Времена (часть четвёртая, продолжение 2)

КИРИЛЛ   СТРУКОВ    

    Укрывшись плащ-палаткой, Кирилл сидел в кузове видавшей виды полуторки «ГАЗ-АА», тащившейся по разбитой и раскисшей от дождя дороге. Полуторка натужно ревела натруженным мотором и переваливалась с борта на борт. По плащ-палатке стекали струйки дождя.  

    Над дорогой, над полями, над дальним, казавшимся призрачным за стеной дождя, лесом висело низкое серое небо. 

    Хорошо в такую погоду сидеть в тёплой избе, в сухой одежде и в шерстяных носках. А ещё лучше было бы нежиться в уютной постели вдовы солдатки Анны, но госпиталь позади, впереди новое место службы, новые люди…
***
   – …Мы, как легавые псы, должны идти по следу зверя и, настигнув его, хватать мёртвой хваткой, – любил говаривать инструктор курсов НКВД майор Тумаков. – Мы должны нюхом чуять врага, – это из его же высказываний. И ещё: – Каждый непонятный для нас человек – подозреваемый. Мы должны знать, что он думает, чем он дышит. На то мы и контрразведчики. Люди не любят тех, кто лезет к ним в душу, а мы обязаны влезать. Поэтому люди не любят нас, контрразведчиков.

    …Кирилл никогда не забудет тот февральский день, когда оправившись от контузии и отдохнув дома, пришёл в военкомат. Дежурный лейтенант проводил его в кабинет, где сидел майор с седыми висками.

   – Струков Кирилл Иванович, двадцать третьего года рождения, лейтенант, артиллерист, член ВЛКСМ? – спросил он, глядя в розовую папку.
   – Я, – ответил Кирилл.
   – Есть решение откомандировать вас на специальные оперативные курсы в Особый отдел. Подучитесь там несколько месяцев, получите новую специальность и работу.

    Так Кирилл оказался на курсах НКВД. Об этом он не мог написать даже отцу.

   – Ваша задача выявлять не только шпионов и диверсантов, засылаемых немцами в наши войска, но и военнослужащих, независимо от их званий и положения, склонных к измене Родине, допускающих политически вредные высказывания, нарушающих дисциплину и устав, лиц, ведущих несоциалистический и аморальный образ жизни, – поучал курсантов майор Тумаков.

    Кирилл не горел желанием стать легавым. Он знал, о презрительном отношении командиров и красноармейцев к особистам, но отказаться стать им, значит, самому себе подписать приговор.
***
    …В конце июня состоялся выпуск новоиспечённых особистов. Кирилл получил назначение в запасной полк, стоящий в Коломне, и, имея несколько свободных часов, поспешил навестить отца, от которого давно не получал писем.

    Заскочив домой, Кирилл от соседей узнал о внезапной смерти отца. Но не было у него времени горевать.

    Полк, в который Кирилл прибыл, находился в стадии формирования и входил в состав резерва Верховного Главнокомандования. В полк наряду с обстрелянными красноармейцами и командирами прибывало много молодых бойцов, не нюхавших пороха. Среди массы незнакомых ему и незнакомых между собой людей, Кириллу предстояло набрать осведомителей, сетью которых он должен был охватить всех – от красноармейца до командира полка.

   – Кто сам не согласится стать вашим агентом – берите за жабры, – советовал начальник Особого отдела дивизии капитан госбезопасности Галкин. – Все мы не без греха и никому не хочется, чтобы их грехи и грешки выходили наружу. Один был пьян на службе, второй спит с чужой женой, третий нечист на руку, поворовывает полковое имущество, четвёртый уснул на посту и так далее. Давите на слабые места таких людишек, и они, как миленькие, станут вашими глазами и ушами. Их страх перед вами – ваше преимущество. Запомните, особист всегда прав, даже когда неправ. Сотня их слов не заменить одно ваше веское слово.

