НАВОДНЕНИЕ

 

         НАВОДНЕНИЕ

 

Познакомили Михаила Петрова с Ольгой, можно ска­зать, случайно. Увидел он ее с подругой у хлебного киоска: те хлеб покупали да булочки для себя, а Михаила не замечали вовсе, не до того им было, таким озабоченным...

Вот тут-то он и рассмотрел ее, свое будущее «счастье». Спокойно рассмотрел со стороны, сам, оставаясь как бы в тени. А она от скромности не страдала, эта светловолосо­рыжеватая «мадемуазель». Заняла, казалось, все свободное пространство у киоска и все собою лишнее затмила. «Умеет же, бестия, преподнести себя! Может, все рыжие такие?» — мелькнула мысль у Михаила.

А рыжая красавица уже щупала булочки и хлебушек своими цеп­кими руками, успевая при этом разговаривать и с продав­щицей, и с подругой, и еще с кем-то. «Строчит языком, как Анка-пулеметчица, — опять подумал Михаил. — И без пуле­мета такая красавица, любого уложит наповал».

А она крутилась перед ним, словно манекенщица на по­диуме: то точеную ножку — сюда, то ручку — туда, но все складно получается, не отнимешь, и сложена неплохо, и грудь на месте, и головку красиво держит. В общем, понравилась мужику эта «сорока белобока». А глаз у Михаила был наме­танный, уже давно холостяк и насмотрелся таких «пташек» предостаточно, и пора бы к берегу прибиваться. Годы уже немо­лодые, вроде и мудрость появляется уже, а все один живет. Тут задумаешься поневоле. «Никуда она от меня не денется, — сделал вывод холостяк, — я ее насквозь вижу, как рентген!»

— бывает такое иногда у людей.

А солнышко смеялось, рассыпаясь в своих лучах: «Герой, однако, ну-ну! — неверное, тоже было не против знакомства.

— Я, мол, в вашу людскую жизнь суетную вообще-то не

3

вмешиваюсь, но вы не знаете порядка, все норовите вспять течению плыть. Жизнь вас учит-учит...»

Через пару дней сидела Ольга дома у Михаила; пришла в гости с внучкой своей, которой и двух лет нет еще, но уверенно все объясняет Михаилу, что-то лопочет, хозяйни­чает, как у себя дома.

Отвык, видать, холостяк от детей уже, зачерствело сердце, а тут крошка эта навеяла грустные мысли о своих ребятиш­ках. Они тоже были маленькие, точно такие же, интересные, смешно говорили слова. И невольно Михаил поцеловал ре­бенка в пушистый височек. Да, жизнь круто берет иногда, того и гляди, растопчет тебя. «Но ничего, держись, Миша, держись, — думал он, — спина всегда должна быть прямой, всегда!» Ольга трещала без умолку. Послушать ее — так все она умеет; и рисовать, и балетом когда-то занималась, и сти­хи пишет, и детей учит, — прямо цены ей нет, этой красавице

«Ну-ну! — думал хозяин квартиры. — Все ты умеешь, все ты знаешь, но почему одна, сорока белобока?»

Солнце тоже заслушалось, будто знало все о мыслях Михаила, поэтому спряталось сначала за оконную шторку, затем вообще ушло отдыхать за сопки синие.

«Хотела бы ты серьезно поговорить со мной, — думал Михаил, — то ребенка не притащила бы. Хитришь, балерина, ой хитришь». И невольно рассмеялся, дернув рукой, чтобы смахнуть пот со лба, а женщина вдруг отпрянула в сторону, истолковав неверно этот жест, и глазами захлопала. Видно, жизнь ее не очень-то ласкала, и муженек был не подароч­ком, кулаками учил уму-разуму. Смех и грех! «Суровый, ви­дать, мужик был, — подумал Михаил, — не таким, как я, тефтелей, — всю жизнь терпел от жены своей. А эта Олечка, видно, на «секача» нарвалась, по своей доброте душевной. Пока меня судьба учила, как вести себя с женщинами, полжизни ушло. Обидно, конечно, — и все же мелькнуло чувство жалости к ней; натерпелась, наверное, и тут же оборвал себя; кто тебя самого пожалеет, олух ты этакий! Больно жалостливым стал...»

—  Поздно уже, — объявила гостья и засобиралась домой. С ребенком на руках вышел их провожать Михаил. Так втроем и дошли до ее дома. Оказывается, Ольга рядом жила. Втроем и зашли в квартиру.

Опять сели пить чай, смотреть телевизор. Внучка Ольги

4

уже спала на диване, подложив ручку под щечку и надув губки: ни забот ей, ни хлопот. Лучше бы и не знать ей их никогда! А луна уже заглядывала в окошко, ехидно улыба­лась, озорница: «Я — Солнце любви, царица интима. Вы во власти моей и никуда не денетесь! Буду с вами творить все, что хочу!» Вот ведь озорница! Плещет светом волшебным — берите, пьянейте, ласкайтесь, целуйтесь! Ах, озорница!

Хотел Михаил обнять Ольгу, но она ловко выскользну­ла из рук:

—  Не надо баловаться, я вас не знаю совсем! — и серди­то нахмурила брови. Смотрел на нее мужчина, на ее мило­видное лицо, на крепкое тело и думал: «И не узнаешь никогда, если будешь вести себя так, но ведь это просто для пробы». Но все же успокоился. И опять пошли разговоры-разговоры...

Разошлись поздно, оба усталые и задумчивые от всего пережитого, от еще неясного нового и от ожидания чего-то еще непонятного, короче, устали друг от друга...

На следующий вечер Михаил навестил Ольгу. Она встре­тила его прохладно, многое передумала за остаток ночи и сделала для себя вывод. Явно не в пользу гостя. «Видно, мужья ее бывшие лучше меня, — тоже думал гость, — один гулящий был, другой пьяница, но все они лучше меня, так получается?» И воспротивилась душа его холостяцкая: «Рез­вись, тешься пока, рыбка золотая, но горячей сковородки тебе не миновать. За все каждому из нас воздастся, милая». Но сидел чинно и важно, посуровев лицом, и ни один мус­кул не дрогнул на лице его.

Так же и расстались — прохладно. Были и следующие вечера, но Ольга вела себя то дерзко, то равнодушно, и ника­кой близости даже не предвиделось. Странная женщина...

И тогда Михаил спросил ее напрямую: ты зачем, мол, воду мутишь, зачем знакомилась со мной, а? Зачем ко мне в гости приходила, объясни мне, глупому?

Ольга, ни капли не смущаясь, загадочно улыбнулась ему, встряхнув головой, и пряди волос ее растрепались по лицу и плечам. Но все же сказала;

—  Посмотреть на тебя просто из любопытства, — и гля­дело это создание на него совсем невинно.

Чтобы смущение скрыть, Михаил хлебнул из чашки ос­тывший чай, и поперхнулся:

5

—  Это, ВЫХОДИТ, как в музей приходила, взглянуть на меня, как на экспонат, сравнить с бывшими? Изволь уж ответить.

Ольга не ответила, а стала молча и спешно собираться куда-то. На улице уже темнело. Приятная прохлада сменила жару. В его душе тоже все померкло, омрачилось, но душу-то разглядеть нельзя.

«Ладно, — решил Михаил, — это последняя наша встреча, бог с ней, с Ольгой, но проводить женщину надо. Иначе не по-флотски будет».

На остановке стояли молча — чужие люди, да и только. И что было у них общего? Ничего! Так оно и есть на самом деле. Ольга стала объясняться; едет, мол, к сыну ночевать, там ее ждут... Это на последнем-то автобусе?! Бред какой-то! Кто в это поверит?

«Просто хочет уладить свои дела с бывшим мужем. Или еще кого-то посмотреть, как и меня, — думал Михаил, и на душе у него стало вдруг спокойнее; пусть другого дурачит, пусть там воду мутит. Мне все равно!»

—  Да! — вдруг нарушила молчание Ольга. — Не забудь вернуть игрушку, — уже садясь в автобус. — А то внучка спрашивает его, зайчика своего. Передай через подругу мою, только не забудь, пожалуйста!

Неловко стало Михаилу. Ведь видел эту игрушку дома, но все забывал отдать ее. Получилось, что специально дер­жал у себя, чтобы в нужный момент найти предлог лишний раз зайти к Ольге. Вернуть надо обязательно и покончить с этими встречами раз и навсегда.

Дверь автобуса захлопнулась, и опять стало легче на душе. А Ольга даже не обернулась, не сочла нужным. «Да катись ты по Малой Спасской! — думал Петров. — Веселее катись!» И бодро двинулся домой. «Спина должна быть прямой, ина­че пропадешь», — твердил он себе упорно.

Дома согрел чайник и стал осмысливать все за чаепити­ем. Пряники жевал автоматически, и все думал; «Да, проле­тел ты, военный моряк, как фанера над Парижем, — и усмех­нулся невесело. — Казалось, что все тебе доступно, что она уже твоя, чувствовал, когда увидел ее первый раз, что никуда она не денется. Была такая уверенность! Казалось даже, что близость какая-то духовная наблюдалась между ними. Но, видно, показалось. Бывает! А дальше что? Да ничего! Ехать надо к другу старому, флотскому».

6

Был ТОТ недавно у Михаила в гостях, тоже холостяка, вот и пригласил в гости, ведь рядом живем, всего полсотни ки­лометров друг от друга, а не виделись больше десяти лет. Бывает вот так в жизни. Разметало их в жизненном море; вроде и рядом, а не видно друг друга. Так и барахтаются оба по одиночке, борются неизвестно с кем и с чем, а время влечет их все глубже, пока пучина старости не накроет их обоих. А ведь подводниками служили и легководолазную подготовку проходили, и через торпедный аппарат во время учебных тревог выходили. Но жизнь — это тебе не служба, порой в баранку человека гнет и ломает, да в кружке воды утопит. И моря не надо. Кто думал тогда, что жизнь на граж­данке у бывших подводников так сложится. Молодыми были, самоуверенными, красивыми и сильными. Кто бы сказал тогда, что так вот жить будут, то долго бы смеялись они, ох и долго!

Чай уже остыл, пряник недоеден, складка кожи глубоко залегла у переносицы; «Ох, Петров-Петров, часто стал ты за­думываться! — уже корил себя Михаил. — Пора и на покой, время уже позднее, а звезды-то как высыпали, перемигива­ются, что-то шепчут ему. Наверное, многое знают, но сказать не могут. Звезды — тайна всей нашей жизни, вечная тай­на...»

Утром поезд, ритмично и весело выстукивая на стыках рельсов, увозил его к другу. Михаил мало обращал внима­ния на попутчиков. У всех своя жизнь, вот и суетятся, а он спокоен, удивительно спокоен, давно надо было навестить друга, вот и было бы легче на душе.

Доехал быстро, вроде сел только, а уже и выходить надо. К поселку вела тропинка, шла она через лес и раскисла вся после дождя. Приходилось осторожно ставить ноги, чтобы не залезть по колено в грязь. Наконец выбрался на дорогу. Дома вдоль нее сгрудились в кучку, как грибочки, и сол­нышко высвечивало их с радостью, как своих шаловливых детей, и приводило их в порядок после дождя. Подсушивало, подогревало. Видно все в природе учтено и всему внимание оказано.

«Опять я в философию ударился, — замедлил бег своих мыслей Михаил, — завидуешь рыжим да конопатым, им-то солнышко больше всех внимания уделяет и помогает им. Тогда и мухоморы, получается, лучше всех должны быть, раз

7

ОНИ самые яркие из грибов, но ведь ядовитые, а стало быть, несъедобные. Тоже путаница выходит. Но это для нас, а не для природы, у нее порядок везде...»

Сергей встретил Михаила радостно;

—  Вот не думал, что ты в гости заявишься! — и засуетился весело, не зная, куда посадить Петрова, чем угостить его.

—  Да не суетись ты! — успокоил его Михаил. — Не сбегу я никуда. К тебе ехал, дружище, только долго собирался очень!

Как и во всякой холостяцкой квартире, здесь был свой порядок, свой колорит, понятный только хозяину. Может, и беспорядок для других, но не для хозяина.

Рога изюбра были на видном месте, да шкура медведя на полу. И все остальное в том же духе, все говорило о том, что здесь живет промысловик-охотник, а под окном стоял грузовик ГАЗ-66 — это все что надо для охоты, для жизни.

Сергей сильно изменился. С годами как бы осел на ноги, стал ниже ростом, но шире в плечах, появилась и седина на висках, а на загорелом лице — морщин много, что придавало лицу суровость. Но стоило ему улыбнуться, и вся суровость исчезала без следа, только горечь в сердце никогда не исчез­нет, но кто об этом узнает? И вот сидят два друга, два холо­стяка, за одним столом, а на столе — бутылка водки да за­куска небогатая.

—  Ты помнишь, Миша, как раньше было, как читал свои

стихи наш друг Саша Козлов;

...И чтоб отметить нашу встречу,

По полной кружке мы нальем,

Не по стакану, а по флотской кружке!

Я из нее три года пил,

Она теперь мне как подружка,

А как держать стакан — забыл!

—  Давай за встречу дружище!

Только Михаил не пил уже с десяток лет. Да и с Серге­ем выпил не водки, а кружку сока. Тот не возразил. Значит, так надо. Многие критерии пришлось пересмотреть друзьям за годы после службы, много поправок внесли в свой жиз­ненный уклад и повседневный обиход. За сок не обиделся Сергей.

Сидят они за столом, неспешно разговаривают, а напро­тив, на стене, две фотографии, Сергея портрет, рядом фотка Михаила; бравые моряки, грудь колесом, распирает тельняш­

8

ки, — молодые, здоровые и взгляд геройский. Как сильно они изменились с тех пор, но фотографии рядом. Не ожидал этого увидеть Михаил.

Сергей встал и подошел к портретам;

—  Смотри, Миша, мы всегда здесь рядом. С самого дем­беля. Посмотрю другой раз, и легче на душе станет. А порой тяжело было, сам знаешь!

Ничего не сказал Михаил, пожал руку друга, оба помол­чали немного, а дальше полились воспоминания, так и на­хлынули на них, как волны прибоя. Веселые, и разгорячен­ные встречей, перебивали друг друга; «А помнишь?! По­мнишь, как познакомились мы в учебке?»

Как не помнить! В тот день завязалась драка с сахалин­цами, тех было много, а Михаил — один. Но не уступал он, не сдавался, а тут и Сергей на помощь прилетел. Быстренько разметали они вдвоем задир — так и подружились и держа­лись уже вместе с тех пор.

А еще, сколько смешных случаев было! Помнишь, как все курсанты подстригали друг друга? Раньше и ножницы в руках не держали, а тут стригли озабоченно, не хотели наряды вне очереди получать, вот смеху-то было, а что де­лать? Тут и отличился Сергей Орлов, вызвался подстригать самого инструктора, старшину второй статьи Лукьянова, кра­савца и придиру.

—  Есть мастера у нас или нет? — вопрошал инструктор курсантов? — Есть, кому доверить свою голову или нет? — настаивал тот, все притихли. Тут и вышел мастер-парик­махер — Сергей;

—  В лучшем виде исполню, товарищ старшина! — и ни тени смущения не было на его лице. Орел, да и только.

—  Ну что, Орлов, приступай! — не заподозрил ничего каверзного инструктор.

Долго и упорно трудился Сергей, семь потов пролил — старался. А когда Лукьянов показался в кубрике на всеоб­щее обозрение, то все невольно разразились хохотом; такую прическу сделать мог только враг. А еще хуже врага — толь­ко Сергей Орлов. А он постарался на славу.

Посинел от ярости старшина, когда увидел себя в зеркале.

—  Ой, маменька! Что там было на его бестолковой голо­ве, такой палисадник я ему развел! — смеялся сейчас, спустя годы, Сергей. — Там клочок волос торчит, там проплешина.

там гривка осталась, — пошутил тогда я на славу, всех на­смешил, но нажил себе врага заклятого, ох нажил! Из наря­дов не вылазил, бедный.

Пока флотские кореша смеялись, гости подошли. В де­ревне всегда ты на глазах у всех. Здоровались, знакомились. Так и увиделись Михаил и Алла. Сергей сразу шепнул дру­гу: «Вот тебе кого надо в жены взять, за ней ты будешь, как за каменной стеной, за свой тыл будешь спокоен! Ты ведь этого хотел, об этом мечтал?» А глаза его карие озабоченно смотрели на друга. «А ты, Сергей, почему теряешься? — спро­сил Михаил. Или сам не хочешь жить по-человечески, семь­ей?»

Тот промолчал, хотя, видать, вопросы эти задели Сергея. Михаил заметил это, но повторить вопросы не решился. Од­нако Сергей внес ясность:

—  Да я из тайги ведь почти не вылажу, да и с женой еще не разведен, своих проблем хватает. Тебе проще намного, ты кругом один.

Сергей поднялся, снял со стены гитару, и все притихли. Все гости, видимо, знали, как умеет задеть душу гитарист. Хоть и самоучка, но многое осилил. А главное — душу мог до слез разбередить, до боли. И Сергей пел о том, как гибнут ребята-подводники в отсеках, горят заживо. Можно спас­тись, попытаться, уйти в другой отсек, но огонь все равно опередит, и тогда смерть всем. И держат крепкие матросы более слабых духом товарищей, с хрустом диким выворачи­ваются руки из плечевых суставов, но, стиснув зубы или матерясь, не дают обезумевшим от боли ребятам кинуться к заветным задрайкам... Иначе гибель всем, всем, всем...

Вернулась субмарина к родному причалу своим ходом, а за это двадцать семь ребят заплатили своими жизнями...

Как давно все это было, в семьдесят четвертом году.

Сергей поет, а у гостей слезятся глаза, весь экипаж погиб и нет виновных. Слова слетают с уст Сергея, как набат, и усиливаются в мозгу многократно: «беда, беда, беда», и кто ответит за эту трагедию или нет виновных? Нет!

Кто написал первую песню о подводниках — уже неиз­вестно, а вот эту сложил и озвучил Сергей, бывший подвод­ник. Он пел, а гости слушали стоя. Так же, стоя, и помянули всех погибших моряков-подводников.

Алла очутилась рядом с Михаилом, как-то непроизволь-

10

НО все получилось. В ее больших синих глазах еще стыли слезы.

—  Это вы там были в семьдесят четвертом с Сергеем?

—  Нет, это наши друзья по учебке. Мы на дизельных лодках служили, а песня об атомоходе. И на «Курске» наши братья-подводники, мы все — родные навеки.

Опять помолчали.

И тут Петрову попалась на глаза тетрадь Сергея, а там песни, интересно, сколько их? Неужели он их сам написал? Друг утвердительно кивнул:

—  Эта только малая часть, а в голове еще ой сколько! — и улыбается скромно.

—  Взял бы ты да напечатал их где-нибудь в газете для начала, а там и книгу бы издал. Смеется: «Моя книга тайга, она меня слушает, она меня понимает, она питает мою душу, и не надо мне ничего. Это все для себя написано».

И опять песня: «Памяти моего друга посвящается», и звучат слова, как камнепад. Трагедия произошла с Сергеем: нечаянно застрелил он друга, напарника по охоте — непред­намеренный выстрел. Суд его оправдал, но кто снимет вину с души? Разве сам себя простишь? И каждое слово, что камень, тяжестью ложится на сердце; с тех пор Сергей сам казнит себя, и хуже мучения не придумаешь. Белые ангелы приняли душу друга и парят вместе с нею над Сережей, а он со слезами на глазах просит простить его. Но ангелы парят свободно, им ничего не надо; «Ты сам себя прости», а он не может, не может простить. Эх, судьба!

Не стал бы петь Сергей эту песню, но ведь когда-то высказаться надо, облегчить душу. Отложил он гитару, вы­пил рюмку молча и надолго задумался, руки тяжелые лежа­ли на столе без движения, вены бугрились от запястий до локтей. Умереть было бы легче — пытка!

Потом он поднял глаза, жестом подозвал Аллу и промол­вил тихо; «Зачем тебе мучаться одной? Михаил тебе самая пара. Легче будет вам вдвоем, правда, Миша?»

Смутился Петров, но промолчал.

С другом прощались недолго.

—  Я хочу уйти с тобой в тайгу, на целый месяц и там поговорить обо всем. Многое надо тебе рассказать, Миша. Приезжай, буду ждать тебя.

Ушел Орлов, а на перроне остались двое; Петров с Аллой,

11

близкие Сергею души. Алла выразила желание про­ехать с Михаилом в город, посмотреть, как живет Миша, заодно уладить свои хозяйственные дела, кое-чего купить. Все равно ехать бы пришлось — рано или поздно. Конечно, понравился ей Михаил, и она не скрывала этого, такой за­щитит ее, если надо. Сложен прекрасно, плечи крутые, взгляд открытый, а душа, как у ребенка. Но что-то есть в нем, ей неведомое, и это что-то влечет ее. И как в омут головой она ринулась без оглядки ему навстречу. Жизнь ведь коротка, и счастья совсем еще не знала, обидно!

Дома у нее мама с сыном осталась, старенькая уже, а помогает во всем; «Езжай дочка, может, и получится у вас что-то в жизни, приглядитесь друг к другу. Не одной же тебе всю жизнь мыкаться по свету. Может, и человек он хороший! — и перекрестила; с Богом!»

Город их встретил суетой и шумом. Городу совсем не до них, таких серьезных и озабоченных. Зашли они в магазин, купили продукты необходимые и пошли домой, скорее, к Михаилу.

Ужинали уже в темноте, тут и усталость их одолела. Пока Алла убирала посуду, ополоснулся Петров в ванной и при­лег на постель. Проснулся он оттого, что кто-то гладил его по щеке, рука была прохладной. Пахло мятой или еще чем-то лесным; то ли земляникой, то ли клевером, не понял сразу Миша. Копна волос легла ему на грудь и разметалась локонами по лицу и глазам, пахнуло на него чем-то родным и далеким; сенокосом, душистыми травами... Он уже видел ее васильковые глаза, чувствовал ее каждой своей клеткой. Алла все теснее прижималась к нему. Луна смотрела в окно и словно улыбалась. Полноликое лицо ее сияло и изучало мягкий нежный свет; «Будьте добрее, люди, любите, друг друга, дарите себе радость. Эх вы, дети малые, а огрубели-то как! Зачем?!»

Все человечество было под крылом ночного света, но и ему не все подвластно; влюбленные не замечают и не слы­шат лунный свет...

Утром Михаил еще спал, а Алла уже суетилась на кухне,

— красивая, и счастливая. Как мало женщине надо! Всего одна ночь, и Золушка превращается в принцессу, и вся ее неотрадная жизнь забывается. Женщина обретает уверенность в себе, расправляет крылья, ей снова светит солнце. Что она

12

видела от бывшего мужа: пьяные крики, постоянные угро­зы и побои. Вся его жизнь — шествие по зонам, ну а ей-то за что кулачные «награды» от него: за то, что ждала его, мучилась и детей растила.

Сгинул он, муж подконвойный, где-то на Севере. И ник­то ничего не знает. Лишь сын до сих пор ждет отца своего. По трезвянке он был мастером на все руки, и сын помнил его такого. Но это редко бывало...

Жалко женщине стало одинокого Михаила, жалко в том смысле, как пела Людмила Зыкина: женщина на Брянщине или Смоленщине не скажет «люблю», а «жалею». Алла вдруг почувствовала, что готова всю себя отдать, лишь бы ему было хорошо. Она поверила, убедила себя в том, что он хороший.

Проснулся Михаил и смотрит в ее большие добрые гла­за, которые так удивляют его: чистые и совсем еще детские, даже не верится, что может такое быть, ведь годы уже не юные. «Ох уж эта жизнь, — думал он. — Не охватишь ее и узду на нее не накинешь. Пронеслись годы, а глаза у Аллы остались удивительной чистоты — озера, а не глаза...»

Два дня пролетели быстро, пора ей и домой собираться, ждут ее там, а уезжать не хочется. Михаил поспешил ей навстречу:

—  Возьми ключи, Аллочка. Если приедешь, то чтобы не стояла под дверью: хозяйничай у меня дома, так проще бу­дет, правда? Поцеловала Михаила женщина, спасибо, мол, за доверие. И глаза её залучились радостно: есть счастье на земле, конечно, есть, и сегодня мы счастливы, правда, Миша? И день, какой чудесный, я его запомню на всю жизнь, и тебя запомню!

Уехала Алла, а он занялся домашними делами, но был где-то далеко-далеко от них мыслями. И понял Михаил, что не время делами сейчас заниматься. Прилег отдохнуть не­много, но и сон что-то не идет, душно, кажется... Тут на глаза ему и попался зайчонок, и сразу вспомнилась Ольга, - и ее пренебрежительный резкий голос: «Зайчонка-то надо вер­нуть ребенку». Как будто ему нужна эта игрушка. Подлетел хозяин с постели, зацепил зайчонка злополучного и на ули­цу, чтобы с глаз долой, из сердца — вон.

Подруга Ольги, Надежда, та, что познакомила ее с Миха­илом, встретила его радушно:

13

—  Какие люди к нам в гости пришли!

Выслушав его, Надя сказала:

— Ты ведь зайчонка и сам можешь передать: Ольга здесь, у меня в магазине!

Тут и нарисовалась эта рыжая бестия и уже чирикает, как воробей. Я, мол, ничего плохого про игрушку в виду не имела и плохо об вас не думала. А сама, птичка, все ближе к Михаи­лу подступает на своих точеных ножках и щебечет дальше без умолку, а о чем — Михаил так толком и не понял. Вся при параде, глаза большие, намалеваны, прическа чуть растрепа­лась от волнения, прядка волос упала ей на лицо и придала женщине еще больше привлекательности и нежности.

Поправил моряк эту прядку на месте и шутливо произ­нес:

—  Вот теперь — порядок!

Умолкла Ольга враз, никак не ожидала такого оборота и, можно сказать, растерялась, вот тут и слетело с нее все на­игранное. Оба стали более друг другу понятны.

—  Вот бы салатик сейчас из огурчиков свежих! Правда, неплохо было бы? — только и нашлась, что сказать Ольга.

— Есть дома у меня огурцы, только с дачи привезли сегодня, а готовить некому, смутился Михаил.

—  Приглашайте в гости, все устрою в лучшем виде. Я сотню рецептов про салаты знаю.

Надя подтолкнула Михаила: чего, мол, ждешь, зови, раз женщина просит, и залилась веселым смехом:

—  Пошла бы и я с вами, да у меня работа, — и хохочет эта русалка. Весело ей, ох как весело!

Дома Ольга принялась хозяйничать. Все, что надо, доста­вала сама, и вот наскоро изобразила пару салатиков!

—  Правда, вкусные получились? — а сама так и льнет к Михаилу, чарует его своими прелестями, но все как бы неча­янно, все мимолетом, но ни одного движения без умысла.

«Что-то она разыгралась, — подумал Михаил, — и голос уже без резкости и отчуждения, как был раньше. Что-то произошло с Ольгой за эти несколько дней, будто подмени­ли ее. Может, разобралась со своими бывшими мужьями или любовниками и почувствовала свободу? Может, много пе­редумала за это время? Все может быть, или просто посмот­рела на Михаила другими глазами. Сумей, угадай-ка женщи­ну, что у нее на уме!» А она продолжала наступать:

14

—  Ты, Михаил, стал совсем другим. Я попервоначалу ду­мала, что ты совсем мужик, а сегодня в тебе что-то новое появилось — спокойный, уравновешенный, каждое слово у тебя веское и точное, не всякому это дано.

—  А я в повседневности и правда мужик и есть, но что здесь в этом плохого? Вся Русь только мужиком и держится.

Ольга не возразила, но старалась поймать его взгляд. За­тем спросила;

—  Может, проводишь меня? Уже темнеет на улице, мне пора...

Вышли из дома. Жара спала совсем, с реки тянуло про­хладой. Заря еще догорала над сопками, вот-вот — и ночка в гости пожалует.

Ольга угадала его настроение и сказала;

—  А все же красиво у нас на Дальнем Востоке, правда? Но мне в Сибири больше нравится. Ведь я сибирячка, а здесь училась и осталась работать. Вышла замуж, родила де­тей, потом — развод; путался с другой женщиной. Затем сама вышла замуж, еще раз, воспитывали и его, и своих детей. Но и тут не повезло мне, любил тот женщин на стороне больше, чем меня и своих детей... Тоже расстались, разменяли квартиру и разъехались в разные стороны...

Ольгины глаза карие, стали холодными и отчужден­ными.

—  Третий муж был пьяница, до бесчувствия пил. Тоже расстались. Седых волос добавилось от такой жизни, кра­шусь теперь, чтобы видно не было, — Ольга захлопала длин­ными ресницами; вот-вот расплачется. Михаил поддержал ее теплым словом;

—  Ты очень красивая, а раньше, наверное, еще краше была, по молодости. Так я говорю?

—  Что ты, Миша, — воскликнула женщина, но от слов его заметно раскраснелась и засмущалась, как девочка.

Тут и произошла разрядка в их разговоре. Оба обезоружились вовсе, если можно так сказать. Оба поняли, что в их словах — никакого подвоха.

«Эх, жизнь, — подумал Михаил, — как ты всех остервенила и озлобила, никакого доверия друг другу в этой нище­те духа, кругового обмана, беззакония повсеместного.

