживал, а мне уже после такой реакции на мою новую судьбу и не хотелось ничего. В тот же день я укатил на Ладожское озеро.
Благодарственное и очень нежное письмо я потом Инге всё же написал, но ответа не получил. «Се ля ви» - говорят французы, такова жизнь!

На Ладожской морбазе меня огорошили известием, что наша Таллиннская армада, вместе с торпедой и её Главным конструктором отбыла на север озера, а с ней и все мои документы. Туда мне надо было добираться самому, а мне объяснили как, и каким транспортом.
По молодости и глупости я совершил ошибку, что не взял на морбазе командировочное направление. За эту мою, да и свою ошибку, местный командир морбазы в последствии получил выговор.

Дело в том, что мне предстояло двигаться в приграничной с Финляндией полосе. И вот тогда то, я на собственном опыте убедился в крепости наших границ, что «наши пограничники строгие ребята …» и шуток не понимаю.
Добираться до места, где стоял мой корабль, можно было двумя маршрутами - поездом или автобусом. Я выбрал автобус, чтобы насладиться из его окна чудной, почти скандинавской природой.

И насладился. На первом же проверочном пограничном пункте, из автобуса, меня пограничники высадили. Перед этим я совершил две глупости. Одну, когда не взял командировочное удостоверение как пропуск в пограничную зону. Вторую, когда я чтобы «выпендриться», нарядился в свой знаменитый коричневый костюм и корочки на толстенном каучуке.

Когда меня вывели из автобуса, перед пограничниками предстал какой-то стиляга, с подозрительным объяснением, что он на самом деле лейтенант военно-морского флота. Из документов у меня была только справка из госпиталя, о том что меня отправили в отставку.
Надо сказать, что по тем временам, у военных с фотокарточкой был только военный билет, который я благополучно оставил на корабле. Вот пограничникам и пришлось решать «рекбус». В пограничной зоне задержан стиляга, который говорит, что он военный, сует им в нос какую-то бумажку из госпиталя, а там написано, что он уволен в отставку. А вдруг он решил к финнам перебежать?

Решение «рекбуса» было очень простым – обыскав меня и мой скарб, меня завели в пограничную сторожку, проводили в самый её конец, посадили на матрац и велели не рыпаться. Шесть часов я не рыпался.

За это время произошла смена караула. Мне один раз дали выпить кружку воды. Один раз выпустили по малой нужде и один раз по большой. После всего этого, мне всунули в руку мой чемодан, показали на лесную дорожку и сказали, что через шесть километров будет железнодорожная станция, от которой и отходит автобус в эту самую Лахденпохью.




раздел 30



Как потом мне рассказал Миша-командир, погранвойска страны подняли на ноги кадровиков и мои личные дела: в школе с Юрфельдом, в военно-морском училище с Самородным, в главном управлении учебных заведений военно-морского флота в Ленинграде, в главном управлении кадров офицеров-моряков в Москве, то же в Таллине, запросили госпиталь, морбазу на Ладожском озере и, наконец, Мишу-командира.

Он мне потом, весело хохоча, рассказывал, что вынужден был написать два рапорта и одну характеристику, что «я» есть «я», заверить своей печатью и бежать к местному командиру. Там тоже ставили печать и только потом несли к шифровальщикам. Словом «кэп», забегался, запыхался, спасая меня, за что и потребовал с меня бутылку коньяка.

Спецорганы страны гудели в поисках правды о лейтенанте, который едет из госпиталя, но почему-то в гражданском костюме и стиляжных корочках. Задержан в глухом лесу бравыми пограничниками в непосредственной близости от финской границы!

А я ничего этого не знал, слушал птичий гомонок, подремывал. Со скуки, пытался потравить с пограничниками и страшно хотел «жрать» – жаргонное, но очень правильное слово для того моего состояния. Последнее обстоятельство меня беспокоило очень, так как я надеялся откушать «гордеевские» котлеты, но они оказались в Лахденпохье, а местное начальство покормить меня не догадалось, как не догадалось снабдить пропуском в погранзону.

На пустой желудок всегда приходят гадкие мысли. Именно так я и мыслил о местных людях Ладожской морбазы. Возможно они в моем лице, как бы отомстили всему офицерскому и матросскому составу нашей армады за все, что наши морячки натворили в местных огородах с их женским персоналом разного возраста.

Гусарский полк покинул город, оставив в слезах женщин и девушек. А тут явился лейтенант из госпиталя, не запылился! Нагусарил тут, понимаешь… Ату его, ату!
Весь гнев мужского населения ладожской морбазы я и принял на свои тощие плечи. Тощими были не только плечи. Сами понимаете, госпитальный харч это вам не усиленное питание офицерского состава в кают-компаниях боевых кораблей при проведении опасных испытаний новейшего оружия. Плюс бортпаек катерника с шоколадкой и сгущенкой. Вспоминания об этой прелести, гнали слюну, а мне надо было шесть километров нести на отвыкших от ходьбы ногах чемодан и себя.

Каучуковая подошва на модных корочках оказалась большим подспорьем для такого случая. Согнуть её было трудно, но зато, расправляясь в обратную сторону, они кидали меня с удвоенной силой в сторону вокзала.

Вокзал я увидел, а, главное, пищевой ларек, который при рассмотрении вблизи оказался закрыт.
Я стоял перед ним, глотая слюни, пока, подметающая перрон женщина не сжалилась, дав мне важную информацию:
- А ларек откроется к приходу поезда!
- И когда он прибудет?
- Да вот уже через пять минут.

Вскоре я стал обладателем бутылки лимонада и бутербродов с сыром, с загнутыми краями как крылья у лебедя. На перроне мне бы не торчать, а идти к остановке автобуса, как и велели пограничники. Но руки у меня были заняты бутылкой и бутербродами, а на чемодан рук уже не хватало.

Не успел я плюхнутся на скамейку и вонзить зубы в вожделенную еду, как меня огорошили командой:
- Встать! Ваши документы!
Я с тоской поднял голову. Передо мной стоял пограничный патруль, а их лейтенант с интересом оглядывал мои каучуковые корочки. Я прямо читал с листа его мысли – «На перроне глухой станции в лесу сидит тип. Рубает бутерброд, на нем не наши ботинки, а до финской границы рукой подать. Тип исключительно подозрительный!».

Подозрительного «типа» арестовали и препроводили в служебное помещение. Держа в одной руке госпитальную справку и читая её, лейтенант пограничник четко доложил кому-то по телефону о моем задержании. Затем он долго слушал, внимательно меня оглядывал, потом повесил трубку телефона и спросил:
- Почему нарушаете?
- Да я, товарищ лейтенант, не знал.
- То, что вы ездите по пограничной зоне без документов. Почему нарушаете?

Разговор в таком тоне, с вопросами типа: «А вы товарищ курсант внутренне недисциплинированны!», мне уже приходилось слышать. То есть вопрос вроде понятен, но что отвечать на него я не знал ни тогда, ни теперь, поэтому сказал первое попавшееся:
- А что мне делать?
- Как что? - возмутился пограничный командир – Вам же дали четкие инструкции на погранпосту – идти на станцию и ждать автобуса. А Вы нарушаете, сидите на лавочке на перроне.
- А! – понятливо закивал я головой – Вы об этом. Понимаете, лейтенант, кушать я хочу. Как из госпиталя вышел, так и не ел.




раздел 31



Вопрос о еде, воспринимается всеми родами войск нашей необъятной Родины везде одинаково. Хоть ты пограничник или там моряк, но если хочется рубать, то голодного воина не поднимешь в атаку никакими уговорами. Знал об этом и пограничник. Он помягчел, подвинул ко мне отобранную бутылку и бутерброды:
- Извини лейтенант. Не знал, – участливо сказал страж границы – А почему не в форме? – задал он вопрос, который видимо все это время мучил его, весь личный состав погранзаставы, а также мое Московское, Ленинградское и Таллиннское начальство – Опять же ботинки на вас какие-то чудные, – этот вопрос беспокоил его лично ещё на перроне вокзала. Просто у него не было подходящего момента спросить меня об этом.
- Да это мода такая. Опять же девочкам нравится. В Таллинне купил. А форму не одел сдуру! – сказал я откровенно – В форме у меня было бы меньше проблем. Вот и в госпитале даже удостоверение не попросили, вернее военный билет. Поверили военной форме. Я привык, что его никто и никогда не спрашивает, вот и не взял с собой.
- Да! Если бы в форме был, у нас бы было меньше проблем, – вздохнул лейтенант – Столько людей побеспокоили, одни хлопоты. Ты лейтенант не обижайся, сам виноват. Опять же странные ботинки у тебя! – высказал он свою потаенную мысль, а может быть и ему хотелось в таких прошвырнуться, не знаю.

После еды и питья, настроение у меня поднялось. Мы ещё немного побалагурили с пограничником, а затем он меня проводил к остановке, где благополучно и загрузил в автобус.
Стемнело и пошел сильный ливень. В тряском стареньком автобусе меня разморило, я сладко заснул и видел во сне, что-то прекрасное большое и чистое – может я мыл слона точно не помню.

Как вдруг, в эту прелесть благости и отдохновения, ворвался грубый мужской голос:
- Ваши документы!
Если бы на моем месте оказалась экзальтированная дамочка, она бы наверное упала в обморок. За одни сутки слышать одинаковый вопрос, на который нет ответа. Тут же открывается мерзкая перспектива быть арестованным в третий раз, это могли выдержать только нервы молоденького парня.

Таким парнем я и был, а значит, в обморок не упал.
Все началось по третьему кругу. Я взмолился перед пограничником - из автобуса меня не ссаживать под дождь. Далее я вёл себя совсем плаксиво и блеял о том, что я больной и после госпиталя. Помните как Панюковский в «Золотом теленке» – «Пожалейте меня, я больной и меня не любят женщины!». Очень мне не хотелось мокнуть под дождём.
Упрашивать этого пограничника мне не пришлось.

Оказывается, Родина уже знала своего героя! Знала меня и погранзастава, и, очень к месту, знал этот старший пограничник:
- А, это тот самый лейтенант, в гражданском и странных ботинках?! Бродит вдоль границы без документов?! – он весело и дружески заулыбался, а я с облегчением вздохнул.

Популярность у народа это всегда приятно и удобно, но не в проливной дождь за окном автобуса. Как я тогда понимал артистов и всяких певцов, которые из кожи лезут вон в погоне за популярностью. Знал ли я тогда, покупая эти шикарные ботинки, что именно они выведут меня под яркие прожектора всероссийской славы и тем более у пограничников СССР!
На новую озерную военную базу я добрался во втором часу ночи и обессиленный и вконец перепуганный пограничными порядками страны, упал в дружеские объятия, который распахнул мне Миша-командир.

По такому случаю был разбужен кок Гордеев, и «сей секунд» на столе родной кают-компании дымились его знаменитые котлеты. Пока я жадно ел, Миша-командир сначала рассказал о своей беготне между кораблем и шифровальщиками, при этом потребовал с меня коньяк за спасение. По ходу рассказа обругал командира морбазы и меня за одно и сообщил главную новость.

- Ты ведь штурман не знаешь главного!
- Что-нибудь стряслось – засуетился я – Может, торпеда утонула? – в ужасе предположил я – А как же горючее?
- Да нет с горючим и торпедой все в порядке, – он равнодушно махнул рукой - Главное, что они наконец-то приехали, все тебя только и ждем! – он хлопнул меня по плечу и весело заулыбался.

Только через какое-то время мне удалось понять причину бурной радости. Торпедный конструктор, уже давно обещал, для улучшения отработки конструкции этой «зверюги», вызвать из Питера женскую бригаду конструкторского бюро. И бригада наконец-то приехала.
Не знаю, может быть в Питере какой-то особый климат, или конструктор лично подбирал состав, но все приехавшие девушки, как восторженно объяснил Миша-командир, оказались как на подбор красавицами. Но всех их затмевала «королева» – красавица Тамара Григорьевна Семененко, сокращенно ТГС.




раздел 32



Все сидят спокойно. Рассказ о последующих романтических приключениях будет не обо мне.
Увидев ТГС, кэп немедленно издал восторженное ржание и застучал копытами. Далее он признался, что очаровывает он ТГС уже неделю. Для этого было запущено все: букеты окрестных полевых цветов, шоколад из «бортового пакета катерника», ночные прогулки по лесам и полям.

Но все пока безрезультатно. Не хватало какой-то последней изюминки, что могло бы сломить надменную красавицу и Миша-командир придумал:
- Значит так, штурман! Сначала ты мне помогал получить очередную звездочку на погон, но все испортил этот поросенок старпом - ухитрился потерять секреты. Да, кстати, тебе приказом по дивизиону объявлен домашний арест на десять суток, но его отменили, так как ты в госпитале, - только теперь я узнал, какая меня постигла кара за все происшествие с утерей секретов.

Миша – командир крепко затянулся дымом папиросы марки «Казбек», пустил в потолок кольцо дыма и, задумчиво глядя на него, назвал вслух ещё одну мою предстоящую услугу.
–Конечно, по боевой тревоге от бывшей любовницы Кангро ты меня отрывал очень профессионально! – последовал сальный смешок – Слушай, помоги в последний раз, а потом мы тебя с флота проводим.

Между всеми его новостями я рассказал ему о своей отставке, что было излишне, так как командир корабля о своем штурмане знал уже все!
План захвата крепостей Тамары Григорьевны Селененко, она же ТГС, Миша-командир задумал таким. Был снят на месяц большой деревенский дом. Под предлогом болезни, в него должен был заселиться я.

Следующее действо предполагалось таким. ТГС приглашается совместно с Мишей-командиром навестить мальчика – больного штурмана, который живёт в доме. В этот же вечер соседка получает жирного гуся и жарит его в картошке. Накрывается стол, со всеми необходимыми явствами. Превозмогая болезнь и слабость, за столом появляюсь я и неохотно принимаю участие в пиршестве.

Так как в госпитале мне отныне запрещено многое, я благосклонно принимаю милосердные оханья и аханья красивой женщины ТГС. Она нежно покрывает мои плечи пледом, и мы все садимся к столу. При этом я не пью. Пока гости откушивают гуся с жареной картошечкой и поднимают тосты за моё здоровье, я их веселю – сначала разговорами, для «разогрева публики», а уже потом услаждаю слух пением романсов под гитару. Миша-командир даст отмашку, когда начинать.

В общем, я понял следующее. Ввиду наличия в округе только хвойных лесов и скал, даже с предприимчивостью Миши цыганский хор найти невозможно. Цыганский хор и молодецкие пляски должен был, по его мысли, изображать я. Этим самым ТГС вводится в некий романтический транс, после которого, а Миша-командир в этом толк знал, женские крепости сдаются на милость победителя без сопротивления, только слабое «ах» в последний момент.

Тут должно быть отступление. Петь старинные русские романсы я умел, научившись у мамы. Аккомпанировать на гитаре научился в длинные вечера, оставшись в очередной раз «без берега», после дурацкой присказки моего ротного «Вы, товарищ курсант, внутренне недисциплинированны! Оставайтесь и подумайте!». Я и сидел в гальюнной курилке училища, а чтобы легче было думать, учился играть на гитаре.

И получилось! Умению проникновенно исполнять романсы, выработала во мне способствующая этому ситуация – несправедливые наказания ротного командира, скромная обстановка курительной комнаты при гальюне, а также неимоверных размеров цигарка с махоркой, так как денег на сигареты не было. Мамин добрый «ридикюль» оставался на берегу, куда меня этот самый ротный не пускал.

Как видите, круг замкнулся. Именно обида на ротного оказалось той гаммой чувств, которые тоскливо, задумчиво и завораживающе звучали в моем голосе. Исполнение романсов получалось проникновенным. Первопричину этого слушающие женщины не знали, всё принимали на свой счет, и я с удивлением наблюдал эти последние томные «ах»!

Не на всех, правда, это очарование действовало таким образом. Были и неудачи…, но не часто! Вспоминаю, как с одной стороны, именно этим я помог Шурке тогда в Балтийске остаться в бараке в комнате официантки, сам же лишился «козырного червового туза» в другом бараке за занавесками.

Своим беспокойством, с учетом этого обстоятельства, я и поделился с Мишей-командиром. Тот крепко задумался, тоскливо посмотрел на меня, потом молодецки и беззаботно махнул рукой:
– А, была не была! Ты штурман пой, разбираться будем потом!

Мы зря волновались. На ТГС план подействовал, но я своим пением чуть всё не испортил! Она уже была готова сказать последнее томное «ах», но как норовистая лошадка на полном скаку споткнулась о вопросы: «Кого выбрать в победители? Кому сдавать крепость? А?».
Миша-командир, поняв всю трагичность этого вопроса, который женщина явно задавала себе и не могла найти ответа, ругал себя последними словами, что затащил меня в этот треугольник. Бал состоялся безрезультатно, погасли свечи!

И мы начали ходить втроем. Честное слово, просто ходили как трое друзей. Было очень весело, так как ТГС оказалась веселой, умной и остроумной. Тем, что у неё такие спутники, она гордилась. Оба высокие, каждый по своему симпатичный, легки на подъем и всякие там безобидные шалости. Наша компания у окружающих мужчин вызывала легкую усмешку и подбадривающие взгляды. Женщины глаза отводили. Почему, не знаю.

Приезд женского персонала КБ, почему-то застопорил испытания торпеды. Возможно, «поддавки» нашего торпедного катера, позволили пройти какой-то этап, но факт оставался фактом. В озеро мы выходили редко, потом Главный конструктор вообще перестал нас вызывать, и мы засобирались домой в Таллинн.

По договоренности с Мишей-командиром, мой уход в отставку должен был состоятся в порту приписки. С одной стороны нельзя было оставлять армаду без штурманской прокладки, а с другой – в Таллинне с помощью командира все необходимые документы проще будет собрать и оформить.

Была уже глубокая осень, становилось холодно. Полковница-врач перепугала меня перед выпиской из госпиталя. Состоялся длинный и подробный разговор, где полковница превратилась в мягкую, добрую и сердечную женщину, которая с материнской заботой сказала, чего мне в будущем нельзя делать.
У неё получалось, что мне нельзя ничего. Нельзя было ни пить, ни курить. Спорт – ни-ни. Долго ходить – ни-ни. Много и других «ни-ни», а самое главное беречь ноги от переохлаждения. В дальнейшей жизни все эти запреты я не выполнял. Вылечил меня спорт и не желание стать инвалидом.




раздел 33



Полковница – врач посоветовала купить финские полусапожки на меху, которые тогда появились в Питере, и сказала где. Я их купил.
Обувка была теплая, удобная, но какого-то яркого красно-коричневого цвета. Вот в этих ботинках, бьющих в глаза резким контрастным цветом с окружающим корабельным черным и зеленым, я и простоял на командирском мостике всю обратную дорогу.

По мере того, как мимо наших глаз проплывали знакомые уже ландшафты полей, а потом Питерские суровые постройки, в голове мелькали воспоминания – сколько же всего случилось за это лето!
Так в суровом молчании, строго держась в кильватер, наша армада и прибыла, без приключений, в Таллинн.

Мой уход в отставку затянулся на долго.

Я активно готовился к жизни на гражданке и начал с гардероба. К моему гражданскому костюму, накануне зимы необходимо было пальто.
На озерной прогулке на моторном катере по шхерам окрестностей озера, пока Миша-командир, красный от напряжения зажимал ладонью карбюратор подвесного мотора, чтобы он не глох, именно тогда и выяснилось, что мадам ТГС нужно зимнее пальто. Сшить его желательно именно в Таллинне. На этот женский каприз, я тогда внимания не обратил, но не Миша, хотя мотор катера невообразимо грохотал, а ладонь его совсем одеревенела. Как и когда они потом сговорились за моей спиной, мне не ведомо.

Сговор обнаружился так. Вскоре после прихода в родной порт приписки, Миша-командир, как-то застенчиво улыбаясь, сунул мне в руку листок с адресом и попросил в случае боевой тревоги бежать и вызывать его на корабль, сначала туда, а потом уже к семье. Так уже бывало раньше, поэтому я и не выспрашивал подробности. Он мне только объяснил, что комната, где его надо искать, будет смежная и проходить надо через хозяев эстонцев, но очень вежливо.

Парень я от природы вежливый и даже обиделся на это предупреждение.
Пару месяцев ничего не происходило. Как вдруг, в двенадцатом часу ночи, по дивизиону объявили тревогу. Раздувая ноздри от старательности, я рысью помчался на улицу, где должен был обретаться мой командир звать его на «войну».

Эстонцы оказались пожилой парой, хорошо знающей Кангро. Это все я в результате своей вежливости и выяснил на ходу, пока пробирался к двери комнаты, где теоретически должен был находиться Миша.

Она была закрыта и я начал стучать, сначала тихо, а потом и кулаком. Долго не открывали, и я четким командным голосом нервно закричал:
- Товарищ командир, объявлена боевая тревога!
С другой стороны двери женский голос невнятно бормотнул:
- Какой ещё командир, я уже легла спать! – с этими словами дверь распахнулась и я увидел Тамару она же ТГС собственной персоной.

От удивления челюсть у меня отвалилась. Я ожидал увидеть кого угодно, но не эту «торпедистку». ТГС тоже опешила, но только слегка, и с улыбкой втащила меня в комнату. Там она радостно меня расцеловала, не думайте себе ничего неприличного – как сестра брата!

Между нами опять пробежала взаимная симпатия. Про тревогу я подзабыл, и мы минут двадцать потрепались за жизнь. ТГС вдруг схватилась, кинулась к шкафу и мгновенно надела на себя очень красивое манто. В нем она ещё больше похорошела:
- Это мне Миша все тут организовал! – кокетливо кружась, сообщила она – Как тебе нравится?

Манто и женщина в нём мне нравились, а ситуация в которую я попал совсем нет. Я выглядел в собственных глазах глупо – «Почему он мне не сказал правду?». Обижался я на Мишу-командира совсем недолго. Ворвался таки он в крепость! Ай да Миша! Ай да ходок! Прямо через портного и манто в ворота крепости! Так открылась мне Мишина тайна.

Конечно же, я ему немного позавидовал, но только совсем чуть-чуть. С учётом его гигантских усилий, включая цветы, избу, гуся, шоколад, ночные прогулки под звездами, букеты цветов и ничего! Крепость не сдавалась! Оказывается нужна была самая малость – сшить женщине манто у таллиннского портного!

Поняв это, я вытряхнул из Миши-командира адрес портного, который и сшил мне модное мужское пальто из дорогого драп велюра.
Прощальный вечер в Таллинне прошел удивительно. Почему и за что судьба мне это предоставила, не знаю. Судите сами.

Прощание я начал с обхода всех заметных в памяти мест. В том числе постоял у подъезда дома дочки командующего, где она уже не жила. Мысленно пожелал ей успешно слазить на Памир и помахал ручкой окну её квартиры. Заканчивал я вечер, на танцевальной площадке Дома офицеров флота. Когда заиграли прощальный танец, рядом со мной появилась, запыхавшаяся молодая женщина. По её виду можно было понять, что она спешила. К последнему танцу, что ли?

Пытаясь успокоить дыхание, она вопросительно посмотрела на меня. В моём гороскопе сказано: «С женщинами он обычно нежен и ровен. Отказывать женщинам он практически не умеет!» и я пригласил её на танец. Короткие словесные реплики в танце, которыми мы обменивались, чуть раскрыли, что женщина с хорошим образованием, острым и ироничным умом. В речи у неё улавливался акцент, но русский язык был безупречен. В танце она была прекрасной партнершей, и я сделал ей комплимент с высоты своего обучения бальным танцам в Бакинском Доме пионеров.
Оценив всё это, я даже на мгновение пожалел, что наша встреча будет скоротечна. Мне казалось, что это последний мой танец и последняя особа женского пола в Таллине, но ошибался. Когда после танца я с благодарностью целовал ей руку, она наклонилась и тихо попросила:
- Лейтенант! Вы не можете меня проводить?
- Конечно, мадам! С удовольствием.
Я проводил её до выхода и стал опять прощаться, спеша на корабль поближе к своему чемодану.
- Вы уходите? У меня предложение. Давайте поедем к моим друзьям. Там маленькая пирушка, а у меня не оказалось кавалера. Составьте мне компанию. Пойдемте! Ну, пожалуйста! – она даже стала тянуть меня за руку – Это не далеко.
Такое окончание вечера в мои планы не входило, и я неуверенно, и как-то робко стал отказываться. Доводы женщине я приводил дурацкие:
- Да я в рабочем кителе, без галстука.
- Ничего, китель снимете.
- Но у меня под ним тельняшка.
- Морские тельняшки мы видели, стесняться вы не будете.
- Понимаете, – смущенно говорил я – У меня нет с собой денег. Зарплата будет только через неделю! – это была ложь во спасение моей целомудренности. Впервые в жизни за руку меня тянула женщина, а не наоборот. «Приходить в гости с пустыми руками нельзя?» – во мне говорил голос бабушки, которая много сил приложила, воспитывая во мне правила приличия и хорошего тона.
- Пусть это вас не беспокоит! – и, решив, что я сдался, она уже активно махала ручкой – Такси!

Совершенно смущенный, я погрузился в такси, в растерянности, что не я контролирую ситуацию. Женщина что-то по эстонски сказала шоферу, он утвердительно кивнул головой, и мы поехали. На мой недоуменный взгляд, она сказала, что сейчас шофер купит шампанское в ресторане, и мы поедем в какой-то дом.

Дом оказался огромным. Оставив меня внизу, женщина легко взбежала на второй этаж, гремя бутылками. От всего этого напора и неизвестности я чувствовал себя не уютно. Время шло, а меня никто не звал.

Я уже хотел трусливо сбежать, но меня позвали. В дверях квартиры стояла, вы не поверите, любовница сначала Каргро, а потом Миши-командира. Оба мы открыли рот от удивления. При этом я немедленно отметил про себя, её совершенно непристойный вид: в комбинации со спущенной бретелькой и оголенной грудью. По глазам было видно, что она в достаточно крепком подпитии.

Несмотря на это состояние, она бросилась меня обнимать и пыталась целовать, но тут за меня вступилась моя знакомая и увела её за руку в большую комнату. Стол был уставлен всевозможной снедью. Новому гостю освободили место и поставили «штрафной» бокал.
Мне не хватало именно этого, чтобы прийти в себя от удивления всем происходящим.

Завтра в полдень уходит мой поезд в Москву, а я в квартире и компании людей, которые как в фильме «Калина красная», были приготовлен к разврату и не киношному, а «взаправдошному». После того как я с облегчением осушил бокал, моя знакомая наклонилась и сказала
- Меня зовут Жанна, а тебя как, лейтенант?
- Вообще-то на корабле меня зову штурман Биль.
- А он все врет, я знаю! – вдруг нетрезво засмеялась любовница Кангро – Но не скажу!
- А мне нравиться «штурман Биль».

Весь вечер потом я был Билем, что моей новой знакомой, почему-то страшно нравилось.
Пока Жанна хлопотала с едой на столе, я с интересом стал разглядывать неожиданно появившуюся в моей жизни подругу. Это была крепко, по спортивному скроенная, молодая женщина. Такой фигуре могли бы позавидовать многие молоденькие девушки. Движения её были очень изящные, и в позах царила какая-то гармония. Говорила она правильно, что выдавало в ней образованность и культуру. В её обращении не было и намека на какую-то вызывающую распущенность и вульгарность. Это мне нравилась.

Но лучшим из всей её внешности были глаза – чудесно серые, которые придавали всему её облику непередаваемое очарование. Таких глаз я ещё не видел и немедленно пал под их взглядом.

