Супруги Панины, откушав нежнейшего шашлычка, уютно расположились в тени дерев и молча наблюдали за ходом пикника. Загорать не стали, летнее солнце находилось в апогее и жарило на полную катушку. Женщины постарше уселись рядком под тентом, чтобы попеть, и старательно выводили лиричное и греховное:
За окошком снегири греют куст рябиновый,
Наливные ягоды рдеют на снегу,
Я сегодня ночевал с женщиной любимою,
Без которой дальше жить просто не могу.
У меня своя семья, жизнь давно очерчена,
Но себя не обмануть, сколько ни хитри.
С этой женщиною я, словно небом венчаный,
И от счастья своего пьяный до зари…*
-Левушка, а ты мне изменял? – вдруг некстати спросила Лилия Петровна.
-Обалдела? – муж едва не поперхнулся травинкой, кою с приятностию пожевывал.
-Не так, ты мне много изменял или не очень? Оно было, точно знаю…
-Что несешь, жена, белены объелась! – возмутился Лев Егорович.
-Женщина чувствует такие вещи! Помню, ты как-то датый с работы явился, с отпечатками крашеных губ на вороте куртки… А сколько раз уходил на несколько часов, не объясняя, куда! Примерно в одно время все это случилось. Полагаю, тогда на тебя и обрушился крупный роман, - прокурорским тоном проговорила Панина. – А по мелочи сколько кобелировал? Хоть помнишь?
-Во, блин! Да ничего такого не было, дуреха ты моя! Та помада, может, провожал кого с работы, да не совсем по трезвянке. У нас же в гараже и бабы трудились, сотрудницы, наверное, праздник какой отмечали. Ты же знаешь, тебя всю жизнь люблю, касаточка моя, - очи Льва Егоровича обрели первозданную чистоту Адама, и не подозревавшего в своем Эдеме о наличии на Земле других особей женского пола. – Ты, между прочим, меня обижаешь, дорогая!
-Ладно, Лева, не бери в голову, - Лилия Петровна махнула рукой с коротким смешком. – По молодости не ревновала, а уж сейчас и подавно не собираюсь!
-А че тогда дурацкий разговор завела? – Лев Егорович надулся, словно ребенок, обманутый коварным родителем, обещавшим подарить велосипед, а купившим всего лишь набор акварельных красок.
-Да так, песня навеяла…
-Дурацкая песня! Если уж любовь такая нерушимая, уйди и живи с той, по которой сохнешь, а не мотай нервы себе и другим! Вот мое мнение! – мужчина решительно рубанул воздух ребром ладони.
-Не все так просто, мой принципиальный муженек! – вздохнула женщина.
-Ты так говоришь, словно по себе знаешь, - нахмурился Панин – пришла его очередь сомневаться.
-Не знаю, дорогой, но хорошо представляю! Ведь не чурка с глазами, живой человек!
-На кой черт представлять, коли сама в той шкуре не побывала? – подозрительность не покидала мужчину.
Женщина ответила не сразу, в ее душе старые тайны вдруг разом всплыли на поверхность, словно утопленники после паводка.
-Знаешь, оказывается, у мамы с отцом второй брак, - задумчиво сообщила Лилия Петровна.
-Вот так теща! – присвистнул Лев Егорович. – Неужто, старая греховодница, от мужа к тестюшке сбежала…
-Не говори, о чем не знаешь! Тот человек завербовался на север, хотел денег заработать, да погиб в распутицу, ушел под лед вместе со своим "газоном". Мать в 28 лет вдовой осталась… За отца она без любви вышла, как говорится, возраст подпирал. Так-то!
-Ого-го! Драма налицо! Все-таки, какая кошка между вами пробежала?
-С чего ты взял?
-Не вчера родился, чувствую!
Панина чуть помедлила и, набрав в грудь воздуха, призналась:
-Есть один случай, о котором, как ни старалась, забыть не могу…
-Расскажи, облегчи душу! – призвал супруг и поерзал, устраиваясь поудобнее.
-Ладно, - женщина помолчала. – Помнишь, я в больницу на сохранение попала? Беременность нелегко протекала, уж думала, потеряем нашего сыночка. Но, слава Богу, все обошлось! – она суеверно перекрестилась. – Так вот, на мне был шарф дюже хороший, новый, я его вечером тебе вернула, припоминаешь?
