Собственно, этого Лющин как раз и добивался – переложить ответственность за решение на плечи другого. В данном случае – Надежды. Однако, к его удивлению, жена повела себя иначе, чем он ожидал. Она крепко задумалась. Наконец с горечью в голосе подытожила:
– Плохо.
Лющин вздохнул:
– Ну вот и я говорю, хуже некуда. А так хорошо все начиналось.
Надежда взглянула на него с яростью:
– Я не о том. Плохо то, что ты мне соврал. За стакан апельсинового сока мы чуть было не проср... квартиру. И где бы мы с тобой сейчас обитали? Я-то, по крайней мере, у мамы, а ты, Лющин? И значит, конец нашему браку? Нет, Витенька, ты слишком просто захотел от меня отделаться. А ведь я люблю тебя! Ты забыл об этом? И терять тебя не хочу. Но вообще, это что-то новое в твоем характере: такие деньги зажилить и потратить их на что, точнее, на кого! Витя, сказал бы, что уж так невтерпеж, что ж я, не понимаю, что ли? Я бы тебе Нюрку Фимину привела, Гулливерку эту чертову. За так бы дала! Да еще, глядишь, сама бы бутылку поставила.
Лющина аж передернуло.
– Надя, о чем ты говоришь, у нее же не лицо, а лошадиная морда, у этой Фиминой. Из всех твоих подруг тут самый дохлый вариант, я ее так и зову – «Тетя Лошадь».
– Ах, ты уже всех моих подруг перебрал, – с иронией отозвалась жена. – Надеюсь, только в теории? Впрочем, пусть даже и на практике. С подругами можно. Народ бывалый, проверенный, могут даже чему-то и подучить, а то ты стал совсем однозаходный-одноразовый, Лющин.
– Да ты что! – поперхнулся от недоумения Виктор. – И в самом деле, решила квартирой рискнуть? Чтобы я и дальше продолжал? Ни за что! Тут пирамида, банда, ясно уже. Хорошо еще – удалось ноги унести. Дальше – каюк. Ямку выроют где-нибудь в лесу, не узнаешь даже, куда цветочки приносить.
– Цветочки не понадобятся, – отмела его испуганные причитания жена. – В ямку так вместе. Любовь до гроба, Лющин, сам ведь когда-то клялся, когда соблазнял. Было дело? А терять тебя, повторяю, я не хочу. Ты не подумай, у меня не сегодня глаза открылись: давно заподозрила что-то неладное, даже ходила к врачу. Выпытывала: говорят, у мужиков бывает возраст такой, когда они на этом деле совсем сходят с ума, будто с цепи срываются. Он мне: слишком рано еще, такое обязательно будет, но через пять-десять лет, никак не раньше. Я ему: у него все раньше, чем обычно – и очки и лысина. А он только рассмеялся в ответ: вот как раз лысые-то, говорит, на сей счет, наоборот, самые завернутые, а очки, причем тут очки? Все, что надо, и без них хорошо можно разглядеть. Так и читала в его глазах: «Хотите покажу?» А ты говоришь, толстая! Кому-то и полные в самый раз. А кому и вообще – любые. Это только ты, Лющин, такой разборчивый. Трудно с тобой! Видишь, даже до квартиры дело дошло. Черт с ней, рискнем. У матери двухкомнатная, тебя она просто обожает, это тебе известно. Даже сама как-то удочку закидывала: скучновато, страшновато, мол, мне одной. Ладно, ближе к делу, Витек, неужели у тебя совсем нет за душой, в самом, что ни на есть загашничке, каких-нибудь забористых воспоминаний? Из молодости хотя бы, из рассказов друзей. Не верю. Такого не может быть.
– Найдется, наверное, – нехотя отозвался Лющин. – Но ты мне все-таки объясни, с чего это вдруг тебя-то во все тяжкие потянуло? Я тебя не узнаю совсем. Алчной ты никогда не была, к приключениям тоже вроде особой тяги не испытывала, и вдруг такой поворот, в твоем-то возрасте!
Надежда обиделась.
