Кн. 3, ч. 5, гл. 1 Рыночные истории

Предполагается заход издалека. Кому, как ни мне,  знать эти хвалёные «рыночные отношения» изнутри?  В  современном настоящем   пять лет назад со мной как матерью и учительницей происходило ровно всё  то же, что и в девяностые годы полного беспредела.  Тогда родились мои близнецы. Нам выдали ваучеры. Это был развод в государственном масштабе. Приватизация меня коснулась только как номинированную правительством на «совка» или «лоха». Таких были миллионы.   Нас назначили «народом» при «господах», низами. Потом государство сказало мне как младшему матросу на корабле своей машины, чтобы я стояла на вахте намертво.  Что бы ни происходило, я оставалась «государственным служащим», верным и присягнувшим жить честно, готовя уроки со всем талантом на пределе возможного.  Вокруг штормило, а я каждое утро уходила в школу за символическую  зарплату, чувствуя себя не купленным солдатиком.  Среди учителей с мифом героики, которую всячески поддерживала и «Эврика» с её знаменем самоопределения («Не нравится – уходи, освободи место»), бытовало представление, что за труд на государство просить зарплату так же стыдно, как и деньги за любовь.  Учитель – не проститутка! Я сразу преуспела  на  двух фронтах – общественном и личном, чтобы не просить.   Сами придут и дадут. Где вы, сильные мира сего?  ВИР разве не из них? Не «Соль земли»?  ВИРа  тогда самого кинул «бывший ученик, друг, брат и коллега». Роман Михайлович Сельцер (пусть страна знает героев в  лицо!) как-никак лишил моих сыновей потенциального отцовского наследства. ВИР купил бы на присвоенные Иудой деньги квартиру в Москве. Такова цена обманутого доверия. Сам ВИР никогда бы «Ромочку» не сдал, к счастью, есть «Светочка», которая не клялась на Библии эту  тайну хранить.  Надо же пристыдить обобравшего мою семью в лице ВИРа. Тому простительно   пережить молча да и забыть из величия и благородства, а у меня наследники растут.   Мы меркантильные  вусмерть! Отдай, Рома, чужое! И спи спокойно!  Мой ВИР романтик, как выяснилось. И впервые это не на пользу. И этим фактом я недовольна. И ВИРа жаль больше денег. И Рому.  Добрую память о нём. Я тоже считала его порядочным человеком. Думала, он меня по дружбе не забыл и поддержал – телефон Стеллочки дал единожды. Бог ему судья. Есть злодеи, есть благодетели. Они перемешаны – не распознать, кто есть кто.  «По делам их узнаете их!» Вот Ромочка – вор и предатель. Разве не жаль?
 Зачем учителям деньги платить? Они «на субботнике» добровольно.  Расчищают завалы где-то невдалеке.  Что-то  величественное про них Горький сказал или  Макаренко – кто-то они вблизи от «человеческих душ». «Творцы», не иначе. Полпреды Бога на земле. Они и сами доплачивать станут, как в анекдоте утверждается, чтобы только на работу ходить.
Вот  и  тупая блондинка может нестись по жизни за идею, закусив удила. "Пони бегает по кругу!"  Нам с детьми годами не платили пособий, мало того, что по сумме они смехотворны, ходили слухи, что именно на них чиновники обзаводились по первости дорогими иномарками – красиво жить не запретишь! Как-то на «Капустник» (это с «зелёными» не связано) мной в соавторстве с Моцартом, который был не против, видимо, написалась песенка. Её слова не устарели, а содержание по-прежнему актуально. Приведу эту милую глупость  дословно, чтобы не объясняться долго.

ПОСВЯЩЕНИЕ ПРОФКОМУ

Меценатов нет в правительстве.
Из начальства благодетелей не жди!
Нет доплаты от родителей:
Все жалеют – берегут свои рубли.
Мы бы тоже!  Мы бы рады,
Если б было, что считать,
Да зарплаты не видать!
Скоро вымрем, точно мамонты,
В ископаемые  скоро попадём.
Нам дадут… посмертно грамоты.
Или даже аттестацию пройдём!
Наши дети подрастают,
А пособия всё нет!
Шлёт оно большой привет!
Есть у нас ещё заступники 
Из народных,  из рядов.
Они тратятся по-крупному,
Но свободны от долгов.
Проверяют нас и держат
Не за совесть, а за страх!
А профком живёт в веках!
1991.

И только Маргарет Тэтчер не одобрила бы этих моих расшаркиваний перед профкомом. При жизни они были в контрах.
 Мне вот тоже  с барского плеча перепало немного, но и за  любое добро и помощь я благодарна. Поштучные билеты на ёлки с детьми – кульки с конфетами. Путёвка в курортную поликлинику, где меня, уже беременную Василисой,  лечили парадоксально как раз от бесплодия. Несколько накрытых столов совместно с шефами  - скромные застолья. Одно запомнилось нелепостью, что торт был выставлен как бы для всех в МО (методическом объединении), но из-за невоспитанности и дикости школьных коллег его демонстративно унесли со стола, стоило за ним потянуться «не тем», кто предполагались…  У меня спич экспромтом выскочил: 

«Со стола уносят торт, 
Набивают тайно рот –
Это ж по-уродскому,
Ай-яй-яй,  Забродская!» 