-Нет, конечно, с чего бы мне о каком-то тряпье переживать? За тебя волновался…
-А я этот чертов шарф, как сейчас, вижу: из мягкой ангоры, теплый и красивый. Жаль стало в больничный гардероб такую роскошь сдавать. Когда меня выписывали, ты был в рейсе, позвонила маме, попросила принести какой-нибудь шарфик, зима ведь стояла, а мне простывать ничуть не хотелось, и без того несладко! Она в ответ, словно отрезала: "Дойдешь как-нибудь!" и трубу повесила. Намотала я на горло полотенце и вперед! На улице двадцатиградусный мороз, ворот у пальто "английский", вся грудь открыта, а на мне лишь тонкий свитерок да кой-какие брючки… Дотопала до дома, звоню ей и спрашиваю, мол, почему ты, мамуля, шарфика для меня пожалела? Она и говорит: "А ты что намедни брякнула? Перед девчатами из палаты меня, СВОЮ МАТЬ, опозорила!" Я мозги так и эдак напрягала, не могла сообразить, о чем речь. "Уж напомни, в чем провинилась!" – прошу ее. А она в ответ: "Ты сказала, якобы из-за меня твоя беременность так тяжело протекает! Во всех грехах обвинила!"
-Ты действительно такое ляпнула? – удивился Лев Егорович.
-Да нет же, Лева! По словам врачихи, постоянный тонус матки – возможно, из-за того, что когда мама меня носила, переболела ангиной или гриппом! Только и всего. Конечно же, ни в чем ее не обвиняла, просто в разговоре упомянула… Даже подумать не могла, что она все неправильно воспримет и кровно обидится! Ох, крепко тот случай в память врезался! Даже сейчас, когда ее уже нет, не могу простить! – Лилия Егоровна горько вздохнула. – Домой пришла, два часа кряду проревела, пока живот не разболелся! А наутро меня скорая с кровотечением увезла. Чудом ребенок не пострадал. Видать, очень жить хотел!
-Ладно тебе, мать, столько воды утекло! – растревоженный супруг потянулся к пачке сигарет.
-Не могу забыть, и все тут! Обида сама собой всплывает из глубин души, словно дохлая камбала! Так-то, Левушка!
Глаза Паниной подозрительно затуманились.
-Ну-ну, Лилек, дело прошлое! Ни к чему переживать! Простишь, самой легче станет, нехорошо к мертвым счета предъявлять! В первую очередь, для тебя самой - сколько можно душу рвать!
-Все я, Лева, понимаю. Не дура. Но приказать себе не могу… Вот такая невеселая история.
-Почему мне ничего не рассказала? Мы ведь не чужие люди! – упрекнул супругу Панин.
-Не чужие…
Лилия Петровна прислонилась лбом к плечу мужа, тот положил ладонь на ее голову, прижал к себе, словно хотел защитить от всех бед этого мира.
Женский хор старательно выводил:
Я гляжу в ее глаза, словно в небо синее.
И, прощаясь у дверей, обнимаю вновь.
А рябина на ветру плачет белым инеем,
Как продрогшая моя поздняя любовь.*
-Вот овцы, не то по второму кругу затянули! - проворчал Лев Егорович, весьма удрученный - история с шарфом царапнула душу, словно заржавленная игла.
Получается, для его любимой тещеньки собственные амбиции значили больше, чем здоровье будущего внука. На дочь обиделась, еще бы куда ни шло, а ребенок причем?
Характерец-то у Лилькиной матушки всю жизнь был не сахар, а едкий уксус. Ведьма старая, в сердцах помыслил Панин!
Но жене все равно необходимо отпустить душу покойницы с миром. Лев Егорович не очень разбирался в мистических вещах, но вдруг четко ощутил, как призрак покойной тещи витает где-то поблизости. Мужчина зябко поежился, в жаркий летний день вдруг ему стало холодно.
Какой душевный откровенный разговор состоялся между четой Паниных, такой будничный и естественный. Нет ничего надуманного в твоём повествовании, тем и привлекает. Два важных аспекта - измена и обида. Оба состояния разрушают отношения изнутри. Измена. Думаю, дискомфорт испытывают обе стороны процесса, и тот, кто изменяет, и тот, кто терпит измену....а вообще, это унизительно для обоих /имхо/))) Обида. Страдает больше тот, кто носит обиду в себе. Танюша, пиши дальше! ))
Олечка, спасибо, ты, как всегда,дивно вдумчива, все так верно и мудро написала, говорят, обида может разрушить организм и в физическом плане, вызвать какую-нибудь серьезную болезнь, с ней существовать очень тяжело. Но всегда ли так просто ее простить? Лилия не смогла, почему-то именно близких так нелегко простить!
Леночка, доброе утро! Очень рада, что Вам нравится! Разговор действительно получился не из легких, хоть и среди такой красоты! Спасибо большое, с теплом!
Помочь сайту
Поздравления
