НАСТЯ В СТРАНЕ ЧУДЕС, ИЛИ ЗАЗЕРКАЛЬЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ (Часть III)

[Скрыть] Регистрационный номер 0292157 выдан для произведения:            
                                  Часть  третья.  ДЕТСТВО  ИНДИАНЫ  ДЖОНСА

                1914 год. Идет Первая мировая война. Саратовский лазарет для раненых при Казенной палате.
                Поздний вечер. В щели окон задувает ветер. Из промозглых сумерек, барабаня по стеклу,  рвется дождь.
                За столом сидит молодой врач. Будущий автор "Мастера и Маргариты" только что закончил очередную операцию. (Настя вслух читала Джонатану сценарий фильма Стивена Спилберга «Детство Индианы Джонса».)
               В двери постучали.
               - Войдите, – сказал утомленный Булгаков. 
                Молоденькая сестра милосердия приоткрыла створку дверей:
                - Михаил Афанасьевич, к вам просится мужчина с ребенком.
                Мальчик бился в лихорадке и что-то бормотал. У него был жар.
                – Тиф, – поставил диагноз доктор. –  Будем госпитализировать.
                - Могу ли я остаться при мальчике хотя бы в качестве санитара? – спросил отец.
                Это был Генри Джонс-старший.
                Булгаков согласно кивнул.
                                                                                     ***
                В дверь постучали.
                – Войдите, – сказала Настя, неохотно отрываясь от чтения сценария фильма.
                Молоденькая ассистентка Тара приоткрыла створку дверей:
               - Мадемуазель Анастасия, сэр Джонатан, а также все остальные участники массовки, Стивен Спилберг просит вас сейчас зайти к нему.
                За столом рядом с режиссером сидел знаменитый Джонни Депп. Настя вдруг со всей ответственностью осознала, что у нее вываливаются глаза. "Жаль, что я не надела солнцезащитные очки", – подумала девушка и на всякий случай проморгалась.
                Стивен Спилберг улыбнулся одной из своих отработанных и проверенных улыбок – кажется, под номером шесть, – и с пафосом произнес:
                - Я думаю, нет нужды представлять вам этого кавалера. Джонни будет играть в нашем фильме Генри Джонса-старшего. Ну, что скажешь, мистер Джонатан, как тебе твой сценический папаша?
               - Ух ты, ну ни фига себе крутизна! Да это же сам капитан Джек Воробей! – обрадовался мальчишка. – А что, Черное море в нашем кино будет вместо Карибского?
                Стивен  Спилберг снисходительно переключил улыбку с шестого номера на четвертый:
                - Малыш, пиратов в фильме не обещаю. Но бандиты, шпионы и души мертвецов будут точно. Так что приключения в кино я тебе гарантирую. Джонни, ну а как тебе твой партнер-сынишка?
                В отличие от Спилберга, улыбки Деппа не отличались разнообразием, но они заставляли любого собеседника щуриться, а с барышнями и вовсе мог случиться  солнечный удар. Настя на всякий случай оперлась о стену.
 - Славный пацан, – убийственно улыбнулся Джонни Депп.
                Мальчик стойко выдержал его улыбку, поскольку после херсонеских приключений чувствовал себя настоящим мужчиной.
 Через распахнутую дверь в комнату стремительно вошел запыхавшийся Скот, помощник Стивена Спилберга. Режиссер вопросительно уставился на него.
                - Я обошел все птичьи рынки и клубы собаководства Севастополя. Даже неоднократно давал объявления в газеты, – отрапортовал помощник. – Аляскинских маламутов в городе нет и никогда не было. Может быть, мы все-таки возьмем для съемок  лайку?
                Спилберг медленно выключил свою улыбку:
               - И что я, по-твоему, скажу Джоржу Лукасу? – Затем его взгляд случайно задержался на Филиппе, и он, что-то прикинув, опять защелкал своими улыбками: – Не надо нам никаких лаек – вот кто будет играть Индиану! 
                Пес тут же резко подскочил.
                - Это я-то похож на лайку или на этого, как его там, аляскинского маламута? – возмутился оскорбленный Филипп.
                - Не выражайся, пожалуйста! – быстро остудила его пыл Настя. – Это всего лишь роль, а сходство здесь вовсе даже и необязательно. Главное – это режиссерское видение.
                - Как это сходство необязательно? – вдруг вспылил Стивен Спилберг. – Сходство будет! Да еще какое! Я специально пригласил для съемок саму Марту Цой с ее командой, а она, между прочим, обладатель "Оскара" в номинации «Best Makeup», то есть «Лучший грим». Так что извините, пожалуйста, уважаемый Филипп Анневич, но на период съемок вам временно придется побыть аляскинским маламутом, – это жесткое требование Джоржа Лукаса.
               Пес с надеждой посмотрел на Настю, но по ее взгляду понял, что придется соглашаться.
               - Да ладно, ладно… Вы чего? Маламут так маламут, – примирительно произнес Филипп. – Только отмойте меня после этого вашего сходства как следует.
               - А когда приезжает Лукас? – поинтересовался Джонни Депп. – Вы ведь, кажется, работаете в паре?
                - Да вот ждем его приезда буквально не сегодня-завтра, – ответил режиссер.
                Однако Джорж Лукас так и не приехал.
                Через пару дней Стивен Спилберг получил электронное письмо следующего содержания: «Лукас у нас. Хочешь получить его, готовь лимон баксов. Обратишься в ментовку, пришлем твоего дружбана бесплатно, но по частям. Завтра сообщим о месте передачи капусты».
                                                                                   ***
                Генри Джонс-старший мыл полы в палате с тифозными больными. Здесь лежал его сын  Генри Джонс-младший.
                Рядом с мальчиком находилась кровать какого-то странного больного. Этот остриженный под  ноль небритый мужчина  долгое время смотрел в упор на санитара, что-то прикидывая и вспоминая. Наконец он собрался с мыслями и громко произнес:
- Генри! Забодай тебя комар, старый чертяка Генри Джонс! Неужто это ты, неугомонный развратник?
                Оба Джонса одновременно повернулись к наглому «тифознику» и хором отозвались:
                - Что? Вы это мне?
               В глазах больного забегали чертики:
                - Ха! Да ты никак стал папашей, американский расхититель чужих гробниц!
                Генри Джонс-старший с грохотом выронил швабру:
                - Петруха! Петр Петрович Ефименко, не может быть!
                 - Еще как может, заокеанский прохиндей! – весело подмигнул сосед по койке Генри Джонса-младшего.
                Они познакомились девять лет назад на Екатеринославском археологическом съезде. Тогда каждому из них было чуть больше двадцати. Кроме истории и археологии, их свели еще и другие общие интересы, поскольку оба были любителями покутить, закрутить, закусить и наследить.
               - И как же мне к вам двоим теперь обращаться-то? – обескуражено спросил Ефименко. – Как мне вас различать-то? Вы оба Генри, и оба Джонсы!
                                                        ***
               Проводник вагона мыл полы в натоптанном грязном коридоре, когда дверь одного из купе открылась.
                Джорж Лукас, взглянув на раскоряченного железнодорожника, вежливо спросил:
                - Любезный, далеко ли еще до Севастополя?
 - Расписание еще вчера на стене распяли. Так что протри свои тупорылые зенки и сам прочти, – не менее вежливо ответил работник железнодорожного транспорта.
                Он даже не поднял головы,  с иезуитским азартом и остервенением продолжая размазывать грязь на многострадальном линолеуме.
 Американец молча развернулся и возвратился в свое купе, где напротив него сидели двое попутчиков.
                Это были подростки самого что ни на есть переходного возраста. Они представились как Петров и Васечкин. Всю дорогу мальчишки хихикали, переглядывались и перешептывались.
                - Да не переживайте вы так, дядечка, – успокаивал Лукаса Петров. – Севастополь – конечная станция, так что никак не проскочите.
                - Все там будем, – философски заметил Васечкин.
 - Раз халдей в коридоре «косметику» затеял, значит, уже подъезжаем, – с видом бывалого путешественника резюмировал Петров.
                На вокзале чуткие и отзывчивые подростки, проявив искреннее радушие и чисто русское гостеприимство, вызвались проводить приезжего американца всего лишь за каких-то паршивых сто баксов куда душе угодно. Растроганный Джорж Лукас, недолго думая, согласился и показал письмо Стивена Спилберга, полученное по «электронке», с указанием точного адреса гостиницы.
                Они ехали долго. Сначала троллейбусом, потом автобусом, затем маршруткой, из которой пересели на трамвай. В какой-то момент Джорджа Лукаса посетили сомнения, и даже беспокойство, по поводу оптимального выбора маршрута.  Но юные провожатые ему тут же объяснили, что город-то большой, а кому же, как не им, коренным севастопольцам, знать, что тут, где и почем.
               В конце концов, они очутились на Апполоновке, что в районе Ушаковой балки.
              - А вот и ваш отель! – Петров указал рукой на покосившееся здание заводского общежития, в подвале которого размещался пивной бар.
                - И это «Апартаменты Херсонес»? – не поверил своим глазам  удивленный  Джорж  Лукас.
                - Да вы и не сомневайтесь, гражданин хороший! – убежденно закивал головой Васечкин.
                - А чего же вы хотели, господин иностранец? – поддержал приятеля Петров. – Это же вам, как- никак,  настоящее русское дореволюционное ретро, восточноевропейская экзотика.
               Американца, похоже, убедил последний аргумент мальчика, поэтому, поблагодарив подростков и рассчитавшись с ними стодолларовой купюрой, он с письмом в руке быстро направился к входу в здание.
              На крыльцо пивного заведения, прямо под ноги продюсеру, из зала вышвырнули подгулявшего забулдыгу. Ох, и не вовремя же подвернулся Джорж Лукас под тяжелую руку лихого слесаря-сантехника Василия из ЖЭУ-5, который почему-то решил, что американец из той же шайки-лейки, что и его обидчики из бара.  Импозантный вид продюсера на этот раз сыграл не в его пользу.
                Мальчишки, хихикая, наблюдали за происходящей дракой из-за угла соседнего дома, обсуждая и живо комментируя поединок, одновременно наслаждаясь своей находчивостью и изобретательностью.
                Они видели, как подъехавший желтый милицейский уазик с синей полосой и серьезной мигалкой на макушке гостеприимно приютил так и не договорившихся оппонентов.
                - Ну, теперь-то им, гадом буду, впаяют по пятнадцать суток – как минимум! – с восторгом воскликнул Петров.
                  Васечкин заметил на крыльце оброненное Джоржем Лукасом письмо и воскликнул:
                - Слушай, чувак, а у меня щас классная идейка возникла!
                                                                                      ***
                Петр Ефименко и Генри Джонс-старший курили на крыльце саратовского лазарета для раненых.
                Генри, выслушав рассказ Петра о таинственной находке севастопольских геофизиков, с заметной долей иронии и сарказма заметил:
               - Так ты говоришь, что искали пресную воду, а нашли эту твою засыпанную пирамиду Хеопса?  Ну,  просто  фантастика! 
               – Издеваешься, да? Ну-ну… Конечно же, ты, как всегда, в своем репертуаре, Фома неверующий. Пока сам не пощупаешь – ни за что не поверишь, знаю я тебя, – ответил Ефименко. – Предлагаю принять участие в моей экспедиции. Завтра меня выписывают, и я уезжаю в Севастополь. Мне нужна еще неделя, чтобы завершить подготовку к раскопкам. Вот тебе адрес, по которому меня можно найти.
                Петр протянул Генри листок, вырванный из блокнота, а сам отправился на последний осмотр к Булгакову.
                                                                                           ***
                Сержант Петренко и старший сержант Васелюк курили на крыльце райотдела милиции, когда к ним подкатил моргающий синим глазом желтый уазик, ласково прозванный в народе "луноходом".
                Красномордый старшина открыл заднюю дверцу четырехколесной «мышеловки» и сипло произнес:
                - Оформляйте эту парочку в "обезьянник"  – драка в общественном месте без отягчающих.
                У Лукаса отобрали чемодан, паспорт, «мобильник», шнурки от туфель, брючный ремень и бумажник с деньгами и кредитками. В общем, все, что при нем было.
                После этого американца запихнули в комнату, так знакомую всем благодаря нашим доблестным телевидению и кинематографу, а наиболее активным и разговорчивым гражданам – еще и по жизненному опыту.
                Три стены и решетка вместо четвертой стали надежным приютом Джоржу Лукасу взамен обещанного Стивеном Спилбергом комфортабельного отеля "Апартаменты Херсонес".
                На лавке, присобаченной к стене, сидели угрюмые обитатели "обезьянника".
                Лукас как прожженный киношник не понаслышке был знаком с боевиками и триллерами на криминальную тематику. Прибавьте к этому еще его актерское мастерство и личное обаяние. Так что уже через полчаса он на равных играл в "буру" с местными авторитетами, получив «погоняло» Доцент.
               К вечеру камера постепенно заполнилась новыми обитателями, и, похлебав местной баланды, все стали «мастыриться», кто как может, чтобы хоть немного поспать.
                 Сержант Петренко сидел за задрипанным старым двухтумбовым столом на разболтанном канцелярском стуле и с умным видом разгадывал кроссворд в какой-то местной «малотиражке».
                Старший сержант Васелюк вышел покурить в тамбур отделения милиции перед приоткрытой входной дверью, поскольку мокнуть под дождем ему не хотелось, а опасаться сейчас все равно было некого, так как в отделении они остались вдвоем с Петренко. Все уехали на какую-то очередную "бытовуху".
                 В камере давно все дрыхли, когда от лавки лениво отделилась долговязая сутулая фигура. Подойдя к решетке танцующей развязной походкой, фигура хрипло зашептала крепко призадумавшемуся сержанту Петренко:
                - Начальник! Слышь, начальник! Мне бы, это, шмаре своей маляву как-то оттарабанить. Слышь, начальник, тут совсем рядом, может, сгоняешь? Сто баксов за напряг башляю.
 В руках просителя характерно захрустела зеленая банкнота.
                Петренко, оторвавшись от ковыряния в своем сером веществе,  разумеется, не собирался никуда гонять и ничего, понятное дело, никому тарабанить. Но конвертируемую валюту требовалось срочно изъять, пока не успел вернуться из тамбура старший сержант Васелюк, с которым пришлось бы тогда – сто пудов! – делиться. И незадачливый милиционер – на свою задницу – подошел к решетке.
                В результате этого необдуманного поступка уже через десять минут сержант Петренко и старший сержант Васелюк понуро сидели запертые в "обезьяннике", в то время как их бывшие подопечные, словно те тараканы, расползались по городу.
                Несчастный Джорж Лукас одиноко брел куда-то по спящему ночному Севастополю. Было темно, холодно и сыро. Он все время ловил спадающие туфли и подтягивал сползающие штаны.
                Стадное чувство сыграло с ним злую шутку.
                «И зачем я это сделал? – все время задавал он один и тот же вопрос. И тут же пытался себя утешить: – Все побежали, и я побежал».
 Но утешение было слабым, а ветер сильным. Да  и  дождь  не  собирался  покидать  их  компанию. 
                 - Доцент, а Доцент! Греби сюда, – раздался прокуренный голос из подворотни.
                                                                                  ***
                Они выходили из небольшого уютного полуподвального кафе. Возле крыльца сидел грязный взъерошенный пес.
               - Пап, глянь какая классная дворняга! – восторженно показал на собаку Генри Джонс-младший. 
                Джонс-старший присел на корточки и потрепал пса за ухо:
                - Да нет, Младший, это вовсе не дворняга. Это очень даже редкая порода – аляскинский маламут.
                - Так давай возьмем с собой этого брошенного редкого маламута, – попросил мальчик.
                По псу было видно, что не только люди, но и собаки переживают сейчас не лучшие времена. В боях за место под солнцем у пса отгрызли большую часть сохранившегося от прошлой жизни ошейника, причем с данными о владельце собаки. Сохранилась лишь часть надписи: «…США, штат Индиана».
                Генри Джонс-старший выпрямился:
                - Ну что, Индиана, пойдешь с нами искать засыпанные пирамиды?
                Пес радостно завилял хвостом.
                                                                                     ***
                Они выходили из маленького полуподвального Интернет-кафе. Возле крыльца сидела грязная грустная дворняга. Васечкин толкнул Петрова локтем в бок:
                - Глянь, чувак, а у этого пса глаза – ну впрямь, как у нашего Джоржа Лукаса, когда мы его вчера два часа  по городу «сусанили».
                - Это все фигня! – отозвался Петров. – Хотел бы я щас увидеть глаза Стивена Спилберга, когда он получит эту нашу писульку.
                - А ты уверен, что этот Джорж Лукас не объявится раньше, чем нам отвалят наши «бабки»? – забеспокоился Васечкин.
                - Не боись! – уверенно ответил Петров. – Я утром у ментуры слышал треп ихних шоферюг. Ночью все сидельцы на фиг слиняли. Так что наш Лукас сейчас в бегах, и к тому же без документов. Его вроде даже в розыск объявили. В ближайшее время к Спилбергу он не сунется, гадом буду. А мы обтяпаем наше дельце всего за пару дней.
                                                                                          ***
                 Они выходили из грязного обшарпанного полуподвального кафе или закусочной, а может быть, даже и пельменной, – в общем, из питейного заведения без вывески, что возле второй автостанции.
                У крыльца сидела не менее грязная дворняга. Джорж Лукас навел дрожащими пальцами резкость в слезящихся глазах, собирая воедино раздвоенный образ псины, и жалобно произнес:
                - Слышь, Вася! Вот и я сейчас – как та собака. Без документов, без имени, без дома, без рода и племени!
                - Да не парься ты так, Жора, – хлопнул его по плечу слесарь-сантехник из ЖЭУ-5. – Все будет пучком! И имечко у тебя еще то, даже и не сомневайся! Знаешь, как мой Федька от твоих "Звездных войн" тащится? Пойдем лучше твое кислое настроение пивком полирнем.
                Полировать они решили в пивнушке без названия, но зато недалеко от трамвайной остановки.
                Ночная встреча с бывшим оппонентом, приютившим на ночь главу компании Lucasfilm Ltd, должна была, по идее, вселить надежду Джоржу Лукасу на возможность скорого контакта со Стивеном Спилбергом. Но эта надежда рухнула, как только Василий достал из-под кровати трехлитровую банку  самогонки.
                Всемирно известный режиссер получил от крайне убедительного и настойчивого сантехника предложение, отказаться от которого было практически, ну, никак невозможно.
                Утром они, как положено, лечились. А когда все лекарства, как всегда, закончились, лекарь из ЖЭУ-5 назначил дополнительные процедуры. В настоящий момент они проходили обширную «пивотерапию» в профилактории без названия, но зато недалеко от трамвайной остановки.
                За соседним столиком какой-то бич (бывший интеллигентный человек) с пеной у рта и в бокале доказывал такому же, как и он сам, бичу, но в шляпе, что Стивен Спилберг и Джорж Лукас – обычные дешевые конъюнктурщики, поднявшиеся на гребне волны поголовной безнравственности, всеобщего бескультурья и абсолютного падения нравов. И вообще, нужно смотреть фильмы не этих продажных империалистических проституток, а исключительно только таких признанных мировых мастеров, как Феллини или Полански, ну, в крайнем случае, можно иногда позволить себе еще и позднего Тарковского.
                Он рассуждал долго, витиевато, а главное – очень обидно и убедительно.
                Василий, было, задремал, а потому и не прислушивался к разговору за соседним столиком. Но Джорж Лукас, не выдержав огульных обвинений, развернулся и громко обратился к оратору:
                - А вы, милейший, не правы!
               Слесарь-сантехник из ЖЭУ-5 внезапно вышел из оцепенения, но в дискуссию вступать принципиально не стал. Он просто молча поднялся из-за стола и, подойдя к говоруну, дал тому в морду.
                Пена с губ критика-любителя перекочевала на давно нечищеный ботинок сантехника-   профессионала.
                Кинематографическую тему по обоюдному согласию сторон тут же было решено дальше не развивать. И все бы завершилось относительно тихо и благопристойно… Но, как впоследствии вспоминал тот же слесарь-сантехник Василий, давая интервью корреспонденту газеты «New York Times» Джейсону Блэру: «Коктейлю ему, видишь ли, захотелось! Ну кто же мешает водку с портвейном? Хиппи лохматый!»
                В итоге, «бросив пить, потому что устал», сантехник из ЖЭУ-5, сложившись пополам и широко раскинув ноги, отрешенно сидел на заплеванном асфальте под навесом трамвайной остановки.
                Рядом с ним, улыбаясь во сне, как ребенок, свернувшись калачиком, Джорж Лукас самозабвенно обнимал обшарпанную урну.
                Возле них тихо припарковался желтый милицейский уазик с синей полосой и судорожной мигалкой на голове.
                                                                                        ***
                Просыпаться в шесть утра всегда «в облом», а подниматься и вставать в такую рань – облом в двойне. Но Джонсы, старший и младший, спешили на утренний севастопольский поезд.
                Во время войны железнодорожный транспорт так и норовит жениться на дамочке по имени Проблема. Он и в мирное-то время за ней ухлестывал, но сейчас, похоже, окончательно добился ответных чувств.
 В Севастополь они опоздали ровно на сутки.
                Мадемуазель Эвридика, владелица меблированных комнат и салона под названием "Хромая лошадь", передала Генри Джонсу-старшему оставленную для него Петром Ефименко записку с подробным описанием маршрута археологической экспедиции.
                Нанятый извозчик согласился довести их только до рыбачьего поселка. Дальше ехать он наотрез отказался, мотивируя свой отказ страхом перед многочисленными разбойными бандами, расплодившимися на благодатной почве Первой мировой войны. Да и в городе  уже давно поговаривали о возможной высадке на побережье турецкого и немецкого десантов. А адмирал Эбергард, командующий Черноморским флотом, оказался на поверку обычным слюнтяем и полной размазней. Так что добираться до раскопок пришлось не только своим ходом, но и постоянно озираясь.        
                Генри Джонс-старший, познакомившись с местным королем контрабандистов Ираклием Маразли, приобрел у того на всякий случай револьвер Смит-Вессон. У него же он купил и солдатскую плащ-палатку, которая очень даже пригодилась в первую же ночь. А ночевали они в лесу возле скалистого побережья Черного моря.
                Мальчик уже спал. Рядом примостился пес Индиана, готовый в любой момент подскочить и ввязаться в драку с каждым непрошеным гостем.
                К вечеру немного распогодилось. Над сосновыми заросшими шевелюрами в просветы дремлющих лохматых облаков то тут, то там выпрыгивали наглые игривые звезды.
                Генри Джонс-старший отошел подальше от палатки побаловаться перед сном папироской. Он уже собрался, было, возвращаться, когда вдруг заметил невдалеке два маленьких огонька, которые то затухали, растворяясь в темноте, то загорались снова. За кустами явно кто-то курил. Там точно были люди, и их было, как минимум, двое. Генри Джонс притаился за сосной.
                                                                                      ***
                Просыпаться в шесть утра всегда «в облом». А когда тебя еще заставляют подняться и встать в такую рань, да еще с пульсирующей головной болью и трясущимися руками "после вчерашнего", то это облом в квадрате.
 Джоржу Лукасу хотелось умереть.
 Лежащему на соседней кровати слесарю-сантехнику из ЖЭУ-5 до чертиков хотелось опохмелиться – все-таки сказывались многолетние тренировки.
                - Вася, а где это мы? – жалобно проскулил умирающий продюсер.
                Слесарь-сантехник, приподнимаясь на плохо сгибающихся локтях, с огромным трудом повернул свою трясущуюся голову, выпуская из заточения обалдевшие и пока еще не успевшие протрезветь глаза:
              - Жора, а, похоже, мы в вытрезвителе. 
               Лукас, обхватив руками голову (в висках нещадно стреляло),  продолжал  ныть:
               - Вася, и что же теперь с нами будет? Что делать? Я ведь даже без документов.
                - Вот и хорошо, дружбан, вот и отличненько, я ведь тоже без них, родимых, – подбодрил его приятель-собутыльник.
                - Ну и чего же тут хорошего? – не прекращая стонать, спросил Джорж Лукас.
                - Да легче так будет смыться, Жора, – икнув, ответил сантехник.
                Лукас откинул простыню, которой был прикрыт. От прославленного режиссера осталось лишь изнеможенное туловище со вскипающими мозгами в раскалывающейся черепной коробке да просторные льняные трусы от Гуччи с изображением проделок наглого Микки Мауса. Даже преданные шелковые носки – и те почему-то не захотели остаться.
 «Ну что за страна? – подумал продюсер. – Просто какое-то государство-мародер! Сначала реквизировали все деньги, вещи и документы, а теперь уже и до последних шмоток добрались, паразиты».
                - Вася, а ты здесь раньше уже бывал? – поинтересовался Лукас, с трудом отдирая от нёба пересохший язык.
                - А то! Ну, может, не здесь конкретно, не помню уже, но в некоторых заведениях  этой сети бывал, и неоднократно, – браво похвалился алкаш.
                - Вася, и что, часто тебе удавалось отсюда смыться? – превозмогая непрекращающуюся головную боль, с надеждой спросил режиссер.
                - Да знаешь, Жора, попытки, конечно же, были, но пока, к сожалению, безрезультатные, – честно признался неунывающий слесарь-сантехник.
                - Так почему же ты, гад, считаешь, что нам сейчас это удастся? – практически умирая, задал последний в своей жизни вопрос автор "Звездных войн".
                Опальный сотрудник ЖЭУ-5 дрожащими зрачками пытался зацепиться за сомкнутые – похоже, навсегда,  – веки  кинематографического  гения:
                - Не дрейфь, режиссура! Прорвемся! Еще не вечер!
                                                                                   ***
                Заканчивался октябрь. Завтра последний день – тридцать первое. В Америке будет грандиозное празднование Хеллоуина. Местные севастопольские энтузиасты решили и у себя в городе провести парад монстров. (А чем мы хуже этих паршивых американцев?) Однако мэрия не разрешила проводить демонстрацию в центре города, поскольку начиналась очередная, ставшая уже традиционной, но отнюдь не популярной в массах, предвыборная кампания. Власти опасались, что народ, именуемый в лицо электоратом, а за глаза – тупой толпой, может провести аналогию между развешенными по городу портретами кандидатов и шествием персонажей кошмарных снов. Мероприятие милостиво позволили провести на Апполоновке, что в районе Ушаковой балки. Все-таки у нас какая-никакая, но, как говорят по телику, демократия.  Об этом не преминули сообщить местные средства массовой информации.
                Стивен Спилберг получил по «электронке» очередное письмо от вымогателей. Согласно его предписанию он обязан был принять участие в параде монстров в костюме Деда Мороза. Деньги нужно положить в мешок с картинками про американскую мышь Микки Мауса.
                Режиссеру ужасно не хотелось отдавать миллион долларов. Но куда деваться – нужно выручать Лукаса. В конце концов, этот миллион долларов можно будет потом с него же, собственно, и содрать. Но вот если бы появилась возможность спасти Джоржа бесплатно, то это было бы самым оптимальным решением вопроса.
                И тогда Стивен Спилберг решил обратиться за помощью к Насте и Скоту, которые, ясное дело, рассказали продюсеру о своих херсонеских похождениях. Тогда в Керкинитиде они смогли вытащить пацана Пифагора и его папашу Мнесарха из лап приблатненных тавров, а те были как-никак профессиональными пиратами. Чем черт не шутит – авось и Лукаса удастся выдернуть «на халяву»...
                                                                                              ***
                Заканчивался октябрь. Завтра Хеллоуин.
                Генри Джонс-старший даже купил на городском рынке маску упыря, выполненную местным умельцем из противогаза Зелинского. Генри собирался, надев ее, начать дискуссию с Петром Ефименко на предмет «самозакапывающихся» пирамид. Однако сейчас ему было не до этого.
                Прячась за липким сосновым стволом, он наблюдал за папиросными огоньками в кустах. Курильщики о чем-то негромко переговаривались, но разобрать смысл беседы с такого расстояния было практически невозможно, как Генри Джонс ни прислушивался. Понятно было лишь, что говорили они по-немецки.
               «Неужели немцы уже высадили свой десант? Не похоже. Скорее всего, это их разведка. Дерьмовая у них разведка. Вон, стоят курят и перешептываются – думают, что их никто и не заметит. Эх, жаль, револьвер остался в палатке, а это метрах в двухстах от этой сосны», – размышлял Генри Джонс.
                Сильный удар по темечку прервал цепочку умозаключений, и одновременно с яркой вспышкой в глазах Джонс-старший утратил способность вообще что-либо умозаключать – короче, вырубился.
                Очнулся он в какой-то землянке. Кожаные ремни туго стягивали кисти и лодыжки. Во рту торчал вонючий кляп. Через узкую амбразуру в бревенчатой стене можно было наблюдать легкий стриптиз звезд, срывающих с себя последние обрывки облаков.
 За дощатым столом возле радиопередатчика сидел худой угрюмый немец в наушниках. Помещение освещалось двумя керосиновыми лампами, одна их которых была подвешена к потолку, а другая стояла на столе. Кроме радиста, в комнате находились еще два человека. Один из них подошел к Генри и склонился над ним.
                 - Ганс, а, похоже, эта русская свинья начинает приходить в себя, – сказал он по-немецки, слегка картавя.
                Тот, которого назвали Гансом, неторопливо, вразвалочку, подошел к пленному. Присев на корточки, он выдернул кляп изо рта узника и, поигрывая жокейским хлыстом, приподнял подбородок Джонса:
                - Ну что, гренадер, давай побеседуем?
                                                                                             *** 
                - "Владимирский централ, ветер северный!" – резануло по отваливающимся ушам Джоржа Лукаса.
                С неимоверным усилием воли он открыл вытекающие глаза.
                В комнату входили две кандидатки в участницы парада монстров Хеллоуина. Это были штатные «вытрезвительские» уборщицы с инвентарными швабрами, ведрами и тряпками.
                В отличие от прославленного режиссера, на них еще были надеты медицинские халаты, «в девичестве» белые, такого же цвета косынки и растоптанные их предшественницами тапки. Эстетические чувства киношника спасали лишь «антигриппозные» марлевые повязки, скрывающие лица «муз условной чистоты». Похоже, что без этого атрибута обладательницы хриплого вокала могли бы, не накладывая грим, занять призовые места в упомянутом параде монстров.
                Глядя на их вихляющие походки и вдыхая аромат духов "Портвейн номер пять", создавалось впечатление, что к мужикам с боем прорвались завсегдатаи женского отделения.
                На груди у одной из барышень был приколот круглый значок: "Если хочешь похудеть, лучше у меня не спрашивай". Это было понятно и без значка. На таком же значке у второй было написано: "Хочешь знать, как я докатилась до такой жизни?" И  сразу отпадала охота вообще задавать ей любые вопросы.
               Но слесарь-сантехник Василий вдруг как-то оживился, приободрился и воспрянул духом. Он резво, по-молодецки, хотя немного пошатываясь и икая, соскочил с кровати.
               На его вылинявших синих семейных трусах вместо нарисованного Микки Мауса зияли виртуозно выполненные какой-то местной молью конкретные дыры, причем натуральные и без всякой там синтетики. Выше трусов у слесаря-сантехника сразу начиналась грудь. Но какая! Надень он марлевую повязку, чтобы скрыть свою четырехдневную щетину (а значит, и пол), любой гинеколог на глаз определил бы у него тройню.
