Сон (Перекрестки дорог) книга 2 глава 9

 
 
Со стороны могло показаться, что жизнь в издательстве шла привычным чередом. На ее поверхности, как на тихой глади океана, плавали только мелкие гребешки каждодневных забот.
 Наверное,  Ваня к совету Ольги не прислушался, потому что в среду он уехал гораздо дальше того места, на котором располагается Садовое кольцо. В маленьком провинциальном городке Озарянске Ольга неожиданно обнаружила интересный творческий коллектив, имеющий многолетние литературные традиции. Двумя днями позже, то есть в пятницу, Георгий Иванович улетел в Швейцарию. Генералиссимус отбыл в неизвестном направлении еще в прошедшие выходные. Лиза старательно работала с текстом новой книги и готовила встречу с автором. Ирусик тоже что-то делала и готовилась к воскресному шопингу. Гена вообще два дня не работал, потому что взял отгулы и водил маму по врачам. А Вадик делал вид, что работает, потому что мысли его были совершенно о другом. Не удивляйтесь, Ольга, впервые в жизни, делала то же самое, что и Вадик.
Ибо настоящие страсти и переживания, как и мощные океанские течения, возникали в самых потаенных глубинах человеческих душ. А события, их вызывающие, происходили совершенно в иных местах.
 
Ваня оказался в купе вместе с  молодой симпатичной женщиной и ее пятилетним сыном. Четвертый пассажир, забросив на верхнюю полку свои вещи, ушел к друзьям в смежное купе и до самого Озарянска не появлялся. Правда, соседи иногда напоминали о себе взрывами дружного хохота, а ближе к ночи даже попытались порадовать остальных пассажиров громким и излишне многоголосым пением. Но их творческий порыв был решительно пресечен не менее громкой и местами излишне убедительной речью проводницы.
Мальчуган оказался на редкость самостоятельным. Он  шумно пыхтел, старательно «помогая» матери укладывать тяжелые сумки в ящик под сидением.
- Давайте я вам помогу, - предложил Иван.
- Справимся, - деловито отозвался ребенок откуда-то из недр ящика.
Но сумки никак не  хотели укладываться так, чтобы сидение опустилось. Наконец, карапуз понял, что его помощь ничем не облегчает материнских мучений и добродушно разрешил:
- Ладно уж, помогай.
- Нужно говорить «пожалуйста», - поправила его женщина, уступая свое место Ивану.
- Пожалуйста, - послушно повторил ребенок.
Когда вещи были уложены, и Ваня вернулся на свое место, карапуз с серьезным видом протянул ему растопыренную пятерню:
- Иван Иваныч.
- Иван Ильич, - удивленно откликнулся Ваня.
- Наташа, - девушка тоже протянула свою пухлую ладошку. Она и сама была такая же пухленькая, светлая и теплая, и этим сразу очень понравилась Ивану. – Вы на него особенно внимания не обращайте, - потрепала она белобрысые волосы сына, – он такой серьезный, потому что он мой помощник и заступник. Я за ним, как за каменной стеной, да, Ванюш? – и она с благодарностью заглянула в серые детские глазки.
Довольный малыш важно кивнул головой. Потом Наташа со словами: «Сейчас узнаю, когда чай будет»,  вынырнула из купе, а Иван начал задавать тезке далеко ведущие вопросы:
- В Москве по делам были, или живете здесь?
- Не, мы к тете Лене в гости ездили. Она здесь по углам мыкается, и мы ее домой уговаривали, а сейчас назад к бабусе возвращаемся.
- Не уговорили?
- Не-а, она хочет быть столичной штучкой, - повторил Ваня видимо подслушанные им взрослые слова.
- А в Москве долго были?
Ваня неопределенно пожал плечами и через некоторое время философски изрек:
- Когда по зоопарку ходили, то не долго, а когда по магазинам…
- Понятно, - одобрил Иван логику детской мысли и задал вопрос, к которому все это время пытался подобраться незаметно, как разведчик,  - по отцу, наверное, сильно соскучился?
- Мой папа погиб. Он был геройский летчик и сгорел в истребителе. Весь-весь сгорел, даже фотографий не осталось, - мальчик тяжело вздохнул, помолчал, а потом неожиданно добавил – Он такой же был, как ты – богатырь. Я весь в него – видишь, какой у меня кулак, - и Ваня протянул свой довольно крепкий кулачок.
Богатырем Ивана не называл еще никто. Тюфяком в школе дразнили, на работе худеть советовали. А оказалось, что он богатырь, и ощущать себя в этой роли было очень приятно. Но гораздо больше, как ни странно, его обрадовало то, что у Ваньки, по-видимому, никакого отца не было. Об этом говорила вся очевидная цепочка доказательств: отсутствие фотографий в домашнем архиве, отчество, повторяющее имя, и, главное, никак не запихивалась огромная Ванина фигура в кабину военного истребителя.
Его размышления прервала вернувшаяся в купе Наташа:
- Чай будет скоро. Проводница сказала, что вода уже согрелась, - и она начала доставать из пакета многочисленные свертки, - Вот, нам сестра сколько всего в дорогу приготовила.
- Мне тут тоже накрутили. Что, Ванюш, ты не против, если я присоединюсь к вашему застолью? – спросил Иван, глядя сначала на Наташу, а потом на малыша.
- Я не против, - сказал ребенок и полез в свой рюкзачок. Он извлек оттуда початую бутылку лимонада, горсть шоколадных конфет, два яблока, одно из которых было изрядно покусано, и с важным видом сложил все в общий котел.
Через два часа они уже были добрыми знакомыми, и маленький Ваня непрестанно пытал большого бесконечными вопросами:
- Ты на рыбалку ходить любишь?
- А я не ходил никогда, -  пожал плечами Иван. - Я все больше за компьютером сижу. Где у нас в Москве рыбалка? А компьютеров – хоть пруд пруди.
- Темнота! У нас, знаешь, какие уклейки и платвички водятся! Ладно уж, я тебя свожу, - снисходительно махнул рукой ребенок.
- Ты что же, один рыбачишь?