Без пошлых подробностей про тот вечер скажу - всё было прекрасно!
На рассвете я стал прощаться. Пожалуй, самым важным, при утреннем прощании для женщины, это оставаться такой же прелестной, как и накануне. Жанне это удалось.
Огромные серые глаза на разрумянившемся лице, придавали ей не забываемое очарование.
Обнимая эту прелесть я тихо сказал:
- А ведь мы видимся в первый и последний раз.
- Да?! – неопределенно сказала она – А почему?
- Сегодня в двенадцать часов дня уезжаю из Таллина навсегда. Спасибо тебе за чудесный прощальный вечер!
- Ты знаешь, а ведь это хорошо! – она зарылась лицом в мою тельняшку и стала говорить – Ты прости меня за все. Сама не понимаю, что со мной случилось. Это в первый и в последний раз. Я ведь замужем. Это всё моя подружка. Уговорила она меня вчера. Но я не жалею, а ты?

Мне показалось, что все сказанное было искренне. Возможно, таким подарком судьбы за все перенесённые переживания и должно было закончиться то лето, которое стало в моей жизни поворотным. Так начиналась моя жизнь опять с нуля!

Спасибо флотским парням - моим товарищам, и моему морскому начальству, а также всем встретившимся мне девушкам и той женщине. Эта школа помогала мне в дальнейшем держаться на плаву в круговерти штормов строительства моей новой жизни на гражданке.


Пос. Развилка
3 Августа 2000 г.
Ю.Елистратов

© Copyright: юрий елистратов, 2012

Регистрационный номер №0012312

от 6 января 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0012312 выдан для произведения:

 

ТОРПЕДА НА СПИПРТЕ - военно-морские байки

[Елистратов Юрий]	Версия для печати

ТОРПЕДА НА СПИРТЕ правдивый рассказ бывшего штурмана
гвардии лейтенанта военно-морского флота






В морском разговорном лексиконе слово «травля» имеет три значения: травить – медленно отпускать руками швартовый конец; травить – выбрасывать из себя за борт съеденное, когда на море шторм и, наконец, травить – рассказывать морские байки.
Одну такую морскую байку сейчас я и будут «травить».
После окончания Высшего военно морского училища, я молодой лейтенант, штурман по специальности, прибыл на военно-морскую базу Балтийского флота, что в часе езды от Калининграда.

Было зимнее, хмурое, промозглое балтийское утро, когда я вышел из здания вокзале. Настроение соответствовало погоде. Я приехал из Москвы, где было грустное расставание с моей подружкой, отношения с которой не оставляли мне ясной перспективы на будущее. Это отдельная «песня» и к настоящей «травле» отношения не имеет.
Одним словом, настроение было прескверное, что совсем не соответствовало моменту. А момент для меня был очень важным – впервые в жизни я получал первое свое служебное назначение. Мне бы думать о будущем, а вместо этого в голове крутились вперемежку мысли о молодом женском горячем теле, грусть расставания и другие глупости.
Штаб Балтийского флота, где должна была определиться моя судьба, оказался рядом с вокзалом. В толпе таких же зеленых лейтенантов, я углядел давнишнего своего приятеля Шурку Зудина.

С Шуркой мы учились ещё в школе, затем встретились в училище, но здесь судьба развела нас по разным факультетам. Я попал на штурманский факультет, а он на минно-торпедный. Эта специализация, начавшаяся именно в год моего поступления, развела нас в разные морские профессии.
Минеры-торпедисты не дружили со штурманами. Как нам казалось, за насмешками над нами, они скрывали свою ущербность. Дело в том, что штурман на корабле один. Он приближен к командиру, от него зависит безопасность плавания. Штурман это на флоте «белая косточка». Интеллигент с чистыми руками и белоснежной рубашкой.

Минер-торпедист – это тавот - масло для смазки торпед, грязная работа, мат-перемат. Что касается морских знаний, то, как мы шутили - торпеда это БЗУ (боевое зарядное устройство), ПЗУ (пусковое зарядное устройство) и масляный золотничок (рулевое устройство). Именно так описал торпеду один наш очень тупой курсант на экзамене. С его легкой руки, эта шутка распространилась по училищу. Ребята торпедисты очень обижались. По закону мужского общежития, если кто-то обижается, то его будут донимать и дальше, что мы злорадно и делали.

Поэтому в наиболее трудных местах спора о профессиях, аргумент – «Да что с Вас взять?! Только и знаете БЗУ, ПЗУ и масляный золотничок!» - оказывался решающим и спор переходил в рукопашную схватку. Штурманов было всего пятьдесят человек, а минеров сто пятьдесят. Поэтому самым лучшим штурманским маневром перед превосходящим силами противника, было «делать ноги».

Особой лихостью для догоняемого было, на бегу оборачиваться и кричать догоняющему: «масляный золотничек ты наш!». Противник ярился страшно, а убегающий теплил себя надеждой, что довел противника до белого каления. Такие вот курсантские шуточки!
Слово «золотничок» было нашим защитным щитом, и за ним штурмана успешно скрывались, одновременно побеждая. Слово – это страшная сила!

Именно «золотничок» разделил нас с Шуркой на все годы учебы в училище. Но на чужой территории в Штабе флота морской базы Балтйск, все это было забыто, и мы тепло охлопывали друг друга, стараясь за обильным морским матом, скрыть свою растерянность перед неясным будущим.

Несколько оправившись, мы тихонько обменялись информацией. Шурка мечтал получить местечко на береговой базе, а я - либо попасть на маленький корабль либо то же осесть на берегу.
Перед кабинетом, где заседала комиссия по распределению образовалась живая очередь. Мы с Шуркой оказались где-то в середине, тревожно слушая результаты получаемых распределений.
Пока молодых лейтенантов направляли на крейсера и эсминцы, где офицеров была тьма – тьмущая, а это значит, что «на новенького» в таком коллективе будут сваливаться самые малоприятные обязанности и тянуть их придется до прихода очередного молодняка. Таков корабельный закон, но мне очень хотелось его избежать, и судьба тут же такую возможность подбросила.

Из кабинета вышел раскрасневшийся лейтенантик и шепотом сообщил, что он отказался от должности штурмана поисково-ударной группы (ПУГ) больших противолодочных морских охотников, базирующихся в Таллине.
Для меня в этом было три ключевых момента - город Таллин, маленький корабль и…моя очередь входить в кабинет.

Вхожу. Очень волнуюсь. Разглядел за золотом погон больших начальников одно знакомое лицо. Капитан первого ранга был членом государственной комиссии на моих выпускных экзаменах. В тот раз я потряс его воображение тем, как на трех досках мелом вывел формулу меркаторской проекции морских карт. В свое время преподаватель навигации пообещал: «Курсант который выведет эту формулу на экзамене, гарантированно получит пятёрку!». Я запомнил и эти слова, и формулу.

раздел 2




По закону «бутерброда», именно она досталась мне в вопросе экзаменационного билета. Глядя на три доски с математическими символами, члены госкомиссии – моряки до мозга костей, брезгливо относящиеся ко всяким там математическим штучкам - невольно прониклись уважением к зеленому курсантику, который сумел запомнить эту «хреновину». За эту «хреновину» я и получил пятерку. Был правда спор ставить четыре или пять, но преподаватель сказал им, что «обещал» и его поддержали. На четверке настаивал именно этот капитан первого ранга – «капраз», вот и запомнил.

Так как моряки любят «потравить», то все члены комиссии позволили себе расслабиться и послушать «травлю» капраза. Надо отдать ему должное. Он с солёным морским юмором пересказал историю про эту меркаторскую формулу на госэкзамене в училище. Поржав вдоволь, члены комиссии уже смотрели на меня с интересом, и мне это в тот раз помогло.
Чувствуя себя немного героем, я отказался от места штурмана на крейсере здесь в Балтийске и нагло попросил место штурмана в Талине, чем привел комиссию в замешательство. Дело в том, что этот самый ПУГ был единственным на Балтийском флоте гвардейским дивизионом военных кораблей. Члены комиссии задумались: «комиссии было о чем подумать.

Морская история знает, что героев необычных происшествий обычно на флоте уважали. Мой случай не был исключением и в тот раз. Посовещавшись, председатель комиссии объявил мне, что я могу отправляться в Таллин.
За дверями кабинета меня, взмокшего и бледного от волнения, принял в дружеские объятия Шурка, которому я и сообщил о своем назначении. Выслушав мой рассказ, Шурка исчез за дверями.

Он долго не выходил оттуда, я прислушивался к гулу голосов за дверями, но ничего не слышал. Наконец появился Шурка. Он всегда любил поговорить, а тут его прямо прорвало. Он трещал хуже сороки, радовался и улыбался.
Выяснилось, что Шурка заморочил голову членам комиссии рассказами о том, что его укачивает в море, и он теряет работоспособность.
В учебных плаваниях офицеры всегда внимательно следили за нами и курсант, которого укачивало на крутой волне, получал в личном деле запись УКЧ, что значит – подвержен укачиванию в море. Над такими парнями не смеялись, но и уважением они особым не пользовались.

Так вот Шурка не постеснялся прикинуться УКЧ и получил назначение в химическую лабораторию подготовки аккумуляторов для подводных лодок под Ригой. Счастлив он был безмерно, и немедленно стал строить планы, как он будет каждый день веселиться в рижских ресторанах и вести недосягаемую для меня «сладкую» жизнь на берегу.
Вся процедура получения документов длилась целый день. Когда мы их получили, начало смеркаться. Вместе с ними мы получили приличные суммы подъемных рублей, которые «жгли карман». Назначение надо было «обмыть», и немедленно.

Единственный ресторан-столовая базы флота находился тут же рядом. От столовой это заведение отличалось тем, что после 18–00 моряки могли заказать спиртное. После пары рюмок водки и хорошего куска говядины перед нами стала дилемма, где переночевать? Ехать в Калининград было поздно – на дворе была ночь. Остро стоял вопрос «что будем делать?».
Надо сказать, что Шурка, в отличие от меня, очень легко и быстро создавал вокруг себя женский коллектив. То же произошло и сейчас.

Шурка отошел от столика и долго говорил с молоденькой официанткой. Девушка по имени Надя готова была приютить нас у себя дома на ночь, но с одним условием: от нас требовалось закупить «горючее» на четырех человек, а затем дождаться закрытия ресторана-столовой. Стало понятно, что будет подружка.
Наличие подружки настраивало на оптимистический лад, так как третий всегда лишний. Настроение у нас с Шуркой было преотличнейшее. Выпитое и съеденное активизировало мужскую активность, с учётом перспективы скоротать ночь с двумя подружками.
Жизнь была прекрасна!

Наш перекур возле черного входа в ресторан, прервала выпорхнувшая официантка Наденька. До сих пор помню, что в руках у неё была плетеная корзинка, из которой весело торчали горлышки шампанского и коньяка. На мой взгляд, за наши деньги она запаслась «горючим» на целый экипаж торпедного катера, но за хорошее настроение в тот вечер не было жалко ничего.
До её дома мы добирались очень сложно. Сначала шли пешком по пирсу, к которому приникли военные корабли. Вахтенные тоскливо провожали нас взглядами. Не столько Наденьку, сколько корзинку с бутылками.


раздел 3


Затем мы оказались на маленьком причале, возле которого пыхтело нечто похожее на пассажирский катер. На нём мы долго «шли» по темной морской глади. Потом опять шли, но уже пешком по земле, пробираясь узенькими тропинками. Наконец оказались у заветной цели.
Вокруг нас стояли одноэтажные дома – бараки. В один из них нас пригласили зайти. Вдоль длинного коридора налево и направо были двери, одну из них Наденька открыла своим ключом.

Комнатка оказалась вполне уютной, но к нашему огорчению без подружки. Велев нам готовить стол, Надя скрылась. Отсутствовала она достаточно долго и мы с Шуркой уже полностью уверились, что нас «кинули». Удивляло, что нас оставили с выпивкой и в теплой комнате. Кто их знает, какие манеры у девчонок с военно-морской базы!
Опасения были напрасными, так как девушки, оказывается, прихорашивались в отдельном помещении.

Подружка оказалась стройненькой блондинкой, с уверенными повадками, звали её Света. Чувствовалось, что она у Наденьки лидер. Было понятно, что она хорошо знает как жить среди изголодавшихся морячков Балтийска, а с этими зелёными лейтенантиками управится в два счета. Она уверенно держалась в компании молодых людей и ничуть не смущалась. Просмотрев запасы «горючего» на эту вечеринку, она воодушевилась и очень активно повела пирушку.

Мы, скажу честно, от такой активности сначала оробели, но шампанское с коньяком быстро сгладило скованность.
Шурка вспомнил все свои коронные шуточки, а я продемонстрировал вокальные способности. Девочки веселили нас рассказами о местной жизни, главным героем в которой был военный комендант Балтийска. Он был нетерпим к пьянству, лично вылавливал несчастных морячков и лично отводил на гауптвахту. Этим прославился на весь флот.

Вскоре кампания поделилась на парочки, и оказалось, что Шурка с Наденькой срочно нуждаются в уединении.
Подружка Света была понятливой, и я был ею за руку уведен из комнаты. Мне пришлось положиться на инициативу моей знакомой и двигаться за ней. Оказалось, что мы идем в другой барак.

Были ли вы когда ни будь в женском бараке-общежитии? Уверен нет! Тогда я вам расскажу. Представьте себе большое помещение с низким потолком весь уставленный кроватями. Представьте себе также, что на каждой из них находится женщина и при этом молодая. Степень их раздетости разная - от совсем голышом, до чуть-чуть голышом.
Не думайте, что при моем появлении они все разом заверещали и прикрылись стыдливо, ничего подобного. Как мне показалось, некоторые даже специально старались показать себя наиболее выигрышно.

Мое движение отпрянуть и бежать на улицу, было сковано жесткой Светиной рукой, прекратившей всякие попытки к бегству. Она мне только жестко сказала «Не пялься!». А как «не пялься», когда девицы вот прямо тут под рукой, а мне двадцать три годика и гормональная система вполне даже в порядке.

Дальше оказалось, что меня, под достаточно громкое женское обсуждение моих статей, ведут к завешенной со всех сторон широкой кровати. Не совсем двуспальной, но очень близкой по размерам. Каким образом моей знакомой удавалось так выделиться в женском коллективе, так и осталось загадкой. Скольких парней вот так за руку она затаскивала на эту кровать, а женский коллектив привычно не возражал?

Света аккуратно занавесила за нами все дырочки и щелочки и стала раздеваться, приложив пальчик ко рту – мол, не разговаривай. Через мгновение в зале потух свет, и я оказался рядом с горячим женским телом. Я естественным образом приготовился к сладким объятиям, но не тут-то было.

Представьте себе молодую парочку, лежащую голышом в кровати. Что обычно происходит между ними? Ну да, правильно подумали. Вот и я подумал о том же и начал движение к девичьему телу. К моему вящему изумлению мне не разрешалось ничего. Единственное что мне разрешили, это поцеловать сладкие от шампанского Светины губы. В отношении остального было уверенно сказано - «Если будешь лапать, выгоню на улицу!».
Я представил как меня, под женский смех выталкивают на улицу, и решил с романтическими мечтами расстаться. Конечно же, гормональный аппарат требовал своего удовлетворения, но перспектива оказаться на морозе оказалась сильнее. С этими мятущимися мыслями я и заснул.



раздел 4



Утром меня бесцеремонно растолкали и велели тихо-тихо одеваться. Утреннее одевание поразило меня Светиной стыдливостью, которая напрочь отсутствовало накануне. Ну, это так, детали, за которыми ничего не следовало.
В ту ночь я получил очень важный урок женского коварства. С грустными мыслями о безрезультатно «проспанной» ночи и даром пропавшей выпивки я грустно плелся за Светой. С грузом этих мыслей я оказался в комнате «семейной» пары Шурика и Наденьки.

Оба цвели блаженством первой брачной ночи, пили чай и по царски пригласили нас присоединяться. Во время чаепития девушки рассказали нам, что наш поезд из Калининграда в Ригу только вечером и мы можем оставаться ещё несколько часов в их гостеприимной комнате, а они должны уйти на работу.
При расставании Шурка долго и слюняво прощался с Наденькой, а я строго и укоризненно со Светой. Последняя, как много пожившая и повидавшая женщина, хоть и молодая годами, решила меня в последнюю минуту пожалеть – «Не огорчайся лейтенантик, ты свое ещё доберешь, со временем!» и кокетливо чмокнула меня в щечку.

Мы остались благодарны этим девчонкам, не убоявшимся предоставить двум не знакомым лейтенантикам ночлег и ласку, каждая отмерив по-своему. Видели нас только несколько часов в своей жизни и знали, что не увидят больше никогда.
Затем было такси до Калининграда, так как солидная пачка денег позволяла нам роскошествовать. В поезде мы решили: выходим в Риге, осматриваем город, кутим в ресторане и отправляем мена в Таллин ночным поездом.

Поезд в Ригу прибыл днём. После гуляния по городу, мы нашли в его центре ресторан, который находился на последнем этаже огромного магазина. По сравнению с рестораном-столовой военно-морской базы Балтийска, этот ресторан показался нам верхом роскоши. Особенно впечатлили Шурку шикарные женщины. Он плотоядно, с чувством собственника поглядывал на них, в предвкушении завоевания женской части Риги, отталкиваясь от возможностей химлаборатории базы подводных лодок.

Как потом оказалось, она располагалась так далеко от Риги, что Шуркины мечты остались нереализованными и рухнули в лету под этими обстоятельствами. Где вы, рестораны Риги, и не тронутые им красавицы, ау!
Он потом рассказывал, что за все время своей химической карьеры в город Ригу ему удалось вырваться только два-три раза. Пришлось, в основном довольствоваться скудным обществом не очень молодых женщин базы подводных лодок.

Конец его карьеры грустный. Однажды он навестил жену подводника, не выдержавшую длительной отлучки мужа, постоянно ложащегося не в супружескую постель, а на дно Балтики. Неожиданно для любовной парочки из морских пучин вынырнул муж. Шурка был мужем сильно бит, что привело к бегству Шурки из квартиры, лаборатории подводников и с флота вообще.

Но ничего этого я тогда не знал и тихо грустил в купе мягкого вагона, увозившего меня из Риги в Таллин.
Таллин навсегда запомнился мне «бифштексом с яйцом», который я съел в кафе в центре города. Съев бифштекс и оглядевшись, я понял, что Талин не хуже Риги. Чем-то он даже лучше, так как более компактный и не таких больших размеров.
В штабе флотилии мне сказали, что мой корабль в море на дежурстве и будет там ещё неделю. Меня поместили в плавучую гостиницу базы и, бросив чемоданы, я радостно помчался опять в город, получив дружеский совет, что лучше всего пойти в Дом офицеров, так как там танцы и можно завести полезные знакомства.

Таким знакомством я и обзавелся в лице девушки, стоящей как-то отстранено от толпы танцующих с пачкой книг под мышкой, которая, как потом выяснилось, была дочерью командующего. Это случилось когда, нагулявшись по улицам и, ведя умные беседы, мы оказались перед огромным зданием в центре города, а я был приглашен на чашку кофе. Такой огромной квартиры я по тем своим молодым годам ещё не видел, в результате несколько ошалел.

Изумление мое началось с момента приглашения попить кофейку в квартире. Но мои романтические фантазии, разбивались о стопку книг, с которыми эта девушка ходит на танцы. Представляете, на танцах стоит девушка со стопкой книг?! Вы подходите, а она говорит, что была в библиотеке шла мимо и остановилась просто посмотреть. Яркое впечатление и запоминающееся, а?

Сами представьте, какие сумасшедшие мысли могут одолевать двадцатитрехлетнего парня, когда его поздно ночью девушка приглашает в дом на чашку кофе.
Меня она вела по пустой квартире совершенно безбоязненно, уверенно полагая, что с ней ничего не может случиться. Это можно было объяснить просто: случись что с ней папа из этого лейтенантика сделает отбивную котлету. Какие там любовные фантазии! Размечтался! Услышав информацию о папе, я естественно оробел и отдал себе разумную команду – «Стоп машина!».

Дальше, больше. Мне было сказано, что папа получил назначение в Ленинград на более высокое командное кресло. В результате мне совершенно четко представилось, какой размер мокрого пятна от меня останется в случае чего.
Я себя вел скромно, говорил о чем-то возвышенном. В результате ко мне проявили сочувствие моему положению человека, только что появившегося в Таллине. Было обещано, что я могу рассчитывать на дружескую руку, которая и введет меня в местное общество совершенно бескорыстно. В заключении я получил приглашение заходить без стеснения, хоть завтра.

Окрыленный этим предложением, порхая в мечтах о завтрашней встрече с дочкой командующего, я благодарил судьбу за эту встречу. Восторженно строя планы на завтра, я не спеша возвратился в плавучую гостиницу.




раздел 5



В четыре часа утра я был грубо разбужен дневальным гостиницы .Он сказал, что я должен со своим чемоданом идти на пирс, где стоит мой корабль, случайно причаливший заправиться топливом.
В животе у меня урчал бифштекс, плескалось кофе дочки командующего, а планы встречи с ней на завтра рухнули безнадежно. В довершении ко всему - улица встретила меня ударом снежного заряда в лицо. Было холодно, неуютно и хотелось к маме. Именно тогда я и решил идти по стопам Шурки и перейти на береговую службу.

В клубах пара и грохоте двигателей, прижавшись кормой к пирсу, меня поджидал мой корабль. Возле обледеневшего трапа у меня отобрали чемодан и под белы рученьки завели на борт корабля. Прощай красивая жизнь!
Немедленно после моего восхождения, за кормой поднялся бурун, и мы ринулись в открытое море. Скользя по палубе, хватаясь за леера, я добрался до каюты.
В каюте было тепло и мало места. Похоже на купе железнодорожного вагона с койками в два яруса. Мне было указано на верхнюю из них. Зрелище было грустное, так как я увидел там спящего человека в сапогах на простынях.

Сапоги на простыне, завершили мои грустные выводы о том, что жизнь моя будет окончательно загублена этим ПУГ”ом. Под грузом этой мысли, я, не снимая меховой шапки и шинели рухнул в узкое креслице.
Был пятый час утра, мое молодое тело требовало сна, и я задремал. Разбудил меня громовой и очень энергичный голос.
- А, так вот он какой штурманюга! Здорово лейтенант! Я твой командир!
Стряхивая сон, и с трудом приходя в себя, я уже был готов, как по боевой тревоге в училище - натянуть трусы, надеть ботинки, схватить оружие и доложить, как положено.
Но, быстро оценив, где я нахожусь, поправил шапку на голове, отдал честь и доложил:
- Товарищ командир! Лейтенант такой-то для прохождения дальнейшей службы прибыл в ваше распоряжение!
Доложившись, я стал рассматривать своего командира. Огромный мужчина в штормовке, в звании капитан лейтенант, с раскрасневшимся от ветра улыбающимся лицом, занял собой все помещение каюты. Дружелюбно глядя на меня, он крепко пожал мою руку, затем втиснулся во второе креслице и снял шапку с лысеющей головы.
- Так, давай знакомиться. Фамилия моя Саблин Михаил Рабаилович, - громогласно расхохотался и вопросительно посмотрел на меня.
Такому панибратскому обращению начальника с подчиненным нас в училище не учили, и я растерялся. Пока я пытался свыкнуться с таким обращением, Саблин бесцеремонно стащил за сапоги с моей уже теперь койки какого-то офицера и, крепко обложив его матом за сон в обуви на простынях, выгнал из каюты.
- Проверяющий, мать его так! Ишь в сапогах улегся! – и затем, смущенно посмотрев на меня, сказал – Вторую неделю в море, до прачечной не добраться, ты уж лейтенант извини, придется тебе поспать на этих простынях, – и он вопросительно посмотрел на меня.
Перспектива получить спальное место, на котором только что кто-то валялся в сапогах мне конечно не улыбалась, но я мужественно махнул рукой – мол ничего.

Далее последовал рассказ командира о себе. Из него я узнал, что Миша Саблин, попал на флот из авиации. Никаких училищ не кончал. Но постепенно своим горбом добился того, чем он стал. А стал он не только командиром нашего корабля, но ещё и командиром этого самого ПУГа, в который входило пять кораблей. В море он командир, а я штурманом этой группы.
В связи с отсутствием у Миши Ратлина высшего морского образования, он очень надеялся на мою училищную подготовку. Это было необходимо ему по причине ближайшего присвоения очередного звания капитана третьего ранга, что сразу давало возможность прикрепить к козырьку фуражки золотые веточки. Как потом оказалось, Миша с трепетом относился к своему внешнему виду, что в свою очередь имело большое значение в его не простых отношениях с женским полом, в условиях наличия жены и двух детей.

Знающий штурман на командирском мостике необходим был ему ещё и для того, чтобы помогать «дрючить» четырех других командиров. Среди командиров ПУГА Белоконь, совершенно точно оправдывал дружескую дразниловку Белокляча. Только он ухитрялся, когда все корабли должны были развернуться строем вправо, медленно уходить влево. Стрельба из пушек его корабля накрывала не мишень, а медленно тащивший её буксир. Это вызывало страшную матерную брань в открытом эфире не только командира буксира, но и нашего командира. Хорошо ещё, что, на его счастье, все обходилось без трагических последствий.

В результате, удивленные шведские радисты, подслушивающие переговоры наших кораблей в эфире, долго и дотошно листали шведско-русские словари в поисках незнакомых, но энергичных слов. В шведской разведке долго пытались понять, что это за шифр у русских. Иностранцам никогда не понять, что означает: «Белокляча, что ты опять вытворяешь? Команда была идти вправо, а ты куда попёр? Надень на х…шапку, чтобы уши не мерзли!». Такой хаос в радиопереговорах, конечно же, понятен только русскому моряку. А шведам - никогда!

Все это я узнал потом, а пока я слушал дружескую травлю «за жизнь» моего нового командира. А я, когда немного расслабился, неожиданно ляпнул:
- А я служить на корабле не хочу, - и глупо пояснил остолбеневшему командиру – Меня в море укачивает! – опустив глаза сказал я.
Николай, не сразу пришёл в себя, а затем грубо рявкнул
– Пока я не получу очередную звездочку на погоны, будешь штурман служить со мной – и затем выдал известный мне штамп – Не хочешь – заставим, не сможешь – научим! - яростно нахлобучил шапку и приказал – Сейчас отдыхать. После подъема флага быть на мостике! Исполняйте!



раздел 6




Проворочавшись пару часов на грязной постели, выпив чаю с хлебом и маслом в офицерской кают-компании, в 8-05 утра я поднялся на мостик.
Было чудесное морозное утро, на море штиль и наш корабль мирно дрейфовал вдали от берега. Я тоскливо взглянул на очертания шпиля Вано-Таллин, взял пеленг по компасу на дом дочки командующего, и вздохнул. Грустные мысли прервала команда сигнальщика – «Смирно!»

Почти не держась за поручни, на мостик влетела внушительная фигура командира. Скомандовав «Вольно!», он за руку поздоровался с офицерами. Последний был я.
Он близко подошел ко мне, пристально взглянул в глаза, вдруг улыбнулся и дружески обнял за плечи:
- Ты штурман на меня не обижайся. Я ведь тебя очень ждал, даже придумал какую-то ерунду, чтобы подойти ночью к пирсу и взять тебя на борт.
Вроде простые слова сказал, но мне стало сразу как-то просто и легко. Командир представил меня остальным офицерам и отдал приказ:
- Боевое дежурство заканчиваем. Свистать всех наверх, возвращаемся на базу! - и затем, повернувшись ко мне, тихо сказал – Ну штурман ПУГА, давай покажи свою выучку, а заодно поможешь мне школить других командиров кораблей моего дивизиона.
Здесь надо похвалить методику моего обучения в училище. В навигационных классах была полностью воссоздана боевая корабельная рубка и уже во время учебы, мы будущие штурмана, привыкали к фактической корабельной обстановке.

Поэтому, мне ничего не надо было показывать. Я деловито определил координаты нашей якорной стоянки, отверг попытки командира мне что-то объяснить, привел этим его в восторг, и четко доложил ему по переговорному устройству курс на базу в Талин.

После того как мы набрали ход, он спустился в штурманскую рубку, заинтересованно посмотрел мою прокладку, довольно почесал лысину и сказал:
- Наконец-то я вижу военно морской порядок на карте. Тут мой старпом обычно командовал. Такой бардак развел в штурманском хозяйстве, - нет слов одни эмоции! Ты лейтенант давай наведи ревизию и обнови карты на берегу.