                 Покачивая бедрами и крутя пальцами "фонарики", он, хрипло подхватив "Владимирский централ", быстро направился к девушке Еслихочешьпохудеть.
                Дальше у Джоржа Лукаса начались кишечные колики с чудовищными головными болями, сопровождающимися частыми провалами в памяти.
                Сознание с мясом жестоко вырывало из измученного мозга обрывки воспоминаний со стриптизом вокруг обшарпанной швабры, танцем живота в исполнении Василия с оцинкованным ведром на голове, мускулистыми небритыми женскими ногами, разболтанными кроватными никелированными ножками, растоптанными вдрызг тапками и, наконец, значком "Хочешь знать, как я докатилась до такой жизни?".
                Слесарь-сантехник из ЖЭУ-5, прерывая череду хаотичных образов, слегка бахнул по хлипкому режиссерскому плечу как по заклинившему телевизору. Джорж Лукас вдруг врубился и сообразил, что рассматривает значок на грязном (надетом почему-то на нем) медицинском халате. Он перевел взгляд на растоптанные (опять же почему-то ставшие теперь его) чувяки, а затем – на физиономию Василия, задрапированную марлевой повязкой и кокетливой косынкой.
                - Вася, а мы где? – поинтересовался он.
                - Жора, мы с тобой сидим на лавочке в городском скверике. Я же тебе говорил, что еще не вечер! – весело подмигнул ему, как всегда, неунывающий сантехник.
                                                                        ***
                 "Владимирский централ, ветер северный!" – надрывно пел Петров, натягивая на себя футболку с нарисованными белой гуашью ребрами и ключицами.
                Перед ним лежала маска оскаленного козлиного черепа. Васечкин сидел рядом на диване, наряженный в форму протухшего за лето грустного утопленника.
                - Слышь, чувак,  а в каком костюме будет этот наш алкаш?
                - На фиг ему еще и костюм? – ответил Петров. – Я дал ему противогаз, который мы с тобой весной в школе стырили. Помнишь, у военрука была тогда такая отмороженная рожа, что завхоз ему прямо  сказал:  «Да ты противогаз просто снять вчера забыл, пойди, глянь на себя в зеркало».
                Подростки искренне и весело заржали.
               - Слушай, а этот твой алканавт не догадается, что в том мешке будут настоящие баксы? – продолжал беспокоиться Васечкин.
               - Я что, по-твоему, полный лузер? – ответил Петров. – Этот наш дебил ни на минуту не усомнится, что там лежат пачки пригласительных билетов на новогоднюю елку. А волновать его будет только одно: как бы поскорее обменять эти долбанные пригласительные билеты на ту трехлитровку первача, которую я приватизировал у своей бабки, когда парился у нее на летних каникулах. Кстати, пригодилась-таки и та бутылка паленой водки, что ты в ларьке у Гришки Потапова слямзил. Пошла, родная, в качестве задатка.
                                                                                  ***
                - «Отчего люди не летают? Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы?» – массируя пульсирующие виски, вдруг неожиданно для себя выронил из пересохших потрескавшихся губ цитату из "Грозы" с трудом приходящий в сознание Джорж Лукас.
                - А ты чо это, Жора, Александра Николаича поминаешь   всуе?   –   отозвался   чуткий  сантехник.
                Режиссера  словно  током ударило.
                - Неужели ты, Вася, читал пьесы Островского? – неимоверно удивился обалдевший и вмиг начавший трезветь продюсер.
                – «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве,  сударь,  вы  ничего,  кроме  грубости  да  бедности нагольной, не увидите», – окончательно добил слесарь-сантехник Джоржа Лукаса монологом Кулигина. – Ладно, сударь, ты тут пока посиди, порассуждай, словом, воздухом подыши, а я пойду пацанов местных порасспрошаю, чо тут вооще да как…
                Эрудированный слесарь-сантехник из ЖЭУ-5 бодро двинул в сторону торговых ларьков, оставив режиссера с открытым ртом и выпученными глазами, что, правда, было скрыто от проходящих  мимо «муз», жутко воняющих портвейном и измазанных липкой губной помадой, в марлевых повязках и грязных медицинских косынках.
               Где-то через полчаса Василий вернулся, держа в руках бутылку водки с потертой этикеткой.
               - Так, Жора, пошли домой, – деловито распорядился он. – Нам надо сегодня отмыться, похмелиться и проспаться, а завтра мы с тобой идем на парад.
                Джорж Лукас вдруг понял, что опять ни черта не соображает:
                - Вася, а что, разве завтра Первое мая?  
                -   Завтра  Хеллоуин,  –  загадочно  ответил  сантехник. 
                -  А  мы-то  здесь  при чем? – удивился режиссер.
                - Нас пригласили поучаствовать в костюмированном шествии. И заметь – не задаром! – Василий многозначительно задрал указательный палец правой руки, а левой лихо взболтал принесенную водку.
                - Какое шествие? Какие костюмы? – опешил Джорж Лукас.
                Сантехник вытащил из-за пазухи резиновый противогаз.
                - Я буду на параде типа спасателем, а ты... – Тут Василий, прищурившись, придирчиво осмотрел режиссера. – Ты будешь у нас медсестрой. Точно! Вон как на тебе костюмчик классно сидит.  А  идет-то  он  тебе  как!  Хоть сейчас в поликлинику да за стойку регистратуры!
                                                                                ***
                 «Отчего люди не летают? Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы?» – пришли на ум строки из Островского Генри Джонсу-старшему, когда он с тоской смотрел в манящую амбразуру землянки, где открыто друг с другом, ни на кого не обращая внимания, заигрывали бесстыжие осенние звезды.
                Два немца, нажравшись на ночь свиной тушенки и чеснока с луком, укладывались спать.
                Третий сидел за столом перед керосиновой лампой и с энтузиазмом читал "Вия" Гоголя. По выражению его лица было видно, что он уже дошел до сцены первой молитвы семинариста Хомы возле гроба панночки.
                В это время где-то рядом с землянкой громко прокричал филин, имитируя истеричные женские рыдания и сатанинский хохот. Читающий немец  (а это был Ганс) вздрогнул от неожиданности.
               В воцарившейся тишине негромко и успокаивающе застрекотали какие-то ночные пичуги. Ветер тихонько зашелестел ветвями засыпающих сосен.
               У немца округлились глаза и отвисла челюсть, когда он читал, как мертвая панночка поднимается из гроба и в упор смотрит  на седеющего от ужаса Хому. В том месте, где гроб отрывается от земли и начинает медленно взлетать, Ганс судорожно сглотнул подкатившую вдруг к горлу слюну.
                Вся палитра переживаний семинариста Хомы Брута, случайно убившего ведьму, как на экране синематографа отражалась на физиономии любителя мистического чтива.
                И тут лесную тишину буквально разорвал жуткий вой – не то собаки, не то волка.
                Впечатлительный читатель с перепуга громко вскрикнул, подскочил, роняя книгу на пол, со звоном опрокинул со стола металлическую кружку с чаем, проливая при этом кипяток себе на колени.
                 Засыпающие, было, его приятели тут же вскочили и принялись поносить нарушителя покоя отборной немецкой бранью. В конце своей витиеватой тирады они пообещали кастрировать Ганса, если тот еще хоть раз даст выход своим долбанным эмоциям.
                Наконец наступившая тишина успокоила возбужденное сознание и расшатанные нервы Ганса, и тот поднял с пола недочитанную книгу.
                 Генри Джонс-старший из своего угла наблюдал за происходящим лицедейством с явным удовольствием и сарказмом неистового прагматика и атеиста.
                Немец уже дочитывал сцену, где из всех щелей церквушки начала выползать всевозможная гнусная нечисть и появился жуткий Вий, когда его взгляд случайно упал в провал амбразуры. Тут он даже не закричал, а издал дикий душераздирающий вопль смертельно раненого хряка.
                 Генри Джонс решил, что любителя почитать перед сном сейчас, как пить дать, линчуют его же резво вскочившие товарищи. Но Ганс, бледный от ужаса, трясущейся рукой указывал на амбразуру.
                 С отвратительно-жуткой гримасой и вывалившимся между ржавых клыков окровавленным языком на немцев таращилась пучеглазая зеленая морда упыря.
                                                                                     ***
                Вы задумывались когда-нибудь, зачем нам нужны домашние животные?
                Я не имею в виду кур, коров, свиней и прочую живность, предназначенную для заправки нашего организма жирами, белками и углеводами. Я говорю о кошках, собаках, аквариумных рыбках, декоративных птичках и прочих, на первый взгляд, бесполезных соседях по коммунальной квартире под названием Природа.
                Для кого-то породистый экземпляр с родословной – это элемент престижа. Кто-то таким образом пытается разбавить свое одиночество. Для кого-то это просто живая игрушка.
                 Мы их кормим, убираем за ними, когда они  гадят, миримся с причиняемым нам и нашим соседям материальным ущербом. Но, как правило, никто из нас даже и не рассчитывает на их реальную помощь при решении собственных конкретных проблем.
                Филипп решил разрушить эти стереотипы, когда вызвался идти спасать Джоржа Лукаса, из-за которого его, карликового по родословной, но королевского в душе, пуделя понизили по иерархии до каких-то там аляскинских маламутов.
                На параде монстров, чтобы не создавать излишнюю толпу, Стивена Спилберга, одетого в костюм Деда Мороза, сопровождали лишь Настя в костюме американской статуи свободы, Джонатан в костюме тыквы и Филипп, загримированный под этого самого идиотского аляскинского маламута. Скот, Пылесос, Кейси и Тара должны были незаметно следовать рядом с процессией в микроавтобусе, расписанном предвыборными лозунгами и программами кандидатов, что само по себе уже не должно было привлекать внимание прохожих.
                Севастопольский парад монстров, может быть, и уступал нью-йоркскому по масштабу и размаху, но только не по фантазии и изобретательности его участников. Если бы Николай Васильевич Гоголь знал о предстоящем мероприятии, то наверняка бы пожелал на нем присутствовать. Правда, поговаривают, что он и так пытался выбраться из своего гроба, но причины и время попытки вылазки наши власти как-то замалчивают.
                 Дед Мороз прекрасно вписался в толпу реализованных фантазий пациентов психиатрической больницы имени Кащенко. Создавалось впечатление, что благодарные родители провожают детского кумира по окончании новогоднего утренника или корпоратива, который почему-то подошел к концу после обильных суточных возлияний именно под утро.
                В окружении своей свиты Стивен Спилберг бодро шагал в середине процессии, когда к нему приблизился странный чудак в противогазе в сопровождении какой-то врачихи в марлевой повязке и растоптанных тапках.
               "Спасатель" ухватился за мешок с нарисованным выпендривающимся Микки Маусом и произнес оговоренный в электронном письме пароль:
              - Привет недоделанному  режиссеру от долбанного продюсера. Давай сюда авоську, мурло!
                Однако уже через мгновение, резко отпустив мешок, владелец противогаза принял позу футболиста, стоящего в "стенке" перед штрафным ударом противника, пытаясь оторвать рычащего Филиппа, мертвой хваткой вцепившегося в его причинное место.
                Увидев, что один из вымогателей нейтрализован, Дед Мороз, не раздумывая, тут же отвинтил классический апперкот в стиле Майка Тайсона по марлевой повязке медицинского работника.
               Врачиха, крутанув в воздухе двойное сальто, распласталась на сыром асфальте, высоко задрав свои волосатые ноги и расшвыряв по сторонам вдрызг растоптанные чувяки. Неожиданный стриптиз медицинского работника продемонстрировал обалдевшей публике ее семейные трусы с изображением проделок двоюродного брата мыши-нелегала, квартирующего на мешке Деда Мороза.
                Стивен Спилберг сразу узнал это яркое, кричащее «сантабарбаровским» сюжетом  белье. Эту эксклюзивную милую вещицу от Гуччи он лично подарил Джоржу Лукасу на его прошлый день рождения.
               - Ах ты, сволочь! – дал выход своим эмоциям создатель Индианы Джонса, нанося мародеру удар своим, понятное дело, не пустым мешком по голове.
                Марлевая повязка слетела с лица налетчика.
                Раскинув руки и ноги в композиции "роза ветров", перед ошарашенным взором Стивена Спилберга с закрытыми глазами и идиотской улыбкой на небритой физиономии лежал нокаутированный Джорж Лукас.
                В это время возле рекламного щита туалетной бумаги "Богатырь" остановился карлик в костюме дохлого козла. Он с самого начала внимательно следил за развитием событий вокруг мешка с нарисованным  (явно поддавшим)  Микки  Маусом.
                - Да, графьев Монте-Кристо из нас не получилось, – сказал он подошедшему, протухшему за лето, грустному утопленнику.
                Тот, положив руку на плечо козла, горестно вздохнул:
                - Что ж, придется переквалифицироваться в управдомы.
                                                                                           *** 
               Вы задумывались когда-нибудь, зачем нам нужны домашние животные?
               Перед Генри Джонсом-младшим сейчас такой вопрос уже не стоял. Ему был нужен друг и товарищ. Надежный, верный и преданный. Пес Индиана, как никто другой, подходил на эту роль.
              В ночь накануне Хеллоуина мальчик проснулся в лесу от тревожного рычания собаки. Отца рядом не было. Взяв след, Индиана привел Джонса-младшего к хорошо замаскированной землянке.
              Осторожно заглянув в узкий оконный проем, он увидел связанного отца и трех его похитителей. Нужны были срочные и решительные действия.
                В сумке Джонса-старшего мальчик нашел револьвер и маску упыря. С этим нехитрым реквизитом уже можно было начинать операцию по спасению отца.
                Пес не подвел. В нужный момент он завыл так, что не только Ганс жутко завизжал и опрокинул со стола кружку с чаем, но и рыбачивший за несколько верст отсюда местный пристав перекрестился и дал обет Богу бросить пить.
                Мальчик выждал какое-то время. Затем осторожно установил маску упыря на бревно амбразуры блиндажа. Придерживая Индиану за ошейник, Генри Джонс-младший притаился за кустами и снова приготовился ждать.
                В землянке началась паника. Нарушая все законы конспирации, немцы верещали как резаные. В довершение всего они стали неистово палить по упырю, пока одна из пуль не сшибла маску в траву.
                Затем два немца, вооруженные пистолетами, выскочили из землянки. Светя себе под ноги фонариком, они несколько раз обошли свое убежище, но углубляться далеко в лес не решились. Примерно через час несчастные угомонились и, погасив одну из ламп, решили укладываться спать.
                Погоде наконец надоел выпендреж здешних звезд с облаками, и она решила испортиться. А она это умеет, да еще  как! Ничего не поделаешь – женщина!
                Сначала она расплакалась мелким мерзким дождем, а после разрыдалась проливным ливнем. Ну, и какая же баба будет реветь молча? Без грома здесь, конечно же, не обошлось. Но и этого ей показалось мало. Эта стерва, неудовлетворенная одними лишь звуковыми эффектами, стала по-черному материться молниями.
                 После очередной громовой прелюдии дверь в землянку со страшным скрипом распахнулась. Четыре пары перепуганных глаз уставились в провал слабо освещенной комнаты как на черный квадрат Малевича.
                В сопровождении литавр молния вдруг осветила промокшего до нитки карликового упыря без одного глаза и с револьвером в руке. Монстр, сделав два шага вперед, направил на кайзеровцев свое оружие и громко произнес:
                - Хэндэ хох!
                Лежащие, вмиг забывшие про сон немцы с истеричным воплем и неописуемым ужасом в глазах покорно задрали руки.
                 Вслед за чудовищем степенно вошла не то собака, не то мелкий волк. Немного постояв, мокрое животное с рыком оскалилось, а затем, бешено мотая головой и вихляя боками, стало стряхивать с себя воду прямо на обалдевших и до смерти перепуганных шпионов.
                Но этого псу было явно недостаточно. Чтобы окончательно доказать, кто в доме хозяин, он методично обошел всех троих и, задирая заднюю лапу, поочередно помочился на каждого.
                К Джонсу-старшему собака подошла, уже виляя хвостом. Перегрызая ремни, она помогла освободиться узнику, пока карликовый одноглазый упырь держал на мушке окаменевших от страха немцев.
                Высвободившись, Генри Джонс-старший потрепал пса за ухо и с сарказмом произнес:
                - Финита ля комедия! А ты молодец, Младший. Да и Индиана наш оказался на высоте.
                                                                                           *** 
                Жизнь без приключений на свою задницу – это все равно что украинский борщ без пампушек или полтавский борщ без галушек.
                После совместных приключений со слесарем-сантехником из ЖЭУ-5 и триумфального шествия в день празднования Хеллоуина, закончившегося походом к стоматологу, Джорджу Лукасу на длительное время даже борщи были уже не по зубам. Знаменитому продюсеру после торжественной встречи со своим старым другом Стивеном Спилбергом стали доступны лишь жидкие каши да протертые овощные супы с легкими воздушными клецками.
                Неудавшийся алкаш-похититель Василий не только был прощен, но даже получил от своего партнера по совместному туру по злачным местам Севастополя приглашение погостить у того дома в Мерин Каунти в Калифорнии.
                Обрадованный сантехник на радостях даже пообещал до своего приезда в Америку бросить пить, исключая, разумеется, дни рождения и праздники, отмеченные в отрывном и церковном календарях.
                Говорят, что Чарли Чаплин свои большие киношные башмаки хранил в личном сейфе как самую большую ценность. Севастопольские хеллоуинские похождения автора "Звездных войн" были увековечены Джоржем Лукасом в виде помещенных под стекло и обрамленных в красное дерево, ставших уже легендарными трусов от Гуччи с изображением проделок мыши-афериста Микки Мауса.
                Стивен Спилберг ограничился скромной бронзовой рамкой для фотографий, куда вместо карточки был вставлен баснословный счет из стоматологической клиники.
                Но зато какой все-таки это был удар! Этот апперкот еще долго вспоминали и обсуждали в кинематографических кругах Голливуда.
                С прибытием Джоржа Лукаса резко форсировались съемки фильма.
                Через свои связи в мэрии Стивену Спилбергу удалось-таки возвратить несостоявшемуся пьянице и дебоширу Джоржу Лукасу его изъятые в милиции вещи и документы.
                Сам же экс-алкоголик, выслушав отчет о ходе съемок, долго тряс лапу псу Филиппу, который согласился, несмотря на расовые предрассудки, сниматься в роли аляскинского маламута.
                Режиссер от избытка чувств даже прослезился. Пес же скромно ответил:
                - На что только не пойдешь ради истинной любви к искусству! Спасибо, что хоть уши и хвост не отрезали на фиг.
                                                                    ***
               Петров и Васечкин от нечего делать листали газету "Севастопольский меридиан", которую по ошибке засунул не в тот почтовый ящик, перепутав номера квартир, неопытный почтальон-практикант Федор Раздолбай.
               В разделе "Культура" они наткнулись на небольшую статью о начавшихся в их городе съемках нового фильма Стивена Спилберга и Джоржа Лукаса «Детство Индианы Джонса».
               Статья была проиллюстрирована несколькими фотографиями. Мальчишки тыкали пальцами в знакомые лица  и  горестно  вздыхали. 
                -  Эх,  какое все-таки классное  дело  сорвалось! – жаловался Петров.
                Васечкин, пытаясь утешить, потрепал приятеля за плечо:
                - Да не горюй ты так, чувачок! Не все еще потеряно. Я знаю место, где сейчас проходят эти съемки. Мы с пацанами из класса уже давно все облазили, еще когда только начинали там копать и буравить. Давай, что ли, туда смотаемся? Походим, полазим, позырим… Глядишь, и замутим чего-нибудь.
                У Петрова загорелись глаза:
                - Слушай, а действительно, все равно нам щас делать не фиг. Чего бы и не смотаться? Давай прям завтра туда и рванем.
                На следующий день малолетние авантюристы подошли к деревянному забору, огораживающему столь притягательный для их затеи объект. Возле проходной какой-то здоровенный мужик в камуфляже и с резиновой дубинкой за поясом проверял документы у счастливчиков, имеющих доступ на территорию съемочной площадки.
                - Эх, нам тут ни в жизнь не проскочить, – вздохнул Петров.
               В ответ Васечкин лишь ухмыльнулся:
                - А нам тут и не надо. Чего, спрашивается, зря светиться? Пошли, я знаю одну лазейку в ограде, где легко можно доски раздвинуть.
                Пока еще не придуманная авантюра нашла, похоже, свою отправную точку –  в виде дыры в заборе.
                                                                                       ***
                Жизнь без приключений на свою задницу – это все равно что текила без соли и лайма или мартини без зеленой оливки.
                Приключения придают нашей жизни яркость и остроту. Они что-то вроде специй и пряностей для наших серых унылых будней, а может, даже и допинг для заправки адреналином нашего скучающего организма.
                Для кого-то тихая размеренная жизнь – это традиционная норма. Генри Джонс-старший был не из таких. Нет, он вовсе не считал себя искателем приключений или авантюристом, но когда судьба преподносила непредвиденные сюрпризы, то он никогда не прятал голову в песок, а тут же становился в боксерскую стойку. Генри Джонс-младший, похоже, пошел в отца, чем вызвал у того прилив истинной отцовской гордости.
 Связанные немцы тихо переругивались между собой в землянке. Мальчик и собака еще затемно отправились в поселок за жандармами.
                Погода наконец-то прекратила истерику и тихо всхлипывала мелким моросящим дождиком. Ночную тьму на рабочем посту сменило хмурое осеннее утро.
 Генри Джонс-старший, оставшийся караулить лазутчиков с их шпионским барахлом, разминал затекшие ступни и кисти рук, изнасилованные немецкими ремнями, с которыми так лихо расправился верный пес Индиана.
                Закончив нехитрую гимнастику, Генри, вооружившись папироской, вышел из землянки, чтобы наконец-то устроить долгожданный влажный массаж своему «отметеленному» темечку.
 И как только Джонс-старший слегка расслабился, судьба-злодейка тут же преподнесла ему тот самый непредвиденный сюрприз. Несчастному темечку опять досталось!
                Создавалось впечатление, что какой-то злой рок выбрал макушку Генри в качестве боксерской груши для тренировок господина Случая. И где же песок, куда можно засунуть эту самую многострадальную голову?
                Ведро холодной воды, вылитое на "боксерскую грушу", восстановило неодушевленный предмет в статусе Homo sapiens.
 Генри Джонс-старший открыл глаза.
                За столом сидел в щегольском английском двубортном костюме мужчина лет тридцати с набриолиненной рыжей головой и тонкими черными усиками. Это был никто иной, как сам Яшка Таракан, знаменитый фармазон и уркаган, держащий в страхе весь северо-запад Севастополя. Его портреты неоднократно украшали фонарные столбы с подробным описанием примет бандита и жирной надписью: "Разыскивается полицией".
                Трое его подручных рылись в вещах пленных немцев. Четвертый, с пустым ведром в руках, выжидающе смотрел на своего главаря.
 Яшка Таракан, не глядя на связанных шпионов, небрежно ткнул в их сторону тонкой изящной тростью с серебряным набалдашником в виде конского черепа:
                - Ну, с этими гоблинами все понятно. А ты-то кто, чудило?
                Чтобы суть заданного вопроса скорее дошла до фраера, стоящий рядом с Генри Джонсом лысый уголовник треснул того донышком ведра по злополучному темечку. Американец тут же откликнулся:
                - Меня зовут Генри Джонс. Я, между прочим, гражданин Соединенных Штатов Америки.
                - До задницы мне, чей ты гражданин, – оскалился Яшка, обнажив золотую фиксу. – Что ты, амеба, тут забыл в четырех верстах от ближайшего хутора? И только не лепи мне горбатого, что в лес за грибами ходил. Кто еще с тобой был? Не сам же ты этих трех пингвинов стреножил!
                - Один я был. Один, – быстро ответил Генри Джонс. – А этих вояк я только ночью обнаружил и, как вы изволили выразиться, стреножил.
                Яшка Таракан недоверчиво прищурился:
                - Один, говоришь? Ну-ну... Ты либо нам тут сейчас пытаешься пургу нагнать, либо и впрямь просто какой-то Иван Поддубный по кликухе Железный.
                Снаряд второй раз угодил в одну и ту же воронку. Ночные события в новой интерпретации повторялись утром. Похоже, сценариста на Небесах заклинило.
                                                                                              ***
                - "В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам"… – Настя читала Джонатану "Старуху Изергиль" Максима Горького.
                Джорж Лукас составил целый список литературы, которая должна была, по его мнению, помочь мальчику вжиться в образ Генри Джонса-младшего.
                Джонатан и Филипп только недавно вернулись с выездных съемок. И пока мальчик вживался через классиков в роль, пес в актерской душевой активно смывал с себя уже "вжитый" образ аляскинского маламута.
                По большому счету, Джонатану были "до лампочки" все эти старухи Изергили, несмотря на то, что автором темы был сам Максим Горький.
                - Да, по мне, хоть сам Максим Сладкий или даже Кислый! – жаловался он. – Я прекрасно справляюсь со своей ролью и без этой вашей макулатуры! Отпустите лучше бедного ребенка немного погулять. Хватит уже эксплуатировать, пусть даже и не такой уж дешевый, детский труд.
                Настя, конечно же, немного повозмущалась для проформы и даже слегка пожурила несознательного мальчишку для приличия, но в глубине души все же была с ним согласна. Да и читать ей больше нравилось не то, что "надо", а то, что "хочется".
                Этот приоритет "что хочется" окончательно усыпил Настину совесть, поэтому Джонатан отправился слоняться по съемочной площадке.
                Пылесос и Кейси давно уже спали без задних ног в гримерке, да и отмытый от «вжитого» образа Филипп наверняка, налопавшись гречневой каши с печенкой, присоединится к своим дрыхнущим подружкам. Гулять было практически не с кем.
                Но тут вдруг мальчика кто-то громко окликнул:
                - Эй, пацан! Давай двигай сюда!
                Два взрослых подростка зазывно махали руками. Это были Петров и Васечкин.
                С полчаса мальчишки оживленно болтали ни о чем и о разном – в общем, о жизни и крепкой мужской дружбе,  о том, как все-таки их уже достали эти занудные взрослые… И вообще, на этой долбанной съемочной площадке негде толком оторваться, так что пора валить отсюда поскорее через дыру в заборе на волю.
                Какая-то летняя площадка при местной кафешке, как ни странно, почему-то все еще работала, несмотря на круто подкатившую осень. Мальчишки решили согреться горячим чаем и перекусить какими-нибудь бисквитами или эклерами.
                За столиком они продолжили обсуждение животрепещущих и принципиально важных для себя тем и вопросов, когда к ним подошли два угрюмых мужика.
                Один был толстым, а другой – тонким. Ну, прямо, извиняюсь, как у Антона Палыча Чехова. Правда, от толстого пахло не флёр-д`оранжем, а дешевым портвейном, а от тонкого – не ветчиной, а селедкой и чесноком.
                Толстый томно выдохнул на пацанов свежим перегаром:
                - Выручайте, мужики! Мы тут с корешами вчера малость гульнули, ну, там шашлычки, портвешок, – ну, сами понимаете. В общем, получку Горбатого мы вчера обмывали. Короче, Доходяга, – толстый кивнул в сторону тонкого, –  где-то ключи свои от хазы по пьяни посеял. Приперся он, значит, домой, а все его родаки, как назло, на дачу, блин, втихаря слиняли. Вот тепереча и слоняется, горемыка, как бомж последний. В общем, фаршманулся Доходяга как последний фраер. Выручайте, мужики! Бабла срубить можете по-легкому. Ей богу, не обидим! Ну, холодно же сейчас на улице, да и спать после вчерашнего жуть как охота. Помогите дружбану в хату попасть.
                - Слышь ты, мужик, – откликнулся Васечкин. – Мы те чо тут, домушники какие-то или шниферы? Да и не медвежатники мы, так что замки твои взламывать не умеем.
                - Да вы чо, пацаны? – вдруг встрял Доходяга. – Не надо ничего взламывать. Пусть этот ваш самый мелкий, – тонкий указал на Джонатана, – только в форточку пролезет да и откроет нам изнутри входную дверь. И всех делов-то! А бабки мы вам тут же, как войдем, так и отстегнем. Сколько хотите?
                Васечкин недоверчиво прищурился:
               - Триста!
                Петров, возражая, замотал головой:
                - Триста тридцать!
                Джонатан резко привстал и, подытоживая торг, хлопнул ладонью по столу:
                - Каждому!
                Толстый и тонкий переглянулись. Чехов перевернулся в гробу. Угрюмые мужики смиренно кивнули: 
                - Согласны.
                                                                                     *** 
                - «В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам». – Яшка Таракан в упор смотрел в глаза Генри Джонса-старшего. – Это Горький сказал. Он, значит, сказал, а ты это, значит, совершил? И какая же бурса таких героев готовит?
                Лысый урка приготовился, было, опять треснуть Джонса пустым ведром по темечку, но Генри поспешно прикрыл голову рукой.
                - Гарвардский университет в Бостоне.
                - Иди ты! – усмехнулся Яшка. – Видал, Кудрявый, какую птаху к нам занесло? А ты его пустым ведром, да еще и по башке. Неинтеллигентно как-то получилось.
                Лысый бандюган осклабился щербатой улыбкой, но ведро все-таки  опустил.
                - И какой же, извините за нескромный вопрос, специальностью достопочтенный джентльмен  на  хлеб  себе  зарабатывает?  –  с  издевкой  поинтересовался Яшка Таракан.
               - Моя специализация – это история и археология, – с достоинством ответил Генри Джонс.
                Яшка на время задумался и опять спросил:
               - Так ты, значит, что же, можешь определить, какая цацка представляет ценность, в смысле историческую, а какая – так, обычное фуфло?
                Генри ответил:
                - Могу, в принципе, но для более точной экспертизы мне нужна лаборатория.
                Яшка Таракан, который часто таскал барыгам краденый антиквариат, встал из-за стола, поигрывая тростью. Затем, заложив руки за спину, стал размеренно прохаживаться взад-вперед,  о чем-то размышляя и что-то прикидывая. Подойдя к сидящему на полу, прислоненному спиной к стене Джонсу, бандит нагнулся и опять пристально посмотрел в глаза пленнику, распространяя аромат дорогого заграничного одеколона.
              - Значится так! – протянул он. – С нами пойдешь. Будешь правильно себя вести, на хлеб свой с маслом и икру зернистую намажешь, да еще и шампанским запьешь. А если вдруг канитель вздумаешь замутить, то Кучерявый быстро в бок перо вставит.
                                                                          ***
              Генри Джонс-младший ехал на гнедой кобыле справа от полицейского урядника. Сзади их сопровождали еще три низших полицейских чина. Рядом бежал пес Индиана, пытаясь не отставать от всадников.
                Лес словно вуалью прикрывался сизым туманом. Конские копыта безжалостно давили бриллиантовую россыпь утренней росы.
                К землянке подъехали тихо и незаметно. Неожиданно ворвавшись в шпионское логово, блюстители порядка спаренными зрачками глаз и табельного оружия стали обыскивать полусонное помещение.
                На полу лежали три связанных немца. Людей в помещении больше не было. Да и шпионский инвентарь, похоже, кто-то принял за гуманитарную помощь.
                Полицейский урядник, вертя на указательном пальце свой наган словно волчок с лошадками в игре "Что, где, когда?", устроил блиц-опрос команде немецких "знатоков", которые здесь вряд ли могли рассчитывать на помощь и поддержку зала.
                Сбивчиво, смешивая русские слова с немецкими, фрицы, потерпевшие полное фиаско, пытались описать ночные и утренние события  в  землянке.