    Эти поучения старшего особиста никак не увязывались с тем, чему учил Кирилла отец, простой солдат революции, а учил он его чести и благородству. Но служба обязывала Кирилла исполнять инструкции, забывая о благородстве.
***
    …Он пришёл сам – ефрейтор Семенцов, штабной писарь.  

   – Товарищ старший лейтенант, – обратился он к Кириллу, у которого в каждой петлице алели по три кубика младшего лейтенанта госбезопасности, но Кирилл не стал его поправлять. – Я хочу обратить ваше внимание на то, что по прежнему месту службы я помогал оперуполномоченному Особого отдела старшему лейтенанту Кузику…
   – Ты хочешь предложить мне свои услуги? – разглядывая невзрачное лицо писаря и пытаясь заглянуть в его глаза, прикрываемые безресничными веками, спросил Кирилл.  
   – Считаю своим долгом помогать нашим органам, товарищ старший лейтенант, – ответил Семенцов.

    Так у Кирилла появился первый осведомитель. 

    Семенцов оказался наблюдательным и обладал хорошей памятью. Он цитировал целые диалоги услышанных им разговоров. 

   – Подполковник Курасов толковал с батальонным комиссаром Линёвым, – спешил доложить Семенцов о разговоре между командиром полка и комиссаром. – При этом он осуждал высшее командование Красной Армии в том, что оно не смогло организовать фашистам достойный отпор летом прошлого года. «Лучшие военачальники гниют в земле и загибаются на лесоповалах, а нами командуют выскочки и незнайки», – сказал он комиссару, и тот не возразил, товарищ старший лейтенант.
   – Напиши докладную на моё имя, – приказал ему Кирилл.

    После ухода осведомителя, Кирилл долго задумчиво разглядывал лежащий лист с доносом, размышляя: сообщать о подполковнике Курасове и батальонном комиссаре Линеве в Особотдел дивизии или самому пока понаблюдать за ними.

    Всё-таки он решил доложить начособотдела дивизии Галкину.

   – Молодец, Струков, выявил гадов. Тут и думать нечего, – выслушав его, сказал и забрал донос Семенцова себе. 

    Через пару дней подполковника Курасова и батальонного комиссара Линёва вызвали в штаб дивизии. Вместо них приехали новый командир полка подполковник Чужих и батальонный комиссар Пуговицын. 

    Подполковник был лет сорока пяти, невысок, полноват, с округлым лицом простоватого мужичка, только надевшим габардиновую гимнастёрку с тремя шпалами, перепоясанную портупеей с кобурой. Речь его была незамысловата и пересыпана матюгами. С подполковником приехала и его жена, женщина поразительной красоты. У неё были карие глаза, тёмно-каштановые распущенные волосы, откинутые на плечи. Нина была лет на двадцать моложе мужа. Её принимали за дочь подполковника. 

    Они поселились в отдельном доме, освободившемся после высылки в Сибирь после начала войны немецкой семьи и переданном в распоряжение военных.

    Батальонный комиссар Пуговицын приехал один. Его длинное худощавое лицо, бороздили складки холодной суровости и барской надменности. Гимнастёрка сидела на его прямой фигуре, как на примерном юнкере царских времён, голенища сапог сияли.

    Подполковник Чужих сразу высказал Кириллу пожелание жить в дружбе с ним.

   – Я человек простой, сермяжного происхождения, – сказал он Кириллу. – Батя мой, крестьянин, всю жизнь гнул спину на кулака, и деды мои веками горбатились на помещика. Так что всё, что я имею, мне дала наша Советская власть и партия, и я головы не пожалею за них.
   – Лучше не жалейте фашистские головы, товарищ подполковник, – посоветовал ему Кирилл.
   – Приму ваш совет к сведению, – серьёзно ответил Чужих.  
***
    …Немцы рвались к Сталинграду, шли кровопролитные бои на его ближайших подступах, но командование не трогало резерв. В полку шли обычные строевые занятия, учебные стрельбы, политчасы и изучение уставов.