Следующее, что он проделал с моей помощью, дал команду идущим за нами в кильватере командирам кораблей дивизиона доложить координаты своего места на карте. По морскому уставу, даже если корабли идут друг за другом, каждый в отдельности обязан делать прокладку своего курса.

В нашей группе никто о такой прокладки не делал: во-первых, вот он берег, а во-вторых – вот корма впереди идущего корабля командира. Обычное военно-морское разгильдяйство.
Команда есть команда, и морячки, чертыхаясь и матерясь, кинулись к картам, пытаясь на глазок понять, где это мы идем. Спустя продолжительное время, три командира какие-то свои координаты все же доложили. Командир – Белоконь молчал.

Миша - командир включил рацию, обозвал его Белоклячей, выматерил и скомандовал «сей секунд» доложить, где на земном шаре плывет его корабль. Дрожащим голосом Белоконь сообщил свои координаты.
Когда я все данные нанес на карту и пригласил командира взглянуть, ехидней улыбки на его лице, чем тогда я больше не видал. Получалось, что по карте мы идем не друг за другом на расстоянии вытянутой руки, а раскинулись широким фронтом от одного берега Балтики до другого. При этом корабль старшего лейтенанта Белоконя «ехал» по берегу в районе пивных ларьков на пляжах Рижского залива.

В целях сбережения секретной информации в открытом эфире, командир скомандовал сигнальщику «просемафорить» флагами следующее:
- За отсутствие штурманских прокладок всем объявляю выговор. Командира Белоконя специально прошу: притормозить на пляже и взять на борт пару ящиков рижского пива. Конец!
Было ясно видно, как после этого «семафора» на мостиках засуетились командиры, а корабль «Белого коня» вдруг резко повернул и помчался к берегу.
- Что он делает? Разобьет посудину! – занервничал Миша-командир – Пошути с дураком, он и впрямь на пляж выбросится за пивом.
Сигнальщик немедленно просемафорил:
- Командиру Белоконь пиво отставить! Вернуться в строй «кильватер». На берегу немедленно явиться ко мне.

Результатом всей этой катавасии было то, что командир с моей помощью смачно отругал командный состав ПУГа и был страшно этим доволен. Я в свою очередь получил ненавистные взгляды несчастных командиров, на головы которых свалился этот зеленый «штурманец». Потом, правда, они разобрались, что я не провокатор, а просто знающий свое дело профессионал. Даже немного зауважали.

От всей этой морской суеты, я сильно подустал и ни о каком береге и дочке командующего даже не думал. На пирсе нас уже поджидали матросики с бельем из прачечной. Застелив чистые простыни, я уснул мгновенно.
На следующее утро выспавшийся, побритый, надушенный одеколоном «Шипр», точно как нас учили отцы преподаватели навигации в училище, я являл собой образец военно морского офицера. Формула была такой «Всегда быть гладко побритым, крепко надушенным и чуть под «шафе»!». Последнее касалось вечернего времени, а сейчас было утро.

В моей голове при этом роились гадкие мысли. Сначала отправлюсь в Гидрографию, поменяю карты, а затем пойду в отдел кадров Штаба флотилии просить списать меня на берег.
Кадровик выслушал меня вежливо, велел написать докладную записку и обещал доложить по начальству. После совершения этого нехорошего поступка, я заглушил совесть очередным бифштексом с яйцом в знакомом кафе и с сыто блестевшим носом явился на корабль.

Затем произошло следующее. Я был вызван командиром в его каюту. Зайдя, и доложившись по форме, я обомлел. На командирском столе стояла бутылка, тарелка с солёными огурцами, а рядышком с этим натюрмортом лежала моя докладная о списании на берег. Все стало ясно, когда в каюту и валко внедрился кадровик, отлучавшийся по нужде в гальюн.



раздел 7


Командир дружески похлопал меня по новенькому погону, налил третью рюмку, сунул её мне в руку, и начал:
- Если тебе, штурман, не понятна моя речь при первой встрече, повторяю. Служить будешь со мной. Поможешь обучить моих командиров – сачков и оболтусов. Я должен получить очередное звание капитана третьего ранга, а только после этого посмотрим про твоё желание сбежать на берег. Видишь, кто у меня друг? – и он глазами указал на кадровика – Будем здоровы.

Предложенную рюмку я чуть пригубил. Такая моя сдержанность к спиртному вызвала у командира особое доверие ко мне. Отныне и навсегда, весь спирт, полученный на корабль для протирки оптики, разлитый затем по бутылкам, хранился в сейфе моей каюты. Мне было строго настрого указано выдавать спирт только командиру и только по одной бутылке. Вторую бутылку за вечер не выдавать, даже если он будет грозить мне пистолетом.

- Выпьют ведь всё за один вечер! – объяснил он мне суть этого маневра – А так хоть растянем на несколько вечеров.
Разговор по душам с кадровиком в каюте командира закончился собственноручным разрыванием моей докладной записки, братанием, дружеской подначкой по поводу моих необыкновенных способностей рисовать мелом на трех досках формулу меркаторской проекции. Меня это сначала очень озадачивало – «Откуда они знают?». Но потом со временем стало понятно дурная или смешная слава о тебе на флоте «по словесному телеграфу» разлетается мгновенно!

За дружеской подначкой по этому поводу у моего шефа скрывалось некое восхищение, которым он нет-нет, да и тешил себя, рассказывая на очередном застолье в кают компании о «старике Меркаторе», его формуле и обо мне, написавшем её на госэкзамене на трех досках. Далее следовало покровительственное похлопывание по моему погону – «Глядите мол, вот какой у меня штурманец удалец!». После этого все выпивали за мое здоровье. Возможно, эти тосты продлевают мою жизнь до сих пор.

Наша кают-компания славилась далеко за пределами корабля. Виновником этой славы был кок по фамилии Гордеев. Он был выужен Ратлиным из матроской учебной роты, сразу же, как только прибыл в Таллин. Секрет заключался в том, что до призыва на службу Гордеев обретался возле шеф - повара знаменитого московского ресторана. Коля - командир налетел на него, как коршун и, с помощью приятеля из кадров, получил на корабль блестящего кока.

Для людей далёких от военной службы, разъясняю. На флоте на почётном месте после командира и боевой подготовки стоит кок! В этом заложена глубокая моряцкая мудрость: сытый моряк будет воевать сразу же после завтрака и до обеда, а после сытного обеда - до ужина. Еда на флоте дело святое, а если ещё добротна и вкусна – сами понимаете – боевой дух моряка будет на высоте. С криком «полундра» и разрывая на себе тельняшку, моряк на сытый желудок будет бить врага беспощадно. Не зря на войне, гитлеровцы называли морскую пехоту – черная смерть, не знали они, что за ними стояли морские коки. Люди - это наш тайный секрет секретов.

Особенно классно у нашего кока получалась селедочка с петрушечкой в ротике на закуску и затем знаменитые «гордеевские котлеты». На запах этих котлет обычно слетались не только другие боевые командиры, но постоянно являлось и начальство.
По такому случаю командир делал широкий жест рукой с одним поднятым пальцем. Я натренированным движением доставал из сейфа одну бутылку, которая и разливалась под селедочку и котлеты. Чуть погодя, когда она кончалась и гости требовали добавки, тут разыгрывалась сцена, хорошо нами отрепетированная.

Командир расслабленным голосом говорил:
- Штурман, как-то не хорошо получается, у гостей рюмки высохли. Надо бы добавить?!
В ответ я натренированно отвечал:
- А спирт, товарищ командир, кончился! – и горестно разводил руками.
- Как кончился? – удивленно поднимал брови Миша – Ведь недавно получили!
- Так только сегодня сигнальщики протирали оптику дальномера, а я с секстантом повозился! – невинно отвечал я.
- А, ну тогда товарищи офицеры извините! – горестно обращался к гостям хозяин вечера – С этим штурманским молодняком сладу нет. Трёт и трёт свою оптику, весь спирт извел. Нет, чтобы его в настоящее дело пустить! – заканчивал Миша под понимающее ржание гостей.

Дальномер это такая длинная горизонтальная труба. В края этой трубы вделаны такие же большие оптические стекла. Вещь дорогая, но совсем бесполезная в плавании у берега. Вот и стоит эта бандура на мостиках больших охотников за подводными лодками, всегда зачехленная.

Только мне, зеленому выпускнику училища, могла прийти в голову мысль, дать команду матросам извести драгоценный спирт на протирку оптики этой бандуры. Нет, конечно же, по инструкции это делать полагается. На уход за боевой оптикой, штурман корабля ежемесячно получал солидную порцию спирта.

Ни одному просоленному моряку и в голову не могла прийти глупость тратить столь драгоценную жидкость на дурацкую протирку оптики. Подышал на неё матрос, плюнул по жирнее и три себе на здоровье. Но чтобы тратить «её» на глупости ….?!
К «травле» о моих «меркаторских» проделках на экзамене в училище добавились остроумные шуточки командира – «А знаете, у нас появился штурманец, который оптику спиртом трет!» – при этом следовал выразительный круговой жест около виска, под понимающее ржание слушателей.

Я не обижался, так как знал главную мудрость мужского коллектива: «Будешь обижаться на дружескую подначку, заклюют!».
Но все же в доверительных беседах с командиром я иногда говорил, что нехорошо ему подставлять меня. В ответ Миша жалостливо просил меня потерпеть, так как я единственный его спаситель от этих неуемных просителей – пока всё не будет «досуха», не уйдут!
В этих разговорах он почему–то называл меня «штурман-Биль». При чем тут был Биль, а не Билл не знаю до сих пор. Может тем самым, он как-то поощрял меня не включаться в жесткое застолье и одновременно облачал доверием, как хранителя спиртового корабельного запаса, в том числе и от него самого. Весь добытый командиром спирт, сверх того количества, что выдавали на оптику, он сливал в мой сейф по бутылкам. Причем делал это лично, запоминая их количество.



раздел 8




Другой яркий след в памяти оставил мой сосед по каюте – старший помощник командира корабля Гюстон Петрович Каргро. Личностью он был не столь яркой, сколько запоминающейся своим внешним видом.

Представьте себе маленькую тощую фигуру, с огромным унылым носом. Нос жил отдельной от Гюстона жизнью, доставляя массу хлопот хозяину. Особенно плохо нос вел себя в штормовой ветер. Он противно краснел, и из него сочилась капля, которая постоянно висела на кончике. Гюстон изводил массу платков, но с ненавистной каплей ничего не мог поделать, и это придавало всему его облику какой-то жалостный вид. Глядя на это, его всегда хотелось пожалеть, и командир частенько отпускал замерзшего Гюстона вниз погреться.

При всем при этом Гюстон был отличный моряк, чистюля и женский угодник.
Сначала про чистюлю. Каждое утро он меня будил, надраивая свои знаменитые пуговицы на кителе. Пуговицы эти были предметом всеобщей офицерской зависти. Они были отлиты на заказ на старинный манер. Имели выпуклую форму, и, когда были надраены асидолом, блестели как золотые. Именно для этого эффекта Гюстон и вставал ни свет ни заря. Рядом с этими его пуговицами другие офицеры чувствовали себя неуютно, и стремилось отойти в сторонку, не выдерживая конкуренцию с Гюстоновым бравым видом.

На все умоляющие просьбы дать адрес мастера по литью таких пуговиц, он что-то мямлил про эстонский язык, на котором этот мастер только и мог общаться. Попытки попросить его заказать ещё комплект таких же пуговиц он отвергал с ходу.
Единственный кто такие пуговицы получил, конечно же, был Миша командир. Позорить командира своим бравым видом Гюстон не имел права.

То, что он пользовался необыкновенным успехом у женщин, мы узнали совершенно случайно.
Пришло время красить корабль. Серая шаровая краска хранилась на береговом складе, и для покраски корабля целиком, её требовалось сто килограмм. Выдавала эту краску молодая, но внешне не эффектная женщина. Свой неуспех у мужской части военно-морской базы она правильно относила на свой внешний вид. Её обида на мужчин выражалось в грубой манере разговора с моряками и вечно недовольной физиономией. За этот внешний вид и сварливый характер морячки ехидно прозвали молодуху «баба Нюся».

Как хранитель склада краски, «баба Нюся» была очень строгой и выдавала краску в половину того, что указывалось в заявке. Объяснение было простое: «Кораблей много, а краски мало! И вообще я тут одна на всех! Бери сколько даю, и не морочь мне голову!».
Но как женщина «баба Нюся» реализовывала себя специфическим образом - была, как моряки говорили между собой «слаба на передок». Про эту специфическую связь с выдачей краски со склада в просимом объеме, Миша командир знал.

Как вы уже поняли, мой командир был человеком предприимчивым. Собрав нас в кают-компании, он предложил выделить из нашего коллектива одного представителя для ублажения «бабы Нюси» и получения краски в полном объеме. Добровольных охотников не нашлось. Тогда бросили «морской жребий» на пальцах, который указал на Каргро. Мишаменя прищурился, критически оглядел тощую фигуру Гюстона, внимательно рассмотрел его мокрый нос, тяжело вздохнул и безнадежно махнул рукой – давай мол, а вдруг получится!
На наш вкус в Гюстоне не было ни грамма мужской сексапильности и боцман, ответственный за покраску корабля, заранее горестно вздыхал.

Но мы ошибались в оценке своего «выдвиженца». Это для меня был очередной урок познания странностей женского характера. Уйдя на склад за краской, Гюстон не выходил «на поверхность» три дня. Когда пик нашего беспокойства за его жизнь достиг высшей точки, на пирс лихо подкатил грузовик. Из кабины мы на руках вытащили мягкого, как тряпочка, Гюстона. Когда матросы вели его под руки по трапу, он только вяло кивал боцману на грузовик и слабо улыбался.

Первым опомнился боцман и деловито заглянул, за борт грузовика. Все грузовое пространство было уставлено бочками с краской. От радостного волнения боцман вспотел и властно объявил «полундру» матросам. Когда груз перетащили на борт, краски оказалось ровно одна тонна.
Когда о таком количестве шаровой краски боцман доложил командиру, наступила восторженная тишина, и мы все пошли поздравлять боевого товарища. На кителе Гюстона тускло увядали знаменитые, но не драенные пуговицы.

В каюте заботливо кем-то раздетый Гюстон спал мертвецким сном. На бледном лице нашего героя вздымался к небу нос, но не мокрый и не красный, а очень изящный и немного сальный, но горделивый.
- Смотрите мариманы и запоминайте! Это настоящий, геройский офицер нашего гвардейского дивизиона! – торжественно сказал командир, и мы согласно закивали головами – «Гвардейцы они всегда гвардия!».

Наш корабль боцман красил в пять слоев вместо двух, но и это не истощило запасов. Щедро отмерив боцману «заначку» на ещё три покраски, оставшуюся краску Миша командир ловко выменял на протирочный спирт. Его объём оказался таким, что он, перелитый в бутылки, распёр мой сейф пузырём. И все равно не вмещалось.
Тогда командир лично притащил пятилитровую бутыль с притертой пробкой, залил спирт туда и опечатал пробку своей командирской печатью.

Бутыль мне было велено «затырить» до лучших времен подальше как «командирский неприкосновенный запас» и забыть про неё! Мы и забыли, но не забыл про бутыль наш старший механик и однажды мне напомнил, но об этом потом.
Про «кобеляж» Гюстона с «бабой Нюсей» на флоте стали ходить легенды и, уверен, эту историю в той или иной интерпретации можно от моряков нашей страны услышать даже и сейчас!

Как и все прибалты Гюстон был человеком скрытным и про свою личную жизнь не разговорчивым. Мы знали только, что он отец двух девочек, жена у него очень домовитая. И всё!
Случилось так, что «баба Нюся» не только щедро одарила Гюстона краской, но сумела выправить его характер. Как уж это ей удалось, знают только женщины. Гюстон помягчел, стал менее скрытным эстонцем, а больше «своим» - русским. В результате однажды разошелся так, что пригласил командира и меня в гости к своей любовнице. То, что у него есть ещё и любовница, да ещё какая, это было для меня открытие!

В огромной квартире этой шикарной женщины мы распивали кофе. Возле стола нам прислуживала гувернантка. Сама хозяйка на меня лично впечатления особого не произвела. Да квартира, люстры, свечи, гувернантка, но сама женщина для меня показалась староватой, а значит, весь её женский шарм очарования проскользнул мимо меня, тогда ещё слишком молодого.
Скрытую цель этого посещения я понял позже. Дело в том, что в тот вечер любовницу с рук на руки передавали Мише - командиру, а я нужен был для того, чтобы запомнить адрес. В случае боевой тревоги, для оповещения командира я должен был сначала мчаться на квартиру этой женщины, а потом только на квартиру к жене командира. При этом ошибиться в очерёдности было нельзя категорически!

Вообще-то такую беготню обычно поручали матросу, но в этом случае, своим «оповестителем» командир назначил меня.
«Сдача» любовницы с рук на руки «по команде» происходила потому, что в порыве откровенности Гюстон сказал нам:
- Очень хочу сына. Девочки хорошо, две даже совсем хорошо, но я буду забивать патрон в патронник, пока не родится мальчик.

По секрету рассказал, что его жена была на сносях на последнем месяце, а так как на весь этот оставшийся до родов срок Гюстон «отстрелялся» с «бабой Нюсей» аккурат в три дня, на любовницу и рожающую жену сил у него уже не хватало. Гюстон в свое время прочитал у О’Генри, «что Боливар не вынесет двоих», а будучи в душе джентльменом, просто так уйти от шикарной любовницы он не мог, поэтому выставил Мишу-командира себе на замену. Как стало понятно потом, мой командир в тот вечер женский экзамен прошел.
Однажды в порыве откровенности, Миша рассказывал мне, что он вечный должник Гюстона. Такой прелести, как кофе в постель, которое приносила горничная после бурной ночи с шикарной любовницей ему не виделось даже в самых смелых фантазиях. Для справедливости скажу, что Миша обожал свою семью, тащил туда в клюве все необходимое и был вполне благопристойным семьянином.



раздел 9



А с Гюстоном случилось вот что. Однажды утром бледный как мел Гюстон Петрович ввалился в нашу каюту, рухнул в креслице, закрыл глаза и начал тяжело вздыхать. Я удивленно смотрел на эту картину и ничего не мог понять.

Ситуация была угрожающей, и я кинулся за командиром. Он горошком скатился из боевой рубки, молча заглянул в каюту и тут же исчез. Через мгновение он вернулся с мензуркой. В каюте стал распространяться запах сердечных капель.

- Да нет братцы это не сердце, – очнулся Гюстон – Жена родила! – потухшим голосом сказал он.
- Опять девочку? – догадливо спросил Миша-командир – Может жена чувствует себя плохо?
- Жена чувствует себя хорошо, – мямлил папаша нового дитяти – Я себя чувствую отвратительно.
Мы ничего не по
нимали и вопросительно смотрели на моряка, которому жена родила третьего ребенка, и по всем житейским законам он должен был бы радоваться.
Наконец Гюстон пришел в себя, как-то жалостливо посмотрел на нас и сказал:
- Командир, дай мне выпить чего покрепче, чем эти капли.
После утвердительного командирского кивка, я бросился к сейфу и достал нераспечатанную бутылочку протирки. Выплеснув сердечные капли в иллюминатор, я заботливо налил в стакан и поднес его ко рту старпома. Выпив «успокаивающего» Гюстон, чуть порозовел, пару раз затянулся дымом сигареты вместо закуски и, наконец, произнес:
- Значит так мужики! Я, как обещал, забил патрон в патронник, а жена расстаралась и выполнила мою просьбу про мальчика. Мы с командиром радостно загалдели, поздравляя папашу, но он махнул рукой и продолжил.
- Родить то родила, но перестаралась! – он опять замолчал, потом горестно вздохнул и выпалил – Выдала, понимаешь, мне мальчика в трёх экземплярах!

Он искоса посмотрел на нас и молча протянул стакан для очередной порции «успокаивающего».
На какое-то мгновение мы с командиром онемели, а потом грохнулись в кресла в истерическом смехе. Посмотрев на нас, как-то визгливо захохотал и Гюстон. С этим смехом из него выходило напряжение от новости про «мальчуковую» тройню.
Продолжалось это долго. На шум в каюту стали заглядывать любопытные. Миша всех оповещал – «Гюстонова жена родила!» – остальные пояснения он давал на трех пальцах. Морячки, как правило, люди догадливые и дружно ржали, мысленно представляя ситуацию, в какую попал Гюстон.

Ситуация была, конечно, нервная. На двухкомнатной жилплощади надо было соединить троих пацанов с двумя дочками, женой и с мужем. Можно было себе представить, как дружно три новорожденные мальчишеские попки будут разом какать и писать. Все это надо было во что-то принимать, убирать, мыть, сушить. Памперсов тогда и в помине не было, а всё выходящее из детей родители принимали в марлевые пеленки многоразового использования после стирки.
Вся эскадра боевых кораблей, по матросскому словесному телеграфу, была оповещена о событии на гвардейском дивизионе больших охотников. Морячки понимающие кивали головами – «Гвардейцы, они и в постели с женами гвардейцы!». Рожать женщинам после них одно удовольствие – сразу по три сына!

Шутить, конечно, все горазды, а как быть с житейскими проблемами? И тут морское командование показало себя в лучшем виде. Очень оперативно было принято решение о выделении семье Гюстона Каргро пяти-комнатной квартиры. Кроме ключа от квартиры все офицерство подсуетилось и знакомый столяр изготовил детскую коляску на три посадочных места. При общем стечении офицерства коляска с ключами от квартиры была торжественно вручена растроганному и размякшему Гюстону.

После появления в семье трех долгожданных мальчишек, пятикомнатной квартиры и, конечно же, житейских проблем Гастон Петрович окончательно «завязал» со всеми «глупостями» на стороне и тихо и незаметно с флота исчез.
Флот понимающе покивал головами – «Какие там моря–океаны с пятью детьми!» Для такого случая моряк должен свою карьеру мужа аккуратно продолжить, но уже на берегу.
Это нехитрое правило понял и я. Решение списаться на берег в условиях холостого семейного положения, для настоящего маримана было неприлично, и я выбросил эти «глупости» из головы.

Решение было принято на фоне достаточно вялого развития отношений с дочкой командующего. Оказалось, что у неё уже есть ухажер, который почти год «подбивает клинья» с самыми серьезными намерениями. И на этом фоне отношений неожиданно появляюсь я.
При этом вместо ясных «намерений» я только просто хлопал глазами и ушами, что девушку сильно раздражало. А меня от каких-то серьезных мыслей отвлекали два обстоятельства: во-первых, ещё одна девушка в Москве и, во-вторых, странный образ мыслей дочки командующего. Мысли эти, вернее мечты крутились вокруг Памира. Что уж она там в горах забыла, не знаю, а её странные планы совместно карабкаться там по скалам, у меня в голове никак не укладывались.

Поменять понятный мне штурманский секстант на алпинисткий молоток я не мог. В результате амурные отношения с девушкой не только не устремлялись ввысь, но, наоборот, как-то даже перестали угадываться. Дочь командующего начала удаляться, постепенно скрываясь в туманной неопределённости. Вместе с этим расплывались возможности с её помощью войти в местное общество.

Наконец, махнув рукой на эти перспективы, я устремился в более понятное общество, тасовавшееся в домах для офицеров флота и пехотных офицеров. Так назывались места, где военные могли отдохнуть от несения службы по охране Родины от врагов.
Мне стал ближе и роднее Дом для моряков. Обычно вечерний отдых офицеров флота начинался там с ресторана, в котором по приказу командования отсутствовали спиртные напитки.
Но если есть запрет, то есть и способ его обойти. Обычно моряки знают все секреты «как», а я их выдавать не буду

После ужина с «чем надо», начиналась вторая часть вечера. В подвальном помещении был большой зал для танцев, с прекрасным джаз-оркестром. Музыканты играли замечательно. Сюда стоило приходить, просто чтобы послушать прекрасное исполнение джазовых мелодий.
Для танцевального времяпровождения существовали группы девушек по интересам: потанцевать просто так, потанцевать с вечерним продолжением, потанцевать с дальнейшими намерениями о замужестве. Не одно поколение молодых лейтенантов именно таким образом выбрали себе спутниц своей морской жизни.

Взаимные намерения выяснялись в течение танца и, если они не совпадали, парочка расходилась для встречи с другими партнерами. Словом, дом встреч по интересам.
В результате я обзавелся полезными связями, что давало мне возможность организовывать культурную жизнь, в которой уже не было места дочке командующего. Таллинн мне нравился все больше и больше, и я был вполне удовлетворен своей жизнью.

Если бы не моя московская пассия, я бы пустил корни на этой прекрасной и ухоженной земле. Но такая «красивая» жизнь, тянулась всего несколько месяцев.
Весной Миша-командир собрал весь офицерский состав и объявил, что намечается длительная командировка на Ладожское озеро.

Он объяснил, что составляется группа кораблей для обеспечения государственных испытаний новой торпеды. В эту группу выделялись два больших охотника из нашего дивизиона. Группе придавались два торпедных и два сторожевых катера, а также две подлодки. Командование этой группы возлагалось на моего командира, а на меня обязанности штурмана группы.

Предстоял длинный морской переход из Таллинна в Ленинград, затем предстояло подняться по Неве и далее следовать по Ладожскому Озеру до базы флота на озере. Все это было очень интересно, меняло обычную рутину службы и офицерство находилось в приподнятом настроении.




раздел 10



Передо мной стояла не простая задача. Надо было запастись картами на весь маршрут, вспомнить правила плавания по рекам и пресным озерам. Пришлось основательно поработать головой и ногами в беготне за морскими картами. Через пару недель я доложил командиру, что готов к проводке группы.

Он попросил меня по дружески напичкать его знаниями на этот переход, что в течении недели мы и делали. Особенно его беспокоило плавание по рекам. Тут мне пригодился мой опыт курсантской практики плавания по Волге и Волго-Донскому каналу на Чёрное море, что подняло мой авторитет в глазах командира. При прохождении Невы он фактически передоверился мне полностью и, к счастью, всё прошло гладко.

До этого похода, наше плавание по Балтике было весьма специфическим. Мы выходили из Таллиннской бухты, и все дальнейшие маневры кораблей проходили в пределах видимости знакомых ресторанов, а также домов, в которых жили жены и знакомые девушки. Квалификацию штурмана в этих условиях я терял.

Поэтому предстоящее плавание для меня представляло интерес сугубо профессиональный, тем более что я уже имел опыт плавания вокруг Европы аж до Мурманска.
В поход мы двинулись поздно ночью, чтобы к середине дня подойти к Ленинграду, а уж там при свете дня будет легче не столкнуться с каким нибудь медленно плывущим «купцом».
Как на грех задул ветер, и поднялась приличная волна. На полном ходу сторожевые катера сильно зарывались в волну. Командир, жалеючи их, приказал сбавить ход, но с катеров возмущенно засемафорили, что они протестуют и готовы выдерживать заранее оговоренную скорость движения.

В довершении морской напасти нас окутал туман. Вся береговая ориентировка скрылась в тумане и двигающиеся за нами корабли цеплялись за ходовые огни впереди идущего. А на этом впереди идущем метался я. Кругом был туман, а мне надо было срочно определить наше место положения.

И вот тут-то и пригодился дальномер, спирт для которого мы аккуратно пропивали. Сквозь туман маячил свет одинокого маяка, но только одного, а надо два. Была только одна возможность - определить до маяка дальномером дистанцию и взять пеленг.
Чувствуя критичность ситуации, командир отстранил от дальномера неумеху матроса и сам стал мерить дистанцию. Так мы с ним вдвоем и работали в паре, корректируя курс корабля, а значит, вытаскивали в след за собой всю колонну. Так продолжалось несколько часов, пока туман не растаял и не забрезжил рассвет.

