Долгожданная прописка

1

Февральский вечер незаметно перетекал в тёмную ленинградскую ночь. Невский проспект весь был залит огнями. Людмила Викторовна, полноватая дама в зелёном пальто из драпа, миновала Аничков мост и зашагала к Московскому вокзалу.

За день беготни по кабинетам главка ей хотелось одного - поскорее добраться до постели. И теперь, глядя на заполненные людом тротуары, на бегущие по своим делам автомобили, она думала о своём. Возможно, не встреться ей та секретарша в главке - ничего бы не было. Миленькая девочка, очень похожая на... Да, именно на Верочку. Ту самую, из студенческого прошлого. Того самого прошлого, которое буквально навалилось на Людмилу Викторовну.

Мысли прыгали, как рассыпанное по полу монпансье. Они стучали, позвякивали, будто в голове кто-то играл на детском металлофоне, играл давно забытую мелодию, от которой всегда хочется плакать.

Ноги сами привели к полуподвальному кафе. Она посмотрела на яркую вывеску и сделала шаг вниз. Под подошвами зачавкал наполовину растаявший снег. Он был сер и грязен, и от одного его вида хотелось съёжиться. Людмила Викторовна толкнула входную дверь.

Здесь, в маленьком общепитовском раю было тепло - кассовый аппарат стрекотал, как домашняя канарейка, а столики чем-то напоминали стартовые площадки для межпланетных кораблей. Сидящая за кассой женщина была на кого-то очень похожа... «Не может быть - она же уехала из Ленинграда!» Белокурая кассирша привычно нащёлкала её заказ, оторвала чек. Нет, она не могла быть Альбиной. Это просто совпадение - одно из многих в жизни.

На старой тарелке красовалась привычная для командировочных глазунья. Рядом блаженствовали две в меру упитанные сардельки. Было приятно разжёвывать это толстое тельце и как будто улыбаться, стараясь не оставить на ярко-красных губах кусочков фарша.

Тепловатое какао ручейком пробежало по пищеводу. Людмила Викторовна выдернула из стаканчика одну из соцветия салфеток, провела ею по рту и поспешила к выходу. Город вновь затягивал её в свои объятия, он вновь царил.

Когда-то здесь всё было иначе...

Теперь и она стала другой: от той наивно верящей во всё девушки не осталось и следа. Она осталась в тех уже забываемых шестидесятых, когда люди западали на песни Окуджавы, ходили на интересные фильмы и, вообще, ждали от жизни обыкновенного чуда.

В то далёкое лето она почти выпорхнула из вагона. В фанерном чемоданчике под стопкой вещей была спрятана самая важная бумага - направление на учёбу от Саратовского речного порта. Белое в крапинку платье с рукавами-фонариками, звонкие босоножки и радостное чувство исполнившейся мечты… Неужели это было?!.. Тогда и Невский был иным… Она словно провалилась вглубь киноэкрана и весело заспешила по тротуару, смешиваясь с городской толпой и напевая слышанную много раз песню. Ритм шагов то напоминал польку, то становился похожим на марш.

Сегодняшнее зимнее утро не было похоже на то летнее, а она совсем не походила на ту весёлую и милую Людочку Шантарёву. Теперь, выходя с вокзала на Невский проспект, она увидела лишь унылую улицу. Надо было спешить на трамвайную остановку и ехать туда, куда звал командировочный долг.

Звонок трамвая отвлёк её от грустных мыслей. Вагон был совсем рядом...

- Осторожно, гражданка, не ровён час - переедет!..

Трамвай... Она опять думала о той, уже мало реальной Верочке…

В вагоне трамвая было безлюдно. Людмила Викторовна молча считала остановки и смотрела на свой багаж. Ей ужасно не хотелось этого странного бездомья, когда город, её любимый город, совершенно не узнавал её.

Когда-то она просто грезила им, собирая фотооткрытки и смотря все фильмы, в которых мелькали - пусть даже раз - Медный всадник или игла Адмиралтейства. Город казался ей прекрасным принцем, который снится всего один раз, но помнится очень долго. Город. Её город. Когда-то её город…

Она едва не проехала нужную остановку. Посмотрела на висевший на углу дома плафон - Бухарестская улица: до служебной гостиницы было рукой подать.

Снег под ногами жалобно чавкал. Шаг, другой - она боролась с одышкой.

В вестибюле гостиницы работал телевизор. Он был настроен на местную станцию, и сидевшая в кресле девушка молча смотрела на экран. Людмиле Викторовне захотелось зажмуриться: незнакомка была чем-то похожа… Впрочем, она совсем не была похожа на Веру Зацепину - если только молодостью, как и секретарша в главке, но эти имя и фамилия вновь и вновь всплывали в памяти.