А потом остаётся только удивляться количеству врагов. Особенно, когда вечная двоечница вдруг становится образцовым методистом и твоим прямым начальником. Тогда она и объяснит, кто из вас урод! Наглядно, чтобы неповадно!
Конечно, мне мерещилось, что я поправлю финансовое положение, аттестуясь на высшую категорию, но кроме лютой ненависти коллег и новой головной боли, как избежать контактов с Люлюковой навсегда, денег это предприятие не добавило.  Аттестация вещь нервная, затратная, непрестижная.   Крайне субъективная и «подгоночная». Затратность не окупается, а нервы не восстанавливаются. И я не борец за себя – мне стыдно не быть скромной. Это немодно. В связи с презентациями  принято  на все лады расхваливать себя, а когда результат заказной, то легенды сочиняют и про учителей, как  про разведчиков. Сама была свидетельницей исторических и биографических  фальсификаций.  Вообще в нашей профессии принято много лгать.  Так получается. Экзамены, проверки, ЕГЭ – всё под страхом унижения, уличения. Тётки в массе своей обычные, как и везде, не выдающиеся, с массой комплексов и проблем, но изображают из себя эталон вкуса, вида и содержания. Есть и искренне сдвинутые, но большинство заурядных. И вот от них требуется превосходить самих себя и показывать результаты, как в отчётах к съездам КПСС. Чего и быть не может никогда, потому что «рядовые» учителя   еле живы и не восстанавливаются от психических травм со стороны  детей, которые на них свои «трансферты»  вываливают, перенося фобии и психозы на взрослых при исполнении. А те  бесправны, чтобы адекватно себя обезопасить. Методы защиты -  агрессия и террор, чаще словесный. Отсюда расцвет автократии в школе. Выживает авторитарный.  Нам было сразу рекомендовано всеми президентами либо сменить профессию, либо пойти подрабатывать.  Репетиторство как выпрашивание  денег у частников за  общественно - бесплатные услуги -  явно не мой конёк. Меня ломает. Клише: «Делать деньги на детях» отравляет мою предприимчивость. Не могу!
И вот я снова на рынке в приятельских  объятиях Ляли Чёрной, что просит по дружбе выручить на пару деньков – она за товаром – и назад, а я в бутик. Приезжает моя подруга-хозяйка из Москвы и мной не нахвалится, и работать я умею, не в сезон такие кассы, такие продажи! Ляля так меня понимает, так хочет выручить – и у неё есть бизнес – план. Вот она в Турцию с дочкой слетает в отпуск, а я на неё ещё поработаю, совсем по-свойски.  Мне предложено взять в кредит на своих  ребятишек новые товары – это какая же мать устоит, чтобы немедленно детей в обновки не  переодеть?  Ляля приносит мне  в  другой бутик к Римме Бариевне зависшие  на сезон-другой вещички - это подарок за хорошую работу – курточка Василисе, например. На глазах всего рынка облагодетельствовали, а сердце ничего не подсказало. 
Я сдавала выручку Лялиной маме, отремонтировала кассовый аппарат, который,  как специально, вышел вдруг из строя, рекламировала  привезённое  Лялей, не смолкая при посетителях со всем рвением, меня же похвалили! 
Ляля прилетела из Анталии загоревшей  и довольной, пошутив, что секс-туризм удался, потому что у местных «наши» одинокие  дамы  любых параметров  востребованы.  И что-то гадкое  в этой  связи успела ревниво  сказать про  мои «расплывшиеся» формы.  Но  пригласила нас с подругой Юлей А.  на  свой День Рождения в кафе, где я впервые попробовала коктейль из водки с колой. Закусывали  скромной нарезкой и салатами. Играли в боулинг.  И  непринуждённо болтали об общем  на всех  студенчестве.  Тут  Ляля предложила мне начать своё дело, как прежде это же посоветовала  Юлии А.  
 У Юлии А.  хотя бы  был свой начальный капитал. Его не было у меня. Ляля горячо убеждала взять кредит тысяч  на тридцать на раскрутку – она в августе завозила мелким оптом школьную форму и распродавалась уже к сентябрю. Это было беспроигрышно даже «для чайников». 
Решено. И даже получилось взять кредит…  Потом я торжественно передала деньги Ляле, чтобы та вложила в товар и эту сумму – ей дешевле  закуп обойдётся. 