У себя дома Ольга быстро засуетилась, забрякала чайни­ком и чашками. От чая, Миша не отказался, но оба они, чув-

1

ствовалось, находились под впечатлением недавнего разгово­ра. Уже ночь пала на землю и вовсю властвовала на ее про­сторах, а два человека сидели и беседовали, забыв обо всем на свете, просто и открыто, как близкие-близкие люди. Но разве обо всем переговоришь? Уже и луна заглянула в окошко и торопила Михаила в дорогу: пора и честь знать. Понял Ми­хаил, что еще немного, и не сможет он уйти отсюда:

—  Оля, я тебе говорил, что я поеду в деревню к другу, тебе было все равно тогда. Я там познакомился с Аллой, хорошей женщиной. Она была у меня в гостях, и я не хочу ее обижать, она очень хорошая и добрая, я даже дал ей клю­чи от квартиры...

После этих слов руки опустились у хозяйки, лицо омра­чилось.

—  Да, тогда мне, Миша, было все равно, а сейчас — нет! — глаза ее вспыхнули огнем на осунувшемся сразу лице, воло­сы светлой волной рассыпались из-под заколки на грудь и плечи, она прильнула к нему всем телом. — А с Аллой твоей я сама объяснюсь, Миша. Только не бросай меня хотя бы сейчас, я тебя очень прошу. Не уходи!

Ее упругое сильное тело истосковалось по мужской лас­ке, она то истомно нежилась, то благодарно стонала, то неис­товствовала, готовая удушить и сжечь Михаила в объятьях.

Опомнился Михаил только у себя дома. Что же получа­ется такое? И Алла есть, и Ольга под боком. Не по совести все это. Крепко закрутило водоворотом страсти. Где выбро­сит — неизвестно. Вот завтра едем с Ольгой за голубикой — надо ягодки набрать на зиму. А уж он-то места знает, все с детства исходил здесь в округе. И теперь усидеть дома не сможет. Но Алла-то как же?

Она ведь приедет в гости в субботу, надо с ней погово­рить обязательно. Но не хочется ему будоражить эту тему, ой как не хочется! Но придется...

Остановился поезд, и хлынули из вагонов все ягодни­ки на насыпь. Много их здесь набралось, все с коро­бами, все горланят о чем-то своём — крикливые, неугомонные, и никто их уже не успокоит. Но постепенно все расползлись с насыпи по своим заветным ягодникам, что за релками уп­рятались. Скоро на насыпи остались трое: Михаил с Ольгой, да лучший друг его — Юра, а проще Петрович.

16

Больше двадцати лет они дружат. Были тяжелые време­на у Михаила, все от него отказались, ни родные не хотели ему помочь, ни друзья. Все ушли в сторону, оставили его с бедой наедине. Только Юрий не предал, помог ему выб­раться на твердую почву, почувствовать под собой землю. Таково оно, жизненное болото, — не чавкая, погубит, если нет друга рядом. С тех пор Миша понял, что друзей много, но только один из них настоящий друг, и он дороже всех остальных.

Прямо к насыпи подступала вода, Ольга, одетая в джин­сы и обутая в кроссовки, ринулась напролом. Солнце уже чуть поднялось над горизонтом и улыбалось ягодникам; ничего, мол, смелей, женщина! И осыпало ее изумрудной ро­сой с первого дерева; будь еще красивее! Ольга замерла лишь на минутку и счастливо рассмеялась;

—  Хорошо-то как, весело, мужички!

Улыбаются друзья.

—  Где ты такую отхватил забаву? — веселится Юра.

—  Сама пришла! — искрится Михаил. Так и шли они, со смехом, навстречу солнцу, а ягода уже тянулась к ним с по­клоном; отведайте, мол, люди добрые, угощайтесь, милые.

Ольга чуть присела и утонула лицом в этой красоте, а ее алые губы мягко срывали синеву спелой голубики.

Вот она, близость с природой, вот она красота какая; и душа-то как поет, и дышится легко, свободно, во всю грудь. И не надо побеждать эту красоту, надо просто быть людьми. Ведь сам человек — дитя Природы, как же можно Мать побеждать?

Болото парит под зноем, а битва с гнусом только разго­рается, и нельзя сказать, что люди здесь победители, но и признаваться в поражении не хочется. И вдруг Михаил, ус­мехаясь, заговорил;

—  Я работал в тайге на лесоповале, труд там каторжный. Был там такой смешной случай.

Приехали в тайгу по вербовке цыгане с Закарпатья — где-то на границе с Венгрией или с Румынией они жили. Ходили и за границу, бывало. Везде у них родня была. Но не в этом дело. Многие сразу запросились в тайгу, погнались за длинным рублем; устроились вальщиками, чокеровщиками

— этим спецам большие деньги платят. Но через неделю все работу побросали и выехали в поселок;

17

—       Начальник, в тайге работать больше не будем, малень­кая птичка больно кусает.

— Какая птичка? Нет у нас таких.

—  Есть, есть! — в один голос ответили цыгане.

Всех стервятников пернатых начальник перебрал, но цыгане отрицательно мотали головами. Оказалось, что заку­сали их не птички, а оводы да слепни. Просто закарпатцы плохо знали русский язык...

Посмеялись все трое, затем решили отдохнуть. Сели пе­рекусить в тенек дерева. Ольга доставала все, что взяла с собой, и разложила на полиэтилен — угощайтесь! Тут Михаил опять рассказывает:

— Когда-то Бог создал рай на земле. Вот этим райским местом и был Дальний Восток. И тогда, стали люди все ленивые, работать не хотят. Дивную природу губят, пьянствуют да гуляют, а про Бога и не вспоминают вовсе. Обиделся сильно Творец и, в наказание, взял и пустил в этот рай полчища гнуса, а людей заставил работать, чтобы жизнь им раем не казалась больше, и Бога чаще вспоминали.

А так, природа райская на Дальнем Востоке, если крово­сосущих крылатых убрать вовсе...

—  Откуда ты, Миша, эти байки берешь? — спросила Ольга.

—  А мне сорока на хвосте их приносит.

Опять все трое посмеялись, но вяло...

Скоро друзья досыпали Ольге второе ведро ягоды, хотя та возражала сильно, и стали собираться в дорогу. Все, что можно затарить ягодой, было полно, и дорога назад не каза­лась такой веселой, как утром. Делали частые остановки для отдыха. Вот тут-то «маленькая птичка» и дала людям жару; руки заняты, не отмахнешься, а энергии у «птичек» было че­рез край.

Скоро выбрались на трассу, еще с час ждали автобуса. Здесь было нё легче, чем на болоте; асфальт плавился и дышал смрадом. Зато паутов легче отгонять, руки свободные

— вот и вся разница. И здесь женщина не унывала, переоде­лась во все чистое и смешила друзей. Шоферы засматрива­лись на нее, но, увидев мужчин, ревниво жали на газ — фиг вам, не подвезем!

Ольга смеялась;

— Ай, какая я невезучая! — А глаза так и искрились, прыгали чертики в них. А тут и автобус подкатил, хоть и

ПОЛОН был, но взял всю троицу, не оставил на дороге, так и добрались до дома ягодники.

Как-то невольно привязались друг к другу — Ольга и Михаил. Оля отдыхает, школа на каникулах, детей учить не надо, есть время. У Михаила работа по суткам, тоже выход­ные часто. Вот только с Аллой непорядок. Приезжала она в субботу. Приехала вся разнаряженная, настроение празднич­ное, и сразу к Михаилу — рада встрече.

А тому глаза поднять совестно: что ей сказать, бедной, в чем она виновата, что так получилось нелепо, а теперь ему нет назад дороги. Ольга просила его, давай, мол, я Алле все сама скажу, мы лучше поймем, друг друга, я ее ничем не обижу.

—  Нет! Я скажу сам, — отрезал Михаил, — волей-неволей ты ее обидишь, а это уже непростительно мне. Нет!

Стряпала Алла пирожки, вся разрумянилась, да салаты готовила для Миши; «Ты ведь плохо питаешься у меня, ты у меня, как сирота — один одинешенек, и никто о тебе не заботится», — и целует его. Что ему сказать в ответ, лучше бы провалиться на месте, и кусок в горло не полезет после таких речей: «Кот ты поганый, — думал про себя Михаил». Сходил он к Юре в гости. Зашел и к Ольге и все ей расска­зал обо всем.

Только она не отступилась от него:

—  Все равно я тебя не брошу, ты мне тоже не чужой. Да и ездить Алле, туда-сюда за полсотни километров — не с руки. А тебе женщина в доме нужна каждый день. Иначе будет дом без хозяйки. Так я говорю, Миша?

По-своему права Ольга, но нельзя обижать Аллу ни в коем случае, это он понимал. Вот и тяжело у него на душе. Домой он пришел поздно, Алла уже спала, устала за весь день. Помылся Петров и прилег рядом, женщина сразу прильнула к нему, уткнулась ему в грудь сонным лицом, положив руки Михаилу на плечи, близкая и доступная, а губами нашла его губы...

Через два дня она уехала домой, купив за это время все, что надо для дома. Уезжала радостная и красивая: теперь и у нее есть немного счастья, совсем как у добрых людей.

Так ничего и не сказал Михаил Алле, не посмел, а точнее, струсил. Подлость ведь сделал, иначе и не назовешь. Но еще теплилась надежда, что она сама догадается, сама все поймет.

19

Да вот счастье слепо и видит лишь то, чего хочет видеть, не больше.

Тяжело было на душе, и решил Михаил немного разве­яться и как-то скрыть свою неловкость.

— Давай, Ольга, прокатимся на лодке по нашей речке. Это горная красавица, а не река, такая же гордая, чистая и стреми­тельная. Быстро домчит нас, куда хочешь, а на автобусе назад приедем. Как ты смотришь на такое мероприятие? По ходу грибов насобираем на островах, черемухи нарвем.

Ольга улыбнулась растерянно:

— Из меня матроса не получится, плаваю плохо, но давай попробуем!

Собрали в дорогу продукты, взял Михаил мешок с лод­кой на плечи, закрыли квартиру и к речке быстрее. Погода была прекрасная, ничего не скажешь, как по заказу. Вода пенилась у берега и несла за собой все, что в нее попало. Быстра очень. А струи воды слились, точно губы в воздуш­ном поцелуе, и посылали его людям. Смеется над ними река, над Ольгиной нерешительностью. Но недолго это длилось, убедилась женщина, что лодка устойчиво держится на воде, и успокоилась, опустила руки в воду и гладит ее пальцами. Помирились уже река и Ольга, не ссорятся больше. И у Миши настроение поднялось: легко дышится ему, солнце яр­кое — красота!

Вот и перекат под лодкой рябит, каждым камушком под солнцем нежится, а люди спугнули его, бросили тень на всю красоту дивную. Ольга тоже освоилась, сняла платье и под­ставила сильное тело солнышку. А потом неожиданно на­клонилась над Михаилом и поцеловала его, быстро и озорно, как молнией полоснула, но и Михаил не оплошал, быстро ухватил и привлек ее к себе: «Разве так целуют?!»

Ольга покорно застыла в его объятиях, а лодка шла к перекатам. Вот так и плыли — весело, и речка игралась с ними. Всем весело было под одним небом. Выбрали остров покрасивей, да и пристали там. А тут и грибы встречают их, почти на самом берегу.

Старый боровик приветливо снял свою шляпу и раскла­нялся дорогим гостям, тут и другие боровики поклони­лись: какие мы красивые — не наглядеться на нас!

Всех Михаил усадил в короб и в лодку взял: «Катайтесь с нами, раз плавать не умеете». А белый гриб устроился у

20

Ольги в руках, и та тайком целует его, такой он красивый да крепкий — богатырь, да и только. И рыбешки выпрыгивают из воды посмотреть на такое диво — ликует природа!

Обедать устроились на островке, обдувает его со всех сторон, и река обтекает, ласкает песчаные берега. Теплый песок принял их как родных, можно сказать, всей душой. Не часты здесь люди, а тайны всякие островок хранить умеет. Вот наконечник гарпуна или остроги, сколько ему лет — никто не знает. Вот скелетные останки не то сома, не то тайменя; поистине великан был. Черепки глиняной посуды древней, все можно найти, но тайна их так и осталась тайной

— умерла с шаманами, с древней цивилизацией. Лишь вете­рок что-то шепчет, а что — нам не понять. Но вот засмущался он и стих: нехорошо тайны высказывать, да еще чужие!

Потом плыли протокой Быстрой — не зря ее так назва­ли: узкая и стремительная, она ярилась в тесных берегах, расшвыривала деревья в разные стороны, все, круша на сво­ем пути. Под заломом торчали какие-то доски — все, что осталось от чьей-то лодки. На перекате серебрились облом­ки от винтов, сколько их здесь поломалось — не счесть.

Пришлось Михаилу не раз на весла приналечь, отводя лодку от заломов. Ольга тоже помогала ему обломком доски, лицо ее стало решительным, страха на нем — ни грамма. Так и проскочили они всю протоку, лодка вырвалась из теснины на приволье и закачалась на стрежне большой реки. Оба путе­шественника опустили свои весла и река несла их сама: отдыхайте, милые, есть еще чудеса на свете, не все человеком погублены.

Ольга улыбнулась Михаилу:

—  Здорово-то как, даже не верится, что все кончилось, никогда не думала, что так красиво на реке бывает, опасно — тоже. Но влечет-то как, вот сила где!..

На автобусе добирались до дома. В тесноте его Ольга жалась к Михаилу.

—  Какой ты хороший!

—  Ты тоже молодец — можно с тобой путешествовать, — улыбнулся ей Михаил.

На другой день пошли ливневые дожди, точно в тропи­ках льют, целую неделю, как по заказу. Здесь и был когда-то тропический климат, миллионы лет назад. Все это было, лед­ник и стер все, всю растительность уничтожил. Где-то неда-­

21

леко проходит граница его остановки. Там и климат другой, и растительность тоже посуровей, будет.

Здесь растут лимонник, виноград, кишмиш. А всего в сотне километров отсюда растительность, скудная. Чувствуется дыхание севера, а сюда ещё муссоны с океана достают. Вот и разница огромная, и в климате, и в раститель­ности, и животном мире. Везде тепло большую роль играет, и в жизни людей тоже.

Останови сердце — вот и вся физиология, и лучше не скажешь — все погибло, погиб человек! Ой, как не хотел Михаил встречаться с Аллой, тягостное предстояло объясне­ние с ней, а деваться было некуда.

Встретил он случайно Аллу на остановке возле своего дома, чув­ствовала та, что-то не то в их отношениях творится. И не стала она захо­дить к нему домой. А сразу собралась, опять ехать в деревню, побывав в городе, да и не предупреждала она, что приедет сегодня. Оберегала себя и Михаила от объяснений лишних. Опешил повеса, хотя и не молодой уже, а так получается, что повеса и есть. Но тут же взял себя в руки.

—  Пойдем домой, Алла, что ты здесь стоишь, успеешь еще уехать. Перекусим там, отдохнешь немного после хлопотно­го дня.

Алла действительно устала, проходила медкомиссию в боль­нице, духота там, народу — прорва везде. Может она ошибается, и все не так плохо, как думалось ей. Взяла она сумки в руки, но их тут же перехватил Михаил, смущенно улыбаясь.

И она стоит, улыбаясь, но не так, как обычно. Ошиблась, наверно она, ведь и так бывает в жизни. Потом лыбнулась еще раз, но уже открыто, большие синие глаза по-детски засияли. И ей све­тит солнце, не так уж все и плохо, как кажется.

На площадке возле квартиры они с Аллой остановились, и пока он открывал дверь, снизу поднялась и Ольга, вся запыхавшаяся, с покупками какими-то в руках и мимо Аллы двинулась в раскрытую уже дверь.

— А я видела, что ты идешь, Миша, вот и торопилась догнать тебя.

Она, видимо, ничего еще не поняла и прошла в квартиру. Алла стояла на площадке — сникшая вся сразу. Она догада­лась, что эта за женщина, но ноги не слушались ее, так не­ожиданно все получилось. Надо идти отсюда скорее. И она двинулась вниз по лестнице, а за ней ринулся Михаил мимо

22

оторопевшей Ольги. Она тоже все поняла. Оба вырвались из подъезда на улицу, но ни тот, ни другой не находили слов. Побледнели, растерялись, только раскрывали рты, а слов не было. Так и двигались в обратную сторону к остановке. На­конец женщина нашлась, что сказать:

—  Я на тебя не обижаюсь, Миша!

—  Алла, я тебе все объясню сейчас. Так уж получилось, — замямлил Михаил, но Алла протянула ему ключи от кварти­ры:

— Они мне не нужны теперь. За все спасибо, за все хорошее! — и побежала к автобусу, который как будто ждал ее.

Дверца захлопнулась, и автобус помчался по лужам, уво­зя Аллу от теперь уже чужого счастья: обидно до слез, а их надо сдержать. Пусть никто ничего не узнает, зачем всем об этом знать?

Домой Михаил вернулся точно во сне, положил на стол ключи от квартиры, что отдала Алла. Ольга ни о чем не спросила, и так все ясно. Теперь она могла быть спокойной, все стало на свои места, все, как и должно быть в любой семье, все четко и ясно. А начинать надо с приборки: сколь­ко хламу всякого накопилось за холостяцкую жизнь Михаила — не счесть, и она решительно взялась за дело. Михаил не возра­жал, ему тоже было о чем подумать. Вроде узел развязался один, но на душе легче не стало. А правильно ли он посту­пил? Конечно, во всем виноват только он один, и невесело усмехнулся. И тут же вопрос: «А иначе я мог поступить?» Но ответа не нашлось. Вот задача!

Дожди лили долго, лишь небольшие перерывы были у этой стихии. Как у людей на обед, а дальше — никаких просве­тов.

Вечером следующего дня нежданно заявился Сергей Орлов. Лицо его было радостное, можно сказать, даже счаст­ливое:

—  Я к вам в гости лечу, а вы и не встречаете, — и он смотрел мимо Михаила, надеясь увидеть Аллу. Но, увидев другую женщину, сразу осекся, карие глаза его потухли, уже не сияли, а улыбка медленно сползала с лица.

—  Вот так припарочка, после бани! — только и вымол­вил он.

23

Петров быстро оправился от растерянности, и представил друга Ольге:

—  Это Орлов Сергей, я тебе рассказывал про него, мой флотский друг — знакомься, Оля.

Ольга подошла к Сергею, пожала ему руку и просто предложила:

—  Проходи, Сережа к столу, я вас обоих накормлю, ужин готовлю, а ты с дороги и устал.

—  Да нет, ничего, не беспокойтесь! — совсем смутился Сергей. — Я не надолго к вам.

Сидели за столом два старых флотских товарища, сколько надо было сказать им, друг другу обо всем, что накопилось на душе, а слов сразу не нашлось.

—  А где Алла? — спросил Сергей тихонько у Михаила.

Ольга суетилась на кухне и ничего не слышала или де­лала вид, что ничего не слышит. Ей тоже было неловко. Женщины хорошо чувствуют ситуацию, не проведешь их и не обманешь, если даже и захочешь это сделать.

—  Уехала Алла домой, — ответил Михаил, — не получи­лось у нас ничего с ней.

—  Из-за нее, — кивнул в сторону кухни Сергей.

—  Да, и сам виноват тоже, — ответил Михаил.

Конечно, не о такой встрече мечтал Сергей Орлов. Раз­говор так и не получился, а, сколько нужно было сказать своему флотскому другу, как хотелось ему высказать все, что переполняло душу. И Алла подвела, ничего не сказала, может, он и не поехал бы вообще в город. Скорее бы осень, да в тайгу уйти, в родную стихию. А тут еще неприятности с карабином, лучше и не вспоминать ничего, если пошла по­лоса невезений, то крепись, моряк.

Он, словно из забытья возвращался к застольной беседе и практически ничего не слышал, что говорил ему Михаил.

Ольга двигала ему варенье и сахар к чаю, а он смотрел внимательно на нее, и ничего не выражало его лицо. Лишь складка на переносице говорила о том, что его мозг напря­женно следит за ситуацией и все анализирует сейчас.

И, наконец он заговорил.

—  Был у меня на охоте такой случай: четырех медведей из берлоги поднял, целое общежитие. И не сидеть бы мне сейчас за столом, если бы не пес Верный. Не было времени перезарядить ружье, смерть, казалось, вот она, неминуемая, все понимал я прекрасно, но даже ни капельки страха не

24

было в мозгу моем, на все смотрел как бы со стороны, на свою погибель.

Два медведя легли рядом, третий катался по снегу. От выстрелов вздрагивали ели, словно отшатываясь в сторону. Все было так неожиданно и страшно, что четвертый медведь должен был завершить эту картину. И он буром попер на меня. Тогда-то и принял Верный всю медвежью ярость на себя, сознательно прикрыв человека — хозяина, друга свое­го.

Он лежал рядом с убитым медведем, с переломанным хребтом, весь изувеченный, истекая кровью, и глазами искал хозяина своего, охотника. Огонек жизни дотлевал в его гла­зах, но мне показалось, говорил; «И все же мы победили!»

—  Да, — кивнул я ему, — мы победили! Кивнул, потому что душили слезы и капали на черный нос Верного. И у того в глазу застыла крупная слеза. Тоже плакала его душа, верная собачка.

Вспоминал Сергей ту страшную картину, а в конце рас­сказа заключил:

—  Не предает человека только верный друг, а человек... он пакость, по своей натуре, и я, наверное, такой же, как и все.

Не понял хода его мыслей Михаил, и Ольга тоже ничего не поняла, а Сергей Орлов замолк. Теперь все трое молчали. Сергей стал прощаться, сославшись на свои дела, и тут же ушел. Сидели Ольга и Михаил и думали каждый о своем, но каждому, думается, об этом разговоре. Наверно, оба чувствовали себя виноватыми людьми. И прикидывали, а мог ли я быть таким предан­ным другом, как пёс Верный? Но оба ответили себе: нет!

И если говорить об этой троице, то ни у кого из них не сложилась жизнь: ни у Сергея, ни у Михаила, ни у Ольги. Кто виноват? Конечно, сами они!

Спать легли молча. Ольга прижалась к Михаилу и ти­хонько поцеловала его в губы. Тот вышел из забытья: вот она, женщина, рядом, сейчас нет ближе ее человека на свете. Одна во всем мире, и ночь тому свидетель. Соединились тела, пылали губы от страсти: как хочется жить, и любить, и быть любимым!

Пламенем полыхнули волосы Ольги и каскадом искр рассыпались Михаилу налицо. И ушли все заботы, горести, переживания, все отступило, далеко-далеко.

«Мир зыбкий, мир обманчивый, трудно в нем удержать-

25

ся без опоры, и жизнь крута и коротка. Порой и за соломин­ку хватаешься, а тут такое счастье, никому не отдам его, никому! — рвала мозг Ольги эта вспыхнувшая мысль: ни­кому!»

Утро принесло долгожданное спокойствие, впервые Ми­хаил почувствовал себя легко. Не было той гнетущей тяже­сти в душе, что ломала его неустанно. Может все из-за Аллы: объяснились как-то, и легче стало на душе, но осадок остался, чувство вины перед женщиной и, наверное, надолго. Тело — одно, а душа — совсем другое.

—  Ну что, Ольга, пора и нам прокатиться по волнам, раз погода позволяет. А то все дождь да дождь. Развеем грусть- тоску? — и весело смеется Михаил. — Солнце то, какое яр­кое, красота-то, какая! И Ольга смеется: «Зачем ты меня агитируешь? С тобой я — хоть на край света, дорогой!»

Опешил мужик, а Ольга еще звонче смеется: «Как я тебе?»

—  Да, один ноль в твою пользу, дорогая. Поневоле бу­дешь ласковым, раз ты такая умница.

Вода кипела у самой кромки дамбы, скоро могла через край рвануть. Тогда людям горе будет. Очень вовремя дожди пре­кратились. Увидев итоги недавней стихии, Оля и съежилась. По реке плыли бревна и целые деревья, которые пытались ухватиться ветвями за что-нибудь, но тщетно, несла их куда-то неведомая сила. Тут и Михаил вмешался:

—  Не так страшно все, как кажется, смелей, дорогая, счет-то теперь у нас, по одному будет!

Ольга улыбнулась: твоя, мол, правда...

Город промелькнул быстро, вода ярилась, и все, сметая лавиной, неслась вниз. Почти все релки были в воде, даже самые высокие.

Пробовали и грибы искать, но те, бедные, стояли под водой, бежать-то им некуда, бессильные они были пред по­током стихии, и тянулись сами к рукам: не оставьте нас, люди! Да, много грибов пропало в воде.

От островов остались на поверхности лишь макушки деревьев, которые торчали из-под воды. Куда ни глянь — всюду вода, вода. И подумалось Михаилу: «Может, жизнь моя, да и Ольгина тоже — есть сплошное наводнение: несет нас неведомо куда, зацепишься — выберешься, значит жив

26

будешь, а нет, то бултыхаться тебе до конца, насколько силы хватит. А как быстро несет река, не жалея, бьет о камни, обо что попало — выживи тут. Если не утонешь, то инвалидом бу­дешь. Это точно!»

Лодка забилась в такую чащу ивняков, что взмахнуть веслом было невозможно. Вылез Михаил в воду и потащил лодку за собой, проваливаясь в колдобины.

Ольга сама соскользнула следом за ним, но от холодной воды у нее перехватило дыхание. Она натянуто улыбнулась; «Я геройская вся!» Улыбнулся и Михаил:

—  Хохол глазам не верит, пощупать надо!

Она доверчиво прильнула к его сильному телу:

—  Так хоть теплее немного.

Скоро выбрались они на чистую воду, сели в лодку и поплыли к высокой релке. Здесь на высоком месте, развели кос­тер, задымивший от избытка влаги. Он горел, сердито шипя — прямо как человек, недовольный погодой и сыростью.

Перекусили путешественники, чем Бог послал, и решили посмотреть грибы. «Земных» грибов было мало, зато нашли много других на ста­рых валежинах. Сплошным ковром устилали они сухо­стойные деревья. Желтовато-нежные, они жались друг к другу, как дети, похожие на опят, но более веселые. Не было в них грусти ни грамма.

—  Ну, вот и нам удача привалила, — промолвил Михаил, — их тут целое ведро будет. А ну-ка, смелее к нам в гости, ребята!

Те весело посыпались в короб. И солнце улыбается, и Ольга смеется — всем весело. Только комары зудят недо­вольно, ох как недовольно, им крови свежей, хочется, о по­томстве заботятся. Ну, а тут уже борьба идет не на жизнь, а на смерть, тут товарищей нет. Враги кровные! Не выдержав натиска кровопийц, люди ретировались в лодку и скорень­ко от берега отплыли.

Стали мелькать дачи на берегу, тут и до автобуса — рукой подать. Быстро их донесло к месту при такой воде. Рыбе сейчас раздолье, по траве шастают сазаны, ходуном ходят от этих речных «каба­нов» береговые тальники. Они сазанам не помеха, все собе­рут вокруг прожорливые «поросята» - жируют, разбойники.

Собрали лодку и двинулись к остановке Ольга с Миха­илом. Но не тут-то было, ребята: вода переливалась уже через дорогу, дачи плавали, и приходилось идти по воде, иногда по пояс.

27

—    Что творится, сколько дач утонуло! — вздыхала Ольга.

— Жалко, людской труд пропал, картошку, и овощи поку­пать придется.

—  Жалко, а что сделаешь, — вздыхал и Михаил, — При­морье вон каждый год топит и ничего, терпят люди, так устроен человек — терпит.

Возле самой остановки отжали одежду. Ольга смотрела на Михаила пристально.

—  Что, Оля? — спросил Михаил.

—  Ты меня столько носил на руках сегодня — за всю жизнь меня столько не носили. Ты хороший!

—  Моряк ребенка не обидит, — отшутился Петров, а сам подумал: «Эх вы, женщины, оставались бы такими хороши­ми всегда, можно и всю жизнь носить вас, не жалко...»

Дома они нажарили скоренько картошки с грибами, Ольга суетилась сразу, и по другим хозяйским делам.

«Расторопная хозяйка, — думал Михаил, — может, сама судьба прислала ее ко мне, кто знает? Но в доме уютней стало — это точно!»

Поужинали уже спокойно без всякой спешки, попили чайку и прилегли отдыхать. Вот ту-то Ольга и спросила Михаила, видно, давно хотела, но не решалась:

—  Миша, а ты вредным бываешь? Мне кажется ты очень подозрительно хороший...

Весело стало хозяину, закатился смехом:

—  Сначала уточни, что такое вредный? Один орет-орет, но вроде от него никакого, а другой все исподтишка делает. Вот такой и есть самый опасный. Хочешь, тебе анекдот расскажу?

Ольга кивнула.

—  Собрали представителей всех стран воедино, в одну группу и отправили их в круиз. Пусть свет посмотрят, пооб­щаются целый месяц друг с другом. И вот невзлюбили все китайца, а за что — и сами не знают. Ну и давай ему всякие козни строить. Так уж сотворен человек: кто гайку в суп китайцу закинет, кто гвоздик в крышку стула загонит. Ко­роче, кто что придумает. Да еще друг с другом соревнуются, кто похлеще придумает. И так целый месяц. Ни слова протеста, ни воз­мущения от китайца не слышно—  стена непробиваемая. Всегда вежлив он, всегда почтителен со всеми.