Уже потом командиры шедших за нами в этом туманном молоке кораблей рассказывали, что здорово струхнули и надеялись только на нас с командиром. Мы не подкачали и моряки были благодарны, что потом и праздновали за дружеским столом много раз.
Долго ли коротко ли, но в устье Невы мы вошли благополучно и пришвартовались к набережной перед первым же мостом. При этом морячки отметили выбор командиром чудесного места швартовки. Прелесть этого места была в том, что на пирсе рядом с нами стоял пивной ларек. Это немедленно вызвало поток соленых морских шуточек, но тогда командир не знал, какую роковую роль этот ларек сыграет с нами в дальнейшем.

Для гражданских лиц поясняю. Движение судов по Неве в пределах города происходит в ночное время, когда в полночь разводятся мосты. С учетом малой скорости, чтобы не гнать волну на набережные, все мосты за одну ночь мы пройти не могли, и нам предстоял еще один день стоянки в Ленинграде.
После первой швартовки Миша командир решил меня поощрить и показать Ленинград, благо ближайшие мосты разводились только в два часа ночи.

Прогулку по Питеру, мы завершили посещением ресторана. Затем насладились бесплатным зрелищем «развода» парочек после закрытия ресторана. К этому времени к ресторану подпархивали девушки, как ночные бабочки на свет. Ресторанные гости, при желании, могли тут же сговориться на продолжение культурной программы.
Поглазев на это шевеление масс, мы прибыли на корабль и командир тут же сыграл аврал – по местам стоять, со швартов сниматься. Запомним, что крайним к пивному ларьку стоял именно наш корабль.

Проход под мостами до следующей швартовки прошел без происшествий. Утром командир получил приказ прибыть с офицерским составом в Штаб флота для инструктажа.
Вот так и получилось, что я остался «главнокомандующим» над всеми восемью кораблями. На всякий случай со мной оставили нашего старшего механика. Фамилию его я не помню, но главное в памяти осталось.

Сразу же после Великой отечественной войны офицеров не хватало и из матросов, желающих остаться на сверхсрочную службу, по быстрому готовили младших лейтенантов.
Вот таким младшим лейтенантом и был наш стармех. Здоровенный мужик, знающий свое дело механик, часто спорил с командиром по поводу каждого реверса дизелей, что быстро съедало срок службы до ремонта. Реверс – это когда «с полного вперед» надо сразу же дать «полный назад». Обычно это происходило при лихой швартовке нашего кэпа.

После такой швартовки стармех поднимался на мостик и начинал ругаться с командиром. Миша-командир понимал, что механик прав, но ничего не мог с собой поделать. Лихая швартовка доставляла ему удовольствие. Нравилось, когда на полном ходу, возле самого причала из под кормы вздымался столб воды и корма замирала в сантиметре от стенки. Под восхищенное матюкание – «Вот это швартовка! Класс!» - других командиров, кэп почти без раздражения после форсирования дизелей выслушивал матюки, но уже от своего механика и, пользуясь своей властью командира, выгонял его с мостика.



раздел 11




Итак! Как только все офицеры ушли в штаб, в каюту завалился стармех. Я был удивлен этим посещением и приготовился выслушать обычные служебные вопросы. Стармех удивил меня сразу:
- Скучаем, лейтенант? – хрипловато спросил он меня и, ощерившись в диковатой улыбке, вдруг предложил – Пивка не хочешь?

Надо сказать, что с пивком у меня отношения были сложные и на тот момент, и по жизни вообще. Объяснение такое. Я ухитрился выпить отведенную на всю жизнь дозу еще в молодые годы. Произошло это в три приема, вернее сказать в три лета. А если подробнее, то дело обстояло так. В конце учебного года курсанты всем училищем отправлялись на морскую практику на Черное море. Из Баку поездом нас везли до Батуми, а там, в порту, нас уже ждал белоснежный пассажирский лайнер. В один год это была «Грузия», в другой «Украина», в третий «Петр Великий». Названия были русские, а теплоходы все были немецкие, доставшиеся государству по репарации после разгрома гитлеровских войск.

Этими теплоходами нас доставляли в Севастополь. В то послевоенное время ещё не была снята минная опасность, так как не все немецкие, да и наши мины были в море обезврежены. Даже после окончания училища я был командирован на боевое траление судоходного фарватера в Одессе и Новороссийске. Ни одной донной мины мы там не обезвредили. Видимо аккумуляторы в минах разрядились.

На этих теплоходах плыли мы только в дневное время, и все путешествие занимало четыре дня. Чем занимаются молодые люди, когда им делать нечего? Правильно подумали! Они ухаживают за девушками. Ухаживание сопровождалось, естественно, распитием освежающих напитков. На теплоходах было несколько ресторанов и баров, но пить нам разрешалось только пиво.

Вот это пиво мы и потребляли ящиками, чтобы часто не бегать к стойке бармена. Картинка была такая. Девушек усаживали за стол на открытой палубе, чтобы одновременно они могли загорать. Пара наших молодцов отсылалась за пивом. Потягивая пивко, наслаждаясь женской компанией, мы и наливались внутрь до самого верха, под пробку. С гальюнами проблем не было. Так все четыре дня и бегали от столика к стойке, затем бегом до гальюна и обратно.
За три летних практики я ухитрился выпить всю дозу пива отпущенную на всю жизнь.
Всю эту историю я поведал стармеху. Чтобы поддержать компанию, все же согласился на предложение выпить пивка. Это была моя большая ошибка.

Далее происходило следующее. Через мгновение, в каюту явился стармех с графином пива, и весело поблескивая хитрыми глазками, сказал:
- Вот пивко. Совершенно свежее! – увидев мой удивленный взгляд, как это он успел сбегать на берег в магазин, стармех хихикая пояснил – Мы это пиво, аж две бочки на борт затащили по авралу плыть под мостами!
Я ничего не понял. Тогда стармех стал рассказывать:
- Я эти бочки возле того пивного ларька, где мы стояли, сразу приметил, как их привезли. Ну, вот матросики их на борт савралили по быстрому! – и он захохотал.

Только после этого я понял, что бочки с пивом ночью матросы просто украли, под командованием этого самого стармеха. В качестве самокритики скажу, что по тем временам у меня с совестливостью было не так, как сейчас и я не сообразил, что ночью совершено уголовное действие. К слову сказать, хозяйка пивного ларька так и не возникла на нашем дальнейшем жизненном пути, но с рук это нам не сошло, но по другим причинам.
Выпив со стармехом ворованного пиво, я медленно стал втягиваться в большую для себя неприятность.

Быстро осушив первый стакан, стармех задал невинный вопрос:
- Слушай штурман! А нет ли у тебя спиртика? – спросил он небрежно.
- Спиртик то есть, да не про нашу честь! – не догадываясь о последствиях ответил я бодро – Все бутылки пересчитаны командиром и мне влетит если он не досчитается.
Я открыл сейф и продемонстрировал две сиротливых бутылки. Это была роковая ошибка, так как в глубине шкафа рядом с сейфом, стармех углядел ту самую заветную стеклянную посудину со спиртом, опечатанную личной печатью командира. Я про эту бутыль и думать забыл, помня завет командира, что она на всякий пожарный случай.
Стармех заинтересованно покрутил бутыль, наморщил лоб и сказал:
- А знаешь как из неё налить, чтобы печати не задеть?

Само собой это задело мою любознательность и, конечно же, не хватило ума и жизненной смекалки представить, что за этим последует.
Знаете ли вы как, не открывая притертой стеклянной пробки добраться до содержимого? Вот и я не знал.
Всё просто. Емкость ставится на бок. Под горлышко с пробкой подставляется стакан, и аккуратно поворачивая пробку надо добиться появления из-под пробки капель. Далее нужно набраться терпения и в течение получаса вы получаете полстакана содержимого.
Первую дозу спирта, не повредив печатей командира, мы выпили, закусывая пивком. Затем вторую. После третьей я уже ничего не помнил.

Во сне кто-то свирепо тряс мою ногу, как будто хотел её оторвать. Я с трудом разлепил веки и увидел командира. Ярость на его лице я запомнил на всю жизнь.
Матерясь и брызгая слюной Миша–командир постепенно выдавал информацию. Выяснилось, что кроме нашего со стармехом безобразия, не очень трезвыми были все шесть экипажей матросов. Пиво на кораблях отряда было везде! В питьевых бачках, в цистернах с пресной водой, в банках, кружках, на камбузах.

Оба два, мы со стармехом лежали в каютах без чувств,. Особенно взъярился Миша–командир, когда увидел в моей каюте приспособление для сцеживания спирта из его драгоценной бутыли «неприкосновенного командирского запаса».
Он мгновенно сообразил, что я не мог в силу своей неопытности по молодости лет додуматься до этого хитроумного изобретения. Когда он увидел мертвецки пьяного стармеха, ему стало ясно кто «заводило» этого безобразия. Опросив матросов, командир выяснил, что команду «бочки с пивом катить на палубу» давал наш бравый механик. Стармеху была устроена головомойка и задержано представление в очередном звании лейтенанта. Это его так разозлило, что он решил отомстить ненавистному командиру.

На флоте изредка встречались подлые матросские штучки, когда в отместку офицеру, за борт выбрасывались секретные бумаги. За утерю таких бумаг, на офицера накатывались такие неприятности, что он долго не мог «отмыться» от этой напасти. Бывало и в тюрьму сажали.
Ту же подлость решил учинить и стармех. Он тайком проник в нашу со старпомом каюту и выбросил в иллюминатор две секретные книги-наставления, которые старпом по своей безалаберности разбрасывал по каюте. Пропажа обнаружилась не сразу, а когда обнаружилась, то огромные неприятности обрушились на всех нас.
Офицеры особого отдела флота перетряхнули весь корабль, нас вызывали по одному и снимали показания. Что творилось! Не нашли! Как вспомню, так вздрогну!

Закончилось всё малой кровью. Решением начальства Мише-командиру задержали присвоение очередного звания, старпому сняли с погон звездочку, а мне объявили 10 суток домашнего ареста. Я даже заболел от переживаний и, к моей радости, под эту болезнь в конечном итоге с флота был уволен в отставку. Для стармеха происшедшее то же обернулось неприятностью – с флота его вскорости выгнали за украденные пивные бочки и другие проделки по совокупности.




раздел 12




По происшествии десяти лет он как-то встретил Мишу, уже штатского человека, и, злобно ухмыляясь, признался, что секретные книги выбросил за борт он. Миша выслушал это молча и, высказав ему пару крепких слов, ушел.
Вернемся назад. Проспавшись после пивного застолья, я встал к командиру на мостике плечом к плечу, и мы повели нашу группу, сначала под Питерскими мостами, а потом и по Неве.

По Ладожскому озеру идти было одно удовольствие, и очень скоро мы прибыли в порт, недалеко от города Приозерск. Это была военно морская база, очень хорошо оборудованная, в том числе и для испытаний нового морского оружия.
На следующее утро мы познакомились с главным конструктором новой «хитрой» торпеды. Хитрость заключалась в том, что торпеда догоняла корабль, ударяла в корму и взрывалась.
В этой хитрости убедился командир одного нашего торпедного катера. Однажды на испытаниях он как-то зазевался, и эта штучка помчалась на него. Крепко ругнувшись и побледнев, командир врубил самый полный ход вперед. Да не тут-то было! Эта самая торпеда мчалась за ним и уже догоняла.

Торпедный катер это не какой-нибудь по тем временам морской тихоход. Выйдя на редан, то есть, подняв нос над водой и вздымая за собой столбы воды, катер несётся как вихрь. Командир катера, рискуя перевернуться к «ядрене фене», совершал немыслимые кульбиты, пытаясь оторваться от этой самой хищницы. Да не тут-то было.
Мы все, открыв рты с ужасом ожидали, что через мгновение торпеда врежется в корму катера, «на хрен» разворотит машинное отделение, и мы, кроме пивных бочек, будем иметь очередные неприятности – подбитый торпедный катер.

Катер спасло то, что горючее у этой «гадины» кончилось, и в самый последний момент торпеда выпрыгнула из воды и, ехидно фыркнув на последок, выпустила красный сигнальный дым, чтобы её нашли и вытащили из воды.
Бледного и онемевшего командира катера в свои объятия принял Миша – командир. Сам тоже бледный, он как ребенка, долго гладил по голове всхлипывающего и тихо-тихо матерящегося катерника – «Не торпеда, а сволочь какая-то! Это же надо, бьет не разбирая где свои, а где чужие!».

Сделав мне заветный знак и зажав под мышкой бутылку Миша аккуратно свел несчастного командира в кают-компанию. Там один на один выдал ему по первое число, за недисциплинораванное обеспечение испытаний. Затем долго отпаивал насмерть перепуганного катерника. За одно после этого случая Миша-командир, «врезал» под горячую руку по первое число и второму катернику.

Окончательное примирение с командирами катеров наступило после того, как на наш головной корабль стали поступать так называемые «пищевые пакеты матроса торпедного катера». Этот «пакет», как компенсация за вредную службу: палуба катера на ходу очень вибрирует и от этого у тех, кто на ней стоит в море, после этого бывают проблемы со здоровьем и с женщинами, но уже в постели.

С учётом этого грустного обстоятельства, морское начальство решило, что мужскую потенцию можно поднять, если через сорок минут вибрации моряк съест баночку сгущенного молока, заест её галетами с маслом и плавленым сырком, а на десерт получит плитку шоколада. Вся эта вкуснотища, изготовленная по специальному заказу Военно-морского флота, очень питательна и частично может использоваться моряками как закуска.

Про такие чудесные пакеты мы не знали. Информацию о них неожиданно для себя «подкинули» сами катерники. Они вдруг стали просить Мишу-командира задержаться в озере, для продувки цистерн. Раз «продули», два «продули», а на третий раз Миша - командир потребовал к себе на борт обоих командиров катеров. Те честно признались, что им иногда не хватает десяти минут до положенных сорока, чтобы сделать отметку в вахтенном журнале и вскрыть «пищевые пакеты».

Миша-командир, тут же обложил их «данью» по пять пакетов с катера. Это количество и стало аккуратно поступать на офицерский стол нашей кают-компании и помогало нашим офицерам также сохранять мужскую доблесть, а также закусывать высококалорийным продуктом.
Теперь насчет торпеды. Вторая «хитрость» торпеды заключалась в том, что вместо обычного авиационного керосина в неё заливали чистейший спирт. Спирт был настолько чистым, что если на зеркальной поверхности поджечь каплю, она сгорала без следа.
Главный конструктор в первую же встречу специально остановился на этом важном обстоятельстве. Дело в том, что по его личному распоряжению, чтобы исключить воровство спирта, его распитие было легализовано следующим образом.

После дневного проведения испытаний и возвращения на берег, весь персонал выстраивался в очередь затылок в затылок, с кружками, склянками, стаканами возле бочки со спиртом. Над очередью стоял возбужденный мужской гул, как всегда бывает в ожидании выпивки.
Специально обученный инженер конструкторского бюро раздавал каждому порцию спирта. Для этого у него была длинная стеклянная трубка с шаровидным утолщением. Трубка опускалась в бочку, а с другого конца зажималась большим пальцем. Заполненная спиртом трубка вынималась и опускалась в подставленную из очереди посудину. На мгновение палец отрывался от трубки, и в посудине оказывались заветные сто грамм спирта, который, если развести водой вполне заменял собой двести грамм водки.

Разводить эту прелесть водой народ брезговал. Вода не отвергалась, но техника «разведения» была такая. Глоток воды выпивался «до» и затем без вздоха надо было быстро опрокинуть в себя «дозу спирта» и запить другим глотком воды, также без вздоха. Затем все это действо «занюхивалось» что было под рукой. На этот случай у каждого в очереди кроме кружки, в другой руке находились: кусок огурца и хлеб. В отсутствии их сходил просто рукав куртки.

Сообщив нам эту важную информацию, главный конструктор решил, что на этом инструктаж закончился, но он не знал Мишу-командира. Миша произнес целую речь из которой, если убрать все лишнее и непечатное, получалось, что офицерам боевых кораблей стоять каждый день с кружками в очереди, это значит давать плохой пример матросам. Закатив глаза к потолку, он что-то быстро подсчитал в уме и предложил главному конструктору торпеды выдавать ему – командиру боевой группы кораблей ежемесячно сорок литров спирта на протирку корабельной оптики! Не для пьянства же?!





раздел 13



После короткого препирательства высокие договаривающиеся стороны сошлись на двадцати литрах. Доверенным лицом для выполнения столь важной миссии командир тут же назначил меня.
Отлив спирта на группу боевых кораблей происходил в тишине склада, куда я приходил с двумя самодельными канистрами из нержавеющей стали. Где уж подсуетился мой командир, кто сварил эти канистры, сколько это стоило, я так никогда и не узнал.

С учетом недопитой бутыли «неприкосновенного командирского запаса», а также остатков ещё Таллинских не тронутых бутылок, двух канистр спирта общий объём горючего выглядел достаточно внушительно, о чем я и доложил командиру. Он довольно хмыкнул и промолчал.
Каждый вечер, уставшие после трудового дня, увёртывания в озере от этой бешенной торпеды, в нашей кают-компании собирались все командиры кораблей обеспечения. На столе появлялась селедочка с петрушкой. На камбузе благоухали гордеевские котлеты. Поминая не злым морским словом торпеду, которая на спирте развивает сумасшедшую скорость, а от этой гадости надо все время уворачиваться, офицерство пробовало это горючее на вкус.

Стрессовое состояние от дневного неприятного общения с торпедой постепенно уходило, народ веселел не по минутам, а по секундам. Так продолжалось много часов, так как другой культурной программы на морской базе отыскать было не возможно. Ожидался, правда, со дня на день приезд группы женщин научных исследовательниц конструкторского бюро торпеды, а пока делать по вечерам было не чего.

Моряки развлекались как могли.
Вечерние «посиделки» в кают-компании закончилось с приездом жён офицеров, вызванных из Таллинна. Стали ходить друг к другу на съёмные квартиры в гости. Я, неженатый, молоденький лейтенант, сиротливо сопровождал женатые пары. Женщины меня жалели, кормили так, что скоро я с трудом застегивал флотские «шкары».

Так продолжалось некоторое время, пока рядом со мной не оказалась спортсменка из Питерского института физкультуры, она же дочь мичмана местной базы, она же Инга. В результате «шкары» начали не только застегиваться, но и норовили самостоятельно сползти с худеющего, с каждой встречей со спортсменкой тела.
Это тема отдельного рассказа, так как одним из эпизодов этого запомнившегося приключения были мои часы, которые я снял и положил «на тумбочку», когда мы заночевали с Ингой на сеновале. Обнаружить эти часы в стоге сена на утро не представилось возможным. Хозяин сеновала потом жаловался Мише-командиру - постояльцу в его доме, что корова, которая там стояла, недавно выкакала какие-то часы. Миша только хмыкнул, а потом мне на ушко сказал, что мои часы нашлись, но я их вряд ли буду носить.

В связи с пропажей секретной литературы это лето мне запомнилось надолго. В результате я побывал в Питерском госпитале, из которого вышел прямо в отставку.
Уже фактически демобилизованный с флота по просьбе командира, я отстоял вместе с ним все вахты на мостике, в качестве штурмана на общественных началах, пока мы пробирались назад в Таллин.

В Таллине я получил все необходимые документы, в том числе - военную пенсию, сшил себе у местного портного модное пальто из драпа-велюра, купил стильный шерстяной костюм и билет на поезд. Прибыл в Москву и стал стучаться в двери неведомой мне гражданской жизни.
Да, а торпеда? С ней все в порядке. Одно «но»! С принятием её на вооружение, по настоятельной просьбе Командующего флотом, спиртовое горючее, как представляющее опасность для личного состава флота, подменили керосином.
Остается только жалеть мужиков, которые после нас будут работать с этой торпедой – керосин это не спирт!

Прочитал все вышенаписанное и ужаснулся – что подумает гражданский человек о моряках! Дорогой читатель, прошу понимать, что это просто морская «травля», на самом деле морская служба это очень трудная и опасная работа. Именно после такой работы, моряки и пытаются привести себя в порядок, рассказывая такие смешные истории. Только смехом и шуткой можно снимать психологическое напряжение. Прошу это учесть и с уважением относится к русским морякам!

Если вам понравилась предыдущая моя морская «травля» в первой части повествования продолжу её в некоторых упущенных деталях.
Возвращу вас к моменту «пивного» дела. Когда, немного успокоившись после пивной вакханалии, мы ушли из Питера, все страсти улеглись, так как выяснилось, что «плыть» по речке Неве не просто.

Неожиданно выяснилось, что море не речка и наоборот. Так, по этой самой речке надо было идти строго по фарватеру. А что это такое спросите вы? Отвечаю. Фарватер это там где нет мелей. Мель это такое место в речке, где одна наша подводная лодка вдруг остановилась и ни «тпру ни ну». Ну, никак! Стоит, поросятина, и все тут. С этим мало изученным явлением мы встретились почти сразу же после выхода из Питера.

Помните кинофильм «Волга-Волга», когда веселый капитан докрутился рулевым штурвалом, и с песней «Америка России, подарила пароход …», посадил пароход на крутую мель. Так вот с подводной лодкой, приписанной к нам, произошло то же самое, но не так смешно и весело, как в кинофильме.
В результате крутого служебного разбора в радио эфире, если опустить ненормативную лексику, Миша - командир понял, что на бедолаге подводной лодке у штурвала стоял рулевой, из головы которого не выветрился тот самый пивной дух. Не зря милиционеры не любят пьяных водителей.

Оказывается, на реке то же самое. Коротко говоря, рулевой на подводной лодке чуть - чуть не попал в створ бакенов, ограждающих фарватер, проще говоря заехал на тротуар, чтобы было понятно гражданским.
Что происходит когда автомобиль наезжает на тротуар? У него обычно отваливается колесо, если не верите, попробуйте на большой скорости въехать на тротуар через бордюр. Попробовали, ну и какое впечатление?

Такое же впечатление было и у нас. Позорище было невообразимое. На глазах у ехидно хихикающих презренных речников, боевые моряки подводной лодки «пузом» сели на мель. Какие слова в этом случае проносится в голове у лихого маримана, лучше всего меня поймёт моряк.
Настоящий моряк обычно с превосходством смотрит на гражданских мореходов, а уж как на речников - и говорить нечего. Подумаешь, речка! Вот моря и океаны это да! И вот именно на глазах этих речников произошло то, что произошло.




раздел 14





Вокруг бедолаги подводной лодки, немедленно собралась толпа буксиров, плоскодонных пароходиков и всякой другой речной братии. Со всех сторон неслись советы; кто-то предлагал вызвать из Питера мощный буксир, гвалт стоял невообразимый.
Наконец, Миша - командир, почесав лысину, тем самым приведя себя в чувства, включил на полную мощность корабельную «громкую связь» и четко послал всех окружающих нас советчиков и сочувствующих на …сами понимаете куда. После этого, по его команде, все оставшиеся на свободном плаву боевые корабли выстроились в кильватер. Друг за дружкой, проще говоря. Лодку подцепили тросом к этой колбасе, и все корабли дали синхронно самый «полный вперед».

Кроме тяги вперед, под сидящую на мели подлодку, пошла мощная струя воды от винтов кораблей, подмывая из-под неё песок. Кряхтя от натуги и скрипя железным брюхом, лодка нехотя стала стягиваться. Через мгновение она уже весело качалась на речной волне под наши радостные вопли.
Миша приказал командиру подлодки «осмотреться по отсекам» – а вдруг где течь, посадить на губу рулевого и явиться к нему для доклада. Оба командира, спустились в кают-компанию и через мгновение, оттуда донеслась громкая речь - Миша – командир «драил» провинившегося до блеска, как «медяшку».

Я, как штурман группы боевых кораблей в отдельном плавании, то же не спал. Внимательно изучив речную лоцию, стал больше понимать правила поведения судов на реке. Кроме того, что на ней нельзя ловить ртом мух и надо быть на чеку при виде бакенов, ограждающих мели, надо ещё внимательно расходиться со встречными судами.
Для расхождения со встречным судном, существует определенный речной ритуал. Сначала надо снизить скорость, чтобы не присосаться в обнимку друг к другу, по законам гидродинамики. Затем выбрать, с какого борта хочешь с ним разойтись, так как правостороннее движение на реке не действует. И именно с этого борта надо усиленно махать белым флагом. Если встречный согласен, на нем тоже начинают махать с этого же борта.

Все бы хорошо, но белого флага определенного размера не было ни на одном корабле нашей группы. Всем командирам было велено изготовить флаги из подручных средств, а именно из простыней. На кораблях прозвучала команда «Простыни рвать!», но на торпедных катерах случилась заминка.
Оттуда отчаянно семафорили, что простыней на катерах нет ни одной, так как команда обычно спит на берегу. Им надо было помочь, но тут заупрямился наш боцман, он же и баталер (кладовщик значит) – «Для своего корабля так и быть дам, а для чужих, как я буду списывать две простыни?».

Вся склока между командиром и прижимистым баталером происходила на мостике. Сцена была настолько комичной, что матросы рулевые и сигнальщики, тихо прыскали со смеху в рукава роб. Миша-командир бегал по мостику и костерил баталера всякими нехорошими словами.
При этом он вспоминал баталеру массу списанного расходного материала – тросы, канаты, какие-то матрасы. Командир особенно напирал на анкерный якорь, который баталер, он же боцман, потерял в Таллиннской бухте в результате своих неграмотных действий, а тут какие-то две жалкие простыни!

Представьте себе вяло текущие воды Невы, тишину молчаливых берегов, терпеливо стоящую колонну военных кораблей и страстные крики Миши-командира, нарушающие все это благолепие.
Баталер обречено молчал, мысленно уже расставшись с этими треклятыми простынями, но по прежнему делал вид, что он не согласен так , за здорово живешь, расстаться с родным корабельным имуществом. Якорь это одно, а простыни это другое.

Видя это упрямство на ровном месте, Миша-командир рассвирепел и гаркнул уже что-то совсем непотребное. Боцман - баталер явно после этого струхнул и пробормотал побелевшими губами – «А где я возьму палки?». Этот вопрос был явным непотребством подчинённого оспаривать приказ старшего по званию, да ещё в отдельном плавании!
Миша-командир от этих слов остановился как вкопанный и почему-то озадаченно посмотрел на мачту. На боевом корабле есть все – снаряды, мины, ракеты, дальномеры, камбуз, а палок нет. Ну, нет и все тут. Единственное подобие палки это коротенькая мачта, да и та железная.

Командир на то и командир, что должен давать подчиненным ясные и выполнимые команды. Сейчас ситуация становилась угрожающей – где взять палки для флагов и какую команду давать? Все стоящие на мостике заинтересованно ждали, что придумает боевой командир. Ждал и хитрющий боцман. И командир не подкачал.
- Шлюпку на воду! Сей секунд! – решительно скомандовал он, обращаясь к боцману, который тут же замер столбом.

Надо сказать, что боцман на корабле отвечает за многие хлопотливые вещи. Так, ежедневно на палубе должна стоять бочка с тихоокеанской сельдью, которую матросы без спроса могут трескать сколько угодно. Сельдь появилась на палубах военных кораблей, после того, как корабельные медики выяснили, что при качке у некоторых матросов разыгрывается волчий аппетит, который надо немедленно подавлять, чтобы избежать психологического стресса – «Когда матросу хочется рубать, тут уже не до войны!». Ещё боцман отвечает за покраску корабля, чтобы у него всегда был лихой и боевой вид. Само собой он ответственен за тросы, канаты, другое имущество и, конечно, шлюпки …если они есть.

Шлюпок на нашем корабле не было! Не полагалось! Полагался надувной катер с подвесным мотором и каждому матросу по спасательному жилету. Зная, что на доставание катера, его надувание воздухом, оживление подвесного мотора уйдет уйма времени, хитрый боцман вяло произнес:
- Есть на воду! – затем помялся и тихо произнес – Но только через два часа. Это напоминание отрезвило Мишу–командира, он привычно почесал лысину и произнес:
- Шлюпку отставить! – затем скомандовал сигнальщику – просемафорить на торпедный катер «Идти к берегу! Срубить пару палок для флагов! Исполнять немедленно!».