- Как один? С удочкой. Одному чего делать-то, руками, что ли рыбок ловить? Темнота! – засмеялся Ванька.
- А Вы его и вправду одного на речку отпускаете? – обратился Иван к Наташе?
- Да какая там речка! Ручей под окнами течет, а мы за ним из окна приглядываем.
- И за грибами тоже никогда не ходил? – не сдавался ребенок.
- Ходил с друзьями, только не нашел ничего.
- Темнота, тоже учить придется. Но это если ты грибного времени дождешься.
- Ты и в лес один ходишь?
- Нет, - покачала головой Наташа, - лес у нас далеко, мы туда все вместе ходим. Смотри, Ваня! – и она на всякий случай погрозила сыну пальцем. – И, вообще,   почему ты Ивану Ильчу «ты» говоришь?
- Пусть будет так, - попросил ее Иван, – и лучше зови меня дядей Ваней, ладно. А давайте и мы с вами тоже на ты перейдем, а?
- Давайте, - охотно согласилась девушка.
- Дядя Вань, а ты где в нашем городе жить будешь?
- В гостинице.
- Мам, это что такое?
- Это дом, где много комнат, и могут останавливаться приезжие люди.
- А их обязательно должно быть много?
- Нет, главное, чтобы были свободные.
- Мам, а у нас тоже есть свободная. Пусть он лучше в нашей гостинице живет.
- Я согласен, - неожиданно для себя ухватился за это предложение Иван, – я даже заплачу, - он судорожно поискал в голове нужное слово и нашел, как ему показалось, самое подходящее, – за постой.
- Зачем же, не надо. Главное, чтобы ты сам не передумал.
- Я не передумаю, - твердо сказал Иван.
- Мам, а в гостинице за постой платят? – зевая, спросил ребенок?
- Платят.
- Ну, тогда пусть и он платит, - сквозь полудрему по-хозяйски распорядился Ванька, и глаза его  окончательно закрылись.
А они еще долго стояли в узком проходе вагона, будто ненароком касаясь друг друга плечами, вглядывались в черноту за окном, в пролетающие мимо огни, в свое отражение в оконном стекле, видели, как они удивительно похожи и все сильнее ощущали неожиданно возникающее родство.
 
У остальных дела обстояли следующим образом: Лиза встретила Генофонд, Ольга – любовь, Вадик богиню, а Гена из четырех встретил только одного толкового доктора. Теперь обо всем по порядку, а о Жоре отдельно в самом конце.
 
 В среду вечером Лиза сидела в маленьком уютном кафе. Она заказала уже третью чашку горячего шоколада и второе пирожное. Идти домой на съемную квартиру совсем не хотелось. Там несколько лет назад вместе с ней поселилось одиночество, и оно оказалось надежным, но не очень веселым напарником. А здесь тихо играла музыка, было много незанятых столиков, и никто не торопил ее уход.
Она включила планшет, вставила флэшку и в который уже раз полетела по бескрайним просторам космоса. Ей нравились эти полеты, передышки между боями, ей действительно нравилась эта книга. Было над чем подумать, но еще больше было что исправить по части стилистики, особенно в середине книги. А вот через недельку, пожалуй, уже можно было бы и назначить автору встречу…
- Не возражаете? - услышала она бархатный голос и оторвала глаза от экрана.
Напротив нее присел молодой человек. Все в нем, от умных глаз до смуглой бархатистости кожи и крепких мышц, оживших под тонким трикотажем пуловера, говорило о наличии интеллекта и крепкого здоровья. Она даже не сразу расслышала его имя, потому что сразу придумала свое: его звали Генофонд.
Беседа завязалась легко, была непринужденна и интересна обоим. Собеседником он оказался внимательным, умным и приятным. Когда он узнал, о чем книга, которую она сейчас читает, то очень  заинтересовался подробностями и даже спросил, нет ли какой-нибудь возможности ее почитать. Отказ его сильно не огорчил. Он высказал робкую надежду на то, что когда это станет, наконец, возможным, они обязательно будут вместе.
В нем было все для того, чтобы Лиза смогла влюбиться сразу и безоглядно. Просто в самой Лизе не было чего-то такого, что позволило бы осуществиться этому намерению судьбы.
 В Лизе не было пустоты. Все отведенное под красивое чувство пространство Лизиной души было занято сильной, бестолковой и неотвязной любовью к Вадику. А вот сознание, напротив, было свободно, ясно и прагматично. Оно сразу поставило перед Лизой четкую задачу, во что бы то ни стало, реализовать мечту о ребенке.
Поэтому она с удовольствием приняла ухаживания, без колебаний согласилась на обмен номерами телефонов, следующую встречу и даже немного расстроилась, что уже сегодня не получится приступить к осуществлению намеченного плана, так как совершенно была готова к необходимым для этого действиям. Но предложение провести эту ночь вместе не поступило. Потом она пересмотрела свою точку зрения, рассудив так: «Этот факт говорит о порядочности человека, а характер отца находится далеко не на последнем месте в списке необходимых качеств генофонда».
Ее совершенно не интересовало, где и кем он работает, хотя она легко рассказала почти все о себе, и даже нисколечко не расстроилась, когда новый знакомый, после очередного, поступившего ему телефонного звонка, внезапно покинул ее, сославшись на возникшие проблемы.
Она была удивительно спокойна.
Так же спокойна Лиза была весь следующий день. На какое-то время она и вовсе забыла о его существовании и даже не сразу узнала его голос, когда в конце рабочего дня он прозвучал в телефонной трубке:
- Привет. Я думал, ты позвонишь…
- Почему? – удивилась Лиза.
- Не знаю, мне казалось, что ты обязательно позвонишь. Я, конечно, собирался сделать это сам, но все время откладывал в надежде получить от тебя этот подарок.
- Извини, что не оправдала ожиданий. Обязательно подарю тебе это в какой-нибудь другой раз.
- Не забудь, ты мне это пообещала.
- Хорошо, не забуду.
- А ты помнишь, что у нас сегодня встреча в восемь часов.