    В начале августа подполковник пригласил некоторых командиров в гости на день рождения жены.

   – Ниночке исполняется двадцать пять лет, – сказал он Кириллу – и нашему с нею союзу пять лет. Два юбилея – грех не отметить.

    Кирилл ещё не бывал в гостях у подполковника. Он приехал к назначенному времени вместе с комиссаром полка Пуговицыным и с начальником штаба Гогоберидзе, красавцем грузином, прихватившим с собой беловолосую и белотелую телефонистку Верочку, с которой открыто жил уже больше месяца.

    В тщательно вымытой прихожей их встретил подполковник и сама именинница в голубом крепдешиновом платье, открывающем её стройные ноги от колен.  

    Оставив подарки на тумбочке, гости прошли в гостиную. Нина показала им свой дом. 

    Всё здесь, по-видимому, осталось так, как было при прежних хозяевах. Дом был обставлен скромно, но со вкусом и удобно. В нём было четыре комнаты: просторная гостиная и три поменьше. Одна комната служила спальней хозяевам, судя по широкой кровати, выточенной, похоже, из дуба, вторая – кабинетом, где стояли массивный письменный стол и два книжных шкафа, до отказа набитые книгами на русском и немецком языках, и детской, в которой стояли две детские кроватки, лошадка – качалка и ящик с игрушками.  

    В гостиной уже находились приехавшие раньше начальник Кирилла начособотдела дивизии капитан госбезопасности Галкин, начпрод полка интендант третьего ранга Дымов и начальник медсанбата Голяновский и три молоденькие медички, прихваченные им для разбавления мужской компании. В углу на табурете скромно сидел красноармеец с баяном. Он поглядывал на накрытый стол, уставленный яствами, неизвестно какими путями попавшие на стол подполковника, и бутылками водки и вина, и в разговорах не участвовал.

    Несмотря на то, что было уже время садиться за стол, на который проголодавшиеся гости бросали вожделенные взгляды, хозяева не спешили их приглашать. Нина завела патефон и, пробежав глазами по присутствующим, подошла к Кириллу и сказала, протянув руку:
   – Пригласите даму танцевать, товарищ старший лейтенант.   

    Кирилл склонил голову, взял её руку и закружился в вальсе. За ними последовали и другие.

    Танец ещё не закончился, как в дверях в сопровождении хозяина появился командир дивизии полковник Клячко. Нина кинулась к нему. Была дана команда садиться за стол. 

    Во главе стола был посажен, само собой разумеется, Клячко, рядом с ним Нина, по левую руку от неё сел супруг, остальные – вперемешку с девушками.

    Первый тост сказал полковник Клячко. Он предложил выпить за того, кто всегда с нами в наших сердцах – за товарища Сталина. Ответом ему было громкое троекратное «ура!». За вождя выпили стоя и до дна. 

    По предложению майора Гогоберидзе выпили сразу же по второй за именинницу, за хозяина – по третьей. 

    Кирилл не привык к такому скоростному методу напиваться. У него начала кружиться голова, и он приказал себе: стоп!

    Четвёртую и пятую стопку он уловчился пропустить. После пятой баянисту, уже раскрасневшемуся от поднесённых ему с хозяйского стола стопок, было приказали играть. Он заиграл вальс. Нина снова пригласила Кирилла. 

    Танцевали только майор Гогоберидзе с телефонисткой Верочкой и две медички друг с другом. Кирилл и Нина присоединились к ним. 

   – Вы не пейте много, – сказала Нина Кириллу. – Я не хочу, чтобы вы упились, как они, – она кивнула на оставшихся за столом командиров, разливавших по стопкам очередную порцию водки.
   – Постараюсь, – ответил Кирилл.

    Празднество продолжалось. Нина ушла на кухню. Пора было подавать горячее. 