И вот настал последний день круиза. Стыдно пассажи­-

28

рам стало за свое поведение. Посовещались они и решили на совете, просить у китайца прощения, совесть их заела. Выслушал всех внимательно китаец, все их извинения и говорит:

—  Нисево-нисево, извиняйся не надо: я вам в чай тоже целый месяц писал!

Все так и опешили. Кто из них вредней, а кто мудрей?

Ольга смеялась: «Ты у меня и мудрый, и безвредный, но к чайнику и близко не подходи!» На том они, и порешили...

За свои обязанности взялась Ольга круто. Перевернула квартиру снизу доверху, вдоль и поперек. Весь его холостяцкий уют рассыпался, точно песочный домик. Все перестирала в доме, все перемыла, пыль всю повыколотила из всех тряпок, все углы разобрала, и лишнее выкинула. Суетится, устали, со­всем не зная, все в доме уют создает. Молчит Петров, хотя и жаль ему быта холостяцкого. Привычное, его спокойствие нарушили. А все же доволен: молодец Ольга!

Кое-что Ольга из дома притащила: свою посуду, мясоруб­ку, что-то еще ей привычное и обкатанное в обиходе, удобное в использовании. Навела порядок в доме, села за швейную машину и строчила целый день: все себе перешивает, свои наряды, да и Михаиловы в порядок приводит. А в довершение всего, она взяла и сшила Михаилу подъемник. Из старой, ненужной тюли скроила. Тот нужен был на рыбалке, для ловли малька на приманку. Старый подъёмник, - уже на помойку годился. Этим она растрогала Михаила окончательно, его рыбацкую душу.

—  Да, Оля, руки у тебя на месте — это точно, — признал­ся рыбак. — Приучу тебя, и будем вдвоем рыбачить: лодка есть, сетки есть, а помощник из тебя толковый выйдет.

И Ольга сияет:

—  Ну что, убедился, что я все могу? — и целует Михаила. Тому и сказать нечего, тут и без слов все ясно.

Придет Петров с работы, а на столе и первое, и второе, и третье. А на четвертое — все, что хочешь! — и смеются оба, весело им.

—  Хочешь, Ольга, расскажу тебе анекдот про мужика и жену, про их жизнь постылую?

— Плохо живут супруги, а с годами все худее и хуже. Жена змеей стала конченой. Все ей не так: то, и другое, и все, что он ни сделает, — все плохо. Терпел мужик, терпел, и кончилось его терпение.

«Убью я эту змеищу, пусть в тюрьму посадят, а сил моих уже нет терпеть. Весь произвол — ее». Потом прикинул он, что

29

дадут-то очень много ему, если ее убьешь, как за хорошего чело­века. Вот тут-то и задумаешься поневоле. Но голь на выдум­ку хитра. И тут нашелся выход — жизнь подсказала. «Если умрет жена в постели, при исполнении своих «обязаннос­тей», то за что же можно судить мужика? Умерла жена счас­тливо, с улыбкой на лице, в радости можно сказать, в пол­ной любви и гармонии к своему мужу... Так за что же су­дить бедного? Не за что!»

И принялся он за исполнение своих обязанностей муж­ских с вечера и до самого утра. Но не рассчитал своих сил, бедный, и под утро уснул крепким, здоровым сном. Опло­шал тут мужик, одним словом. А утром глаза открыл, жена в доме, что бабочка порхает, вся разнаряженная, счастливая пресчастливая, так и светится вся.

И к нему подлетает, и под белы ручки к столу ведет, а там — чего только нет: и даже бутылка стоит для него. Тот, бедный, рот раскрыл от изумления, а она ему полный фужер наливает: «Пей, дорогой!» — и сама подносит ему, и закусить подает, да еще целует его. Опешил мужик: его ли это жена, змеища ли его?

Он выпил еще и признался, что хотел убить ее. А жена ему с улыбкой отвечает: «Вот если ты со мной по-челове­чески, то и я с тобой по-человечески. Понял дорогой?» Ну, как тут не смеяться, смеются оба, веселятся, как молодые.

А чтобы скучно не казалось, решили опять на лодке про­катиться да грибочков набрать: чай, вода спала, вошла река в берега свои — самое время грибам появиться. Долго не со­бирались, все у них отлажено было, десять минут потратили на сборы и ушли к реке.

Река встретила их приветливо, весь гонор и мусор сошел с нее, и она величаво несла свои полные воды в Амур, а ведь бед-то сколько натворила, все русло перевернула, такие заторы оста­лись на берегах, что диву даешься: вот это силища!

’А на высоких кустах ивняка остались висячими пучки травы, да пакеты разные, обрывки сетей рыбацких. Посмотрели путе­шественники и диву дались! Судя по меткам, на два метра уровень воды упал, и только в русло вошла река. Грандиоз­ное зрелище: вон дюралевая лодка торчит из-под залома, одна корма от нее и осталась. Дальше проплыли и деревян­ную лодку нашли, далеко на берег ее выбросила река, поса­дила на корягу намертво и бросила. Другую лодку, разбила вдре­безги — только обломки плавают у залома.

30

—  Ой, СКОЛЬКО беды натворила наша реченька! — вос­кликнула Ольга, и глаза её изумленно расширились. А люди-то целы или нет?

Но никто не дал ответа, лишь утки сорвались с тихой заводи, да чайка речная что-то им говорила срывающимся голосом — вот-вот заплачет она.

—  Есть такая легенда, что чайки — это души погибших моряков и рыбаков. Они превращаются в птиц после смер­ти своей, и все время плачут о близких своих, — рассказывал Ми­хаил. Оба помолчали, но не долго. Неожиданно, на глазах изумленных людей из воды вылетел метровый таймень. Гнал­ся за добычей и увлекся, разбойник, его красные перья за­светились на солнце и стали еще ярче и красивей.

Какое-то мгновение он задержался в воздухе в немыс­лимом пируэте и звучно шлепнулся в воду.

—  Красавец! — только и вымолвил Михаил.

—  В лодку бы к нам упал, — по-детски наивно вскрик­нула Ольга, и ей самой стало смешно. День такой чудесный, отчего же не посмеяться.

Но тут надо быть начеку: река не любит, когда дразнят­ся. Они чуть не угодили под «расческу», нависшего над во­дой дерева. Вон они, ветви, как вилы, торчат вдоль ствола. Опасная штука. Ловко крутанул лодку Михаил и налег на весла. Успел отойти, лишь ветви чуть задели Ольгу, сидящую на корме. Она отвела их руками в сторону — пронесло!

Что река натворила! Столько деревьев повалила в воду, а другие стоят пригнутые и обреченные, словно перед казнью. Вот кедр молодой, с десяток шишек на нем, первый урожай в жизни, но подростка хвойного вода не пощадила. Скло­нился он над водой и пощады не просит, знает, ее не будет. Жалко его Ольге: такой красивый, весь остров украсил бы этот единственный красавец.

Но река ворчит утробно, словно предупреждает: не лезь­те не в свои дела, людишки, вы мне тоже ничего хорошего не сделали... И то, правда... Даже самые высокие релки не пощадила вода, засыпала их песком да илом: какие уж здесь грибы! Так и бродили Ольга и Михаил из релки в релку, но везде одно и то же — песок и ил, и сырость чрезмерная.

—  Ну что, Оля, пойдем к лодке, толку не будет, не скоро здесь грибы появятся.

Пошли к лодке, и тут Ольга нашла весла, торчащие из-

31

под коряги: потому-то их и не унесло водой. Значит, рядом была резиновая лодка, но ее нет. Прятали рыбаки ее здесь, да водой унесло, наверное. И все же Оля взяла весла:

—  Я буду тебе помогать грести, если что, хорошо, Миша?

Тот кивнул:

—  Если хочет человек грести, то пожалуйста.

Подкачали лодку, и на воду ее, снова — вперед!

—  Давай поплывем протокой, которая влево уходит. Вода сейчас большая, пройдем, наверное, мы там еще не ходили, — сказал Михаил. Ольга кивнула согласно: с тобой, мол, хоть на край света, и улыбается ему. Тот тоже, приятно обоим: лесть — она сладкая штука!

Протока была не очень узкая, но что дальше будет — неизвестно. Обходили «расчески» и коряги разные, а прото­ка заворачивала одну спираль за другой.

—  Зря мы сюда пошли, — сказал Миша, — не нравится мне это.

Иногда ветви смыкались над протокой, и плыли в каком-то темном лабиринте, местами русло становилось по­шире.

—  Смотри! — показывает Ольга в низовье. — Там палат­ка стоит какая-то, прямо над водой.

—  Не может быть такого! — возразил Михаил, пытаясь, что-то рассмотреть, но ему было неудобно из-за весел при­встать, надо постоянно быть на чеку — опасная протока.

—  Да это же лодка, висит на заломе, и нас несет туда! — воскликнула Ольга. — Давай снимем ее, Миша.

Пригляделся Михаил, резиновая лодка висела с краю, на стволе дерева. Вода ушла, и она вытянулась, почти во всю свою длину, только небольшая часть ее в воде осталась. Вот поэтому и приняла ее Ольга издалека за палатку. «Опасно, но рискнуть можно!» — решил Михаил. И направил он лодку прямо под ствол точащего из залома дерева, рядом с лодкой повисшей. Крепко вцепились путеше­ственники в дерево, вода ярилась под ними, чуя новую до­бычу, но та не поддавалась. Вот если сорвется лодка и в залом уйдет, тогда другое дело, порезвиться там вволю река, ох порезвится!

Побледнела Ольга слегка, а пальцы на стволе еще крепче сжала. Попробовал рыбак одной рукой сорвать лодку с де­рева, но та не поддавалась.

—  Держись, Ольга! — и Михаил двумя руками вцепился

32

В висящую над водой лодку. Та потихоньку стала поддеваться и спол­зать в их лодку. Окружающие деревья перестали качаться, буд­то следили за поединком. Наконец, лодка с дерева, оказалась в лодке на воде. Не учли одного речные каскадеры, что воды в собственной скорлупке прибавилось, и места много занимает трофей. Тес­но стало в лодке, неуютно совсем. Часть трофея, у Ольги на коленях лежит, вся холодная и скользкая от ила чужая лодка. Того и гляди, что от тяжести, вода через борта лодки хлынет.

Налег Миша на весла, и пролетели они мимо залома. Всего пару лишних гребков и нужно было, чтобы уйти по­дальше от опасности.

— Красиво мы сработали с тобой, как в цирке! — улыб­нулся Ольге Михаил. А она медленно отходила от ощуще­ний ушедшей опасности. Но не прошло и минуты, как она уже смея­лась. Только рано было радоваться. Упавшее в воду дерево, чуть не перекрыло протоку. Но это «чуть» и спасло лодку и ее экипаж.

- Греби за крону дерева, там есть проход, указывала путь Оль­га.

С ходу пролетели они эту кашу из ветвей, а там остался все­го метр чистой воды до берега.

Проскочили они и эту ловушку, но дальше и того хуже оказалось — дерево поперек русла лежит, за ним другое. Куда идти?

— Где больше вода через дерево идёт, туда и правим! — крикнул Ольге Михаил, — опять лодка пролетела первое дерево. Но, к сожа­лению, на втором застряла, села днищем на ствол, и вода стала захлестывать лодку. Хорошо, что протока была узкой, ветви свисали сверху прямо над проходом. Подтянулись немного храбрецы на ветках, и перевалились через ствол вместе с лодкой. И опять понесло их — только успевали крутиться они, да выворачиваться из-под «расчесок», и коряг разных. Не хотела река просто так людей отпускать, чем-то прогневили ее, а может, просто учила их уму-разуму. «Не бери, мол, чужое, мое это было! А вы добычу мою, у меня из-под носа увели, совести у вас нет».

Но скоро стала протока расширяться.

«Наверное, где-то будет и главное русло реки, уже ско­ро», — проронил  Михаил.

Но долго еще лодка петляла в зигзагах протоки недале­ко от главного русла. Шли  пока параллельно. Реку уже и глазом ви­дать, а их все не отпускает протока. «Близок локоток, да язык короток», - так говорят.

к,
'

 

33

Но вот уже устье протоки видать, — вырвались, наконец-то, даже самим не верится. Повеселели оба, приободрились.

— Отдохни, Миша, — смеется Ольга, — вон у тебя уже пар из сапог идет, очень подозрительно. Тут уже они насмеялись вволю, языком оба остры, ничего не скажешь. А все же проскочили протоку, благо воды ещё много было, а то бы... Ну, да ладно об этом! Дело сделано, все хорошо, и солнце нам улыбается снова. На берегу расстелили трофейную лодку, воды и ила в ней было предо­статочно, отмыли ее и скатали в рулон. «Дома рассмотрим»,

— решили путешественники. Привели и свою лодку в поря­док, воды тоже много было.

—  Знаешь что, Ольга, давай пешком выходить, — предло­жил Михаил, — дорога здесь недалеко, а там автобус. Иначе по реке еще долго будем крутиться!

Ольга была не против такого решения.

Накупался в воде Михаил, порезвился вволю. А вода горная бодрит сразу, и снова хочется в поход плыть, но пора и домой, не надо испытывать больше судьбу, подсказывал внутренний голос. Пока шли они к дороге, Ольга собирала грибы, Михаилу было не до этого, более тридцати килограммов ноши на спине — две лодки столько весят. Да и руки заняты. Тут ему не до грибов. И что самое интересное — грибов попадалось у до­роги больше, чем там, где они проплывали. Парадокс, да и только! Сколько сил там потратили, на этих островах, и грибов не нашли, а здесь с полведра набралось.

— На жареху будет, и то хорошо, не пустые мы! — весе­лилась Ольга.

А на трассе им стало скучно. До автобуса еще далеко, и надо время чем-то убить. Выйдет Ольга на дорогу, машины сразу притормаживают, но завидя рядом Михаила, добавляют газу. Знает разборчивость шоферов эта разбойница, вот и веселит Мишу. А его из-за будки сразу не видать, вот и получается, как в кино комично.

Ехал китаец на тракторе, вез арбузы с поля. Увидел ее и приветствует;

— Нихао! — то есть, здравствуй, мол, красавица. Та ему улыбается, светлые пряди волос падают на лицо, и солнце ее осве­щает ярко — картинка и только.

Китаец и руль бросил, пыхтит потихоньку его тракторишка, ворчит на своего хозяина, а тот уже в сладких мечтах

34

скалит свои белые зубы. Угощает арбузом красавицу, самым соч­ным — самым спелым, а увидел Михаила, и вся любовь у него пропала. «Пухао!» — только и сказал он. Плохо, мол, это, ой как плохо, что муж есть. И расстроенный китаец покатил дальше.

Кушают арбуз путешественники, сок течет по скулам, смех сквозит на устах. Поневоле тут рассмеешься. Скоро на­зад возвращается знакомый китаец, уже пустой, надутый и сердитый, а Михаил говорит Ольге:

— Скажи ему «се-се» — по-ихнему это спасибо, — и смеется, шутник.

Тракторист как услышал — и руль из рук выронил, опять чуть в кювет не заехал, на Ольгу смотрит удивленно, а та невинно улыбается, так и дурачит она простака.

А на обратном пути он вручил им здоровенный арбуз. Сказал, что его зовут Костя, и что «куня», то есть девушка — очень красивая. Расстались они довольные друг другом. Скоро их подобрал автобус, через час они были дома: сушили лод­ки, мылись сами, готовились к ужину. Прилегли отдохнуть. Тут Ольга и пристала к Михаилу:

—  Расскажи что-нибудь интересное о службе подводной, ты ведь много знаешь.

Поотнекивался Михаил для порядка, но все же начал:

—  На нашей лодке мы три иностранных экипажа обу­чили, готовили кадры офицерские.

Индусы служили не простые, дворянского звания, выс­шей касты, а их там каст более сотни. Но на флоте служат только избранные. Я их сам не застал, а старшина мой их обучал, вот и рассказывал. Ходили они тогда по два экипажа в море, и очень тесно было на лодке.

—  А почему два экипажа? — спросила Ольга.

—  Ну, один наш, а другой, индусский, стажируется. Так вме­сте и мыкались моряки, а куда денешься? Скоро все сдружились. Де­нег у тех, не чета нашим, и посылки им приходили богатые, весело жили. А что самое интересное, очень дотошные были те ребята в учебе: им все до винтика разбери и покажи, а как ты будешь собирать аппаратуру потом, их не волновало.

И по-русски чешут они, не хуже нашего, в большинстве сво­ем, похоже, разведчики кадровые, не иначе. Но тогда и наши, наверное, все это знали: кто, и что из них стоил. А морякам что? Приказано учить, вот, и учили их по совести, но ухо всегда держали востро, строго было на этот счет. Это сейчас все

35

продается да покупается, а тогда политзанятия проводились часто и проверки всякие были, но не в этом дело. Почти поголовно индусы йогой занимались. Штормит море, лодку с боку на бок валит, «восьмерки» разные она вокруг своей оси вы­писывает... Тяжело, в общем, ребятам, а тем что; пришло вре­мя асаны (положение тела) какие-то делать — встал на голову в отсеке и стоит индус, хоть бы что им. Или сидит себе на баночке (стул такой, винтовой), ногу за голову закинет, и тащится себе во времени. Затем другую ногу перекинет, и, кажется, перевернись лодка, ему хоть бы что, все по расписанию у них. Но это совсем не так.

Три лодки им продали, три экипажа обучили, даже пере­гнали их в Индию. Разведывательные  самолёты, «Орионы» американ­ские, сопровождали лодки до самого места. На мостике не­возможно было находиться от рева турбин. Летит самолет, антенны чуть не срубает, одни улетят, тут же другие появля­ются, а погружаться — нет приказа. Так и терпели мытар­ства наши моряки. И что обидно — все три лодки через год назад прита­щили во Владивосток, на ремонт. Ни одна не могла лодка погру­жаться, все механизмы отказали. Служаки они, не ахти, ка­кие были, на рубку замок навесят, и все по домам разошлись. А для нашего моряка, лодка — дом родной: дворяне и есть дворя­не. Проворачивание механизмов на лодке никто не делал, вот и результат, - всё в море отказало.

Есть такая команда на корабле; «провернуть оружие, тех­нические средства, вручную, воздухом, гидравликой и элект­ричеством» — все, как положено, делается, с раннего утра. Вот все и отказало у них, соленая вода все из строя вывела, все меха­низмы. Без проворачивания нельзя никак в море. Ну, а мо­ряки, конечно, самые лучшие — наши; самые выносливые, самые из всех самых, — со смехом закончил Михаил.

—  Ну, как из меня рассказчик? Поцеловать бы надо, ведь старался для тебя, Оля, на совесть...

—  Да, в хитрости вам, конечно, не откажешь, тут вы са­мые лучшие во всем мире, — и целует Ольга своего под­водника.

Так и потекли у них дни один за другим. Оба торопятся домой с работы. Встречаются с радостью и рассказывают друг другу все новости.

Ольга работала в детском доме, воспитательницей была, а там перед началом учебного года дел — невпроворот. Сами

36

воспитатели все таскают: и кроватки, и мебель — с одного этажа на другой, все, как нарочно, спланировано так. Что директо­ру? Отдал приказания и — домой. Или по делам своим, кто об этом знает? А женщины корячатся целыми днями с этой мебелью, хотя и старшие дети им часто помогают: но все равно устают за день женщины неимоверно. Плюс ко всему ещё за детьми надо приглядывать. А те уже почти взрослыми себя считают, и все из неблагополучных семей: и курить умеют, и выпить могут, а самое страшное — наркотики.

Конечно, среди старших своя элита есть. Эти во всю законы криминальные насаждают там, и заставляют других жить «по понятиям». И жаргон у них свой. Вот и приходится учителям с ними воевать. Тяжело очень с ними. Некоторые воспитанники уходят отсюда прямиком в колонию. А там ясно, что ждет их. Жалко ребят, но бывает, что и угро­жают женщинам-учителям. А что они смогут с ними сделать: и того им нельзя, и этого им нельзя. Вот и думай сам, как вести себя...

Послушал как-то Михаил очередные сетования Ольги и сказал:

—  Давай я схожу к тебе на работу, поговорю с этими двоими, которые у вас там верховодят. Может, толк, какой будет?

Ольга согласилась.

Зашел Михаил в детдом, а там чистота такая, что любо-дорого посмотреть. Но вот беда: одни наводят ее, а другие пакостят, как могут. Обидно, конечно. Ребята смотрели на него настороженно: раз мужик появился здесь, то что-то не так, значит, жди неприятностей. Это точно. Может, он «мент» переодетый? Все может быть. И страх затаился в глазах па­цанов. Задвигались они, как тени беззвучные. Дома без страха тоже не жили, а здесь — со всех сторон опасность.

Нашла учительница этих двоих верховодцев и вызвала в коридор к Михаилу. Посмотрел гость на одного: лет че­тырнадцать ему, худенький из себя, глаза большие от страха, по­думал, наверное, что бить его будут. Второй покрепче парнишка, да и в плечах пошире, и страха в глазах нет, уверенно себя держит; сам белобрысый с конопушками на лице, видно здесь за атамана, много на себя берет. Наверное, даже лишнее. Так и попадет в колонию, ничего толком не поняв. Вроде играл, старался быть похожим на «благородного» вора.

Обнял Михаил его за плечи и отвел в сторонку к окну,

37

подальше от Ольги и его друга. «Что же ты, браток, так опустился, что с женщинами воюешь? — спросил его быв­ший моряк. Им и так тяжело с вами, ты ведь не один такой, вон еще, сколько огольцов бегают». Тяжелая рука давила пареньку на еще детские плечи. Скинуть бы ее, а сил нет: она почти, как отцовская — теплая и благожелательная, и сила в ней чувствуется.

Отец верховода тоже был сильным и добрым, но давно это было. Много лет уже нет отца, а мать спилась совсем, вот и приходится ему надеяться на себя и только на себя. Долго стояли они у окна и мирно беседовали, без всяких угроз и криков. Так и не убрал руку Михаил с плеч паренька, а когда все же убрал, то тот сразу почувствовал, что он очень одинок в этом мире — обидно ему, хоть плачь!

Хорошо расстались они, Ольга не ожидала такого исхода. Все ей ясно, и не все: ведь и у Михаила не было отца. Помнит он, как дрался с мальчишкой одним. Тот был года на три старше его, рослый и сильный. Катаются они по земле, а Миша вдруг понял, что не удержать ему противника, нет сил, руки сами разжимаются от усталости.

А рядом взрослый мужчина стоит и смеется: «Дай ему, дай!» А сил-то уже нет! «Вот был бы у меня отец, он бы меня защитил всегда, мне бы помог», — плакал потом Миша, хоть и был победителем. Но слез его не видел никто, тяжелая была победа. Отправил Михаил обоих парней на занятия в спортзал, а Ольга еще и девочку подводит:

—  Вот, посмотри на нее, она везде с ними, и что только не вытворяет она: и накрашенная вся, и табаком от нее прет, иногда и вином, и матерится...

Стоит эта девчонка — стебелек-тростинка, и огрызается от страха. Но вскоре умолкла, ужас овладел ею: видно, от отца ей доставалось часто. Погладил ее по голове Михаил, та и рот раскрыла от удивления:

—  Иди доченька, занимайся в спортзал.

И пошла та, еще не понимая, что за дядька, такой стран­ный?

—  Пойдем, Ольга домой, вроде мы разобрались с твоими трудными ребятами, — и обнял ее за плечи Михаил. Так и пошли они на выход.

Через пару дней Ольга сообщила Петрову:

—  Все, теперь стало нормально у меня в группе. Никто

38

не пререкается больше. Дети говорят, что у меня «крыша» появилась, ну, то есть, зашита есть. Надежная, — закончила она смеясь. Теперь весело ей.

—  Хорошо, милая. Несет нас река жизни, несет... Хорошо, если плавно и красиво, а если все об камни да в заломы норовит затолкать — тут не угадаешь. А детям больше всего достается, особенно тем, которые никому не нужны, никто их не пожалеет и не вспомнит о них.

А вскоре Ольгу с Михаилом пригласили на свадьбу. От­казаться нельзя — Мишины друзья. Столько лет когда-то семьями дружили. Ольга отнекивалась сначала: «Ну, кто я такая? Сбоку припека? Что люди подумают обо мне?» Но Михаил настоял на своем.

Веселая свадьба получилась. Молодые, как пара лебедей, так и жмутся друг к другу. Грациозные, незаурядной красо­ты, они оробели немного от стольких глаз, которые обрати­ли на них свои взоры. Сколько там было восхищения-удив­ления и радости, и если бы они оторвались и взлетели, то никто бы не удивился:

В лебедином полете взметнитесь,

И о нас не грустите, земных...

И души молодых уже летали — белы, чисты, нежны, легки и красивы...

Эх, молодость! У твоего возраста столько силы найдется, что не мудрено оторваться и взлететь. А потом, как нам, уже никогда — поздно!

Поздравили новобрачных с их великим праздником, и легче стало Михаилу с Ольгой. Та почувствовала себя сво­бодней и уверенней в чужой компании, что-то и в ее душе проснулось. Сели за стол, а штопора для пробок нет, забыли положить на стол.

—  Успокойтесь, не суетитесь! — сказал Михаил, взял бу­тылку с вином и ловко вышиб пробку рукой. — Знай, мол, наших, флотских ребят! Наливает Миша Ольге вина, нежно и ве­село глядит на нее.

И ей еще веселее стало, и закрутила их свадьба, очаровала обоих. В стремительном танце кружится Ольга, гибкости ее позавидуешь. Наверно и вправду балериной была, и Михаил уже не отдавал ее никому. А она в танце ему шепчет:

—  Какой ты хороший, я так счастлива, мне так хорошо!

Только дома перевели они дух.

39

—  Я, неверно, тебя полюбила на этой свадьбе. Ты очень добрый и внимательный, и сильный какой, что позавидуешь порой. Помнишь, когда невесту хотели «украсть». Ты «от­бился» от «похитителей», помог молодым остаться вместе. И хорошо было им.

Уже полночь, — спохватилась Ольга, — надо и совесть иметь, спать пора...

Рано утром Михаил уезжал за брусникой. На поезде. На целых четыре дня. Собирались они вдвоем, но подвел его друг. В последний день сказал, что не поедет он. А каждый год, уже много лет подряд, ездили с ним вдвоем. И все было у них, на двоих рас­считано и тележка была особой конструкции, можно было до трех центнеров в нее загрузить. Даже короба — три штуки,  входили друг в друга, как матрешки, всё продуманно было.

Разобрал Михаил тележку, увязал ее, уложил два коро­ба — по-походному, друг в друга, бросил туда рюкзак с продуктами и вещами, и «к боевому походу» готов, как говорилось на подлодке.

Отговаривала его Ольга; «Куда ты один в такую даль поедешь. И ночевать одному в глухой тайге тебе придется!»

Смеется моряк;

—  Ведь меня Мишей зовут, значит рядом с лесным тез­кой место мое. А друг если подвел, то это не причина отме­нять задуманное мероприятие, не привык так делать.

Отвез их с Ольгой на вокзал Саша Савичев, друг и род­ственник Михаила. Он еще ни разу его не подводил за все годы их дружбы — железный человек. Сказал — сделал.

—                                                                             Я встречу тебя на обратном пути, на перроне, и помогу                                                          , тебе выгружаться с поезда, — пообещал Саша, — так что не сомневайся.

Верил ему Миша, как себе, этот не подведет никогда.

Саша уехал домой, а Ольга посадила его в поезд. Уложил он вещи в вагоне и вышел на перрон. Ольга стояла грустная;

—  Может, передумаешь? Еще есть время? — голос ее звучал тревожно.

— Нет, Ольга! Об этом не может быть и речи. Я себя уважать потом не буду. Жди меня, и я вернусь, как в песне поется.

Тронулся поезд, и все уплыло; и перрон, и Ольга, и ее

прощальный, воздушный поцелуй.

Под утро он выгрузился в таежной глухомани. Перета­щил вещи ближе к вокзалу и при свете фонаря собрал свою

40

тележку, загрузил туда вещи и двинулся в глубь тайги по лесовозной дороге. Хорошо светила луна, небо было звез­дное как никогда — север есть север, да и дожди все, только на днях закончились. Это хороший знак, - добрый.

На место Михаил прибыл с рассветом — самое время! Разобрал и спрятал тележку в дебрях, а сам двинулся с ко­робом и рюкзаком вверх, в сопку. Только радостного там было мало, вся сопка выгорела дотла. Дошел он до ручейка еле приметного, здесь он и планировал табор устроить, но ягоды нет, все выгорело. Надо куда-то дальше идти, искать новые места. А сопки вокруг — одна красивее другой. Так и манят его, так и дразнятся. Ну, что же? Не ехать же пустым, герою домой. Вот позор будет!

Спрятал он в зарослях все лишние вещи. Взял короб один, ко­робочек — ведер на восемь. Совок взял, бутылку воды, бу­терброды и — в дорогу! На самой вершине сопки встрети­лись ему хабаровчане;

—  Все, что осталось от пожара, мы уже подчистили, — и сме­ются они Михаилу в лицо. — Собирай, что осталось еще, или дальше ищи, а мы отстрелялись уже...