- Помню, - улыбнулась она, – у меня вообще очень хорошая память.
Беседа не порадовала и не напрягла – для нее это было просто «никак».
- Терпи, - сказала она себе, - настройся на позитив и достижение цели любой разумной ценой. Когда тебе еще подвернется такой качественный материал, - и второй раз за последние пять минут удивилась. Ей показалось странным, что слово «материал» совсем не покоробил ее чуткую правильную душу.
 
 
Вечером той же среды, но уже значительно позже, Ольга возвращалась с работы. В отличии от Лизы, она торопилась. Она тоже испытывала домашнее одиночество, хотя жила с родителями и отношения между ними сложились очень теплыми. Но вот уже года четыре, каждый раз, когда мама открывала ей дверь, Ольга видела в маминых глазах один и тот же невыносимый вопрос.
Когда-то этот вопрос был вполне материален. Мама просто спрашивала:
- Ну, что, ты сегодня с кем-нибудь познакомилась?
Ольга прекрасно понимала, что болит материнское сердце, и этим обреченным на поражение вопросом, мама не может изменить ничего, а просто облегчает себе тяжесть ожидания. Но помочь ни  ей, ни себе Ольга  не могла. Видно, такой была ее непонятная судьба. Она не была дурнушкой, скорее наоборот, миловидной, стройной и вполне адекватной девушкой, но жизнь почему-то не дарила ей даже мимолетных романов. Был, правда, один единственный случай, но такой давнишний и несуразный, что вспоминать его она не любила и даже стыдилась.
«Это мой пост перед причастием», - когда-то давно решила для себя Ольга и стойко переносила лишения в ожидании грядущего единения с необыкновенным, только для нее одной сберегаемым судьбой счастьем. Тяжело ей было лишь тогда, когда приходилось отвечать на эти каждодневные вопросы.
Однажды она не выдержала и расплакалась горько и безнадежно:
- Ну, за что ты мучаешь меня все время? Разве ты не понимаешь, что мне и без того тяжело.
- Но мне ведь тоже тяжело, - оправдывалась мать, - а спросишь - и вроде полегче. Как будто  пар выпускаешь.
- Да я уже вся в ожогах от этого пара, разве ты не видишь, что он слишком горяч для меня, - рыдала девушка, – посмотри, я уже волдырями покрыта.
Истерика была нешуточная. С тех пор мать навсегда зареклась задавать такие вопросы и стойко выполняла данное себе обещание. Теперь она встречала дочь тихими ничего не значащими фразами, и только по-прежнему громко кричали  ее печальные глаза.
Ольга торопилась, потому что мама уже дважды звонила ей по телефону, и девушка понимала, что звонки эти не случайны - и на самом деле мать была бы рада ее отсутствию, в тайне надеясь на желанную причину.  Эта мысль заставила Ольгу вспомнить истерику, за которую было стыдно до сих пор. Она так и не простила себе тех маминых глаз, переполненных раскаянием, ее дрожащих рук, слез, молчаливо бегущих по щекам…
 Страшный визг тормозов сильным выхлопом адреналина вернул Ольгу в реальность, заставив ее успокоиться и испугаться одновременно.
Через какое-то время она обнаружила, что сидит на бордюре тротуара. Вспомнила, как, падая, больно ударилась коленом об асфальт, как оказалось на уровне глаз залитое светом фонарей шоссе, влажное от поминутно возникающей мороси, как из остановившейся возле нее машины выскочил мужчина, помог проделать три шага до тротуара и усадил на  этот бордюр.
- С вами все в порядке?
Его глаза были совсем близко, черные, бездонные, как ночное небо. И как в небесной черноте живут миллиарды звезд, так и в этих глазах рассыпались искры витринных огней.
- Да, кажется, да, – она провела рукой по бедру и ощутила влажную ткань брюк. Попробовала встать, но мужчина опередил ее, подхватив под руки.
Отчего-то закружилась голова. Но головокружение не было болезненным, оно было приятным, оно исходило от сильных мужских рук, легкого запаха дорогих духов. Она поняла, что машина не причинила ей вреда. Больше того, она даже ее не коснулась. Мощный внедорожник остановился в миллиметре от невнимательного пешехода. Очевидно, водитель своим транспортным средством управлял  виртуозно.
- Извините, я задумалась, - она поняла, что виновата.
- Хорошо, что я в этот момент думал только о правилах дорожного движения. Но, по-моему, испугались мы оба одинаково. Предлагаю куда-нибудь заехать и снять напряжение.
- Вы же за рулем!
 Он улыбнулся, крепко взял ее за руку, а она с радостью подчинилась его силе, получив удовольствие от собственной покорности, и послушно последовала за незнакомцем, медленно переставляя приятно ватные ноги.
Когда уже поздно ночью, в номере дорогого отеля Ольга шла в ванную комнату, то неожиданно вспомнила про маму. Она отыскала в кресле под ворохом одежды свою сумку, нашла в ней сотовый телефон, и, произнесла одну короткую фразу: « Я сегодня не приду».
Она даже не догадывалась, каким спокойным и счастливым  сном уснула в эту ночь ее мать. Зато она сама так и не сомкнула до утра глаз – она любовалась блеском гладких черных волос и рельефностью мышц спящего рядом с ней мужчины, вдыхала такой незнакомый и такой волнующий запах его тела.
Все было нереально, сказочно, волшебно, и все-таки совсем чуть-чуть чего-то не хватало. Но она так и не смогла понять чего.
 А просто не было ромашки - ни жизнерадостной, ни грустной, никакой.
Весь следующий день Ольга непрестанно вспоминала подробности произошедшего, все-все, до самых малосущественных. Они стали для нее одинаково важными, многозначительными и многообещающими. Уже бесконечное количество раз она воспроизвела в своем сознании его слова,  взгляды, жесты, вздохи… Воспоминания возбуждали и заставляли ее сердце громко стучать. Она даже начала опасаться, что кто-то сможет услышать этот стук. Но все были заняты своими простыми блеклыми заботами, и  ни за что не смогли бы понять ее необыкновенного, самого прекрасного и только ей одной подаренного счастья.