                Запротоколировав  ответы  "знатоков",   урядник  подошел к Генри:
                - Крепись, парень. На кайзеровцев наехал Яшка Таракан, известный у нас в городе бандит. Твоего отца уголовники увели с собой. Одно скажу: Яшка хоть и блатной, но не беспредельщик. Не любит он «мокруху». Так что шансы у твоего бати есть. Я, конечно же, вызову сюда роту солдат, чтобы они все здесь как следует прошерстили, но найти банду, честно говоря, я не рассчитываю. Мы уже второй год за ними бегаем, но Яшка, зараза, хитер, как лис, и изворотлив, как уж.
                Немцев арестовали и погнали на разборку к становому приставу. Джонс-младший, задумавшись, сидел в землянке и механически теребил собачье ухо:
               - Похоже, Индиана, нам придется действовать самим, так что не расслабляйся.
                                                                                     ***
               - «Автомобиль не роскошь, а средство передвижения». Так, кажется, базарил Остап Бендер? – Доходяга кирзовым сапогом простукивал колеса автофургона с надписью "Хлеб".
                Пока тонкий проверял покрышки машины, подогнанной прямо к летней площадке кафе, толстый, ловко вращая рукояти засовов, распахнул ее задние дверцы:
                - Давай, пацаны, устраивайтесь. Поедем с ветерком.
                - Вы что же, работаете на хлебозаводе? – наивно поинтересовался Джонатан.
                Толстый и тонкий переглянулись.  
                -  Работаем,   работаем!   Работяги   мы.   Где   мы   только  не  работаем! – подмигнул мальчику Доходяга.
                - Да везде мы работаем, где что хорошо лежит, – усмехнулся толстый.
                - А там, где что плохо лежит, мы еще и подрабатываем, – заржал с присвистом тонкий.
                Мальчишки забрались в утробу хлебницы на колесах. Однако ехать пацанам было и темно, и некомфортно. Мало того, что ни фига не видно и не слышно, так к тому же еще создавалось полное впечатление, что их засунули в металлический блендер, который периодически включали, а точнее, выключали на перекрестках со светофорами.
                Возле железнодорожного переезда машина остановилась перед опущенным шлагбаумом. Сзади стал выстраиваться хвост из подъезжающих автомобилей. Замыкал вереницу транспортных средств желтый милицейский уазик с синей полосой и неугомонной мигалкой.
                Доходяга, сидящий за рулем, заметил в боковом зеркале "луноход" и выразительно замотал головой. Толстый, глянув в правое зеркало, презрительно сплюнул себе под ноги.
                Надрывный гудок приближающегося состава ревел, разрывая барабанные перепонки:
                - Не подходи!
                За миг до того, как поезд пересек контрольную черту, Доходяга, ловко пульнув двумя пальцами в окно недокуренным бычком, утопил педаль газа и сквозь зубы прошипел:
                - Береженого Бог бережет.
                Шлагбаум с треском разлетелся на мелкие куски. К месту гибели несчастного ограждения тут же подъехал милицейский уазик.
                Из машины выскочили сержант Петренко и старший сержант Васелюк. Милиционеры принялись считать вагоны. На втором десятке они сбились.
                - Уйдут же гады! Уйдут!
                Гады ушли, пока сержанты пересчитывали проходящие вагоны.
                А мальчишки в «хлебовозке» вдруг ощутили себя наполнителем маракас во время исполнения румбы. Но машина, к счастью, постепенно начала сбавлять скорость и наконец остановилась.
                Дверцы средневековой камеры пыток резко распахнулись. Толстый махнул рукой:
                - Вылезай, пацаны. Приехали!
                Шатаясь и потирая многочисленные ушибы, мальчишки спрыгивали на твердую почву. И вот они уже стоят перед элитной кирпичной высоткой, окруженной не менее элитной и не менее высотной застройкой.
                 Джонатан подошел к Васечкину:
                - Нехило же у вас работники хлебозаводов живут!..
                - Они такие же работники хлебозавода, как мы с тобой и Петровым три поросенка. Неужели до сих пор не догадался? – ответил Васечкин.
                Подслушав их разговор, толстый подошел к мальчишкам:
                - В каждой такой элитной башне имеется одна, а то и две муниципальные квартиры. Таким образом наша мэрия заставляет богатеев с народом по жизни делиться. Вот Доходяге и подфартило.
                Дальше лапша уже навешивалась на уши наивных простачков так же легко, как выстиранные трусы на бельевую веревку.
                Форточка оказалась совсем маленькой, кроме того, находилась довольно высоко, да к тому же еще была заперта изнутри. Доходяга взобрался на плечи толстого, вставшего у стены, и вытащил из бокового кармана ватника маленькую блестящую фомку. Со словами: "У хорошего шофера всегда найдется хороший инструмент", – он ловко, одним движением, сковырнул несчастный металлопластик.
                - Ну, и чо глазеешь, пацан? Давай уже карабкайся по нам в квартиру, – обратился толстый к Джонатану.
                - А как же я найду среди всех этих ваших дверей именно ту, которую нужно открывать? – засомневался мальчик.
                Доходяга сверху швырнул в траву гильотинированную форточку.
                - Сориентируешься, пацан, по месту, не маленький. Если что, открывай все подряд. Ну  да  ладно,   лезь  уже  давай!  Задолбал!
                                                                                         *** 
                - Автомобиль не роскошь, а средство передвижения! – Яшка Таракан с любовью погладил капот сверкающего "Лорен-Дитриха". – Залезай, Доцент, съездим на экскурсию по твоей теме.
                - Я не доцент, я доктор археологии, – поправил бандита Генри Джонс-старший.
                - Да по мне, хоть  сам Папа Римский, лишь бы фуфло от цацек фильтровал.
                - И куда же мы поедем?
                - В салон мадемуазель Эвридики "Хромая лошадь". Слыхал о таком?
                - Может, и слыхал, – уклончиво ответил Генри. – А что там?
                - Там сегодня какие-то побрякушки с раскопок будут показывать. Вроде бы некий Ефименко у нас за городом пирамиду закопанную нашел – наподобие тех, что в Египте.
                За рулем авто сидел лысый Кудрявый. Рядом с ним с комфортом развалился Яшка Таракан. На заднем сидении Джонса с двух сторон подпирали молчаливые урки.
                В салон поднялись только Генри и Яшка, который демонстративно переложил в правый карман пиджака свой наган и предупреждающе погрозил пальцем:
                - Только без глупостей, доктор. Если что – пристрелю.
                В просторной гостиной было не так уж и много народа. Петр Ефименко, едва завидев Генри Джонса, бросился к тому с объятиями:
                - Здорово, пропащий! Где же ты шлялся столько времени, чертяка?
                Яшка Таракан сначала с удивлением и интересом наблюдал за этой сценой. Затем с лучезарной улыбкой подошел к приятелям и, ткнув наганом сквозь карман в спину Генри Джонса, приятным баритоном произнес:
                - Может, ты нас все-таки представишь, дружище?
                - Это Петр Петрович Ефименко, мой старинный друг и по совместительству известный историк и археолог. А это...
                - Яков Григорьевич Тараканов, к вашим услугам, – опередил его Яшка Таракан. 
                «Так вот откуда у него такая кличка,   а   я-то   думал,  что  это  из-за  усиков,   как   у   актера   Дугласа   Фербенкса»,  – промелькнуло в голове у Генри Джонса. 
                Публике были продемонстрированы какие-то черепки и глиняные осколки с непонятными надписями и рисунками. Петр Ефименко сделал короткий доклад о своих находках. Из всего сказанного Яшка Таракан выделил для себя, что вся эта мура была найдена всего лишь рядом с пирамидой, а то, что экспедиция собирается обнаружить при дальнейших раскопках, непременно вызовет мировую сенсацию. Потом был небольшой фуршет, и гости начали постепенно расходиться.
                Генри Джонсу ужасно хотелось остаться и подробно расспросить друга об экспедиции. Но буравящие взгляды Яшки и его оттопыренный карман пиджака вынудили американца быстро попрощаться, второпях пообещав Ефименко вскоре снова зайти.
 С нескрываемым сожалением и недоумением Петр Ефименко проводил гостей к их автомобилю. На этот раз Яшка Таракан сел на заднее сидение рядом с Генри.
                - Да ты, оказывается, не так-то прост, доктор. Почему сразу не сказал, что знаком с Ефименко? Только не вздумай врать.
                - Ну, во-первых, ты и не спрашивал. А во-вторых, я не знал, что Петр уже вернулся из экспедиции. Я сам направлялся к нему в лагерь, когда... произошло наше с тобой неожиданное знакомство. И вообще я думал, что находки будет представлять не он, а кто-то из его ассистентов или помощников.
                Яшка Таракан долго молчал, о чем-то задумавшись и глядя перед собой. Потом повернулся к Генри Джонсу и сухо произнес:
                - Пойдешь с экспедицией Ефименко. Рядом с тобой постоянно будет находиться Кудрявый, чтобы ты вдруг не вздумал баловать.
                - Никуда я не пойду, – резко оборвал его Генри. – Мне нужно найти сына.
                                                                                           ***
                - "Я знаю многое, хоть не всеведущ я", – процитировал Гете старший сержант Васелюк в ответ на вопрос сержанта Петренко: «Какого лешего гоняться за хлебовозкой, когда разбитым  шлагбаумом  должны  заниматься  гаишники?»
                - Слушай, ты не умничай. Я тут тебе не Фауст, да и ты на Мефистофеля слабо смахиваешь. Так что не фиг мне тут классиков на уши натирать, – разозлился сержант Петренко. – Лучше скажи, какого черта эти  деятели  под  говорухинских  бандюков  косят?
                - Значит, рыльце-то у них в пушку, если, завидев нас, они так резво под поезд сиганули, – ответил Васелюк. – Так что не гаишная это тема, а все-таки наша. Давай-ка лучше передай по рации, чтобы на всех постах эту фуру отследили.
               ...Джонатан стоял в центре комнаты и размышлял: «Похоже, прав был Васечкин – вовсе не работники хлебозавода эти мужики. Может, квартира и муниципальная… Хотя вряд ли, потому что развешенных здесь картин, ковров и хрусталя хватит на музей районного масштаба. Да и количество бытовой электроники явно тянет на отдел супермаркета. Нет, не канает Доходяга в своих кирзовых сапогах и ватнике на хозяина этой квартиры».
                Стоящий в углу комнаты небольшой белый рояль Wendy & Lung окончательно убедил мальчика в своих догадках, как только он мысленно представил себе Доходягу, исполняющего седьмую симфонию Шостаковича.
                Вдруг раздалась трель дверного звонка. Джонатан вздрогнул. Через мгновение в ответ на звонок грозное рычание и угрожающий лай возвестили об отсутствии хозяев, но и одновременно о надежной защите хозяйского имущества.
                У Джонатана похолодело в желудке, а к горлу подступил комок: «Боже, так в доме, оказывается, еще и собака! Во, влип!»
 Мальчик спрятался под рояль и с ужасом ожидал появления какого-нибудь волкодава или огромного дога, поскольку услышанный им рык вряд ли мог издавать пудель или даже аляскинский маламут. К счастью, подозрения Джонатана не подтвердились. Собака не появлялась.
                Но звонок затрезвонил вновь. Тут же последовала ответная реакция стража квартирного барахла.  «Да это звонок такой специальный, имитирующий здоровенную псину для отпугивания квартирных воров», – догадался мальчик.
                После третьего звонка Джонатан робко подошел к домофону, установленному возле входной двери. С экрана монитора на него глазели, отчаянно жестикулируя и беззвучно матерясь, толстый и тонкий. Они явно нервничали и очень торопились войти. 
                «Так они же, черт возьми, и есть те самые квартирные воры! – наконец-то догадался мальчик. –  Как же это я, балбес, сразу не сообразил? Угораздило же так вляпаться! Повелся на  бред сивой кобылы про потерянный ключ как последний идиот, – обреченно думал он. – И что же теперь делать-то? Петров и Васечкин должны выручить!»
                Мальчик вернулся в комнату, влез на подоконник и высунул голову в дыру от форточки:
                - Пацаны! Эти мужики, зуб даю, реально квартирные воры. Выручайте! Они сейчас в квартиру ломятся. Сделайте что-нибудь!
                Петров с Васечкиным переглянулись и о чем-то зашептались. Затем Васечкин повернулся к горе-«форточнику»:
                - Ты давай там пока спрячься где-нибудь, а мы щас чего-то как-то сообразим. Главное, ты ни под каким соусом не открывай дверь этим ханыгам.
                Мальчишки резко развернулись и рысью ускакали в неизвестном направлении. Джонатан спрыгнул с подоконника и опять полез под рояль.
                В это время в соседней квартире распахнулась входная дверь. На площадку вышел подтянутый старичок в спортивном костюме.       Рядом с ним тут же появился  ротвейлер.
                - Ну и чего вы тут растрезвонились? – поинтересовался спортсмен с собакой. – Не видите, что ли, – дома никого нет. 
                 Толстый и тонкий замялись.
                - Да вот, из горгаза мы, – нашелся наконец Доходяга.
                - Утечка тут у вас, – зашмыгал носом толстый.
                -  Какая  утечка?  Какой  горгаз? – вскипел вдруг пенсионер. – Да в нашем доме отродясь газа не было. У нас исключительно электрические плиты. А ну, на фиг, валите отсюда, прощелыги, пока я пса на вас не спустил!
                Толстый и тонкий решили не экспериментировать с собакой и рванули к выходу. Заскакивая в свою «хлебовозку», они увидели, как во двор въезжает мигающий своей неутомимой вертушкой милицейский уазик.
                - Достали-таки, волки позорные! – проревел толстый, захлопывая за собой дверцу кабины.
                Доходяга нажал на газ:
                - Не дрейфь, Шплинт, оторвемся, чай, не впервой.
                                                                                           ***
                - "Я знаю многое, хоть не всеведущ я", – хитро, по-мефистофельски, прищурился Яшка Таракан. – Послушай, доктор Фауст, ты вроде неглупый мужик, так пораскинь мозгами. Ты же мне только что сам сказал, что направлялся на раскопки к Ефименко, пока встреча со мной несколько не изменила твой маршрут. Вот теперь и прикинь, где тебя будет разыскивать твой пацан и куда он пойдет?
                Генри Джонс-старший действительно ощущал себя в роли затравленного Фауста и уже понял, куда клонит этот доморощенный Мефистофель. Яшка же как ни в чем не бывало продолжал:
                - Как видишь, наши с тобой интересы пересекаются в одной точке. Да и без Кудрявого тебе в твоих поисках все равно никак не обойтись. Не я один из-за легавых по лесам шныряю. Если нарвешься на людей Сеньки Казанского или Монгола, только Кудрявый сможет тебя отмазать. Да и местности нашей ты совсем, парень, не знаешь в отличие от него. Заблудишься в лесу на раз. И съедят нашего доктора археологии голодные местные волки как самого распоследнего серенького козлика. Так что завтра с утра отправляйся-ка ты вместе с Кудрявым к тому немецкому блиндажу и начинай поиски своего пацана по направлению к раскопкам Ефименко. – Яшка Таракан обнажил сверкающую фиксу в ослепительной улыбке: – Ну и как я тебя перевербовал всего за пять минут? И заметь, без всяких фокусов...
                ...Генри Джонс-младший стоял у проселочной дороги, куда его привел чуткий нос Индианы. Дальше объектов исследования для собачьего обоняния уже не наблюдалось. На грунтовке были отчетливо видны следы от автомобильных протекторов, а также жирные пятна от машинного масла и бензиновые разводы в свежих лужах.
                - Они увезли отца на автомашине, – сказал мальчик псу. – В городе мы их точно не найдем. Помнишь, что рассказывал урядник о хитрости и неуловимости этого Яшки Таракана? Нужно идти к раскопкам. Там дядя Петя, он поможет. Они с папой  друзья.
                Мальчик вытащил из отцовской сумки лист из блокнота Ефименко со схемой маршрута к лагерю археологической экспедиции.
                - Пошли, Индиана, тут совсем недалеко должен быть охотничий домик. Там перекусим и отдохнем.
                Будто из грязной мыльной пены, солнце выскочило из бесформенной массы серых облаков. Осчастливив ярким светом всего на несколько секунд еще сонную природу, оно опять нырнуло обратно отмываться от осенней серости, которая тут же принялась, как обиженная «черная вдова», латать наиболее яркие просветы в облачном покрывале.
                Сосны, словно бродячие собаки, начали стряхивать с себя ночной ливень и утренний дождь. Помогал им в этом еще не до конца успевший протрезветь от неожиданной грозы угрюмый и мрачный ветер. Под ногами хрустела прошлогодняя хвоя вперемешку с мелкими ветками, оставшимися после бритья заросших за лето деревьев цирюльником по фамилии Октябрь. Иногда для куража на голову лениво падали прикорнувшие шишки.
                Лес по-осеннему дремал, то вздрагивая, то опять засыпая.
                Впереди показалась покосившаяся избушка. Индиана первым рванул на разведку. Уставший за долгую тяжелую ночь Генри Джонс-младший, не спеша, догонял пса.
                Охотничий бревенчатый домик срубили, похоже, лет сто назад, еще при царе Горохе. Но местный лесничий Антип Поликарпович Бывальцев, надо отдать ему должное, поддерживал ветхое сооружение в довольно приличном состоянии. Вот и сейчас его дочь Аграфена Антиповна наводила чистоту и порядок в каминном зале в ожидании приезда дорогого гостя – адмирала Эбергарда. Андрей Августович изъявили желание пострелять на досуге волков.
                Генри Джонс-младший и пес Индиана появились, когда девушка уже заканчивала мыть полы. Гостеприимная хозяйка не только накормила усталых путников, но и, видя изнеможенный вид мальчика, уложила того спать в гостевой комнате.
                Вечером Генри проснулся от звуков выстрелов за окном. Войдя в зал, увидел, что Аграфена беседует с уже знакомым ему урядником.
                Полицейский рассказал мальчику, что Яшке Таракану все-таки удалось сбежать, на этот раз на автомобиле. Но Джонс это уже знал.                   Потом урядник расспросил Джонса-младшего, не встречал ли тот кого-нибудь, пока добирался сюда. Генри честно признался, что они с Индианой никого не видели.
                Сейчас полиция разыскивала каких-то революционеров-террористов, совершивших неудачное покушение на станового пристава. И это именно в то время, когда ожидался приезд самого командующего Черноморским флотом!
                Урядник посоветовал мальчику повременить пока с поисками отца и не бродить по лесу, потому что этих самых революционеров доблестная полиция так и не смогла поймать. Аграфена сказала, что Генри Джонс может оставаться с ней в этом охотничьем домике, сколько понадобится.
                 Ночью мальчика разбудило рычание собаки. Придерживая Индиану за ошейник, Генри вышел в зал. За столом сидели и разговаривали Аграфена, какой-то небритый мужчина средних лет и два молодых человека в железнодорожной форме. На столе возле одного из юношей лежал наган, который тот быстро схватил, как только Генри Джонс скрипнул дверью. Однако, увидев мальчика, молодой человек улыбнулся и спрятал оружие во внутренний карман куртки.
                                                                                     ***
                "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты".
                Джонатан вспомнил этот афоризм Гете, когда прятался под роялем Wendy & Lung.
                «А я, как выяснилось, болван. Самый натуральный болван. Значит, и Петров с Васечкиным тоже балбесы. Вот и сейчас: ну где они шляются, когда я тут, как тот колорадский жук, сижу и жду приговора картофелевода, или картошковеда, – не знаю даже, как и правильно…»
                Грустные мысли мальчика прервала трель дверного звонка, сопровождаемая рычащей поддержкой липового охранника.
                «Щас, все бросил и разогнался открывать! – с раздражением подумал Джонатан. – Пусть себе трезвонят, сколько хотят. Думают, на дурачка нарвались?»
                Повторный звонок в дверь положительно ответил на вопрос мальчика: «На дурачка нарвались! На дурачка!»
                Джонатан обиделся и твердо решил не только не открывать дверь, но даже  не выходить в прихожую. Мальчик сидел под роялем, поджав ноги и обхватив руками колени.
                 Звонки вперемешку с собачьими угрозами стали его   уже  раздражать,  когда    вдруг  послышался  из  форточной  дыры  голос  Васечкина:
                - Джонатан! Эй, Джонатан! Да открой ты наконец дверь, придурок, это мы!
                Мальчик вылез из своего сомнительного укрытия и подошел к домофону. На экране монитора он увидел переминающегося с ноги на ногу Петрова с озабоченной физиономией и какого-то лет сто назад вышедшего на пенсию худого спортсмена с ротвейлером на поводке. Через мгновение к ним присоединился запыхавшийся Васечкин.
                Джонатан открыл   дверь.
                - Чего так долго не открывал, оболтус? – с раздражением налетел на него Васечкин.
                - Сами же сказали: не открывать дверь этим ханыгам ни под каким соусом.
                - А подойти к домофону и посмотреть – что, слабо?
                - А кто говорил: спрятаться и не высовываться?
                - Да мы тут тебе уже   полчаса   в   звонок   наяриваем – мог   бы   и   сообразить! 
                -  Не ссорьтесь,  мальчики, – примирительно произнес пенсионер в спортивном костюме, с любопытством рассматривая обстановку квартиры.
                Его собака, проявив не меньший интерес к интерьеру, начала методично шарить по комнатам.
                К Джонатану подошел Петров:
                - Мы ему все рассказали. Дедок  вроде понятливый. Он, оказывается, и сам этих жуликов видел. Это именно он их спугнул, пообещав натравить на них свою псину. Так что быстро валим отсюда. Дед пообещал посторожить хату до прихода своего соседа и приезда ментов. Так что, мы пошли?
                Последняя громко произнесенная фраза адресовалась обладателю спортивного костюма и хозяину любопытствующего ротвейлера.
                 - Идите, идите, мальчики. Я тут постерегу, – махнул рукой подтянутый старичок.
                                                                                         ***
                 "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты", – размышлял Генри Джонс-старший, когда они вдвоем с Кудрявым направлялись к охотничьему домику.
                «Представляю выражение лица Петрухи, когда он узнает с каким другом я приходил к нему в салон мадемуазель Эвридики.     Кудрявый сказал, что Младший на своем пути к раскопкам никак не пройдет мимо этого охотничьего домика, особенно с таким проводником, как Индиана. Еще блатной говорил, что этот домик часто посещают охотники, да и лесничий или его дочь время от времени туда заглядывают. Так что есть надежда получить хоть какую-нибудь информацию о сыне».
                Покосившаяся избушка при ближайшем рассмотрении оказалась довольно добротно срубленной, да и внутри выглядела  чистенькой и опрятной.
                Но в доме никого не было. Молчаливый Кудрявый планомерно обследовал все комнаты, а затем подошел к Генри Джонсу:
                - Здесь недавно были люди. Я сразу заметил следы их пребывания и проведенную перед уходом влажную уборку. В камине зола еще не успела остыть, да и тепло из комнат тоже до конца не выветрилось. На коврике в гостевой комнате лежала собака – там осталась ее шерсть. Похоже, лайка, у меня была такая, когда я на Калыме чалился.
                - Аляскинский маламут, – задумчиво ответил Генри. – Это не лайка, это наш пес, Индиана.
                - Значит, мы на верном пути, корефан, так что не вешай нос, найдем твоего пацана.
               В отличие от охотничьего домика, лес вовсе не выглядел гостеприимным. Наоборот – каждой своей веткой природа пыталась дать пощечину непрошеным гостям, демонстративно показывая, что здесь их не ждали и совсем не рады их появлению. Молодые сосны старались побольнее уколоть путников жесткими иголками, с негодованием выражая им откровенную неприязнь и антипатию. Деревья постарше своими бугристыми старческими корнями так и норовили поставить подножку, для большей скрытности и надежности притрусив подагру конечностей опавшей листвой. Брошенные под ноги корявые ветвистые палки хваткими хрустящими пальцами пытались остановить решительно настроенного Генри Джонса. Но тот мужественно шел вперед, отворачиваясь от мерзких плевков холодного колючего ветра. Кудрявый всего этого, похоже, не замечал, как будто у него с лесом были какие-то свои, личные, договоренности.
                                                                                       ***
                "Пусть судьба растопчет меня, я посмотрю, не станет ли ей стыдно", – говорил когда-то Никколо Макиавелли.
 Кто-нибудь мне скажет, почему в два часа ночи из горячего крана идет вода, в которой запросто можно сварить курицу? Зато в семь утра тот же кран вместо струи горячей воды начинает тебе нашептывать, что ты лох и умываться будешь в сортире у себя на работе.
                С душевной заботой о твоем здоровье лифты, как грузовой, так и пассажирский, по-дружески посоветуют тебе размять ноги пешей прогулкой по лестнице с двадцать пятого этажа.
                Потом выяснится, что на улице гололед, а у вашего дворника нет ни песка, ни соли, ни совести. И вот ты уже три раза грохнулся и четыре раза долбанулся самыми пикантными и интеллектуальными частями своего горячо любимого организма.
                Очаровательный пушистый первый снежок, любовно припорошив подмерзшую сверху лужу, как последняя сволочь устроит недополученную водную процедуру твоему недавно отремонтированному ботинку.
                После этого ты как суворовский гренадер бросишься  штурмовать вагон метро, где резко закрывшейся дверью тебе непременно что-нибудь прищемят. То, что тебе отдавят ноги, порвут карман куртки и отдерут ручку от сумки, даже не подлежит сомнению.
                Славно поработав локтями и бедрами, тебе, возможно, даже удастся примоститься на только что освободившееся сидячее место, отпихнув хоккейным приемом тетку в драповом пальто, зверскому взгляду которой, брошенному на тебя, позавидует сама Медуза Горгона.
                А уж то, что она выскажет тебе при этом, ты можешь услышать разве что в припортовой пивнушке при встрече залетных бомжей с местными грузчиками.
                Активно поддерживаемая собратьями по толчее, эта тетка всенепременно отыщет в переполненном вагоне какую-нибудь стоящую, будь она неладна, старушку и начнет громко и выразительно взывать к твоей совести, которой, по ее твердому убеждению, у тебя нет и никогда не было.
                А ведь она была. Только поскользнувшись, совесть раскорячилась где-то на остановке, когда тебя запихивали в этот проклятый вагон. Придушенная утренней суетой серьезных товарищей, она еще долго будет выплевывать выбитые зубы, сломанные очки, зонтик и последние надежды, поэтому в этот вагон совесть уже не попала.
                С таким настроением Федор Раздолбай, опоздав на сорок минут, явился в шестое районное отделение связи, где проходил производственную практику как будущий почтальон.
                Из-за этих душевных переживаний практиканта-недотепы Петров и Васечкин опять листали соседский "Севастопольский меридиан".
                ...Джонатан провел приятелей в один из пустующих павильонов на съемочной площадке, чтобы укрыться от распоясавшегося и начавшего серьезно хамить ноябрьского ветра.
                Петров положил на ящик с каким-то хламом раскрытую газету "Севастопольский меридиан":
                - Глянь-ка, Джонатан. Ничего не узнаешь?
                В рубрике "Криминальные новости" была большая статья с несколькими фотографиями. На первом снимке красовалась пустая комната с одиноким роялем Wendy & Lung, как будто счастливые новоселы готовились к торжественной встрече своих пожитков из старой коммуналки в новые апартаменты. На следующем снимке Джонатан узнал своих недавних знакомых – толстого и тонкого. Они стояли, пристегнутые друг к другу наручниками, возле автофургона с надписью "Хлеб". Рядом с ними что-то эмоционально объяснял сержанту Петренко тоже знакомый мальчику подтянутый старичок в спортивном костюме. Старший сержант Васелюк стоял чуть в стороне и наблюдал, как на останки металлопластиковой форточки, покоящейся под каким-то облезшим кустом, задрав заднюю лапу, мочится наглый ротвейлер.
                Подошел Васечкин и положил руку на плечо Джонатану:
                - Слышь, чувак, а ведь в той квартире кругом отпечатки твоих пальчиков. Да и наши с Петровым, наверное, тоже имеются. Как бы всем нам не загреметь под фанфары…
                Петров замотал головой:
                 - Не могли толстый и Доходяга обчистить квартиру. Я сам видел, как они в своей «хлебовозке» линяли от "лунохода", когда все барахло было еще на месте.
                Васечкин взял в руки газету:
                - Здесь написано, что бдительный и сознательный гражданин N. утверждает, что у грабителей был сообщник – мальчик, который проник в квартиру через выбитую форточку и открыл изнутри входную дверь.
                Джонатан резко выпрямился:
                - Я все понял, это дед обнес квартиру! Мне он как-то сразу не понравился. Когда мы уходили, он оставался там один со своим долбанным ротвейлером.
                                                                                        ***
                 - Пусть судьба растопчет меня, я посмотрю, не будет ли ей стыдно, – горячился один из молодых железнодорожников.
                Генри Джонс-младший пил чай с баранками, которыми его любезно угощала Аграфена Антиповна. Трое незнакомцев, перебивая друг друга, яростно пытались в чем-то убедить девушку. Небритый мужчина, представившийся Аполлинарием Кузьмичом, слегка привстав, оперся кулаками о стол и зычным басом обратился к девушке:
                 - Голубушка вы моя, Аграфена Антиповна! Я как представитель РСДРП со всей ответственностью вам заявляю: призрак бродит по Европе! Призрак коммунизма!
                - Господи! – испуганно перекрестилась девушка. – Да что это вы такое говорите на ночь глядя, да еще и при ребенке?
                - Он не ребенок! Он – эмбрион нового революционного поколения! – отчеканил марксист и повернулся к мальчику: – Вот скажи мне, Генри, как ты, к примеру, относишься к угнетенным и обездоленным?
                Мальчик обескураженно поставил кружку на стол.
                –  Я к ним не отношусь. У меня папа нормально зарабатывает.
                - А представь себе, если бы твой папа плохо зарабатывал или не зарабатывал бы вообще! Что бы ты тогда сказал? – не унимался неугомонный Аполлинарий Кузьмич.
                - Зачем мне представлять всякие глупости? – нервно отозвался Джонс-младший. – Я лучше представлю, что отец прочтет больше своих лекций или напишет новую книгу, а значит, и заработает еще больше.
                Рыжий молодой железнодорожник, отрекомендовавшийся Ксенофонтом Шнырем, резко подскочил:
                - Да вы, голубчик, рассуждаете как зажравшийся лавочник! Я как представитель партии социалистов-революционеров хочу вам заметить, что у нас в стране далеко не все собираются читать всякие там никому не нужные лекции, и уж тем более посещать их. А кушать, извините, хочется каждому, и хотя бы раз в день!
                - Да кушайте вы, ради Бога, хоть пять раз на день, кто вам не дает? – вступилась за мальчика Аграфена. – Чего вы пристали к бедному ребенку?
               Тут в разговор встрял третий из незнакомцев, назвавшийся Игнатом Незваным:
               - Я как убежденный анархист признаю право каждого на собственное мнение. Но пора бы уже и определиться. Вы с кем, молодой человек, с нами или с ними?
                 Генри медленно поднялся:
                 - Я с моим Индианой, а с вами мне скучно и неинтересно, так что я пошел спать. Спокойной ночи, господа. Идем, Индиана.
                 Утром, слава Богу, странная троица покинула охотничий домик. Генри Джонс-младший, позавтракав, тоже засобирался в дорогу. Но Аграфена остановила мальчика:
                - Погоди, я с тобой пойду. Ты же совсем не знаешь леса. А он живой и не всегда и не ко всем бывает добрым.