Получив мои капиталы на руки, Ляля даже никуда не двинулась за товаром, а подошла ко мне строевым шагом с перекошенным лицом и почти с ходу обвинила меня в краже её товара в особо крупных размерах. Мы же не передавали товар, не пересчитывали его. Ляля потребовала отчётность – и заподозрила, что кассовый аппарат сломался намеренно. Ляля уже через сутки требовала возмещений  всего взятого у неё на моих детей в кредит, оплаты каких-то мифических  единиц, ушедших  мимо кассы…  Хорошо,  что подарки Ляля мне дарила прилюдно. Ко всему прочему Ляля объявила, что  хорошенько подумала о предложении  помочь нам с Юлией А.  И сочла его преждевременным – зачем ей конкуренты? Она долго-долго обосновывала, почему   товара мне не видать, как своих ушей. Она вычла все  «недостачи», особенно «прошлых лет», из банковского  моего займа.  На руках у меня осталось совсем немного для старта. Это было крупной подставой, но подлость превзошла ожидаемое -  я лишнего сболтнула за праздничным столом под выпивку на дружеской пирушке.  И Ляля эту сплетню, сказанную на ушко   приватным шёпотом, объявила в голос публично. Таким образом, моя подруга Юлия А. сразу же переставала быть  безоговорочно на моей стороне.  Пока недоразумение между нами  улаживалось, Ляля дефилировала напротив охраны и грозила сдать меня, как воровку.  Я успокаивала, как могла, мнимую потерпевшую, приводя аргументы, что мои дети – публичные – они посещают садик и школу, и я не могу их туда водить в ворованном.   Вот и накупила мамочка деткам  целый гардероб!  Пришлось все вещи от Ляли  большим пакетом подарить местной больнице. Вот дети порадовались!
Я попробовала самостоятельно  поторговать на рынке на себя, но доходы съели проценты, хотя мой выбор товаров распродался без остатков.  Мне понравилось играть в продавца.Зря  Ляля изрядно подмочила мне репутацию. Да и основную сумму  банкам возвращать было нечем.
Остановившись на продаже  своей почки  и пройдя  обследование, я выбрала пациентку, ей срочно требовалась третья группа крови и донорский орган. Я на неё вышла,  но она не стала общаться напрямую, отправила меня к посреднику. Им оказался  деловой  коммерсант Иван с телефоном, где были внутри  его номера три семёрки. На счастье.  Мы всё обсудили с ним. Ему понравился мой возраст – 38 лет. И  результаты узи – там всё было отлично. Иван в Москве заказал мне загранпаспорт, созваниваясь, он говорил со мной  голосом разведчика через глушитель.  Мы условились, что для мужа  я укатила в отпуск по горящей профкомовской путёвке. Близнецам я сказала правду. Стас и слушать не захотел, а Ваня попросил не улетать в Германию на операцию без предоплаты. Это без малого миллион. Его завтра передаст мне в гостинице посредник, я должна буду положить деньги в нужную ячейку, потом получить подробную инструкцию. Осталось выслать недостающую информацию, копировать несколько страниц паспорта. Прошу обманным путём  свою Ларису  посодействовать  мне.   Придумываю, зачем с сервера Комбината  в Москву отправлять паспортные данные.  13.10.2007 я вылетаю из Магнитки – и прощай почка. Семье так лучше. Прощаюсь со всеми. Пишу посмертные письма, если что. Целую Глебушку, он ласковый  и маленький совсем, мы зовем его «кузнечик-человечек».  Обнимаю Василису, она красавица.  Избегаю встречаться с мужем глазами.   Жму руки близнецам напоследок.  Заглядываю к родителям как бы невзначай. Звоню ВИРу, он меня отчитывает за что-то, я плачу, оправдываюсь…  Он не наберёт мой номер в самый последний день, это  запомнится.
Я выхожу в  осенний сад, где  листва пахнет близким снегом и молюсь: «Да будет воля Твоя!» Потом набираю Ивана.
 - Как у нас дела?
 - У нас больше нет с тобой никаких дел!  Я видел твой паспорт, там на последней странице четверо детей вписаны! Так вот, сука, сядь на пятую точку и не рыпайся! 
 - Что стряслось?
 - А ты не понимаешь, что тебя на все органы прооперируют? Я тебе как лицо заинтересованное говорю, бывший уголовник и рецидивист: «Ты о детях своих подумала?»  Ты, гляжу, нет, а я – да! Всё! Отбой!
Это если кратко.
Муж потом скажет как лингвист: «Я заметил, что что-то не так. Ты вдруг заговорила в прошедшем времени обо всём: «Были  дети, была семья…» Толик долго заламывал руки: «О чём ты думала только? Мы бы тебя потеряли с концами… Умерла бы под забором в Германии – и никто бы не узнал даже, где ты?» И только мама всему этому как-то недобро рассмеялась. Она уже очень была больна. 
Я тогда подумала, что в День Рождения брата могла бы и дать кому-то там жизнь  ещё, если бы операция прошла успешно. Вместо той жизни, которая во мне погибла.  Моя тётка, кстати написала, что теперь мне полагается «целибат» - у кришнаитов женщина, не родившая дитя,  больше не вступает в интимную близость…  Но мне предстояло ещё стать матерью Шурочки.  Так судил Бог.