- Бедные… - слово вылетело нечаянно, и она бы этого не заметила, если бы не Ирочка.
- Что ты сказала?
- Я? Ах, нет. Это я так, про себя.
- Ты какая-то странная сегодня, - Лиза оторвала голову от бумаг  и внимательно посмотрела на Ольгу, – хорошо себя чувствуешь?
- Да…  очень хорошо.
Но Лиза посмотрела на нее еще внимательнее и молча покачала головой.
Постепенно Ольга начала ощущать некоторое беспокойство, которое к концу дня трансформировалось в довольно сильное чувство, называемое тревогой. Она хорошо понимала, почему это происходит – ее телефон молчал. Позвонить сама она не могла, потому что  не решилась спросить его номер. Пока коллеги были рядом, Ольга еще как-то сдерживалась, но когда закрылась дверь за последним, она вскочила и, как израненная тигрица, начала метаться между столами, не находя себе места.
Тупая ноющая боль все сильнее мучила ее в области солнечного сплетения.
- Теперь я знаю, где находится душа,  - прошептала Ольга, – она здесь, – и девушка, согнувшись, уперлась кулаками в небольшую ложбинку под грудью.
Около девяти часов вечера, когда была выкурена последняя сигарета, и Ольга окончательно уверилась в том, что все кончено, и сейчас она сойдет с ума, раздался телефонный звонок с незнакомого номера. Она судорожно нажала маленькую кнопочку.
- Привет, только что освободился. Ты где?
- На работе,  - она постаралась отвечать спокойно, но голос дрожал, а по щекам текли слезы.
- Говори адрес, я к тебе приеду.
Она послушно продиктовала название улицы и номер дома, но сама все это время думала только об одном: «Теперь у меня есть номер его телефона, я всегда смогу ему звонить, и уже никогда не окажусь на этой страшной грани безумия».
 В эту ночь они не поехали никуда. Все произошло здесь, в кабинете. А в третьем часу он подвез ее к дому.
 
 В то время, когда Ольга, успокоившаяся и счастливая, ждала своего возлюбленного, Лиза мирно ехала в полупустом вагоне метро. Она только что рассталась со своим кавалером. Свидание прошло мило и обещало повториться в начале следующей недели. Проводить ее он не смог по причине все той же занятости.
- Если события будут развиваться с такой скоростью, то рожать я буду на пенсии, - рассуждала Лиза. - Ладно, потерплю еще какое-то время, а потом придется проявлять инициативу.
В голову пришла тревожная мысль: «Уже перевалило за тридцать. А вдруг в организме произошел какой-то сбой. Я тут одни действия планирую, а предпринимать нужно совсем другие».
 И она, правильная девочка-отличница, привыкшая всего добиваться трудом и прилежанием, решила завтра же записаться на прием к специалистам для прохождения полного обследования своего организма. Возникшая необходимость преодоления только что ею же самой  выдуманных препятствий вернула ее в прежнее спокойное состояние, и она чуть не проспала свою станцию.
 
В это же самое время Вадик в одних трусах сидел на диване в своей квартире, а перед ним в полный рост стояла совершенно неразрешимая дилемма и ехидно наблюдала за тем, как он мучается с ее разрешением. А всего-то требовалось выбрать одно из двух: принять душ, завалиться под одеяло и, посмотрев какой-нибудь крутой фильмец, мирно уснуть. Или принять душ, завалиться в один крутой ночной клуб на концерт известного гитариста, и завтра целый день клевать на работе носом.
Еще неделю назад он бы не в душ сейчас собирался, а из подъезда выбегал. А сегодня он сильно сомневался в целесообразности такого решения. Наконец, он поднялся и медленно поплелся в сторону душевой кабины, так как этот пункт был предусмотрен в обоих вариантах.
 Водные процедуры ситуацию прозрачнее не сделали, и он решил положиться на судьбу. Вадик достал из кармана брюк монетку и подбросил ее вверх. Выпадало ехать в клуб. После этого ехать туда захотелось еще меньше, и он решил испытать судьбу до трех раз. Судьба была неумолима.
Он нехотя оделся и вызвал такси, в тайне надеясь на то, что оно опоздает. Таксист подъехал ровно через десять минут, как и обещал. Впрочем, на концерт Вадик все-таки опоздал.
Когда он вошел в полутемный зал, гитарист исполнял незнакомую грустную песню. Все сидели за столиками, и только одна пара танцевала красивый, не совсем обычный танец. Парня Вадик узнал сразу, он работал стриптизером в этом же клубе, а вот девушка, или молодая женщина, в темноте он не мог разобрать точно, была ему совершенно незнакома.
Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он рассмотрел ее  уже лучше. Она была высока, черна и грациозна, как патера. По блестящему узкому платью струились длинные прямые волосы. Они извивались так же изящно, как и ее гибкое тело, но жили при этом своей отдельной удивительной жизнью. Лицо ее было белым и прекрасным. На ярко красных, красиво очерченных губах, изредка вспыхивала едва заметная улыбка, и не угасали красные блики от цветомузыки в черных непривычно раскосых глазах.
Он смотрел на нее так, как смотрят в музеях на полотна великих мастеров. Ими восхищаются, перед ними благоговеют, но ни у одного нормального человека не возникает желание забрать понравившееся творение к себе домой. Хочешь иметь такое же, выйди на улицу и купи похожую копию. И чем дороже заплатишь, тем ближе будет она к оригиналу, неизменно оставаясь всего лишь подделкой.
Вадику показалось, что пару раз она бросила на него любопытный взгляд.
- Показалось, - уверил он себя. - А если и вправду посмотрела, то сходи в туалетную комнату и проверь, все ли у тебя в порядке. Может быть, ты лохматый или в чем-то испачкался?
Однако вскоре он совершенно точно убедился в том, что она смотрит именно на него. Но не дрогнула его душа, не застучало громче сердце, не родились  грандиозные планы. Он больше не участвовал в этой шахматной партии. Он решил, что гордость – это такое чувство, которое не зависит от того места, на котором ты находишься, оно зависит только от твоей сущности. Кто знает, может быть, пешка  имеет достоинство гораздо большее, чем  королевское, если она выше мечты о королевстве.