Катерники, стараясь загладить свою «простынную» вину, тут же кинулись исполнять команду. Носом разрезая воду на две волны, к берегу лихо ринулся торпедный катер, пугая ревом своих двигателей окрестных коров и коз. Но «кавалерийская» атака катерников была обречена – на берегах, сколько хватало глаз, тянулись ровные поля пшеницы без единого деревца.
В какой то момент катерники поняли, что отсутствием у них простыней, а теперь ещё и палок, они заранее ставят себя в положение каких-то неприкаянных, вызывающих большие проблемы и жалость, что ли, у окружающих моряков. Этого лихие катерники позволить себе не могли. Бестолково потоптавшись на берегу, они раскинулись широкой цепью, и пошли в поля.




Раздел 15


Если вы думаете, что в хлебном поле нет палок, вы хорошо думаете о колхозниках. Катерники возвращались не цепью, а толпой и махали нам с берега палками и не двумя.
Общего «палочного улова» хватило бы на весь гвардейский дивизион больших охотников Балтийского флота. Не будем смеяться над ребятами – они старались загладить свою неловкость с простынями. Ну, малость перестарались, ну и что.

Вооружившись белыми флагами для отмашки желаемого борта встречным речным пароходикам, наша военная армада двинулась вверх по течению Невы.
Внимательно наблюдая за действиями головного нашего корабля, вся колонна лихо махала белыми флагами, для того, чтобы «эй, там на барже!» речная братва знала по какому борту мы их пропускаем.

Следующей проблемой оказалась скорость движения. Железная масса наших кораблей, особенно подводных лодок, была для реки непривычна. По мелкой воде за нами тянулась волна, которая выплескиваясь на берег, смывала «к ядрёной бабушке» всю нечаянно забытую рухлядь.
Если рухлядь смывалась молчаливо, то из перевернутых рыбацких челнов вслед нам неслось русское словесное непотребство. Ядреный мат-перемат, наконец заставил Мишу-командира снизить скорость движения до самого малого, а потом и минимального, но все равно мощная волна на берег, ненормативную ядреную русскую речь не успокаивала.

Дизелисты кораблей забастовали, ниже минимума-миминиморо техника не выдерживала и, махнув на все рукой, Миша-командир велел держать самый малый ход, какой могут выдержать дизеля. В результате волна от нашего движения доставляла много неприятностей жителям, но мы ничего не могли поделать и «чапали» по речке Неве как могли.
Так, сопровождаемые воплями, мы и дошли до устья Невы и втянулись в Ладожское озеро. На открытой воде Миша-командир велел всем кораблям «оправиться» и приготовиться к движению по озеру.

После мутноватой речной воды, вода озера поражала кристальной чистотой. Пока мы «оправлялись», родилась идея попробовать водичку на вкус. Пить прямо с поверхности было как-то не интересно. Для доставания воды с глубины тут же придумали способ.
Для этого нужен пустой графин с узким горлышком. Горловина закрывается толстой бумагой, получается мембрана. К графину привязывается свинцовый груз и где-то на глубине метров 20-30 вода прорывает бумагу и наливается в графин. Готовность сигнализируется воздушным пузырем на поверхности.

Попробовав воду на вкус мы переглянулись и как-то сразу у всех мелькнула правильная мысль - именно такой водой и нужно разводить спирт! Кок Гордеев, был немедленно обучен доставанию жидкости графином. И в кают-компании отныне и на все время пребывания на озере стояли графины с кристально чистой питьевой водой, она же и шла на запивание. Какой там грузинский «боржоми» или там французская вода «эвьян», ладожская водичка вот это да! Очень советую к застолью.

Наше прибытие на военно-морскую базу стало для местных аборигенов событием. Вокруг раскинулись хвойные леса и…огороды.
Местные служивые люди очень хорошо на этой базе обжились. У каждого из них в Ленинграде были городские квартиры, а здесь было что-то вроде загородных дач. На приусадебных участках кудахтали куры, гоготали гуси, хрюкали свинюшки, неподалеку в лугах мычали коровы. Садовые деревья ломились от плодов. Словом идиллия, если бы не военно-морской флот под боком со своими хлопотами.

Быстро рекогносцировавшись на местности, Миша-командир задумчиво почесал лысину и как бы про себя произнес:
- Эх, вот бы сюда на лето семью привезти, а штурман?
У штурмана, то есть у меня семьи не было. Мелькнула мысль: «Может быть найти в этих лугах и огородах сельскую невесту?» Такая перспектива для меня, испорченного Таллиннской круговертью светской жизни, военно-морского ресторана с чаем, да с ложечкой, привычного круга знакомых девочек на танцплощадке, как-то не прельщала. А ведь была ещё дочка командующего в придачу!

Оказаться на этом блестящем фоне под руку с сельчанкой, комфорта в мыслях как-то не вызывало. Весь в этих грустных рассуждениях, я отрешенно, но утвердительно покивал головой. Эти кивки, почему–то вызвали прилив энтузиазма у Миши-командира и он, приобняв меня за погоны, тихо сказал:
- Ты штурман Биль не дрейфь! Мы тебе тут тоже девушку приищем с румянцем во всю щеку и с полной пазухой «цицей». Держись за меня, а хвост имей пистолетом! – затем весело заржал и уже с серьезным видом скомандовал:
- По местам стоять! К швартовке готовиться!

С берега нам уже сигналили о месте швартовки. Собственно нам и так было ясно, где нам притулиться, так как пирс был абсолютно пустой и на нем уже стояли матросы, готовые принять швартовые концы. Командир базы, соскучившись на огороде, лично стоял на пирсе, чтобы представить морское гостеприимство в лучшем виде.
Как потом выяснилось наша армада и была первыми военными- кораблями на этой базе. Весь плавсостав базы к нашему прибытию состоял из хиленького катерка с пулеметом и грудой мирно плескавшихся шлюпок, больше похожих на прогулочные.

На этой базе боевые корабли были и не нужны. Граница была далеко, врагов не наблюдалось, а база была нужна на всякий случай. Нет, конечно, озерный военный флот был, но он был сосредоточен северней в бухте Лахденпохья, аккурат поблизости от финской границы. Именно там и держали «границу на замке» в чем я и убедился позже, отсидев под арестом у пограничников в их будке, но об этом ниже.

Лихо пришвартовавшись к пирсу в своей манере, Миша-командир горошком ссыпался на берег, прямо в объятия командира базы. Это был убеленный сединами капитан третьего ранга (майор по сухопутному). Доложившись ему как положено, Миша-командир тут же успокоил его, что мы имеем на борту пятимесячный запас харчей, а, следовательно, его продуктовый склад не опустошим.
Далее последовали обычные вопросы и ответы как, что, кто кого, кто за кем, все о военно-морском начальстве как в Таллине, так и в Ленинграде. Получив заверения от комбазы о том, что доставка свежих овощей на матросский и офицерский камбузы будет им организована сей секунд, собственно все вопросы с местным начальством были решены.
Потом была встреча с главным конструктором торпеды, о чем я рассказал выше. Потекли трудовые будни морского обеспечения испытаний нового оружия.




раздел 16




Трудовые будни, связанные с догонялками торпеды и её доставанием из воды оканчивались в 16 –00. И если гражданское обеспечение испытаний было загружено отстаиванием в очереди за ежедневной порцией горючего, то офицерство мучилось проблемой, чем себя занять.
Напомню - в мае на севере нашей страны начинаются белые ночи. Это значит, что солнце скрывается в 12 часов ночи, затем наступают совершенно белые сумерки и опять светло. Фактически ночи нет. Заставить молодой организм спать днем, занятие мучительное и офицерство слонялось по базе как сомнамбулы, в поисках развлечений. Ожидаемое прибытие женского подкрепления испытательниц торпедного конструкторского бюро задерживалось, а их отсутствие наводило щемящую тоску по женской ласке и нежным словам.

В местных огородах, кроме пожилых и семейных, женского персонала, привлекающего внимание молодого офицерства, не было. Ближайший центр развлечений город Приозерск находился в 30 километрах от нашей базы, вот туда-то мы и отправились однажды с моим одногодком лейтенантом Борей.

Боря служил на втором большом охотнике командиром минно-торпедной группы. Как я уже рассказывал, у штурманов с минерами, а тем более с торпедистами отношения были напряженными. Кроме того, на лейтенанта Борю его командир на момент плавания возлагал обязанности вести штурманскую прокладку, что то вроде общественного поручения. В результате получалось, что в море я становился, в некотором роде, Бориным начальником.
Кроме того, Боря окончил другое училище, а значит ни о каком нашем тесном «корешовании» не могло быть и речи. В довершении ко всему, я в первый же день своего пребывания на Таллиннском гвардейском дивизионе ещё раз убедился, что минеры - торпедисты ни ухом ни рылом не петрят в штурманских прокладках.

Командиром у Бори был лихой моряк по фамилии Краснопольский, который гонял его за всякие провинности, в том числе, за неумение точно определять место положение корабля не только на земном шаре, но даже когда они шли в кильватер за нами.

После очередного штурманского промаха, командир Краснопольский вызывал Борю на мостик тыкал его сначала носом в карту, а потом поворачивал его лицом к впереди идущему кораблю и громко орал:
- Лейтенант посмотри! Вот это корма ведущего, – тыкал пальцем в пространство - А вот там город Таллин. А теперь посмотри, что ты нарисовал на карте – там по-твоему мы приближаемся к Стокгольму? А? Я тебя спрашиваю, где мы? Какие координаты ты сообщил?
После этого начиналась любимая сценка всех сигнальщиков и рулевых. Краснопольский кричал:
- -Почему я тебя спрашиваю?
- Да я товарищ командир… – мямлил Боря.
- Я тебя не спрашиваю почему? Почему я тебя спрашиваю?
- Да я товарищ командир …
- Я тебя не спрашиваю почему? Почему я тебя спрашиваю?

И так происходило довольно долго. Краснопольский стучал ногами по палубе мостика, а Боря то краснел то бледнел, но все равно каждый выход в море заканчивался одинаково. Боря упорно хотел по карте в Стокгольм, а командир Краснопольский хотел в Таллин к жене и детям. Этому противоречию в желаниях не было конца. Так они жили и служили родному флоту, между прочим, не плохо! Если не считать штурманских прокладок на карте, но это второстепенно.

На этом переходе из Таллинна в Ладожское озеро, мы договорились с командиром не мучить группу офицеров, во избежании стрессовых ситуаций и я вел штурманскую прокладку сразу за всех. Когда мы прибыли на Призерскую базу, я растиражировал прокладку на пяти картах и раздал бедолагам офицерам, ответственным за штурманское обеспечение на переход. За это мне простили все предыдущие обиды, а лейтенант Боря начал на радостях напрашиваться в друзья.

Парень он был, в общем-то, не плохой. Высокий, стройный, имел на лице усы, которые ему очень шли и придавали молодецкий вид. Но в морском деле был, как бы это по проще сказать – дубоват одним словом. Последнее уже навсегда! Это ему, впрочем, не мешало жить с большим удовольствием, да и служить отменно.

Меня он почему-то всегда приветствовать Есенинскими строчками :
- Здорово лейтенант! Истаскали тебя поизмызгали, что ты смотришь синими брызгами, или в морду хош! – при этом лицо его вместе с усами растягивалось в улыбке, он широко расставлял руки и шел на встречу мне.

Первое время я внутренне пугался - а вдруг побьет, но потом попривык. Все заканчивалось неизменным Бориным вопросом – Как насчёт? – и выразительно счёлкал пальцем по щеке.
Я обычно не хотел. Но в тот раз произошло по-другому. Я тоскливо шагал по пирсу, не зная чем себя занять в этот солнечный вечер, как вдруг раздалось знакомое «или в морду хош!». Так и есть. Лейтенант Боря шел ко мне с обычным вопросом – «Как насчёт?», и неожиданно для себя я ответил – «А давай!».

Это утверждение настолько озадачило Борю, что он чуть не упал от удивления. Переспросив меня вторично и убедившись, что я действительно говорю правильные слова, он немедленно изложил план операции.
- Значит так! – деловито начал он – Через пятнадцать минут уходит автобус в Приозерск. Там мы с тобой идем в столовую, ресторанов там нет, потому как пограничная зона. Берем бифштекс с яйцом, можно с двумя, а спиртик вот он родной! – улыбаясь и топорща свои усищи, он продемонстрировал мне приличный штоф, который солидно булькнул торпедным спиртом.

В этот городок я ещё не добирался, так как, по рассказам других, впечатление он оставляет не ахти какое. Обычная Российская глубинка с минимумом развлечений по тем временам. Но в этот раз меня прельстила перспектива съесть бифштекс и именно с яйцом. Тот первый Таллиннский бифштекс, съеденный мною в первый день пребывания в этом городе, по-видимому оставил глубокую борозду в памяти.

Обеденный зал Призерской столовой был поровну разбит на две части. Над одной частью висел грозный плакат «Приносить и распивать спиртные напитки, строго запрещено! Администрация». Эта половина зала, посетителей не привлекала, все столы были пустые. И наоборот, другая его половина, но без запрещающего плаката, веселила глаз публикой, которая принесла и, не скрываясь, распивала запретные напитки. Нам надо было туда, так как у нас по Жванецкому «с собою было».

На наше счастье, очень быстро освободился столик именно на этой половине. Поприветствовав официантку и получив вожделенные бифштексы, мы приступили к пиршеству. А когда взглянули на часы оказалось, что последний автобус на базу уже ушёл.
Между нами и кораблём лежало 30 километров лесной дороги. Подъем флага на корабле в 8 часов утра, на котором морскому офицеру, если не хочешь иметь крупных неприятностей, полагается быть, хоть кровь из носу. Это незыблемый морской закон! Именно этот закон, выбрасывал как на пружине моряков из женских постелей по утрам и заставлял, отрывая от себя умоляющие женские руки, надо было бежать на корабль как наскипидаренный.
Так было и с нами. Здесь и сейчас, на глухой лесной дороге.

Стараясь не сильно нарушить удовольствие от болтающихся в животах бифштексах с яйцами, щедро политые спиртиком, мы вразвалочку двинулись по дороге. Сначала шли молча, находясь в процессе переваривания и протрезвления. Затем вслух стали вспоминать, что обычный солдатский шаг 4 километра в час.
Быстро прикинули, что если уже два ночи, до подъема флага осталось шесть часов. Шесть раз по четыре, равняется только двадцать четыре километра, а нам надо тридцать. Какой там солдатский шаг, надо было переходить на мелкую рысь. Моряк без тренировки, рысью бегать не может. Что-то надо было придумывать и срочно.

Дорогой мой читатель, расскажу тебе по секрету. Если хочешь успеть к подъему флага, надо идти быстро, а чтобы идти быстро надо петь. Петь надо не песни, а строевые марши. Русские композиторы оказывается хорошо знали эту хитрость и все марши, которые мы трам-там-там тогда пели, прибавило нам скорости.

Просто орать трам-там-там, скоро наскучило, нужны были слова, и я вспомнил курсантские годы, Черноморский курорт в Сухуми, двух красивых загорелых наших с Юркой Басиным подружек. Вспомнил и походную песенку, которой мы подбадривали девушек, когда надо было идти на дальний пляж. Ходить девушки не любили, но на этом пляже был песочек, и, самое главное, не было народу, а значит можно было всласть пообниматься. Но на этот пляж надо было дойти. Помогала песенка.




раздел 17



Странным образом слова этой песенки ускоряли движение, скрадывали дистанцию, притупляли девичью бдительность и они как-то весело и непринужденно падали в наши объятия на этом самом «пляже».
Слова этой неприхотливой песенки, со скрытыми в ней секретами преодоления женской стыдливости, помню до сих пор и передаю безвозмездно, а вдруг пригодится. Давайте все вместе споем :
Шел солдат своей дорогой,
Сердце бедное заметил,
Положил в походный ранец,
Раз-два!
И пошел сквозь дым и ветер!
Для тебя, моя родная,
Эта песенка простая,
Я влюблен, и ты быть может,
Раз-два!
Потеряла сердце тоже,
И теперь от боя к бою,
Я ношу его с собою,
Для тебя, моя родная,
Раз-два!
Эта песенка простая!

Удивительным образом ритм и слова этой песенки понесли нас с лейтенантом Борей как на крыльях, а может тем нашим подружкам она передалась на расстоянии и они, проснувшись и таращась во тьме ночи, посылали нам свои воспоминая, а под них и мы поддавали жару и пыли.
Через три часа этой ходьбы ускоренным шагом захотелось есть! От бифштексов остались только жалкие воспоминания. Молодое, уставшее тело требовало энергетических калорий. Недостаток калорий я предложил заменить другой песенкой:
Гимн еде мы поем,
Зов заслышав желудка,
Это ведь не шутка когда пусто в нем!
Отзовись скорее где ты?
И с тобой твои котлеты,
Шницель, зразы и паштеты,
И эт це те ра!
Гип, гип, ура,
Поесть, пора!
Ча-ча-ча!

Это была наша последняя весёлая песня – к подъему флага мы не успевали! Кроме того, когда мы пропели последнюю песню, есть стало хотеться неимоверно. Назревала катастрофа получить голодный стресс.
Вдруг, сзади нас заскрипели колеса и мы услышали хриплый голос мужика, который подгонял лошадей. Из-за поворота медленно выползала телега с понурыми лошаденками. Это был наш последний шанс, и мы его не упустили!

В помощь нам был стакан пресловутого горючего торпеды, который мы пообещали налить мужику, если он нас домчит к трапу корабля за пять минут до подъема флага. Пять минут нам были нужны, чтобы почиститься, попить чайку и налить мужику!

Что на территории нашей необъятной Родины и даже в глухом лесу может сделать стакан любимого напитка? Вы даже не подозреваете. Он может сделать все! Даже невозможное. Услышав от нас, что по утру есть возможность выпить и весь день ходить веселым, нашего мужичка преобразило. Он подобрался, в хилой фигуре появилась русская лихость и удаль молодецкая. Все это немедленно передалось двум лошадкам, и они весело заржав понесли нас и телегу навстречу поднимающемуся военно-морскому флагу. Ура!

Вся база и экипажи наших кораблей высыпали глазеть на необычное зрелище. По пирсу неслась телега, в которой во весь рост, поддерживая друг друга и вцепившись в мужичка, стояли два лейтенанта военно-морских сил Балтийского флота.
Увидев зрителей, мужичок подобрался ещё больше и начал громко гикать и орать на лошадок. Развевались хвосты и гривы, телега скрипела со страшной силой, мужик орал, а мы молча торжествовали – к подъему флага мы успевали и даже с запасом! Честь имеем!

Как ни странно, скучно заканчивающаяся весна на Ладожском озере, а затем надвигающееся лето совсем не предвещало ряда событий, которые должны были сильно перевернуть мою судьбу.
Начало лета было связано прибытием из Питера, школьников, школьниц, студентов и конечно студенточек.

Эта, появившаяся на морбазе группа молодёжи, измученная сырой петроградской зимой, первую неделю отсыпалась на родительских перинах. Затем, стали подтягиваться к местам отдыха.
Так как мест отдыха было немного, если точно то всего два – спортплощадка и веранда для танцев, появление на них новых женских лиц, сразу же стали скрашивать скуку.

Местная молодежь восприняла прибытие мощной армады военных кораблей с присущей деревенским жителям осторожностью. Молодое офицерство нашей армады нетерпения также не проявляло, давало возможность на себя посмотреть и оценить. В воздухе витало любопытство , все как в фильме – «К нам в город прибыл эскадрон гусар! Ой, девочки как интересно!». И далее как-то мечтательно – «Что будет?! Что будет?!».

Для этого очень подходила спортплощадка. На ней играли в волейбол и баскетбол. Спортивная игра, как нельзя лучше демонстрирует скрытые под погонами и кителями физические данные моряков. Эти физические данные, как мне кажется, были вполне даже ничего.




раздел 18



В период этих событий главнокомандующим российских войск, а значит и флота, на короткое время был назначен маршал Жуков. Георгий Константинович на одном из военных смотров страшно рассердился, увидев огромные животы некоторых офицеров. Фигуры толстяков с трудом вдетые в мундиры, не вызывали приятного впечатления. Посмотрев на это грустное зрелище, Жуков скомандовал: «Бегом марш!» и на финише наблюдал результаты, валящихся на землю с сердечными приступами вояк.

Немедленно после этого смотра в войска пришёл приказ Жукова о срочном начале физической подготовки офицерского состава. Этот приказ заставлял офицеров любого звания ходить на спортивные площадки три раза в неделю.
К чести наших военных, бунта в войсках не состоялось, и к спорту потянулись генералы и адмиралы, а за ними и младшие офицеры. Пузики у офицерства постепенно опали, и маршал был доволен.

К сведению гражданских: спортом на флоте моряки начинают заниматься одновременно с появлением волн на море. Корабль на волне крениться и моряк волей не волей вынужден заниматься гимнастикой, стараясь удержать равновесие тела. Если при этом учесть, что тарелка с заветным харчем норовит уехать к соседу, а тебе ой как хочется кушать…голод не тетка, сами понимаете необходимо отрабатывать гибкость тела и ловить тарелку. При этом автоматически отрабатывается хватательный рефлекс. Это помогает, например, в баскетболе, да и на любовном свидании …иногда.

Пузатый человек попавший на флот, невольно начинает занимается гимнастикой 24 часа в сутки, даже в койке. В результате таких интенсивных упражнений, любой толстяк без помощи «герболайфа» и модного «фитнеса» постепенно и не зависимо от своего желания начинает «опадать» и стройнеть. Добавьте сюда свежий и экологически чистый ветерок, и многие желающие похудеть захотят записаться в моряки! Очень советую!

Худощавые и мускулистые, потные и загорелые тела морских офицеров на спортплощадке, делали свое дело независимо от желаний их хозяев. Все больше и больше отдохнувших студенток, и другого люда появлялось возле этого спортивного подиума. Боязливо, а потом и более решительно девушки стали соглашаться вовлекать себя в спортивные игры. Сначала они образовывали собственные команды и неизменно проигрывали тренированным морякам. Это показалось скучно. Тогда они решились и стали проситься в команды. Постепенно на всех площадках все перемешалось. Началась дружба, постепенно переходящая во влюбленность.
Я вот думаю, что современная молодежь зря игнорирует спорт площадки, а ходит на дискотеки.

Кроме того, что там не здоровая обстановка, курят, духота, толкотня, под одеждой оценить физические данные партнера не представляется никакой возможности. А ведь по законам природы, самочкам надо выбирать сильного и здорового партнёра, чтобы детеныши были крепкими. Не зря в природе, у них на глазах особи мужского пола устраивают турниры, что соответствует нашим спортплощадкам. Где как не на волейбольной площадке можно разглядеть все стати мужчины, да и женщины, между прочим, то же? Тут все физические рефлексы, которые не безразличны в семейной жизни, как на ладони. Выбирай, не хочу!

В волейбол я играл совсем как любитель, то есть плохо. Но вот в баскетболе я мог показать класс. Учитывая мой рост, меня включали в сборную команду школы, а потом и училища. В баскетболе смешанную разнополую команду составлять никак нельзя. Баскетболист, в отличие от волейболиста хватает соперника за что придется. Именно это обстоятельство оттолкнуло от игры в баскетбол девушек.

Сначала они ринулись было в смешанные команды, но, будучи ощупаны, вернее «облапаны», как им казалось, в борьбе за мяч, с визгом убегали из-под кольца в самый ответственный момент броска. Поэтому женщин в свои команды мы перестали брать и играли в гордом однополом одиночестве.

Эта однополость, как ни странно, придала всем нам то, что французы от невозможности объяснить все свои чувства влюбленности называют словом «шарм». Как выяснилось позже, девушки в нас тихо влюблялись! Кто её поймёт женскую влюбчивость!
Парни волейболисты, даже стали нам завидовать. Видимо, когда девушка стоит рядом на площадке и участвует с партнером в общей игре, влюбленность наступает медленнее. Стоят рядом, рукой можно потрогать, да и мяч она принимает плохо. Какая там влюбленность! Играть надо лучше! Руготня на спортплощадке получается легче, чем влюбленность.
Распаренный игрой в баскетбол на выигрыш, я стал примечать в толпе некую молодую особу. Это была хрупкая девушка, с очень стройной фигуркой. Натуральная блондинка, с короткой прической густо вьющихся волос.

Познакомились мы очень просто. В очередной борьбе за мяч под кольцом, я вдруг перестал чувствовать правую стопу ноги. Хромая вышел с поля и присел, рядом с этой девушкой. Почувствовав неладное, она участливо меня спросила:
- Если потянули ногу, то я могу помочь! - и она с готовностью стала мне помогать стянуть кеды.
- Вроде не потянул, а вот стопу не чувствую, – неуверенно мямлил я - А вы что на врача учитесь?
Девушка задумчиво мяла пальцы на моей ноге, очень нежно, между прочим. «Удачно, что я помыл ноги утром!» – пронеслось у меня в голове.
- Знаете – задумчиво сказала девушка – Вам надо обратиться к хирургу. Мне не нравится, что пальцы белые. У вас это давно?

Вопрос поставил меня в тупик. Такое состояние ног у меня появилось впервые. Хотя однажды ещё курсантом, я утром ходил в медсанчасть с жалобой на эту ногу. Врач посмотрел и сказал – «Ничего страшного!». Он устал от курсантов, которые ходили в медсанчасть, жалуясь на здоровье, чтобы получить освобождение от ненавидимой утренней физзарядки с пробежкой вокруг огромного плаца! В тот раз доктор подумал обо мне не хорошо и в лечении, а стало быть, в освобождении от зарядки, отказал. У молодежи всё просто – поболело, поболело и перестало, можно и думать забыть. Это всё я и рассказал девушке.
Женщина лучше всего раскрывается в хлопотах с детьми и больными. В такой обстановке женщина чувствует себя хозяйкой ситуации и максимально проявляет милосердие. Блондинка не была исключением из этого правила.

- Я не врач, – сказала девушка – Но, как я понимаю, у вас что-то с кровеносными сосудами. Вот видите, пальцы опять розовеют, сейчас кровь опять приливает, а то были совсем бледные, – она покачала головой – Не шутите с этим, идите к врачу.
В стопе опять появилась чувствительность, пальцы на ноге выглядели вполне нормально и я начал мужскую джигитовку. Нога ещё оставалась в руках у незнакомки, и эту ситуацию надо было немедленно использовать.

- У вас такие нежные руки! - начал я – Наверное, вы все же имеете отношение к медицине?
Девушка совсем не ломалась и шла навстречу моим усилиям познакомиться:
- Я учусь в ленинградском институте физкультуры, – она мило улыбнулась и оставила в покое мою ногу. – В нём нас учат приемам первой медицинской помощи, вывих там или перелом. Я кое что в медицине соображаю! – и она кокетливо хихикнула.
«Лед тронулся, господа присяжные заседатели!». Игра в знакомство началась. Выяснилось, что имя у неё было очень красивое – Инга.

В моей жизни это была вторая девушка с таким именем. Инга первая была назначена мне в партнерши на курсах бальных танцев в Бакинском Доме Пионеров. Это была девочка ослепительной красоты. Высокая, со стройной фигурой, нежным голоском и приятными манерами. Особенно меня тогда потрясла её длинная до пояса коса из золотистых, каких-то пепельных волос.

Я бы никогда не осмелился подойти к этой фее, если бы не мой высокий рост. Именно потому, что мы подходили друг к другу по росту, руководительница этого экзотического кружка и объединила наши руки. Пока мы разучивали двадцать четыре бальных танца, я млел от восторга, лишенный дара речи от обладания в танцах такой прелестью, не решался вымолвить ни слова и ездил провожать её до дома. Она ездила на троллейбусе внутри, а я на этом же троллейбусе, но на буфере с наружи, так как денег на билет у меня не было. Она стояла лицом у заднего стекла, смотрела на меня и мило улыбалась.