И решил Михаил идти на другую гряду: вот она, рядом, кажется, а доберись-ка туда, - попробуй! Шел скорым шагом Михаил

— время уходит, потом  его не догонишь. Из-под ног стали взлетать глухари. Сердце замирало, когда эти «бомбовозы» поднима­лись в воздух. Наверно нет крупнее птицы на Дальнем Востоке. Жаль, что ружья нет! Вот когда охотничий азарт заговорил, покою не дает ягоднику. И, наверное, всегда так будет, пока жив он.

Между сопок пробивался маленький ручеек и прятался тут же, в кочках и кустарниках — тяжелые места для ходьбы. Скорее бы вырваться на твердое и чистое место, а то мошки здесь -бессчётно, загрызет заживо. Не дошел он все-таки до склона сопок: совсем неожиданно уперся в богатый ягодник прямо в сед­ловине сопок. Гряда — вот она, метров триста всего. Но если ягоды столько, что ступить некуда, то зачем дальше идти? Бросил Михаил короб, освободил руки и давай грести ягоду. Пять минут — и совок полный. Чудеса! За три часа шесть ведер набрал. Затем весь сбор ягоды на ветру провеял, от листьев и сора освободил.

Место вроде тут небольшое, а урожай ягоды, как никогда в этом году. Конечно, тут обрадуешься: есть справедливость

41

на свете! Не зря ехал сюда, не зря так далеко тащился в сопки, не зря!

Отнес он на свою базу шесть ведер брусники, спрятал там россы­пью, на полиэтилене, и еще раз на «пятачок» пришел. К вечеру еще ведра четыре набрал ягоды и спрятал все в кочках.

Ночевать можно было и здесь: сухостоя после пожара — море. Но только дурак будет ночевать на вершине сопки. Сквозняк здесь такой, что и дрова не помогут. А вдруг гроза? Тоже опасно. И пошел он налегке в землянку: до нее километра два хода.

В землянке уже кто-то поселился: лежали чьи-то вещи, но людей не было видно. Сбросил Михаил рюкзак с про­дуктами и занялся заготовкой дров. Скоро уже и солнце сядет, а ягодники где-то бродили, и всё не показывались.

Миша и воды уже принес, и ужин поставил на огонь вариться, и постель себе устроил, а «квартиранты» только-только заявились — молодая семейная пара, лет по 26—27 обоим. Лица их удивленно вытянулись. Потом познакоми­лись: Сергей да Татьяна. Они заготовляли ягоду на продажу. Работы в их поселке не было, а детей кормить надо — такие тяжёлые времена настали, что хоть погибай простому человеку. Но веселыми они ребятами оказались — уже оба смеются. Татьяна варит на всех, уже и чайник рядом пыхтит, всем уютно у костра. Суп получился отменный, и с тушенкой, и с грибами, от одного запаха опьянеешь. От тако­го деликатеса, нет сил, отказаться.

Наелись все вволю, за весь день сразу, что там сухомятка для таежника, смех один. Тут сила нужна, и немалая, тайга слабых людей не любит. Потихоньку за разговорами, все и уснули, чёрная северная ночь укрыла всех своим покрывалом и туманом еще подбила.

А костер веселится, ему все нипочем, и людей греет, и сам тешится с ветерком. Всем хорошо.

Утром позавтракала плотненько, вся компания, и разбе­жалась по своим местам. Сбивая росу, шел Михаил к своему брошенному табору. Все цело, все прикрыто. Взял он короб и на свой ягодник подался. Туман расползался на части и прятался в низи­нах, и уже солнце решало, кто здесь хозяин, высветило бесконечные, синие сопки, и море тайги.

Ягоды не убывало. Михаил вчера и выбрал-то с десяток метров в окружности, а она ковром лежит и дразнится. Пер­вую ягоду, пару ведер, Михаил высыпал отдельно, сырая она

42

была, такую на ветру не провеешь, а вот сухую — пожалуй­ста.

Еще три часа, еще шесть ведер отборной ягоды: чем не романтика? Только мошка жару поддает: я, мол, устрою вам ад на земле, бескрылые человечешки! Как и вчера сделал Пет­ров две ходки, затарился ягодой под завязку — ведер восем­надцать вынес к ручью и все упрятал там. Собирать больше ягоду нет смысла. Не вывезти её больше и затаривать больше неку­да. А билет у него только на завтра.

И еще ночь ночевали ягодники все вместе, уже, как старые знакомые. Больше пятидесяти ведер набрали супруги ягоды и ждали со дня на день машину. Где еще столько денег заработа­ешь, если не в тайге.

А Михаилу еще до вокзала добираться надо, но и здесь мороки хватит. Все утро он трелевал ягоду до дороги, три ходки сделал. Потом собрал свою тележку, загрузил на неё свои короба с ягодой, еще рюкзак, все увязал и в путь двинулся. По ходу заехал на землянку. Там хозяйничала Татьяна, и заодно сторожила ягоду. Сейчас воров очень много развелось, все подберут, сразу по миру пустят, не стало таежных законов.

Поменялся мир в худшую сторону, и все это мы на себе ощущаем, можно сказать, ежедневно.

Накормила Татьяна Михаила и крепкого чаю в кружку налила. Села рядом и рассматривает его. Сама — точно ребе­нок малый: смуглое лицо светится детским любопытством. Потом и тележку посмотрела, и короба, и на совок глянула, и все ее удивляет.

—  Таня, — спросил Михаил, — ты не боишься здесь одна оставаться? Ведь разных пьяных бродяг по тайге много шастает?

Она с непосредственной искренностью ответила:

—  Боюсь, конечно. Вот нож с собой таскаю на всякий случай. Только ведь выхода другого нет: ягоду не бро­сишь. Хоть бы машина наша пришла скорее, сдать весь сбор, да и развязать себе руки. Ведь у нас дома еще двое детей остались. Вот им-то и надо все для школы купить...

Отдохнул Михаил — надо и дальше идти. Распрощался с таежницей и двинулся в путь. Татьяна долго смотрела ему вслед и думала: «Хороший человек этот дядька, а тоже вот один мыкается. Кажется, у него что-то не ладится в жизни. Мир полон загадок, всего сразу не узнаешь, но, может, еще

43

встретимся. Тайга невольно всех сведет, у костра о многом узнаешь и обговоришь душевно».

На станции он привел себя в порядок, выбрился чисто, и сразу стал похож на обычного человека, а не на таежного бродягу. И самому на душе стало легче. В поезд сел только с помощью других пассажиров, — короба уж больно неподъемные были. Но здесь такой закон, надо помогать друг другу. И тележку собранную ему тоже подали ягодники. Вот и все мытарства позади, даже не верится еще, что всё закончилось.

Под утро поезд пришел к дому. На перроне стоял Саша Савичев и улыбался Михаилу:

—  Что, угомонился, хапуга? — а сам искрится от радости. — Молодец ты, Михаил! Затарился-то как, вот чудо!

Дома Ольга суетилась возле Миши: заметила, что поху­дел он, лицом осунулся — кожа да кости.

—  А ну-ка в ванну полезай, отмывать тебя буду! Михаил не противился. Приятно было, что его кто-то ждет, что он кому-то еще нужен, да и усталость почувствовал сразу.

Накормила его хозяйка, и в постель уложила, укутала, как ребенка, — только нос торчит. А сон уже крепко сле­пил его веки. Михаил еще что-то слышал и улыбался, а душа уже витала в закутках сна, а он еще и убаюкивал себя своими стихами:

А нами двигал все прогресс,

Что жаждал крови и наживы.

От наших рук погиб Христос,

В его крови людей топили.

И крови люди опились —

Все подлости творили...

Зачем все это, зачем? Надо проснуться, надо! Но сон овладел уже телом, и мозг уступил ему. Проснулся Миха­ил поздно, но зато выспался вволю, тело обрело легкость и силу.

Ольги дома не было, та уже работала. Кончились ее ка­никулы. На столе записка: «Кушай, все на столе, мой Мишутка! Целую тебя много раз, Ольга». Улыбнулся Мишутка: вот и добрался я до хорошей жизни. Все, как у людей стало, и забота и внимание есть — только живи да радуйся.

Вечером прилетела Ольга, ворвалась, как ветер весенний, и сразу к Михаилу.

—  Ну что, бродяга, опять куда-то собрался, никак дома не сидится? — а сама улыбается. — Не пущу никуда.

44

—  Что ты, что ты, дорогая! Куда же я от тебя! — смеется он. — Пропаду совсем.

Опять веселятся человечики, жить-то как хорошо!

Сели ужинать. Ольга уже покупателей много нашла на ягоду. Даже деньги принесла. Просят люди. Всем нужна брус­ника, очень полезная ягода.

—  Ну, ладно, — прервала его мысли Ольга, — об этом завтра. Будет день, тогда все о ягоде и обговорим. Расскажи, как ты ездил, что видел интересного?

И сидят они за столом — два взрослых человека — и не могут наговориться, ждали этой встречи, вот и встретились. Ольге все интересно; жалко Татьяну с Сергеем, тяжело им в тайге, и пришла ли за ними машина, а то куда от ягоды денешься?

—  Дал я им свой адрес, — сказал Михаил, — если будут в городе, то к нам в гости зайдут, все и расскажут. Все как было...

—  Правильно сделал ты, Миша, по-человечески. Хороших людей надо ценить, — оживилась Ольга.

—  Они тоже звали нас в гости в свой поселок, — сооб­щил Михаил, — кедровые орехи собирать. В этом году, гово­рят, большой урожай будет, может, и поедем, но давай не будем загадывать заранее.

—  Не будем, — ответила Ольга, — я так соскучилась по тебе, если бы ты только знал!

Искрами рассыпались ее светлые волосы по лицу Миха­ила, жаром обдало все его тело.

—  Вот и дождалась. Никому тебя не отдам! — шептала Ольга.

Но прервал ее шепот Михаил поцелуем: не кончайся, хороший мой сон, мы во власти твоей, мы счастливы!

И дни полетели за днями, а забот-то сколько! Скоро и зима нагрянет в гости. Надо и огурцов с помидорами на зиму наго­товить и капусты насолить, всего надо. Суетится Ольга по дому, все так и горит в ее руках.

Михаил только банки оттаскивает да складирует их.

Ничего не предвещало разлада, и не было ни разу даже малейшей ссоры.

Нежданно-негаданно к нему на работу пришла Алла. Он, конечно, думал о ней иногда, и не забывал ее, но все воспо­минания уже не были так болезненны, как в начале. Время лечит раны, но шрамы на душе все же остаются.

45

День был прекрасный, ярко светило солнце, спелая чере­муха источала нежный аромат, так и просилась в рот. Эта ягода вобрала в себя всю земную силу — красота какая!

Алла была бледнее обычного, видно, что волновалась.

—  Как ты живешь, Миша?

Тот стоял растерянный, никак не ожидал этой встречи, а разговор, видать, предстоял серьезный. Зря бы Алла не зашла к нему, тоже гордость свою имела, имела и характер, и силу воли.

—  Я ненадолго к тебе, Миша, вот посмотрю на тебя, да надо на автобус торопиться, время подходит.

—  Как ты живешь? — повторила она вопрос.

Тот пожал плечами: нормально, мол, как все люди живут, так и я.

—  Я так рада, что тебя увидела. И вдруг взглянула ему прямо в глаза:

—  Она с тобой жить не будет. Вот увидишь Миша. Это я тебе говорю, я знаю!

Обескураженный мужчина стал как ребенок, пойман­ный с поличным на чем-то нехорошем.

— Откуда ты знаешь? У нас вроде все хорошо, — и брови его удивленно поднялись вверх. Но выстрел был в «десяточку», ничего не скажешь.

—  Ты за этим только и пришла? Чтобы только это сказать?

—  Я знаю, что говорю! Но не за этим я пришла. Скажи мне, ты вернешься ко мне? — и продолжала смотреть ему в глаза.

Смешно стало мужику, как шкодливый кот вскинулся:

— Алла, ну куда же я денусь, ведь один на свете не проживешь. Но ни «да», ни «нет» в его ответе не было, увиль­нул мужик.

—  А откуда ты знаешь, что все так и будет?

Алла серьезно произнесла:

—  Я тебя буду ждать, я знаю.

Разговор развития не получил. Они стояли и смотрели друг, на друга молча, серьезно. Даже солнце спряталось за черемуху: решайте, мол, все сами.

Молчание нарушил Михаил:

—  Алла, может, ты отдохнешь с дороги. Дома никого не будет, возьми ключи. Ты ведь устала с дороги?

Женщина ему не ответила. Поцеловала его и пошла к остановке.

46

Михаил растерянно смотрел ей вслед. Так хотелось, что­бы Алла обернулась, но, увы... Он чувствовал себя винова­тым перед ней, не напрасно. А потом подумал: «А чего же ты хотел? Она высказала свое слово, а ты — нет. Молчал, как исту­кан».

Обдумывая слова женщины, Михаил крутил и так и сяк, но ничего не прояснилось в его голове. Вряд ли она что-то знает про Ольгу, просто сказала так и все. Как говорится «обронила слово», и нечего голову ломать. На том он и успо­коился.

Дома все шло нормально, и весь разговор этот стал за­бываться. Однако стал Петров замечать, что Ольга другой становится. В голосе резче проявлялись властные нотки: ко­мандир в ней таился большой — это точно. И вот потихонь­ку она взяла бразды правления в свои руки. Сам, будучи Скор­пионом, по гороскопу, он имел крутой характер, хотя в по­вседневности — душа-человек. Смотрел на все это Ольгино поведение Михаил спокойно, но однажды не выдер­жал, грохнул кулаком по столу. Вздыбилась вся посуда на столе, а Ольга взлетела еще выше и испуганно захлопала глазами.

—  Ты что здесь строгий режим устраиваешь... — обру­шился он на женщину. — Или мало тебя твои прежние мужья учили? Ты ни с кем долго жить так не будешь! Эта линия поведения — во всей твоей жизни? И на работе всех затуркала. Вот потому и живешь ты все время одна, от одного мужа к очередному бежишь. Гонор бы свой прибрала, может, и жила бы с кем-то одним.

Прорвало Михаила, понесло. И удивительно: сам смот­рит на себя, как будто со стороны. И говорит-то как обо­снованно, будто знает ее всю жизнь. Правда, замечал он раньше, что Ольга себя считает очень умной. Взялась од­нажды кроссворд отгадывать, а не получается у нее. Раз ей Михаил подсказал, два подсказал, а Ольга смотрит на него удивленно:

— Откуда ты все это знаешь? Ты просто по уровню своему не можешь этого знать! — и отбросила кроссворд, в сторону, не стала больше отгадывать. Посмеялся тогда Ми­хаил, а вот сейчас и вспомнилось ему.

А еще вспомнилось, как она однажды предложила ему шапку, мужика своего последнего. Отказался Михаил: зачем

47

МОЛ, обираешь бедного? Шапка тут же полетела на пол, Оль­га швырнула ее со злостью, долго ворчала по этому поводу. Он тогда ничего не сказал, будто ничего не случилось. А сейчас вот и всплыло в памяти.

Спать они легли молча, друг от друга отстранились. Не хотел Михаил к ней прикасаться, какая-то сила его удержи­вала.

Утром он ушел на работу, а Ольга стала уносить свои кастрюльки да всякую мелочь к себе домой. Все, что для удобства притащила когда-то сюда, двинулось в обратном направлении. Короче, заканчивались медовые деньки, начи­нались житейские будни.

Впрочем, это только для него так. Вспомнилось Михаилу, как Ольга в заурядном разговоре сказала, что, мол, еще неиз­вестно будет ли она с Петровым, а он уже командует. Вспом­нилось, как после первого прихода в гости к Михаилу, Оль­га надолго исчезла. Тогда-то он думал, что она все же встре­чается со своим последним мужем, или не с последним. Мо­жет, так оно и было на самом деле?

Говорят же, что первое мнение о человеке самое верное. Но постепенно распознается образ в деталях, и первое впе­чатление тускнеет. Но чаще всего убеждаешься, что первое впечатление было все-таки правильным. Петров не раз в этом убеждался. Бот в те то дни, когда Ольги не было дома, Михаил много думал и вспомнил; Ольга гордилась своей красотой и говорила как-то, что какие могут быть пробле­мы у красивой женщины, если рядом очень много холостых мужиков. Лично у нее таких проблем нет.

Может, она артистка по жизни, и вся ее жизнь — игра. Главное, чтобы повелевать и властвовать, холить себя, любо­ваться собой. Но ведь и она обжигалась здорово. В начале их знакомства Михаил как-то резко взмахнул рукой и вдруг заметил, мелькнувший в ее глазах ужас. Доставалось ей, ви­дать, и не мало, но она об этом умалчивает. Да и глупо было бы все это выкладывать первому встречному. Ведь и он муж у нее не последний, если следовать ее логике. А с дру­гой стороны сдержался бы он, и ничего бы не было, может, сам во всем виноват? Запутался окончательно Михаил, во дела!

Через недельку они помирились, но уже не было у обо­их той душевной близости, которая раньше ощущалась. Например

48,

когда клеили «трофейную» лодку. Сколько смеху было, сколько веселья.

Как-то по ходу дела взяла Ольга мел в руки и всю лодку разрисовала:

—  Вот это Мишутка на воде. Вот голубки сидят — это мы с Мишуткой парой воркуем...

Посмеялись они тогда вместе, и он взял да и закинул лодку подальше: с глаз долой, из сердца вон!

Обладая душой тонкой и ранимой, Михаил еще с дет­ства был очень наблюдательный. Ольга этого явно не уви­дела в нем или просто не хотела увидеть. Уж очень все хорошо было у них тогда, даже самому не верилось. Ведь не молодой уже, жизнь прожил серьезную и трудную, многое что повидал и знал: праздники не могут длиться вечно.

Вот и подтверждение. А тут еще дурацкий сон навязался. Раньше он сны не запоминал. Спроси, что снилось, и не вспомнит ничего. Снилось ему, что Ольга, его любимая, не Ольга совсем, а ведьма — седая да страшная. Ищет она его с какими-то гномами что ли, и найти не могут. Спрятался он, и те его не видят. И вот они, как в фильме «Вий», ведут какую-то бабку, маленькую и толстую, очень страшную и древнюю вдобавок. Она сразу увидела его и показывает гно­мам, где он. Но пока его никто из чудищ не трогает, и она заговорила:

— Смерть смотрит на тебя своими черными глазами, — и показывает бабка на Ольгу, а та смешалась и хочет спрятаться за чьи-то спины, - явно не ожидала такого оборота. А бабку чудища провели мимо остолбеневшего Михаила.

Проснулся Петров и вздохнуть не может: все это он так явно видел и слышал, что оцепенел весь. Наконец, нашел в себе силы сесть на постели и дрогнувшей рукою перекрес­тился. Поневоле тут перекрестишься и Бога вспомнишь. Долго он отходил от этого сна, не решаясь прилечь: второго такого раунда он не перенесет, это точно.

Но со временем успокоился Михаил и уже подтруни­вал над собой — старая таежная привычка. Вот тебе и мо­ряк-подводник, в штанишки чуть не наложил. А это сон, всего лишь. Все знают, что мы в жизни гости, а помирать никому не хочется, особенно за просто так, да еще раньше времени.

А в довершении ко всему стал у Михаила болеть желудок

49

 Вроде и готовит Ольга хорошо, старается, а болит, и все тут. Сразу сон тот вспомнился. Но не верил он снам и Ольге про сон рассказал подробно. Без всякого злого умысла. По­ведал как человеку близкому и незаменимому.

Но, выслушав его, взъерепенилась вдруг его любимая Ольга, и вырвалось у нее ненароком: мол, жрешь все подряд, вот и болят твои требухи. Челюсти у тебя, что мясорубка, без передыху жуют. Обиделся Петров, ответил, что ест он, как и любой нормальный среднестатистический человек, и что это за мужик, если он ест, как птичка? Много ли из него толку на работе или в постели? Он летом и на даче, и в лесу — везде на велосипеде ездит. Зимой в проруби купается... С чего же ему, Петрову, на аппетит жаловаться — ест все подряд, ничего не перебирая. А она, Ольга, радоваться должна, что хлопот с ним меньше...

Фыркнула Ольга на все эти доводы, и нервно дергаясь, засобиралась домой. Михаил красавицу не задерживал. Что толку? Больше уже не верил он ей. И с работы она ходит по-разному: то рано, то поздно. Спросит, как работает завтра, а она и сама толком не знает. Понял Михаил; мутит что-то его любимая, что за рыбку ловит она, хотел бы знать.

Шел он с ней как-то по городу, и вдруг увидела она своего знакомого. Бросила Петрова и побежала ему навстре­чу. Сделал он ей замечание; «Если идешь со мной — никуда от меня не бегай. Кому надо, тот сам с тобой заговорит. Я же тебя не бросаю».

Обиделась Ольга, не разговаривала с ним. Правда, недо­лго. Затем помирились. Как-то на подходе к ее дому на­встречу попался ее сосед — высокий, красивый мужик. Оль­га опять отстранилась от Михаила, и вся устремилась к нему. Как это понять?

Не понравилось это Михаилу. Сосед красив, но против Петрова он, как бройлерный цыпленок по телосложению. Если Миша плюнет ему под хвост, то у бедняги голова от­валится.

Уходила и приходила Ольга от него несколько раз. И вполне понятно, что вся их хорошая жизнь рушилась, как карточный домик, быстро и окончательно. Конечно, тут Ми­хаилу вспомнились слова Аллы, и сон, что втемяшился в голову, — все тут вспомнишь, как бы не хотел этого. Ясно, что Алла о чем-то знала, это, несомненно: не могла она все

50

ЭТО просто так выплеснуть: «Она не будет с тобой жить, вот посмотришь, Миша!» Может, был у них разговор по телефо­ну, какой, — кто знает? Чаще звонили Ольге ее подруги, да родные, поэтому она и брала трубку. Вообще-то Алла ему ни разу не звонила, ни разу он с ней не разговаривал. А с Оль­гой? Все может быть.

Ольга тоже ревновала, и крепко. На его день рождения звонят его друзья, чтобы поздравить Михаила. А женщина женщине не верит — конфликт в семье. А другая знакомая говорит: «Мы с мужем, с Володей, собираем­ся к вам в гости». А Ольга отвечает ей: «Нам таких друзей не надо, дома сидите».

День рождения отмечали вечером после работы. Собра­лись родные с обеих сторон. Ольга всего наготовила, все чин-чином. Поздравили Михаила и посидели хорошо, но оса­док в душе Ольги остался неприятный. Да еще Михаил упрекнул: «Друзья, есть друзья! Пусть бы и приходила с мужем, что здесь такого?»

—  Явились, чтобы показать свою серость! — обиделась Ольга.

Так и пошла у них нескладуха, то не так, да это не так, и все боком — хуже не придумаешь. Не замечали они уже солнышка на ясном небе и луны на звездном, ушли в свои личные заботы — задумчивые и невеселые. А тут у Ольги­ного старшего сына своя трагедия: распалась первая семья, ушла жена с дочкой от него. Теперь он живет со второй женой, а к дочке его ни жена, ни теща не подпускают. Они и раньше-то его за человека не считали. А парень хороший, работящий, нравился он Михаилу, и жалко было его. Михаил прошел эту школу давно, знал чего это стоит. И подали молодые супруги в суд, чтобы разрешить конфликт по закону, все правильно сделали. Но тут Ольга вмешалась, говорит новой невестке: «Я тоже в суд подам: короче, добьем эту выдру, первую невестку».

Тут Михаил не сдержался: «Зачем ты вмешиваешься? Будет суд, он все и решит, и твои права тоже признают, обязаны признать, это точно я знаю. Бывшая жена сына сейчас творит, сама не знает что: Злоба в ней говорит, а не разум: мужа потеряла и отца дочкиного. Хоть она и не лю­била его, но уж очень обидно. В ней сейчас зла через край, вот и бесится, не стоит ее добивать».

51

Ольга, как говорят, взвилась выше крыши, вышла из бе­регов. Впервые видел ее такой Михаил: вся раскосматилась, косметика расползлась по лицу: ведьма, ведьма и есть, кото­рую видел он во сне.

—  Ты кто нам такой, чтобы указывать?! — гневно крича­ла она в лицо Михаилу. — Проблемы я буду решать без тебя!

Задело это Михаила здорово, очень задело:

—  Молодец ты, ничего не скажешь. Что же я не имею права высказать свое мнение? Я ведь не чужой человек, и все это на своей шкуре испытал, знаю, как это тяжело и горько — терять ребенка! Больно и тому, и другому, а ребен­ку — вдвойне. А как ты свои проблемы решаешь, я тоже знаю: деньги получишь и исчезнешь с горизонта.

Спать легли, как чужие, противно было Михаилу даже притронуться к ней. Ранит слово порой крепко. Да и он сам себе не подарок. Все высказал, о чем передумал не раз. Но, может, это и к лучшему, не было счастья раньше, и это не счастье: конец семейной жизни уже был предрешен...

Все так и получилось. Через несколько дней проснулся Михаил от бряканья посуды: это Ольга собирала свои кас­трюльки и вещи у выхода. Дверь была прикрыта, чтобы не тревожить Михаила. Не стал он ее беспокоить, пусть делает, что хочет, пусть думает, что он спит. Потом она еще что-то брала — не мешал ей Михаил...

Поздним утром, когда пошел умываться, нашел на столе записку:

«Прощай! Мне твоя тупая рожа надоела! Подавись ты, своей конурой! Ольга».

Все кратко и предельно ясно. Но не удивился Михаил, все получилось, как в том анекдоте про зайца. У лисы день рождения: и вот приходит заяц с цветами и поздравляет именинницу: «Хозяйка — прелесть, стол — мечта, котлеты — объедение и т. д. и т.П». А когда косой напился и наелся, заговорил по-другому: «Хозяйка — б.., стол — г.., котлеты из дохлой конины, я плевать хотел на ваши именины! Дайте шляпу и пальто, пойду я лучше на крестины...»

Вот только почему Ольга назвала его квартиру «кону­рой» — этого он никак понять не мог. Солнечная, хорошая квартира, и больше Ольгиной, по площади, окна у той квар­тиры на северную сторону. Может, она виды имела на его квартиру? Но об этом уже ему не узнать.

52

Через пару дней Ольга взяла все, что ей еще было нуж­но: немного соленья, немного варенья, немного картошки, и написала: «Я взяла все по совести, я имею на это право. Оставляю тебе ключи. Я тебя ненавижу! Прощай! Ольга».

Конечно, это ее право. Только пишет, что сделала все по совести. Он и сам бы ей все отдал, сколько надо, зла на нее нет, одно разочарование осталось. Но спина должна быть прямой.

Первое время было тяжело Михаилу, но мириться с Оль­гой он не собирался, очень уж обидели его «тупая рожа», да «конура». А ведь еще недавно все наоборот было: и глаза у него васильковые, и губы решительно очерченные, и чубчик лихой. Но это все слова пустые. А где же, правда? Или нет ее?

Ольга несколько раз пыталась с ним помириться через знакомых, но Михаил эти попытки решительно пресек.

Правда, чего греха таить, были колебания в душе, были. Как в анекдоте про неунывающего еврея, у того всегда было, как минимум, два выхода из любой ситуации, самой слож­ной.

Приходит тому повестка: «Явиться в военкомат». Он на­чинает анализировать ситуацию: выход всегда должен быть, и не один.

Могут взять в армию, а могут и не взять. Беру-таки худшее: возьмут меня в армию.

Может война быть, может ее и не быть. Беру худшее: будет война.

Могу попасть на фронт, могу не попасть. Беру худшее: попаду я на фронт.

Могут убить меня, могут не убить. Беру худшее: убьют меня.

Могу в рай попасть, а могу в ад. Беру худшее, попаду я в

ад.

Могут зажарить меня, могут и так съесть. Беру худшее: зажарят и съедят.

Тогда, конечно, беда, но выход все равно есть, хотя и очень маленький... Вот так!

Мудрость народная придумала эти анекдоты, а, сколько правды в них и юмора вложено.

Ну, а если так, то получается, что надо ему к Алле возвра­щаться: и любит та его, и ждет, но совесть ему не позволяет вернуться, и что-то другое еще держит. Сам понять не может.

53

Видел он еще раз Ольгу на остановке, ехала та к своему мужу, все же вернулась к нему. С ним легче, напьется тот, а утром ничего не помнит. Можно из него веревки вить. А так безобидный он и все терпит...

В старину так говорили: «Пьяный — проспится, а ду­рак — никогда». Так что с Михаилом ей было тяжелее во всех отношениях. Не стал он с ней разговаривать, сел в салон автобуса и уехал: зачем мельтешить на чужой доро­ге? Спина должна быть прямой! А река жизни ни на ми­нуту не прекращает свой бег. Несет людей и бьет их, не жалеючи...

Главное, — думал Михаил, — что я жив и здоров: и не надо унывать. Москву много раз сжигали дотла, а она все отстраивалась, и становилась все красивее и богаче. Найду и я силы подняться и отстроить храм души своей во всей красоте и чистоте, что дано человеку от Бога.