               По отношению к Аграфене лес был добрым и даже ласковым. А, скорее всего, девушка просто знала, где у него припрятаны злые места, и старательно их обходила.
                Но злым может быть не только лес, но и человек.
                Сенька Казанский был очень зол.
                Он злился на ювелира Иосифа Абрамовича Рубинштейна, который, сволочь такая, установил у себя в конторе новейший швейцарский сейф.
                Злился Сенька и на медвежатника Гришку Рябого, которого ему подсунул этот козел Монгол, а Гришка, мурло такое, не смог справиться с долбанной сигнализацией Рубинштейна.
                Злился он и на этих чертовых жандармов, которые всю ночь гоняли его, как обделавшегося зайца, по городским окраинам и буквально выдавили, как прыщ на лбу гимназиста, в этот проклятый холодный и мокрый лес.
                Но больше всего он злился на самого себя. Ну почему ему так не везет в последнее время? Почему его окружают одни сплошные идиоты? Так трудно стало найти нормальных подельников.
 Сенька Казанский знал, что недалеко находится охотничий домик, где можно было отогреться и даже поесть. И это тоже злило его, потому что идти туда было опасно. Он видел на земле многочисленные отпечатки конских копыт, а это значило, что здесь уже успели побывать жандармы и, возможно, даже оставили засаду.
                «Интересно, по чью душу они приходили? Лучше, к чертям собачьим, не нарываться».
 И тут он заметил среди сосен дочь лесничего с каким-то мальчиком и собакой.
                                                                                          ***
                  - "Я могу устоять против всего, кроме искушения"… – Настя читала Джонатану Оскара Уайльда, потому что Джорж Лукас не оставил своих попыток создать из Генри Джонса-младшего собирательный образ юного романтического героя, основываясь на лучших примерах мировой литературы.
                  Хотя данный афоризм совсем не вписывался в контекст написанной роли, мальчик призадумался: «Вот и тот старик не смог устоять. Ну, а как же толстый и тонкий? Они, конечно же, жулики, но их посадят за то, чего они не совершали или, по крайней мере, не успели совершить. Глеб Жеглов сказал бы: вор должен сидеть в тюрьме! Но Шарапов ему отпарировал бы: вспомни, как подставили Груздева».
                Джонатана раздирали внутренние противоречия: «Ну и чем тот старик лучше Гаврилы из рассказа Максима Горького "Челкаш"? И почему это вместо него должны отдуваться другие, пусть даже далеко не самые лучшие представители нашего – и так уже начавшего подгнивать – общества?»
               Мальчик решил все честно рассказать Насте. Девушка пришла в ужас.
               Но она уже месяц снималась в фильме Стивена Спилберга в роли мужественной и бесстрашной дочери лесничего Аграфены Бывальцевой. Настя достаточно хорошо уже вжилась в образ своей героини, хотя по жизни и сама была не из робкого десятка.
                Мальчика могли обвинить в соучастии в краже.
                - Где живет этот старик? – решительно спросила девушка.
                Джонатан молча протянул ей "Севастопольский меридиан" со статьей о квартирной краже.
                Через три часа Настя уже нажимала на дверной звонок квартиры на первом этаже элитной кирпичной высотки. Дверь открыл подтянутый старичок в спортивном костюме.
                -  Чем  могу  служить? – любезно спросил он. 
                -  Добрый  день,  –  поздоровалась  девушка. – Меня зовут Аграфена Антиповна Бывальцева. Я специальный корреспондент газеты "Колесо". В "Севастопольском меридиане" была опубликована статья о краже в соседней с вами квартире. Для нас это удар ниже пояса. Как правило, именно наша газета первой освещает подобные происшествия. Но раз уж нас опередили, мне поручено взять интервью у непосредственного участника разоблачения и задержания преступников, то есть у вас. Надеюсь, что вы мне не откажете.
                Тут Настя обворожительно улыбнулась. Выскочивший на лестничную площадку ротвейлер, обнюхав ноги незнакомки, учуял запах Филиппа и Кейси и сделал попытку завилять куцым обрубком хвоста. Подобное проявление симпатии пса не могло укрыться от глаз его хозяина, как и модельная внешность юной журналистки.
                И вот они уже пьют чай в хорошо обставленной кухоньке.
                Старичка звали Ипполит Матвеевич Кац. Он был прапорщиком в отставке.
                При осмотре квартиры Настю очень удивило, как можно было так размахнуться на скромную зарплату и пенсию военнослужащего. Но когда она узнала, что прапорщик служил по хозяйственной части на какой-то большой складской базе крупного военного округа, то все сразу встало на свои места.
                Перед тем, как зайти к Кацу, девушка побывала в квартире мелкого бизнесмена Ильи Витольдовича Захребетного, чью, собственно, квартиру и обокрали.
                Благодаря Скоту, а точнее его связям и дружбе с реквизиторами, у Насти в кармане лежало липовое удостоверение журналиста газеты "Колесо", которое в сочетании с обаянием девушки напрочь притупляло бдительность и располагало к откровенности  всех ее собеседников.
                 Илья Витольдович, разумеется, показал молодой красивой журналистке все свои фотоальбомы, охотно потыкал наманикюренным пальчиком в добытые кровью и потом раритеты, на которые покусились эти примитивные хамы.
                 Внимательно осмотрев квартиру отставного прапорщика, девушка не обнаружила ничего из того, что ей показывал Захребетный. «Нет, Кац не так глуп, чтобы держать краденые вещи у себя дома. Возникает вопрос: тогда где же?»
 Вернувшись в отель, Настя пригласила Джонатана и Скота, и они вместе прослушали интервью с Ипполитом Матвеевичем, записанное на диктофон.
                Из рассказа отставного прапорщика следовало, что какой-то мальчик, лица которого он не разглядел, впустил граждан Гоберидзе и Парамонова, представившихся работниками какой-то коммунальной службы, в квартиру бизнесмена Захребетного. Вот лица этих двоих Кац запомнил хорошо, чем оказал неоценимую помощь сотрудникам правоохранительных органов.
                Задержанные по горячим следам преступники оказались ворами-рецидивистами, известными под кличками Доходяга и Шплинт.    Сейчас милиция разыскивает мальчика, впустившего грабителей. Сами же рецидивисты факт кражи и знакомство с каким-то мальчиком отрицают.
                Джонатан стукнул кулаком по столу:
               - Старикашка нагло врет!
               Настя выключила диктофон и сказала:
                - Чтобы спасти Джонатана, мы должны найти эти украденные вещи. У милиции уже есть козлы отпущения, так что рыть землю носом они не будут. А вот Джонатан может загреметь на полную катушку.
                                                                                       ***
                "Я могу устоять против всего, кроме искушения", – думал Генри Джонс-старший, подходя к присевшему возле куста орешника Кудрявому.
                Рядом с бандитом валялась толстая палка – практически готовая к применению дубинка. Всего-то и нужно каких-то пара движений, удар – и Генри свободен!
               Словно угадав его мысли, Кудрявый резко обернулся. Глаза бандита сузились, а лицо исказила нехорошая ухмылка:
              - Как-то на зоне мне довелось почитать Конфуция. Так вот, он писал: «Того, кто не задумывается о далеких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности». – Кудрявый встал и протянул Джонсу подобранный с земли окурок. – Это я нашел под кустом. Папироса "Каприз" фабрики Богданова. Как думаешь, какому богачу пришла в голову мысль покурить в такое время в лесной чащобе?
                Генри Джонс взял в руки окурок и рассмотрел его.
                - Действительно, недешевое удовольствие.
               - Любимое курево Сеньки Казанского. Гильза характерно смята. Те, кто могут себе позволить эти папиросы, так не обращаются с дорогим табаком. И кончик окурка еще влажный – значит, он совсем недавно здесь был.
                Кудрявый решительно направился вперед, ловко увертываясь от еловых веток, которые упорно пытались навязать ему боксерский раунд. Генри был менее удачлив в поединке с лесом, но все равно старался не отставать от своего напарника.
                Внезапно Кудрявый остановился и приложил указательный палец к губам, молча призывая Джонса сохранять полную тишину. Генри подошел к своему спутнику и увидел, что тот, пригнув рукой сосновую ветку, что-то внимательно разглядывает.
                Впереди просматривалась небольшая поляна. Там о чем-то негромко беседовали мужчина и молодая девушка. Рядом с ними стоял Генри Джонс-младший, придерживая за ошейник Индиану.
                Джонс-старший, увидев сына, чуть было не рванул вперед, но его остановил Кудрявый, схватив железной рукой за локоть:
                - Не делай резких телодвижений, доктор. Там Сенька Казанский.
                - Там мой сын! – вырывался Генри Джонс.
                Кудрявый с силой развернул его к себе:
                - Когда эмоции заслоняют рассудок – жди беды. Не торопись, фраер, и тогда, возможно, тебе удастся чуть дольше пожить.
                Хруст веток под чьими-то шагами заставил обоих спорщиков повернуть головы. К ним приближался бородатый мужик с обрезом от охотничьей двустволки. Не доходя до сцепившейся парочки метров пять, он остановился и, направив на них вороненые стволы, хрипло произнес:
                - А ну-ка, голубки, быстро задрали свои кочерыжки, пока дядя не рассердился!
                Кудрявый, отпустив Джонса, развернулся к бородатому:
                - Здороваться нужно, Барсук, когда к правильным пацанам подходишь. Но ты, я вижу, как был деревней, так деревней и остался. И опусти ты на фиг свою волыну, а то, неровен час, палец себе отстрелишь.
                Бородатый опустил обрез и изобразил на своей физиономии некое подобие приветливой улыбки:
                - Кудрявый! Тудыть твою качель, тебя-то каким ветром сюда занесло?
                 - Неужто не видно – грибы собираем.
                Барсук басисто расхохотался и, подойдя ближе, поздоровался с Кудрявым за руку.
                - А это кто с тобой?
                - Это кореш мой, Доктор. Сам-то здесь кого пасешь?
                - Да, понимаешь, слишком душно в городе стало. Легавые так зашустрили, что мы с Сеней решили немного прогуляться на свежем воздухе.
                Светскую беседу неожиданно прервал Генри Джонс, нанеся Барсуку хук с правой. Бородатый бандит распластался на земле, выронив свое оружие. Кудрявый неодобрительно покачал головой:
                - Дурак ты, Доктор. Могли бы и без шороха все перетереть. А если с ними еще кто?
                Но Генри, схватив обрез, уже решительно направился в сторону Сеньки Казанского.
                Проклятая прошлогодняя хвоя и мелкие ветки под ногами заранее предупредили бандита о приближении Джонса-старшего. Схватив Аграфену за руку, Сенька Казанский резко дернул ее на себя. Прикрываясь девушкой как живым щитом, бандит свободной рукой выхватил из-за пазухи наган:
                - Эй, братан, не так резво! Ты вообще кто? И что у тебя ко мне за предъява?
                В этот момент Генри Джонс-младший отпустил ошейник собаки. Индиана молнией метнулся в сторону Сеньки Казанского и вцепился зубами в его руку.
                Оружие упало на мокрую   землю.  Подскочивший  Джонс-старший  отшвырнул  ногой  наган  в  сторону.
                                                                                    ***
                - "Люди коварны и жестоки, их добродетели – пороки", – процитировала Настя "Ангела смерти" Михаила Лермонтова.
 Скот в задумчивости вертел в руках миниатюрный диктофон:
                - Хорошо бы побольше узнать об этом Ипполите Матвеевиче Каце. Я, пожалуй, смотаюсь в милицию. Когда я добывал изъятые документы и шмотки Джоржа Лукаса, мне с этими сержантами Петренко и Васелюком пришлось не один литр "убедительной просьбы" выкушать. Ох, и мастера же они эту водку жрать, скажу я вам! Настоящие профессионалы. Придется мне, любителю, опять потренировать свою печень. Правда, этот жизненно важный непарный орган после прошлых соревнований пригрозил мне циррозом и даже разводом без сохранения девичьей фамилии. Но все равно попробую выяснить, где конкретно служил этот дед, да и съезжу туда, чтобы справки нужные навести. А ты, Настя, пожалуй, еще разок прокатись-ка к дому этого деятеля и с бабульками местными, что лавочки дворовые своими задницами протирают, побеседуй. Они много чего интересного обо всех жильцах знают.
                - А мне что делать? – решительно поднялся Джонатан.
                - Тебе, «форточник», сейчас придется посидеть под домашним арестом, – жестко ответил Скот. – Отсидишься пока в гостинице. Это лучше, чем в камере предварительного заключения. Штудируй пока книжки, что тебе Лукас из библиотеки понатаскал.
              ...Подойдя к дому отставного прапорщика, Настя сразу же направилась к лавочке, где припарковался «двухтомник дворовой энциклопедии».
                Первому «тому» было далеко за семьдесят. У этой египетской мумии, облаченной в нечто серое, обтягивающее и строгое, явно просматривалось педагогическое прошлое старой закваски. Она сидела словно нанизанная на шампур. У второго «тома» также маячил на горизонте восьмой десяток. Но фигура «фолианта» не была столь высушенной, а скорее наоборот – добротной, даже с небольшим перебором. Круглые очки с толстыми линзами вселяли надежду на отменный слух. Под пестрым одеянием и хитрой ухмылкой скрывался матерый эквилибрист колхозного рынка прошлого столетия.
                Настя поздоровалась с местными «Яндексом» и «Гуглом» и попросила разрешения присесть рядом.
                – Сидай, девка, лавка, чай, пока не приватизирована, – великодушно разрешила гордость прилавка лихих девяностых.
                - Вы кого-то ищете, девушка, или просто хотите пристроить свои измученные пятки, продавленные вашими импортными шпильками? – язвительно поинтересовалась наблюдательная экс-педагогша.
                Настя предъявила сварганенное Скотом удостоверение:
                - Пресса. Вот пишу статью про вашего соседа из второй квартиры. Освещаю, так сказать, сознательный и где-то даже героический поступок мужественного гражданина при задержании двух рецидивистов, ограбивших первую квартиру.
                Училка в прошлом при этих словах еще больше  выпрямилась,  меняя  в  позвоночнике  шампур  на  швабру:
                - Слышите, Авдотья Никитична, вы можете себе представить нашего Каца в качестве героя? Дорогая моя, – сказала она, обращаясь уже к Насте, – да когда этим летом мальчишки с балкона сбросили ему под ноги пакет, заправленный чернилами для картриджа, то районная санэпидемстанция объявила месячный карантин. Потому что в песочнице, где имел место произойти этот акт хулиганства, в черном песке экспертиза обнаружила мочевину некоего мутанта – собакочеловека.
                - Вы правы, Вероника Маврикиевна, – оживилась Авдотья Никитична. – Обмочились они на пару со своим псом. А что вы хотели?    Кусок – он и в  Африке  кусок. 
                -  Какой кусок?  –  не  поняла  Настя.
                - Милая моя, – стала объяснять бывшая мучительница  малолетних  шалопаев.  –  Кусок – это армейское прозвище нечистоплотного прапорщика. А Кац, насколько мне известно, был не просто прапорщиком, а старшим прапорщиком. Да к тому же  еще  с  гнильцой.
                - Что вы имеете в виду? – живо заинтересовалась Настя.
                - А то, милочка, – продолжала таскавшая в прошлом школярам светлое, доброе, вечное, – что рэкетир Серега, продавший Кацу за бесценок свою квартиру, после торгов с ним почему-то бросился, как Анна Каренина, под проезжающий трамвай.
                Со слов всезнающих бабулек был составлен далеко не лицеприятный портрет Ипполита Матвеевича.
                - А автофургон с надписью "Хлеб" вы позавчера случайно не видели рядом с вашим домом? – напоследок забросила удочку Настя.
                - Была «хлебовозка», – ответила бывшая рыночная торговка, – два раза приезжала. Первый раз – часа в два, второй – примерно через час.
                - Вы ничего не путаете? – уточнила Настя.
                - Да нет, два раза и приезжала, – поддержала подругу педагог-садист со стажем.
                - И вообще странно, – сказала бывшая профессиональная торговка. – Чтобы наш Ипполит за руку кого-то схватил? Да он всю жизнь трясся, чтобы самого не замели.
                                                                                     ***
                "Люди коварны и жестоки, их добродетели – пороки".
                Темечко Генри Джонса-старшего ну никак не ожидало очередной такой подлянки. В третий раз за последние пару дней схлопотать по тыкве – это уже явный перебор.
                Кудрявый, сжимая рукоять нагана, которым он оглушил своего напарника, поднял свободной рукой с земли обрез.
                - Сеня, не обижайся на фраера, но это его пацан. Вот и переволновался бедняга с перепуга. Мы же с тобой люди серьезные, так что тему перетирать не будем. Разойдемся красиво.
                Сенька Казанский с надеждой зыркнул в сторону чащобы. Перехватив его взгляд, Кудрявый отрицательно замотал головой:
                - Барсук чуть позже подойдет. Доктору не понравились его манеры, так что волкодав твой пока отдыхает.
                Кудрявый взвалил на плечи тело Джонса-старшего и, обращаясь к мальчику, сказал:
                - Пошли, пацан, не будем нагнетать обстановку.
                Джонс-младший выпятил нижнюю губу:
                - Аграфена с нами пойдет. Я не оставлю ее одну с этим уродом.
                Ничего не отвечая, Кудрявый развернулся и быстро зашагал вперед. Мальчик и девушка двинулись вслед за ним. Сенька Казанский дернулся, было, за своим наганом, лежащим в пожухлой траве, но Индиана грозно зарычал. Опередив бандита, он схватил оружие в зубы и побежал догонять своих.
                Генри Джонс-младший обогнал Кудрявого.
                - Ты зачем ударил отца? – сурово спросил он.
                - Много дров наломать мог твой батяня, если бы я его вовремя не остановил.
                - Но этот твой бандит остался без оружия, а у отца был обрез.
                - Сенька Казанский всегда ходит с ножом, а бросает он его похлеще любого циркача. Твой отец и рыпнуться бы не успел. Собаки    Сенька побоялся, а то бы и я схлопотал перо под лопатку.
               - Скоро будет ключевой ручей, – вклинилась в разговор Аграфена. – Нужно приложить холодный компресс нашему Робин Гуду.
               Почувствовав прохладу мокрого носового платка, нокаутированное темечко незадачливого доктора археологии стало постепенно приходить в себя. Генри Джонс-старший открыл глаза и зло посмотрел на Кудрявого:
               - Все вы блатные за одно! А я, дурак, чуть было тебе не поверил.
               - Не совершай идиотских поступков – и не будешь выглядеть дураком, – ответил Кудрявый. – С этой твоей пукалкой разве что Барсука можно было напугать. А Сенька тебя замочил бы и без ножа, который он, кстати,  всегда в рукаве носит. Он – зверь, причем жестокий и хладнокровный. Так что, Доктор, утрись и радуйся, что шкуру свою латать не пришлось. И нечего тут валяться, давай вставай, и будем быстро сваливать к черту, а то ты Сеньке Казанскому шибко настроение испортил.
                Джонс-старший протянул девушке ее носовой платок:
                - Спасибо вам, милая барышня. Меня зовут Генри Джонс.
                - Я знаю, – ответила юная хранительница леса. – Ваш сын много мне рассказывал про вас. Меня зовут Аграфена, я дочь местного лесничего.
                - Хватит лирики, – прервал их диалог Кудрявый. – Скоро Барсук очухается. Он хоть и дебил, а в одиночку медведя распотрошить может. Двигать надо отсюда по-быстрому. Барсук на пару с Сенькой Казанским – гремучая смесь.
               Мальчик подошел к отцу:
              - Я показал Аграфене твою схему маршрута к раскопкам. Она обещала провести нас через лес.
                То ли Аграфена так выбрала путь, то ли природа и впрямь была к ней благосклонна, но лес перестал огрызаться и уже не чинил препятствий своим гостям. Хотя девушку вряд ли можно было считать гостьей. Она здесь выросла. Природа не просто приветствовала юную Диану, а предоставляла свое покровительство.
                Мелкий противный дождь ушел хулиганить в другое место, да и ветер убедил, что может демонстрировать и хорошие манеры. Даже застенчивое осеннее солнце чаще выглядывало из-за облачных занавесок.
                Какое-то время все шли молча. Каждый по-своему переваривал последние события как неожиданное блюдо, поданное поварихой Судьбой взамен того, что заказывали и ожидали. Обоим Джонсам блюдо явно не понравилось. Аграфена, казалось, к нему даже и не притронулась. А Кудрявый был, похоже, всеяден, но вкуса явно не ощущал. С точки зрения собачьей философии, вывод Индианы был предельно прост: съел и не отравился – ну и слава Богу.
                                                                                      ***
                 - "Завтрашний день – это старый плут, который всегда сумеет нас провести". Это слова Сэмюэла Джонсона.
                Следователь прокуратуры, юрист 3-го класса Боброва Елизавета Эдуардовна вот уже битый час пыталась «расколоть» задержанного гражданина Гоберидзе Эдмонда Абрамовича. Но тот «колоться» не хотел. Шплинт был тертым калачом – как-никак три ходки за плечами. Елизавета Эдуардовна, в отличие от матерого Гоберидзе-Шплинта, была следователем начинающим.
                Это было всего лишь ее второе дело. Первое дело о краже пододеяльника из сушки в общежитии кулинарного техникума по улице Строителей, дом № 26в, строение № 4, корпус № 1а, левое крыло, комната № 6  ей удалось раскрыть по горячим следам. Дворник Ничепорук Тихон Игнатьевич был пойман с поличным в состоянии алкогольного опьянения средней степени при попытке совершить незаконную бартерную сделку с провизором аптеки «Тридцать шесть и шесть» Оболдуевой Софьей Гордеевной. В качестве вещественных доказательств выступали хлопчатобумажный пододеяльник фабрики «Юная пролетарка революционной Хацапетовки», принадлежащий потерпевшей гражданке Хоботовой Е. Ё., и упаковка просроченной, списанной и якобы утилизированной (акты списания и утилизации прилагались) настойки боярышника на спирту.
                Окрыленная первым успехом, Елизавета Эдуардовна рассчитывала, что и это дело о квартирной краже она возьмет нахрапом. Свидетель по делу Ипполит Матвеевич Кац сразу опознал по фотографиям из картотеки прокуратуры ранее судимых Парамонова и Гоберидзе.
               Взять рецидивистов не составило особого труда. Но украденные вещи так и не были найдены. А на руках у неопытного следователя – только показания прапорщика в отставке, интуиция и юношеский задор.
                Два последних аргумента суд во внимание не принимал.
                В то же время Доходяга и Шплинт утверждали, что все предъявленные им обвинения – это ни что иное как гнусный оговор вредного пенсионера, потому что гражданин Кац Ипполит Матвеевич "заимел на них зуб" после того, как они не уступили ему место в троллейбусе. Более того, в квартире кто-то аккуратно вытер все отпечатки пальцев.
                Но в сумочке от Дольче и Габбана, купленной за бешеные деньги в газетном киоске у перехода возле метро, у Елизаветы Эдуардовны лежала козырная карта. Даже не карта – бомба! Ее так и подмывало вызвать сейчас конвой и на последней секунде произнести, обращаясь к подозреваемому Гоберидзе: "Штирлиц, а вас я попрошу остаться".
                Однако юная следователь медлила.
                Весь свой запас цитат и афоризмов, какие она только знала, имеющий и не имеющий отношение к давлению на подследственного, уже исчерпан. Но в эти минуты Елизавета Эдуардовна по глоточку смаковала, как греческую метаксу, момент истины. Вот сейчас она достанет свеженький, еще тепленький акт экспертизы – и Шплинт тогда у нее запоет.
                - Так вы утверждаете, гражданин Гоберидзе, что не знаете Захребетного Илью Витольдовича и в квартире у него никогда не были? – с хитрым прищуром медленно произнесла она, театрально приподнимаясь над столом.
                Эдмонд Гоберидзе, он же Шплинт, смотрел на следователя прокуратуры невинными глазами обескураженного пассажира трамвая, передавшего минуту назад деньги за проезд по этапу через спрессованную толпу, когда «шварценеггерообразный» контролер сунул ему под нос свое убойное удостоверение.
                - Начальник! Век воли не видать! Не знаю! Не был! Да чтоб я сдох!
                Елизавета Эдуардовна медленно вышла из-за стола и, обойдя пришпиленную к полу табуретку, встала за спиной у Гоберидзе. Минуты три она буравила взглядом его бритый затылок, как бы прикидывая, куда лучше пришпандорить табличку с надписью: «Старший следователь прокуратуры, юрист 1-го класса Боброва Е. Э». Затем молча вернулась к столу и демонстративно взяла в руки свою сумочку. Она держала ее так, чтобы алюминиевые буквы D и G были хорошо видны идущему «в отказку» гражданину Гоберидзе.
                Елизавета Эдуардовна медленно расстегнула свою авоську, также медленно достала из нее лист бумаги формата А-4, пару минут поразмахивала им в воздухе перед носом Шплинта, как бы давая просохнуть чернилам, а затем словно на матче-реванше между Карповым и Каспаровым припечатала бумажку к столу перед очумевшим Гоберидзе:
                - Мат!
                 У Шплинта было такое выражение лица, будто он со всего размаха резко сел на массажную расческу.
                - Что это? – обалдело спросил он.
                Иезуитская улыбка осветила тигриный прищур голодного следователя:
                - Это акт экспертизы! На взломанной форточке квартиры потерпевшего гражданина Захребетного обнаружены отпечатки пальцев вашего сообщника, Парамонова Ашота Германовича.
                Гоберидзе скривил губы в хитрой ухмылке и вяло пожал плечами:
                - А я-то здесь при чем, начальник? Пальчики-то не мои, а Парамоши. Вот с него и спрашивайте.
                                                                                        ***
                - Завтрашний день – это старый плут, который всегда сумеет нас провести, – нарушил молчание Кудрявый. – А ты, Доктор, дал ему сегодня хороший повод. Сенька Казанский жутко злопамятный. К тому же мы забрали его пушку и волыну Барсука. А без этого арсенала им как-то несподручно по лесам шнырять, прячась от легавых. Так что возьми-ка его наган и будь начеку. Да почаще оглядывайся. Барсук – из местных охотников и этот лес хорошо знает. 
                - Я прошу прощения, господа, – вмешалась Аграфена, – но если нам нужно уйти от погони, то лучше сейчас сделать небольшой крюк.                 Надо идти не прямо, а через Ведьмин лес и Марьину заводь. Это гиблые места. Даже местные жители обходят их стороной. Ведьмин лес водит путника кругами, и выбраться из него практически невозможно, если не знаешь заветной тропы. Но если все же каким-то чудом кому-то и удастся выйти к Марьиной заводи, то он попадет в зыбучие пески и непроходимую болотную топь. А уж там без знания тайных проходов никак не обойтись – пропадешь. Моя бабушка часто водила меня к Марьиной заводи. Там очень много ягод, а главное – редких целебных трав, которые только там и встречаются. Я хорошо знаю эти места.
                 Аграфена подхватила дорожную сумку и с молчаливого согласия своих спутников резко свернула в сторону жиденького ельника.
                О том, что они вошли в Ведьмин лес, можно было догадаться по странному, резко изменившемуся поведению Индианы. Пес перестал забегать вперед, время от времени скулил и постоянно держался возле ног Генри Джонса-младшего.
                Начали попадаться высохшие и упавшие деревья. Дальше такие деревья стали встречаться все чаще и чаще, пока лес не превратился в сплошной бурелом.
                Выкорчеванные с корнем огромные сосны были навалены друг на друга как гигантские спички, намеренно рассыпанные  злой силой в диком хаотичном беспорядке.
                Из этой жуткой груды древесных трупов повсюду торчали обломки чудом не упавших стволов, словно сломанные и покосившиеся кресты на старом заброшенном деревенском кладбище.
                Ни зверья, ни птиц здесь не наблюдалось. Все кругом было черным и мертвым. Куда ни бросишь взгляд – нигде не видно ни единого живого куста или деревца.
                Абсолютная тишина при полном штиле сводила с ума.
 Небо заволокло измятыми бурыми тучами, настолько плотными, что сквозь них не просматривались даже слабые солнечные лучи. Казалось, что солнца вообще не существует, а пробивающийся сверху дохлый мутный свет имеет какое-то потустороннее происхождение.
                - Я начинаю ощущать себя Данте Алигьери, попавшим в ад, – нарушил тишину Генри Джонс-старший.
                - Я слышал про это место, – сказал Кудрявый. – Еще мальчишками мы часто бегали в лес, но этот бурелом всегда обходили за три версты. Старики поговаривали, что здесь водится нечистая сила.
               - Вот люди есть  хорошие и плохие. Есть добрые, а есть  злые. В природе действуют те же законы. Но лес намного правдивее людей. Иногда и жизни не хватит, чтобы разобраться, кто находится рядом с тобой. А здесь, в лесу, все по-честному, – ответила Аграфена, уверенно шагая вперед. 
                Вдруг Индиана остановился, зарычал и принял охотничью стойку.
                Все тут же оглянулись на пса. Собака оскалилась и уставилась в одну точку. Невольно повернув головы в ту сторону, путники увидели огромного человека. Тот стоял на расстоянии метров триста. Гигант был облачен в какое-то лохматое убранство – похоже, из шкуры длинношерстного козла.
                - Кто это? – негромко спросил испуганный Генри Джонс-младший.
                - Да это же снежный человек! – взволнованно воскликнул его отец.
                - Это  хозяйка Марья, – тихо произнесла Аграфена.
                - Какая хозяйка? Это что, женщина? – опешил Генри Джонс-старший.
                - Это не человек, – ответила Аграфена, – это хранительница леса. Поэтому и заводь называется Марьиной. Бабушка рассказывала: когда злые силы пытаются одержать верх над добром, всегда появляется хозяйка Марья, чтобы защитить лес.
               - Мистика, какая-то, – поежился Генри Джонс-старший.
               - Бабушка еще говорила, что ее отец, мой прадед Ерофей Поликарпович, когда зимой 1812 года ходил за хворостом в этот лес, тоже  ее  видел, – сказала Аграфена. – Тогда была война с Наполеоном, и сейчас идет война.
               Все как завороженные рассматривали загадочную фигуру. Чудище тоже смотрело в их сторону какое-то время, потом развернулось и медленно скрылось за пирамидой из сосновых скелетов.
                Аграфена достала из сумки полбуханки ржаного хлеба и бутылку с молоком. Все это она аккуратно положила на землю, подстелив  носовой  платок:
                 - Это подношение хозяйке. Мы с бабушкой всегда оставляли в этом лесу подарки, чтобы она пропустила нас обратно и позволила собирать ягоды и травы.
                Впереди наконец-то показались мохнатые сосны. Бурелом стал постепенно сдавать свои позиции. Еще совсем немного – и Ведьмин лес останется позади.
               Но нужно еще пройти Марьину заводь с ее зыбучими песками и непроходимыми топями.
                Аграфена бесстрашно повела небольшой отряд испытывать судьбу и проверять характер на прочность.
                                                                                       ***
                Жан-Батист Мольер писал: "Лицемерие – модный порок, а все модные пороки сходят за добродетели".