В комнате, где поселилась Людмила Викторовна, было многолюдно, побулькивал кипятильник, женщины ходили в халатах, а некоторые молодые ограничивались блескучими комбинациями. В шкафу нашлись плечики для пальто. Она понимала, что придётся улыбаться, выслушивать чьи-то истории, наблюдать за чужой бесхитростной трапезой. Всё это слишком ярко напомнило общагу - там также ходили в неглиже и смеялись.

Через некоторое время в комнату постучали: робко вошла та девушка из вестибюля. Нет, всё-таки что-то в ней было от круглолицей и слегка курносой Зацепиной. Это сходство не давало покоя Людмиле Викторовне. Её взгляд касался девичьего тела подобно мочалке. Она боялась поверить в случайность этой встречи - возможно, это был знак судьбы.

Девушка что-то жевала, а затем начала укладываться. Через четверть часа она уже делала вид, что дремлет. И другие женщины стали разбредаться по койкам.

В темноте мысли о прошлом стали острее - они накатывали, словно зубная боль, но их нельзя было унять анальгином и приходилось терпеть, терпеть, вслушиваясь в почти невесомое дыхание двойника своей институтской подруги...

Вера приехала в Ленинград из Молотова. Она походила на переодетую школьницу и довольно мило краснела. Люда Шантарёва сразу заметила её в толпе, даже на экзаменах они сидели рядом. Но поселили их в разные комнаты.

Сначала Вера была без ума от своей соседки - полноватой платиновой блондинки со странным именем Альбина. «Ей бы работать няней в детсаде», - думала она. Но скоро, очень скоро Альбина влюбилась. Верочка старалась не обращать внимания на визиты улыбчивого темнокожего парня. Джек мило улыбался, шутил, но с каждым визитом засиживался всё дольше, пожирая глазами полнотелую Альбину.

Верочка чувствовала себя неуютно. Она старалась не ходить перед гостем в халате и до вечера оставалась в своём выходном платье. Альбине было забавно смотреть на её кукольную аккуратность - сама она не стыдилась разгуливать перед гостем в сорочке и как бы случайно присаживаться ему на колени. Верочка то убегала на кухню, то делала вид, что у неё какие-то дела. А в одну из ночей Джек остался. Альбина шумно дышала, её койка мерно поскрипывала, а свернувшаяся калачиком Верочка тщетно пыталась заснуть. Она то принималась считать овец, то просто называть в уме числа, но почти приманенный сон вдруг опять пропадал, а в голове роились всякие пугающие её глупости.

Она страшно завидовала Альбине. Та блаженствовала под крепким мускулистым телом, а она стыдливо вдавливалась в казённый матрац. Простыня прилипала к вспотевшей коже, а рука сама лезла под одеяло. «Что я делаю? Что я делаю?» - мысленно кричала Верочка и отдёргивала руку. Она так же отдёргивала её от горячего чайника, но теперь этот горячий чайник кипел у неё внутри.

Утром они старались не смотреть друг на друга. Молча чистили зубы и расходились по аудиториям. Джек казался Вере полуночным призраком, всегда в одно и то же время растворявшимся в темноте коридора.

Мысли о ночных свиданиях подруги весь день одолевали Верочку, и посреди лекции она могла вдруг глупо покраснеть и тогда, отложив в сторону ручку, она зажмуривала глаза.

Ей ужасно хотелось остаться жить в этом похожем на музей городе. Вместе с Людочкой Шантарёвой они часто бродили по его центру, предвкушая встречу с Прекрасным. Сидели на галёрке Кировского театра, глядя на удивительного героя в чёрном мундире - известный тенор соблазнял петербургскую барышню и грезил о трёх заветных картах престарелой Графини. Судьбу оперной Лизы Верочка приняла близко к сердцу, она вновь и вновь представляла оперный сюжет и дала себе слово никогда не верить мужчинам.

Однажды Джек пришёл, держа в одной руке перевязанный шпагатом свёрток, а в другой - заграничный зонт. Альбина засмеялась, распотрошила пакет и шмыгнула за шкаф. Оттуда она выпорхнула какой-то кинобестией из немецких фильмов. Они весь вечер просидели так - полуголая Альбина и застёгнутая на все пуговицы Верочка. Зацепина чувствовала, как ей становится тесным лифчик. Она ненавидела эту светловолосую болтушку. А Джек гладил Альбину по бёдрам и что-то говорил вполголоса, бросая редкие взгляды на притихшую Верочку.