Медленная музыка закончилась, и пространство вокруг наполнилось энергией металла. Людей на танцполе стало больше, и пантера пропала в человеческих джунглях. Вадим совершал привычные телодвижения без настроения и весьма вяло. Он уже точно сожалел, что решил сюда приехать, и подумывал о том, что неплохо было бы пробираться к выходу.
 Он не знал, что полчаса назад холеная мужская рука коснулась дисплея навороченного смартфона, сверкнул острыми гранями огромный бриллиант, и интеллигентный  голос вежливо произнес.
- Будьте любезны, соедините меня с Николаем Петровичем Соболевым.
Дежурный по отделению капитан Жерекин привычно переключил коммутатор.
- Майор Соболев слушает.
Голос на другом конце неожиданно стал грубым и развязно хамским:
- Слышь, майор, ты че, совсем остыл Борю Геера ловить? Чеши в «Скифы», он там сейчас крупную партию герыча толкает. Только поторапливайся, а то медальку не заработаешь, - ухмыльнулась трубка и замолчала.
Снова сверкнул бриллиант, и дорогой смартфон полетел в полупустую урну, а высокий стройный в черном костюме продолжил неспешное движение по опустевшей набережной Москвы-реки.
 
Вадим уже делал первые шаги к выходу, когда раздался непонятный шум, и на танцполе, оттесняя танцующих к стенам, появились вооруженные люди в черных с прорезями для глаз масках, а следом прозвучала громкая команда:
- Всем к стене, руки за голову!В возникшей суете его прижало к дверному косяку. Кто-то мягко уткнулся в его плечо. Вадик сразу почувствовал, что это женщина. Он повернул голову…
 Рядом стояла она.
 На тех ступенях, где располагались его королевы, места  могло хватить разве, что для запаха ее духов. Сама она была недосягаемо выше. Она была богиней.
- Что дрожишь? - спросила она низким шелестящим голосом, – если что-то есть, давай я спрячу.
- У меня ничего нет.
Она царственно пожала плечами  и улыбнулась. Несмотря на отсутствие морщин и мраморность кожи, он был уверен, что ее возраст никак не меньше тридцати пяти. Наверное, ее «старили» глаза – в них не было живого блеска, скорее, там поселилась безмолвная усталость вечности…  Сравнение показалось Вадиму странным, но ничего другого ему в голову не пришло.
Тем временем, все вокруг поменялось: шум стих, и вот  уже мимо провели худого вертлявого парня с обвязанным вокруг шеи большим пестрым платком. А чуть позже и омоновцы молча покинули помещение.
Внезапно зазвучавшая музыка вернула посетителей за свои столики. К выходу пошли совсем немногие. Вадик уже успел мысленно присоединиться именно к ним, но в этот момент снова услышал рядом ее голос:
- Что-то голова немного закружилась. Молодой человек, вы не могли бы проводить несчастную на свежий воздух, - ее улыбка была приятна и призывна, а глаза неожиданно ожили.
«Ей нет еще и тридцати, - подумал Вадим. – Наверное, она все-таки была напугана». Бросить в таком состоянии он не мог даже девушку обыкновенную, что уж говорить про богиню. Он взял ее под локоть, и через пару минут они вдыхали условно свежий воздух московских улиц.
- Ты часто бываешь в этом клубе? – спросила она.
Он очень не любил, когда курят женщины. Он вообще ратовал за здоровый образ жизни. Но сигарета в ее руке была украшением, частью образа, гармоничной деталью стиля. Удивительная пластика жеста, красивая изящная рука, длинные тонкие пальцы с ярко-красной эмалью ногтей… Он залюбовался…
- Что?
- Нет, нет, это так – ни о чем. Твоя машина далеко?
- У меня нет машины, - ответил он и впервые не испытал при этом чувства неловкости. Его состояние было нормальным, таким, как если бы он признался, что в его домашней библиотеке нет Фолкнера. Ну, нет и нет, и что тут такого?
Ее реакция тоже была спокойной:
- Моя стоит довольно далеко, так получилось. Проводишь девушку по страшным темным улицам, заслужишь награду – отвезу в любой конец города.
- Я готов сделать это и без вознаграждения, - без особого энтузиазма согласился Вадик.
Она внимательно посмотрела ему в глаза. Она была так близко, что казалось, он слышит ее дыхание:
- Никогда нельзя отказываться от предложения, сделанного женщиной, - и его снова удивил ее голос: низкий шелестящий с придыханием. Он почувствовал легкое головокружение, но она рассмеялась, и все прошло. – Это не вежливо!
Ночь уже давно перешагнула незримую границу, навсегда отделившую вчерашний день, а Москва – слишком большой город, чтобы легко перемещаться из одного его конца в другой, даже на очень хорошем автомобиле. Дорога к ее дому оказалась короче…
В шесть часов утра она сказала, что не любит опаздывать на работу, поэтому сегодня в офисе он появился первым.
И вот сейчас Вадик  искал ответы на внезапно возникшие вопросы. Однако, этот процесс напоминал ему труд Сизифа: как только он поднимал мысль на нужную высоту, она в последний момент тяжелым камнем скатывалась обратно.
По дороге Ирэн, а под утро выяснилось, что именно так зовут его новую знакомую, много рассказывала о себе и почти ничего не спрашивала о нем. И сейчас его не оставляло ощущение, что она или все про него знала, или обладала удивительной проницательностью. Абсолютно точно она угадывала его желания и избегала ситуаций, которые могли бы вызвать естественную при первом знакомстве неловкость. Все прошло так, как будто это было уже много раз. Так из чего же возник этот необъяснимый опыт их отношений?
Было совершенно очевидно, что Ирэн очень успешна и более чем обеспеченна. Кстати, Вадик так и не смог окончательно определить, сколько ей на самом деле лет. По необычайной уверенности в себе, по рассудочности и холодности фраз, когда она говорила о своем наболевшем одиночестве, по той цепи разочарований, которые она испытала в тщетных попытках обрести счастье, создалось ощущение долгой и не очень счастливой жизни. Она говорила о том, что искала в качестве партнера только равное, что ей не нужны отношения мимолетные и бесперспективные. Тогда что она делала в этом молодежном клубе?