    Кирилл сел передохнуть. Подполковник рассыпался перед Клячко и Галкиным о своих подвигах. 

   – …Знайте, приказ командования для меня всё, – говорил он, размахивая вилкой с насаженным на неё куском селёдки. – В прошлом году моему полку приказали взять высоту. Против меня немецкая артиллерия, танки, миномёты, а я взял её. Пусть положил весь личный состав, но взял… и подполковник Чужих, тогда я ещё был майором, доложил генералу: «Высота взята»… – рассказчик громко икнул и продолжил: – …и вот, на моих петлицах прибыло… Так что знайте, Илья Фомич, подполковник Чужих любой ваш приказ выполнит безоговорочно, чего бы это ни стоило… ха-ха ха… Русские бабы ещё нарожают… мы, мужики, им поможем…

   Полковник Клячко и капитан госбезопасности Галкин расхохотались шутке. 

    …Водка исчезала с неимоверной быстротой, но хозяин, покачиваясь на кривоватых ногах, выдающих в нём бывшего кавалериста, приволок ещё несколько бутылок, объявив:
   – Резерв главного командования…  

    Остаток вечера прошёл бурно. 

    Хозяин дома решил сплясать «Русскую» на столе. Он высоко задирал ноги, раскидывая во все стороны стоящие на столе тарелки, блюда, куски хлеба, колбасы и мятые огурцы. Но никому до этого не было дела. 

    Полковник Клячко, полапав на глазах разъярённого Гогоберидзе Верочку, вырубился, свалился со стула и, откатившись к стенке, уснул. Начпрод Дымов прилёг с ним рядом. Начальник медсанбата Голяновкий мутными глазами поводил по комнате и что-то пытался петь. Капитан госбезопасности Галкин, облапив хихикающую коротко стриженную «под мальчика» медичку, пытался влезть головой к ней под юбку. Медичка хихикала и сжимала колени. 

    Майор Гогоберидзе, гневно сверкая чёрными глазами,  подхватил под руку Верочку и уволок её в машину. За ним последовал и батальонный комиссар Пуговицын. Куда подевался красноармеец баянист, никто не заметил.

   – Старший лейтенант, вы можете лечь спать в кабинете, – сказала Нина Кириллу. – Я кинула на диван вам подушку, одеяло и простыню.

    Кирилл поблагодарил её, ибо и его голова клонилась ко сну, и ушёл в кабинет. 

    Расстелив простыню, Кирилл разделся, погасил свет и лёг под одеяло. Засыпая, он подумал, что подполковник Чужих и их полк, не задумываясь, беспощадно бросит под танки. Да и сам он тогда, ноябрьским днём не по воле такого же подполковника стоял со своей «сорокапяткой» и двумя «дегтярями» против двух десятков немецких танков и батальона пехоты?

    Провалившись в сон, Кирилл вдруг увидел то девственно белое бескрайнее поле, дальний лесок и выползающие из него танки. Танки шли полным ходом на него, бойцы ждали команды, а у него перехватило голос, и он не мог скомандовать: «огонь!». От ужаса у него сжало желудок…

    Чья-то мягкая рука легла на его лоб и послышалось:
   – Успокойся… успокойся, милый… 

    Кирилл открыл глаза и увидел Нину. Она склонилась над ним и поцеловала его в губы, потом быстрым движением стянула с себя платье и, откинув край одеяла, легла рядом с ним.

   – Но, Нина, – проговорил он ошеломлённо, – вдруг подполковник…
   – Ах, Кирилл, он слишком пьян и теперь раньше полудня не придёт в себя, – ответила Нина, прижимаясь к нему и околдовывая его своим обнажённым телом…

    …В окно комнаты сквозь ветки сирени глядело солнце на бледно-голубом небе. Кирилл, пробуждённый его золотым сияющим светом, сел на диване с удивлением разглядывая лежащую рядом с ним облитую солнечным золотом голую Нину. 