В общем, идиллия была полная. Ни о каком продолжении встреч не было и речи, но судьба ещё год сводила нас вместе. Это были времена, когда партия и правительство усиленно боролась с западными танцами. Чтобы приучить молодежь и внедрить культуру танцев, в центре Баку устраивались показательные выступления выпускников наших курсов бальных танцев.

Руководительница созывала нас в такие места. Под звуки духового оркестра наша группа исполняла экзотические танцы па-де-катр, па-де патенер, полонез, мазурку, медленный вальс – всего двадцать четыре танца.
На этих демонстрациях обязательно присутствовала Инга, и мы с ней всегда открывали эти красивые танцы. Я продолжал млеть от восторга, но и только. Кончались танцы, и девушка моей мечты исчезала, также незаметно, как и появлялась.

Из моего рассказа следовало, что в женском понимании меня можно было не опасаться, так как только ненормальный мальчик, после обнимания девочки в танцах, боится с ней даже заговорить, ездит за ней на троллейбусном буфере и не делает попыток встретиться с ней вне кружка.

Да, я был такой, не опасный! Девушки обычно не боятся застенчивых парней, но в дальнейшем влюбляются. Так и случилось очень скоро. Правда, перед этим, мы за несколько дней исходили все окрестные рощи, налюбовались закатами солнца. Был свит не один венок из ромашек.

Возможно, такому романтическому время провождению способствовали …комары. На Ладожском озере комары величиной с вертолет. Останавливаться нельзя было ни на минуту. Даже на ходу от этих кровопийц мы все время отмахивались, как лошади хвостами веточками с листьями.




раздел 20


Когда однажды мы все же остановились и нежно поцеловались, расплата за это была кровавая. При хлопании ладонью по щеке комары взрывались фонтанчиками и наши физиономии сплошь покрылись капельками крови. Больше с поцелуями я к Инге не лез, с этим на время было покончено.

Это для мня был комариным кошмаром. Местные жители, знали секрет как спасаться от комаров. Знала об этом и Инга, но до поры до времени молчала. Я проходил всевозможные её женские тесты, и демонстрировал скромность, поедаемый комарами.
Секрет оказалось очень простым. Оказывается, комары укладываются спать где-то после полуночи. Я это узнал, когда в один прекрасный день, моя новая знакомая предложила встречу после 12 ночи возле её дома.

Так как в том месте Ладоги, ночи как таковой в обычном людском понимании не было, так как солнце светило во всю, я и не придал значения столь позднему времени свидания. Когда мы с Ингой встретились в палисаднике дома её отца, я почувствовал непривычный комфорт. Повертев головой туда-сюда, я с удивлением обнаружил, что комаров нет. Никто на меня с противным визгом не пикировал. Девушку можно было обнять освободившимися руками - отмахиваться было не от кого! Можно было даже целоваться, никого не опасаясь. Идиллия, да и только.

Именно на такого рода свидание пригласила меня студентка Инга - будущий тренер по спорту. В то время ещё не пели песню «Если женщина просит, ты её…» все строилось на целомудренности и интуиции – сообразит хорошо, не сообразит, то же не смертельно. В тот раз я все правильно сообразил и полностью оправдал все женские ожидания с учетом возможностей палисадника и спящих за стеной дома папы и мамы.

Это свидание стало началом очень красивого периода нашей жизни. Хоть у Инги-второй и не было умопомрачительной косы до пояса, а только короткая причёска, девушка с ней очень даже кокетливо выглядела.

Ко времени этих событий к Мише-командиру и другим семейным офицерам из Таллинна приехали семьи. За неимением более широкого круга возможностей, развлекались, приглашая друг друга в гости. Нас с Ингой привечали в домашнем кругу, и жёны командиров с нами очень ласково обходились. Догадываюсь, что женский коллектив уже строил планы, как эту парочку поженить. Но мы с ней все ходили и ходили в гости, а решительных действий не наступало.
Тогда в отношении нас и был реализован коварный женский план, по которому нас и отправили ночевать вдвоем на сеновал сарая с хозяйской коровой внизу. Именно на этом сеновале я снял и положил «на тумбочку» рядом, свои часы, подаренные мне мамой по окончании десятого класса. Утром мы с Ингой долго и безуспешно искали мамин подарок , но так и не нашли .

Что сделала с ними хозяйская корова, вы уже прочитали выше, повторяться не буду.
Как-то странно, что на следующий день нашего совместного ночевания на сеновале, случилось плохое, но уже у меня на корабле.
В этот день в отпуск уезжал наш старший помощник. Вместо Кангро, тихо исчезнувшего с флота к жене и тройняшкам, к нам на корабль прислали другого старшего помощника по национальности якута с фамилией Ян.

Это был добродушный, мягкий, но очень безалаберный человек. В детстве он жил в чуме, который конечно же никогда не закрывался. Сами подумайте от кого в тундре запираться? Поэтому замок каюты Ян оставлял в покое. То же было и с сейфом, в котором хранилась вся секретная литература нашего дивизиона. Сейф стоял у нас в каюте под кроватью Яна.
Как любознательный человек, старпом Ян обычно обкладывался секретными книжками, читал их, а затем, побросав все эти секреты не закрывая каюту и сейф, летел на мостик по вызову Миши-командира. Это первое обстоятельство.

Вторым обстоятельством было то, что мы все друг другу на корабле доверяли. Именно поэтому я доверчиво принял сейф с секретной литературой перед отъездом Яна в отпуск. По своему обычаю, открыв сейф и небрежно вывалив передо мной содержимое, Ян убегая в очередной раз попросил:
- Ты там штурман проверь, все ли в наличии если хочешь?
Я захотел и на свою беду начал проверять. Если бы не проверил, то Ян спокойно бы съездил в отпуск. Через месяц я бы сдал ему это секретное хозяйство обратно. Он бы конечно проверять не стал, и мы бы жили в спокойствии и неведении. Кроме того, он бы сохранил на некоторое время, очередное звание капитан-лейтенанта, которое мы пару дней назад обмыли. При этом он вытаскивал зубами новые звездочки со дна стакана, налитого до верха торпедным горючим.

И вот случилось то, что случилось! Оказалось, что в сейфе нет двух секретных наставлений. Работать с секретной литературой меня вышколили в училище. При этом особенно запомнился один случай. Однажды ночью, все училище подняли по боевой тревоге и построили в каре на плацу.

В середине каре, в окружении офицеров ходил адмирал начальник училища. У него была грузинская фамилия Рамишвили, маленький рост и симпатичный животик. Как и все не высокие люди, так же как и маленькие птички, движения его были отрывистыми, темпераментными, говорил он быстро, при этом периодически, темпераментно притоптывал ногой.

При разносе провинившегося, его любимым слово было «енть». Произнося это слово, адмирал почему то делал ребром одной ладони по другой пилящее движение, как будто хотел отпилить свою ладонь. Слово «енть», распиливающее движение, притоптывние ногой, грузинский акцент и ярость с которой это все делалось, приводило ругаемого в страшный трепет. Боялись мы нашего адмирала страшно!

Иногда это приводило к смешным казусам. Молоденький дневальный, увидел, что по лестнице поднимается нечто ослепительное в адмиральских погонах, а затем подает ему руку со словами:
- Здравствуйте, товарищ курсант! – обалдевший курсантик посмотрел сначала на, протянутую начальственную руку, потом на адмиральские погоны, потом опять на руку, потом опять на погоны. В совершенном ужасе от того, что в уставе этот жест не прописан, вскинул руку к бескозырке и, выпучив от старания глаза, заблеял - Уряяяяяя…!

Говорят, что наш адмирал Рамишвили от такого непотребства во вверенном ему училище, чуть не упал, пытаясь в ярости топнуть ножкой. Хорошо, что его поддержали, а то бы он по лестнице покатился вниз. Этот случай вошел в рассказы моряков на всех флотах нашей необъятной родины.

Очень мы боялись нашего начальника – адмирала!
Или вот другое. После утренней побудки выстраивается строй курсантской роты, перед ним бегает адмирал и, производя все выше перечисленное – пиление рук, потопывание ножкой, выкрикивает:
- Это «енть»! Безобразие «енть»! Сегодня утром в постели курсанта Иванова «енть» я нашел … –он остановился топнул правой ножкой и резко скомандовал – Курсант Иванов «енть»! Выйти из строя! Покажитесь «енть» всем!
Перепуганный и бледный Иванов пулей вылетел из строя и ничего не понимая стал хлопать глазами. Адмирал приступал к завершающей стадии разноса:
-Вот я и говорю, «енть»! Сегодня «енть», в постели этого прохвоста «енть», – адмирал яростно выкрикнул – Я нашел измятую Анну Каренину!




раздел 21



Строй ничего не понимал. Какая женщина может быть на территории военного училища, да ещё в койке курсанта. И вообще, был бы хоть молодец какой ни будь, а тут этот Иванов - хиляк?
Победным жестом, адмирал вытащил из-за спины томик романа Льва Толстого, и яростно помахивая перед лицом вконец струхнувшего Иванова, стал спрашивать:
-Что это такое, «енть»? Книги ночью читать «енть»! Я тебе покажу Анну Каренину, «енть» в лучшем виде! Гальюн пойдешь драить, «енть»! – страстно закончил адмирал - Драить будешь тридцать суток «енть»! Каждый вечер!
- Есть! Драить гальюн тридцать суток после «отбоя», товарищ адмирал! – четко выговорил курсант Иванов – Разрешите вернуть Анну Каренину в библиотеку!?

И драил этот самый Иванов до блеска гальюн все тридцать суток, включая субботы и воскресенья, без отпуска «на берег». Как-то он в этом гальюне прижился и по окончании наказания, добровольно продолжал драить, пока об этом не узнал адмирал и строго на строго, велел Иванова в гальюн пускать справить нужду, а швабру отобрать. Почувствовал, видимо, тонкое издевательство над собой.
Курсанты, обязанные беспрекословно выполнять даже самые глупые приказы, могли при случае превратить не продуманный приказ в абсурд.

Я сам как-то разыграл нечто подобное. Все училище было потрясено приказом главного управления училищ. Управление, в ужасе от того, что маршалу Жукову не понравилось, как перед ним промаршировал морской полк, велел морякам тренировать строевой шаг на корабельных палубах. Шагистику Управление также велело внедрить в училищах. Для нерадивых было приказано устраивать в свободное время «самоподготовку» по отрабатыванию строевого шага.

Курсанты тихонько поржали над этим глупым приказом в части «самоподготовки», а начальство сделало вид, что вроде про это всё забыло.
Как бы не так. В один прекрасный субботний день, когда после завтрака, мы отпрашиваемся у ротного командира в увольнение, пошел просить и я. Надо сказать, что наш ротный капитан-лейтенант Коноплев, меня не любил. Ну, невзлюбил, ну и ладно. Так нет, он придумал для меня совершенно безотбойное замечание – «Вы, товарищ курсант, внутренне не дисциплинированы!». На мой вопрос, что мне теперь делать, он загадочно закатывал глаза и объявлял – «А вот останетесь на этот раз без берега и подумаете!». О чем думать он не говорил. Словом издевался.

Так было и на этот раз.
- Товарищ капитан-лейтенант, прошу разрешения сойти на берег! – четко доложил я по всей форме. Коноплев посмотрел на меня и спел свое соло:
- Вы товарищ курсант внутренне не дисциплинированны, как я вам уже говорил неоднократно. Сегодня на берег не разрешаю. Пойдете завтра.
- А что мне делать сегодня, товарищ капитан-лейтенант? – я с трудом сдерживал злость.
- А займитесь строевой самоподготовкой, – хитренько подмигнул мне ротный.

Ротный не знал, что этой рекомендацией он подвел под свою корму мину. А подвел эту мину я, причем выдерживая все требования приказа управления и военно-морского устава. Зол я на него был страшно, от того и сделал все правильно.
Застегнув все пуговицы, повязавшись сверху шинели ремнем с патронташем, как полагается при занятиях строевой шагистикой, выдернул из козлов свою винтовку и пошагал на плац. Надо сказать, что по традициям училища, плац, в обычное время, можно пересекать только через очерченную тропинку. Остальное пространство плаца святое! Никто, кроме как строем, ходить по нему не мог.

И вдруг посреди священного пространства плаца, на глазах у изумленной публики, появляется курсант с винтовкой на перевес и один. Это был я. Старательно шагая по запретным местам плаца, я делал всевозможные аллюры винтовкой, громко командовал себе. Наконец, подустав, и заметив краем глаза, что публики привлеченной бесплатным зрелищем вокруг плаца собралось предостаточно, я сам себе скомандовал:
- Курсант, стой! Равняйсь! Смирно! Вольно! Можно оправиться! Разойдись! – положил винтовку на плац и бегом, как и полагается, убежал в курилку.

В курилке меня уже ждали. Под одобрительный говорок и молодецкое одобрительное ржание я сообщил пацанам, что исполняю приказ ротного, заняться строевой самоподготовкой. Оживленно гудя, восхищаясь этим непотребством, хихикали и показывали пальцем на одиноко лежащую на плацу винтовку.

Веселились недолго. На крыльцо перед курилкой, выскочил рассерженный заместитель командира училища по строевой подготовке, капитан первого ранга Самородный. Я немедленно внутренне струхнул – перебрал я с этой «самоподготовкой»! Сейчас он врежет мне по первое число. Но играть надо было до конца. Вытянувшись по стойке смирно и отдавая честь доложил:
- Товарищ капитан первого ранга! Курсант такой-то занимается самоподготовкой по строевой ходьбе!
- Сами придумали? – сощурил глаза грозный зам по строевой. Если «сам», читалось в его глазах, я этому подлецу врежу по первое число, ишь устроил смех вокруг святого дела – строевой подготовки!
- Никак нет, товарищ капитан первого ранга! Самоподготовкой велел заниматься ротный Коноплев, вместо увольнения на берег! – с обидой закончил я, не имея представления какую мину подвожу под корму ротного.
- Приказываю! – умница Самородный мгновенно принял решение как прекратить этот вызывающий цирк и скандал на все училище – Самоподготовку прекратить! Передайте ротному, что я вас в увольнение отпускаю! Ротному немедленно явиться ко мне! Исполняйте!

Что бы сделал оглушенный таким радостным известием гражданский «лох»? Он бы сметая все на своем пути, кинулся бы со всех ног на плац, схватил бы винтовку и…Самородный тут же отправил бы его на гауптвахту. Но я не был «лохом». Внутренне собравшись, я начал выполнять устав от корки до корки, под пристальным взглядом зама по строевой подготовке:
- Становись! – громко начал я командовать самому себе – Равняйсь, смирно! Оружие взять! В кубрик шагом марш!

Четким строевым шагом я начал марш в кабинет Коноплева.
Этим маршем «мина» под его кормой готовилась к взрыву. Конечно же, на глазах множества собравшихся курсантов, мои упражнения на плацу выглядели демаршем и издевательством. Курсанты это понимали, понимал и Самородный, но ничего не мог поделать, устав я выполнял по всей форме, не придерешься.

С учётом всего этого безобразия, «мина» взорвалась, и эффект от этого для Коноплева был такой: пять дней домашнего ареста за глупость позорящую честь офицера-воспитателя. Чтобы снять собственное унижение за четкое исполнение мною глупого приказа по училищу, заместитель по строевой Самородный долго возил ротного носом по кабинету. Объяснял ему популярно, как аккуратно надо не исполнять глупость высшего начальства!. В результате гнусавое: «Вы курсант внутренне не дисциплинированы» из лексикона Коноплева исчезло, на берег он меня теперь отпускал беспрекословно. Кажется, немного побаивался, но, как и всякий трус, в глубине души ненавидел, ожидая своего часа.




раздел 22



Такой час однажды случился, и он с удовольствием отправил меня на пятнадцать суток на гауптвахту, где я поправился на восемь кило. До сих пор с удовольствием и теплотой вспоминаю все пятнадцать суток губы, как там было весело и сытно. Поварихи на камбузе училища, по бабьи жалеючи арестантиков, отлавливали самые жирные и вкусные кусочки мяса.
Возвращаюсь к построению всего личного состава училища на плацу ночью. Стоим мы ночью на плацу, поднятые по боевой тревоге, ничего не понимаем, адмирал бегает по плацу, режет сам себе ладонь и сыпет свои бесконечные «енть». Ничего не понятно, но напряжение не спадает – все же боевая тревога, а не учебная.

Через два часа выяснилось следующее.
В секретной части училища не досчитались одной рабочей тетради, в которую курсантами записываются лекции о боевом оружии. Бедолага курсант, владелец этой тетради, пока мы стояли на плацу, лазил с двумя секретчиками по огромному зданию учебных классов в поисках своей тетради. Нашел он её в одном из многочисленных гальюнов, коварно кем-то засунутую за сливной бачок. За этим происшествием прятался кто-то злой и коварный, которого так и не нашли. Зато всё училище в его адрес мысленно посылало ядрёные матюги, что сильнее административного воздействия. Энергетика четырехсот молодых, не выспавшихся организмов, направленная в один адрес, страшное наказание!

Этот урок я запомнил на всю жизнь. На флоте много было неприятных случаев за утерю «секрета». Однажды на мостике у офицера на свежем ветре улетела в море бумажка с секретным паролем на этот день. И хотя секрет был только на один день, все видели, что листок унесло в море, ничего не помогло и парень попал под суд офицерской чести.

Запомнилось: с государственными секретами надо обращаться бережно.
Это я знал, и аккуратно записал в журнал, что в сейфе не хватает двух секретных наставлений с их инвентарными номерами, что меня несколько оправдало в последствии.
Когда, распаренный хлопотами перед отпуском, Ян вернулся в каюту, я огорошил его этой новостью, но он отнесся к ней равнодушно, так как спешил к отходящему автобусу.
Никуда он в этот день не уехал. Миша-командир запретил ему и думать об отпуске, пока не разберемся с пропажей. Результат разбора был таким - одну книгу нашли по названию, и я вместе с Яном подписался под актовой заметкой о том, что при приеме передаче, не обнаружено одно секретное наставление.

С этим Ян и был отпущен в отпуск, но только на неделю. Когда мы остались одни Миша-командир совершенно убежденно мне сказал, что этот дурак куда-нибудь это наставление засунул, может быть даже в сапог. Вернется и обязательно найдет. Куда этой книжке было деться с корабля? Перед походом на Ладожское озеро, Миша-командир сам перетряс весь этот сейф с секретными документами, чтобы не брать в поход лишних документов.

Ещё неделю мы прожили спокойно и очень романтично. Обычно мы с Ингой терпеливо ждали, когда местные комары улягутся спать, и, освободив руки, пускали их в дело к взаимному удовольствию. К этим свиданиям прибавилось романтизма, так как белые ночи кончились, и парочка вполне отчетливо могла наблюдать звездное небо. Я, как штурман, обязан был знать астрономию и активно передавал свои знания девушке.

Через короткое время этих ночных занятий Инга безошибочно знала где искать полярную звезду, созвездия «Кассиопеи» и «Водолея», а про «Большого пса» и «Малого пса» и говорить нечего, она их просто отождествляла со своим домашним песиком Тяпкой.

Молодым мужчинам, по секрету скажу: чтобы заморочить девушке голову, надо, обнявшись в укромном местечке, изучать звездное небо. Уверен, что изучение небесных созвездий каким-то особым образом действуют на оборону женских крепостей. По мере нахождения на небе очередного созвездия, оборона начинает слабеть, а если вы дойдете постепенно до созвездия «Лебедь», гарантирую, что от обороны не останется и следа. Можете быть уверены, что въедете в крепость победителем и на белом коне.

Если молодым мужчинам понравилось мое предложение, срочно бегите и покупайте карту звездного неба, а потом потренируйтесь, но сначала в одиночестве.
Рабочие будни возле Ладожского озера текли беззаботно, если не считать эту бешенную водяную зверюгу – торпеду, которая в озере так и норовила укусить торпедный катер за его чувствительное место – корму. Спасибо, катерники изобрели какой-то хитрый кульбит, который позволял им, в самый ответственный момент сделать торпеде «ручкой», и она, зловеще пыхтя, проскакивала рядом с бортом катера.

Моряки ухмылялись, облегченно вздыхали, вскрывали очередной бортпаек с шоколадками и злорадно смотрели на дымовые сигналы всплывшей в отдалении зверюги – «Хрен тебе! Опять не догнала!».
Эти кульбиты наших катеров и гоняющейся за ними торпеды Главного её конструктора приводили сначала в недоумение, а потом и в бешенство – по его теории так не должно было быть, потому, что не должно было быть никогда! Коллектив конструкторского бюро очень переживал за своего Главного конструктора.

Один из наиболее сердобольных сотрудников, даже однажды прижал в каком-то углу командира торпедного катера, и пообещал сделать ему «темную» всем коллективом КБ, если тот разок не «поддастся» этой гадине торпеде.
Командир был смелый «мариаман», угрозе не поддался, напомнил этому сухопутному шпаку, что у катерников, как и у женщин, есть девиз: «Умри, но не отдавай поцелуя без любви!». Под «поцелуем» он, конечно же, имел в виду корму своего катера, в которую «эта самая торпеда ни в жисть не вдарит», а про «любовь» и говорить нечего, так как он эту торпеду наоборот - ненавидит сам, и внукам своим передаст.

Все это нашего благостного настроения не портило. Миша-командир успокаивал как мог главного конструктора, что это, мол, экипажи катеров высшего разряда. Опять же они свои! Торпеда классная штучка и когда надо будет, врагов она обязательно достанет! При этом Миша-командир, конечно же, в первую очередь думал о том, чтобы не испортить отношения с Главным конструктором, который силой своего ума залил в свое детище такое классное горючее. Больше всего он боялся, что конструктор в своих экспериментах и борениях ума, с дуру, может заменить спирт на обычный керосин – «А вдруг на керосине лучше будет догонять?». Этого допустить было никак нельзя.




раздел 23



Именно эта опасность заставила его крепко поговорить с катерниками, чтобы они «чуть поддались». В этом ответственном разговоре в кают-компании мужики втроем долго о чем-то спорили, сильно ругались, но перспектива остаться без доли горючего победила, и всю ночь на катерах, матросы что-то пилили и стучали молотками.

Когда наутро наша группа вышла в озеро на испытания, гордые очертания торпедных катеров обезображивали хитроумные конструкции на их задницах. Это выглядело так, как если бы красавица, подложила себе под платье подушку, отчего её попка будет выглядеть безобразно «откляченной».

Вид у командиров катеров был как у Мопасановской Пышки, которая под давлением обстоятельств была вынуждена переспать с католическим миссионером. Не было только Пышкиных слез, а наоборот сжатые суровые мужские скулы катерников, на которых читалось: «Все пропьем, но флот не опозорим!». За этим таилась хитрая мысль о другом; – «Не дадим Главному конструктору, заменить спирт на керосин! Наверх вы товарищи все по местам, последний парад наступает! Ура!».

Катерники мужественно решили, что разрешат разок «вдарить» торпеде! И торпеда «вдарила»! Братцы, такого эффекта не ожидал никто! Даже сам Главный конструктор. Торпедный катер на бешенной скорости несся над поверхностью воды «на редане», но когда эта самая зверюга-торпеда в его задницу впилась, катер из воды вообще выбросило. Некоторое время они оба неслись над водами озера, сверкая бешено вертящимися винтами, оставляя за собой туманный след.

Спирт, друзья, это вам не керосин! Выбросить из воды многотонного военно-морского красавца, могло только нечто, что зажигает в мужиках огонь в крови и жажду совершить подвиг… и немедленно!
Наконец все это рухнуло в воду. Катер с позорно торчащей у него в заду торпедой окутался красным дымом. Это был не пожар, а победный цветной сигнальный дым из носовой части торпеды – «Я тут, я здесь, я в нём, я вот она! Уф! Наконец-то догнала!».
Все конструкторское бюро и другое гражданское обеспечение рукоплескало Главному конструктору, а он скромно опускал глазки.

На наших кораблях царило гробовое молчание. Попадание торпеды в катер для нашей группы стало трауром, грусть от которого не смягчили даже десять премиальных литров горючего сверх обычной дозы, в подарок лично от главного конструктора.
Моряки сильно переживали. Ведь как они, с криком «полундра», делали невозможное! А тут, эх …слов не было, были страдания!

Когда все наше офицерство вечером собралось на гордеевскую селедочку и котлеты, никто не мог выдавить слова от испытанного позора и стыда – поддались! И куда – в задницу! В гнетущей тишине слово взял Миша – командир:
- Это было в первый и последний раз! – сказал он коротко и, обратившись ко мне, сказал – Штурман, приказываю! Если в следующий раз они нам не увеличат месячную норму в два раза, сворачиваем к ядреной фене эти испытания! – и отечески погладил по голове пострадавшего катерника.

Под этот короткий тост залили позор мелочного чувства к тому, что сплачивает застолье и оправдывались: – «Но выпить–то ребята, хотелось? Хотелось! Ведь могли залить керосин? Могли! Что не сделаешь ради мужского товарищества! Вот и поддались!».
Норму ежемесячного отпуска, Главный конструктор разрешил увеличить в два раза, испытания продолжались успешно, попадание торпеды один раз было зафиксировано в протоколе. Больше ни разу потом эта «гадюка» не догнала ни одного нашего корабля. Моряки были сильно обозлены на неё! Все остальные гражданские были довольны!

Дневное субботнее и воскресное время, пока торпеда отдыхала, мы посвящали отработке с Ингой летних институтских домашних заданий. Тут мне пригодились легкоатлетические школьные навыки.
Я учился в Бакинской десятилетке, которая в городе считалась элитной школой, так как в ней числился сын первого секретаря центрального комитета партии Азербайджана Багирова, которого расстреляли в результате партийных разборок. Пока он был жив, в эту школу свозили со всего города сынков высокопоставленных родителей, а значит, учительский состав был самый лучший.

С учетом их талантливости, каждый учитель был по своему интересен. Но среди них выделялся учитель – венрук Юрфельд. Это был покалеченный на войне летчик. Его демобилизовали с тяжелым ранением. Это был высокий стройный и крепкий мужик, с лопатами вместо ладоней, жесткий и добрый одновременно.

Когда кончилась война, из военрука он переквалифицировался в преподавателя физкультуры и стал превращать постепенно школу в «спортивную». Нас пацанов военного времени, он объединил жесткой дисциплиной и любовью к спорту. При этом он четко отслеживал успеваемость по обычным предметам и при первой двойке, от спорта отстранял. Этот педагогический прием действовал безотказно, так как в этом случае, перед строем, с провинившегося снимали придуманную Юрфельдом черную майку, на которой было красиво написано «шестая спортивная». Лишение права носить эту гордую форму, единственную в городе, было отличным педагогическим приемом и действовало значительно лучше отцовского ремня.

Не хочу сказать, что все мы в результате учились на отлично, но двойки проскальзывали очень редко. Юрфельд, пользуясь высоким покровительством папы – секретаря и других высокопоставленных отцыов, сумел превратить в спортивный комплекс не только школьный двор. Прилегающие к школе дороги и окрестные улицы были исчерчены спортивными дорожками, по которым бегали мы школьники.

Фактически благодаря его усилиям, каждый из нас умел бегать, прыгать, метать диск, копье – все легкоатлетические виды спорта. Желающие, могли попробовать себя, например, в боксе. Я, после первого удара в лицо, со слезами сбросил боксерские перчатки, и на ринг после этого ни ногой. То же у меня произошло и с гимнастикой.

Единственное, что у меня получалось это бег, фехтование и баскетбол. На том я и остановился. В баскетбол по моему росту я попал в сборную школы , а в фехтовании получил высшие спортивные разряды.