Она не рассказала почему, но ни родителей, ни родственников у нее не было, и она одна пробивала себе дорогу в этом мире. И то многое, чего она сумела достичь, было только ее заслугой. Она давала ему понять, что не нуждается теперь ни в чем, кроме понимания и тепла. Почему же он сидит сейчас и не радуется, что уже почти на подлете то самое счастье, которое еще недавно просто обязано было свалиться на его голову? Почему он не обеспокоен тем, что за это время был только один ее звонок? Правда она сказала,  что сильно занята. Но все равно, почему?
У Вадима уже был свой собственный и довольно богатый  жизненный опыт. Он мог оценить девушку или женщину не только с точки зрения интеллекта, шарма, или хозяйственно-кулинарных навыков - он понимал и кое-что еще. Но то, что было с ним этой ночью, было впервые. Он даже не предполагал в себе такую огромную силу, и не знал, что взамен можно получить столь же много. Он еще никогда не испытывал такого восторга. Но почему сейчас воспоминания об этом не греют? Почему нет такого естественного в этом случае внутреннего наполнения? Есть только чувство пустоты и желание эту пустоту заполнять?
И было что-то еще, что-то другое очень сильно тревожило его душу…  Но искать ответ здесь не имело пока никакого смысла, потому что это еще только витало в воздухе и  никак не могло  обрести  форму вопроса.
 
Гена тоже думал. В отличии от остальных, его мысли носили общегосударственный характер. Он размышлял о том, куда катится отечественная медицина, и куда следом за ней скоро придется катиться всем нам. Он даже рассказал коллегам короткий анекдот: «Как подумаю, какой я инженер, сразу к доктору идти не хочется». Успокаивало пока только то, что все-таки был тот молодой и улыбчивый кардиолог. И очень хотелось верить, что если бы они с мамой промучились в очередях еще несколько дней, то, не исключено, что встретили бы и другого достойного доктора. А значит, есть еще в наше стране герои, готовые не только за заработную плату, но и за что-то еще большее отдавать людям силы, знания и душу.
Этот доктор очень внимательно изучал снимки, кардиограммы и осматривал пожилую женщину, при этом был необычно доброжелателен и очень забавно называл ее миленькой:
- Ну, что ж, миленькая, думаю, что все у нас с вами будет хорошо, – сказал он на прощание и выписал совершенно другие, незнакомые им прежде, лекарства.
  И вот уже второй день мама чувствовала себя практически хорошо. Вчера она позвонила и со слезами начала уговаривать сына съездить в больницу:
- Мы ведь совсем никак его не отблагодарили.
- Он не просил, – попытался отговориться Гена, но  уже понимал, какая фраза будет следующей.
- Другие просили, а что толку. Я, Гена, уже измучилась вся, боюсь, что сердце от этих мыслей снова заболит. Съезди к нему после работы, это же не так далеко. Я тебя как сына прошу.
Мысль о предстоящем визите мучительно напрягала его до конца рабочего дня. А уже в метро неожиданно стало спокойно. Он прочитал в газете очередную статью о бедственном положении медицинских работников, об их нищенских зарплатах. В статье приводилась подробная статистика по регионам. Больница, в которую ехал сейчас Геннадий, была обыкновенная районная, финансируемая за счет средств городского бюджета. Он сравнил доход начинающего доктора со своим собственным, и решил, что просто обязан доплатить хорошему специалисту то, что не доплачивает ему государство.
Он дождался конца приема на улице и подошел к доктору в тот момент, когда тот выходил из дверей больницы.
- Добрый вечер, мы были у вас позавчера…
- Я помню. Что-то случилось? – глаза молодого человека стали тревожными.
- Случилось чудо. Маме впервые за три последних месяца стало хорошо.
- Я рад, - глаза оттаяли и засветились.
- Вот, -  Гена протянул небольшой белый конверт.
- Я не беру, - сердито сказа врач.
- Да, я сам давать не люблю. Но меня мать очень просила. Сказала, что если я этого не сделаю, у нее от чувства неблагодарности сердце снова заболит. Слушай, брат, возьми, а, я ведь не последнюю рубаху с себя снимаю. Хотя, знаешь, для тебя снял бы и последнюю. Ты, пожалуйста, своей маме что-нибудь купи, цветов там, конфет. Ну, ты сам лучше знаешь.  Это я ей свой долг за такого сына, как ты, отдать хочу. И еще передай ей от меня привет. Нет – передай ей низкий поклон.
Гена издалека наблюдал, как усталой неспешной походкой шел к станции метро высокий худощавый парень. В припаркованные у обочины красивые дорогие машины садились люди, и никто не догадывался, что мимо них идет Доктор – замечательный человек, чья профессия либо пишется с большой буквы, либо  называется уже совсем по-другому.
И только он один чувствовал, как что-то значительное осталось с ним после их крепкого рукопожатия. Оно наполнило Генину душу теплом, заставило запершить в горле и задрожать в глазах. Он знал, отчего это произошло, и с удовольствием испытывал это такое благодатное для человека, но такое редкое сегодня чувство – благодарность.
 
Жора с самого утра пятницы был Георгием Ивановичем. Его безупречный костюм мог посоревноваться яркостью красок с голубизной небес. Но за окном было пасмурно, а временами даже моросило, поэтому сегодня, в отсутствии конкуренции, Жора безоговорочно побеждал.
- Командировка? – спросил Гена.
- В семнадцать двадцать вылет.
- В Швейцарию! – мечтательно вздохнула Ирочка.
- Угу, - без особого энтузиазма подтвердил сантехник.
- Георгий Иванович, а вы летать не боитесь? – снова спросила она.