                Скот отчитывался о своей поездке на военную базу:
                - Этот наш Кац, скажу я вам, еще тот жук оказался! Командование отзывается о нем исключительно хорошо. Но после Настиного рассказа о беседе со старушками с его двора уж слишком белой и пушистой показалась мне характеристика на Ипполита Матвеевича. Полковник Герасимчук, его бывший непосредственный начальник, рассказывал о нем так, будто тот был его кумом, перекрестившим всех детей и внуков, да к тому же еще и спас на пожаре его бабушку. Все это показалось мне очень даже странным и подозрительным. И тогда я решил копать не сверху, а сбоку и снизу. Пришлось опять задействовать свою бедную печень, которая, чувствую, мне этого уже не простит. Но хорошая пьянка всегда располагает к откровенности, притупляет бдительность и неплохо развязывает язык. Залив глаза, его бывшие коллеги и подчиненные много мне чего интересного о нем понарассказывали. Оказывается, когда кто-то из высокого начальства или грозных проверяющих затевал строительство либо ремонт дома, дачи или квартиры, то словно джин из бутылки появлялся Кац. Этот добрый волшебник присылал на стройку своих солдат во главе с сержантами как бесплатную рабочую силу. Импортные джакузи, металлопластиковые окна, дубовые двери и любые другие стройматериалы появлялись как по мановению волшебной палочки. Новейшие строительные машины и механизмы, доставленные неизвестно откуда неутомимым Дэвидом Копперфильдом, ласкали бдительные взоры суровых и придирчивых военачальников. Потом все это списывалось на якобы плановые текущие строительные и ремонтные работы по всем гарнизонам и воинским частям. Как вы понимаете, все необходимые акты, сметы и другие документы подписывались почти не глядя, поскольку все прекрасно знали и понимали, куда это богатство ушло. Внушительные цифры, понятное дело, никто особенно придирчиво не проверял. Да и демонтированная сантехника, трубы, кирпич и прочая другая фигня вывозились на свалку только на бумаге. Для нашего прапорщика это был настоящий Клондайк! Так что шикарная квартира в элитном доме – это лишь вершина айсберга всех его накоплений. Я не удивлюсь, если выяснится, что у Ипполита Матвеевича где-нибудь за городом имеется роскошный особняк, оформленный на подставное лицо. Мы поступим так… Джонатан, свяжись-ка ты по «мобильнику» со своими пацанами, которые тогда с тобой были, и пусть они немного последят, куда это наш прапорщик в течение дня шляется. Только чтобы сыщики были очень осторожными и Кац ничего не заметил и не заподозрил. Мальчишки развлекутся, немного поиграв в шпионов. Деньги на такси и текущие расходы я им дам, только чтобы потом оболтусы отчитались в тратах.
             …На следующий день Петров и Васечкин, воодушевленные жаждой приключений и оказанным им высоким доверием, сидели в кустах возле элитной кирпичной высотки, где проживал Ипполит Матвеевич Кац. А через три дня они уже сидели в кафе "Чебуречная от Меджика", куда их пригласил Скот для отчета о проделанной работе.
              График прогулок с собакой, походов по магазинам, поликлиникам и аптекам Скот пока отложил в сторону. А вот вчерашние послеобеденные похождения Каца его очень заинтересовали.
              Выйдя из дома в новом кашемировом пальто, фетровой шляпе, стильных брюках в тонкую серебристую полоску и сверкающих ботинках на толстой подошве, старик отправился на автобусную остановку.
               Мальчишки тенью следовали за ним.
               Доехав до проспекта Нахимова, Ипполит Матвеевич вышел. В цветочном киоске он купил букет роз и углубился во дворы. У дома № 16в, прождав около получаса, он встретился с довольно высокой, слегка располневшей блондинкой позднего бальзаковского возраста, вышедшей из третьего подъезда.
                Они прогулялись по проспекту до ресторана "Итальянский дворик", куда тут же и зашли. Пробыв там около двух часов, парочка села в такси и доехала до поселка Качи, расположенного в двадцати километрах от Севастополя на берегу Черного моря.
                На самой окраине поселка Кац и его спутница высадились возле большого трехэтажного коттеджа, построенного в навороченном «новорусском» стиле. Ипполит Матвеевич, рассчитавшись с таксистом, открыл дверь особняка собственным ключом и пригласил даму в дом.
                Дальше Петров и Васечкин были вынуждены прекратить слежку и экстренно вернуться в город на привезшем их сюда такси, поскольку очень переживали за свои уши, которые в категоричной форме пообещали оборвать их же ближайшие родственники по отцовской линии в случае, если мальчишки вовремя не явятся к ужину.
                                                                                  *** 
                Жан-Батист Мольер писал: "Лицемерие – модный порок, а все модные пороки сходят за добродетели".
               - Ну и сволочью же оказался этот Кудрявый, подлый лицемер, – жаловался Барсук, перевязывая руку Сеньке Казанскому лоскутом, оторванным от рукава своей рубахи.
                Лицо Сеньки исказила злая гримаса:
                - Они увели наши пушки, а по лесу шныряют легавые. Эти твари унизили меня. Нужно догнать гадов, забрать свои стволы, а самих шакалов крепко наказать. Ты, Барсук, насколько я знаю, из местных,  значит, хорошо знаешь эти леса. Еще ты бывший охотник, так что умеешь читать по следам. Хватит уже возиться с этой царапиной, пора двигать.
                Следы привели бандитов к Ведьминому лесу. Впереди виднелся бурелом. Барсук остановился:
                - Это гиблое место. Я всегда обходил его десятой дорогой. Выбраться оттуда невозможно. Но девка и Кудрявый, похоже, знают какую-то тайную тропу. Они  в лесу явно не новички и ходить правильно умеют. А вот фраер и его пацаненок наследили. Да и собака их, хоть с виду и охотничья, но сразу видать – городская, к лесу не приучена. Вон шерсть на сучьях оставляет. Догоним голубчиков, как пить дать, куда они денутся.
                Сенька Казанский, в отличие от Барсука, был городским жителем. И если бы не нужда, он бы в этот проклятый лес ни за что не сунулся. А это уже даже и не лес, а черт его знает что!
                Продираться сквозь бурелом – сплошное мучение. Сенька уже порвал свои штаны и потерял пуговицу от куртки. Папиросы давно закончились, а курить – жуть, как хотелось. Да и желудок от голода начал наяривать восходящие гаммы.
                Вдруг среди поглотившего все вокруг жуткого гнетущего пейзажа забелело что-то на земле. На подстеленном женском носовом платке бандиты увидели хлеб и молоко, оставленные Аграфеной.
                Сенька Казанский как голодный зверь бросился вперед.
                Барсук схватил его за руку:
                - Это нельзя трогать! Это подношение Марье, хозяйке леса. Она не простит.
                 Глаза Сеньки Казанского, сверкнув дикой злобой, налились кровью, и он выхватил нож:
                - Не подходи, гнида, убью.
                Испуганный Барсук молча отступил назад.
                Сенька с жадностью набросился на хлеб, но тут внезапно его спину обдало ледяным холодом, а затылок обожгло нестерпимым жаром. Давясь еще непрожеванным куском, бандит невольно обернулся.
               Перед ним возвышалась огромная, обросшая длинной бурой шерстью человеческая фигура. Женская!
               Но это был явно не человек. Горящие глаза, казалось, способны испепелить все вокруг. Из раздувающихся ноздрей валил пар. Даже плотно сжатые губы не могли скрыть острых волчьих клыков.
               На Сеньку Казанского вдруг обрушился всепоглощающий поток мощной негативной энергии, подавляющей волю и сознание. Бандит забился в жутких конвульсиях. На губах вспенилась багровая слюна.
                Побелевший от ужаса Барсук как подкошенный рухнул на землю.
                Существо аккуратно завернуло хлеб в женский носовой платок, взяло молоко и медленно удалилось в самую гущу бурелома.
                ...Аграфена вывела своих спутников из Ведьминого леса на песчаную косу какой-то протоки. Побережье густо заросло камышом и осокой. В зарослях перекликались дикие утки. В небе парили горластые чайки, которых все время пытались обогнать наглые прыткие стрижи.
                Девушка подошла к Генри Джонсу-младшему:
                - Не отпускай далеко от себя Индиану. Здесь кругом зыбучие пески. Затягивает как трясина. – Потом Аграфена обратилась уже ко всем:  - Пока мы еще не отошли от леса, пусть каждый отыщет себе слегу. Это такая длинная толстая палка. Она необходима, чтобы прощупывать перед собой дорогу. Еще ее можно протянуть своему товарищу в случае, если того вдруг начнет засасывать песок или трясина.
                Вооружившись палками, все устремились за Аграфеной, стараясь ступать за ней след  в  след. 
                -  Ой,  а  это  кто?  Какие  хорошенькие! – вдруг удивленно воскликнул Генри Джонс-младший.
                Путники остановились и посмотрели в сторону, куда указывал мальчик. Какие-то лохматые существа размером с небольшую годовалую кошку, словно дельфины в море, выпрыгивали из песка и тут же с веселым писком, выполнив в воздухе сальто, «солдатиком» ныряли обратно.
               Их было пятеро или шестеро. И напоминали они то ли гномов, то ли лилипутов, густо заросших шерстью. Причем шерсть у всех была разных цветов, и она лоснилась на солнце, словно  покрытая лаком.
               - Это будущие хранители, – ответила мальчику Аграфена, – Марьины дети.
               - Хранители чего? – не понял обалдевший Генри Джонс-старший.
               - Когда они подрастут, то покинут Марьину заводь и отправятся искать себе новое жилье. И называть их будут тогда по-разному – кого Луговой, кого Полевой, кого Домовой, а кого Банник. В зависимости от того, где они будут жить и что оберегать.
               - В Сибири, где я отбывал срок, – задумчиво произнес Кудрявый, – их называют «шишк;ми».
               – А почему они разных цветов? – спросил Генри Джонс-младший.
                – Это потому что у Марьи много мужей – лесных духов, обитающих в том буреломе, который мы только что прошли. Причем не все духи добрые и хорошие. Так что еще неизвестно, какой характер у каждого из этих малышей. Они уже сейчас в зависимости от настроения и расположения могут случайного прохожего провести безопасным путем, а могут и заманить в губительную топь.
                – Но этого не может быть! Это же бред какой-то! – воскликнул ошарашенный Генри Джонс-старший.
                – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – процитировала Шекспира Аграфена с пугающей таинственностью в голосе.
                Убежденный закоренелый атеист Генри Джонс-старший еще раз глянул на резвящихся в зыбучем песке мохнатых карликов и невольно перекрестился.
                Вдруг откуда-то сзади раздался жуткий отчаянный крик:
                - Спасите! Помогите! На помощь!
                Аграфена резко обернулась:
                - Кого-то затягивают зыбучие пески! Нужно идти спасать несчастного. Но как же ему удалось пройти через Ведьмин лес? – на ходу вслух размышляла девушка. – Ведь тайна заветной тропы известна лишь нашей семье, где она хранилась и передавалась из поколения в поколение на протяжении вот уже четырехсот лет.
                                                                                       ***
                 "Ничто не обходится в жизни так дорого, как болезнь и глупость", – писал в свое время Зигмунд Фрейд.
                 Ашот Парамонов, он же рецидивист по кличке Доходяга, только что вернулся в камеру изолятора временного заключения после очередного допроса. Он подошел к дальним нарам, где на нижней полке лежал его подельник Шплинт. Гоберидзе сладко спал, накрыв лицо раскрытой книжкой "Алиса в стране чудес". Доходяга примостился на край нар и минут пять сидел в задумчивости.
                Шплинт упражнялся йогой живота. На счет "раз" под аккомпанемент храпящих звуков швы и пуговицы рубашки Гоберидзе проходили тест на выживание. На счет "два" Шплинт хрюкал и с присвистом выдыхал. На очередном хрюке для усиления терапевтического эффекта Доходяга резко плюхнулся своей задницей на брюхо спящего Гоберидзе. Шплинт тут же подскочил, роняя книгу на пол, и крепко долбанулся макушкой о верхнюю полку.
                - Ты чо, сдурел, падла? Щас как дам! – взревел Гоберидзе, размахивая огромными кулаками.
                - Это ты, дебил, сдурел и уже на фиг понараздавался! – со злостью ответил Доходяга.
                - Не понял….  – медленно процедил сквозь зубы не до конца проснувшийся Шплинт.
                - Щас поймешь!
                Ашот Парамонов встал и, заложив руки за спину, стал прохаживаться взад-вперед перед нарами.
                - Эта следователь Боброва хоть и дура дурой, но по сравнению с тобой – Иммануил Кант.
                - Да объясни ты толком, чо случилось? – протирал глаза заспанный Гоберидзе.
                - Я те сразу говорил: "Дрова" барыги не возьмут». А ты мне чо? "Это подарок Толику на день рождения!» Подарок Толику! Польская кухня "Инка"! Кухня "Инка"! Натуральная ольха! Тьфу! И я, дурак, повелся, да еще и помогал эту рухлядь в фуру затаскивать.
                - Хватит мне уши натирать! При чем тут  кухня?  – взорвался Шплинт.
                – Тебе, блин, не уши натереть надо, а задницу! – рассвирепел Доходяга. – Обыск был у твоей сеструхи. Понял? А шурин твой, этот идиот Толик, раскололся как гнилой орех – да и сдал нас с тобой с потрохами, потому что на кухне у него стоит эта твоя долбанная "Инка" из ольхи. А этот, блин, фраер Захребетный опознал свою развалюху по какому-то там мелкому дефекту на дверце. Даже показал акт из магазина, где "дрова" брал. Ему по этой бумажке скидку делали.
                - Ну и чо тепереча делать? – потирал  репу  Шплинт. 
                -  Это еще не все!  –  продолжал  горячиться  Доходяга. – Какие-то две старые грымзы видели, как мы с тобой эту вонючую "Инку" в фуру волокли. На завтра Боброва при мне для них специально машину заказала, чтобы свидетелей доставили в отделение для опознания нас с тобой, а то сами они не доберутся – рассыплются по дороге в силу своей, блин, ветхости.
                  Доходяга перестал мерить шагами пространство перед нарами, нагнулся к Гоберидзе и зашептал:
                - Всё! Спалились мы с тобой на фиг, Шплинт. Хана! Нужно рвать когти, пока дело до суда не дошло.
                - Ну, и как линять-то будем?
                Доходяга вытащил руку из кармана штанов и, раскрыв ладонь, сунул ее под нос Шплинту. На ладони лежали две канцелярские скрепки, а указательный палец был обмотан куском прозрачного скотча.
                - Вот позаимствовал у Бобровой, пока эта дура на мой затылок пялилась, – сказал Доходяга. – Завтра нас повезут на опознание в ментовку. Когда будут загружать, я первым полезу, а ты в это время спроси чего-нибудь у вертухая – лучше что-нибудь идиотское, как ты умеешь. Мне секунд пять-шесть нужно, чтобы дверную защелку со скотчем и скрепкой обвенчать. В общем, внимание на себе временно зафиксируй. Второй скрепкой я устрою развод нашим браслетам. На светофоре менты – хошь не хошь, а станут. Красный свет – он и в Африке  красный. А дальше – дело техники.
                ...На следующий день сержант Петренко и старший сержант Васелюк забирали из изолятора временного заключения подследственных Гоберидзе и Парамонова, чтобы доставить их следователю прокуратуры Бобровой для опознания подозреваемых новыми свидетелями.
                 Шплинт, прежде чем запрыгнуть в "луноход" вслед за Доходягой, слегка замешкался и невзначай обратился к конвоиру с ненавязчивым вопросом:
                - Как пройти в библиотеку?
                - Давай-давай! Двигай! – подтолкнул его сержант Петренко. – Будет тебе щас и библиотека, и какава с чаем!
                Доходяга помог Шплинту забраться в такси временного заключения. В кабине уазика из магнитолы какой-то трескучий диджей выпустил по амнистии "Наутилус Помпилиус", и те сразу же порвали эфир: "Скованные одной цепью, связанные одной целью!"
                «Луноход» дважды по-стариковски пукнул и потихоньку тронулся. Доходяга повернулся к Шплинту:
                - Свадьба состоялась. Пора приступать к бракоразводному процессу.
                Ашот Парамонов вытащил из-под языка канцелярскую скрепку.
                                                                                      ***
                "Ничто не обходится в жизни так дорого, как болезнь и глупость", – писал в свое время Зигмунд Фрейд.
                "Как же так вышло? – размышлял Сенька Казанский. – Барсук – отличный охотник. Для него лес – все равно что шрифт Брайля для слепого. Он читает по следам, как гимназист-отличник по буквам. Мы прошли благодаря ему тот проклятый мертвый лес с буреломом и выбрались наконец-то на открытое пространство. На песке четко были отпечатаны человеческие следы. Барсук шел, точно ступая по этим отпечаткам. Я тоже, потому что он предупредил: по-другому нельзя, иначе погибнешь".
                Сенька Казанский не мог понять, как и почему песок вдруг начал его засасывать словно болотная трясина, – ведь здесь нет воды. И шел-то он за Барсуком, точно наступая на его следы. Неужели Барсук прав, и эта лохматая Марья мстит ему за то, что он откусил кусок от ее горбушки? «Но этого просто не может быть! Глупость какая-то!» Нет, существование снежного человека уже давно никто не отрицает. Да он и сам совсем недавно его видел, точнее, ее. Но чтобы манипулировать природой как дрессированной собачкой – это уж, извините, из области фантастики! Сейчас на дворе стоит двадцатый век, и вся эта мистика только для таких темных, забитых, тупых и примитивных людишек, как Барсук.
                 Чтобы найти хоть какой-нибудь путь к спасению, Сенька Казанский пытался сам себе логически объяснить происходящее. Но во всем случившемся не прослеживалось никакой логики, а была лишь одна сплошная чертовщина.
                Барсук не «заморачивался» подобными логическими упражнениями. Он просто попытался подойти к Сеньке, чтобы протянуть тому свою слегу. Однако прощупывание палкой песка вокруг себя показало, что он стоит на небольшом островке относительно твердой почвы размером с крышку от кадки посреди сплошного песчаного киселя. Оставалось только орать и звать на помощь. А вдруг беглецы еще не успели далеко уйти и услышат его крики о помощи? И возможно, они даже проявят христианское милосердие по отношению к заблудшим братьям своим.
                Ухватившись двумя руками за свою слегу, брошенную на песок, Сенька Казанский, провалившийся уже по пояс в зыбкую массу, попытался отжаться. Но палка тоже засасывалась песком, правда, не так быстро, как тело, что несколько замедляло процесс погружения, но вовсе не останавливало его.
                В камышах послышались какая-то возня и писк. Сенька и Барсук повернули головы. Из зарослей, поднявшись на задние лапки, выходили шесть разноцветных зверьков, похожих на крупных белок. Но когда бандиты к ним присмотрелись, то оказалось, что это вовсе не белки. Это были сильно уменьшенные копии той самой Марьи, которая недавно забрала хлеб и молоко в том чертовом буреломе.
                Существа остановились в метре от тонущего в песке Сеньки Казанского и стали о чем-то тихо переговариваться между собой. Сенька готов был поклясться, дав голову на отсечение, что они именно переговаривались, – уж больно их писк смахивал на приглушенную человеческую речь.
               Из-за поворота, скрытого от глаз высокими зарослями камыша, вышла Аграфена. За ней следовали оба Джонса с собакой и Кудрявый. Девушка, прощупывая слегой песок перед собой, шла довольно уверенно. Сразу было видно, что она здесь не новичок.
                Вдруг Аграфена остановилась. Ее палка на треть увязла в песке. Девушка развернулась и жестом руки остановила своих спутников.
                Барсук рухнул на колени и стал отбивать поклоны в ее сторону:
                - Христом Богом молю! Вытащи нас отсюда! Спаси нас грешных!
                Аграфена еще несколько раз потыкала своей слегой впереди себя, но палка всякий раз проваливалась в песок.
                – Вы, господа, чем-то сильно прогневали лесную хозяйку, – сказала она. – Марья не подпускает нас к вам.
                - Спаси, благодетельница! Молю тебя!  Не дай загинуть душам крещеным! До конца дней своих за тебя молиться буду! – рыдал Барсук.
                И тут Индиана вдруг заскулил, поджал хвост и опустил морду.
                Из леса медленно выходила косматая хозяйка Марья. Она подошла к Сеньке Казанскому и гигантским мифическим идолом остановилась у него за спиной.
                Цветные мохнатые существа тут же, как в воду, нырнули в зыбучий песок и скрылись.
                Марья молча смотрела на Аграфену. Казалось, что между ними идет какой-то беззвучный диалог. Это продолжалось довольно долго.                 Затем хозяйка развернулась и медленно пошла обратно в лес.
                Аграфена ткнула слегой перед собой – та уже не проваливалась. Сенька Казанский отжался на палке как на турнике и вытащил свое тело из песчаной трясины. Он упал на песок, широко раскинув руки.
                Барсук и Генри Джонс-старший перекрестились.
                                                                                            ***
                - "Люди никогда не испытывают угрызений совести от поступков, ставших у них обычаем". Эти слова принадлежат Вольтеру. Я только что вернулся из поселка Качи, – говорил Скот, расхаживая по просторной гостиной Настиного номера, где на диване сидели девушка и Джонатан. – Нехилый особнячок у нашего Каца, скажу я вам! Но интересно другое. Я как-то на досуге попотчевал шоколадкой "Корона" секретаршу Светочку из местной администрации, и она мне рассказала, что домишко тот оформлен на некую Гундееву Екатерину Аркадьевну, которая, между прочим, является еще и владелицей двух небольших кафешек на побережье. Потом я еще кое-где потолкался и кое с кем потолковал. И вырисовывается вот такая картина маслом… По описаниям, эта Гундеева уж больно смахивает на ту высокую блондинку с проспекта Нахимова, на которую «запал» наш доблестный Ипполит Матвеевич. Но в поселке она появляется крайне редко, да и то всегда с Кацем. А вот наш прапорщик светится там довольно-таки часто, и кафешки те он же и контролирует якобы от ее имени. Приезжает обычно дважды в неделю – по вторникам и пятницам. А с Екатериной Андреевной он только лишь иногда заваливает, да и то, как правило, на уикенд. Бывало, что приезжал в свой коттедж и с другими девицами. Похоже, что ходок он еще тот. Очень любопытно было бы осмотреть сей особнячок изнутри. Глядишь, Настя, ты бы что-нибудь и узнала из того, что тебе показывал в своих фотоальбомах господин Захребетный.
             - Но как нам проникнуть в дом? – откликнулась девушка. – Не взламывать же замки, в самом деле? Да и застукать нас там могут. А вдруг в доме   еще   и  сигнализация  имеется? 
              –  Я  все  продумал  до  мелочей,  пока  ехал  назад, – ответил Скот. – Коттедж стоит на отшибе. До ближайших домов – километра полтора-два, не меньше. Да и лес там совсем рядом – есть, где машину схоронить. Петров и Васечкин будут следить за «прапором», пока мы осмотр дома будем производить. И если тому вдруг взбредет в голову прошвырнуться к морю, то пацаны мне тут же звякнут на «мобильник».
              - Ну, хорошо, – сказала девушка. – Но как нам все же проникнуть внутрь? Там же наверняка какие-нибудь хитроумные замки, да и та же долбанная сигнализация.
              - Ты, Настя, не забыла, что у Каца собака имеется? – ответил Скот. – Так вот, в двери, которая выходит в сторону леса, наш умелец сварганил маленькую калитку с петлей наверху для своего гавкучего обормота, чтобы тот мог свободно в лес для своих нужд мотаться, не отвлекая хозяина от неотложных дел. Эта дверь с калиткой запирается на внутреннюю задвижку, то есть не имеет замка, а значит, и сигнализации. Джонатан, если очень постарается, протиснется в ту малюсенькую калитку, он ведь у нас как-никак почти профессиональный «форточник», и откроет нам эту задвижку. В понедельник синоптики обещают осадки. Так что лучшего момента для рейда не придумаешь.
                - Ну, хорошо, – опять согласилась Настя. – Погода сотрет после нас все следы на улице, а в доме – как? Там кругом останутся следы от нашей грязной обуви и отпечатки пальцев.
                Скот хитро усмехнулся и вытащил из своей сумки две небольшие картонные коробки.
                - В одной – упаковка с бахилами, а в другой –  резиновые перчатки.
                ...Доходяга и Шплинт пили чистый неразбавленный этиловый спирт на кухне у Татьяны Авдеевой-Вавилонской, воровки на доверии, известной в криминальных кругах под кличкой Танька-Махинация. Гоберидзе смачно хрустел маринованным огурцом.
                - Если бы мы тогда оттарабанили Кацу его законные пятнадцать штук, которые сами же и пообещали, чтобы не вякал, он бы, выродок, нас не сдал. А ты, Парамоша, скрысятничал, - укоризненно посмотрел Шплинт на подельника.
                Доходяга одним махом расправился со стаканом спирта и микрофлорой кишечника и выдохнул:
                - Ничего я, блин, не крысятничал. Вспомни, идиот, когда мы оторвались от ментов и вернулись, то в хате Захребетного был этот козел                 Кац со своей кобелиной. Барахла-то мы взяли тогда нормально, даже эту твою долбанную "Инку" прихватили. Но ни денег, ни золота, ни каких других побрякушек не нашли. Даже чмошных котлов типа тайваньского «Роллекса» –  и то не было. Такое возможно? А ведь мы с тобой там шмон хорошо навели – НКВД на фиг позавидует. Помнишь, кстати, барыгу, которому мы тогда бытовую технику и компьютер толкали? Так вот, знавал он фраера Захребетного. И чудик тот, оказывается, монеты золотые собирал, типа юбилейные. Причем из разных стран. Даже в какой-то там клуб свой ходил, где такие же придурки, как и он сам, собираются. Ну и где те золотые монеты? Ты их видел, чмо? Отож! А Боброва их на нас, между прочим, повесила, зараза. Так что это не мы Каца развели, а он – нас, сволочь. И у нас есть, что предъявить этому старому козлу. И за то, что сдал нас ментам, этот шакал тоже должен ответить. А ты, блин, гонишь, что я скрысятничал, олигофрен хренов!
                                                                                ***
                "Люди никогда не испытывают угрызений совести от поступков, ставших у них обычаем".
                Сенька Казанский лежал на песке лицом вниз, широко раскинув руки. То, что сейчас произошло, не укладывалось у него в голове.
                Он не мог видеть хозяйку Марью, стоящую у него за спиной, но чувствовал ее всем своим существом. Как и в прошлый раз, его позвоночник окатило арктическим холодом, а затылок обожгло нестерпимым жаром. Еще он чувствовал, что Марья о чем-то долго говорила с дочерью лесничего. Сенька не слышал речи, но  чуял печенкой разговор лесного чудища с юной нимфой. От слов хозяйки леса его тело сводила судорога и пронзала острая пульсирующая боль. Когда в диалог вступала девушка – наступало облегчение.
                Наконец все кончилось. Боль ушла, и песок перестал его засасывать.
                Сенька видел, как Барсук, истыкав песок вокруг себя - слегой, вдруг, бросив палку, подбежал к дочери лесничего, упал перед ней на колени и стал целовать ей руки. Казанский тоже поднялся и подошел к девушке.
                Но слова благодарности колом застряли у него в горле. Сенька не умел благодарить. Он просто никогда в жизни этого не делал.
                С раннего детства, оставшись сиротой, он привык рассчитывать только на самого себя. Выживает сильнейший. Этот принцип он усвоил, когда еще совсем маленьким пацаненком поневоле «шестерил» на старших, а главное – более сильных мальчишек-беспризорников, сбившихся как брошенные волчата в подзаборную стаю. И потому по жизни Сенька Казанский не привык кого-то о чем-то просить. Он привык требовать и заставлять других, более слабых, выполнять любые свои требования.
                Но сейчас ему спасла жизнь та, которую он еще час назад готов был по-волчьи порвать.
                Сенька молчал. Он не мог заставить себя произнести слов благодарности, но и рвать на части тоже уже никого не хотелось.
                - Отдайте наши стволы, и мы уйдем, – опустив голову, тихо произнес он.
                - Вы не сможете еще раз пройти Ведьмин лес, – ответила ему Аграфена. – Вы и пробрались-то сквозь бурелом только потому, что шли по нашим следам. А сейчас хозяйка Марья, похоже, затеяла уборку, заметая все следы. Посмотрите в сторону леса.
                Гигантская песчаная воронка, вырывая с корнями кустарники и молодые деревья, тащила свою добычу в бурелом Ведьминого леса.
                - Матерь божья! – воскликнул Генри Джонс-старший. – Да это же смерч! И это здесь, под Севастополем? Но это невозможно! Тут же не Оклахома и не Иллинойс!
                - Это за лесом, может быть, и невозможно, – спокойно ответила девушка. – А здесь, в Марьиной заводи, возможно все. И давайте, господа, не расхолаживаться, а поторопимся. Нам нужно еще пройти через болото. А сделать это желательно до наступления темноты. Так что давайте побыстрее двигаться, а то нас могут подстерегать новые неприятности.
                - Какие еще неприятности? – перепугался Барсук. – Неужели хозяйка Марья может опять вернуться?
                - Здесь и без Марьи хватает местных обитателей, с которыми нам лучше не встречаться, – ответила Аграфена и быстро зашагала в сторону, откуда пришла, ощупывая слегой песок перед собой.
                Тропа с зыбучими песками вывела путников к болоту.
                Твердая почва практически полностью ушла под воду, и только отдельные кочки и небольшие островки с хилыми деревцами напоминали о ее существовании. Аграфена замедлила шаг и очень осторожно шла уже по щиколотку в воде, ощупывая по нескольку раз слегой невидимую  смертельно опасную дорогу перед собой. Все старались идти строго за ней, ни на дюйм не отступая в сторону.
                 Дымка тумана стелилась над болотом, словно пар над тазом с горячей водой. Время от времени то справа, то слева пузырьки газа разрывали мутную пленку черной воды и с хлюпающим звуком добавляли в устоявшийся запах болота новую порцию гниения и разложения.    Жизни здесь было не больше, чем в Ведьмином лесу, и казалось, что они попали в его топкое зловонное отражение, словно в Зазеркалье.
                Пройти болото до наступления темноты они не успели.
                                                                                        *** 
                "Больше всех рискует тот, кто не рискует", – писал Иван Бунин.
                Скот на своем черном джипе лихо свернул в очередной переулок.
                Сонная Настя в задумчивости наблюдала, как «дворники» на лобовом стекле расправляются с набегом целой армии наглых дождевых бомжей. Она поежилась.
                - И зачем нужно было выезжать в такую рань, да еще и в такую темень? – зевая, спросила девушка.
                – А в это время все нормальные люди еще спят, так что у нас сейчас гораздо больше шансов остаться незамеченными. Вот свернем за тем последним пансионатом – и выйдем на финишную прямую, – ответил Скот.
                «Все. Кача закончилась», – отрапортовал дорожный указатель.
                Какое-то время автомобиль одиноко колесил по загородному шоссе среди обнаженной смущенной природы, пока еще не залапанной наглыми липкими лапами цивилизации.
                И вдруг откуда-то слева, словно неожиданный утренний прыщ на носу педиатра, долбануло по глазам архитектурное безобразие. Скот резко повернул свою «тачку» к этому памятнику зодчества кричащего недоразумения.
                - Ну, прямо замок Броуди, как в книге Арчибальда Кронина! – восхищенно воскликнула Настя.
                - Это и есть тот самый скромный трехъярусный домишко нашего прапорщика, – с иронией заметил Скот.
                Когда они выходили из машины, припаркованной в лесу, уже начало светать. Подойдя к дому со стороны двери  с  собачьей  калиткой,  Скот  обратился  к  Джонатану:
                - Ну, давай, «форточник», покажи нам высший пилотаж.