В ту ночь Зацепина испугалась по-настоящему. Она долго делала вид, что зубрит лекцию, а затем торопливо разделась и юркнула в постель. Ей приснился странный сон: она лежала в хрустальном гробу нагая, а сквозь крышку на неё смотрело искажённое лицо Джека.

Верочка вскрикнула и проснулась. В комнате противно дребезжал будильник.

2

В комнате противно дребезжал будильник. Людмила Викторовна проснулась. Она чувствовала себя опустошённой. Она словно была одновременно и в прошлом, и в настоящем.

Сейчас она уже не могла вспомнить, отчего согласилась помогать Верочке. Девичья солидарность или что-то ещё?

- Он что, тебя домогался? - спросила она, когда Вера ей всё рассказала.

- Нет... Но если он захочет, я же и пикнуть не успею. Навалится - и всё... - Верочка покраснела и по-наполеоновски скрестила руки на груди.

Людмила сама была не в восторге от Альбины - эта девица слишком форсила. К тому же была какой-то чужой.

- Я боюсь, понимаешь? Что мне, из-за этого короля джунглей на вокзале ночевать, что ли?

Людмиле не давала покоя вся эта история с Альбиной и Джеком. Перед глазами возникал то Джек, держащий в объятиях полуголую Верочку, то её строгий отец, то непутёвая младшая сестра, лежащая на постели в ночной сорочке и читающая книгу, на обложке которой золотилось только одно слово - «Воскресение»… Она долго колебалась, но всё-таки вынесла этот «щекотливый вопрос» на общеинститутское комсомольское собрание.

Ещё недавно разбитная и языкастая, Альбина теперь тупо буравила взглядом паркет, не решаясь взглянуть ни в зал, ни на президиум. Казалось, что с неё сняли всё до последней нитки и публика с обывательской скукой любуются её наготой.

Всё, что она позволяла Джеку, теперь было противно, словно чернильное пятно на странице новой тетради: оно расплывалось тёмно-синей каракатицей перед глазами.

- Альбина, а Джек тебе что-нибудь обещал? - донёсся вопрос невысокой, но крепко сложенной комсоргши.

- В Африку обещал увезти... Первой женой сделать.

Альбина собиралась произнести эту фразу с вызовом, но весь запал куда-то пропал.

- А что мы, вообще, с нею цацкаемся? Она признала, что брала у этого… В общем, брала от своего любовника подарки и расплачивалась за них своим телом... О какой любви тут может идти речь? Это же бред!.. И вообще, это можно расценивать как предательство Родины.

Альбина чувствовала, как поскрипывает пол. Он скрипел как-то особенно - словно наваленный кучей валежник. Вот-вот поднесут факел и под ступнями заиграет жгучее пламя.

От неё требовали покаяния. Альбина вспомнила, как грезила институтом, как завидовала подружкам, которые уехали на учёбу, как сама представляла себя инженером. Но теперь всё было против неё. «Уж лучше бы меня провели голой по Невскому», - неожиданно подумала она и представила, как идёт и презрительно смотрит на зевак, стоящих на тротуарах. От этой мысли на её губах заиграла злая улыбка.

- Нет, товарищи, она ещё улыбается!..

Людмила Викторовна хорошо помнила тот день. После собрания она долго бродила по городу, не решаясь вернуться в общежитие. Её подпись скрепила приговор Альбине, и та сразу стала обычной. Слишком обычной. И жалкой…

Людмила Викторовна решила обязательно сходить в Эрмитаж.

3

«Кающаяся Магдалина» - когда-то она глаз не могла оторвать от этой картины. Что-то страшное было в этом молящем взгляде. Возможно, что так могла смотреть и нагловатая Альбина, стоило ей признать себя виновной.

«Зачем я вмешалась и разрушила чужую жизнь?»

Альбина вскоре после собрания исчезла, затерялась на просторах Союза. Людмила Шантарёва старалась не вспоминать о ней. Не вспоминал и Джек. Он не пожелал возвращаться в свою знойную Африку и искренне удивлялся, говоря, что просто считал половое сношение до свадьбы гостеприимным русским обычаем.

А на пятом курсе с Верочкой случилось то, что уже давно должно было случиться, - она полюбила...

Танцевальные институтские вечера собирали по субботам молодёжь из окрестных ВУЗов. Приходили сюда и студенты-кораблестроители. Приходили откровенно подурачиться и приглядеть невест...