- Я не совсем понимаю, Ирочка, что такое страх. Он полезен только тогда, когда несет в себе нужную информацию, в остальных случаях - это  чувство–паразит, абсолютно не конструктивное и даже вредное. С ним нужно бороться и обязательно в этой схватке побеждать. А, впрочем, уточни, пожалуйста, что именно должно вызывать у меня это чувство?
- Как что? Процесс полета.
- Любой процесс - это оболочка, наполненная огромным количеством причинно-следственных связей. Ты же не можешь опасаться или любить пустую оболочку.  Что такое, в данном случае, полет? – и хотя в этот момент Жора вальяжно развалился в офисном кресле, всем он представился профессором, стоящим за кафедрой в аудитории какого-нибудь университета. - Во-первых, это совокупность физических законов, во-вторых, материальное пространство, включающее в себя эстетику, комфорт, безопасность и так далее, в-третьих, это люди, которые находятся рядом с тобой и еще где-то далеко, в-четвертых, это чувства и эмоции, которые находятся внутри тебя. Ты, наверное, говорила о чем-то конкретном?
- О смерти она говорила, - опередил девушку Вадик. - Боится, что с самолетом что-нибудь случится, и все совокупности разом рухнут на землю, прихватив с собой Ирочку.
- А вот этого бояться нужно меньше всего. Я ни в коей мере не призываю мечтать о смерти, но только рано или поздно она все равно придет. Послушайте.., мы бы никогда не узнали, что такое утро, если бы после сумрака ночи не ожидал нас новый день,  не ощутили бы радость весеннего пробуждения, если бы после суровой зимы не наступало лето,  не испытали бы великого счастья от простого прикосновения, если бы после разлуки не произошла встреча.
Самое яркое, чудесное и прекрасное происходит на стыке миров. Все остальное может быть приятно, но пресно и обыденно. Смерть – это чудесный миг восторга при переходе из одного существования в другое. В этом и есть ее великое предназначение.
И, все-таки, хочу вас немного огорчить. В этой наполненности оболочки бывает одна печальная составляющая: причина ухода может быть такова, что возникает мучительное состояние предсмертия. Это вызывают тяжелые болезни или, что ничуть не легче, определенные жизненные обстоятельства. И никто не знает заранее, как будет именно у него.
А тут, при падении самолета, все замечательно, - лицо Жоры изобразило самый неподдельный восторг, -  Смерть мгновенна и неощутима. Но зато есть несколько бесценных минут, которые совсем не стоит тратить на такие пустяки, как страх. Нужно лишь объяснить себе заранее, что это подарок судьбы – драгоценный отрезок твоей жизни, когда ты можешь попросить у всех прощения за грехи, поблагодарить за добро, и, главное, покаяться. Не каждое предсмертие дает человеку такую потрясающую возможность.
Впрочем, я даже не знаю, что хуже: долгое мучение или мгновенный исход, если человек ни о чем не думал и ни к чему не успел подготовиться.
Но я все-таки хотел бы вернуться к мысли о наполненности оболочки процесса. Я утверждаю, что даже в любви ничего не бывает просто так. Нельзя любить человека «ни за что» или не «потому что». Обязательно есть причина, только не всегда  человек над этим задумывается. Да, часто и нужды особой в таком анализе нет.
- Не согласна, - Лиза была настроена решительно – Например… 
Но тут она осеклась, потому что самый яркий пример оказался ее собственным. Она очередной раз подумала, почему с ней это происходит? И тут же вспомнила Жорины слова о стыке миров. Наверное, стык ее устойчивого правильного мира с чьим-то таким же, вызвал бы, опять выражаясь словами Жоры, только приятно обыденные чувства. А здесь на контрасте мировоззрений и жизненных позиций ее душа наполнилась пусть безответным, но очень ярким чувством… Неубедительно, - разочарованно констатировала Лиза.
Гена ощутил необыкновенную наполненность своей жизненной оболочки любовью к матери. Так случилось, что больше всех в этой жизни он любил именно ее. Это было его собственное, не похожее на остальных, счастье. Отца не стало давно. А несколько лет назад к другому ушла жена. Три недолгих года их совместной жизни остались в памяти нескончаемой вереницей ссор, истерик, непонимания и разочарований. Правда, теперь есть замечательный сын. Они встречаются с ним один раза в месяц, довольно весело проводят выходной, а потом с не меньшей радостью каждый возвращается в свою семью: сын к другому мужчине, которого тоже называет папой, и своей маме, а он - к своей. Их с мамой дом наполнен теплом взаимной заботы, бесконечной тревогой друг за друга, покоем долгих бесед…. Их общая оболочка полна бесценного для обоих смысла. Есть, правда, в его жизни еще одна женщина. Но редкие встречи с ней случаются только тогда, когда ее муж уезжает в командировку. И яркость этих встреч для Гены почему-то гораздо менее значима, чем тихая размеренность жизни с мамой.
Вадик продолжил поиск ответов на свои вопросы. Теперь он пытался установить причинно-следственную связь, из-за которой так опустела оболочка его жизненного процесса. Раньше был тщетный поиск королевы, Лизины глаза, наполненные укором, Ольгины придирки. Сейчас девчонки, наконец, оставили его в покое, а жизнь подарила долгожданную встречу. Но почему же тогда пустота? И это наполнение, которого он теперь все время жаждет, вовсе не кажется ему исполненным вселенским смыслом.
 Ольга не искала никаких причин. Ей было не важно «почему». Ей стало важно только «когда». В режиме пульсирующей боли она периодически находилась в страшном состоянии предсмертия. Телефон молчал, а на свой звонок она получила короткий ответ: «Занят. Перезвоню». «Перезвоню» она восприняла, как брошенный ей спасительный круг и намертво вцепилась в него надеждой, решительно отключив все остальные чувства, и бесконечно повторяла только одно: «Перезвоню, перезвоню, перезвоню…».
Ирочка мысленно перебирала свой гардероб. Он явно не был наполнен так, как требовала ее душа. Очень не хватало красной сумочки для нового сарафана и двух пар босоножек.
 В далеком Озарянске Иван, без всяких размышлений, был просто счастлив оттого, что поймал свою первую в жизни рыбу. Рыбешка была маленькой и вертлявой.