раздел 24



Вот эти знания мне и пригодились, чтобы в глазах девушки Инги, выглядеть вполне сносно. В свободное от изучения звездного неба время, мы отрабатывали с ней метание диска, бег на короткие и длинные дистанции, владение мячом и палкой, вместо рапиры.
Именно спорт, способствовал ещё большему сближению наших молодых душ, не говоря уж о телах. И в этих занятиях мы не чувствовали приближения грозы, которая собиралась над моей бедной головушкой.

И гроза разразилась, даже не гроза, а буря.
Из краткого отпуска вернулся Ян. Вместе с ним мы облазили весь корабль. Через неделю безуспешных поисков пропавшей секретной книги Миша – командир велел Яну опять принять у меня секретную библиотеку.

И тут прогремели залпы грозы. При, теперь уже, внимательной передачи обратно, выяснилось, что не хватает ещё одной книги, достаточно серьезной. Я был в шоке. Ведь по приказу командира, я всю эту неделю в сейф не лазил, и он стоял, опечатанный командирской печатью.
Все говорило о том, что с самого начала пропали не одна, а две секретки. Меня спасало то, что именно эти два инвентарных номера я записал на обложке журнала, но Ян отказался все взять на себя.

Это была самая первая грандиозная человеческая подлость в отношении меня, с которой я встретился этим летом, а значит и первый жестокий урок.
Не помогло ничего. Ни убеждения и клятвы Миши-командира, что сейф был опечатан его личной печатью, и штурман в него не лазил. Ни инвентарный номер этой самой треклятой книжки, которой недоставало, а я её в первый раз не обнаружил. Ничего не могло сдвинуть нашего якута с позиции: - «А я не знаю, а может быть без меня они в этот сейф лазили, пока я ездил в отпуск».

Так и получилось – «Хлеба горбушку и ту пополам, тебе половину и мне половину». Пришлось мне разделить ответственность со старшим помощником за утерю секретного документа на корабле. Вот и приехали!
Начались переживания. Сначала приехали комитетчики из нашего родного таллиннского дивизиона, сняли с нас показания и облазили корабль от киля до клотика. Потом приехали специалисты из таллиннского округа, все повторилось. Потом приехали из штаба флота, опять повторение. Потом приехали из штаба военно-морских сил, действовали они совершенно одинаково, как и предыдущие проверяющие. Скандал обрастал актами допросов, объяснительными записками, неприятными разговорами и расследованиями.

Ну а как вы думали? Пропали два секретных наставления кораблям в море.
Меня тихо и незаметно все жалели, это я потом только понял. Зеленого лейтенантика, спасала его личная запись номеров этих наставлений на обложке журнала. Но на белом свете существовало два бумажных акта приема – передачи, где черным по белому читалось – за этот отвечаю я, а за этот ты.
Чтобы не тянуть «кота за хвост» скажу сразу результат – нам всем повезло, так как расследование совпало со снятием с должности .Гглавнокомандующего вооруженных сил СССР маршала Жукова.

Надо сказать, что флот командующего не любил, и этому были причины. Первое, что он сделал сразу же после назначения - наступил на больной мозоль военно-морских исторических традиций флота российского. Морской офицер испокон веку отличался от других родов войск кортиком, который был предметом тихой, но скрываемой гордости. По нему моряка в толпе других военных сразу же отличали. Кортик холили, лелеяли, вешали на стену при уходе в отставку.

И вдруг, ко всеобщему моряцкому ужасу, кортики приказом Главнокомандующего ввели к ношению во всех родах войск. Моряки насмерть обиделись на человека, посмевшего нарушить многолетнюю традицию. Моряцкая гордость – кортик – теперь болтался у всех на боку. Где свои, где чужие …? Ау!

Второй потрясающий случай произошел на Северном флоте во время учений. По приказу Главкома в семи балльный шторм, в море отправили два дивизиона торпедных катеров. Как только они вышли за мол, на крутой студеной волне четырнадцать катеров немедленно перевернулись и все офицеры и матросы в ледяной воде утонули или погибли от переохлаждения.

Как потом шепотом разнес эту новость морской телеграф, Главкому докладывали, что мореходность у тех моделей торпедных катеров всего три балла. Главный морской адмирал пытался противоречить Главкому, за что тут же был выгнан с командного пункта. После этого Главком, со словами «на учении как на войне», приказал катерам выходить в море и атаковать условного противника.

Третья роковая ошибка Главкома была такой. Своим приказом он отменил льготы за сверхсрочную выслугу лет мичманам и главным старшинам. В результате, флот стал терять младший командный состав, который стал уходить, а значит, снизилась дисциплина и боеспособность.





раздел 25




Здесь надо пояснить. Мичмана и главные старшины были как бы прокладкой между офицером и матросом. Они жили с матросами в кубриках, хлебали щи с ними из одного котла, знали всю подноготную жизнь матроса. Как могли, старались нелегкую матросскую жизнь облегчить, научить. Умели держать железную дисциплину и военную выучку. Авторитет у этих людей, прослуживших на флоте не один десяток лет, был непререкаем. А если, кто и пытался пререкаться, то и «по сопатке тырс», когда никто не видел и клиент становился шелковым. Этого офицеры не могли себе позволить, а мичмана позволяли. Иногда в критическую минуту для корабля и экипажа слова не помогают!

Службе этих старослужащих не позавидуешь. Но на берегу оставались семьи, и мичманское морское довольствие держало их на плаву. Вот и держались на всех флотах эти люди, на которых очень надеялись офицеры и командиры кораблей. И вот Главком, им морское довольствие резко урезал, а они в ответ с флота стали уходить. Обида была страшная. Собственно с этого и начались теперешние «контрактники».

При Жукове за утерю секретных документов нас бы всех загнали «за можай», а так как высокому начальству было не до этого, а может обиды флота помнили и защищали своих, всю эту некрасивую историю, морское командование спустило на тормозах.
В результате Мише – командиру очередное звание задержали, капитан-лейтенант Ян превратился в старшего лейтенанта. Одну звезду с него сняли, в том числе и за то, что топил вместе с собой и юнца лейтенантика. Мне дали десять суток домашнего ареста. После всего этого, Миша-командир вытолкал незадачливого старпома с корабля взашей и сказал, чтобы он ему никогда на глаза не попадался. Он и не попадался.

Виновник всей этой пакости объявился через десять лет. Оказывается, проходя мимо нашей со старпомом каюты, которая была открыта на распашку и в ней везде валялись секретные материалы, два из них его руками, были выброшены за борт. Этим старший механик решил отомстить командиру, за крепкую взбучку и выговор в личном деле по случаю воровства пивных бочек и групповую пьянку матросов, под его предводительством. Кстати, комитетчики намекали нам на наличие такого подлеца на корабле, но кто же мог подумать на своего брата офицера!

Представьте себе, что мы ели, спали и служили с ним на одном корабле, не подозревая, какой мерзавец сидит рядом с нами в одной кают-компании.
Это был мне очередной, но не последний, урок на всю жизнь за одно лето.
Вспоминая все это, я радуюсь только тому, что врагу не досталось боевое наставление нашим кораблям, а благополучно мокнет в озере.

Когда мне удавалось вырваться на берег, я стонущий от страха, разбитый морально, попадал в теплые и нежные руки будущего преподавателя физкультуры. Курс лекций по поддержанию психологического состояния спортсмена, Инга уже прослушала, сдала зачет и на экзамене получила пятерку. Может и не пятерку вовсе, но когда она меня гладила по головке, шепча что-то успокаивающее, мне именно так и казалось. Мысленно я и ставил ей эту пятерку.
Шутки, шутками, а нервное потрясение на мне сказалось. Я все чаще и чаще стал замечать отсутствие чувствительности в правой стопе. Это очень Ингу волновало, и под прессингом её уговоров я пошел к местному военврачу.

Тот внимательно меня выслушал, потрогал, но окончательное заключение делать не стал, как-то загадочно покачал головой и отправил меня в Приозерск к своим коллегам с приборами. Это мою спортивную подружку почему-то сильно забеспокоило и она увязалась ехать со мной.
Я по своему легкомыслию, ни о каком страшном для меня диагнозе и думать не думал. Строил планы, как после врачей развеселить девушку в местной столовой. Шутил, что под вывеской «приносить и распивать …» нам будет не уютно. Словом, балагурил и дурачился.
В местном медучреждении, меня подвергли серьезному осмотру. Что-то мерили, щупали, даже кололи, проверяя чувствительность. В результате я вышел с медицинским направлением в военно морской госпиталь флота в Питере.

Мы с Ингой, долго пытались понять медицинский диагноз, сидя в столовой, ничего не поняли, и решили съесть по бифштексу с яйцом. Затем, открывая бутылку шампанского, я продолжал хихикать и ёрничать.
Поедая бифштекс и запивая его шампанским, мы с Ингой порадовались подвернувшемуся случаю пожить у неё на квартире в Питере, когда я поеду в госпиталь. Это скрашивало нашу грусть расставания, по случаю её отъезда в ближайшие дни к началу учебы в институте, что мы за одно и отпраздновали. Посидели хорошо, как-то по семейному даже.

На автобус мы не опоздали. А через два дня, я стоял с цветами у окошка другого автобуса, который увозил будущего тренера по физкультуре. Как и полагается, девушка всплакнула, я тоже подраскис, а потом долго, долго махал рукой с венком из ромашек, сплетённым Ингой мне на память. Другие подходящие цветы для венков в этой местности не росли.
Вскоре я должен был её увидеть, но теперь уже не в палисаднике дачного домика родителей, а в её комнате на Васильевском острове.

Реакция Миши-командира меня потрясла. Прочитав бумагу с направлением меня в госпиталь, он как-то неуклюже сел в кресло и с какой-то тоской посмотрел на меня.
- Знаешь, штурман Биль, а ведь я к тебе привык. Чуяло мое сердце, что служба у нас с тобой будет короткой, с того самого дня как ты написал рапорт о списании на берег. Давай езжай, лечись, возвращайся. Надеюсь, что все это,– он показал на медицинское заключение – Не очень страшно.




раздел 26



Не оглядываясь на рекомендации врачей, как и полагается на флоте, дурные вести были запиты парой рюмок торпедного горючего. После этого на душе стало легче, и был определен срок моего отъезда - через десять дней, аккурат подгадывая под отъезд последних особистов.

Умудренный жизненным опытом, Миша-командир велел забрать с собой в Питер все мои личные вещи, мало ли как все сложится. Зимние вещи он у меня забрал и упаковал в барахлишко своей семьи, которая то же отбывала в Таллинн к началу учебного года.
Через десять дней я нарядился в гражданский шикарный шерстяной костюм, сшитый в Таллинне. На ногах у меня были дорогие кожаные «корочки» на толстенной каучуковой подошве, как было модно тогда. На шее болтался галстук, узел на котором, высунув от старательности язык, мне повязал мой «кирюха» и ходок на длинные дистанции лейтенант Боря. Пожитки уместились в большой фибровый чемодан, с которым я когда-то прибыл на гвардейский дивизион больших охотников за подводными лодками. У автобуса собрался весь командный состав нашей армады. Прощание было мужественным и не многословным.

Питер я не знал совсем, а потому остановил такси и назвал адрес дома на Васильевском острове. Так как я прошел хорошую школу светских манер, рядом с дочкой командующего, в далеком Таллинне, в комнату коммунальной квартиры, где жила Инга, я явился с букетом роз и коробкой шоколадных конфет.

Жилище Инги представляло собой длинный пенал. Сначала шел узкий шкаф. За ним узенькая кровать одинокой девушки. За кроватью стоял стул, а все это у окна завершал столик. Обстановка, как вы поняли, была очень скромной, а оставшиеся до стен расстояния позволяли двигаться только боком. Когда я ввалился в это жилище, то букет цветов, коробка конфет, неуклюжий чемодан и я, полностью все пространство комнатки закупорили. На кровати рядком сидели две девушки, одна из них и была моя физкультурница.

Двинуться ко мне она не могла и только радостно протянула руки. Вспоминая на ходу приемы ползания по-пластунски, я почти упал в эти руки, и мне стало сразу хорошо, хорошо. Когда через какое-то время, мы вспомнили о подруге, она уже полностью одетая, с испуганным видом, стояла у дверей. Когда и как ей все это удалось проделать, честно сказать не помню.

В два голоса, мы стали уговаривать подругу Инги, остаться и попить чайку с конфетами. Но столь бурное проявление радости встречи этой парочки, девушку как-то напугало, да и, прикинув, что на этой территории можно только комфортно лежать, а ходить только в крайнем случае, и то по сильной надобности, она, как и всякая совестливая и сообразительная подруга, поняла, что нам сейчас не до неё.
Пожелав нам хорошо провести время, она сделала нам ручкой и суетливо ретировалась за дверь.

Что происходило в этом Питерском пенале коммунальной квартиры в ближайшие сутки, у парочки исстрадавшейся в палисадниках, на сеновалах и других абсолютно не гигиеничных местах, рассказывать не надо. Подробностей не будет.
Главная проблема в коммуналке это всегда что? Ну, конечно же, туалет. Появление в холостой квартире девушки какого-то мужчины, всегда вызывает жгучее любопытство соседок. Маленькая жилплощадь для меня с детства не вызывала дискомфорта, так как родная Бакинская квартира, по площади ничем не отличалась от Ингиной. Соседки по квартире - внимание! - всегда материал взрывоопасный, это я знал, то же с детства.

С учетом этого обстоятельства, в туалет мы пробирались всегда ночью, с осторожностью спецназовцев, чтобы не свалить корыто, висящее в коридоре, или ещё что-нибудь очень гремучее. Для экономии усилий по шумозащите, ожидали друг друга под дверями уборной, и также по пластунски возвращались в родной пенал. Соседок я так и не увидел. Они меня тоже. Тело моё было натренировано не производить шума, сначала физруком Юрфельдом в школе, а потом замом по строевой подготовке капразом Самородным в училище.

Дорогие юноши, а может быть и девушки, учитесь ползать по пластунски, пригодиться в определенных экстремальных ситуациях!

На второй день мы с Ингой все же решились и отправились гулять по Питеру. В этот город я влюбился именно в тот раз. Сами понимаете, этому способствовала симпатичная гидесса.
Как мне кажется, всякие новые места влюбляют в себя через людей, которые в это время рядом. То же со мной происходило и в Одессе, куда я был командирован на боевое траление мин после войны. Там, мы с приятелем познакомились с двумя миленькими и хорошенькими одесситками.

Девушка, выбравшая меня, постойте, какое совпадение, только сейчас пришло в голову - ведь она имела длиннющую косу до пояса. А я тогда ещё думал, почему именно она со мной?
Вот и скажите, отчего мне по жизни встречаются красавицы с косами? Инга - первая на бальных танцах Дворца пионеров была с косой, одесситка Томочка то же носила косу! А теперь все крепко сидим на стульях - моя нынешняя жена тоже имеет косу. Всякие её поползновения обрезать волосы, наталкиваются на мое жесточайшее сопротивление, и теперь я понимаю почему! Нашу встречу с ней судьба подготавливала через двух предыдущих красавиц с косами.




раздел 27



Мужики! Внимательно приглядывайтесь к своим подругам, не проходите мимо своего счастья, чтобы всё было потом, как хороший коньяк – чем больше лет, тем крепче. Так и любовь!
В старинный, построенный ещё Петром Первым военно-морской госпиталь я приехал на трамвае. Госпитальные молоденькие сестрички, очень приветливо меня приняли, раздели, вымыли в ванне.

Чисто вымытый, я был представлен военврачу – женщине в звании полковника медслужбы. Повертев сначала направление, а затем и меня она сказала, неожиданно басом:
- Поздравляю лейтенант! Вы ухитрились отхватить болезнь, которую мы лечить сейчас не умеем! – и, увидев, что я не очень-то испугался, она также сурово сказала – Через год приедешь, я тебе ноги отрежу! – рубанула она меня под корень.

Здрасте, приехали! Только теперь меня проняло! Остаться без ног в двадцать три года, это действительно надо было ухитриться «отхватить». Мне было объяснено, что человек состоит из сосудов и капилляров, по которым он и снабжается кровью. Каждый капилляр имеет два нерва – один его сужает, а другой расширяет. Так вот тот, который расширяет, у меня на ноге начал давать сбои.

Выслушав эти подробности, я посмотрел ясными голубыми глазами на врачиху полковника и наивно спросил:
- И что мне теперь делать?
- Что тебе делать, я не знаю, а вот что мне делать я знаю. Сейчас запакуем твои ноги в гипсовые сапоги и нальем туда «бехтеревки», полежишь пока, а там посмотрим, – и тут же крикнула – Таня, иди сюда. Давай делать лейтенанту гипсовые сапоги.

Что такое йод и зеленка я тогда знал, а вот что такое «бехтеревка», и как она воняет не знал. Узнал когда в мои сапоги «это», щедрой Танечкиной рукой, наплескали. Не могу передать, сколько нелестных эпитетов я наслушался в свой адрес от соседей по палате. Этим запахом пропитались не только мои сапоги, но и простыни, да и я сам.
Сейчас уже не стесняюсь и скажу, что меня в госпитале прозвали думаете как? Ну да, «лейтенант-вонючка»!

Меня, с этим обидным прозвищем, спас только природный юмор, и в который раз училищный опыт - будешь обижаться заклюют напрочь. Чтобы эта кличка отстала, надо её самому произносить:
– Девочки, сестрички, это лейтенант–вонючка на перевязку пришел, – шутил я - Срочно зажимайте носики!

И случилось обратное. Сестрички меня сначала стали жалеть, затем полюбили, а потом и вовсе стали защищать от нападок соседей по палате. На недовольного запахом моей «бехтеревки», они как воробышки налетали стайкой, быстро его отчитывали, даже обидное что-то ему говорили, затем разлетались, а бедолага, долго после этого обалдело вертел головой и удивленно и ошарашено говорил:
– Ну ты, лейтенант, и даешь? Это же надо! Сам вонючий, а девкам нравишься! Вот бы и мне так! – заканчивал загадочно.

Соседи по палате оказались колоритными личностями. Пожилой капитан первого ранга веселил нас рассказами о своих былых посещениях в «загранке» публичных домов.
Это был длиннющий поход по буксировке огромного дока из Питера во Владивосток вокруг Африки. Максимальная скорость при буксировке такого неуклюжего сооружения шесть узлов, как трамвай. Представляете, сколько месяцев это все продолжалось? Морячки в штормах и борьбе с вечно лопающимся буксирным тросом сильно подустали. Когда они приблизились к Сингапуру, высочайше было разрешено немного размяться на берегу.

Те, кто разрешал, закрыли глаза на моральный аспект, а морячки на этот аспект вообще махнули рукой, и, истерзанные тоской по женской ласке пустились во все тяжкие. Гужевались они там две недели. Представляете себе, сколько веселых мужицких баек травли об этом приключении, мы понаслушались от этого каперанга. Возможно, эту историю будет читать молодежь. Чтобы не смущать их родителей, подробности опускаю.

Остальные члены нашей больничной палаты были очень молодыми людьми, оттого, по глупости, насмехались над нежной любовью этого капраза к своей жене. Шутки бывали на грани жестокости, но самое удивительное, что нам удавалось к этим шуткам привлечь, вспомогательных исполнителей - молоденький женский медперсонал нашего отделения.
Коронной «шуткой» было следующее.

В день посещения госпитальных больных родственниками, а значит и женой капраза, за час до их радостной встречи, в палату заходила какая-нибудь медсестра Верочка или Танечка с огромной банкой воды:
- Товарищ капитан первого ранга, давайте на клизму, – безапелляционно заявляла она, и, не слушая недовольный ропот клизмующегося, быстро и жирно намазывала вазелином свой пальчик.

Когда делает клизму незнакомая, но молоденькая и хорошенькая девушка, вы что? Ну да, стыдливо смущаетесь. Смущался и капитан первого ранга и просил всех выйти.
Когда через короткое время в гальюне появлялся капраз, все толчки кабинок оказывались занятыми. При этом, отовсюду раздавалось трудолюбивое покряхтывание означающее, что сидящий орлом занят делом, а не просто читает газету.

На жалостный стон капраза «братцы!», в кабинках кряхтение усиливалось, а клизменный начинал потихоньку бегать, сначала вдоль кабинок гальюна, а потом и кругами. Кряхтение сидящих «орлами» постепенно перетекало в сдержанное хихиканье, а затем из кабинок начинали выскакивать «заговорщики».

Пока капраз трудился в гальюне, вся хохочущая группа излагала подробности случившегося участнице «заговора» - медсестре, и к мужицкому ржанию добавлялось женское хихиканье.
На этом действо не заканчивалось. Свидание с женой у капраза, прерывалось его неоднократными и резкими рывками по курсу на гальюн. Мы его жалели и гальюн принимал его в свои дружеские и объятия всеми свободными на данный момент посадочными местами.
Молодежь веселилась как могла, скрашивая госпитальную скуку, а капраз, мудрый человек, не обижался.



раздел 28



А ещё в палате лежал молодой заведующий химической лабораторией подводных лодок, но не в Риге, а в Питере. Послушав его травлю, я понял, что Шурке не очень то повезло, так как составлять рецепты кислоты для аккумуляторов подводных лодок дело скучное. Ни тебе свежего штормового ветра, ни тебе секстанта, или на худой конец – торпеды. Одни склянки, банки и мензурки. Нет! Не царское это дело!

Химик был парнем веселым. Настроение ему портили пиявки. Какой-то у него был тромб на ноге. И вот для отсасывания этого тромба, сестрички и прикладывали ему пиявки. Парень он был брезгливый и смотреть на эти чудовищно раздувающиеся сосиски не мог. Поэтому он скрашивал эту гадостную процедуру заигрыванием с медсестричкой. Эти заигрывания, как ни странно, сестричкам нравились. Кто поймет женское сердце? Тут тебе пиявки, а она сидит, и страшно довольна от ласковых и неуклюжих поглаживаний мужской руки.

Чтобы не мешать химику хоть как-то компенсировать отсутствие внимания к нему со стороны его знакомых ленинградок, мы понимающе покидали палату, освобождая помещение.
После появления в палате Инги, мой авторитет у соседей поднялся и, наоборот, понизился у женского медперсонала госпиталя. Увидев в первый раз мои сапоги, моя девушка сильно расстроилась. При этом её совсем не беспокоил запах «бехтеревки» исходивший от меня, о чем я сильно волновался, перед первым её посещением. Свидание прошло гладко и я обрел пошатнувшуюся уверенность в себе и, конечно, в девушке.

Спасибо, русские девушки и женщины – милосердие к раненым героям у вас безгранично, даже «бехтеревка» не отталкивает.
Разговоры у нас с Ингой были просты и бесхитростны. Лучше бы их и не было совсем, а было бы что-то другое, но обстановка не позволяла расслабиться.
Странным образом меня, при этом, ревновал женский медперсонал госпиталя.

Немедленно после появления в палате Инги, все мужики тактично исчезали, но не медсестры. Через очень короткие промежутки времени, появлялась то одна, то другая и жестким суконным приказным тоном мне велели, то таблетку выпить, то долить в сапоги «бехтеревку», то ещё какую-нибудь ерунду. При этом бросались косые взгляды на притихающую Ингу и ей бесстрастно объявлялось, что время свиданий ограничено, так как больному нужен покой.

Покой мне был не нужен, а совсем другое, когда рядом красивая женщина. Всякие там наши взаимные трогания, прикасания и поглаживания, совсем нас с Ингой не удовлетворяли, а другие более решительные действия, немедленно прерывались появлением очередной Танечки, Верочки, Анечки, приемом из их рук таблеток и всякое такое прочее.
Тогда я и стал понимать проблемы пожилого капраза и наши жестокие шутки с клизмой, и его скучнеющую от этого жену. Больше мы их не беспокоили.

Все это дало мне понимание, что женский медперсонал госпиталей и больниц, считает больных своими мужчинами и терпеть не может других женщин – посетительниц, отнимающих у них что-то дорогое. Зачем им это, не знаю, но попробуйте понаблюдать, сами увидите. Мужчин – посетителей это не касается! Даже наоборот.

Инга перетрясла дома весь мой скарб, перестирала, перегладила, отпарила, развесила, разгладила. Я её об этом не просил. Чисто её инициатива. После информации о приведении в порядок моего гардероба я стал задумываться о последствиях, которые должны наступить после всех этих палисадников, сеновалов, венков, а теперь уже и стирок – глажек моих личных вещей.

В промежутках между посещениями моей физкультурницы мне было о чем подумать, но моя бедовая головушка, никак не могла родить единственную и правильную мысль. От того, решительный разговор, которого, я уверен, девушка ожидала, все не наступал и не наступал. Пока, все было хорошо, приятно, весело на душе и безответственно. Думаю, то же испытывала и Инга, а зачем тогда ей все это было бы надо? О москвичке я ей честно рассказал в подробностях ещё тогда в палисаднике в белые ночи и поступал по моему разумению честно. Но! Сейчас рядом была молодая женщина со своими планами на будущее, а у меня их небыло.

На этом фоне моих личных переживаний, вдруг произошло то, что координально меняло мою судьбу и карьеру морского офицера. И это, то же начало лить воду на мельницу неопределенности, моих отношений с девушкой Ингой.

Однажды, на очередном утреннем обходе, полковница врач на мои капризы о вонючих сапогах вдруг резко и зло произнесла:
- Ты, лейтенант, не очень то капризничай! Я ведь могу тебя списать вообще с флота на инвалидность, будешь тогда знать! Не капризничай у меня! – повернулась и ушла.

Когда я закрыл рот, полковницы уже в палате не было. В моей жизни, начало что-то происходить. Мысль уйти с флота, как-то мелькала в моей голове. Потом была безжалостно отметена, потому что, в те времена с военной службы офицеры не уходили, тем более с высшим военным образованием.
Разжевывал я идею главрача в голове долго, а когда забрезжило у меня решение, то стал выяснять подробности.

Подробности были такие. Меня, при желании, могут отправить в отставку. При этом на гражданке мне светит военная пенсия по инвалидности. С этой вполне приличной пенсией я могу поступить в гражданский институт и получить второе высшее образование. Лет мне ещё немного, всё можно начинать с начала. Эта перспектива меня сильно увлекла, и не успел я всё осознать, как оказался за воротами госпиталя с бумажкой о моей отставке.




раздел 29



Несколько растерянный от быстроты, с какой я оказался в конце флотской карьеры, с натянутой глупой улыбкой на лице и этой новостью на устах, я ввалился в Ингин пенал.
Скажу сразу, то, что перед ней оказался военный отставник, да ещё с инвалидностью, девушку шокировало. Она сама выросла в военной среде. Папа её был мичман и другой карьеры, как на флоте, не представлял ни он, ни его дочка с красивым именем Инга. На её лице читалось такое откровенное разочарование, что я немедленно засуетился в поисках своего отстиранного и отутюженного скарба.

Прощальный разговор получился каким-то глупым, очень коротким и сухим. Меня в пенале никто не задерживал, а мне уже после такой реакции на мою новую судьбу и не хотелось ничего. В тот же день я укатил на Ладожское озеро.
Благодарственное и очень нежное письмо я потом Инге всё же написал, но ответа не получил. «Се ля ви» - говорят французы, такова жизнь!

На Ладожской морбазе меня огорошили известием, что наша Таллиннская армада, вместе с торпедой и её Главным конструктором отбыла на север озера, а с ней и все мои документы. Туда мне надо было добираться самому, а мне объяснили как, и каким транспортом.
По молодости и глупости я совершил ошибку, что не взял на морбазе командировочное направление. За эту мою, да и свою ошибку, местный командир морбазы в последствии получил выговор.

Дело в том, что мне предстояло двигаться в приграничной с Финляндией полосе. И вот тогда то, я на собственном опыте убедился в крепости наших границ, что «наши пограничники строгие ребята …» и шуток не понимаю.
Добираться до места, где стоял мой корабль, можно было двумя маршрутами - поездом или автобусом. Я выбрал автобус, чтобы насладиться из его окна чудной, почти скандинавской природой.