– А что мой возраст? Не больше, чем твой. Ты просто привык, Лющин, меня толстой дурой считать, а я таковой никогда не была, от роду. Хотя бы потому, что тебя в мужья, а не кого-нибудь другого, выбрала. Ну а лысинка твоя – лишнее тому подтверждение: глупый волос покидает умную голову. Ты ведь раньше совсем другим был, Витек: обаятельным, веселым, деятельным. С тобой не жизнь была, а разлюли малина. И как отец, и как муж, и просто как друг – выше всяких похвал. А какая компашка у нас сколотилась сразу после свадьбы! В лес на шашлыки, на Голубое озеро купаться, грибы собирать, а гитара, гитара, Лющин, она ведь в твоих руках не умолкала. Понимаешь, кто-то гордится, что муж бизнесмен, политик или артист, а я тобой гордилась, Лющин, оттого как раз, что ты был самым обыкновенным, но таким обыкновенным, каких вообще в жизни наперечет, про кого говорят – душа общества. Ты был моей душой, Лющин, и теперь ей остаешься. И что же получается? Тебе дали щелчок по носу, и ты отступил? Мой муж, Виктор Владимирович Лющин, уполз в нору, затрясшись от страха перед какими-то прохвостами? Где твой ум, Витек? Где твоя природная настырность, сообразительность? Дело не в деньгах, дело в жизни. Тебя обложили со всех сторон, дыхнуть не дают. И жизнь не мила, соответственно. Ну а я, – тут произошло, чего Лющин совсем никак не ожидал – Надежда расплакалась. – Обо мне ты подумал? Ты ведь мой последний шанс. Что мне делать-то без тебя? Да, я не дура, но таких не дур – пруд пруди. И почему я должна отдавать тебя какой-нибудь безмозглой акселератке? Квартира! Причем тут квартира, если у милого друга только одно в голове – как прильнуть к чужой подушке? Нет, даже и не надейся, не отдам я никому ни тебя, ни квартиру нашу. Пусть только сунутся. Двустволку куплю, собаку эту, не помню уж как зовут: ну есть такие, что людей на части разрывают.
Она долго молчала и, так и не дождавшись от мужа какого-либо ответа – настолько Лющин был ошарашен ее неожиданными откровениями, подвела итог:
– Понимаешь, Витек, в чем дело, до меня только сейчас дошло: вот живем мы с тобой в дерьме, как все, и как все страшно этим мучаемся. Жизнь не мила, но умерла-то она прежде внутри, а не вокруг нас. А на самом деле продолжается. Люди любят, ревнуют, женятся, расходятся, взрослеют, детьми, внуками обзаводятся. А мы сидим с тобой возле телевизора как сычи, хорошо хоть газет не читаем, а то совсем бы стали зомби, запрограммированными.
Надежда все больше распалялась, размазывая по лицу дешевую петербургскую тушь вперемежку с нахлынувшими слезами. Ей уже было безразлично, слушает или не слушает ее Лющин, просто необходимо было выговориться.
– Суть одна – мы пытались с тобой, как могли, отгородиться от всей этой препоганой житейщины, в которую втоптаны, как в грязь, идеалы, законы, жизнь и даже душа человеческая. Но у нас в итоге ничего не получилось. Нас загнали в угол. И, опять же, не в том только суть, черт с ней, в конце концов, с этой резервацией – и в ней можно жить, но возраст, мозги зрелые все равно поднимают в рост: под пули так под пули, под картечь так под картечь. Нет, будем прорываться!
– Куда? – недоуменно спросил Лющин, совсем уже ошалевший от философствований жены. – Куда прорываться-то? Ты что, сбрендила?
– А хотя бы друг к другу, или мало тебе? – огорошила его еще больше ответом Надежда. – Ах ты, кобель, кобелина даже, отмою я все-таки тебя добела. Так что насчет Нюрки: за вечер управишься или мне на всю ночь вроде как к сестре под Калугу смотаться, а на самом деле у матери пересидеть? Только чтобы не так – «лошадиная морда»! С чувством, с толком, с расстановкой. «Морда»! Да ты ее в бане-то видел? Знаешь, какая у нее кожа гладкая, нежная? А фигура? Никаких складок жировых, и в то же время такие округлости! А уж секретов женских приворотных знает – миллион. Но чтобы и виду не подал – что знал заранее, чтоб руки тряслись у обоих, как будто кур воруете, а я уж сама все подстрою, Фимина на твою плешь давно запала, против такого соблазна не устоит.
Где только мы не издаемся... Помнится, я Вашу вещь читал где-то с год или два назад, и там целиком, вроде, было... Или я ошибаюсь? На другом сайте, просто. Ладно, успехов!
Помочь сайту
Поздравления