Когда объявили «белый танец», Верочка решилась. Она выбрала самого яркого парня, который как-то загадочно улыбался и молчал. Её тянуло к этому парню - от него остро и маняще пахло «Шипром». Пахло солёным морским воздухом. «Что это со мной?» - Верочка потрогала свой лоб, но он был холодным, а сердце билось слегка учащённо. В какой-то момент она с удивлением посмотрела на белые круглые колонны, посмотрела на паркет и вдруг побежала из танцевального зала…

Их роман с Кириллом развивался стремительно. На третий день она уже была у него дома и ела бутерброды, запивая их портвейном. Пить вино оказалось очень приятно. Верочка хмелела, ей становилось жарко, а глаза всё чаще цеплялись то за пузатый буфет, набитый до отказа посудой, то за радиоприёмник с белыми клавишами, похожими на зубы великана. Кирилл придвигался к ней всё ближе и ближе. Верочка не помнила, когда он перебрался на тахту, наконец, их бёдра на мгновение соприкоснулись, и словно электрическая искра пробежала между ними…

С этого дня Вера Зацепина стала жить иной жизнью. Близость Кирилла завораживала, она не заметила, как ноги стали сами идти к его дому, а на лекциях вместо того, чтобы слушать преподавателя, она вспоминала о жгучих поцелуях и крепких объятиях... Только теперь она поняла всю страсть Альбины.

Нынешней Верочке уже не было стыдно сидеть полуголой. Очень скоро она избавилась и от белья и разгуливала по тёплой комнате нагишом, напевая красивые песни под пластинки на старом, но исправно работающем патефоне. Кирилл любовался её стройным красивым телом. Он что-то рассказывал ей о своих планах стать художником... «Маринистом?» - улыбаясь, вдруг спросила Верочка. Кирилл засмеялся. Ему нравилось писать обнажённых женщин.

Первой его женщиной была разбитная вчерашняя школьница. Она работала лаборанткой и постоянно заглядывалась на стройного паренька. Кириллу было неловко, он чувствовал непонятное волнение. Однажды после уроков лаборантка подмигнула ему, и неизбежное случилось...

Верочка, как и та девушка в белом халате, сдалась слишком быстро…

Кирилл с нетерпением ожидал окончания своей студенческой каторги. В институте поговаривали, что он останется в Ленинграде и будет служить на Адмиралтейских верфях. Кирилл грезил собственным автомобилем и уютной многокомнатной квартирой с эркером и видом на Неву.

Верочка надеялась, что она тоже является мечтой Кирилла. Она позволяла целовать себя всюду - губы Кирилла спускались всё ниже и ниже и наконец запутывались в кудрявых завитушках на вспотевшем от ожидания лобке. Верочка хихикала, ей было щекотно, ей не хотелось уходить из этого тёплого дома...

Общежитие стало казаться теперь чужим, она постоянно находила повод, чтобы забегать к Кириллу всё чаще и чаще.

Так прошла осень. Миновали новогодние праздники. И на одном из экзаменов Верочка почувствовала себя дурно...

Визит к гинекологу подтвердил самое страшное. Верочка испугалась, она вышла из кабинета врача почти без памяти. Только в вестибюле метро вновь ощутила тяжесть пальто. Казалось, что деревянные пуговицы вот-вот сорвутся со своих мест и запрыгают по ступеням эскалатора...

Людмила Викторовна грустно улыбнулась, стоя перед огромной картиной…

- Так ты беременна? А он знает?

Верочка молчала, стараясь не выдать своего страха. Теперь, когда в её животе теплилось живое существо, она вдруг стала иной. Теперь ей больше уже не хотелось бесшабашной возни на тёплой тахте.

- Отец ребёнка знает? - повторила свой вопрос Шантарёва.

Верочка взглянула на неё и покачала головой. Она не собиралась ничего говорить Кириллу. Боялась...

Людмила Викторовна не могла понять, что заставило её тогда поехать на Васильевский остров, в одну из Линий. Поехать, зная, что ничего из её попытки не выйдет. Она тогда долго мысленно репетировала свою речь, представляя, что скажет Кириллу, а что - его матери. Скажет, словно театральный монолог - чётко и громко, чеканя каждое слово.

В парадном было тихо, только откуда-то сверху доносились неуверенные звуки скрипки. Людмила вызвала лифт, дождалась кабинки и поехала вверх.

- Вы от Зацепиной?..

Кирилл смотрел куда-то вбок. Он слушал, но не слышал. Глаза его испуганно бегали из стороны в сторону. Он всегда хотел быть охотником, но сейчас превращался в дичь...