 

© Copyright: Григорий Хохлов, 2016

Регистрационный номер №0341514

от 13 мая 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0341514 выдан для произведения:

 

         НАВОДНЕНИЕ

 

Познакомили Михаила Петрова с Ольгой, можно ска­зать, случайно. Увидел он ее с подругой у хлебного киоска: те хлеб покупали да булочки для себя, а Михаила не замечали вовсе, не до того им было, таким озабоченным...

Вот тут-то он и рассмотрел ее, свое будущее «счастье». Спокойно рассмотрел со стороны, сам, оставаясь как бы в тени. А она от скромности не страдала, эта светловолосо­рыжеватая «мадемуазель». Заняла, казалось, все свободное пространство у киоска и все собою лишнее затмила. «Умеет же, бестия, преподнести себя! Может, все рыжие такие?» — мелькнула мысль у Михаила.

А рыжая красавица уже щупала булочки и хлебушек своими цеп­кими руками, успевая при этом разговаривать и с продав­щицей, и с подругой, и еще с кем-то. «Строчит языком, как Анка-пулеметчица, — опять подумал Михаил. — И без пуле­мета такая красавица, любого уложит наповал».

А она крутилась перед ним, словно манекенщица на по­диуме: то точеную ножку — сюда, то ручку — туда, но все складно получается, не отнимешь, и сложена неплохо, и грудь на месте, и головку красиво держит. В общем, понравилась мужику эта «сорока белобока». А глаз у Михаила был наме­танный, уже давно холостяк и насмотрелся таких «пташек» предостаточно, и пора бы к берегу прибиваться. Годы уже немо­лодые, вроде и мудрость появляется уже, а все один живет. Тут задумаешься поневоле. «Никуда она от меня не денется, — сделал вывод холостяк, — я ее насквозь вижу, как рентген!»

— бывает такое иногда у людей.

А солнышко смеялось, рассыпаясь в своих лучах: «Герой, однако, ну-ну! — неверное, тоже было не против знакомства.

— Я, мол, в вашу людскую жизнь суетную вообще-то не

3

вмешиваюсь, но вы не знаете порядка, все норовите вспять течению плыть. Жизнь вас учит-учит...»

Через пару дней сидела Ольга дома у Михаила; пришла в гости с внучкой своей, которой и двух лет нет еще, но уверенно все объясняет Михаилу, что-то лопочет, хозяйни­чает, как у себя дома.

Отвык, видать, холостяк от детей уже, зачерствело сердце, а тут крошка эта навеяла грустные мысли о своих ребятиш­ках. Они тоже были маленькие, точно такие же, интересные, смешно говорили слова. И невольно Михаил поцеловал ре­бенка в пушистый височек. Да, жизнь круто берет иногда, того и гляди, растопчет тебя. «Но ничего, держись, Миша, держись, — думал он, — спина всегда должна быть прямой, всегда!» Ольга трещала без умолку. Послушать ее — так все она умеет; и рисовать, и балетом когда-то занималась, и сти­хи пишет, и детей учит, — прямо цены ей нет, этой красавице

«Ну-ну! — думал хозяин квартиры. — Все ты умеешь, все ты знаешь, но почему одна, сорока белобока?»

Солнце тоже заслушалось, будто знало все о мыслях Михаила, поэтому спряталось сначала за оконную шторку, затем вообще ушло отдыхать за сопки синие.

«Хотела бы ты серьезно поговорить со мной, — думал Михаил, — то ребенка не притащила бы. Хитришь, балерина, ой хитришь». И невольно рассмеялся, дернув рукой, чтобы смахнуть пот со лба, а женщина вдруг отпрянула в сторону, истолковав неверно этот жест, и глазами захлопала. Видно, жизнь ее не очень-то ласкала, и муженек был не подароч­ком, кулаками учил уму-разуму. Смех и грех! «Суровый, ви­дать, мужик был, — подумал Михаил, — не таким, как я, тефтелей, — всю жизнь терпел от жены своей. А эта Олечка, видно, на «секача» нарвалась, по своей доброте душевной. Пока меня судьба учила, как вести себя с женщинами, полжизни ушло. Обидно, конечно, — и все же мелькнуло чувство жалости к ней; натерпелась, наверное, и тут же оборвал себя; кто тебя самого пожалеет, олух ты этакий! Больно жалостливым стал...»

—  Поздно уже, — объявила гостья и засобиралась домой. С ребенком на руках вышел их провожать Михаил. Так втроем и дошли до ее дома. Оказывается, Ольга рядом жила. Втроем и зашли в квартиру.

Опять сели пить чай, смотреть телевизор. Внучка Ольги

4

уже спала на диване, подложив ручку под щечку и надув губки: ни забот ей, ни хлопот. Лучше бы и не знать ей их никогда! А луна уже заглядывала в окошко, ехидно улыба­лась, озорница: «Я — Солнце любви, царица интима. Вы во власти моей и никуда не денетесь! Буду с вами творить все, что хочу!» Вот ведь озорница! Плещет светом волшебным — берите, пьянейте, ласкайтесь, целуйтесь! Ах, озорница!

Хотел Михаил обнять Ольгу, но она ловко выскользну­ла из рук:

—  Не надо баловаться, я вас не знаю совсем! — и серди­то нахмурила брови. Смотрел на нее мужчина, на ее мило­видное лицо, на крепкое тело и думал: «И не узнаешь никогда, если будешь вести себя так, но ведь это просто для пробы». Но все же успокоился. И опять пошли разговоры-разговоры...

Разошлись поздно, оба усталые и задумчивые от всего пережитого, от еще неясного нового и от ожидания чего-то еще непонятного, короче, устали друг от друга...

На следующий вечер Михаил навестил Ольгу. Она встре­тила его прохладно, многое передумала за остаток ночи и сделала для себя вывод. Явно не в пользу гостя. «Видно, мужья ее бывшие лучше меня, — тоже думал гость, — один гулящий был, другой пьяница, но все они лучше меня, так получается?» И воспротивилась душа его холостяцкая: «Рез­вись, тешься пока, рыбка золотая, но горячей сковородки тебе не миновать. За все каждому из нас воздастся, милая». Но сидел чинно и важно, посуровев лицом, и ни один мус­кул не дрогнул на лице его.

Так же и расстались — прохладно. Были и следующие вечера, но Ольга вела себя то дерзко, то равнодушно, и ника­кой близости даже не предвиделось. Странная женщина...

И тогда Михаил спросил ее напрямую: ты зачем, мол, воду мутишь, зачем знакомилась со мной, а? Зачем ко мне в гости приходила, объясни мне, глупому?

Ольга, ни капли не смущаясь, загадочно улыбнулась ему, встряхнув головой, и пряди волос ее растрепались по лицу и плечам. Но все же сказала;

—  Посмотреть на тебя просто из любопытства, — и гля­дело это создание на него совсем невинно.

Чтобы смущение скрыть, Михаил хлебнул из чашки ос­тывший чай, и поперхнулся:

5

—  Это, ВЫХОДИТ, как в музей приходила, взглянуть на меня, как на экспонат, сравнить с бывшими? Изволь уж ответить.

Ольга не ответила, а стала молча и спешно собираться куда-то. На улице уже темнело. Приятная прохлада сменила жару. В его душе тоже все померкло, омрачилось, но душу-то разглядеть нельзя.

«Ладно, — решил Михаил, — это последняя наша встреча, бог с ней, с Ольгой, но проводить женщину надо. Иначе не по-флотски будет».

На остановке стояли молча — чужие люди, да и только. И что было у них общего? Ничего! Так оно и есть на самом деле. Ольга стала объясняться; едет, мол, к сыну ночевать, там ее ждут... Это на последнем-то автобусе?! Бред какой-то! Кто в это поверит?

«Просто хочет уладить свои дела с бывшим мужем. Или еще кого-то посмотреть, как и меня, — думал Михаил, и на душе у него стало вдруг спокойнее; пусть другого дурачит, пусть там воду мутит. Мне все равно!»

—  Да! — вдруг нарушила молчание Ольга. — Не забудь вернуть игрушку, — уже садясь в автобус. — А то внучка спрашивает его, зайчика своего. Передай через подругу мою, только не забудь, пожалуйста!

Неловко стало Михаилу. Ведь видел эту игрушку дома, но все забывал отдать ее. Получилось, что специально дер­жал у себя, чтобы в нужный момент найти предлог лишний раз зайти к Ольге. Вернуть надо обязательно и покончить с этими встречами раз и навсегда.

Дверь автобуса захлопнулась, и опять стало легче на душе. А Ольга даже не обернулась, не сочла нужным. «Да катись ты по Малой Спасской! — думал Петров. — Веселее катись!» И бодро двинулся домой. «Спина должна быть прямой, ина­че пропадешь», — твердил он себе упорно.

Дома согрел чайник и стал осмысливать все за чаепити­ем. Пряники жевал автоматически, и все думал; «Да, проле­тел ты, военный моряк, как фанера над Парижем, — и усмех­нулся невесело. — Казалось, что все тебе доступно, что она уже твоя, чувствовал, когда увидел ее первый раз, что никуда она не денется. Была такая уверенность! Казалось даже, что близость какая-то духовная наблюдалась между ними. Но, видно, показалось. Бывает! А дальше что? Да ничего! Ехать надо к другу старому, флотскому».

6

Был ТОТ недавно у Михаила в гостях, тоже холостяка, вот и пригласил в гости, ведь рядом живем, всего полсотни ки­лометров друг от друга, а не виделись больше десяти лет. Бывает вот так в жизни. Разметало их в жизненном море; вроде и рядом, а не видно друг друга. Так и барахтаются оба по одиночке, борются неизвестно с кем и с чем, а время влечет их все глубже, пока пучина старости не накроет их обоих. А ведь подводниками служили и легководолазную подготовку проходили, и через торпедный аппарат во время учебных тревог выходили. Но жизнь — это тебе не служба, порой в баранку человека гнет и ломает, да в кружке воды утопит. И моря не надо. Кто думал тогда, что жизнь на граж­данке у бывших подводников так сложится. Молодыми были, самоуверенными, красивыми и сильными. Кто бы сказал тогда, что так вот жить будут, то долго бы смеялись они, ох и долго!

Чай уже остыл, пряник недоеден, складка кожи глубоко залегла у переносицы; «Ох, Петров-Петров, часто стал ты за­думываться! — уже корил себя Михаил. — Пора и на покой, время уже позднее, а звезды-то как высыпали, перемигива­ются, что-то шепчут ему. Наверное, многое знают, но сказать не могут. Звезды — тайна всей нашей жизни, вечная тай­на...»

Утром поезд, ритмично и весело выстукивая на стыках рельсов, увозил его к другу. Михаил мало обращал внима­ния на попутчиков. У всех своя жизнь, вот и суетятся, а он спокоен, удивительно спокоен, давно надо было навестить друга, вот и было бы легче на душе.

Доехал быстро, вроде сел только, а уже и выходить надо. К поселку вела тропинка, шла она через лес и раскисла вся после дождя. Приходилось осторожно ставить ноги, чтобы не залезть по колено в грязь. Наконец выбрался на дорогу. Дома вдоль нее сгрудились в кучку, как грибочки, и сол­нышко высвечивало их с радостью, как своих шаловливых детей, и приводило их в порядок после дождя. Подсушивало, подогревало. Видно все в природе учтено и всему внимание оказано.

«Опять я в философию ударился, — замедлил бег своих мыслей Михаил, — завидуешь рыжим да конопатым, им-то солнышко больше всех внимания уделяет и помогает им. Тогда и мухоморы, получается, лучше всех должны быть, раз

7

ОНИ самые яркие из грибов, но ведь ядовитые, а стало быть, несъедобные. Тоже путаница выходит. Но это для нас, а не для природы, у нее порядок везде...»

Сергей встретил Михаила радостно;

—  Вот не думал, что ты в гости заявишься! — и засуетился весело, не зная, куда посадить Петрова, чем угостить его.

—  Да не суетись ты! — успокоил его Михаил. — Не сбегу я никуда. К тебе ехал, дружище, только долго собирался очень!

Как и во всякой холостяцкой квартире, здесь был свой порядок, свой колорит, понятный только хозяину. Может, и беспорядок для других, но не для хозяина.

Рога изюбра были на видном месте, да шкура медведя на полу. И все остальное в том же духе, все говорило о том, что здесь живет промысловик-охотник, а под окном стоял грузовик ГАЗ-66 — это все что надо для охоты, для жизни.

Сергей сильно изменился. С годами как бы осел на ноги, стал ниже ростом, но шире в плечах, появилась и седина на висках, а на загорелом лице — морщин много, что придавало лицу суровость. Но стоило ему улыбнуться, и вся суровость исчезала без следа, только горечь в сердце никогда не исчез­нет, но кто об этом узнает? И вот сидят два друга, два холо­стяка, за одним столом, а на столе — бутылка водки да за­куска небогатая.

—  Ты помнишь, Миша, как раньше было, как читал свои

стихи наш друг Саша Козлов;

...И чтоб отметить нашу встречу,

По полной кружке мы нальем,

Не по стакану, а по флотской кружке!

Я из нее три года пил,

Она теперь мне как подружка,

А как держать стакан — забыл!

—  Давай за встречу дружище!

Только Михаил не пил уже с десяток лет. Да и с Серге­ем выпил не водки, а кружку сока. Тот не возразил. Значит, так надо. Многие критерии пришлось пересмотреть друзьям за годы после службы, много поправок внесли в свой жиз­ненный уклад и повседневный обиход. За сок не обиделся Сергей.

Сидят они за столом, неспешно разговаривают, а напро­тив, на стене, две фотографии, Сергея портрет, рядом фотка Михаила; бравые моряки, грудь колесом, распирает тельняш­

8

ки, — молодые, здоровые и взгляд геройский. Как сильно они изменились с тех пор, но фотографии рядом. Не ожидал этого увидеть Михаил.

Сергей встал и подошел к портретам;

—  Смотри, Миша, мы всегда здесь рядом. С самого дем­беля. Посмотрю другой раз, и легче на душе станет. А порой тяжело было, сам знаешь!

Ничего не сказал Михаил, пожал руку друга, оба помол­чали немного, а дальше полились воспоминания, так и на­хлынули на них, как волны прибоя. Веселые, и разгорячен­ные встречей, перебивали друг друга; «А помнишь?! По­мнишь, как познакомились мы в учебке?»

Как не помнить! В тот день завязалась драка с сахалин­цами, тех было много, а Михаил — один. Но не уступал он, не сдавался, а тут и Сергей на помощь прилетел. Быстренько разметали они вдвоем задир — так и подружились и держа­лись уже вместе с тех пор.

А еще, сколько смешных случаев было! Помнишь, как все курсанты подстригали друг друга? Раньше и ножницы в руках не держали, а тут стригли озабоченно, не хотели наряды вне очереди получать, вот смеху-то было, а что де­лать? Тут и отличился Сергей Орлов, вызвался подстригать самого инструктора, старшину второй статьи Лукьянова, кра­савца и придиру.

—  Есть мастера у нас или нет? — вопрошал инструктор курсантов? — Есть, кому доверить свою голову или нет? — настаивал тот, все притихли. Тут и вышел мастер-парик­махер — Сергей;

—  В лучшем виде исполню, товарищ старшина! — и ни тени смущения не было на его лице. Орел, да и только.

—  Ну что, Орлов, приступай! — не заподозрил ничего каверзного инструктор.

Долго и упорно трудился Сергей, семь потов пролил — старался. А когда Лукьянов показался в кубрике на всеоб­щее обозрение, то все невольно разразились хохотом; такую прическу сделать мог только враг. А еще хуже врага — толь­ко Сергей Орлов. А он постарался на славу.

Посинел от ярости старшина, когда увидел себя в зеркале.

—  Ой, маменька! Что там было на его бестолковой голо­ве, такой палисадник я ему развел! — смеялся сейчас, спустя годы, Сергей. — Там клочок волос торчит, там проплешина.

там гривка осталась, — пошутил тогда я на славу, всех на­смешил, но нажил себе врага заклятого, ох нажил! Из наря­дов не вылазил, бедный.

Пока флотские кореша смеялись, гости подошли. В де­ревне всегда ты на глазах у всех. Здоровались, знакомились. Так и увиделись Михаил и Алла. Сергей сразу шепнул дру­гу: «Вот тебе кого надо в жены взять, за ней ты будешь, как за каменной стеной, за свой тыл будешь спокоен! Ты ведь этого хотел, об этом мечтал?» А глаза его карие озабоченно смотрели на друга. «А ты, Сергей, почему теряешься? — спро­сил Михаил. Или сам не хочешь жить по-человечески, семь­ей?»

Тот промолчал, хотя, видать, вопросы эти задели Сергея. Михаил заметил это, но повторить вопросы не решился. Од­нако Сергей внес ясность:

—  Да я из тайги ведь почти не вылажу, да и с женой еще не разведен, своих проблем хватает. Тебе проще намного, ты кругом один.

Сергей поднялся, снял со стены гитару, и все притихли. Все гости, видимо, знали, как умеет задеть душу гитарист. Хоть и самоучка, но многое осилил. А главное — душу мог до слез разбередить, до боли. И Сергей пел о том, как гибнут ребята-подводники в отсеках, горят заживо. Можно спас­тись, попытаться, уйти в другой отсек, но огонь все равно опередит, и тогда смерть всем. И держат крепкие матросы более слабых духом товарищей, с хрустом диким выворачи­ваются руки из плечевых суставов, но, стиснув зубы или матерясь, не дают обезумевшим от боли ребятам кинуться к заветным задрайкам... Иначе гибель всем, всем, всем...

Вернулась субмарина к родному причалу своим ходом, а за это двадцать семь ребят заплатили своими жизнями...

Как давно все это было, в семьдесят четвертом году.

Сергей поет, а у гостей слезятся глаза, весь экипаж погиб и нет виновных. Слова слетают с уст Сергея, как набат, и усиливаются в мозгу многократно: «беда, беда, беда», и кто ответит за эту трагедию или нет виновных? Нет!

Кто написал первую песню о подводниках — уже неиз­вестно, а вот эту сложил и озвучил Сергей, бывший подвод­ник. Он пел, а гости слушали стоя. Так же, стоя, и помянули всех погибших моряков-подводников.

Алла очутилась рядом с Михаилом, как-то непроизволь-

10

НО все получилось. В ее больших синих глазах еще стыли слезы.

—  Это вы там были в семьдесят четвертом с Сергеем?

—  Нет, это наши друзья по учебке. Мы на дизельных лодках служили, а песня об атомоходе. И на «Курске» наши братья-подводники, мы все — родные навеки.

Опять помолчали.

И тут Петрову попалась на глаза тетрадь Сергея, а там песни, интересно, сколько их? Неужели он их сам написал? Друг утвердительно кивнул:

—  Эта только малая часть, а в голове еще ой сколько! — и улыбается скромно.

—  Взял бы ты да напечатал их где-нибудь в газете для начала, а там и книгу бы издал. Смеется: «Моя книга тайга, она меня слушает, она меня понимает, она питает мою душу, и не надо мне ничего. Это все для себя написано».

И опять песня: «Памяти моего друга посвящается», и звучат слова, как камнепад. Трагедия произошла с Сергеем: нечаянно застрелил он друга, напарника по охоте — непред­намеренный выстрел. Суд его оправдал, но кто снимет вину с души? Разве сам себя простишь? И каждое слово, что камень, тяжестью ложится на сердце; с тех пор Сергей сам казнит себя, и хуже мучения не придумаешь. Белые ангелы приняли душу друга и парят вместе с нею над Сережей, а он со слезами на глазах просит простить его. Но ангелы парят свободно, им ничего не надо; «Ты сам себя прости», а он не может, не может простить. Эх, судьба!

Не стал бы петь Сергей эту песню, но ведь когда-то высказаться надо, облегчить душу. Отложил он гитару, вы­пил рюмку молча и надолго задумался, руки тяжелые лежа­ли на столе без движения, вены бугрились от запястий до локтей. Умереть было бы легче — пытка!

Потом он поднял глаза, жестом подозвал Аллу и промол­вил тихо; «Зачем тебе мучаться одной? Михаил тебе самая пара. Легче будет вам вдвоем, правда, Миша?»

Смутился Петров, но промолчал.

С другом прощались недолго.

—  Я хочу уйти с тобой в тайгу, на целый месяц и там поговорить обо всем. Многое надо тебе рассказать, Миша. Приезжай, буду ждать тебя.

Ушел Орлов, а на перроне остались двое; Петров с Аллой,

11

близкие Сергею души. Алла выразила желание про­ехать с Михаилом в город, посмотреть, как живет Миша, заодно уладить свои хозяйственные дела, кое-чего купить. Все равно ехать бы пришлось — рано или поздно. Конечно, понравился ей Михаил, и она не скрывала этого, такой за­щитит ее, если надо. Сложен прекрасно, плечи крутые, взгляд открытый, а душа, как у ребенка. Но что-то есть в нем, ей неведомое, и это что-то влечет ее. И как в омут головой она ринулась без оглядки ему навстречу. Жизнь ведь коротка, и счастья совсем еще не знала, обидно!

Дома у нее мама с сыном осталась, старенькая уже, а помогает во всем; «Езжай дочка, может, и получится у вас что-то в жизни, приглядитесь друг к другу. Не одной же тебе всю жизнь мыкаться по свету. Может, и человек он хороший! — и перекрестила; с Богом!»

Город их встретил суетой и шумом. Городу совсем не до них, таких серьезных и озабоченных. Зашли они в магазин, купили продукты необходимые и пошли домой, скорее, к Михаилу.

Ужинали уже в темноте, тут и усталость их одолела. Пока Алла убирала посуду, ополоснулся Петров в ванной и при­лег на постель. Проснулся он оттого, что кто-то гладил его по щеке, рука была прохладной. Пахло мятой или еще чем-то лесным; то ли земляникой, то ли клевером, не понял сразу Миша. Копна волос легла ему на грудь и разметалась локонами по лицу и глазам, пахнуло на него чем-то родным и далеким; сенокосом, душистыми травами... Он уже видел ее васильковые глаза, чувствовал ее каждой своей клеткой. Алла все теснее прижималась к нему. Луна смотрела в окно и словно улыбалась. Полноликое лицо ее сияло и изучало мягкий нежный свет; «Будьте добрее, люди, любите, друг друга, дарите себе радость. Эх вы, дети малые, а огрубели-то как! Зачем?!»

Все человечество было под крылом ночного света, но и ему не все подвластно; влюбленные не замечают и не слы­шат лунный свет...

Утром Михаил еще спал, а Алла уже суетилась на кухне,

— красивая, и счастливая. Как мало женщине надо! Всего одна ночь, и Золушка превращается в принцессу, и вся ее неотрадная жизнь забывается. Женщина обретает уверенность в себе, расправляет крылья, ей снова светит солнце. Что она

12

видела от бывшего мужа: пьяные крики, постоянные угро­зы и побои. Вся его жизнь — шествие по зонам, ну а ей-то за что кулачные «награды» от него: за то, что ждала его, мучилась и детей растила.

Сгинул он, муж подконвойный, где-то на Севере. И ник­то ничего не знает. Лишь сын до сих пор ждет отца своего. По трезвянке он был мастером на все руки, и сын помнил его такого. Но это редко бывало...

Жалко женщине стало одинокого Михаила, жалко в том смысле, как пела Людмила Зыкина: женщина на Брянщине или Смоленщине не скажет «люблю», а «жалею». Алла вдруг почувствовала, что готова всю себя отдать, лишь бы ему было хорошо. Она поверила, убедила себя в том, что он хороший.

Проснулся Михаил и смотрит в ее большие добрые гла­за, которые так удивляют его: чистые и совсем еще детские, даже не верится, что может такое быть, ведь годы уже не юные. «Ох уж эта жизнь, — думал он. — Не охватишь ее и узду на нее не накинешь. Пронеслись годы, а глаза у Аллы остались удивительной чистоты — озера, а не глаза...»

Два дня пролетели быстро, пора ей и домой собираться, ждут ее там, а уезжать не хочется. Михаил поспешил ей навстречу:

—  Возьми ключи, Аллочка. Если приедешь, то чтобы не стояла под дверью: хозяйничай у меня дома, так проще бу­дет, правда? Поцеловала Михаила женщина, спасибо, мол, за доверие. И глаза её залучились радостно: есть счастье на земле, конечно, есть, и сегодня мы счастливы, правда, Миша? И день, какой чудесный, я его запомню на всю жизнь, и тебя запомню!

Уехала Алла, а он занялся домашними делами, но был где-то далеко-далеко от них мыслями. И понял Михаил, что не время делами сейчас заниматься. Прилег отдохнуть не­много, но и сон что-то не идет, душно, кажется... Тут на глаза ему и попался зайчонок, и сразу вспомнилась Ольга, - и ее пренебрежительный резкий голос: «Зайчонка-то надо вер­нуть ребенку». Как будто ему нужна эта игрушка. Подлетел хозяин с постели, зацепил зайчонка злополучного и на ули­цу, чтобы с глаз долой, из сердца — вон.

Подруга Ольги, Надежда, та, что познакомила ее с Миха­илом, встретила его радушно:

13

—  Какие люди к нам в гости пришли!

Выслушав его, Надя сказала:

— Ты ведь зайчонка и сам можешь передать: Ольга здесь, у меня в магазине!

Тут и нарисовалась эта рыжая бестия и уже чирикает, как воробей. Я, мол, ничего плохого про игрушку в виду не имела и плохо об вас не думала. А сама, птичка, все ближе к Михаи­лу подступает на своих точеных ножках и щебечет дальше без умолку, а о чем — Михаил так толком и не понял. Вся при параде, глаза большие, намалеваны, прическа чуть растрепа­лась от волнения, прядка волос упала ей на лицо и придала женщине еще больше привлекательности и нежности.

Поправил моряк эту прядку на месте и шутливо произ­нес:

—  Вот теперь — порядок!

Умолкла Ольга враз, никак не ожидала такого оборота и, можно сказать, растерялась, вот тут и слетело с нее все на­игранное. Оба стали более друг другу понятны.

—  Вот бы салатик сейчас из огурчиков свежих! Правда, неплохо было бы? — только и нашлась, что сказать Ольга.

— Есть дома у меня огурцы, только с дачи привезли сегодня, а готовить некому, смутился Михаил.

—  Приглашайте в гости, все устрою в лучшем виде. Я сотню рецептов про салаты знаю.

Надя подтолкнула Михаила: чего, мол, ждешь, зови, раз женщина просит, и залилась веселым смехом:

—  Пошла бы и я с вами, да у меня работа, — и хохочет эта русалка. Весело ей, ох как весело!

Дома Ольга принялась хозяйничать. Все, что надо, доста­вала сама, и вот наскоро изобразила пару салатиков!

—  Правда, вкусные получились? — а сама так и льнет к Михаилу, чарует его своими прелестями, но все как бы неча­янно, все мимолетом, но ни одного движения без умысла.

«Что-то она разыгралась, — подумал Михаил, — и голос уже без резкости и отчуждения, как был раньше. Что-то произошло с Ольгой за эти несколько дней, будто подмени­ли ее. Может, разобралась со своими бывшими мужьями или любовниками и почувствовала свободу? Может, много пе­редумала за это время? Все может быть, или просто посмот­рела на Михаила другими глазами. Сумей, угадай-ка женщи­ну, что у нее на уме!» А она продолжала наступать:

14

—  Ты, Михаил, стал совсем другим. Я попервоначалу ду­мала, что ты совсем мужик, а сегодня в тебе что-то новое появилось — спокойный, уравновешенный, каждое слово у тебя веское и точное, не всякому это дано.

—  А я в повседневности и правда мужик и есть, но что здесь в этом плохого? Вся Русь только мужиком и держится.

Ольга не возразила, но старалась поймать его взгляд. За­тем спросила;

—  Может, проводишь меня? Уже темнеет на улице, мне пора...

Вышли из дома. Жара спала совсем, с реки тянуло про­хладой. Заря еще догорала над сопками, вот-вот — и ночка в гости пожалует.

Ольга угадала его настроение и сказала;

—  А все же красиво у нас на Дальнем Востоке, правда? Но мне в Сибири больше нравится. Ведь я сибирячка, а здесь училась и осталась работать. Вышла замуж, родила де­тей, потом — развод; путался с другой женщиной. Затем сама вышла замуж, еще раз, воспитывали и его, и своих детей. Но и тут не повезло мне, любил тот женщин на стороне больше, чем меня и своих детей... Тоже расстались, разменяли квартиру и разъехались в разные стороны...

Ольгины глаза карие, стали холодными и отчужден­ными.

—  Третий муж был пьяница, до бесчувствия пил. Тоже расстались. Седых волос добавилось от такой жизни, кра­шусь теперь, чтобы видно не было, — Ольга захлопала длин­ными ресницами; вот-вот расплачется. Михаил поддержал ее теплым словом;

—  Ты очень красивая, а раньше, наверное, еще краше была, по молодости. Так я говорю?

—  Что ты, Миша, — воскликнула женщина, но от слов его заметно раскраснелась и засмущалась, как девочка.

Тут и произошла разрядка в их разговоре. Оба обезоружились вовсе, если можно так сказать. Оба поняли, что в их словах — никакого подвоха.

«Эх, жизнь, — подумал Михаил, — как ты всех остервенила и озлобила, никакого доверия друг другу в этой нище­те духа, кругового обмана, беззакония повсеместного.