                Мальчик не заставил себя долго упрашивать и лихо продемонстрировал немногочисленной восхищенной публике свое мастерство.
                - Кажется, наш Джонатан произошел не от обезьяны, а от ротвейлера, – с улыбкой сказала Настя.
                Обстановка дома не говорила – она кричала, а в некоторых местах просто орала и вопила. Тут было всё! Если чего-то и не было, например, домашнего зоопарка со слонами и тиграми, то подразумевалось, что все это будет всенепременно пристроено в ближайшее время, – благо, архитектурному стилю сего жилища ничто не могло нанести особого ущерба.
                 На тщательный осмотр дома ушел целый день. Но Настя так ничего и не нашла из того, что ей показывал на фото бизнесмен Захребетный. Скот время от времени связывался по «мобилке» с Петровым и Васечкиным, уточняя обстановку в оккупированном ливнем Севастополе. Но Кац безвылазно торчал в своей городской берлоге.
                 На улице  уже начало смеркаться. После осмотра дома, не давшего никаких положительных результатов, они спустились в гараж, уже не надеясь на успех своего тухлого мероприятия. 
                 Жильцами гигантских автоапартаментов оказались синий Порше Кайен и красная Мазда RX-8. Кац уютно обустроил любовное гнездышко своим голубкам внутреннего сгорания. Тут, конечно же, тоже присутствовало все! Многочисленные стеллажи из мореного дуба были напичканы всякой всячиной словно фирменный автомагазин.
                Хозяйские чудо-«кони» любовались на себя в огромное зеркало высотой в человеческий рост, и даже чуть выше. Настя тут же кинулась поправлять прическу и редактировать уставший за день макияж. Джонатана заинтересовала полка, на которой хороводились многочисленные разнокалиберные банки с яркими, кричащими и притягивающими взор этикетками. Он поочередно брал в руки сверкающие хромом цилиндры и с интересом рассматривал шедевры полиграфического выпендрежа. Скот пялился на позирующие на подиуме новенькие блестящие автомобили.
                Вдруг Настя вскрикнула и выронила из рук косметичку.
                Гигантское зеркало медленно отъезжало по стене в сторону, открывая проем в какое-то таинственное небольшое помещение.
                - Что происходит? – обернулся обеспокоенный Скот.
                - Я нечаянно, – захныкал Джонатан. – Я только смотрел банки, а одна в углу прилипла и не доставалась. Я ее немного покрутил, чтобы оторвать и вытащить, а тут вдруг зеркало поехало.
               Тайная комната оказалась замаскированным хозяйским сейфом. На полках лежали пачки разных валют в банковской упаковке, какие-то акции, бухгалтерские тетради, различные документы и, конечно же, драгоценности. Именно к ним с надеждой и ринулась Настя. Она открывала вычурно отделанные ящички и шкатулки, в которых аккуратно были разложены кольца, серьги, бриллиантовые колье, золотые часы и еще много всяких других ювелирных побрякушек. 
              - Вот! Нашла! – радостно воскликнула девушка, держа в руках золотую печатку с четырьмя маленькими сапфирами. – Это перстень Ильи Витольдовича Захребетного. Он показывал мне его на фотографии. Вот стоит и его вензель – «ИВЗ».
              Скот и Джонатан поспешили к Насте.
               - А вот еще! – обрадовалась девушка. – Золотые юбилейные монеты из разных стран. Про них я не могу сказать с уверенностью, что они Захребетного, но фотографии чего-то подобного он мне тоже показывал.
                Скот взял в руки один из деревянных нумизматических боксов, где на темно-красном бархате в ячейках лежали капсулы с золотыми монетами. Перевернув коробку, он ткнул пальцем в нижний левый угол:
                - Здесь тоже стоит выгравированный вензель Захребетного – «ИВЗ». Точно такой, как и на перстне.
               Настя вынула из своей сумочки фотоаппарат, а Скот подошел к Джонатану:
                -  Пока наша журналистка будет снимать фоторепортаж, пойдем, покажешь, какую банку ты крутил.
                                                                                    ***
                "Больше всех рискует тот, кто не рискует".
                Они не просто рисковали – они ужасно хотели выжить. Сначала спасались от погони, теперь вынужденно объединились со своими преследователями. Аграфена была их единственной надеждой и спасением.
               Смертоносное болото с его черной трясиной наводило кошмар и вселяло ужас. Наступающие сумерки только нагнетали и так уже накаленную атмосферу. В отличие от Ведьминого леса, тишину постоянно прорезали какие-то странные непонятные звуки. Временами слышался отдаленный женский смех, а иногда – приглушенный детский плач. Болото жило своей дикой жизнью, совершенно чуждой и непостижимой.
                Вода поднялась уже выше колен, а палки то и дело стали увязать в тягучем липком иле. Надвигающаяся темень заставляла щуриться и приглядываться.
                Вдруг невдалеке из-за высохшей покосившейся сосны вышла необыкновенно красивая босая девушка в длинной белой рубахе до пят.                 Она остановилась и стала расчесывать длинные распущенные волосы. То ли из-за дымки стелющегося над водой тумана, то ли из-за наступающих сумерек, а может, по причине усталости глаз и нервного перенапряжения, но она казалась нереально прозрачной, словно призрак.
                Непонятно откуда около нее появились еще две девушки с такими же длинными распущенными волосами. Создавалось впечатление, что они просто материализовались из молочного тумана. Одна из девушек с венком из белых лилий на голове была обнажена. Подруги начали о чем-то негромко беседовать. Потом, взявшись за руки, стали водить какой-то сумасшедший фантасмагорический хоровод, при этом красавицы что-то пели.  Временами доносился их веселый смех. Они перемещались по водной глади, словно эфемерные водомерки. Девушки как будто парили над черным стеклом болота.
                Во всем этом зрелище было    что-то   таинственное,  притягательное  и  завораживающее.
                –  Свят-свят-свят!  – перекрестился Барсук. – Боже, да это же русалки!
                - Да, вы, сударь, правы, это действительно русалки, – тихо подтвердила Аграфена. – Грешные неприкаянные души несчастных, наложивших на себя руки утопленниц. Давайте, господа, поскорее обойдем это проклятое поганое место от греха подальше.
               Идя уже по пояс в черной зловонной воде, путники старались ни на шаг не отставать от Аграфены и ни в коем случае не смотреть в сторону русалок, поскольку девушка категорически всех предостерегла, что устоять перед губительными чарами прекрасных утопленниц невозможно. Коварные соблазнительницы заманили в чавкающую прожорливую топь уже не одну невинную душу.
                Из-за хлюпающих звуков вырывающегося из глубин болотного газа казалось, что трясина дышит, словно притаившийся в засаде голодный кровожадный хищник.
              - А почему русалки без рыбьих хвостов? – неожиданно спросил Генри Джонс-младший. – В книжках и на картинках они все с хвостами.
              - Это потому что те, кто писал о русалках или рисовал их, на самом деле никогда ничего подобного не видели, а лишь слышали пересказы, обросшие вымыслами и толкованиями, – объяснила мальчику Аграфена.
              Затянувшие небо мрачные хмурые тучи стали быстро превращать мутные вечерние сумерки в вязкую ночную тьму. Разорвав это грязное рыхлое месиво, высунулась гигантская оскаленная кроваво-желтая голова полнолунного ночного адского светила. В его бледном мерцающем свете мертвые высохшие деревья, которые торчали из блестящей, как зеркало, черной воды, выглядели зловещими сатанинскими символами.  Болото исполняло какую-то демоническую увертюру, как будто готовило незваных гостей принять участие в своей бесовской вакханалии с фатальным трагическим  финалом.  
             -  Смотрите,  болотные  огни! – вытянул руку Генри Джонс-старший. – А газеты писали, что все это выдумки и дремучие суеверия.
             – Господи, да это же навьи, – заикаясь, выдавил из себя трясущийся от страха Барсук и опять перекрестился.
             - Кто? – ошарашенно спросил Генри-старший и тоже на всякий случай осенил себя крестным знамением.
             - Навьи, мистер Джонс, это тоже неприкаянные скитающиеся души, которые не могут покинуть этот мир без отпевания и погребения, – ответила ему Аграфена. – Только это не заблудшие чада, наложившие на себя руки, а убиенные мученики. Кого-то из них загрызли волки, кого-то поглотила трясина или зыбучие пески, а кто-то погиб от руки человеческой. Последние наиболее опасны, потому что одержимы жаждой мести.
                Мутные болотные огни, словно гигантские клопы, насосавшиеся человеческой крови, перескакивали с дерева на дерево и стремительно забирались по ним как можно выше, будто выслеживали очередную случайную добычу в надежде внезапно поразить ее сверху в смертельном броске. Нервы невольных участников разворачивающейся кошмарной дьявольской феерии были напряжены до предела.
                - Боже! – вдруг воскликнул Генри Джонс-старший. – Я всегда считал себя просвещенным человеком. Я смеялся над всеми этими суевериями и искренне жалел людей, которые боялись повстречать в лесу лешего или какого-нибудь оборотня. Если я расскажу Петру, что здесь видел и слышал, то он мне просто не поверит. Да нет, он сразу же направит меня на обследование в сумасшедший дом!
                - Но вы ведь все видели своими глазами, мистер Джонс, – возразила ему Аграфена. – Мы часто слишком уж высокомерно и пренебрежительно относимся к фольклору как к источнику знаний, в котором рассказывается о необъяснимых для нашего понимания вещах, стараемся отнести услышанное к разряду суеверий и вымыслов. Многим из нас так проще и легче жить. А вы вспомните Гамлета. Ведь никто не посмеет утверждать, что Шекспир был непросвещенным человеком. И уж тем более обвинять его в суеверии... А каменный гость Пушкина?    Можно привести множество примеров. Вы скажете, что все это  аллегории. Может быть. Но как знать? Нет дыма без огня. Вопрос веры каждый человек решает для себя сам. Суть вещей от этого не меняется. Меняется лишь наше отношение к этой сути.
                Сенька Казанский всю дорогу молчал. Он многое пережил в своей недолгой шалопутной жизни. Но события последнего дня перевернули все его сознание. Никогда раньше он не ощущал себя таким ничтожным, жалким, беспомощным и беззащитным.
                «Человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша в этом диком вселенском балагане неистового бытия, – рассуждал Сенька. – Сегодня ты царь, а завтра, захлебнувшись собственной блевотиной, будешь вот таким паршивым огненным наперстком. И будет твоя грешная неприкаянная душонка вечно скитаться по этому гнилому вонючему болоту с единственной целью – проломить кому-нибудь череп только лишь потому, что тот бедолага живой и настоящий, а ты – уже нет».
               Продвигаясь по болоту, все уже смотрели только на спину впередиидущего, стараясь не оглядываться по сторонам. Вода наконец-то стала потихоньку спадать. Постепенно путники начали выходить на небольшие островки и даже на значительные участки суши. То тут, то там уже мелькали мохнатые лапы живых сосен. Аграфена остановилась и отбросила в сторону свою  слегу. 
               - Все! – провозгласила она. –  Топь осталась позади. Зыбучих песков тоже больше не будет. Слава Богу, господа, что наше путешествие через Марьину заводь ночь лишь только краем зацепила и нам не пришлось встречать ее возле проклятого омута. Ночью на болоте может произойти все, что угодно, ни приведи Господи. – Она бросила прощальный взгляд в сторону уродливого гнойного нарыва Марьиной заводи и глубоко вздохнула. – Ну, с Богом!
                Девушка перекрестилась и твердым шагом уверенно направилась в сторону таинственного темного леса, допивающего с края черное, смердящее гнилью, поганое болото.
                                                                                     ***  
                "В двадцать лет женщина имеет лицо, которое дала ей природа, в тридцать – то, которое она сделала себе сама, в сорок – то, которое она заслуживает", – эти слова принадлежат неподражаемой Коко Шанель.
                Ипполит Матвеевич Кац с нескрываемым интересом наблюдал за незнакомой женщиной, которая на своих высоченных каблуках, словно целеустремленный хоккеист, пыталась преодолеть экстремальный участок скользкой дороги возле водосточной трубы рядом с соседним подъездом.
                В этом году ноябрь играл с обескураженной погодой как с глупым котенком. Словно бумажку на ниточке, он то вздергивал температуру до плюс трех градусов, то отпускал ее в свободном полете до отметки минус двух. Последний осенний месяц обливал наивную природу дождями и забрасывал ее снежками. Ему страшно нравилась эта игра.
                Однако размахивающей руками, чтобы удержать шаткое равновесие, женщине у соседнего подъезда эта забава была явно не по душе. В конце концов, в этой самой душе любовь к фигурному катанию пересилила тягу к хоккею, и дамочка виртуозно грохнулась.
                "Шесть ноль за артистизм, пять девять за технику исполнения", – мысленно выставил ей оценки Ипполит Матвеевич, быстро направляясь к раскоряченной псевдофигуристке.
                 Подойдя к потирающей ушибленное колено любительнице посидеть на пятой точке, прапорщик для себя отметил, что природа хорошо поработала над спортсменкой, да и та сама неплохо потрудилась над собой. Да, красотка вполне заслужила, чтобы Кац выставил ей итоговую оценку – двенадцать.
                Увидев розовую коленку, выглядывающую из дыры на нейлоновых колготках, прапорщик невольно сглотнул слюну и схватился рукой за свой седой подбородок, в то время как в ребро его по-свойски долбанул игривый бес.
               - Позвольте  предложить  вам  руку,  мадам,  – галантно прогнулся Ипполит Матвеевич.
               Но, взглянув в бездонный омут черных глаз незнакомки, Кац готов был сразу же предложить ей в придачу и свое забившееся в страстных судорогах сердце.
               - Мадемуазель, – поправила его скривившаяся от боли украинская Николь Кидман, принимая вертикальное положение с помощью обалдевшего прапорщика. – Ну вот, порвала колготки, – надула свои пухленькие губки расстроенная дамочка. – Теперь надо идти искать какой-нибудь общественный сортир, чтобы переодеться.
              Сердце пенсионера в эйфории отстучало сольную партию барабанщика из мюзикла «Нотр-Дам де Пари».
                - Если мадемуазель не возражает, я сочту за честь предложить такой обворожительной фемине в качестве грим-уборной свое скромное холостяцкое жилище, расположенное в соседнем подъезде, – расправил плечи старый ловелас. – У меня найдется и чашечка горячего английского чая, чтобы хоть немного поднять настроение несравненной Эсмеральде, испорченное таким нелепым казусом. А чтобы окончательно успокоить ваши драгоценнейшие нервы, я буду счастлив предложить бокал настоящего выдержанного французского коньяка.    Позвольте представиться: Ипполит Матвеевич Кац.
                Отставной прапорщик по-гусарски сделал отмашку головой и щелкнул подкованными толстой сталью каблуками своих армейских ботинок.
               ...Доходяга и Шплинт рассматривали пластилиновые слепки с ключей отставного прапорщика, принесенные Танькой-Махинацией.
               - Даже и не знаю, где Таньке лучше выступать, – с восхищением произнес Шплинт, – в цирке фокусником или примой в театре?
                Доходяга аккуратно переместил слепки в свою барсетку, переложив их заранее нарезанными кусками кальки.
                – Так, братан, – деловито сказал он, – я к Филимону. К вечеру у меня уже будут ключи. Завтра вторник. Кац опять с утра куда-то слиняет на фиг на весь день. Появится он лишь утром в среду. Но все равно пусть Танька посидит в своей тачке на шухере неподалеку от подъезда и в случае чего разрулит ситуацию. Кац от нее торчит. Дождись шалаву и проинструктируй ее, а мне уже пора. И не проспи, обормот, завтра в шесть встречаемся на объекте.
                На следующий день домушники нанесли визит Ипполиту Матвеевичу, укатившему в Качу, а потому и не получившему удовольствия от общения со своими незапротоколированными гостями.
                Во вторник вечером Доходяга разливал шампанское в граненые стаканы на кухне у Таньки-Махинации.
               - Придется тебе, Танюха, еще немного покрутить задницей перед этим прапором. Никаких цацек, бабок и рыжья мы со Шплинтом у него на хазе не нашли. Обносить хату из-за его вшивого барахла – мало резону. Но где-то же этот хмырь держит свой золотой запас? Печенкой чую: есть у гада где-то еще лежбище. У нас только два ключа подошли к замкам его фатеры. А остальные, блин, от чего?
                Танька-Махинация мастерски выпустила колечко табачного дыма, которое тут же виртуозно пронзила тонкой ароматной струйкой.
                - Тридцать процентов, – выдохнула она.
                – Чего-о-о? – насупил брови Шплинт.
                - Долю свою поднимаю, – ослепительно улыбнулась очаровательная воровка на  доверии. 
                -  Ну,  ни  хрена  себе!  И  с  какого  же  это  бодуна? – возмутился толстяк.
                - А с такого, – сделала глоток шампанского наглая наводчица. – Ипполит Матвеевич пригласил меня в пятницу прокатиться с ним к морю. Пообещал мне незабываемые впечатления. Вот я сижу и думаю: соглашаться или нет? Интересно, какие это незабываемые впечатления у моря могут быть в ноябре?
                Она сделала еще пару глотков шампанского и вставила длинную тонкую сигарету в свои коралловые губки:
                - Ну, так как там мои тридцать процентов?
                 Доходяга долил шампанское в полупустой стакан Таньки-Махинации.
                - Будут тебе твои тридцать процентов. Не боись! А ты, Шплинт, не жидись. И вообще, у тебя, блин, номер тринадцатый, так что сиди себе тихо и на фиг не вякай, никто тебе слова пока не давал.
                                                                                       ***  
                 "В двадцать лет женщина имеет лицо, которое дала ей природа, в тридцать – то, которое она сделала себе сама, в сорок – то, которое она заслуживает".
                 Аграфена еще не заслужила окончательный вариант, да и что-либо предпринимать с тем, что ей выдала природа, тоже не было необходимости. Все на месте – редактуры не требуется. Но как говорил доктор Астров в пьесе Чехова «Дядя Ваня»: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». И если бы вдруг «в пасмурный осенний день в саду, на аллее под старым тополем», он повстречал Аграфену, то наверняка был бы очень даже не разочарован.
                Люди, живущие в городе, лишь иногда ходят в лес, да и то далеко не все. А у себя в городе им постоянно приходится "выглядеть", под кого-то подстраиваться, с кем-то или чем-то мириться, притворяться и вообще зависеть от того, "что станет говорить княгиня Марья Алексевна", как у Грибоедова в «Горе от ума». Аграфена, в основном, жила в лесу в большом кирпичном двухэтажном доме лесничего Бывальцева, а в свою городскую квартиру лишь иногда заглядывала, так что от мнения «Марьи Алексевны» она не зависела и подстраивать свое поведение под кого-то не было надобности. Но те городские жители, которые по какой-то причине попадали в лес, по инерции продолжали зависеть от «Марьи Алексевны».
                Однако лес не фраер и не случайный прохожий, так что обмануть его не удастся. Если человек – гнойный чирей, то как бы он ни замазывал себя снаружи зеленкой, благородно именуемой в аптеках бриллиантовой зеленью, на свежем воздухе непременно лопнет. Но и благородство души, обычно скромно сдерживаемое на людях, здесь тоже обязательно всплывет.
                Ночевка в осеннем лесу – удовольствие не для слабонервных, а лишь для чокнутых экстремалов. Или испытание для бедолаг, подставленных Судьбой, которая сговорилась со своей кузиной Случайностью.
                Довольно долго пришлось сушить мокрую одежду возле костра, используя собственную плоть в качестве вешалок для сушки белья. Чудовищно хотелось спать, сказывалось физическое и психологическое напряжение, и все стали укладываться, кто как мог.
                Барсуку и Кудрявому, похоже, как и где спать – особого значения не имело. Оба были с лесом кумовьями. Джонсы настояли на том, чтобы Аграфена ночевала в их плащ-палатке. Сенька Казанский ушел в лес поразмышлять и покурить папиросы, которые ему любезно предложил недавний кровный враг, Генри Джонс-старший.
                В эту ночь путники много и напряженно думали, вспоминая все, что с ними произошло сегодня. Кудрявый и Генри Джонс-старший даже собирались не спать, а следить по очереди за Сенькой Казанским, чтобы тот, не дай Бог, во сне не перерезал им глотки.
                Но бессонница, похоже, была единственной из их компании, кого в качестве почетного трофея оставила в своем бездонном желудке вечно голодная черная трясина. Безжалостный Морфей, как азартный жнец, скосил перебежчиков Марьиной заводи словно спелую рожь. Сон у всех был нервный, с кошмарными видениями и постоянными ворочаниями с боку на бок, однако крепкий.
                Оттолкнув ночь горячим плечом, солнце решило торжественно взойти на утренний престол. Разогнав обнаглевшие надоедливые облака, оно ласково погладило заспанный лес словно своего любимого домашнего кота.
                Генри Джонс-старший уже давно не спал, но боялся пошевелить затекшей рукой, чтобы ни в коем случае не потревожить сон прижавшегося к нему сына. Наконец Младший открыл глаза. Индиана тут же принялся с азартом умывать его лицо своим преданным шершавым языком. Подошла Аграфена. Она сияла молодостью, чистотой и лесной свежестью. Джонсы невольно залюбовались девушкой. Машинально поправляя куртку, Генри-старший провел рукой по своему карману и тут же резко вскочил:
                - Где Сенька Казанский? У меня пропал наган!
                Сидевший у костра Кудрявый поднялся с корточек и неторопливо подошел к товарищам по болотному переходу:
                - Сенька и Барсук еще засветло ушли. Я вернул их стволы. И еще, – разжав кулак, Кудрявый протянул Аграфене ладонь, на которой лежало небольшое узенькое серебряное колечко с простеньким узором, – это Сенька Казанский просил передать тебе. Кольцо «чистое». Оно ему от матери досталось. Просил не держать на него зла.
                Отдав девушке кольцо, Кудрявый о чем-то надолго задумался, затем, поставив ладонь «козырьком», смело глянул в лицо утреннему, дышащему жаром, светилу:
                - Я тоже ухожу. Выкапывай спокойно свою пирамиду, Доктор. С Яшкой Тараканом я сам все перетру. Прощайте.
 Посмотрев напоследок в глаза Аграфене, он грустно улыбнулся, а затем, слегка кивнув головой, развернулся и быстро зашагал в сторону шушукающего березняка, случайно встрявшего в гомонящую разборку залетной чернокрылой братвы с загулявшей местной еловой компанией.
                                                                                            ***
                "Завистники умрут, но зависть – никогда". Мольер.
               Это подленькое чувство, словно сиамский близнец, всю жизнь следовало рядом с Эдмондом Гоберидзе. Он и первый-то свой срок по малолетке намотал, потому что дико завидовал дворовым пацанам, которые имели велосипеды и после уроков в школе вместе «кучковались», чтобы «оторваться» потом по полной программе «в велобол» или дружной компашкой свалить куда-нибудь на море или за город в лес.
                У Шплинта в детстве не было велосипеда.
                Однажды подросток Эдик раз в десятый смотрел по телику "Белое солнце пустыни". Кино ему нравилось. Но ни Сухов, ни Верещагин, ни Саид не были его любимыми героями. Его кумиром был Черный Абдулла. Одна из фраз бандитского главаря крепко, как заноза, застряла в мальчишеском сознании: "Мой отец перед смертью сказал: "Абдулла, я прожил жизнь бедняком, и я хочу, чтобы тебе Бог послал дорогой халат и красивую сбрую для коня". Я долго ждал, а потом Бог сказал: "Садись на коня и возьми сам, что хочешь, если ты храбрый и сильный".
                И хотя мозговые извилины никогда особенно не напрягали Эдика, никто во дворе не сомневался в его авторитете, поскольку тот же Бог снабдил подростка крепкими кулаками и абсолютной бесшабашностью.
                На следующий день у Эдика уже был велосипед, и он даже смотался с пацанами на море. Но когда вернулся домой, его уже поджидали менты и Лидия Константиновна, инспектор по делам несовершеннолетних, которая почему-то не разделяла Эдиковых приоритетов по истерну Владимира Мотыля.
               В Азовской воспитательной колонии для несовершеннолетних (ВК-4) Эдик получил погоняло Шплинт.
               Сейчас Эдмонд Гоберидзе сидел на кухне у Таньки-Махинации и в одиночестве самозабвенно хлебал "Немировскую с перцем".       Доходяга слинял в комнату, чтобы пошушукаться с Танькой на предмет ее рандеву с фраером Кацем. Его же, Шплинта, эти деятели даже не сочли нужным пригласить «перетереть» это дельце.
               "Ну и за что, блин, этой шмаре отстегнули тридцать процентов? – размышлял Гоберидзе. – Себе, сволочь, Доходяга отвалил аж сорок процентов, а его, своего давешнего подельника еще с малолетки, уровнял, гад, по бабкам с этой сучкой Танькой".
               Затуманенный взгляд Шплинта споткнулся о край кухонного стола, где лежала связка ключей-дубликатов, изготовленных из слепков.    Гоберидзе в задумчивости долго глазел на отмычки. Затем хряпнул стакан водки и быстренько прикарманил вожделенные ключики от таинственной каморки папы Карло.
              ...- Что же это получается? Выходит, прапорщик был в сговоре с этими уголовниками, Парамоновым и Гоберидзе, – рассуждала Настя, когда они возвращались из поселка Качи после несанкционированной ревизии особняка Ипполита Матвеевича. – Но потом у них что-то не срослось, и Кац решил сдать милиции обоих сообщников. Хотя из квартиры Захребетного старик вынес все самое ценное, а главное – малогабаритное, что могло уместиться даже в небольшом чемоданчике. Ну и что мы будем делать дальше?
                За окнами автомобиля гусеница ноябрьского вечера выползала из своего дождливого кокона, чтобы превратиться в ночную бабочку.    Скот в задумчивости жевал нижнюю губу, уверенно крутя баранку своего четырехколесного напарника.
                - У тебя в сумочке, Настя, лежат убийственные улики против Каца. Неопровержимые! Но мы не можем светиться, иначе нас обвинят в незаконном проникновении в частное жилище. А это уже уголовная ответственность и срок. Дай подумать.
                Скот какое-то время молчал, сосредоточенно глядя на мокрый асфальт автотрассы как на ленту конвейера, которая могла затащить их джип прямо в камеру предварительного заключения. Наконец он глубоко вздохнул:
                - Я, Настя, кстати, продолжаю на всякий случай поддерживать приятельские отношения с милиционерами Петренко и Васелюком. Так вот, они мне недавно рассказали, что уголовное дело об интересующей нас квартирной краже ведет следователь прокуратуры, некая Боброва.    Предлагаю все, что ты сегодня засняла своим фотоаппаратом, записать на компьютерный диск и подбросить  с сопроводительной запиской в ее почтовый ящик. Выяснить, где она живет,  не проблема. Главное, что все это мы провернем анонимно. Я даже сотру с диска и записки все наши отпечатки пальцев. А дальше, если она, конечно, не полная дура, раскрутить это дело сможет даже школьник.
                - Но насколько я знаю, – возразила Настя, – в милиции к анонимкам относятся с большим недоверием, и эта твоя Боброва может просто выбросить наш диск на помойку.
                - Не выбросит, – уверенно ответил Скот. – Такой же диск я подброшу и Захребетному. А тот, чтобы возвратить свои цацки, вцепится в Боброву мертвой хваткой как бульдог и будет капать ей на мозги каждые пять минут. И если та не проявит резвости в расследовании, то он и кляузу на нее может настрочить в вышестоящие инстанции.
                                                                                           ***
                "Завистники умрут, но зависть – никогда". Мольер.
                Аполлинарий Кузьмич Шкуренко, слесарь железнодорожного депо, пил пиво в трактире на Большой Морской. Половой Васька небрежно поставил перед ним две кружки с пивом – так, что пена на щербатых краях бокалов стала медленно облизывать бока мутного стекла, словно лава Везувия. Рыжий охламон подал раков не на тарелке, а на обрывке какой-то газеты "Речь".
                "Вот сволочь! – подумал железнодорожник.  – Ну никакого уважения к пролетариату! Вот если бы на мне были котелок, манишка и лаковые штиблеты, он, губошлеп, прогибался бы как клоун в цирке. Дать бы ему в зубы, да руки марать неохота".
                Настроение у Аполлинария Кузьмича было припохабнейшее. Он только что стойко отсидел полтора часа на собрании подпольной ячейки РСДРП паровозного депо. Борьку Четвертака направили агитатором на Севастопольский морской завод. Ваньку Боброва снарядили на встречу с военными моряками корабля "Императрица Мария". Братьев Гадюкиных вообще откомандировали в Петроград за новой партией листовок. Ему же, проверенному опытному товарищу, опять поручили ночные расклеивания этих самых листовок на фонарных столбах как какому-то сопливому пацану.
                Шкуренко страшно хотел, чтобы руководители ячейки (да что там ячейки – центрального комитета партии) обратили бы на него свое внимание и выделили из этой толпы горлопанов и лизоблюдов, которые сегодня на собрании корчили из себя непримиримых идейных борцов. Но доказать свою избранность и незаменимость можно было только каким-то решительным поступком или активным действием – если хотите, смелым гражданским актом.
                Он попытался, было, организовать покушение на "царского сатрапа", станового пристава Егорова. Себе в подручные взял соседских салаг – Ксенофонта и Игнашку. Эти юнцы уже начали потихоньку сосать молоко революции. Одного политической бациллой заразил на площади какой-то агитатор-анархист, другой же начитался прокламаций социалистов-революционеров. Хотя, в общем, они – так, мелкая пузатая шелупонь, всплывшая вместе с пеной на вскипающей революционной волне. Шкуренко выбрал их только потому, что подобная террористическая акция была явным нарушением партийной дисциплины и субординации. Но предложи он идею этого покушения на собрании ячейки, то товарищи по партии вряд ли бы его поддержали. Или отвели бы ему в этой акции какую-нибудь второстепенную роль. А так – он мозг и лидер мобильной боевой группы. Но главное, что победителей не судят.
                Однако победителем он так и не стал.
                Этот идиот Игнашка с десяти шагов не попал бомбой в полицейскую карету, а кретин Ксенофонт не произвел ни единого выстрела из своего заклинившего нагана, который ему продал его же "проверенный человек". Шкуренко все это видел, наблюдая за происходящим из окна кабака, расположенного на противоположной стороне улицы.
                Нужно было срочно придумать что-нибудь новое, надежное и действительно верное.
                Пиво было несвежим, а настроение – вообще протухшим. Липкая хитиновая оболочка раков колола руки, которые чесались по настоящему делу. Ну что же такого придумать, чтобы эти привередливые руководители подполья наконец поверили в него и стали бы доверять хоть сколько-нибудь стоящую и серьезную работу? Партия остро нуждается в средствах. Но где раздобыть денег? Может, ограбить банк? «Нет, стремно. Да и с этими напарничками, рыжим Шнырем и ротозеем Незваным, опять наверняка вляпаешься в какую-нибудь гнусную историю". Но других вариантов у Шкуренко не было. В партийной ячейке его никто всерьез не воспринимал.
                Вытирая облизанные после раков пальцы о газету "Речь", непризнанный марксист механически соединял полиграфические знаки в связные предложения. И вдруг по глазам шибануло – "Генри Джонс"!
                "При чем здесь этот мальчишка?" – в недоумении подумал железнодорожник.