Людмила не понимала: что тихая и скромная Верочка нашла в этом трусе? Как вообще она могла приходить сюда, раздеваться, лежать с ним бок о бок?

Кирилл был слегка пьян... Людмила смерила его презрительным взглядом и вышла за дверь. Она боялась, что Кирилл бросится за ней...

Он тоже прислушивался к звукам в парадном. Теперь, только теперь он осознал весь ужас своего положения. Перед внутренним взором то возникала голая Верочка, то что-то непонятное кроваво-красное, что называлось просто - ребёнок. «Этого не может быть... Неужели?..»

Перед глазами замелькали пьяненькие мордашки случайных знакомых. Им хватало бокала вина. Потом смех, нелепая возня и очередная зарубка на стене...

Он стал искать деньги. Проще всего было отделаться деньгами... Каких-нибудь пять червонцев - и проблема рассосётся сама собой. А что потом? Он чувствовал, что его презирают. Друзья по группе часто пугали его триппером. Но рождение ребёнка!..

Вере всё-таки удалось дозвониться до Кирилла. Он долго что-то путано объяснял…

В тот день она едва досидела до конца лекции. В аудитории было пусто и душно. Все были в предвкушении преддипломной практики, и только ей приходилось хлопотать об «академе»...

Всю ночь она провела почти без сна. Ей предстояло свидание с Кириллом, серьёзный разговор. Его мать Вера Яковлевна, возможно, догадывалась о её существовании, о её проблеме, но она любила своего сына.

Вера села на постели, закутавшись в одеяло, и стала ждать рассвета. «Мама, мама...» - билось в мозгу.

Она устала от этого бездомья. Устала быть беженкой. Устала спать на проштампованных простынях. Часы показывали половину пятого. Она сама не помнила, как решилась написать письмо. Буквы будто сами появлялись на клетчатом листе - неожиданно аккуратные, словно это был контрольный диктант, а не письмо.

«Дорогая мама...» Она усиленно лгала. Выдумывала чистую беспроблемную жизнь и боялась больше всего того, что мать вот-вот постучит в дверь.

После Эрмитажа Людмила Викторовна так и не решилась поехать на кладбище. К тому же она забыла номер участка. Было страшно увидеть давно забытый холмик. Они тогда не успели даже поставить памятник…

Она вновь шла по Невскому. К Московскому вокзалу. На паперти Казанского собора толпились странные молодые люди: они подбегали к прохожим и просили денег.

Где-то вдалеке прогрохотал трамвай…

В тот роковой день они столкнулись с Верочкой у гардероба. Та поспешно одевалась и как-то странно улыбалась, как маленький ребёнок, которому пообещали купить эскимо.

- Вера, ты в общежитие? Я провожу.

Зацепина замотала головой и вдруг сорвалась с места, будто сдавала зачёт по физкультуре. За ней тяжело хлопнула дверь.

«Почему я сразу не пошла за ней? Ведь я догадывалась...»

Первое, что Шантарёва увидела, выйдя из института, был трамвайный вагон. Он застыл на повороте. Застыл, словно сейчас была блокада... На путях лежало что-то тёмное. «Верка!..» - заколотилось в висках.

Да, это была Вера...

Рядом стояла побелевшая, как снег, вагоновожатая. «Я звонила, звонила. А она пошла, да оскользнись»…

Людмила так и не дозвонилась до Кирилла. Из трубки доносились издевательские гудки. Он словно сквозь землю провалился.

Веру хоронили в закрытом гробу. Она смотрела на собравшихся друзей с наспех увеличенной фотографии. Смотрела как-то странно, словно знала обо всём заранее. Теперь она, наконец, обрела своё счастье - долгожданную ленинградскую прописку. Они все были в гостях, а она у себя дома...

Людмила так ничего и не сказала над гробом. Она собиралась прочесть своё любимое стихотворение, но оно как-то завязло в памяти, завязло и не хотело выходить на стылый мартовский воздух.

Поминки были пустыми и краткими…

4

Людмила Викторовна сидела в пластиковом кресле и ждала объявления посадки на поезд. Ей больше нечего было делать в этом городе. Он стал другим - нервным и дёрганым.

«Вера, Альбина. Вера, Альбина…» - цепочка из этих двух имён в её голове, казалось, была бесконечной…

Из динамика донёсся невнятный голос диктора, который объявлял её поезд. Людмила Викторовна подхватила сумку и пошла на перрон. Это был её последний приезд в город своей молодости.

Февраль-2009