У себя дома Ольга быстро засуетилась, забрякала чайни­ком и чашками. От чая, Миша не отказался, но оба они, чув-

1

ствовалось, находились под впечатлением недавнего разгово­ра. Уже ночь пала на землю и вовсю властвовала на ее про­сторах, а два человека сидели и беседовали, забыв обо всем на свете, просто и открыто, как близкие-близкие люди. Но разве обо всем переговоришь? Уже и луна заглянула в окошко и торопила Михаила в дорогу: пора и честь знать. Понял Ми­хаил, что еще немного, и не сможет он уйти отсюда:

—  Оля, я тебе говорил, что я поеду в деревню к другу, тебе было все равно тогда. Я там познакомился с Аллой, хорошей женщиной. Она была у меня в гостях, и я не хочу ее обижать, она очень хорошая и добрая, я даже дал ей клю­чи от квартиры...

После этих слов руки опустились у хозяйки, лицо омра­чилось.

—  Да, тогда мне, Миша, было все равно, а сейчас — нет! — глаза ее вспыхнули огнем на осунувшемся сразу лице, воло­сы светлой волной рассыпались из-под заколки на грудь и плечи, она прильнула к нему всем телом. — А с Аллой твоей я сама объяснюсь, Миша. Только не бросай меня хотя бы сейчас, я тебя очень прошу. Не уходи!

Ее упругое сильное тело истосковалось по мужской лас­ке, она то истомно нежилась, то благодарно стонала, то неис­товствовала, готовая удушить и сжечь Михаила в объятьях.

Опомнился Михаил только у себя дома. Что же получа­ется такое? И Алла есть, и Ольга под боком. Не по совести все это. Крепко закрутило водоворотом страсти. Где выбро­сит — неизвестно. Вот завтра едем с Ольгой за голубикой — надо ягодки набрать на зиму. А уж он-то места знает, все с детства исходил здесь в округе. И теперь усидеть дома не сможет. Но Алла-то как же?

Она ведь приедет в гости в субботу, надо с ней погово­рить обязательно. Но не хочется ему будоражить эту тему, ой как не хочется! Но придется...

Остановился поезд, и хлынули из вагонов все ягодни­ки на насыпь. Много их здесь набралось, все с коро­бами, все горланят о чем-то своём — крикливые, неугомонные, и никто их уже не успокоит. Но постепенно все расползлись с насыпи по своим заветным ягодникам, что за релками уп­рятались. Скоро на насыпи остались трое: Михаил с Ольгой, да лучший друг его — Юра, а проще Петрович.

16

Больше двадцати лет они дружат. Были тяжелые време­на у Михаила, все от него отказались, ни родные не хотели ему помочь, ни друзья. Все ушли в сторону, оставили его с бедой наедине. Только Юрий не предал, помог ему выб­раться на твердую почву, почувствовать под собой землю. Таково оно, жизненное болото, — не чавкая, погубит, если нет друга рядом. С тех пор Миша понял, что друзей много, но только один из них настоящий друг, и он дороже всех остальных.

Прямо к насыпи подступала вода, Ольга, одетая в джин­сы и обутая в кроссовки, ринулась напролом. Солнце уже чуть поднялось над горизонтом и улыбалось ягодникам; ничего, мол, смелей, женщина! И осыпало ее изумрудной ро­сой с первого дерева; будь еще красивее! Ольга замерла лишь на минутку и счастливо рассмеялась;

—  Хорошо-то как, весело, мужички!

Улыбаются друзья.

—  Где ты такую отхватил забаву? — веселится Юра.

—  Сама пришла! — искрится Михаил. Так и шли они, со смехом, навстречу солнцу, а ягода уже тянулась к ним с по­клоном; отведайте, мол, люди добрые, угощайтесь, милые.

Ольга чуть присела и утонула лицом в этой красоте, а ее алые губы мягко срывали синеву спелой голубики.

Вот она, близость с природой, вот она красота какая; и душа-то как поет, и дышится легко, свободно, во всю грудь. И не надо побеждать эту красоту, надо просто быть людьми. Ведь сам человек — дитя Природы, как же можно Мать побеждать?

Болото парит под зноем, а битва с гнусом только разго­рается, и нельзя сказать, что люди здесь победители, но и признаваться в поражении не хочется. И вдруг Михаил, ус­мехаясь, заговорил;

—  Я работал в тайге на лесоповале, труд там каторжный. Был там такой смешной случай.

Приехали в тайгу по вербовке цыгане с Закарпатья — где-то на границе с Венгрией или с Румынией они жили. Ходили и за границу, бывало. Везде у них родня была. Но не в этом дело. Многие сразу запросились в тайгу, погнались за длинным рублем; устроились вальщиками, чокеровщиками

— этим спецам большие деньги платят. Но через неделю все работу побросали и выехали в поселок;

17

—       Начальник, в тайге работать больше не будем, малень­кая птичка больно кусает.

— Какая птичка? Нет у нас таких.

—  Есть, есть! — в один голос ответили цыгане.

Всех стервятников пернатых начальник перебрал, но цыгане отрицательно мотали головами. Оказалось, что заку­сали их не птички, а оводы да слепни. Просто закарпатцы плохо знали русский язык...

Посмеялись все трое, затем решили отдохнуть. Сели пе­рекусить в тенек дерева. Ольга доставала все, что взяла с собой, и разложила на полиэтилен — угощайтесь! Тут Михаил опять рассказывает:

— Когда-то Бог создал рай на земле. Вот этим райским местом и был Дальний Восток. И тогда, стали люди все ленивые, работать не хотят. Дивную природу губят, пьянствуют да гуляют, а про Бога и не вспоминают вовсе. Обиделся сильно Творец и, в наказание, взял и пустил в этот рай полчища гнуса, а людей заставил работать, чтобы жизнь им раем не казалась больше, и Бога чаще вспоминали.

А так, природа райская на Дальнем Востоке, если крово­сосущих крылатых убрать вовсе...

—  Откуда ты, Миша, эти байки берешь? — спросила Ольга.

—  А мне сорока на хвосте их приносит.

Опять все трое посмеялись, но вяло...

Скоро друзья досыпали Ольге второе ведро ягоды, хотя та возражала сильно, и стали собираться в дорогу. Все, что можно затарить ягодой, было полно, и дорога назад не каза­лась такой веселой, как утром. Делали частые остановки для отдыха. Вот тут-то «маленькая птичка» и дала людям жару; руки заняты, не отмахнешься, а энергии у «птичек» было че­рез край.

Скоро выбрались на трассу, еще с час ждали автобуса. Здесь было нё легче, чем на болоте; асфальт плавился и дышал смрадом. Зато паутов легче отгонять, руки свободные

— вот и вся разница. И здесь женщина не унывала, переоде­лась во все чистое и смешила друзей. Шоферы засматрива­лись на нее, но, увидев мужчин, ревниво жали на газ — фиг вам, не подвезем!

Ольга смеялась;

— Ай, какая я невезучая! — А глаза так и искрились, прыгали чертики в них. А тут и автобус подкатил, хоть и

ПОЛОН был, но взял всю троицу, не оставил на дороге, так и добрались до дома ягодники.

Как-то невольно привязались друг к другу — Ольга и Михаил. Оля отдыхает, школа на каникулах, детей учить не надо, есть время. У Михаила работа по суткам, тоже выход­ные часто. Вот только с Аллой непорядок. Приезжала она в субботу. Приехала вся разнаряженная, настроение празднич­ное, и сразу к Михаилу — рада встрече.

А тому глаза поднять совестно: что ей сказать, бедной, в чем она виновата, что так получилось нелепо, а теперь ему нет назад дороги. Ольга просила его, давай, мол, я Алле все сама скажу, мы лучше поймем, друг друга, я ее ничем не обижу.

—  Нет! Я скажу сам, — отрезал Михаил, — волей-неволей ты ее обидишь, а это уже непростительно мне. Нет!

Стряпала Алла пирожки, вся разрумянилась, да салаты готовила для Миши; «Ты ведь плохо питаешься у меня, ты у меня, как сирота — один одинешенек, и никто о тебе не заботится», — и целует его. Что ему сказать в ответ, лучше бы провалиться на месте, и кусок в горло не полезет после таких речей: «Кот ты поганый, — думал про себя Михаил». Сходил он к Юре в гости. Зашел и к Ольге и все ей расска­зал обо всем.

Только она не отступилась от него:

—  Все равно я тебя не брошу, ты мне тоже не чужой. Да и ездить Алле, туда-сюда за полсотни километров — не с руки. А тебе женщина в доме нужна каждый день. Иначе будет дом без хозяйки. Так я говорю, Миша?

По-своему права Ольга, но нельзя обижать Аллу ни в коем случае, это он понимал. Вот и тяжело у него на душе. Домой он пришел поздно, Алла уже спала, устала за весь день. Помылся Петров и прилег рядом, женщина сразу прильнула к нему, уткнулась ему в грудь сонным лицом, положив руки Михаилу на плечи, близкая и доступная, а губами нашла его губы...

Через два дня она уехала домой, купив за это время все, что надо для дома. Уезжала радостная и красивая: теперь и у нее есть немного счастья, совсем как у добрых людей.

Так ничего и не сказал Михаил Алле, не посмел, а точнее, струсил. Подлость ведь сделал, иначе и не назовешь. Но еще теплилась надежда, что она сама догадается, сама все поймет.

19

Да вот счастье слепо и видит лишь то, чего хочет видеть, не больше.

Тяжело было на душе, и решил Михаил немного разве­яться и как-то скрыть свою неловкость.

— Давай, Ольга, прокатимся на лодке по нашей речке. Это горная красавица, а не река, такая же гордая, чистая и стреми­тельная. Быстро домчит нас, куда хочешь, а на автобусе назад приедем. Как ты смотришь на такое мероприятие? По ходу грибов насобираем на островах, черемухи нарвем.

Ольга улыбнулась растерянно:

— Из меня матроса не получится, плаваю плохо, но давай попробуем!

Собрали в дорогу продукты, взял Михаил мешок с лод­кой на плечи, закрыли квартиру и к речке быстрее. Погода была прекрасная, ничего не скажешь, как по заказу. Вода пенилась у берега и несла за собой все, что в нее попало. Быстра очень. А струи воды слились, точно губы в воздуш­ном поцелуе, и посылали его людям. Смеется над ними река, над Ольгиной нерешительностью. Но недолго это длилось, убедилась женщина, что лодка устойчиво держится на воде, и успокоилась, опустила руки в воду и гладит ее пальцами. Помирились уже река и Ольга, не ссорятся больше. И у Миши настроение поднялось: легко дышится ему, солнце яр­кое — красота!

Вот и перекат под лодкой рябит, каждым камушком под солнцем нежится, а люди спугнули его, бросили тень на всю красоту дивную. Ольга тоже освоилась, сняла платье и под­ставила сильное тело солнышку. А потом неожиданно на­клонилась над Михаилом и поцеловала его, быстро и озорно, как молнией полоснула, но и Михаил не оплошал, быстро ухватил и привлек ее к себе: «Разве так целуют?!»

Ольга покорно застыла в его объятиях, а лодка шла к перекатам. Вот так и плыли — весело, и речка игралась с ними. Всем весело было под одним небом. Выбрали остров покрасивей, да и пристали там. А тут и грибы встречают их, почти на самом берегу.

Старый боровик приветливо снял свою шляпу и раскла­нялся дорогим гостям, тут и другие боровики поклони­лись: какие мы красивые — не наглядеться на нас!

Всех Михаил усадил в короб и в лодку взял: «Катайтесь с нами, раз плавать не умеете». А белый гриб устроился у

20

Ольги в руках, и та тайком целует его, такой он красивый да крепкий — богатырь, да и только. И рыбешки выпрыгивают из воды посмотреть на такое диво — ликует природа!

Обедать устроились на островке, обдувает его со всех сторон, и река обтекает, ласкает песчаные берега. Теплый песок принял их как родных, можно сказать, всей душой. Не часты здесь люди, а тайны всякие островок хранить умеет. Вот наконечник гарпуна или остроги, сколько ему лет — никто не знает. Вот скелетные останки не то сома, не то тайменя; поистине великан был. Черепки глиняной посуды древней, все можно найти, но тайна их так и осталась тайной

— умерла с шаманами, с древней цивилизацией. Лишь вете­рок что-то шепчет, а что — нам не понять. Но вот засмущался он и стих: нехорошо тайны высказывать, да еще чужие!

Потом плыли протокой Быстрой — не зря ее так назва­ли: узкая и стремительная, она ярилась в тесных берегах, расшвыривала деревья в разные стороны, все, круша на сво­ем пути. Под заломом торчали какие-то доски — все, что осталось от чьей-то лодки. На перекате серебрились облом­ки от винтов, сколько их здесь поломалось — не счесть.

Пришлось Михаилу не раз на весла приналечь, отводя лодку от заломов. Ольга тоже помогала ему обломком доски, лицо ее стало решительным, страха на нем — ни грамма. Так и проскочили они всю протоку, лодка вырвалась из теснины на приволье и закачалась на стрежне большой реки. Оба путе­шественника опустили свои весла и река несла их сама: отдыхайте, милые, есть еще чудеса на свете, не все человеком погублены.

Ольга улыбнулась Михаилу:

—  Здорово-то как, даже не верится, что все кончилось, никогда не думала, что так красиво на реке бывает, опасно — тоже. Но влечет-то как, вот сила где!..

На автобусе добирались до дома. В тесноте его Ольга жалась к Михаилу.

—  Какой ты хороший!

—  Ты тоже молодец — можно с тобой путешествовать, — улыбнулся ей Михаил.

На другой день пошли ливневые дожди, точно в тропи­ках льют, целую неделю, как по заказу. Здесь и был когда-то тропический климат, миллионы лет назад. Все это было, лед­ник и стер все, всю растительность уничтожил. Где-то неда-­

21

леко проходит граница его остановки. Там и климат другой, и растительность тоже посуровей, будет.

Здесь растут лимонник, виноград, кишмиш. А всего в сотне километров отсюда растительность, скудная. Чувствуется дыхание севера, а сюда ещё муссоны с океана достают. Вот и разница огромная, и в климате, и в раститель­ности, и животном мире. Везде тепло большую роль играет, и в жизни людей тоже.

Останови сердце — вот и вся физиология, и лучше не скажешь — все погибло, погиб человек! Ой, как не хотел Михаил встречаться с Аллой, тягостное предстояло объясне­ние с ней, а деваться было некуда.

Встретил он случайно Аллу на остановке возле своего дома, чув­ствовала та, что-то не то в их отношениях творится. И не стала она захо­дить к нему домой. А сразу собралась, опять ехать в деревню, побывав в городе, да и не предупреждала она, что приедет сегодня. Оберегала себя и Михаила от объяснений лишних. Опешил повеса, хотя и не молодой уже, а так получается, что повеса и есть. Но тут же взял себя в руки.

—  Пойдем домой, Алла, что ты здесь стоишь, успеешь еще уехать. Перекусим там, отдохнешь немного после хлопотно­го дня.

Алла действительно устала, проходила медкомиссию в боль­нице, духота там, народу — прорва везде. Может она ошибается, и все не так плохо, как думалось ей. Взяла она сумки в руки, но их тут же перехватил Михаил, смущенно улыбаясь.

И она стоит, улыбаясь, но не так, как обычно. Ошиблась, наверно она, ведь и так бывает в жизни. Потом лыбнулась еще раз, но уже открыто, большие синие глаза по-детски засияли. И ей све­тит солнце, не так уж все и плохо, как кажется.

На площадке возле квартиры они с Аллой остановились, и пока он открывал дверь, снизу поднялась и Ольга, вся запыхавшаяся, с покупками какими-то в руках и мимо Аллы двинулась в раскрытую уже дверь.

— А я видела, что ты идешь, Миша, вот и торопилась догнать тебя.

Она, видимо, ничего еще не поняла и прошла в квартиру. Алла стояла на площадке — сникшая вся сразу. Она догада­лась, что эта за женщина, но ноги не слушались ее, так не­ожиданно все получилось. Надо идти отсюда скорее. И она двинулась вниз по лестнице, а за ней ринулся Михаил мимо

22

оторопевшей Ольги. Она тоже все поняла. Оба вырвались из подъезда на улицу, но ни тот, ни другой не находили слов. Побледнели, растерялись, только раскрывали рты, а слов не было. Так и двигались в обратную сторону к остановке. На­конец женщина нашлась, что сказать:

—  Я на тебя не обижаюсь, Миша!

—  Алла, я тебе все объясню сейчас. Так уж получилось, — замямлил Михаил, но Алла протянула ему ключи от кварти­ры:

— Они мне не нужны теперь. За все спасибо, за все хорошее! — и побежала к автобусу, который как будто ждал ее.

Дверца захлопнулась, и автобус помчался по лужам, уво­зя Аллу от теперь уже чужого счастья: обидно до слез, а их надо сдержать. Пусть никто ничего не узнает, зачем всем об этом знать?

Домой Михаил вернулся точно во сне, положил на стол ключи от квартиры, что отдала Алла. Ольга ни о чем не спросила, и так все ясно. Теперь она могла быть спокойной, все стало на свои места, все, как и должно быть в любой семье, все четко и ясно. А начинать надо с приборки: сколь­ко хламу всякого накопилось за холостяцкую жизнь Михаила — не счесть, и она решительно взялась за дело. Михаил не возра­жал, ему тоже было о чем подумать. Вроде узел развязался один, но на душе легче не стало. А правильно ли он посту­пил? Конечно, во всем виноват только он один, и невесело усмехнулся. И тут же вопрос: «А иначе я мог поступить?» Но ответа не нашлось. Вот задача!

Дожди лили долго, лишь небольшие перерывы были у этой стихии. Как у людей на обед, а дальше — никаких просве­тов.

Вечером следующего дня нежданно заявился Сергей Орлов. Лицо его было радостное, можно сказать, даже счаст­ливое:

—  Я к вам в гости лечу, а вы и не встречаете, — и он смотрел мимо Михаила, надеясь увидеть Аллу. Но, увидев другую женщину, сразу осекся, карие глаза его потухли, уже не сияли, а улыбка медленно сползала с лица.

—  Вот так припарочка, после бани! — только и вымол­вил он.

23

Петров быстро оправился от растерянности, и представил друга Ольге:

—  Это Орлов Сергей, я тебе рассказывал про него, мой флотский друг — знакомься, Оля.

Ольга подошла к Сергею, пожала ему руку и просто предложила:

—  Проходи, Сережа к столу, я вас обоих накормлю, ужин готовлю, а ты с дороги и устал.

—  Да нет, ничего, не беспокойтесь! — совсем смутился Сергей. — Я не надолго к вам.

Сидели за столом два старых флотских товарища, сколько надо было сказать им, друг другу обо всем, что накопилось на душе, а слов сразу не нашлось.

—  А где Алла? — спросил Сергей тихонько у Михаила.

Ольга суетилась на кухне и ничего не слышала или де­лала вид, что ничего не слышит. Ей тоже было неловко. Женщины хорошо чувствуют ситуацию, не проведешь их и не обманешь, если даже и захочешь это сделать.

—  Уехала Алла домой, — ответил Михаил, — не получи­лось у нас ничего с ней.

—  Из-за нее, — кивнул в сторону кухни Сергей.

—  Да, и сам виноват тоже, — ответил Михаил.

Конечно, не о такой встрече мечтал Сергей Орлов. Раз­говор так и не получился, а, сколько нужно было сказать своему флотскому другу, как хотелось ему высказать все, что переполняло душу. И Алла подвела, ничего не сказала, может, он и не поехал бы вообще в город. Скорее бы осень, да в тайгу уйти, в родную стихию. А тут еще неприятности с карабином, лучше и не вспоминать ничего, если пошла по­лоса невезений, то крепись, моряк.

Он, словно из забытья возвращался к застольной беседе и практически ничего не слышал, что говорил ему Михаил.

Ольга двигала ему варенье и сахар к чаю, а он смотрел внимательно на нее, и ничего не выражало его лицо. Лишь складка на переносице говорила о том, что его мозг напря­женно следит за ситуацией и все анализирует сейчас.

И, наконец он заговорил.

—  Был у меня на охоте такой случай: четырех медведей из берлоги поднял, целое общежитие. И не сидеть бы мне сейчас за столом, если бы не пес Верный. Не было времени перезарядить ружье, смерть, казалось, вот она, неминуемая, все понимал я прекрасно, но даже ни капельки страха не

24

было в мозгу моем, на все смотрел как бы со стороны, на свою погибель.

Два медведя легли рядом, третий катался по снегу. От выстрелов вздрагивали ели, словно отшатываясь в сторону. Все было так неожиданно и страшно, что четвертый медведь должен был завершить эту картину. И он буром попер на меня. Тогда-то и принял Верный всю медвежью ярость на себя, сознательно прикрыв человека — хозяина, друга свое­го.

Он лежал рядом с убитым медведем, с переломанным хребтом, весь изувеченный, истекая кровью, и глазами искал хозяина своего, охотника. Огонек жизни дотлевал в его гла­зах, но мне показалось, говорил; «И все же мы победили!»

—  Да, — кивнул я ему, — мы победили! Кивнул, потому что душили слезы и капали на черный нос Верного. И у того в глазу застыла крупная слеза. Тоже плакала его душа, верная собачка.

Вспоминал Сергей ту страшную картину, а в конце рас­сказа заключил:

—  Не предает человека только верный друг, а человек... он пакость, по своей натуре, и я, наверное, такой же, как и все.

Не понял хода его мыслей Михаил, и Ольга тоже ничего не поняла, а Сергей Орлов замолк. Теперь все трое молчали. Сергей стал прощаться, сославшись на свои дела, и тут же ушел. Сидели Ольга и Михаил и думали каждый о своем, но каждому, думается, об этом разговоре. Наверно, оба чувствовали себя виноватыми людьми. И прикидывали, а мог ли я быть таким предан­ным другом, как пёс Верный? Но оба ответили себе: нет!

И если говорить об этой троице, то ни у кого из них не сложилась жизнь: ни у Сергея, ни у Михаила, ни у Ольги. Кто виноват? Конечно, сами они!

Спать легли молча. Ольга прижалась к Михаилу и ти­хонько поцеловала его в губы. Тот вышел из забытья: вот она, женщина, рядом, сейчас нет ближе ее человека на свете. Одна во всем мире, и ночь тому свидетель. Соединились тела, пылали губы от страсти: как хочется жить, и любить, и быть любимым!

Пламенем полыхнули волосы Ольги и каскадом искр рассыпались Михаилу налицо. И ушли все заботы, горести, переживания, все отступило, далеко-далеко.

«Мир зыбкий, мир обманчивый, трудно в нем удержать-

25

ся без опоры, и жизнь крута и коротка. Порой и за соломин­ку хватаешься, а тут такое счастье, никому не отдам его, никому! — рвала мозг Ольги эта вспыхнувшая мысль: ни­кому!»

Утро принесло долгожданное спокойствие, впервые Ми­хаил почувствовал себя легко. Не было той гнетущей тяже­сти в душе, что ломала его неустанно. Может все из-за Аллы: объяснились как-то, и легче стало на душе, но осадок остался, чувство вины перед женщиной и, наверное, надолго. Тело — одно, а душа — совсем другое.

—  Ну что, Ольга, пора и нам прокатиться по волнам, раз погода позволяет. А то все дождь да дождь. Развеем грусть- тоску? — и весело смеется Михаил. — Солнце то, какое яр­кое, красота-то, какая! И Ольга смеется: «Зачем ты меня агитируешь? С тобой я — хоть на край света, дорогой!»

Опешил мужик, а Ольга еще звонче смеется: «Как я тебе?»

—  Да, один ноль в твою пользу, дорогая. Поневоле бу­дешь ласковым, раз ты такая умница.

Вода кипела у самой кромки дамбы, скоро могла через край рвануть. Тогда людям горе будет. Очень вовремя дожди пре­кратились. Увидев итоги недавней стихии, Оля и съежилась. По реке плыли бревна и целые деревья, которые пытались ухватиться ветвями за что-нибудь, но тщетно, несла их куда-то неведомая сила. Тут и Михаил вмешался:

—  Не так страшно все, как кажется, смелей, дорогая, счет-то теперь у нас, по одному будет!

Ольга улыбнулась: твоя, мол, правда...

Город промелькнул быстро, вода ярилась, и все, сметая лавиной, неслась вниз. Почти все релки были в воде, даже самые высокие.

Пробовали и грибы искать, но те, бедные, стояли под водой, бежать-то им некуда, бессильные они были пред по­током стихии, и тянулись сами к рукам: не оставьте нас, люди! Да, много грибов пропало в воде.

От островов остались на поверхности лишь макушки деревьев, которые торчали из-под воды. Куда ни глянь — всюду вода, вода. И подумалось Михаилу: «Может, жизнь моя, да и Ольгина тоже — есть сплошное наводнение: несет нас неведомо куда, зацепишься — выберешься, значит жив

26

будешь, а нет, то бултыхаться тебе до конца, насколько силы хватит. А как быстро несет река, не жалея, бьет о камни, обо что попало — выживи тут. Если не утонешь, то инвалидом бу­дешь. Это точно!»

Лодка забилась в такую чащу ивняков, что взмахнуть веслом было невозможно. Вылез Михаил в воду и потащил лодку за собой, проваливаясь в колдобины.

Ольга сама соскользнула следом за ним, но от холодной воды у нее перехватило дыхание. Она натянуто улыбнулась; «Я геройская вся!» Улыбнулся и Михаил:

—  Хохол глазам не верит, пощупать надо!

Она доверчиво прильнула к его сильному телу:

—  Так хоть теплее немного.

Скоро выбрались они на чистую воду, сели в лодку и поплыли к высокой релке. Здесь на высоком месте, развели кос­тер, задымивший от избытка влаги. Он горел, сердито шипя — прямо как человек, недовольный погодой и сыростью.

Перекусили путешественники, чем Бог послал, и решили посмотреть грибы. «Земных» грибов было мало, зато нашли много других на ста­рых валежинах. Сплошным ковром устилали они сухо­стойные деревья. Желтовато-нежные, они жались друг к другу, как дети, похожие на опят, но более веселые. Не было в них грусти ни грамма.

—  Ну, вот и нам удача привалила, — промолвил Михаил, — их тут целое ведро будет. А ну-ка, смелее к нам в гости, ребята!

Те весело посыпались в короб. И солнце улыбается, и Ольга смеется — всем весело. Только комары зудят недо­вольно, ох как недовольно, им крови свежей, хочется, о по­томстве заботятся. Ну, а тут уже борьба идет не на жизнь, а на смерть, тут товарищей нет. Враги кровные! Не выдержав натиска кровопийц, люди ретировались в лодку и скорень­ко от берега отплыли.

Стали мелькать дачи на берегу, тут и до автобуса — рукой подать. Быстро их донесло к месту при такой воде. Рыбе сейчас раздолье, по траве шастают сазаны, ходуном ходят от этих речных «каба­нов» береговые тальники. Они сазанам не помеха, все собе­рут вокруг прожорливые «поросята» - жируют, разбойники.

Собрали лодку и двинулись к остановке Ольга с Миха­илом. Но не тут-то было, ребята: вода переливалась уже через дорогу, дачи плавали, и приходилось идти по воде, иногда по пояс.

27

—    Что творится, сколько дач утонуло! — вздыхала Ольга.

— Жалко, людской труд пропал, картошку, и овощи поку­пать придется.

—  Жалко, а что сделаешь, — вздыхал и Михаил, — При­морье вон каждый год топит и ничего, терпят люди, так устроен человек — терпит.

Возле самой остановки отжали одежду. Ольга смотрела на Михаила пристально.

—  Что, Оля? — спросил Михаил.

—  Ты меня столько носил на руках сегодня — за всю жизнь меня столько не носили. Ты хороший!

—  Моряк ребенка не обидит, — отшутился Петров, а сам подумал: «Эх вы, женщины, оставались бы такими хороши­ми всегда, можно и всю жизнь носить вас, не жалко...»

Дома они нажарили скоренько картошки с грибами, Ольга суетилась сразу, и по другим хозяйским делам.

«Расторопная хозяйка, — думал Михаил, — может, сама судьба прислала ее ко мне, кто знает? Но в доме уютней стало — это точно!»

Поужинали уже спокойно без всякой спешки, попили чайку и прилегли отдыхать. Вот ту-то Ольга и спросила Михаила, видно, давно хотела, но не решалась:

—  Миша, а ты вредным бываешь? Мне кажется ты очень подозрительно хороший...

Весело стало хозяину, закатился смехом:

—  Сначала уточни, что такое вредный? Один орет-орет, но вроде от него никакого, а другой все исподтишка делает. Вот такой и есть самый опасный. Хочешь, тебе анекдот расскажу?

Ольга кивнула.

—  Собрали представителей всех стран воедино, в одну группу и отправили их в круиз. Пусть свет посмотрят, пооб­щаются целый месяц друг с другом. И вот невзлюбили все китайца, а за что — и сами не знают. Ну и давай ему всякие козни строить. Так уж сотворен человек: кто гайку в суп китайцу закинет, кто гвоздик в крышку стула загонит. Ко­роче, кто что придумает. Да еще друг с другом соревнуются, кто похлеще придумает. И так целый месяц. Ни слова протеста, ни воз­мущения от китайца не слышно—  стена непробиваемая. Всегда вежлив он, всегда почтителен со всеми.