                Сбросив ребром ладони на грязный стол недоеденных раков, Аполлинарий Кузьмич впился глазами в огрызок газетной статьи. Здесь писалось о каких-то невероятных раскопках вблизи Севастополя, проводимых известным археологом П. П. Ефименко. Ожидались ошеломляющие находки, представляющие огромную историческую ценность. "Да это же сумасшедшие деньги! – пронзило мозг Шкуренко. – Но при чем здесь Генри Джонс? Ах да, вот здесь написано, что в раскопках принимает участие доктор археологии из США Генри Джонс-старший. Значит, тот мальчишка, который был в охотничьем домике, это его сын, Генри Джонс-младший. Очень даже интересно! Это знакомство нужно непременно использовать".
                Почесывая небритую щеку засаленными пальцами, честолюбивый революционер начал мучительно размышлять, как бы ему похитрее умыкнуть те исторические ценности, используя знакомство с американским пацаном.
 Это будет очень даже ощутимым пополнением партийной кассы. Вот тогда руководство партии уж точно на него обратит внимание.
                «Нужно быть полным кретином, чтобы упустить такой шанс».
                                                                                     ***    
                "Кто живет надеждой, рискует умереть с голоду", – утверждал Бенджамин Франклин.
                Эдмонд Гоберидзе умирать пока не собирался, тем более от голода. А вот надежда «срубить бабла по-легкому», в смысле «на шару», или «на халяву», его никогда не покидала.
               "Зачем горбатиться, чтобы себе на кусок хлеба заработать? Это дураков работа любит». А он, Шплинт, совсем даже не дурак.
               Гоберидзе прошел хорошую воровскую жизненную школу. Казенные дома были его университетами. Там авторитетные учителя быстро обучили, как «обуть фраера ушастого» или «обнести хату». Говорил ведь Абдулла: "Возьми сам, что хочешь, если ты храбрый и сильный". Одно плохо: время от времени приходилось проходить «курсы повышения квалификации» в этих самых казенных домах. А учебный процесс там подчас затягивался дольше, чем хотелось бы. Да и радости особой от этого процесса Шплинт почему-то не испытывал.
                Но сейчас ему, кажется, подфартило. Он и фраера Каца обует, и магистра воровских наук Доходягу разведет по полной на пару с этой дурой Танькой-Махинацией. «Вот и посмотрим тогда, кто из нас магистр, а кто просто так, погулять вышел».
                На своем мотоцикле ИЖ-Планета Гоберидзе отследил Ипполита Матвеевича аж до самого Стрелецкого спуска. Там, на автостоянке, на площади Восставших, прапорщик забурился в шикарную Мазду. На пересечении улицы Пожарова с улицей Железнякова к нему в машину подсела расфуфыренная Танька. Шплинт на значительном расстоянии следовал за красной «автокрасоткой», пока та не подрулила к роскошному особняку на окраине поселка Качи.
                "Нормально старикашка устроился. Нехило! Впечатляет. Представляю себе, какая начинка у этой голубятни. Правда, теперь, блин, наверняка придется до утра ждать, пока они не свалят из поселка", – поежился от холода Гоберидзе, доставая из сумки термос с горячим кофе.
                Словно волк в засаде Шплинт затаился в березовой роще среди кустов орешника. Но игра стоила свеч. Добыча будет легкой и конкретной. Он еще раз пощупал ключи от замка Синей бороды у себя в кармане и, удовлетворенный проверкой, наконец смачно отхлебнул горячий кофе. На душе и в желудке сразу потеплело. Гоберидзе присел, облокотившись спиной о сгорбившуюся березу, и мечтательно закрыл глаза.
                Он уже представлял себя в ближайшем будущем – сидящим в плетеном шезлонге с пузатым стаканом виски в руках на берегу взволнованного океана где-нибудь на Сейшелах или Гоа. Гоберидзе в своих фантазиях окружал себя длинноногими красавицами, а чуть в стороне навытяжку построил смуглого филиппинца, с подобострастным взглядом ожидающего его очередных указаний.
                Вдруг выступ гортани Шплинта, именуемый кадыком, или "адамовым яблоком", ощутил серьезное прикосновение бритвенного острия финки. Как черт из табакерки перед ним нарисовался Доходяга:
                - Ну что, братан, со свиданьицем! Не ожидал? Не вижу блеска радости от нашей встречи на твоей поганой морде, гнида. Где ключи?
               …Елизавета Эдуардовна Боброва час назад вернулась от своего шефа, который недавно сменил свое имя Сигизмунд на Эраст, а звучную фамилию Победоносцев – на Фандорин, начитавшись книжек Бориса Акунина. Однако случай пощадил папу майора, поэтому отчество Петрович сохранилось и менять его не пришлось.
                Получив вчера по почте странный диск вместе с не менее странной сопроводиловкой, молодая следователь реально подумала, что это просто банальный розыгрыш, один из тех, которыми подкалывали ее однокурсники на протяжении всей учебы в «универе». Особенно выкобенивался Васька Дюжев, который был на «ты» с «фотошопом». Этот хакер однажды влез в ее «комп» и из ее фоток с Мангуп-Кале сотворил такое, что бедная Лиза неделю не могла  показаться  на занятиях. А сегодня заявился потерпевший Захребетный, который получил по почте точно такой же диск, и устроил ей настолько жесткий прессинг с угрозами, что даже садист доцент Милюта с кафедры гражданского права рядом с ним, сто пудов, просто отдыхает. Елизавете Эдуардовне ничего не оставалось, как доложить об анонимке Эрасту Петровичу. 
                Начальник следственного отдела, младший советник юстиции Фандорин, тут же устроил ей жуткую головомойку, расшвыряв по столу вываленные из ящиков фотки узнаваемых лиц, но снятых в таких пикантных сюжетах, что на их фоне диск Бобровой выглядел как проделки школьника. Он долго распространялся на тему компьютерных подделок и даже привел в пример своего соседа, второклассника Борьку, который, отсканировав фотографию своего класса, художественно обработал ее на своем ноутбуке под впечатлением просмотра сериала «Школа».
                Классный руководитель юного дарования Антонина Сергеевна не одобрила новаторское перевоплощение на фото Борькиных одноклассников и одноклассниц. Особенно ей не понравился центр композиции, где был проведен дизайнерский эксперимент над ней и директором школы Огородниковым, который даже и не подозревал, что может оказаться задействован в столь замысловатом сюжете этой групповой фотографии.
                Однако Захребетный, похоже, все-таки выполнил свою угрозу «накапать на плешь» кому надо, потому что десять минут назад Эраст Петрович перезвонил следователю и велел ей рыть землю носом, иначе заместитель прокурора Тропинин пообещал его, Эраста Петровича, заставить без соли и перца жрать эту самую землю. Фандорин же в свою очередь клятвенно пообещал Елизавете Эдуардовне в случае задержки расследования такое, что японская пластмасса наушника ее «Панасоника» покраснела и треснула.
                Но Илья Витольдович Захребетный не ограничился одним только звонком заместителю прокурора. Прихватив бутылку виски, он смотался в отделение милиции, где целый час проводил разъяснительную работу с сержантом Петренко и старшим сержантом Васелюком. Последний аргумент в размере штуки «зелени» премиальных окончательно убедил милиционеров разобраться с этим делом «по-быстрому».
                Желтый уазик заморгал своей заинтересованной мигалкой в сторону поселка Качи. Следователь прокуратуры Боброва в это время топталась на автобусной остановке по маршруту в том же направлении.
                                                                                           ***
                "Кто живет надеждой, рискует умереть с голоду".
                Но лучше умереть, чем жить без надежды. Генри Джонс-старший всеми фибрами своей души лелеял надежду, что Аграфена пойдет с ними  аж до самого археологического лагеря, а уж там-то он обязательно найдет предлог, чтобы уговорить девушку задержаться. Они молча стояли, не глядя друг на друга, пока Джонс-младший заливал водой костер. Наконец девушка повернулась к Генри.
                – Дальше вы пойдете сами. Эта тропа ведет прямо к мысу Херсонесу. Проводник вам больше не требуется, – сказала Аграфена.
                Джонс-старший мучительно подыскивал слова, которые обязательно должен был сейчас произнести, а сказать девушке нужно было что-то очень важное и очень сокровенное. То, что жгло его изнутри, что занимало все его мысли и толкало на решительные действия. Но Генри стоял и молчал как не выучивший урока гимназист.
                Аграфена, словно угадав его мысли, вдруг улыбнулась и взяла Джонса за руку:
                - Вы прекрасный человек, мистер Генри. И сын у вас замечательный! Я благодарна судьбе, что она свела меня с вами. Все у вас будет хорошо. Я уверена, что вас ждут великие открытия и оглушительный успех. А я, увы, должна вернуться в охотничий домик. Сегодня намечена охота на волков. Прибывает его высокопревосходительство адмирал Эбергард. В его сопровождении будет капитан-лейтенант Волконский, мой жених. Из-за этой проклятой войны мы так редко видимся с ним в последнее время. Я непременно должна с ним встретиться. А вам я желаю удачи, мистер Генри. Прощайте.
                Аграфена скромно поцеловала Генри в щеку и помахала рукой приближающемуся Джонсу-младшему:
                - До свидания, малыш. Береги своего Индиану. Такие друзья в наше время – редкость.
                Девушка развернулась и, подхватив дорожную сумку, решительно направилась в свой родной лес. Отец и сын провожали ее взглядами, пока она не скрылась среди приветствующих ее шумящими ветвями раскидистых елей. Постояв молча еще минут пять, Джонс-старший положил руку на плечо сына:
                - Пора и нам, Младший. Петр, наверное, нас уже заждался.
                Раскрасив горизонт в багряные тона, солнце с азартом, как импрессионист-пуантилист в экстазе, стало наносить отдельными мазками мелкие облака на небесный холст, используя в качестве палитры новую шапку леса из молодого снега. Серые степные зарисовки вдруг сменили замазанные белилами пожухлые краски осеннего «опавшелиственнохвойного» пейзажа.
                Индиана первым рванул вперед навстречу утреннему ветру и новым приключениям.
                …Шкуренко подсоединял шахтную клеть к лебедке, когда к нему подошел Генри Джонс-младший.
                – Доброе утро, Аполлинарий Кузьмич, – поздоровался мальчик. – Каким ветром вас к нам занесло? Вы ведь, кажется,  железнодорожник,  а  не  археолог? 
                –  И  тебе  не  хворать,  мистер  Генри, – ответил на приветствие слесарь. – Рабочие руки везде нужны, а у нас в депо началась тотальная мобилизация на фронт, так что я решил убраться куда подальше, чтобы не обрили в солдаты.
                – Вы что, боитесь идти воевать с немцами? А где же ваш хваленый патриотизм?
                – При чем здесь патриотизм? Это не моя война. У нас говорят: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат». А тут не то, что без чуба, – без головы остаться можно. И ради чего? Ради того, чтобы эти империалисты потуже набили свои карманы? Немецкие, японские или русские – мне все равно. Ничего, вот объединятся скоро пролетарии разных стран и разберутся тогда с этими недорезанными буржуями.
               – Опять вы, Аполлинарий Кузьмич, со своей революционной агитацией?
                – Да не агитирую я никого, просто объясняю, почему лоб свой под пулю подставлять не хочу ради чужого дяди. Лучше расскажи, чего интересного нашли эти ваши археологи? Твой отец уже два раза в шахту спускался в гости к нашему подземному богу Карачуну. И что?
                – Да вроде ничего пока не откопали. Завтра опять собирались спускаться, но, похоже, ничего не выйдет. Шахтер Федотов повредил руку – а кто же будет стену там внизу долбить вместо него? Вы же знаете, квалифицированных рабочих рук не хватает.
                – Так, может, я пригожусь? Мне приходилось помахать киркой и потолкать вагонетку на угольной шахте под Тулой.
                – Ну, не знаю, – пожал плечами мальчик. – Попробуйте поговорить с Петром Петровичем. Я думаю, что он будет только рад, если спуск не придется откладывать.
                                                                          ***
                 Французский поэт Поль Валери как-то сказал: «Не суди о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны».
                Доходяга терпеливо ждал, когда Кац и его гостья освободят  вожделенный объект для работы.
                Из окна особняка потихоньку выползал на волю шлягер Таисии Повалий и конвертируемого голоса России Николая Баскова.
                 - «Отпусти меня», – неистово молила истерзанная Тая непреклонного Колю,  в то время как в кустах орешника в унисон амурному  тандему тихо поскуливал привязанный к кривой березе Шплинт. Его правый бланш, время от времени дребезжа, семафорил  левому фингалу.    Чувствовалась дружеская рука понятливого и заботливого товарища.
                Парамонов уже больше двух часов таращился на окно, где по стенам комнаты суетилась световая «подтанцовка» вокального дуэта, развлекающего сладкую парочку. Полчаса назад Доходяга получил sms-ку от Таньки-Махинации: «На предмет цацек Кац шифруется, как Штирлиц. Поищешь сам, тебе не впервой. Сейчас раскручиваю фраера на кабак в Севастополе, так что скоро слиняем, и хата будет в твоем полном распоряжении».
                 Наконец Басков в последний раз взвизгнул и оставил в покое измученные нервы Парамонова. Вскоре гаражные ворота фортеции отставного прапорщика выпустили на променад поющий Порше Кайен, сменивший на посту отдыхающую Мазду. Проводив взглядом, выпендривающийся автомобиль, Доходяга спокойно, без суеты, направился к дому.
                 …- Да все у нас в поселке знают, что шашлычные на побережье и этот микрозамок на окраине принадлежат Ипполиту Матвеевичу, – степенно рассуждал пожилой участковый Федор Иванович Анискин. – А Екатерина Аркадьевна Гундеева у него что-то вроде солнцезащитных очков от блеска кокард налоговиков. Я вам покажу его хоромы. Но поковыряться внутри особняка без санкции прокурора мы, увы, не уполномочены.
                В этот момент затрезвонил старомодный, еще советских времен, дисковый телефонный аппарат. Анискин минут пять отвечал односложными фразами в массивную черную эбонитовую трубку. Затем хитрая ухмылка взъерошила его лохматые усы:
                - Да вы, голубушка Елизавета Эдуардовна, никак в рубашке родились! Только что звонили из пультовой охраны. Сработала сигнализация в интересующем вас доме. Они уже выслали туда свой наряд. Теперь и мы можем на законных основаниях присоединиться к процедуре осмотра. Коляска моего мотоцикла в вашем полном распоряжении, так что не будем терять времени.
                Возле коттеджа стояли бронированный автофургончик вневедомственной охраны и желтый милицейский уазик с севастопольскими номерами. Следователь и участковый вошли в дом. Два дюжих молодца в камуфляже держали за руки Парамонова, в то время как его запястья пытался украсить наручниками от Юдашкина старший сержант Васелюк.
                – Какая встреча, Ашот Германович, – расцвела как осенняя роза Елизавета Эдуардовна. – Ну что же это вы от нас все время бегаете и бегаете? Мы ведь даже еще не закончили нашу последнюю дискуссию, а вы уже подбрасываете нам для диалога новую тему.
                Следователь прокуратуры долго упражнялась в ораторском искусстве, щеголяя иронией и сарказмом. Опять пошли в ход цитаты и афоризмы. Елизавета Эдуардовна чеканила выдержками из уголовного кодекса как на экзамене у доцента Милюты.
                Сначала Доходяга упорно молчал, пуская пузыри и прикидываясь полным идиотом. Затем начал нести какую-то ахинею про то, что дверь была не заперта, а он по пьянке ошибся домом. Анискин лукаво ухмылялся, а остальные участники мизансцены со скукой созерцали набившую оскомину репризу, повторяющуюся каждый раз в девяти случаях из десяти при взятии гавриков с поличным.
                Тут дверь с шумом распахнулась, и на сцену ворвался новый персонаж – Ипполит Матвеевич Кац.
                Отставной прапорщик и домушник, расстреляв друг друга взглядами, стали отчаянно вести перекрестный огонь из гранатометов лицемерия, лжи и словоблудия. Пена у рта дуэлянтов чередовалась с брызгами слюны и отборной матерщиной. Они виртуозно врали, ругались и изворачивались, но следователю прокуратуры Бобровой, в конце концов, надоел этот затянувшийся спектакль, и она решила опустить занавес:
                - А ну всем на фиг молчать! Хватит нести этот дикий бред. Федор Иванович, – обратилась она уже  к Анискину, – будьте добры, организуйте нам понятых.
                Когда супружеская пара из ближайшего пансионата прибыла в коттедж для удостоверения факта производства следственного действия, Елизавета Эдуардовна, словно полководец на параде победы, возглавила церемонию торжественного спуска в гараж. Спустившись вниз, она уверенным шагом направилась к огромному зеркалу.
                Кокетливо поправив прическу, следователь прокуратуры неожиданно крутанула фуэте и выстрелила взглядом прямо по незащищенным глазам Каца. Ипполит Матвеевич испуганно захлопал ресницами и, позеленев,  оперся о стену. Его зрачки стали растекаться по хрусталикам, словно медузы на сковородке.
                С безумным блеском в глазах Боброва стремительно направилась к дубовому стеллажу с металлическими цилиндрическими банками:
                - Понятые, прошу вас подойти.
                Следователь прокуратуры повернула неприметную емкость с отечественной шпаклевкой, и на глазах у изумленных зрителей гигантское зеркало поползло в сторону.
                Ипполит Матвеевич сначала побелел, а затем стал покрываться бордовыми пятнами.
                Победоносным шагом Боброва направилась к замаскированному сейфу. Заинтригованные понятые шустро семенили за ней.
                – Прошу вас внимательно осмотреть помещение, – обратилась к супругам следователь прокуратуры.
                Глаза понятых зашарили по полкам. Но те были абсолютно чисты – как младенец после купели. Абсолютно!
                Кац несколько раз шлепнул посиневшими губами и, схватившись за сердце,  медленно стек по стене на пол.
                                                                                     *** 
                Французский поэт Поль Валери как-то сказал: «Не суди о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны».
                Ксенофонт Шнырь и Игнат Незваный по нескольку раз в день наблюдали в полевой бинокль за лагерем археологов. Но их интересовал не столько сам лагерь, сколько старая береза, на которой должен был появиться условный знак в виде привязанной к ветке белой ленты. Они терпеливо ждали этого сигнала уже два дня. Но знака пока не было.
                Петр Ефименко, Генри Джонс-старший, молодой аспирант Коровьев и рабочий Шкуренко спускались в шахтерской клети в подземный штрек таинственной пирамиды.
                Какое-то странное предчувствие подсказывало, что сегодня они непременно найдут то, ради чего уже были затрачены титанические усилия и весьма немалые деньги. На стенах проходки были закреплены бензиновые лампы Вольфа, окрещенные шахтерами «благодетельницами». Утренний спуск Шкуренко и Коровьева приблизил надежды исследователей ровно на полтора аршина. За скальной породой была обнаружена стена из крупных каменных блоков. Ефименко и Джонс-старший тут же решили лично присутствовать при прорубке проема в стене.
                Аполлинарий Кузьмич, споро размахнувшись, направил свое кайло в самое сердце каменной кладки.
                Грудная клетка стены не поддалась. Словно заговоренная, пирамидная броня отражала все удары настырного Шкуренко. Шахтер промучился до самого вечера, но не продвинулся ни на дюйм.
                – Попробуй расчистить швы, – посоветовал ему Ефименко.
 Аполлинарий Кузьмич принялся долбить стыки блоков.
                Вдруг в правом верхнем углу одной из плит отскочил небольшой кусок камня. Шкуренко стал целенаправленно направлять свое кайло в это обнадеживающее место. Через четверть часа в углу блока образовалась выемка довольно правильной геометрической формы.    Подошедший Генри Джонс поднял с пола осколки выбитого камня.
                - Петр, иди посмотри, эта порода явно отличается от той, из которой высечены блоки. Она значительно мягче.
                Подошедший Ефименко пощупал пальцами кусок щебня, а потом попытался просунуть руку в углубление.
                – Принесите мне подмости, молоток и зубило, – обратился он к Шкуренко.
                Взобравшись на добротную деревянную конструкцию, Петр принялся аккуратно расчищать отверстие.
                – Поднимайся ко мне, Генри, и захвати лампу, стеку и кисть, – сказал он Джонсу-старшему.
               Через десять минут ниша приняла форму идеального куба с гранью около пяти дюймов.
                – Пощупай, Генри, здесь какой-то паз в глубине.
                Джонс просунул пальцы в щель и слегка надавил на торец странного углубления. Вдруг раздался жуткий скрежет – и одна из плит поползла вверх. В образовавшийся проем вполне можно было пройти, если немного пригнуть голову.
                – Снимайте со стен лампы, – распорядился Ефименко и первым шагнул в темноту.
 Они попали в широкую подземную галерею, выложенную из каменных блоков. Петр Петрович наудачу свернул влево. В стены были вмонтированы факелы, которые по указанию Ефименко тут же принялся разжигать рабочий Шкуренко. Стало довольно светло, и можно было осмотреться вокруг.
                 На стенах в нескольких местах археологи обнаружили античную резьбу в виде каких-то символов и изображений животных, а также людей, одетых в туники.
                – Петр, ты – гений! Все твои расчеты оказались верны, – восхищенно воскликнул Генри Джонс-старший.
                – Видишь, а ты сомневался, старый бродяга, забодай тебя  комар!  – весело ответил ему Ефименко. 
                Друзья и подошедший к ним аспирант Коровьев стали внимательно рассматривать таинственные рисунки. Тишину щекотал шелест кистей, которыми исследователи истории смахивали пылинки веков с загадок древней цивилизации. Их охватил азарт первопроходцев. Руки чесались по захватывающей работе, а мысли судорожно вскипали от неистового возбуждения. Подобные открытия в археологии случаются раз в столетие, а то и реже. Сумасшедшие эмоции били фонтаном. Ради этого стоило жить!
                – Идите все сюда! Здесь какие-то ворота, – вдруг прокричал Аполлинарий Кузьмич, который углубился далеко вперед, чтобы зажечь оставшиеся факелы.
               Археологи тут же стремительно ринулись на его зов.
               Гигантская двустворчатая дубовая дверь была сплошь покрыта замысловатой резьбой и украшена драгоценными камнями, которые в свете факелов и ламп переливались всеми цветами радуги. Петр Ефименко попытался, было, открыть дверь, но она оказалась запертой.    Однако замочной скважины ни на одной из створок не было.
                – Тут наверняка какое-то хитроумное устройство для открывания, что-то вроде того блока, который обнаружил нам проход сюда после случайного нажатия на скрытый паз, – сказал Генри Джонс.
                Археологи принялись внимательно изучать рисунки на двери в надежде найти какую-нибудь подсказку. Но обнаружить логическую взаимосвязь между отдельными изображениями и таинственными знаками никак не удавалось. Для расшифровки подобных древних пиктограмм уходили, как правило, годы, а то и не хватало целой жизни.
                – Петр, посмотри… – позвал друга Генри. – Здесь изображена пирамида, и она как будто выпуклее, нежели остальные изображения.
                Ефименко заинтересованно склонил голову:
                - Ну-ка, ну-ка… Попробуй надавить на нее, дружище, у тебя это здорово получается.
                Генри нажал на пирамиду. Негромко щелкнул скрытый механизм – и дверная створка слегка отошла. Петр тут же распахнул ее полностью.
               Участники экспедиции вошли в просторную комнату. По ее углам стояли огромные статуи античных воинов. В центре возвышался сорокадюймовый цилиндр, выложенный из отшлифованных мраморных блоков. Вокруг него были разбросаны амфоры, кувшины, подносы, какие-то другие предметы домашней утвари и вещи совсем уж непонятного назначения. Тут же находилось и много разнообразного оружия.
                Все это было сделано из золота и серебра, кроме того, на большинстве изделий поблескивали драгоценные камни.
                Дно цилиндра оказалось густо усыпано многочисленными останками разных животных. Среди разбросанных костей попадались и человеческие черепа.
                – Что это? – испуганно отпрянул в сторону шокированный увиденным Шкуренко.
                – Это античный  греческий  алтарь,  –  ответил  ему  Генри  Джонс. 
                – Древние греки часто совмещали его с жертвенником, – добавил Петр Ефименко, в задумчивости поднимая с пола инкрустированный золотом кинжал с рукоятью, украшенной алмазами.
                Глаза Аполлинария Кузьмича жадно забегали по сокровищам: «Господи, да это какие же деньжищи!»
                                                                              ***
                «Все страсти хороши, когда мы владеем ими; все – дурны, когда мы им подчиняемся», – говорил Жан-Жак Руссо.
                Самой большой страстью Татьяны Авдеевой-Вавилонской была страсть к азартным играм. Она могла сутками просиживать в казино, просаживая последние «бабки». Поэтому ей вечно не хватало тугриков. Так что, когда Доходяга предложил Таньке-Махинации за небольшой процент помочь развести Каца, она, конечно же, сразу согласилась.
                Виртуозно разыграв свое падение на льду, она побывала в квартире отставного прапорщика и буквально с порога поняла, что Ипполит Матвеевич не так прост, как кажется на первый взгляд. Старичок явно любил покутить и пошиковать. И у него, похоже, были для этого неплохие возможности. Проходя по широкому коридору за гостеприимным хозяином на кухню, чтобы почаевничать, цепкий натренированный глаз воровки не преминул заскочить в приоткрытую дверь роскошного кабинета и быстренько пошарил среди бумаг, разложенных на письменном столе.
                Была там пара прелюбопытнейших бумаженций. Танька-Махинация не раз уже имела дело с их «сестрицами». Сертификаты Российской государственной пробирной палаты и Московского геммологического сертификационного центра она не спутает ни с чем.
                «Да ты, папаша, оказывается, брюликами увлекаешься! Это хорошо. А Доходяга мне про это ничего не говорил. Вот урод! Себе все заныкать решил, гаденыш».
                Но Авдееву-Вавилонскую еще никому не удавалось «наколоть». Недаром она Танька-Махинация. «Что, Парамоша, поблефовать со мной решил? Ну, давай поиграем, суслик в законе».
                Зайдя в ванную комнату, чтобы переодеть порванные колготки и припудрить заплаканный по Станиславскому носик, Татьяна Авдеева-Вавилонская первым делом достала из сумочки набор пластилина и связку ключей от Ипполитовой квартиры, которые, как считал Кац, он надежно пристроил в боковом кармане своего итальянского пиджака.
                Два комплекта слепков с ключей приземлились в сумочку аферистки, а сами же модели-ключики незаметно вернулись «на родину», в карман вельветового миланского пиджака.
                Слесарь Филиппыч из ЖЭКа за литровую бутылку израильской водки сварганил ей со слепков ключей отмычки не хуже, чем Филимон Доходяге за двести баксов.
                На следующий день Танька-Махинация подрулила на своем миниатюрном сто седьмом Пежо к дому отставного прапорщика. Она еле заметно кивнула наблюдающим за ней из подворотни Доходяге и Шплинту и демонстративно уткнулась носом в глянцевый журнал. Дождавшись, когда подельники зайдут в подъезд, она посидела в машине еще десять минут, а потом вышла и быстро зашагала к проспекту, где, поймав такси, поехала на встречу с Кацем.
                Об этой встрече она, естественно, ничего ворам не сказала.
                Когда Ипполит Матвеевич со своей новой подругой подъехали к особняку и вышли из машины, Танькины глаза зафиксировали, как  прапорщик приподнял небольшую пластину, имитирующую кирпич, вмонтированную в кладку стены. Под пластиной оказалась маленькая цифровая клавиатура. Ипполит Матвеевич набрал код «01937» и, дождавшись, когда на панели начнет мигать микроскопическая лампочка, вставил ключ в замочную скважину.
                В гараже Авдеева-Вавилонская выразила бурю восторга по поводу роскошного зеркала и сразу же стала перед ним прихорашиваться. От нее не укрылось, что Кац как-то вдруг потускнел и нервно дернул рукой. Потом на его лице появилась странная виноватая улыбка, и он почему-то засуетился  и поторопился подняться наверх.
                «Что-то здесь не так, – подумала аферистка. – Надо бы разобраться».
                У нее в сумочке лежала миниатюрная записывающая видеокамера в виде тюбика губной помады, которую она когда-то «приватизировала» у одного из своих многочисленных клиентов. Танька включила ее и незаметно положила на полку одного из стеллажей, где был наиболее оптимальный угол обзора.
                Предложив гостье поплавать в бассейне, расположенном в зимнем саду, хозяин дома, извинившись, удалился на полчаса, чтобы переговорить по телефону со своим деловым партнером.
                После впечатляющего обеда с омарами и шампанским Танька-Махинация вдруг заторопилась домой, сославшись на позабытое обещание своей лучшей подруге навестить ее в больнице, где та лежала с вырезанным аппендицитом. Кац, разумеется, не был в восторге от подобного сообщения, поскольку не ожидал такого поворота в развитии событий. Но ему ничего не оставалось делать, как только, договорившись о новой встрече, предложить очаровательной «динамистке» немедленно доставить ее к страдающей подруге.
                Уже стоя на крыльце больницы, Авдеева-Вавилонская привычно заглянула в свою сумочку, и тут гримаса ужаса исказила ее хорошенькое личико:
                - Боже! Кажется, когда я переодевалась в раздевалке вашего бассейна, то случайно выронила квитанцию из химчистки, куда  сдала свое платье от Лагерфельда. А мне сегодня – кровь из носа – нужно его забрать.
                С этими словами она посмотрела на отставного прапорщика такими глазами, что тот, позабыв обо всем на свете, стремглав рванул обратно в поселок за квитанцией.
                Проводив взглядом автомобиль ухажера, аферистка быстро направилась к стоянке такси. Через двадцать минут Танька-Махинация как ни в чем не бывало листала глянцевый журнал в своем Пежо недалеко от дома, где Доходяга и Шплинт в это время бомбили хату Каца. 
                Вечером после ухода подельников Татьяна Авдеева-Вавилонская просмотрела интересное документальное кино о приключениях Ипполита Матвеевича в собственном гараже.
                «Да ты, дорогой прапорщик, просто какой-то местный граф Монте-Кристо. Надо бы до пятницы нанести тебе визит вежливости, пока тебя, любимого, не будет. Ну, а наших милых мальчиков в пятницу вохровцы быстро упакуют и, сдав ментам, законсервируют для длительного хранения. Кто же этим лохам расскажет, что хибара Каца сидит на сигнализации?»
                                                                                 ***
                «Все страсти хороши, когда мы владеем ими; все – дурны, когда мы им подчиняемся», – говорил Жан-Жак Руссо.
                Ночью, привязывая белую ленту к корявой ветке старой березы, Шкуренко вспоминал комнату с алтарем.
                «Боже, сколько же все это может стоить? – в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос. –Да на такие деньги революцию зашарашить можно!»
                Тут Аполлинарий Кузьмич почему-то вспомнил полового Ваську из кабака, его презрительную ухмылку и небрежность, с которой тот поставил кружки с пивом, проливая пену, и  подал раков на грязной газете...
                «Да, если бы я был в котелке и манишке, он бы, сволочь, так себя не вел. А ведь сам-то Васька вроде тоже как бы из пролетариев. А нос задирает, хамло, как приказчик».
                Шкуренко вдруг представил себя входящим в пивную. Одетый в «англицкий» костюм, из кармана жилетки свисает толстая золотая цепь от часов… Он небрежно опирается на элегантную трость с серебряным набалдашником, лениво ловит на себе восхищенные взгляды вздыхающих курсисток. Перед ним склоняется Васька и подобострастно лепечет:
 - Давненько вы к нам не заглядывали, многоуважаемый Аполлинарий Кузьмич! Мы уж по вас соскучились.