   – Милый, доброе утро, – проговорила она и потянулась.
***
    …В середине сентября полк подняли по тревоге и погрузили в вагоны. Под строжайшим секретом командованию полка было сообщено, что полк направляется на Сталинградский фронт. Но вскоре об этом узнали все, прочитывая названия станций, мимо которых тянулся эшелон: Рязань, Ряжск, Мичуринск… 

    Не доезжая Сталинграда, на станции Фролово эшелон попал под массированную бомбёжку и понёс потери, тем не менее, 29-го сентября полк пешим маршем прибыл на место.

    Полку было приказано готовиться к переправе через Волгу. Всё светлое время суток над нею беспрерывно висели немецкие бомбардировщики. Перед причалами то и дело вздымались косматые столбы воды. Переправа была назначена на ночь. 

    Ночью казалось, что на том берегу извергается проснувшийся гигантский вулкан, расплескивая горящую лаву. Пятьдесят километров бешено вихрящихся потоков огня. Взрыв за взрывом, одно извержение огня сменялось другим. И так без конца. В таком сплошном огне не могло быть живых людей.

    И днём, ночью вода в Волге кипела от взрывов. Немецкая артиллерия не жалела снарядов. Огонь по переправам вёлся беглый, по площадям, без прицельной точности. Вспышки разрывов на миг освещали мокрый песок, обрубки деревьев, разрушенные постройки, тёмные силуэты барж на воде, мчавшиеся катера и юркие моторки. Никто не обращал внимания на вой снарядов, на визг разлетающихся осколков. 

    Кириллу делается страшно, что ему придётся ни сегодня – завтра пересекать этот смертельный рубеж.
***
    …К причалу подошёл благополучно прорвавшийся баркас с ранеными. Кирилл приблизился к прибывшим счастливцам. Кого-то выносят на носилках, кто-то самостоятельно спрыгивает на мокрый причал. Бородатый красноармеец с забинтованной головой попросил закурить. Ему протянули несколько кисетов. Кто-то спросил:
   – Как там, в городе?
   – Сам чёрт не разберёт. Видишь, всё горит.
   – И чему же там теперь гореть?
   – Всё горит: дома, цеха, земля, металл плавится…
   – А люди?
   – Люди?.. Видишь, стоим… бьёмся…
   – Значит, люди стоят?
   – Стоят… Одни падают, другие поднимаются… 

    …Чёрная ночь. Багровые блики на волнах. На том берегу огненная полоса. К  ней устремилась моторка. Волны, вздымаемые столбами воды, норовили её перевернуть, но лихой парень в бескозырке и тельняшке ловко лавировал и выравнивал своё утлое судёнышко, стараясь увернуться от падающих водяных столбов, каждый из которых был способен потопить и моторку, и людей, сидящих в ней, и её капитана.

    Неожиданно моторка наткнулась на что-то твёрдое. Берег. Вздохнув с облегчением, Кирилл поспешил выпрыгнуть на землю, в темноту… Здесь, под высоким обрывом, их встретили люди. 

   – Кто старший? Располагайте своих людей тут… – скомандовал кто-то, обросший бородой, в телогрейке.

    К рассвету переправился весь полк. Утром в синем рассвете командиры взводов доложили ротным о наличном составе взводов и потерях. Ротные доложили комбатам о наличном составе рот и потерях. Комбаты собрались в норе, ставшей отныне штабом полка, и при свете коптилки доложили подполковнику Чужих о наличном составе батальонов и потерях. В бушующих волнах Волги осталось около батальона. Погиб и начальник штаба красавец Гогоберидзе.

    Командование определило полку полосу обороны. Суровый генерал с гладко выбритым лицом и покрасневшими глазами сказал подполковнику Чужих:
   – Здесь стоять насмерть, подполковник. Отступать тебе некуда…

                                                                      (окончание следует)