И вот настал последний день круиза. Стыдно пассажи­-

28

рам стало за свое поведение. Посовещались они и решили на совете, просить у китайца прощения, совесть их заела. Выслушал всех внимательно китаец, все их извинения и говорит:

—  Нисево-нисево, извиняйся не надо: я вам в чай тоже целый месяц писал!

Все так и опешили. Кто из них вредней, а кто мудрей?

Ольга смеялась: «Ты у меня и мудрый, и безвредный, но к чайнику и близко не подходи!» На том они, и порешили...

За свои обязанности взялась Ольга круто. Перевернула квартиру снизу доверху, вдоль и поперек. Весь его холостяцкий уют рассыпался, точно песочный домик. Все перестирала в доме, все перемыла, пыль всю повыколотила из всех тряпок, все углы разобрала, и лишнее выкинула. Суетится, устали, со­всем не зная, все в доме уют создает. Молчит Петров, хотя и жаль ему быта холостяцкого. Привычное, его спокойствие нарушили. А все же доволен: молодец Ольга!

Кое-что Ольга из дома притащила: свою посуду, мясоруб­ку, что-то еще ей привычное и обкатанное в обиходе, удобное в использовании. Навела порядок в доме, села за швейную машину и строчила целый день: все себе перешивает, свои наряды, да и Михаиловы в порядок приводит. А в довершение всего, она взяла и сшила Михаилу подъемник. Из старой, ненужной тюли скроила. Тот нужен был на рыбалке, для ловли малька на приманку. Старый подъёмник, - уже на помойку годился. Этим она растрогала Михаила окончательно, его рыбацкую душу.

—  Да, Оля, руки у тебя на месте — это точно, — признал­ся рыбак. — Приучу тебя, и будем вдвоем рыбачить: лодка есть, сетки есть, а помощник из тебя толковый выйдет.

И Ольга сияет:

—  Ну что, убедился, что я все могу? — и целует Михаила. Тому и сказать нечего, тут и без слов все ясно.

Придет Петров с работы, а на столе и первое, и второе, и третье. А на четвертое — все, что хочешь! — и смеются оба, весело им.

—  Хочешь, Ольга, расскажу тебе анекдот про мужика и жену, про их жизнь постылую?

— Плохо живут супруги, а с годами все худее и хуже. Жена змеей стала конченой. Все ей не так: то, и другое, и все, что он ни сделает, — все плохо. Терпел мужик, терпел, и кончилось его терпение.

«Убью я эту змеищу, пусть в тюрьму посадят, а сил моих уже нет терпеть. Весь произвол — ее». Потом прикинул он, что

29

дадут-то очень много ему, если ее убьешь, как за хорошего чело­века. Вот тут-то и задумаешься поневоле. Но голь на выдум­ку хитра. И тут нашелся выход — жизнь подсказала. «Если умрет жена в постели, при исполнении своих «обязаннос­тей», то за что же можно судить мужика? Умерла жена счас­тливо, с улыбкой на лице, в радости можно сказать, в пол­ной любви и гармонии к своему мужу... Так за что же су­дить бедного? Не за что!»

И принялся он за исполнение своих обязанностей муж­ских с вечера и до самого утра. Но не рассчитал своих сил, бедный, и под утро уснул крепким, здоровым сном. Опло­шал тут мужик, одним словом. А утром глаза открыл, жена в доме, что бабочка порхает, вся разнаряженная, счастливая пресчастливая, так и светится вся.

И к нему подлетает, и под белы ручки к столу ведет, а там — чего только нет: и даже бутылка стоит для него. Тот, бедный, рот раскрыл от изумления, а она ему полный фужер наливает: «Пей, дорогой!» — и сама подносит ему, и закусить подает, да еще целует его. Опешил мужик: его ли это жена, змеища ли его?

Он выпил еще и признался, что хотел убить ее. А жена ему с улыбкой отвечает: «Вот если ты со мной по-челове­чески, то и я с тобой по-человечески. Понял дорогой?» Ну, как тут не смеяться, смеются оба, веселятся, как молодые.

А чтобы скучно не казалось, решили опять на лодке про­катиться да грибочков набрать: чай, вода спала, вошла река в берега свои — самое время грибам появиться. Долго не со­бирались, все у них отлажено было, десять минут потратили на сборы и ушли к реке.

Река встретила их приветливо, весь гонор и мусор сошел с нее, и она величаво несла свои полные воды в Амур, а ведь бед-то сколько натворила, все русло перевернула, такие заторы оста­лись на берегах, что диву даешься: вот это силища!

’А на высоких кустах ивняка остались висячими пучки травы, да пакеты разные, обрывки сетей рыбацких. Посмотрели путе­шественники и диву дались! Судя по меткам, на два метра уровень воды упал, и только в русло вошла река. Грандиоз­ное зрелище: вон дюралевая лодка торчит из-под залома, одна корма от нее и осталась. Дальше проплыли и деревян­ную лодку нашли, далеко на берег ее выбросила река, поса­дила на корягу намертво и бросила. Другую лодку, разбила вдре­безги — только обломки плавают у залома.

30

—  Ой, СКОЛЬКО беды натворила наша реченька! — вос­кликнула Ольга, и глаза её изумленно расширились. А люди-то целы или нет?

Но никто не дал ответа, лишь утки сорвались с тихой заводи, да чайка речная что-то им говорила срывающимся голосом — вот-вот заплачет она.

—  Есть такая легенда, что чайки — это души погибших моряков и рыбаков. Они превращаются в птиц после смер­ти своей, и все время плачут о близких своих, — рассказывал Ми­хаил. Оба помолчали, но не долго. Неожиданно, на глазах изумленных людей из воды вылетел метровый таймень. Гнал­ся за добычей и увлекся, разбойник, его красные перья за­светились на солнце и стали еще ярче и красивей.

Какое-то мгновение он задержался в воздухе в немыс­лимом пируэте и звучно шлепнулся в воду.

—  Красавец! — только и вымолвил Михаил.

—  В лодку бы к нам упал, — по-детски наивно вскрик­нула Ольга, и ей самой стало смешно. День такой чудесный, отчего же не посмеяться.

Но тут надо быть начеку: река не любит, когда дразнят­ся. Они чуть не угодили под «расческу», нависшего над во­дой дерева. Вон они, ветви, как вилы, торчат вдоль ствола. Опасная штука. Ловко крутанул лодку Михаил и налег на весла. Успел отойти, лишь ветви чуть задели Ольгу, сидящую на корме. Она отвела их руками в сторону — пронесло!

Что река натворила! Столько деревьев повалила в воду, а другие стоят пригнутые и обреченные, словно перед казнью. Вот кедр молодой, с десяток шишек на нем, первый урожай в жизни, но подростка хвойного вода не пощадила. Скло­нился он над водой и пощады не просит, знает, ее не будет. Жалко его Ольге: такой красивый, весь остров украсил бы этот единственный красавец.

Но река ворчит утробно, словно предупреждает: не лезь­те не в свои дела, людишки, вы мне тоже ничего хорошего не сделали... И то, правда... Даже самые высокие релки не пощадила вода, засыпала их песком да илом: какие уж здесь грибы! Так и бродили Ольга и Михаил из релки в релку, но везде одно и то же — песок и ил, и сырость чрезмерная.

—  Ну что, Оля, пойдем к лодке, толку не будет, не скоро здесь грибы появятся.

Пошли к лодке, и тут Ольга нашла весла, торчащие из-

31

под коряги: потому-то их и не унесло водой. Значит, рядом была резиновая лодка, но ее нет. Прятали рыбаки ее здесь, да водой унесло, наверное. И все же Оля взяла весла:

—  Я буду тебе помогать грести, если что, хорошо, Миша?

Тот кивнул:

—  Если хочет человек грести, то пожалуйста.

Подкачали лодку, и на воду ее, снова — вперед!

—  Давай поплывем протокой, которая влево уходит. Вода сейчас большая, пройдем, наверное, мы там еще не ходили, — сказал Михаил. Ольга кивнула согласно: с тобой, мол, хоть на край света, и улыбается ему. Тот тоже, приятно обоим: лесть — она сладкая штука!

Протока была не очень узкая, но что дальше будет — неизвестно. Обходили «расчески» и коряги разные, а прото­ка заворачивала одну спираль за другой.

—  Зря мы сюда пошли, — сказал Миша, — не нравится мне это.

Иногда ветви смыкались над протокой, и плыли в каком-то темном лабиринте, местами русло становилось по­шире.

—  Смотри! — показывает Ольга в низовье. — Там палат­ка стоит какая-то, прямо над водой.

—  Не может быть такого! — возразил Михаил, пытаясь, что-то рассмотреть, но ему было неудобно из-за весел при­встать, надо постоянно быть на чеку — опасная протока.

—  Да это же лодка, висит на заломе, и нас несет туда! — воскликнула Ольга. — Давай снимем ее, Миша.

Пригляделся Михаил, резиновая лодка висела с краю, на стволе дерева. Вода ушла, и она вытянулась, почти во всю свою длину, только небольшая часть ее в воде осталась. Вот поэтому и приняла ее Ольга издалека за палатку. «Опасно, но рискнуть можно!» — решил Михаил. И направил он лодку прямо под ствол точащего из залома дерева, рядом с лодкой повисшей. Крепко вцепились путеше­ственники в дерево, вода ярилась под ними, чуя новую до­бычу, но та не поддавалась. Вот если сорвется лодка и в залом уйдет, тогда другое дело, порезвиться там вволю река, ох порезвится!

Побледнела Ольга слегка, а пальцы на стволе еще крепче сжала. Попробовал рыбак одной рукой сорвать лодку с де­рева, но та не поддавалась.

—  Держись, Ольга! — и Михаил двумя руками вцепился

32

В висящую над водой лодку. Та потихоньку стала поддеваться и спол­зать в их лодку. Окружающие деревья перестали качаться, буд­то следили за поединком. Наконец, лодка с дерева, оказалась в лодке на воде. Не учли одного речные каскадеры, что воды в собственной скорлупке прибавилось, и места много занимает трофей. Тес­но стало в лодке, неуютно совсем. Часть трофея, у Ольги на коленях лежит, вся холодная и скользкая от ила чужая лодка. Того и гляди, что от тяжести, вода через борта лодки хлынет.

Налег Миша на весла, и пролетели они мимо залома. Всего пару лишних гребков и нужно было, чтобы уйти по­дальше от опасности.

— Красиво мы сработали с тобой, как в цирке! — улыб­нулся Ольге Михаил. А она медленно отходила от ощуще­ний ушедшей опасности. Но не прошло и минуты, как она уже смея­лась. Только рано было радоваться. Упавшее в воду дерево, чуть не перекрыло протоку. Но это «чуть» и спасло лодку и ее экипаж.

- Греби за крону дерева, там есть проход, указывала путь Оль­га.

С ходу пролетели они эту кашу из ветвей, а там остался все­го метр чистой воды до берега.

Проскочили они и эту ловушку, но дальше и того хуже оказалось — дерево поперек русла лежит, за ним другое. Куда идти?

— Где больше вода через дерево идёт, туда и правим! — крикнул Ольге Михаил, — опять лодка пролетела первое дерево. Но, к сожа­лению, на втором застряла, села днищем на ствол, и вода стала захлестывать лодку. Хорошо, что протока была узкой, ветви свисали сверху прямо над проходом. Подтянулись немного храбрецы на ветках, и перевалились через ствол вместе с лодкой. И опять понесло их — только успевали крутиться они, да выворачиваться из-под «расчесок», и коряг разных. Не хотела река просто так людей отпускать, чем-то прогневили ее, а может, просто учила их уму-разуму. «Не бери, мол, чужое, мое это было! А вы добычу мою, у меня из-под носа увели, совести у вас нет».

Но скоро стала протока расширяться.

«Наверное, где-то будет и главное русло реки, уже ско­ро», — проронил  Михаил.

Но долго еще лодка петляла в зигзагах протоки недале­ко от главного русла. Шли  пока параллельно. Реку уже и глазом ви­дать, а их все не отпускает протока. «Близок локоток, да язык короток», - так говорят.

к,
'

 

33

Но вот уже устье протоки видать, — вырвались, наконец-то, даже самим не верится. Повеселели оба, приободрились.

— Отдохни, Миша, — смеется Ольга, — вон у тебя уже пар из сапог идет, очень подозрительно. Тут уже они насмеялись вволю, языком оба остры, ничего не скажешь. А все же проскочили протоку, благо воды ещё много было, а то бы... Ну, да ладно об этом! Дело сделано, все хорошо, и солнце нам улыбается снова. На берегу расстелили трофейную лодку, воды и ила в ней было предо­статочно, отмыли ее и скатали в рулон. «Дома рассмотрим»,

— решили путешественники. Привели и свою лодку в поря­док, воды тоже много было.

—  Знаешь что, Ольга, давай пешком выходить, — предло­жил Михаил, — дорога здесь недалеко, а там автобус. Иначе по реке еще долго будем крутиться!

Ольга была не против такого решения.

Накупался в воде Михаил, порезвился вволю. А вода горная бодрит сразу, и снова хочется в поход плыть, но пора и домой, не надо испытывать больше судьбу, подсказывал внутренний голос. Пока шли они к дороге, Ольга собирала грибы, Михаилу было не до этого, более тридцати килограммов ноши на спине — две лодки столько весят. Да и руки заняты. Тут ему не до грибов. И что самое интересное — грибов попадалось у до­роги больше, чем там, где они проплывали. Парадокс, да и только! Сколько сил там потратили, на этих островах, и грибов не нашли, а здесь с полведра набралось.

— На жареху будет, и то хорошо, не пустые мы! — весе­лилась Ольга.

А на трассе им стало скучно. До автобуса еще далеко, и надо время чем-то убить. Выйдет Ольга на дорогу, машины сразу притормаживают, но завидя рядом Михаила, добавляют газу. Знает разборчивость шоферов эта разбойница, вот и веселит Мишу. А его из-за будки сразу не видать, вот и получается, как в кино комично.

Ехал китаец на тракторе, вез арбузы с поля. Увидел ее и приветствует;

— Нихао! — то есть, здравствуй, мол, красавица. Та ему улыбается, светлые пряди волос падают на лицо, и солнце ее осве­щает ярко — картинка и только.

Китаец и руль бросил, пыхтит потихоньку его тракторишка, ворчит на своего хозяина, а тот уже в сладких мечтах

34

скалит свои белые зубы. Угощает арбузом красавицу, самым соч­ным — самым спелым, а увидел Михаила, и вся любовь у него пропала. «Пухао!» — только и сказал он. Плохо, мол, это, ой как плохо, что муж есть. И расстроенный китаец покатил дальше.

Кушают арбуз путешественники, сок течет по скулам, смех сквозит на устах. Поневоле тут рассмеешься. Скоро на­зад возвращается знакомый китаец, уже пустой, надутый и сердитый, а Михаил говорит Ольге:

— Скажи ему «се-се» — по-ихнему это спасибо, — и смеется, шутник.

Тракторист как услышал — и руль из рук выронил, опять чуть в кювет не заехал, на Ольгу смотрит удивленно, а та невинно улыбается, так и дурачит она простака.

А на обратном пути он вручил им здоровенный арбуз. Сказал, что его зовут Костя, и что «куня», то есть девушка — очень красивая. Расстались они довольные друг другом. Скоро их подобрал автобус, через час они были дома: сушили лод­ки, мылись сами, готовились к ужину. Прилегли отдохнуть. Тут Ольга и пристала к Михаилу:

—  Расскажи что-нибудь интересное о службе подводной, ты ведь много знаешь.

Поотнекивался Михаил для порядка, но все же начал:

—  На нашей лодке мы три иностранных экипажа обу­чили, готовили кадры офицерские.

Индусы служили не простые, дворянского звания, выс­шей касты, а их там каст более сотни. Но на флоте служат только избранные. Я их сам не застал, а старшина мой их обучал, вот и рассказывал. Ходили они тогда по два экипажа в море, и очень тесно было на лодке.

—  А почему два экипажа? — спросила Ольга.

—  Ну, один наш, а другой, индусский, стажируется. Так вме­сте и мыкались моряки, а куда денешься? Скоро все сдружились. Де­нег у тех, не чета нашим, и посылки им приходили богатые, весело жили. А что самое интересное, очень дотошные были те ребята в учебе: им все до винтика разбери и покажи, а как ты будешь собирать аппаратуру потом, их не волновало.

И по-русски чешут они, не хуже нашего, в большинстве сво­ем, похоже, разведчики кадровые, не иначе. Но тогда и наши, наверное, все это знали: кто, и что из них стоил. А морякам что? Приказано учить, вот, и учили их по совести, но ухо всегда держали востро, строго было на этот счет. Это сейчас все

35

продается да покупается, а тогда политзанятия проводились часто и проверки всякие были, но не в этом дело. Почти поголовно индусы йогой занимались. Штормит море, лодку с боку на бок валит, «восьмерки» разные она вокруг своей оси вы­писывает... Тяжело, в общем, ребятам, а тем что; пришло вре­мя асаны (положение тела) какие-то делать — встал на голову в отсеке и стоит индус, хоть бы что им. Или сидит себе на баночке (стул такой, винтовой), ногу за голову закинет, и тащится себе во времени. Затем другую ногу перекинет, и, кажется, перевернись лодка, ему хоть бы что, все по расписанию у них. Но это совсем не так.

Три лодки им продали, три экипажа обучили, даже пере­гнали их в Индию. Разведывательные  самолёты, «Орионы» американ­ские, сопровождали лодки до самого места. На мостике не­возможно было находиться от рева турбин. Летит самолет, антенны чуть не срубает, одни улетят, тут же другие появля­ются, а погружаться — нет приказа. Так и терпели мытар­ства наши моряки. И что обидно — все три лодки через год назад прита­щили во Владивосток, на ремонт. Ни одна не могла лодка погру­жаться, все механизмы отказали. Служаки они, не ахти, ка­кие были, на рубку замок навесят, и все по домам разошлись. А для нашего моряка, лодка — дом родной: дворяне и есть дворя­не. Проворачивание механизмов на лодке никто не делал, вот и результат, - всё в море отказало.

Есть такая команда на корабле; «провернуть оружие, тех­нические средства, вручную, воздухом, гидравликой и элект­ричеством» — все, как положено, делается, с раннего утра. Вот все и отказало у них, соленая вода все из строя вывела, все меха­низмы. Без проворачивания нельзя никак в море. Ну, а мо­ряки, конечно, самые лучшие — наши; самые выносливые, самые из всех самых, — со смехом закончил Михаил.

—  Ну, как из меня рассказчик? Поцеловать бы надо, ведь старался для тебя, Оля, на совесть...

—  Да, в хитрости вам, конечно, не откажешь, тут вы са­мые лучшие во всем мире, — и целует Ольга своего под­водника.

Так и потекли у них дни один за другим. Оба торопятся домой с работы. Встречаются с радостью и рассказывают друг другу все новости.

Ольга работала в детском доме, воспитательницей была, а там перед началом учебного года дел — невпроворот. Сами

36

воспитатели все таскают: и кроватки, и мебель — с одного этажа на другой, все, как нарочно, спланировано так. Что директо­ру? Отдал приказания и — домой. Или по делам своим, кто об этом знает? А женщины корячатся целыми днями с этой мебелью, хотя и старшие дети им часто помогают: но все равно устают за день женщины неимоверно. Плюс ко всему ещё за детьми надо приглядывать. А те уже почти взрослыми себя считают, и все из неблагополучных семей: и курить умеют, и выпить могут, а самое страшное — наркотики.

Конечно, среди старших своя элита есть. Эти во всю законы криминальные насаждают там, и заставляют других жить «по понятиям». И жаргон у них свой. Вот и приходится учителям с ними воевать. Тяжело очень с ними. Некоторые воспитанники уходят отсюда прямиком в колонию. А там ясно, что ждет их. Жалко ребят, но бывает, что и угро­жают женщинам-учителям. А что они смогут с ними сделать: и того им нельзя, и этого им нельзя. Вот и думай сам, как вести себя...

Послушал как-то Михаил очередные сетования Ольги и сказал:

—  Давай я схожу к тебе на работу, поговорю с этими двоими, которые у вас там верховодят. Может, толк, какой будет?

Ольга согласилась.

Зашел Михаил в детдом, а там чистота такая, что любо-дорого посмотреть. Но вот беда: одни наводят ее, а другие пакостят, как могут. Обидно, конечно. Ребята смотрели на него настороженно: раз мужик появился здесь, то что-то не так, значит, жди неприятностей. Это точно. Может, он «мент» переодетый? Все может быть. И страх затаился в глазах па­цанов. Задвигались они, как тени беззвучные. Дома без страха тоже не жили, а здесь — со всех сторон опасность.

Нашла учительница этих двоих верховодцев и вызвала в коридор к Михаилу. Посмотрел гость на одного: лет че­тырнадцать ему, худенький из себя, глаза большие от страха, по­думал, наверное, что бить его будут. Второй покрепче парнишка, да и в плечах пошире, и страха в глазах нет, уверенно себя держит; сам белобрысый с конопушками на лице, видно здесь за атамана, много на себя берет. Наверное, даже лишнее. Так и попадет в колонию, ничего толком не поняв. Вроде играл, старался быть похожим на «благородного» вора.

Обнял Михаил его за плечи и отвел в сторонку к окну,

37

подальше от Ольги и его друга. «Что же ты, браток, так опустился, что с женщинами воюешь? — спросил его быв­ший моряк. Им и так тяжело с вами, ты ведь не один такой, вон еще, сколько огольцов бегают». Тяжелая рука давила пареньку на еще детские плечи. Скинуть бы ее, а сил нет: она почти, как отцовская — теплая и благожелательная, и сила в ней чувствуется.

Отец верховода тоже был сильным и добрым, но давно это было. Много лет уже нет отца, а мать спилась совсем, вот и приходится ему надеяться на себя и только на себя. Долго стояли они у окна и мирно беседовали, без всяких угроз и криков. Так и не убрал руку Михаил с плеч паренька, а когда все же убрал, то тот сразу почувствовал, что он очень одинок в этом мире — обидно ему, хоть плачь!

Хорошо расстались они, Ольга не ожидала такого исхода. Все ей ясно, и не все: ведь и у Михаила не было отца. Помнит он, как дрался с мальчишкой одним. Тот был года на три старше его, рослый и сильный. Катаются они по земле, а Миша вдруг понял, что не удержать ему противника, нет сил, руки сами разжимаются от усталости.

А рядом взрослый мужчина стоит и смеется: «Дай ему, дай!» А сил-то уже нет! «Вот был бы у меня отец, он бы меня защитил всегда, мне бы помог», — плакал потом Миша, хоть и был победителем. Но слез его не видел никто, тяжелая была победа. Отправил Михаил обоих парней на занятия в спортзал, а Ольга еще и девочку подводит:

—  Вот, посмотри на нее, она везде с ними, и что только не вытворяет она: и накрашенная вся, и табаком от нее прет, иногда и вином, и матерится...

Стоит эта девчонка — стебелек-тростинка, и огрызается от страха. Но вскоре умолкла, ужас овладел ею: видно, от отца ей доставалось часто. Погладил ее по голове Михаил, та и рот раскрыла от удивления:

—  Иди доченька, занимайся в спортзал.

И пошла та, еще не понимая, что за дядька, такой стран­ный?

—  Пойдем, Ольга домой, вроде мы разобрались с твоими трудными ребятами, — и обнял ее за плечи Михаил. Так и пошли они на выход.

Через пару дней Ольга сообщила Петрову:

—  Все, теперь стало нормально у меня в группе. Никто

38

не пререкается больше. Дети говорят, что у меня «крыша» появилась, ну, то есть, зашита есть. Надежная, — закончила она смеясь. Теперь весело ей.

—  Хорошо, милая. Несет нас река жизни, несет... Хорошо, если плавно и красиво, а если все об камни да в заломы норовит затолкать — тут не угадаешь. А детям больше всего достается, особенно тем, которые никому не нужны, никто их не пожалеет и не вспомнит о них.

А вскоре Ольгу с Михаилом пригласили на свадьбу. От­казаться нельзя — Мишины друзья. Столько лет когда-то семьями дружили. Ольга отнекивалась сначала: «Ну, кто я такая? Сбоку припека? Что люди подумают обо мне?» Но Михаил настоял на своем.

Веселая свадьба получилась. Молодые, как пара лебедей, так и жмутся друг к другу. Грациозные, незаурядной красо­ты, они оробели немного от стольких глаз, которые обрати­ли на них свои взоры. Сколько там было восхищения-удив­ления и радости, и если бы они оторвались и взлетели, то никто бы не удивился:

В лебедином полете взметнитесь,

И о нас не грустите, земных...

И души молодых уже летали — белы, чисты, нежны, легки и красивы...

Эх, молодость! У твоего возраста столько силы найдется, что не мудрено оторваться и взлететь. А потом, как нам, уже никогда — поздно!

Поздравили новобрачных с их великим праздником, и легче стало Михаилу с Ольгой. Та почувствовала себя сво­бодней и уверенней в чужой компании, что-то и в ее душе проснулось. Сели за стол, а штопора для пробок нет, забыли положить на стол.

—  Успокойтесь, не суетитесь! — сказал Михаил, взял бу­тылку с вином и ловко вышиб пробку рукой. — Знай, мол, наших, флотских ребят! Наливает Миша Ольге вина, нежно и ве­село глядит на нее.

И ей еще веселее стало, и закрутила их свадьба, очаровала обоих. В стремительном танце кружится Ольга, гибкости ее позавидуешь. Наверно и вправду балериной была, и Михаил уже не отдавал ее никому. А она в танце ему шепчет:

—  Какой ты хороший, я так счастлива, мне так хорошо!

Только дома перевели они дух.

39

—  Я, неверно, тебя полюбила на этой свадьбе. Ты очень добрый и внимательный, и сильный какой, что позавидуешь порой. Помнишь, когда невесту хотели «украсть». Ты «от­бился» от «похитителей», помог молодым остаться вместе. И хорошо было им.

Уже полночь, — спохватилась Ольга, — надо и совесть иметь, спать пора...

Рано утром Михаил уезжал за брусникой. На поезде. На целых четыре дня. Собирались они вдвоем, но подвел его друг. В последний день сказал, что не поедет он. А каждый год, уже много лет подряд, ездили с ним вдвоем. И все было у них, на двоих рас­считано и тележка была особой конструкции, можно было до трех центнеров в нее загрузить. Даже короба — три штуки,  входили друг в друга, как матрешки, всё продуманно было.

Разобрал Михаил тележку, увязал ее, уложил два коро­ба — по-походному, друг в друга, бросил туда рюкзак с продуктами и вещами, и «к боевому походу» готов, как говорилось на подлодке.

Отговаривала его Ольга; «Куда ты один в такую даль поедешь. И ночевать одному в глухой тайге тебе придется!»

Смеется моряк;

—  Ведь меня Мишей зовут, значит рядом с лесным тез­кой место мое. А друг если подвел, то это не причина отме­нять задуманное мероприятие, не привык так делать.

Отвез их с Ольгой на вокзал Саша Савичев, друг и род­ственник Михаила. Он еще ни разу его не подводил за все годы их дружбы — железный человек. Сказал — сделал.

—                                                                             Я встречу тебя на обратном пути, на перроне, и помогу                                                          , тебе выгружаться с поезда, — пообещал Саша, — так что не сомневайся.

Верил ему Миша, как себе, этот не подведет никогда.

Саша уехал домой, а Ольга посадила его в поезд. Уложил он вещи в вагоне и вышел на перрон. Ольга стояла грустная;

—  Может, передумаешь? Еще есть время? — голос ее звучал тревожно.

— Нет, Ольга! Об этом не может быть и речи. Я себя уважать потом не буду. Жди меня, и я вернусь, как в песне поется.

Тронулся поезд, и все уплыло; и перрон, и Ольга, и ее

прощальный, воздушный поцелуй.

Под утро он выгрузился в таежной глухомани. Перета­щил вещи ближе к вокзалу и при свете фонаря собрал свою

40

тележку, загрузил туда вещи и двинулся в глубь тайги по лесовозной дороге. Хорошо светила луна, небо было звез­дное как никогда — север есть север, да и дожди все, только на днях закончились. Это хороший знак, - добрый.

На место Михаил прибыл с рассветом — самое время! Разобрал и спрятал тележку в дебрях, а сам двинулся с ко­робом и рюкзаком вверх, в сопку. Только радостного там было мало, вся сопка выгорела дотла. Дошел он до ручейка еле приметного, здесь он и планировал табор устроить, но ягоды нет, все выгорело. Надо куда-то дальше идти, искать новые места. А сопки вокруг — одна красивее другой. Так и манят его, так и дразнятся. Ну, что же? Не ехать же пустым, герою домой. Вот позор будет!

Спрятал он в зарослях все лишние вещи. Взял короб один, ко­робочек — ведер на восемь. Совок взял, бутылку воды, бу­терброды и — в дорогу! На самой вершине сопки встрети­лись ему хабаровчане;

—  Все, что осталось от пожара, мы уже подчистили, — и сме­ются они Михаилу в лицо. — Собирай, что осталось еще, или дальше ищи, а мы отстрелялись уже...