И насладился. На первом же проверочном пограничном пункте, из автобуса, меня пограничники высадили. Перед этим я совершил две глупости. Одну, когда не взял командировочное удостоверение как пропуск в пограничную зону. Вторую, когда я чтобы «выпендриться», нарядился в свой знаменитый коричневый костюм и корочки на толстенном каучуке.

Когда меня вывели из автобуса, перед пограничниками предстал какой-то стиляга, с подозрительным объяснением, что он на самом деле лейтенант военно-морского флота. Из документов у меня была только справка из госпиталя, о том что меня отправили в отставку.
Надо сказать, что по тем временам, у военных с фотокарточкой был только военный билет, который я благополучно оставил на корабле. Вот пограничникам и пришлось решать «рекбус». В пограничной зоне задержан стиляга, который говорит, что он военный, сует им в нос какую-то бумажку из госпиталя, а там написано, что он уволен в отставку. А вдруг он решил к финнам перебежать?

Решение «рекбуса» было очень простым – обыскав меня и мой скарб, меня завели в пограничную сторожку, проводили в самый её конец, посадили на матрац и велели не рыпаться. Шесть часов я не рыпался.

За это время произошла смена караула. Мне один раз дали выпить кружку воды. Один раз выпустили по малой нужде и один раз по большой. После всего этого, мне всунули в руку мой чемодан, показали на лесную дорожку и сказали, что через шесть километров будет железнодорожная станция, от которой и отходит автобус в эту самую Лахденпохью.




раздел 30



Как потом мне рассказал Миша-командир, погранвойска страны подняли на ноги кадровиков и мои личные дела: в школе с Юрфельдом, в военно-морском училище с Самородным, в главном управлении учебных заведений военно-морского флота в Ленинграде, в главном управлении кадров офицеров-моряков в Москве, то же в Таллине, запросили госпиталь, морбазу на Ладожском озере и, наконец, Мишу-командира.

Он мне потом, весело хохоча, рассказывал, что вынужден был написать два рапорта и одну характеристику, что «я» есть «я», заверить своей печатью и бежать к местному командиру. Там тоже ставили печать и только потом несли к шифровальщикам. Словом «кэп», забегался, запыхался, спасая меня, за что и потребовал с меня бутылку коньяка.

Спецорганы страны гудели в поисках правды о лейтенанте, который едет из госпиталя, но почему-то в гражданском костюме и стиляжных корочках. Задержан в глухом лесу бравыми пограничниками в непосредственной близости от финской границы!

А я ничего этого не знал, слушал птичий гомонок, подремывал. Со скуки, пытался потравить с пограничниками и страшно хотел «жрать» – жаргонное, но очень правильное слово для того моего состояния. Последнее обстоятельство меня беспокоило очень, так как я надеялся откушать «гордеевские» котлеты, но они оказались в Лахденпохье, а местное начальство покормить меня не догадалось, как не догадалось снабдить пропуском в погранзону.

На пустой желудок всегда приходят гадкие мысли. Именно так я и мыслил о местных людях Ладожской морбазы. Возможно они в моем лице, как бы отомстили всему офицерскому и матросскому составу нашей армады за все, что наши морячки натворили в местных огородах с их женским персоналом разного возраста.

Гусарский полк покинул город, оставив в слезах женщин и девушек. А тут явился лейтенант из госпиталя, не запылился! Нагусарил тут, понимаешь… Ату его, ату!
Весь гнев мужского населения ладожской морбазы я и принял на свои тощие плечи. Тощими были не только плечи. Сами понимаете, госпитальный харч это вам не усиленное питание офицерского состава в кают-компаниях боевых кораблей при проведении опасных испытаний новейшего оружия. Плюс бортпаек катерника с шоколадкой и сгущенкой. Вспоминания об этой прелести, гнали слюну, а мне надо было шесть километров нести на отвыкших от ходьбы ногах чемодан и себя.

Каучуковая подошва на модных корочках оказалась большим подспорьем для такого случая. Согнуть её было трудно, но зато, расправляясь в обратную сторону, они кидали меня с удвоенной силой в сторону вокзала.

Вокзал я увидел, а, главное, пищевой ларек, который при рассмотрении вблизи оказался закрыт.
Я стоял перед ним, глотая слюни, пока, подметающая перрон женщина не сжалилась, дав мне важную информацию:
- А ларек откроется к приходу поезда!
- И когда он прибудет?
- Да вот уже через пять минут.

Вскоре я стал обладателем бутылки лимонада и бутербродов с сыром, с загнутыми краями как крылья у лебедя. На перроне мне бы не торчать, а идти к остановке автобуса, как и велели пограничники. Но руки у меня были заняты бутылкой и бутербродами, а на чемодан рук уже не хватало.

Не успел я плюхнутся на скамейку и вонзить зубы в вожделенную еду, как меня огорошили командой:
- Встать! Ваши документы!
Я с тоской поднял голову. Передо мной стоял пограничный патруль, а их лейтенант с интересом оглядывал мои каучуковые корочки. Я прямо читал с листа его мысли – «На перроне глухой станции в лесу сидит тип. Рубает бутерброд, на нем не наши ботинки, а до финской границы рукой подать. Тип исключительно подозрительный!».

Подозрительного «типа» арестовали и препроводили в служебное помещение. Держа в одной руке госпитальную справку и читая её, лейтенант пограничник четко доложил кому-то по телефону о моем задержании. Затем он долго слушал, внимательно меня оглядывал, потом повесил трубку телефона и спросил:
- Почему нарушаете?
- Да я, товарищ лейтенант, не знал.
- То, что вы ездите по пограничной зоне без документов. Почему нарушаете?

Разговор в таком тоне, с вопросами типа: «А вы товарищ курсант внутренне недисциплинированны!», мне уже приходилось слышать. То есть вопрос вроде понятен, но что отвечать на него я не знал ни тогда, ни теперь, поэтому сказал первое попавшееся:
- А что мне делать?
- Как что? - возмутился пограничный командир – Вам же дали четкие инструкции на погранпосту – идти на станцию и ждать автобуса. А Вы нарушаете, сидите на лавочке на перроне.
- А! – понятливо закивал я головой – Вы об этом. Понимаете, лейтенант, кушать я хочу. Как из госпиталя вышел, так и не ел.




раздел 31



Вопрос о еде, воспринимается всеми родами войск нашей необъятной Родины везде одинаково. Хоть ты пограничник или там моряк, но если хочется рубать, то голодного воина не поднимешь в атаку никакими уговорами. Знал об этом и пограничник. Он помягчел, подвинул ко мне отобранную бутылку и бутерброды:
- Извини лейтенант. Не знал, – участливо сказал страж границы – А почему не в форме? – задал он вопрос, который видимо все это время мучил его, весь личный состав погранзаставы, а также мое Московское, Ленинградское и Таллиннское начальство – Опять же ботинки на вас какие-то чудные, – этот вопрос беспокоил его лично ещё на перроне вокзала. Просто у него не было подходящего момента спросить меня об этом.
- Да это мода такая. Опять же девочкам нравится. В Таллинне купил. А форму не одел сдуру! – сказал я откровенно – В форме у меня было бы меньше проблем. Вот и в госпитале даже удостоверение не попросили, вернее военный билет. Поверили военной форме. Я привык, что его никто и никогда не спрашивает, вот и не взял с собой.
- Да! Если бы в форме был, у нас бы было меньше проблем, – вздохнул лейтенант – Столько людей побеспокоили, одни хлопоты. Ты лейтенант не обижайся, сам виноват. Опять же странные ботинки у тебя! – высказал он свою потаенную мысль, а может быть и ему хотелось в таких прошвырнуться, не знаю.

После еды и питья, настроение у меня поднялось. Мы ещё немного побалагурили с пограничником, а затем он меня проводил к остановке, где благополучно и загрузил в автобус.
Стемнело и пошел сильный ливень. В тряском стареньком автобусе меня разморило, я сладко заснул и видел во сне, что-то прекрасное большое и чистое – может я мыл слона точно не помню.

Как вдруг, в эту прелесть благости и отдохновения, ворвался грубый мужской голос:
- Ваши документы!
Если бы на моем месте оказалась экзальтированная дамочка, она бы наверное упала в обморок. За одни сутки слышать одинаковый вопрос, на который нет ответа. Тут же открывается мерзкая перспектива быть арестованным в третий раз, это могли выдержать только нервы молоденького парня.

Таким парнем я и был, а значит, в обморок не упал.
Все началось по третьему кругу. Я взмолился перед пограничником - из автобуса меня не ссаживать под дождь. Далее я вёл себя совсем плаксиво и блеял о том, что я больной и после госпиталя. Помните как Панюковский в «Золотом теленке» – «Пожалейте меня, я больной и меня не любят женщины!». Очень мне не хотелось мокнуть под дождём.
Упрашивать этого пограничника мне не пришлось.

Оказывается, Родина уже знала своего героя! Знала меня и погранзастава, и, очень к месту, знал этот старший пограничник:
- А, это тот самый лейтенант, в гражданском и странных ботинках?! Бродит вдоль границы без документов?! – он весело и дружески заулыбался, а я с облегчением вздохнул.

Популярность у народа это всегда приятно и удобно, но не в проливной дождь за окном автобуса. Как я тогда понимал артистов и всяких певцов, которые из кожи лезут вон в погоне за популярностью. Знал ли я тогда, покупая эти шикарные ботинки, что именно они выведут меня под яркие прожектора всероссийской славы и тем более у пограничников СССР!
На новую озерную военную базу я добрался во втором часу ночи и обессиленный и вконец перепуганный пограничными порядками страны, упал в дружеские объятия, который распахнул мне Миша-командир.

По такому случаю был разбужен кок Гордеев, и «сей секунд» на столе родной кают-компании дымились его знаменитые котлеты. Пока я жадно ел, Миша-командир сначала рассказал о своей беготне между кораблем и шифровальщиками, при этом потребовал с меня коньяк за спасение. По ходу рассказа обругал командира морбазы и меня за одно и сообщил главную новость.

- Ты ведь штурман не знаешь главного!
- Что-нибудь стряслось – засуетился я – Может, торпеда утонула? – в ужасе предположил я – А как же горючее?
- Да нет с горючим и торпедой все в порядке, – он равнодушно махнул рукой - Главное, что они наконец-то приехали, все тебя только и ждем! – он хлопнул меня по плечу и весело заулыбался.

Только через какое-то время мне удалось понять причину бурной радости. Торпедный конструктор, уже давно обещал, для улучшения отработки конструкции этой «зверюги», вызвать из Питера женскую бригаду конструкторского бюро. И бригада наконец-то приехала.
Не знаю, может быть в Питере какой-то особый климат, или конструктор лично подбирал состав, но все приехавшие девушки, как восторженно объяснил Миша-командир, оказались как на подбор красавицами. Но всех их затмевала «королева» – красавица Тамара Григорьевна Семененко, сокращенно ТГС.




раздел 32



Все сидят спокойно. Рассказ о последующих романтических приключениях будет не обо мне.
Увидев ТГС, кэп немедленно издал восторженное ржание и застучал копытами. Далее он признался, что очаровывает он ТГС уже неделю. Для этого было запущено все: букеты окрестных полевых цветов, шоколад из «бортового пакета катерника», ночные прогулки по лесам и полям.

Но все пока безрезультатно. Не хватало какой-то последней изюминки, что могло бы сломить надменную красавицу и Миша-командир придумал:
- Значит так, штурман! Сначала ты мне помогал получить очередную звездочку на погон, но все испортил этот поросенок старпом - ухитрился потерять секреты. Да, кстати, тебе приказом по дивизиону объявлен домашний арест на десять суток, но его отменили, так как ты в госпитале, - только теперь я узнал, какая меня постигла кара за все происшествие с утерей секретов.

Миша – командир крепко затянулся дымом папиросы марки «Казбек», пустил в потолок кольцо дыма и, задумчиво глядя на него, назвал вслух ещё одну мою предстоящую услугу.
–Конечно, по боевой тревоге от бывшей любовницы Кангро ты меня отрывал очень профессионально! – последовал сальный смешок – Слушай, помоги в последний раз, а потом мы тебя с флота проводим.

Между всеми его новостями я рассказал ему о своей отставке, что было излишне, так как командир корабля о своем штурмане знал уже все!
План захвата крепостей Тамары Григорьевны Селененко, она же ТГС, Миша-командир задумал таким. Был снят на месяц большой деревенский дом. Под предлогом болезни, в него должен был заселиться я.

Следующее действо предполагалось таким. ТГС приглашается совместно с Мишей-командиром навестить мальчика – больного штурмана, который живёт в доме. В этот же вечер соседка получает жирного гуся и жарит его в картошке. Накрывается стол, со всеми необходимыми явствами. Превозмогая болезнь и слабость, за столом появляюсь я и неохотно принимаю участие в пиршестве.

Так как в госпитале мне отныне запрещено многое, я благосклонно принимаю милосердные оханья и аханья красивой женщины ТГС. Она нежно покрывает мои плечи пледом, и мы все садимся к столу. При этом я не пью. Пока гости откушивают гуся с жареной картошечкой и поднимают тосты за моё здоровье, я их веселю – сначала разговорами, для «разогрева публики», а уже потом услаждаю слух пением романсов под гитару. Миша-командир даст отмашку, когда начинать.

В общем, я понял следующее. Ввиду наличия в округе только хвойных лесов и скал, даже с предприимчивостью Миши цыганский хор найти невозможно. Цыганский хор и молодецкие пляски должен был, по его мысли, изображать я. Этим самым ТГС вводится в некий романтический транс, после которого, а Миша-командир в этом толк знал, женские крепости сдаются на милость победителя без сопротивления, только слабое «ах» в последний момент.

Тут должно быть отступление. Петь старинные русские романсы я умел, научившись у мамы. Аккомпанировать на гитаре научился в длинные вечера, оставшись в очередной раз «без берега», после дурацкой присказки моего ротного «Вы, товарищ курсант, внутренне недисциплинированны! Оставайтесь и подумайте!». Я и сидел в гальюнной курилке училища, а чтобы легче было думать, учился играть на гитаре.

И получилось! Умению проникновенно исполнять романсы, выработала во мне способствующая этому ситуация – несправедливые наказания ротного командира, скромная обстановка курительной комнаты при гальюне, а также неимоверных размеров цигарка с махоркой, так как денег на сигареты не было. Мамин добрый «ридикюль» оставался на берегу, куда меня этот самый ротный не пускал.

Как видите, круг замкнулся. Именно обида на ротного оказалось той гаммой чувств, которые тоскливо, задумчиво и завораживающе звучали в моем голосе. Исполнение романсов получалось проникновенным. Первопричину этого слушающие женщины не знали, всё принимали на свой счет, и я с удивлением наблюдал эти последние томные «ах»!

Не на всех, правда, это очарование действовало таким образом. Были и неудачи…, но не часто! Вспоминаю, как с одной стороны, именно этим я помог Шурке тогда в Балтийске остаться в бараке в комнате официантки, сам же лишился «козырного червового туза» в другом бараке за занавесками.

Своим беспокойством, с учетом этого обстоятельства, я и поделился с Мишей-командиром. Тот крепко задумался, тоскливо посмотрел на меня, потом молодецки и беззаботно махнул рукой:
– А, была не была! Ты штурман пой, разбираться будем потом!

Мы зря волновались. На ТГС план подействовал, но я своим пением чуть всё не испортил! Она уже была готова сказать последнее томное «ах», но как норовистая лошадка на полном скаку споткнулась о вопросы: «Кого выбрать в победители? Кому сдавать крепость? А?».
Миша-командир, поняв всю трагичность этого вопроса, который женщина явно задавала себе и не могла найти ответа, ругал себя последними словами, что затащил меня в этот треугольник. Бал состоялся безрезультатно, погасли свечи!

И мы начали ходить втроем. Честное слово, просто ходили как трое друзей. Было очень весело, так как ТГС оказалась веселой, умной и остроумной. Тем, что у неё такие спутники, она гордилась. Оба высокие, каждый по своему симпатичный, легки на подъем и всякие там безобидные шалости. Наша компания у окружающих мужчин вызывала легкую усмешку и подбадривающие взгляды. Женщины глаза отводили. Почему, не знаю.

Приезд женского персонала КБ, почему-то застопорил испытания торпеды. Возможно, «поддавки» нашего торпедного катера, позволили пройти какой-то этап, но факт оставался фактом. В озеро мы выходили редко, потом Главный конструктор вообще перестал нас вызывать, и мы засобирались домой в Таллинн.

По договоренности с Мишей-командиром, мой уход в отставку должен был состоятся в порту приписки. С одной стороны нельзя было оставлять армаду без штурманской прокладки, а с другой – в Таллинне с помощью командира все необходимые документы проще будет собрать и оформить.

Была уже глубокая осень, становилось холодно. Полковница-врач перепугала меня перед выпиской из госпиталя. Состоялся длинный и подробный разговор, где полковница превратилась в мягкую, добрую и сердечную женщину, которая с материнской заботой сказала, чего мне в будущем нельзя делать.
У неё получалось, что мне нельзя ничего. Нельзя было ни пить, ни курить. Спорт – ни-ни. Долго ходить – ни-ни. Много и других «ни-ни», а самое главное беречь ноги от переохлаждения. В дальнейшей жизни все эти запреты я не выполнял. Вылечил меня спорт и не желание стать инвалидом.




раздел 33



Полковница – врач посоветовала купить финские полусапожки на меху, которые тогда появились в Питере, и сказала где. Я их купил.
Обувка была теплая, удобная, но какого-то яркого красно-коричневого цвета. Вот в этих ботинках, бьющих в глаза резким контрастным цветом с окружающим корабельным черным и зеленым, я и простоял на командирском мостике всю обратную дорогу.

По мере того, как мимо наших глаз проплывали знакомые уже ландшафты полей, а потом Питерские суровые постройки, в голове мелькали воспоминания – сколько же всего случилось за это лето!
Так в суровом молчании, строго держась в кильватер, наша армада и прибыла, без приключений, в Таллинн.

Мой уход в отставку затянулся на долго.

Я активно готовился к жизни на гражданке и начал с гардероба. К моему гражданскому костюму, накануне зимы необходимо было пальто.
На озерной прогулке на моторном катере по шхерам окрестностей озера, пока Миша-командир, красный от напряжения зажимал ладонью карбюратор подвесного мотора, чтобы он не глох, именно тогда и выяснилось, что мадам ТГС нужно зимнее пальто. Сшить его желательно именно в Таллинне. На этот женский каприз, я тогда внимания не обратил, но не Миша, хотя мотор катера невообразимо грохотал, а ладонь его совсем одеревенела. Как и когда они потом сговорились за моей спиной, мне не ведомо.

Сговор обнаружился так. Вскоре после прихода в родной порт приписки, Миша-командир, как-то застенчиво улыбаясь, сунул мне в руку листок с адресом и попросил в случае боевой тревоги бежать и вызывать его на корабль, сначала туда, а потом уже к семье. Так уже бывало раньше, поэтому я и не выспрашивал подробности. Он мне только объяснил, что комната, где его надо искать, будет смежная и проходить надо через хозяев эстонцев, но очень вежливо.

Парень я от природы вежливый и даже обиделся на это предупреждение.
Пару месяцев ничего не происходило. Как вдруг, в двенадцатом часу ночи, по дивизиону объявили тревогу. Раздувая ноздри от старательности, я рысью помчался на улицу, где должен был обретаться мой командир звать его на «войну».

Эстонцы оказались пожилой парой, хорошо знающей Кангро. Это все я в результате своей вежливости и выяснил на ходу, пока пробирался к двери комнаты, где теоретически должен был находиться Миша.

Она была закрыта и я начал стучать, сначала тихо, а потом и кулаком. Долго не открывали, и я четким командным голосом нервно закричал:
- Товарищ командир, объявлена боевая тревога!
С другой стороны двери женский голос невнятно бормотнул:
- Какой ещё командир, я уже легла спать! – с этими словами дверь распахнулась и я увидел Тамару она же ТГС собственной персоной.

От удивления челюсть у меня отвалилась. Я ожидал увидеть кого угодно, но не эту «торпедистку». ТГС тоже опешила, но только слегка, и с улыбкой втащила меня в комнату. Там она радостно меня расцеловала, не думайте себе ничего неприличного – как сестра брата!

Между нами опять пробежала взаимная симпатия. Про тревогу я подзабыл, и мы минут двадцать потрепались за жизнь. ТГС вдруг схватилась, кинулась к шкафу и мгновенно надела на себя очень красивое манто. В нем она ещё больше похорошела:
- Это мне Миша все тут организовал! – кокетливо кружась, сообщила она – Как тебе нравится?

Манто и женщина в нём мне нравились, а ситуация в которую я попал совсем нет. Я выглядел в собственных глазах глупо – «Почему он мне не сказал правду?». Обижался я на Мишу-командира совсем недолго. Ворвался таки он в крепость! Ай да Миша! Ай да ходок! Прямо через портного и манто в ворота крепости! Так открылась мне Мишина тайна.

Конечно же, я ему немного позавидовал, но только совсем чуть-чуть. С учётом его гигантских усилий, включая цветы, избу, гуся, шоколад, ночные прогулки под звездами, букеты цветов и ничего! Крепость не сдавалась! Оказывается нужна была самая малость – сшить женщине манто у таллиннского портного!

Поняв это, я вытряхнул из Миши-командира адрес портного, который и сшил мне модное мужское пальто из дорогого драп велюра.
Прощальный вечер в Таллинне прошел удивительно. Почему и за что судьба мне это предоставила, не знаю. Судите сами.

Прощание я начал с обхода всех заметных в памяти мест. В том числе постоял у подъезда дома дочки командующего, где она уже не жила. Мысленно пожелал ей успешно слазить на Памир и помахал ручкой окну её квартиры. Заканчивал я вечер, на танцевальной площадке Дома офицеров флота. Когда заиграли прощальный танец, рядом со мной появилась, запыхавшаяся молодая женщина. По её виду можно было понять, что она спешила. К последнему танцу, что ли?

Пытаясь успокоить дыхание, она вопросительно посмотрела на меня. В моём гороскопе сказано: «С женщинами он обычно нежен и ровен. Отказывать женщинам он практически не умеет!» и я пригласил её на танец. Короткие словесные реплики в танце, которыми мы обменивались, чуть раскрыли, что женщина с хорошим образованием, острым и ироничным умом. В речи у неё улавливался акцент, но русский язык был безупречен. В танце она была прекрасной партнершей, и я сделал ей комплимент с высоты своего обучения бальным танцам в Бакинском Доме пионеров.
Оценив всё это, я даже на мгновение пожалел, что наша встреча будет скоротечна. Мне казалось, что это последний мой танец и последняя особа женского пола в Таллине, но ошибался. Когда после танца я с благодарностью целовал ей руку, она наклонилась и тихо попросила:
- Лейтенант! Вы не можете меня проводить?
- Конечно, мадам! С удовольствием.
Я проводил её до выхода и стал опять прощаться, спеша на корабль поближе к своему чемодану.
- Вы уходите? У меня предложение. Давайте поедем к моим друзьям. Там маленькая пирушка, а у меня не оказалось кавалера. Составьте мне компанию. Пойдемте! Ну, пожалуйста! – она даже стала тянуть меня за руку – Это не далеко.
Такое окончание вечера в мои планы не входило, и я неуверенно, и как-то робко стал отказываться. Доводы женщине я приводил дурацкие:
- Да я в рабочем кителе, без галстука.
- Ничего, китель снимете.
- Но у меня под ним тельняшка.
- Морские тельняшки мы видели, стесняться вы не будете.
- Понимаете, – смущенно говорил я – У меня нет с собой денег. Зарплата будет только через неделю! – это была ложь во спасение моей целомудренности. Впервые в жизни за руку меня тянула женщина, а не наоборот. «Приходить в гости с пустыми руками нельзя?» – во мне говорил голос бабушки, которая много сил приложила, воспитывая во мне правила приличия и хорошего тона.
- Пусть это вас не беспокоит! – и, решив, что я сдался, она уже активно махала ручкой – Такси!

Совершенно смущенный, я погрузился в такси, в растерянности, что не я контролирую ситуацию. Женщина что-то по эстонски сказала шоферу, он утвердительно кивнул головой, и мы поехали. На мой недоуменный взгляд, она сказала, что сейчас шофер купит шампанское в ресторане, и мы поедем в какой-то дом.

Дом оказался огромным. Оставив меня внизу, женщина легко взбежала на второй этаж, гремя бутылками. От всего этого напора и неизвестности я чувствовал себя не уютно. Время шло, а меня никто не звал.

Я уже хотел трусливо сбежать, но меня позвали. В дверях квартиры стояла, вы не поверите, любовница сначала Каргро, а потом Миши-командира. Оба мы открыли рот от удивления. При этом я немедленно отметил про себя, её совершенно непристойный вид: в комбинации со спущенной бретелькой и оголенной грудью. По глазам было видно, что она в достаточно крепком подпитии.

Несмотря на это состояние, она бросилась меня обнимать и пыталась целовать, но тут за меня вступилась моя знакомая и увела её за руку в большую комнату. Стол был уставлен всевозможной снедью. Новому гостю освободили место и поставили «штрафной» бокал.
Мне не хватало именно этого, чтобы прийти в себя от удивления всем происходящим.

Завтра в полдень уходит мой поезд в Москву, а я в квартире и компании людей, которые как в фильме «Калина красная», были приготовлен к разврату и не киношному, а «взаправдошному». После того как я с облегчением осушил бокал, моя знакомая наклонилась и сказала
- Меня зовут Жанна, а тебя как, лейтенант?
- Вообще-то на корабле меня зову штурман Биль.
- А он все врет, я знаю! – вдруг нетрезво засмеялась любовница Кангро – Но не скажу!
- А мне нравиться «штурман Биль».

Весь вечер потом я был Билем, что моей новой знакомой, почему-то страшно нравилось.
Пока Жанна хлопотала с едой на столе, я с интересом стал разглядывать неожиданно появившуюся в моей жизни подругу. Это была крепко, по спортивному скроенная, молодая женщина. Такой фигуре могли бы позавидовать многие молоденькие девушки. Движения её были очень изящные, и в позах царила какая-то гармония. Говорила она правильно, что выдавало в ней образованность и культуру. В её обращении не было и намека на какую-то вызывающую распущенность и вульгарность. Это мне нравилась.

Но лучшим из всей её внешности были глаза – чудесно серые, которые придавали всему её облику непередаваемое очарование. Таких глаз я ещё не видел и немедленно пал под их взглядом.

Без пошлых подробностей про тот вечер скажу - всё было прекрасно!
На рассвете я стал прощаться. Пожалуй, самым важным, при утреннем прощании для женщины, это оставаться такой же прелестной, как и накануне. Жанне это удалось.
Огромные серые глаза на разрумянившемся лице, придавали ей не забываемое очарование.
Обнимая эту прелесть я тихо сказал:
- А ведь мы видимся в первый и последний раз.
- Да?! – неопределенно сказала она – А почему?
- Сегодня в двенадцать часов дня уезжаю из Таллина навсегда. Спасибо тебе за чудесный прощальный вечер!
- Ты знаешь, а ведь это хорошо! – она зарылась лицом в мою тельняшку и стала говорить – Ты прости меня за все. Сама не понимаю, что со мной случилось. Это в первый и в последний раз. Я ведь замужем. Это всё моя подружка. Уговорила она меня вчера. Но я не жалею, а ты?

Мне показалось, что все сказанное было искренне. Возможно, таким подарком судьбы за все перенесённые переживания и должно было закончиться то лето, которое стало в моей жизни поворотным. Так начиналась моя жизнь опять с нуля!

Спасибо флотским парням - моим товарищам, и моему морскому начальству, а также всем встретившимся мне девушкам и той женщине. Эта школа помогала мне в дальнейшем держаться на плаву в круговерти штормов строительства моей новой жизни на гражданке.


Пос. Развилка
3 Августа 2000 г.
Ю.Елистратов

 

 

ФЛОТСКИЙ ЯЗЫК - морская специфика

ВОКРУГ ЕВРОПЫ НА "НЕВЕ" - морская повесть