                «Что за идиотские мысли? – одернул себя Шкуренко. – Деньги нужны для революции!»
                Но воображение уже забрасывало его на белый пароход, где он сидел в плетеном кресле за круглым столиком, а высоченный чернокожий официант в белых перчатках, согнувшись, наливал в высокий бокал лучшее французское шампанское. А напротив, в белом вечернем платье, под шелковым зонтиком, сидела очаровательная молоденькая княжна, которая с восторгом смотрела ему в глаза, примеряя подаренное Аполлинарием Кузьмичом роскошное жемчужное колье.
                Обескураженный Шкуренко замотал головой, но видение упорно не хотело исчезать.
                «А может, ну ее к лешему эту революцию?» – упрямо прорывалась в подсознание подленькая мыслишка.
                Заколебавшийся марксист подергал за ленту, проверяя надежность затянутого узла.
                Ноябрьская ночь вымазала дегтем молодую луну, словно ворота у избы неверной невесты. Большинство звезд также пострадало от гнева рассерженной ревнивицы. Ветер выл как голодный волк. Спровоцированные этим зовом, его серые собратья отозвались тоскливым разношерстным хором. Без объявления войны к ночному разгулу внезапно присоединилась гроза, разрывая тишину раскатами грома и освещая свой полигон вспышками молний.
                 Шнырь толкнул задремавшего Незваного:
                 - Хватит дрыхнуть, лодырь, быстро двигаем к шахте. Аполлинарий повесил ленту.
                 Несмотря на шабаш природы, Петр Ефименко и Джонс-старший отмечали успех экспедиции в своей палатке. Чокнувшись алюминиевыми кружками с грогом, Генри произнес:
                - Петруха, надо бы завтра с утра отправить кого-нибудь в город за жандармами. Ну какие из нас с тобой охранники? Да и Коровьев твой в руках ничего тяжелее кисточки и карандаша никогда не держал. Через час пойду сменить на посту аспиранта – пусть немного отдохнет.
                …Кто-то упорно тряс его за плечо. Ефименко проснулся. Соревнуясь с громом в наращивании децибел, жуткий звон разрывал барабанные перепонки. Рабочий Федотов убрал руку с плеча ученого.
                - Петр Петрович, будильник уже давно трезвонит, а вы из-за грома ничего не слышите. С вами все в порядке?
                – Да, Иван Семеныч, все хорошо. Спасибо, что разбудил. Нужно пойти сменить Генри у шахты.
                В сопровождении Федотова Ефименко подошел к шурфу.
                Возле поднятой на поверхность клети никого не было. Иссиня черная темнота резала мозг, а дождь заливал глаза и упорно прорывался за шиворот.
                - Генри, ты где засел? – громко позвал друга археолог.
                Из глубины земли в ответ раздалось приглушенное мычание, заглушаемое внезапной истерикой грома.
                – Давай быстро в клеть! – прокричал Петр Петрович недоумевающему шахтеру.
                Внизу шахты, возле входа в подземную галерею, на полу лежали связанные Генри и Коровьев с кляпами во рту.
                 Едва освободившись от веревок, Джонс стремительно бросился к клети:
                - Это Шкуренко, а с ним еще двое! Они вынесли все. Их нужно немедленно догнать! Грабители не могли далеко уйти. У нас же есть лошади!
               Когда преследователи подбежали к огороженному загону, то наткнулись на распахнутые ворота. На стойле болтались обрезанные кожаные недоуздки.
                – Бандиты так торопились, что не удосужились даже развязать привязь, а просто рубанули по ней ножом, – произнес раздосадованный Генри.
                – Они угнали всех наших лошадей, чтобы вывезти награбленное, – с побелевшим лицом опустился на вскипающую землю убитый горем Ефименко.
                                                                                         ***
                «Затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра». Мигель Сервантес де Сааведра.
                В фильме Юлиуша Махульского «Ва-банк» медвежатник Хенрик Квинто владел уникальным брючным ремнем. Этот пояс для штанов был напичкан всевозможными лезвиями, пилками, проволочками и другими железками покруче, чем швейцарский нож Victorinox. Шплинт решил воспользоваться идеей хитроумного поляка и заказал Филимону, местному криминальному Кулибину, кожаный ремешок для своих «котлов» Tissot. Оригинальные заклепки на окантовке браслета часов были не чем иным, как головками универсального воровского слесарного инструмента, вставленного в торец ремешка.
                После дружеского разговора с Доходягой и экспроприации заветных отмычек Гоберидзе оказался привязанным к кривой березе. Кисти рук Шплинта подельник стянул его же собственным брючным ремнем. Однако Квинто мог бы гордиться своим севастопольским учеником. Как только Доходяга, удовлетворенный результатами профилактической беседы, отправился «бомбить» берлогу Каца, Шплинт быстренько воспользовался своим походным набором слесаря-медвежатника.
                После этого, уже сидя в кустах орешника, Гоберидзе наблюдал представление на «поле чудес» перед хибарой прапора. Он видел приезд вневедомственной охраны и севастопольских милиционеров. Вскоре подрулила Боброва с каким-то усатым ментом и, конечно же, вернулся Кац, которому по «мобилке» сообщили о взломе его хаты. Прапорщик рысью метнулся в дом, в то время как Танька-Махинация осталась дожидаться хозяина особняка в его машине.
                Но терпения красотке хватило ненадолго. Оценив ситуацию и предугадав, чем все это закончится, она стремительно рванула голосовать на трассу. Шплинт тоже поспешил покинуть место боевых действий на своем преданном «ИЖике», пока его самого не загребли в «ментовку» за компанию с Доходягой.
               В это время по шоссе, мимо резиденции отставного вояки, после «свиданки» со Светочкой из местной администрации на своем черном джипе возвращался в город Скот. Он видел, как из иномарки, припаркованной возле коттеджа Ипполита Матвеевича, выскочила какая-то женщина и, подбежав к трассе, принялась отчаянно махать рукой.
               Будучи истинным джентльменом, Скот, разумеется, не мог отказать даме в таком пустяке, как составить ему компанию во время вояжа в Севастополь. Он даже подвез красавицу до самого дома.
                В дороге было заметно, что дамочка сильно нервничает, хотя и пытается улыбаться и сохранять хладнокровие. Скоту было ужасно интересно, что она делала возле особняка Каца. Также ему было очень любопытно, как там оказались его приятели милиционеры, чей уазик со знакомыми номерами он, конечно же, не мог не заметить.
                «Нужно будет сегодня вечером обязательно забить стрелку с этим сержантам в какой-нибудь пивнушке и выяснить, что там, черт возьми, происходит, – подумал Скот. – А ведь я где-то  уже видел эту женщину, – продолжал размышлять он. – Но где? Такое красивое личико трудно не запомнить. Вспомнил! Казино «Luxor», что на улице Николая Музыки. Точно! Мы были там со Стивом на прошлой неделе и играли в блэкджек, а она сидела за столом с рулеткой. Тогда она крупно проиграла и громко возмущалась, поэтому мы со Спилбергом и обратили на нее внимание. Но что ее связывает с прапорщиком?»
                Вечером Скот встретился с сержантом Петренко и старшим сержантом Васелюком в баре «Стейк», что напротив рынка «Ивушка».
 На следующее утро он делился полученной информацией с Настей и Джонатаном:
                - Боброва, получив наш диск, помчалась в Качу. Один из бывших подельников прапорщика, рецидивист Парамонов, попытался ограбить его особняк, но сработала сигнализация – и вор был пойман с поличным. Однако что-то много странностей в этом деле. Во-первых, отмычки, которыми Доходяга открыл входную дверь. Это даже не отмычки, а качественно изготовленные ключи, выполненные со слепков оригиналов. Значит, тот, кто делал эти слепки, имел доступ к ключам Каца, поскольку прапорщик утверждает, что ключи никогда не терял и нигде не забывал. И что  интересно – было два комплекта отмычек! Это показала экспертиза после исследования микроцарапин на механизмах замков. Значит, кроме пойманного Доходяги, кто-то еще пошустрил в апартаментах Каца в его отсутствие. Причем этот кто-то знал про сигнализацию и отключил ее, а уходя, опять  включил. По крайней мере, так утверждают вохровцы. Во-вторых, в присутствии понятых был вскрыт хозяйский сейф, но он оказался абсолютно пуст, а ведь еще позавчера сейф был набит всевозможными ценностями.
                – Но прапорщик мог все перепрятать и в другое, более надежное, место,  –  предположила Настя. 
                –  Нет,  не  мог, – категорично возразил Скот. – В поселке он не появлялся уже несколько дней. У него есть алиби, которое в милиции тщательно проверили. И еще: возле коттеджа стояла машина. Из нее выскочила молодая женщина – я даже подвез ее до Севастополя. В баре я описал ее внешность милиционерам, и они утверждают, что это известная воровка по кличке Танька-Махинация. Кстати, как сказали сержанты, она  часто  работала  вместе с  нашими  рецидивистами,  Доходягой  и  Шплинтом. 
                – Значит «шерше ля фам?» – откликнулась Настя.
                – Возможно, – задумался Скот. – Но не обязательно. Доходяга грабил дом в одиночку, Шплинта с ним не было. И это еще одна странность. Да и Танька-Махинация находилась не в доме, а в машине прапорщика. Петренко и Васелюк даже не подозревали о ее присутствии. И Кац ее не выдал.
                                                                                         ***  
                «Затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра».
                Генри Джонс-старший, словно дикая кошка в клетке, метался по своей палатке: «Что делать? Неужели сокровища пирамиды утрачены навсегда? Для этого идиота Шкуренко бесценные исторические находки – это всего лишь груда золота и серебра, которые можно переплавить в слитки и продать».
                В это время в другой палатке Петр Ефименко составлял список похищенного для полицейского урядника, которого вместе с группой жандармов утром привел рабочий Федотов. Петр Петрович находился в дикой депрессии и, похоже, был не в состоянии здраво мыслить. Но Генри Джонс-старший лихорадочно пытался найти выход из создавшегося катастрофического положения: «Бандитам нужны деньги, а не исторические раритеты. Они попытаются продать похищенное. Но кому? Ростовщики или ломбарды вряд ли польстятся на откровенно криминальные вещи. Да и собрать такую огромную сумму очень нелегко. Правда, похитители могут начать распродавать ценности по частям. Нужно найти Кудрявого. Они с Яшкой Тараканом не раз сбывали краденый антиквариат и, конечно же, знают тех, кто занимается скупкой и перепродажей подобных вещей. Но Шкуренко может также попытаться вывезти находки и за границу, чтобы продать их там. Легально вывезти невозможно, значит, здесь не обойтись без контрабандистов. Нужно идти в рыбачий поселок к Ираклию Маразли – он мне помог в прошлый раз, может, и сейчас подскажет что-нибудь путное».
                В Севастополе Генри Джонс с сыном остановились в меблированных комнатах мадемуазель Эвридики, где был полный пансион. К тому же здесь на этаж ниже квартировал и Петр Ефименко.
                К сожалению, расследование о грабеже на раскопках не продвинулось ни на шаг. Все газеты постоянно писали о нерасторопности полиции. Некоторые издания даже утверждали, что никакого ограбления подземной пирамиды вообще не было, как и не было самой пирамиды, и вся эта шумиха вокруг античных сокровищ – всего лишь рекламный трюк «непризнанного гения» Ефименко. Петр Петрович жутко возмущался и обижался, но Генри поддержал лучшего друга в трудную минуту и не дал тому уйти с горя в классический интеллигентский запой.
                Как-то утром Джонс-старший решил прогуляться после завтрака. Он остановился возле рекламной тумбы, где была наклеена афиша, зазывающая посетить приехавший цирк. Намечался международный турнир по французской борьбе, в котором примут участие известные иностранные силачи и, разумеется, гордость и надежда России – Иван Поддубный.
                К Генри подошел какой-то малолетний оборванец, подергал того за штанину и, прищурившись, важно спросил:
                - Ты, что ли, американец Джонс?
                – Да, это я, – ответил Генри. – Вы что-то хотели, молодой человек?
                Беспризорник грязным пальцем потер чумазый нос:
                - Гони «пятихатку», американец, я тебе весточку от Маразли притаранил.
                Джонс вытащил из бокового кармана куртки бумажник из крокодиловой кожи:
                - Что ему удалось узнать?
                -  Ираклий велел передать, что интересующий тебя мужик вчера утром приходил в рыбачий поселок и нанял шаланду «Звезда Тамары» для контрабанды своего груза в Турцию, в поселок Бельдиби. Завтра в десять вечера они отходят из Казачьей бухты мыса Херсонеса. Еще Ираклий велел напомнить, чтобы не было никаких «фараонов». Ему не нужны неприятности, иначе они появятся у тебя.
                 Мальчишка аккуратно сложил деньги и засунул их себе за пазуху, затем, словно уж в камышах, мгновенно растворился в толпе прохожих.
                …Шкуренко ужасно нервничал.
                «Слава Богу, что я ничего не успел рассказать им о сокровищах», – рассуждал он.
                Позавчера на собрании партийной ячейки как внеплановый вопрос машинист Белозеров поднял тему сенсационного ограбления на археологических раскопках. Марксисты дружно осудили «факт беспринципного вандализма, нанесший национальной культуре России невосполнимый урон».
                «Слюнтяи, чистоплюи несчастные, – злился Аполлинарий Кузьмич. – Они собираются делать революцию в белых перчатках, что ли? Хотят ввязаться в классовую борьбу и не замараться? Ничего у вас не выйдет, господа-товарищи! Лес рубят – щепки летят! Народовольцы – вот с кого надо брать пример. Они уж точно не стали бы слюни распускать по поводу выбора средств ради достижения великой цели».
                Шкуренко принципиально не стал тогда вступать с ними в дискуссию.
 «И я еще колебался, как распорядиться ценностями? Осуждал сам себя за проявленную мимолетную слабость? Да пошли вы все… с этой вашей революцией!»
                Аполлинарий Кузьмич вульгарно пытался утешить собственную совесть, но та, пожалуй, уже и сама была не против его выбора.
                «Главное, чтобы эти сосунки, Шнырь и Незваный, продолжали верить в то, что все их деяния предпринимаются для торжества  великой идеи, во имя мировой революции».
                Шкуренко вовсе не собирался посвящать своих помощников в детали задуманного им плана. «Пока они фанатеют от собственной значимости и незаменимости, пускай попашут как следует, революционеры хреновы. Главное – переправить груз в Турцию и найти на него покупателей, пусть даже и за полцены. А потом уже можно избавляться от этих идейных сопляков».
                                                                                         ***
                «Действительность почти всегда опережает воображение пророков». Константин Циолковский.
 Танька-Махинация безжалостно высыпала из роскошных деревянных боксов в свою сумочку золотую коллекцию Захребетного. Через полчаса она встречается с барыгой Абдурахманом Толченым, известным среди своих как Алибаба. Скупщик краденого назначил ей встречу в ресторане «Избушка рыбака», поскольку млел от одного лишь вида морепродуктов.
                «С этим прохиндеем нужно держать ухо востро. Наверняка занизит цену раза в два, урод, а то и вообще предложит все купить по расценкам ломбарда, – рассуждала мошенница, направляясь к своему автомобилю. – Ничего, поторгуемся, не в первый раз. Буду следить за его глазами. Как только блеск в зрачках начнет угасать, нужно соглашаться с ценой – значит, интерес  к товару падает».
               Танька-Махинация удобно устроилась на водительском кресле и достала из пачки тонкую коричневую сигарету.
                Вдруг с заднего сидения, с левой стороны, выскочила  рука с зажженной зажигалкой:
                - Здравствуй, солнышко! Далеко ли собралась?
                Воровка резко обернулась.
                Ее испепелял  насмешливый взгляд Гоберидзе.
                - А ты молодец, девочка. Умница! Ловко Доходягу подставила. Браво! Только про меня ты совсем забыла, красавица, – прохрипел Шплинт с гнусной ухмылкой. – Делиться нужно с товарищами, жаба жадная.
                Справа выскочила вторая рука вора с короткой заточкой.
                - Чем делиться? – недоуменно спросила испуганная аферистка, инстинктивно шарахаясь от острого лезвия.
                - Ты дурочку-то не включай, стерва, не с фраером базар ведешь! – рассердился Гоберидзе. – Наблюдал я вчера, как ты в парке стрелку с Алибабой забивала.
                Подцепив заточкой изящные ручки модной дамской сумочки, Гоберидзе проворно перегнал этот женский аксессуар себе на колени.
                - Хорошо живешь, филателистка. Красиво! Откуда дровишки? – через минуту раздалось с заднего сидения.
                - Из леса, вестимо, – спокойно ответила Танька, к которой внезапно вернулось ее знаменитое хладнокровие. – Филателия – это про марки, деревня. А про монеты – это нумизматика. И тугрики эти, чтоб ты знал, мне Кац самолично подарил как символ вечной и неиссякаемой любви. Понял, дебил?
                - Ой-ой-ой! Кака така любовь-морковь? – ерничая, покачал головою Шплинт. – Ты мне тут лажу не гони. И вообще, хватит этого гнилого базара. Заводи свою таратайку, потом с тобой разберемся. Смотри, барыга долго ждать не будет.
                За отъезжающим автомобилем незаметно пристроился черный джип Скота.
                ...Сержант Петренко подошел к старшему сержанту Васелюку:
                - Только что звонил Скот. Вот лихой парень! Ну и любят же эти американцы приключения на свою задницу! Помнишь, он про Таньку-Махинацию расспрашивал, которую от хаты Каца в Севастополь подвозил, когда мы там Доходягу вязали? Ну, ты еще потом в баре по пьянке разболтал, что она давняя подельница нашего криминального дуэта, а может, даже и трио.
                - Ну, помню. И дальше что? – зло отозвался Васелюк.
                - А то, что Скот пожирает сейчас моллюсков в "Избушке рыбака", а пять минут назад туда же подрулила и Танька.
                - Ну и что мне теперь – гопак сбацать по этому поводу? – возмутился Васелюк. – Ну, была она возле дома Каца – и что? У нас на нее все равно ничего нет.
                - Да не горячись ты так, дубина, – быстро остудил его Петренко. – Знаешь, в какой компании она сейчас пьянствует?
                - Да не тяни ты кота за хвост, говори толком! – продолжал злиться Васелюк.
                - Судя по описаниям Скота, с ней два мужика. Один – находящийся в бегах Шплинт, а другой – Алибаба. Прикинь расклад!
                - Ну, ни фига себе! Вот это кульбит! Смотри-ка, наш Гоберидзе нарисовался, да и барыга там явно неспроста. Слушай, а не цацки ли из сейфа Каца сейчас в кабаке пытаются толкнуть?
                С минуту сержанты  молча буравили друг друга глазами. Вдруг Петренко схватил телефонную трубку:
                - Звони  быстро Бобровой, будем маски-шоу устраивать. В любом случае, Шплинта нужно брать.
               ...Заканчивался банкет в ресторане отеля "Апартаменты Херсонес" по поводу окончания съемок. Стивен Спилберг, Настя и Скот с бокалами шампанского вышли на террасу.
                Осенний вечер угостил разгоряченных киношников нешуточной прохладой. Шумящие замерзшими ветвями сосны, казалось, живо обсуждали происходящее на их территории помпезное мероприятие, а любопытные звезды словно в замочную скважину заглядывали в дыры скученных облаков в надежде  подсмотреть что-нибудь из жизни звезд мира кино.
                - Уже месяц, как по всему миру проходит рекламная кампания нашего фильма, – сказал раскрасневшийся режиссер. – Скоро премьера. Думаю, бюджет отобьем за неделю. Потом смотаюсь ненадолго на Гавайи, развеюсь немного, да и будем приступать к новому проекту. Так что готовься Скот, у Лукаса уже есть кое-какие идеи по поводу нового фильма.
                - И что это будет за картина? – оживился Скот.
                Спилберг хитро прищурился:
                - Да про ваши херсонесские приключения. Так что всей своей дружной компанией подойдите завтра к Джоржу – вас подключат к сценарной группе.
               - А ведь наши приключения на том не закончились, – неожиданно отозвалась Настя. – Была еще одна севастопольская история. –     Девушка таинственно улыбнулась и громким шепотом добавила: – Криминальная.
                У Спилберга заблестели глаза:
                - А ну давай поподробнее!
                Настя  облокотилась на парапетную плиту:
                - Все началось с того, что два шалопая подросткового возраста прокрались на съемочную площадку, где после выездных съемок праздно шатался наш скучающий Джонатан...
                                                                                ***
                «Действительность почти всегда опережает воображение пророков».
                Шаланда "Звезда Тамары" готовилась к отплытию. Старый грек Георгий Канделакис по прозвищу Барракуда был непростым рыбаком. Трюм его парусника далеко не всегда заполнялся кефалью, бычком, камбалой или креветкой. У местных таможенников и пограничников была информация, что этот благообразный толстячок время от времени нелегально заворачивал к берегам Болгарии или Турции. После этих рейдов в городе появлялись товары сомнительного происхождения, а главное, явно не удостоенные внимания налоговой службы. Но многочисленные проверки хитрого грека пока никаких положительных результатов не принесли.
                Канделакис находился под надежной защитой Ираклия Маразли, короля местных контрабандистов, у которого были обширные связи во всех департаментах и службах. За подобные услуги Георгий регулярно платил своему покровителю определенный процент от своих доходов. Но в этот раз Канделакис решил не делиться с Маразли, потому что заказчик попался уж слишком прижимистый и сильно сбил цену на фрахт.
                Но Ираклий каким-то образом узнал об этом, и жадность Канделакиса ему сильно не понравилась.
                Погода не предвещала ничего хорошего. Надвигался шторм. Георгий подставил резким порывам ветра облизанный палец и нахмурился: "Несколько часов в запасе у меня есть, но потом придется отсиживаться в турецкой бухте, пока не кончится непогода. Зато погранцы вряд ли сейчас отважатся бороздить акваторию моря. Но где же этот странный заказчик, представившийся Семеном Семеновичем? Еще – самое большее – час, и выходить в море будет опасно. Он внес задаток, так что придется его немного подождать, но через полчаса, пусть не обижается, в море выходить будет нельзя, и полученные денежки уйдут в качестве моральной компенсации".
                Сыновья Канделакиса, Порфирий и Константин, с опаской поглядывали на взволнованное море, но перечить отцу не решались, зная его взрывной характер и тяжелую руку.
                Начался мелкий дождь, но чувствовалось, что ответственный за небесные резервуары готовит более серьезную программу со всеми вытекающими по законам подлости последствиями.
                …Шкуренко сидел в телеге, загруженной ящиками с сокровищами из пирамиды, которую вел Незваный. За ними следовала такая же бричка с ящиками, управляемая Шнырем.
                В ночной темноте дорога еде проглядывалась. Внезапно горизонт окрасило кровавое зарево приближающейся грозы. Отдаленные раскаты грома тут же подтвердили опасения бандитов.
                - Прибавь-ка ходу, мы уже опаздываем, – обратился к Незваному Шкуренко.
                Игнат дернул вожжи, и лошадь ускорила шаг.
                - Ну ни черта не видно! – пожаловался сзади Шнырь. – И как вы только дорогу различаете?
                - Не ной! – огрызнулся Шкуренко. – Может, тебе еще посветить?
                Словно подчиняясь приказу Аполлинария Кузьмича, молния тут же осветила дорогу.
                Раскисшую грунтовку перебегала кошка. Кошка была черной!
                Игнат Незваный резко натянул удила. Лошадь заржала и встала на дыбы.
                - Ты что, сдурел, идиот? – гневно прокричал Шкуренко. 
                - Кошка дорогу перебежала, – испуганно пролепетал Игнат. – Черная кошка.
                - Да хоть зеленая! – разозлился Аполлинарий Кузьмич. – Суеверных дураков мне еще только не хватало! Гони давай быстрее, опаздываем!
                 Игнат тут же взмахнул хлыстом.
                 Дождь начал усиливаться, превращая дорогу в грязное месиво. Впереди показался черный зловещий лес. Молнии все чаще и чаще пытались пришить разбушевавшееся небо к плачущей и стонущей земле. Сосны встретили кортеж грабителей громким шелестом ветвей, несшим скрытую угрозу. Ветер завел свою волчью песню, нагоняя страх и предвещая скорую бурю. Грунтовка то сужалась, то расширялась, петляя среди клочков облезшего кустарника и горбатых деревьев. Усилившийся шум дождя возвестил о приходе ливня.
                Вдруг посередине дороги, словно из-под земли, выскочил огромный лохматый вурдалак с косой. Молния осветила его лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы у ездоков застучали зубы и перехватило дыхание.
                Следующая вспышка превратила монстра в волка с горящими глазами. Потом чудовище вдруг исчезло.
               - Гони! – дико заорал Аполлинарий Кузьмич.
                Лошади рванули вперед.
                В какой-то момент Шкуренко интуитивно оглянулся назад и обмер. Сзади ехала телега без возницы. Шнырь исчез!
                - Ксенофонт! – заорал Шкуренко. – Ты где?
                Но ответа не было. Аполлинарий Кузьмич все звал и звал своего помощника, пристально вглядываясь в режущую глаза темноту, изредка разрываемую набегами ярких молний. Сорвав вконец голос, он обернулся к своему вознице и чуть не вывалился из телеги от ужаса. Незваный тоже исчез!
                - Игнат, ты где? – прохрипел Шкуренко.
                Но ответа опять не последовало. Удила безвольно волоклись по раскисшей земле. Аполлинарий Кузьмич пополз по ящикам вперед, чтобы подобрать брошенные поводья.
                Охвативший его страх липкими щупальцами душил рассудок и подавлял волю. Ледяная вода затекала за шиворот и заливала глаза, а колючий ветер безжалостно хлестал по щекам.
                Неожиданно молния ярко осветила дорогу перед повозкой.
                Навстречу телегам на всех парах мчался черный наездник. У всадника не было головы. Плащ ночного посланника развевался на ветру как мантия дьявола. В руке у него была зажата сверкающая коса, которой он яростно размахивал.
                Ужас стиснул Шкуренко, словно обруч новую бочку, и он потерял сознание.
               ...- Мадемуазель Эвридика, ваша Изольда не просто красавица, но и настоящая героиня.  
 Джонс-старший с бокалом шампанского в руке прохаживался по уютной гостиной салона "Хромая лошадь".
                - Не преувеличивайте, Генри, – ответила владелица меблированных комнат, ставя на стол поднос с крекерами и сыром, – она всего лишь кошка.
                - Ну, не скажите, мон шер, – настаивал американец. – Она в первую очередь женщина и прекрасная актриса. Видели бы вы, как шарахнулась лошадь, когда ваша абиссинская Сара Бернар ночью дефилировала по дороге.
                - Ваш Индиана, насколько я знаю, ничуть не хуже справился с ролью собаки Баскервилей, – с лукавой улыбкой произнесла молодая женщина. – Но лучшим актером в этой постановке, несомненно, были вы, мистер Генри. Петр рассказывал, что  вы сыграли апокалипсического всадника в лучших шекспировских традициях. – Женщина подошла к Джонсу-младшему: – Скажите, Генри, где ваш папа научился так управляться с лассо? Ефименко говорил, что он арканил своей петлей этих лиходеев, словно маститый энтомолог глупых бабочек сачком.
                - У моего деда есть небольшое ранчо в восточном Техасе, – ответил мальчик. – Там Старший и поднаторел в ковбойских игрищах, тренируясь на молодых бычках. Он даже несколько раз принимал участие в родео.
                - Вы все молодцы! – вступил в разговор Петр Ефименко, беря в руки бокал с шампанским. – Вы даже не представляете себе, какие молодцы! Мне страшно подумать, что сокровища пирамиды могли бы безвозвратно покинуть пределы России. Нашими бандитами уже занимается полиция. К сожалению, немало еще подлецов окружают нас, но хороших людей все же больше. Поверьте мне, значительно больше! И я хочу поднять свой бокал за этих людей. За настоящих людей! Я пью за вас, мои дорогие!
                                                                                       ***
                «Какой мне странный сон приснился», – подумала Алиса и побежала домой, чтобы не опоздать к чаю». Льюис Кэрролл. "Алиса в стране чудес".
                Настя как-то резко проснулась.
                Она сидела в своей кровати, но глаза упорно не открывались. В голове продолжали шуршать обрывки мыслей из сна. Начало сновидения смешивалось с концовкой и разбавлялось серединкой. Девушка замотала головой, прогоняя остатки сна, и наконец открыла глаза. Непонимающим взором пробежалась по комнате.
                "Где я? Что со мной?" – спросонья медленно соображала Настя.
                Вдруг ее взгляд остановился на прикроватной тумбочке, на которой лежала книга английского математика, сочинившего сказку для Алисы Лиддел.
                "Я же в Америке, – окончательно проснулась девушка. – А эту книжку я вчера вечером читала маленькому Джонатану, но потом сама так увлеклась, что не могла оторваться, пока не уснула. Но причем здесь Филя и Пыля? Наверное, соскучилась по дому – вот они и приснились. Но откуда в сон прокрались Пифагор, тавры и старик Хоттабыч? А Лукас, Спилберг и его помощник Скот, которого, скорее всего, и вовсе не существует в природе? Неужели Белый Кролик, Чеширский Кот, Герцогиня и Мартовский Заяц могли так возбудить мое воображение? Бред какой-то! – Настя решила не «заморачиваться»:  – Ну, приснилось и приснилось. Чего уж тут? Сегодня суббота, надо собираться в колледж".
                Вернувшись из ванной, она по обыкновению включила телевизор и начала одеваться под привычное «трындычание». По телику передавали новости: Барак Обама толкал речь в каком-то «универе», где-то совсем рядом пронесся ураган, а в родной Украине проводили очередные выборы, – короче, обычная ерунда, ничего интересного.
                Вдруг слащавый телеведущий сообщил, что Джорж Лукас и Стивен Спилберг решили «замутить» новый фильм про Индиану Джонса, а снимать они собираются в украинском городе Севастополе. Кастинги уже проводятся.
                Не поверив своим ушам, Настя прильнула к экрану телевизора, но там уже рассказывали, как правильно жарить картошку по-эскимоски на тюленьем жиру.
                "Боже, этого не может быть! Таких совпадений просто не бывает. Наверное, этот сюжет уже раньше передавали, а я на него просто не обратила внимания. И вот на тебе – всплыло в подсознании да и приснилось! Ну, хватит об этом. Все! Все! Пора двигать в колледж, а затем отправляться в Нью-Йорк. Моника обещала показать магазин, где она видела кроссовки, какие хочет себе Аня".
                Девушка быстро собралась и, схватив сумочку, выскочила на улицу.
 Погода стояла замечательная. Солнце светило как-то по-особенному. Приветливо, что ли? И совсем не холодно! Настроение у Насти было прекрасным, несмотря на то, что до колледжа еще топать и топать. Девушка взглянула на часики и ускорила шаг.
                Вдруг рядом с ней остановилась большущая черная машина. Сквозь лакированную броню негромко пробивался пьянящий голос Майкла Джексона. Тонированное стекло тихо заскользило вниз. Запахло до боли знакомым парфюмом. Чья-то рука протянула Насте белоснежный цветок орхидеи:
                 - И куда, позвольте спросить, подбросить очаровательную Аграфену Антиповну?
                Помощник Стивена Спилберга, неподражаемый Новохуданосер Бен Али ибн Саид Бендер Скот, расцветал перед ошеломленной Настей своей неповторимой голливудской улыбкой...