И решил Михаил идти на другую гряду: вот она, рядом, кажется, а доберись-ка туда, - попробуй! Шел скорым шагом Михаил

— время уходит, потом  его не догонишь. Из-под ног стали взлетать глухари. Сердце замирало, когда эти «бомбовозы» поднима­лись в воздух. Наверно нет крупнее птицы на Дальнем Востоке. Жаль, что ружья нет! Вот когда охотничий азарт заговорил, покою не дает ягоднику. И, наверное, всегда так будет, пока жив он.

Между сопок пробивался маленький ручеек и прятался тут же, в кочках и кустарниках — тяжелые места для ходьбы. Скорее бы вырваться на твердое и чистое место, а то мошки здесь -бессчётно, загрызет заживо. Не дошел он все-таки до склона сопок: совсем неожиданно уперся в богатый ягодник прямо в сед­ловине сопок. Гряда — вот она, метров триста всего. Но если ягоды столько, что ступить некуда, то зачем дальше идти? Бросил Михаил короб, освободил руки и давай грести ягоду. Пять минут — и совок полный. Чудеса! За три часа шесть ведер набрал. Затем весь сбор ягоды на ветру провеял, от листьев и сора освободил.

Место вроде тут небольшое, а урожай ягоды, как никогда в этом году. Конечно, тут обрадуешься: есть справедливость

41

на свете! Не зря ехал сюда, не зря так далеко тащился в сопки, не зря!

Отнес он на свою базу шесть ведер брусники, спрятал там россы­пью, на полиэтилене, и еще раз на «пятачок» пришел. К вечеру еще ведра четыре набрал ягоды и спрятал все в кочках.

Ночевать можно было и здесь: сухостоя после пожара — море. Но только дурак будет ночевать на вершине сопки. Сквозняк здесь такой, что и дрова не помогут. А вдруг гроза? Тоже опасно. И пошел он налегке в землянку: до нее километра два хода.

В землянке уже кто-то поселился: лежали чьи-то вещи, но людей не было видно. Сбросил Михаил рюкзак с про­дуктами и занялся заготовкой дров. Скоро уже и солнце сядет, а ягодники где-то бродили, и всё не показывались.

Миша и воды уже принес, и ужин поставил на огонь вариться, и постель себе устроил, а «квартиранты» только-только заявились — молодая семейная пара, лет по 26—27 обоим. Лица их удивленно вытянулись. Потом познакоми­лись: Сергей да Татьяна. Они заготовляли ягоду на продажу. Работы в их поселке не было, а детей кормить надо — такие тяжёлые времена настали, что хоть погибай простому человеку. Но веселыми они ребятами оказались — уже оба смеются. Татьяна варит на всех, уже и чайник рядом пыхтит, всем уютно у костра. Суп получился отменный, и с тушенкой, и с грибами, от одного запаха опьянеешь. От тако­го деликатеса, нет сил, отказаться.

Наелись все вволю, за весь день сразу, что там сухомятка для таежника, смех один. Тут сила нужна, и немалая, тайга слабых людей не любит. Потихоньку за разговорами, все и уснули, чёрная северная ночь укрыла всех своим покрывалом и туманом еще подбила.

А костер веселится, ему все нипочем, и людей греет, и сам тешится с ветерком. Всем хорошо.

Утром позавтракала плотненько, вся компания, и разбе­жалась по своим местам. Сбивая росу, шел Михаил к своему брошенному табору. Все цело, все прикрыто. Взял он короб и на свой ягодник подался. Туман расползался на части и прятался в низи­нах, и уже солнце решало, кто здесь хозяин, высветило бесконечные, синие сопки, и море тайги.

Ягоды не убывало. Михаил вчера и выбрал-то с десяток метров в окружности, а она ковром лежит и дразнится. Пер­вую ягоду, пару ведер, Михаил высыпал отдельно, сырая она

42

была, такую на ветру не провеешь, а вот сухую — пожалуй­ста.

Еще три часа, еще шесть ведер отборной ягоды: чем не романтика? Только мошка жару поддает: я, мол, устрою вам ад на земле, бескрылые человечешки! Как и вчера сделал Пет­ров две ходки, затарился ягодой под завязку — ведер восем­надцать вынес к ручью и все упрятал там. Собирать больше ягоду нет смысла. Не вывезти её больше и затаривать больше неку­да. А билет у него только на завтра.

И еще ночь ночевали ягодники все вместе, уже, как старые знакомые. Больше пятидесяти ведер набрали супруги ягоды и ждали со дня на день машину. Где еще столько денег заработа­ешь, если не в тайге.

А Михаилу еще до вокзала добираться надо, но и здесь мороки хватит. Все утро он трелевал ягоду до дороги, три ходки сделал. Потом собрал свою тележку, загрузил на неё свои короба с ягодой, еще рюкзак, все увязал и в путь двинулся. По ходу заехал на землянку. Там хозяйничала Татьяна, и заодно сторожила ягоду. Сейчас воров очень много развелось, все подберут, сразу по миру пустят, не стало таежных законов.

Поменялся мир в худшую сторону, и все это мы на себе ощущаем, можно сказать, ежедневно.

Накормила Татьяна Михаила и крепкого чаю в кружку налила. Села рядом и рассматривает его. Сама — точно ребе­нок малый: смуглое лицо светится детским любопытством. Потом и тележку посмотрела, и короба, и на совок глянула, и все ее удивляет.

—  Таня, — спросил Михаил, — ты не боишься здесь одна оставаться? Ведь разных пьяных бродяг по тайге много шастает?

Она с непосредственной искренностью ответила:

—  Боюсь, конечно. Вот нож с собой таскаю на всякий случай. Только ведь выхода другого нет: ягоду не бро­сишь. Хоть бы машина наша пришла скорее, сдать весь сбор, да и развязать себе руки. Ведь у нас дома еще двое детей остались. Вот им-то и надо все для школы купить...

Отдохнул Михаил — надо и дальше идти. Распрощался с таежницей и двинулся в путь. Татьяна долго смотрела ему вслед и думала: «Хороший человек этот дядька, а тоже вот один мыкается. Кажется, у него что-то не ладится в жизни. Мир полон загадок, всего сразу не узнаешь, но, может, еще

43

встретимся. Тайга невольно всех сведет, у костра о многом узнаешь и обговоришь душевно».

На станции он привел себя в порядок, выбрился чисто, и сразу стал похож на обычного человека, а не на таежного бродягу. И самому на душе стало легче. В поезд сел только с помощью других пассажиров, — короба уж больно неподъемные были. Но здесь такой закон, надо помогать друг другу. И тележку собранную ему тоже подали ягодники. Вот и все мытарства позади, даже не верится еще, что всё закончилось.

Под утро поезд пришел к дому. На перроне стоял Саша Савичев и улыбался Михаилу:

—  Что, угомонился, хапуга? — а сам искрится от радости. — Молодец ты, Михаил! Затарился-то как, вот чудо!

Дома Ольга суетилась возле Миши: заметила, что поху­дел он, лицом осунулся — кожа да кости.

—  А ну-ка в ванну полезай, отмывать тебя буду! Михаил не противился. Приятно было, что его кто-то ждет, что он кому-то еще нужен, да и усталость почувствовал сразу.

Накормила его хозяйка, и в постель уложила, укутала, как ребенка, — только нос торчит. А сон уже крепко сле­пил его веки. Михаил еще что-то слышал и улыбался, а душа уже витала в закутках сна, а он еще и убаюкивал себя своими стихами:

А нами двигал все прогресс,

Что жаждал крови и наживы.

От наших рук погиб Христос,

В его крови людей топили.

И крови люди опились —

Все подлости творили...

Зачем все это, зачем? Надо проснуться, надо! Но сон овладел уже телом, и мозг уступил ему. Проснулся Миха­ил поздно, но зато выспался вволю, тело обрело легкость и силу.

Ольги дома не было, та уже работала. Кончились ее ка­никулы. На столе записка: «Кушай, все на столе, мой Мишутка! Целую тебя много раз, Ольга». Улыбнулся Мишутка: вот и добрался я до хорошей жизни. Все, как у людей стало, и забота и внимание есть — только живи да радуйся.

Вечером прилетела Ольга, ворвалась, как ветер весенний, и сразу к Михаилу.

—  Ну что, бродяга, опять куда-то собрался, никак дома не сидится? — а сама улыбается. — Не пущу никуда.

44

—  Что ты, что ты, дорогая! Куда же я от тебя! — смеется он. — Пропаду совсем.

Опять веселятся человечики, жить-то как хорошо!

Сели ужинать. Ольга уже покупателей много нашла на ягоду. Даже деньги принесла. Просят люди. Всем нужна брус­ника, очень полезная ягода.

—  Ну, ладно, — прервала его мысли Ольга, — об этом завтра. Будет день, тогда все о ягоде и обговорим. Расскажи, как ты ездил, что видел интересного?

И сидят они за столом — два взрослых человека — и не могут наговориться, ждали этой встречи, вот и встретились. Ольге все интересно; жалко Татьяну с Сергеем, тяжело им в тайге, и пришла ли за ними машина, а то куда от ягоды денешься?

—  Дал я им свой адрес, — сказал Михаил, — если будут в городе, то к нам в гости зайдут, все и расскажут. Все как было...

—  Правильно сделал ты, Миша, по-человечески. Хороших людей надо ценить, — оживилась Ольга.

—  Они тоже звали нас в гости в свой поселок, — сооб­щил Михаил, — кедровые орехи собирать. В этом году, гово­рят, большой урожай будет, может, и поедем, но давай не будем загадывать заранее.

—  Не будем, — ответила Ольга, — я так соскучилась по тебе, если бы ты только знал!

Искрами рассыпались ее светлые волосы по лицу Миха­ила, жаром обдало все его тело.

—  Вот и дождалась. Никому тебя не отдам! — шептала Ольга.

Но прервал ее шепот Михаил поцелуем: не кончайся, хороший мой сон, мы во власти твоей, мы счастливы!

И дни полетели за днями, а забот-то сколько! Скоро и зима нагрянет в гости. Надо и огурцов с помидорами на зиму наго­товить и капусты насолить, всего надо. Суетится Ольга по дому, все так и горит в ее руках.

Михаил только банки оттаскивает да складирует их.

Ничего не предвещало разлада, и не было ни разу даже малейшей ссоры.

Нежданно-негаданно к нему на работу пришла Алла. Он, конечно, думал о ней иногда, и не забывал ее, но все воспо­минания уже не были так болезненны, как в начале. Время лечит раны, но шрамы на душе все же остаются.

45

День был прекрасный, ярко светило солнце, спелая чере­муха источала нежный аромат, так и просилась в рот. Эта ягода вобрала в себя всю земную силу — красота какая!

Алла была бледнее обычного, видно, что волновалась.

—  Как ты живешь, Миша?

Тот стоял растерянный, никак не ожидал этой встречи, а разговор, видать, предстоял серьезный. Зря бы Алла не зашла к нему, тоже гордость свою имела, имела и характер, и силу воли.

—  Я ненадолго к тебе, Миша, вот посмотрю на тебя, да надо на автобус торопиться, время подходит.

—  Как ты живешь? — повторила она вопрос.

Тот пожал плечами: нормально, мол, как все люди живут, так и я.

—  Я так рада, что тебя увидела. И вдруг взглянула ему прямо в глаза:

—  Она с тобой жить не будет. Вот увидишь Миша. Это я тебе говорю, я знаю!

Обескураженный мужчина стал как ребенок, пойман­ный с поличным на чем-то нехорошем.

— Откуда ты знаешь? У нас вроде все хорошо, — и брови его удивленно поднялись вверх. Но выстрел был в «десяточку», ничего не скажешь.

—  Ты за этим только и пришла? Чтобы только это сказать?

—  Я знаю, что говорю! Но не за этим я пришла. Скажи мне, ты вернешься ко мне? — и продолжала смотреть ему в глаза.

Смешно стало мужику, как шкодливый кот вскинулся:

— Алла, ну куда же я денусь, ведь один на свете не проживешь. Но ни «да», ни «нет» в его ответе не было, увиль­нул мужик.

—  А откуда ты знаешь, что все так и будет?

Алла серьезно произнесла:

—  Я тебя буду ждать, я знаю.

Разговор развития не получил. Они стояли и смотрели друг, на друга молча, серьезно. Даже солнце спряталось за черемуху: решайте, мол, все сами.

Молчание нарушил Михаил:

—  Алла, может, ты отдохнешь с дороги. Дома никого не будет, возьми ключи. Ты ведь устала с дороги?

Женщина ему не ответила. Поцеловала его и пошла к остановке.

46

Михаил растерянно смотрел ей вслед. Так хотелось, что­бы Алла обернулась, но, увы... Он чувствовал себя винова­тым перед ней, не напрасно. А потом подумал: «А чего же ты хотел? Она высказала свое слово, а ты — нет. Молчал, как исту­кан».

Обдумывая слова женщины, Михаил крутил и так и сяк, но ничего не прояснилось в его голове. Вряд ли она что-то знает про Ольгу, просто сказала так и все. Как говорится «обронила слово», и нечего голову ломать. На том он и успо­коился.

Дома все шло нормально, и весь разговор этот стал за­бываться. Однако стал Петров замечать, что Ольга другой становится. В голосе резче проявлялись властные нотки: ко­мандир в ней таился большой — это точно. И вот потихонь­ку она взяла бразды правления в свои руки. Сам, будучи Скор­пионом, по гороскопу, он имел крутой характер, хотя в по­вседневности — душа-человек. Смотрел на все это Ольгино поведение Михаил спокойно, но однажды не выдер­жал, грохнул кулаком по столу. Вздыбилась вся посуда на столе, а Ольга взлетела еще выше и испуганно захлопала глазами.

—  Ты что здесь строгий режим устраиваешь... — обру­шился он на женщину. — Или мало тебя твои прежние мужья учили? Ты ни с кем долго жить так не будешь! Эта линия поведения — во всей твоей жизни? И на работе всех затуркала. Вот потому и живешь ты все время одна, от одного мужа к очередному бежишь. Гонор бы свой прибрала, может, и жила бы с кем-то одним.

Прорвало Михаила, понесло. И удивительно: сам смот­рит на себя, как будто со стороны. И говорит-то как обо­снованно, будто знает ее всю жизнь. Правда, замечал он раньше, что Ольга себя считает очень умной. Взялась од­нажды кроссворд отгадывать, а не получается у нее. Раз ей Михаил подсказал, два подсказал, а Ольга смотрит на него удивленно:

— Откуда ты все это знаешь? Ты просто по уровню своему не можешь этого знать! — и отбросила кроссворд, в сторону, не стала больше отгадывать. Посмеялся тогда Ми­хаил, а вот сейчас и вспомнилось ему.

А еще вспомнилось, как она однажды предложила ему шапку, мужика своего последнего. Отказался Михаил: зачем

47

МОЛ, обираешь бедного? Шапка тут же полетела на пол, Оль­га швырнула ее со злостью, долго ворчала по этому поводу. Он тогда ничего не сказал, будто ничего не случилось. А сейчас вот и всплыло в памяти.

Спать они легли молча, друг от друга отстранились. Не хотел Михаил к ней прикасаться, какая-то сила его удержи­вала.

Утром он ушел на работу, а Ольга стала уносить свои кастрюльки да всякую мелочь к себе домой. Все, что для удобства притащила когда-то сюда, двинулось в обратном направлении. Короче, заканчивались медовые деньки, начи­нались житейские будни.

Впрочем, это только для него так. Вспомнилось Михаилу, как Ольга в заурядном разговоре сказала, что, мол, еще неиз­вестно будет ли она с Петровым, а он уже командует. Вспом­нилось, как после первого прихода в гости к Михаилу, Оль­га надолго исчезла. Тогда-то он думал, что она все же встре­чается со своим последним мужем, или не с последним. Мо­жет, так оно и было на самом деле?

Говорят же, что первое мнение о человеке самое верное. Но постепенно распознается образ в деталях, и первое впе­чатление тускнеет. Но чаще всего убеждаешься, что первое впечатление было все-таки правильным. Петров не раз в этом убеждался. Бот в те то дни, когда Ольги не было дома, Михаил много думал и вспомнил; Ольга гордилась своей красотой и говорила как-то, что какие могут быть пробле­мы у красивой женщины, если рядом очень много холостых мужиков. Лично у нее таких проблем нет.

Может, она артистка по жизни, и вся ее жизнь — игра. Главное, чтобы повелевать и властвовать, холить себя, любо­ваться собой. Но ведь и она обжигалась здорово. В начале их знакомства Михаил как-то резко взмахнул рукой и вдруг заметил, мелькнувший в ее глазах ужас. Доставалось ей, ви­дать, и не мало, но она об этом умалчивает. Да и глупо было бы все это выкладывать первому встречному. Ведь и он муж у нее не последний, если следовать ее логике. А с дру­гой стороны сдержался бы он, и ничего бы не было, может, сам во всем виноват? Запутался окончательно Михаил, во дела!

Через недельку они помирились, но уже не было у обо­их той душевной близости, которая раньше ощущалась. Например

48,

когда клеили «трофейную» лодку. Сколько смеху было, сколько веселья.

Как-то по ходу дела взяла Ольга мел в руки и всю лодку разрисовала:

—  Вот это Мишутка на воде. Вот голубки сидят — это мы с Мишуткой парой воркуем...

Посмеялись они тогда вместе, и он взял да и закинул лодку подальше: с глаз долой, из сердца вон!

Обладая душой тонкой и ранимой, Михаил еще с дет­ства был очень наблюдательный. Ольга этого явно не уви­дела в нем или просто не хотела увидеть. Уж очень все хорошо было у них тогда, даже самому не верилось. Ведь не молодой уже, жизнь прожил серьезную и трудную, многое что повидал и знал: праздники не могут длиться вечно.

Вот и подтверждение. А тут еще дурацкий сон навязался. Раньше он сны не запоминал. Спроси, что снилось, и не вспомнит ничего. Снилось ему, что Ольга, его любимая, не Ольга совсем, а ведьма — седая да страшная. Ищет она его с какими-то гномами что ли, и найти не могут. Спрятался он, и те его не видят. И вот они, как в фильме «Вий», ведут какую-то бабку, маленькую и толстую, очень страшную и древнюю вдобавок. Она сразу увидела его и показывает гно­мам, где он. Но пока его никто из чудищ не трогает, и она заговорила:

— Смерть смотрит на тебя своими черными глазами, — и показывает бабка на Ольгу, а та смешалась и хочет спрятаться за чьи-то спины, - явно не ожидала такого оборота. А бабку чудища провели мимо остолбеневшего Михаила.

Проснулся Петров и вздохнуть не может: все это он так явно видел и слышал, что оцепенел весь. Наконец, нашел в себе силы сесть на постели и дрогнувшей рукою перекрес­тился. Поневоле тут перекрестишься и Бога вспомнишь. Долго он отходил от этого сна, не решаясь прилечь: второго такого раунда он не перенесет, это точно.

Но со временем успокоился Михаил и уже подтруни­вал над собой — старая таежная привычка. Вот тебе и мо­ряк-подводник, в штанишки чуть не наложил. А это сон, всего лишь. Все знают, что мы в жизни гости, а помирать никому не хочется, особенно за просто так, да еще раньше времени.

А в довершении ко всему стал у Михаила болеть желудок

49

 Вроде и готовит Ольга хорошо, старается, а болит, и все тут. Сразу сон тот вспомнился. Но не верил он снам и Ольге про сон рассказал подробно. Без всякого злого умысла. По­ведал как человеку близкому и незаменимому.

Но, выслушав его, взъерепенилась вдруг его любимая Ольга, и вырвалось у нее ненароком: мол, жрешь все подряд, вот и болят твои требухи. Челюсти у тебя, что мясорубка, без передыху жуют. Обиделся Петров, ответил, что ест он, как и любой нормальный среднестатистический человек, и что это за мужик, если он ест, как птичка? Много ли из него толку на работе или в постели? Он летом и на даче, и в лесу — везде на велосипеде ездит. Зимой в проруби купается... С чего же ему, Петрову, на аппетит жаловаться — ест все подряд, ничего не перебирая. А она, Ольга, радоваться должна, что хлопот с ним меньше...

Фыркнула Ольга на все эти доводы, и нервно дергаясь, засобиралась домой. Михаил красавицу не задерживал. Что толку? Больше уже не верил он ей. И с работы она ходит по-разному: то рано, то поздно. Спросит, как работает завтра, а она и сама толком не знает. Понял Михаил; мутит что-то его любимая, что за рыбку ловит она, хотел бы знать.

Шел он с ней как-то по городу, и вдруг увидела она своего знакомого. Бросила Петрова и побежала ему навстре­чу. Сделал он ей замечание; «Если идешь со мной — никуда от меня не бегай. Кому надо, тот сам с тобой заговорит. Я же тебя не бросаю».

Обиделась Ольга, не разговаривала с ним. Правда, недо­лго. Затем помирились. Как-то на подходе к ее дому на­встречу попался ее сосед — высокий, красивый мужик. Оль­га опять отстранилась от Михаила, и вся устремилась к нему. Как это понять?

Не понравилось это Михаилу. Сосед красив, но против Петрова он, как бройлерный цыпленок по телосложению. Если Миша плюнет ему под хвост, то у бедняги голова от­валится.

Уходила и приходила Ольга от него несколько раз. И вполне понятно, что вся их хорошая жизнь рушилась, как карточный домик, быстро и окончательно. Конечно, тут Ми­хаилу вспомнились слова Аллы, и сон, что втемяшился в голову, — все тут вспомнишь, как бы не хотел этого. Ясно, что Алла о чем-то знала, это, несомненно: не могла она все

50

ЭТО просто так выплеснуть: «Она не будет с тобой жить, вот посмотришь, Миша!» Может, был у них разговор по телефо­ну, какой, — кто знает? Чаще звонили Ольге ее подруги, да родные, поэтому она и брала трубку. Вообще-то Алла ему ни разу не звонила, ни разу он с ней не разговаривал. А с Оль­гой? Все может быть.

Ольга тоже ревновала, и крепко. На его день рождения звонят его друзья, чтобы поздравить Михаила. А женщина женщине не верит — конфликт в семье. А другая знакомая говорит: «Мы с мужем, с Володей, собираем­ся к вам в гости». А Ольга отвечает ей: «Нам таких друзей не надо, дома сидите».

День рождения отмечали вечером после работы. Собра­лись родные с обеих сторон. Ольга всего наготовила, все чин-чином. Поздравили Михаила и посидели хорошо, но оса­док в душе Ольги остался неприятный. Да еще Михаил упрекнул: «Друзья, есть друзья! Пусть бы и приходила с мужем, что здесь такого?»

—  Явились, чтобы показать свою серость! — обиделась Ольга.

Так и пошла у них нескладуха, то не так, да это не так, и все боком — хуже не придумаешь. Не замечали они уже солнышка на ясном небе и луны на звездном, ушли в свои личные заботы — задумчивые и невеселые. А тут у Ольги­ного старшего сына своя трагедия: распалась первая семья, ушла жена с дочкой от него. Теперь он живет со второй женой, а к дочке его ни жена, ни теща не подпускают. Они и раньше-то его за человека не считали. А парень хороший, работящий, нравился он Михаилу, и жалко было его. Михаил прошел эту школу давно, знал чего это стоит. И подали молодые супруги в суд, чтобы разрешить конфликт по закону, все правильно сделали. Но тут Ольга вмешалась, говорит новой невестке: «Я тоже в суд подам: короче, добьем эту выдру, первую невестку».

Тут Михаил не сдержался: «Зачем ты вмешиваешься? Будет суд, он все и решит, и твои права тоже признают, обязаны признать, это точно я знаю. Бывшая жена сына сейчас творит, сама не знает что: Злоба в ней говорит, а не разум: мужа потеряла и отца дочкиного. Хоть она и не лю­била его, но уж очень обидно. В ней сейчас зла через край, вот и бесится, не стоит ее добивать».

51

Ольга, как говорят, взвилась выше крыши, вышла из бе­регов. Впервые видел ее такой Михаил: вся раскосматилась, косметика расползлась по лицу: ведьма, ведьма и есть, кото­рую видел он во сне.

—  Ты кто нам такой, чтобы указывать?! — гневно крича­ла она в лицо Михаилу. — Проблемы я буду решать без тебя!

Задело это Михаила здорово, очень задело:

—  Молодец ты, ничего не скажешь. Что же я не имею права высказать свое мнение? Я ведь не чужой человек, и все это на своей шкуре испытал, знаю, как это тяжело и горько — терять ребенка! Больно и тому, и другому, а ребен­ку — вдвойне. А как ты свои проблемы решаешь, я тоже знаю: деньги получишь и исчезнешь с горизонта.

Спать легли, как чужие, противно было Михаилу даже притронуться к ней. Ранит слово порой крепко. Да и он сам себе не подарок. Все высказал, о чем передумал не раз. Но, может, это и к лучшему, не было счастья раньше, и это не счастье: конец семейной жизни уже был предрешен...

Все так и получилось. Через несколько дней проснулся Михаил от бряканья посуды: это Ольга собирала свои кас­трюльки и вещи у выхода. Дверь была прикрыта, чтобы не тревожить Михаила. Не стал он ее беспокоить, пусть делает, что хочет, пусть думает, что он спит. Потом она еще что-то брала — не мешал ей Михаил...

Поздним утром, когда пошел умываться, нашел на столе записку:

«Прощай! Мне твоя тупая рожа надоела! Подавись ты, своей конурой! Ольга».

Все кратко и предельно ясно. Но не удивился Михаил, все получилось, как в том анекдоте про зайца. У лисы день рождения: и вот приходит заяц с цветами и поздравляет именинницу: «Хозяйка — прелесть, стол — мечта, котлеты — объедение и т. д. и т.П». А когда косой напился и наелся, заговорил по-другому: «Хозяйка — б.., стол — г.., котлеты из дохлой конины, я плевать хотел на ваши именины! Дайте шляпу и пальто, пойду я лучше на крестины...»

Вот только почему Ольга назвала его квартиру «кону­рой» — этого он никак понять не мог. Солнечная, хорошая квартира, и больше Ольгиной, по площади, окна у той квар­тиры на северную сторону. Может, она виды имела на его квартиру? Но об этом уже ему не узнать.

52

Через пару дней Ольга взяла все, что ей еще было нуж­но: немного соленья, немного варенья, немного картошки, и написала: «Я взяла все по совести, я имею на это право. Оставляю тебе ключи. Я тебя ненавижу! Прощай! Ольга».

Конечно, это ее право. Только пишет, что сделала все по совести. Он и сам бы ей все отдал, сколько надо, зла на нее нет, одно разочарование осталось. Но спина должна быть прямой.

Первое время было тяжело Михаилу, но мириться с Оль­гой он не собирался, очень уж обидели его «тупая рожа», да «конура». А ведь еще недавно все наоборот было: и глаза у него васильковые, и губы решительно очерченные, и чубчик лихой. Но это все слова пустые. А где же, правда? Или нет ее?

Ольга несколько раз пыталась с ним помириться через знакомых, но Михаил эти попытки решительно пресек.

Правда, чего греха таить, были колебания в душе, были. Как в анекдоте про неунывающего еврея, у того всегда было, как минимум, два выхода из любой ситуации, самой слож­ной.

Приходит тому повестка: «Явиться в военкомат». Он на­чинает анализировать ситуацию: выход всегда должен быть, и не один.

Могут взять в армию, а могут и не взять. Беру-таки худшее: возьмут меня в армию.

Может война быть, может ее и не быть. Беру худшее: будет война.

Могу попасть на фронт, могу не попасть. Беру худшее: попаду я на фронт.

Могут убить меня, могут не убить. Беру худшее: убьют меня.

Могу в рай попасть, а могу в ад. Беру худшее, попаду я в

ад.

Могут зажарить меня, могут и так съесть. Беру худшее: зажарят и съедят.

Тогда, конечно, беда, но выход все равно есть, хотя и очень маленький... Вот так!

Мудрость народная придумала эти анекдоты, а, сколько правды в них и юмора вложено.

Ну, а если так, то получается, что надо ему к Алле возвра­щаться: и любит та его, и ждет, но совесть ему не позволяет вернуться, и что-то другое еще держит. Сам понять не может.

53

Видел он еще раз Ольгу на остановке, ехала та к своему мужу, все же вернулась к нему. С ним легче, напьется тот, а утром ничего не помнит. Можно из него веревки вить. А так безобидный он и все терпит...

В старину так говорили: «Пьяный — проспится, а ду­рак — никогда». Так что с Михаилом ей было тяжелее во всех отношениях. Не стал он с ней разговаривать, сел в салон автобуса и уехал: зачем мельтешить на чужой доро­ге? Спина должна быть прямой! А река жизни ни на ми­нуту не прекращает свой бег. Несет людей и бьет их, не жалеючи...

Главное, — думал Михаил, — что я жив и здоров: и не надо унывать. Москву много раз сжигали дотла, а она все отстраивалась, и становилась все красивее и богаче. Найду и я силы подняться и отстроить храм души своей во всей красоте и чистоте, что дано человеку от Бога.

 

 

ШУТНИКИ

ВСТРЕЧА