- Я ее выпущу. Ты как думаешь, Вань? Она все равно на уху не годится.
- Мурзику годится, - резонно ответил ребенок.
- Что-то жалко ее. Лучше я ему вторую отнесу, если поймаю.
- Ну, если очень жалко, то отпускай уж.
- Очень, - обрадовался Иван, и маленькая плотвичка благодарно махнула на прощанье серебристым хвостиком. «А ты только за это исполни одно мое желание», – прошептал он ей вслед и тихо произнес  заветное.
 
- Мне кажется, - растревожил всеобщее вдумчивое настроение Жора, – зря ты ,Ирусь, так часто сужаешь свое жизненное пространство до размеров собственного гардероба.
Ирочка вскинула на него удивленный взгляд. «Интересно, он мысли прочитал, или это простое совпадение?» - подумала она, а вслух возразила:
- Вот в этом вы, Георгий Иванович, точно ничего не понимаете. Внешний вид – это совсем не пустое. Во все времена люди стремились получать удовольствие. Ради этого писались великие картины, сочинялась гениальная музыка, стихи. Все это только ради него. Только красота звуков, зрительных образов, стихотворных строк создавали людям это настроение. Одежда, прическа, макияж – это звенья той же причинно следственной связи -  все в этом мире создается для удовольствия. Вот вы же получаете удовольствие, когда смотрите на красивую женщину?
- Я? Всегда! И, знаешь, мне очень в этой жизни везет – я просто никогда не встречаю некрасивых.
- Да? Удивительно! Я даже  не подозревала, что вы настолько невнимательный, - обиженно поджала губы Ирочка.
- Странно, я тоже этого не замечал.., - удивленно произнес Жора. – Только вот о чем я сейчас подумал. Возможно, мы о разной красоте говорим? И я, кажется, понял, почему. Мы обладаем различными типами зрения: твое воспринимает одну картину мира, а мое – другую. Вот ты говорила о музыке, о том, что она создается для удовольствия. А я думаю, что она также предназначена для сострадания, для осмысления, даже для прозрения иногда. Все зависит от музыки твоей собственной души. Она ведь у всех очень разная, и каждая, как камертон, ищет в этой жизни родственные звуки, чтобы, получив эффект резонанса, зазвучать во всю свою мощь.
 В этот момент в кабинет вошла секретарша Генерального Наташа:
- Жора, тебе…, - но в этот момент голубой костюм сантехника произвел на человеческое сознание свое обычное воздействие, и девушка быстро исправила допущенную оплошность. – Георгий Иванович, звонил Генрих Неронович, просил вам передать, что нужно срочно быть в аэропорту Домодедово.
- Зачем ему туда в такую рань, еще только десять утра, а у него вылет в пять, – Вадик попытался отвоевать Жору для продолжения разговора.
- Откуда я знаю, я распоряжения главнокомандующего не обсуждаю.
Все знали, что Наташа была стойким оловянным солдатиком, самозабвенно охраняющим пост номер один в их организации. Через ее территорию, отделяющую кабинет генералиссимуса от остальных помещений особняка, без ее ведома не могла проскочить даже мышь. А решения, принимаемые руководителем, для нее имели статус федеральных законов.
Но и Георгий Иванович, очевидно, тоже не был склонен к анализу. Он быстро оторвался от стула и устремился к выходу, только на пару секунд задержавшись возле Лизиного стола:
- Лизонька, - он положил свою большую ладонь на ее плечо, – Бывают вопросы, искать ответы на которые, труд напрасный. Эти ответы нужно ждать, и жизнь, рано или поздно, обязательно их даст.
Потом все услышали угасающий звук его шагов, а через минуту рев спортивного автомобиля огласил пространство под окном громким боевым кличем.
Все непроизвольно посмотрели в сторону окна, а когда обернулись, то обнаружили в дверях Зинаиду Ивановну. Закрома Родины вид имели весьма решительный:
- Я узнала страшную тайну! - сразу взяла она быка за рога. – Мне все рассказала Эльмира. Оказывается, это здание за все то время, что в нем находится наша организация, еще ни разу не было освещено! Как же так можно! Теперь понятно, почему не увеличивается премиальный фонд. Ну, это вы к премиям не привыкли, а остальные-то за что страдают?
- Я был бы совсем не прочь присоединиться к страдающим и ощутить свою причастность к этому фонду, - рассмеялся Вадик.
 Зинаида осталась серьезной:
- Тем более! Скажите спасибо, что у вас есть я!
- Спасибо, - не унимался Вадим, - но пока непонятно за что. Вы  с Эльмирой ограбили банк и теперь собираетесь поделиться?
- Вода, умерь пыл. Мы с Эльмирой Брониславовной пригласили священника. Отец  Никодим будет с минуты на минуту. Ольга, проснись! Девочки, наводим порядок и протираем пыль. Мальчики, помогаем девочкам. Активнее, активнее, - ЗР энергично замахала руками, очевидно изображая необходимую степень этой самой активности, и тут же исчезла в коридоре.
 Пять минут спустя она уже стояла в вестибюле и вид имела торжественный. Напротив нее с не менее важным видом стоял отец Никодим. Для священника, соблюдающего посты, он выглядел «несколько полноватым».  Большая окладистая борода совсем немного не дотягивалась до внушительной выпуклости его живота.
- Как же вы, батюшка, с такими-то накоплениями земные поклоны отбиваете? – подумала ЗР, но вслух вежливо произнесла – Милости просим.
Отец Никодим, а в миру Василий Пятов, оценивая из окна своего Land Cruiserа размеры особняка, сильно взгрустнул. Дело в том, что на сегодня у него было запланировано освещение еще двух подобных объектов. Задача это была практически неподъемная, но отказываться от «гонораров» было жалко. И вот теперь он прикидывал, как бы поскорее закончить здесь процедуру.
Быстрой скороговоркой он начал читать молитву. При этом он махал кистью, окропляя стены святой водой, приблизительно с такой же скоростью, с какой махала руками Зинаида Ивановна произнося: «Активнее, активнее». Он быстро обежал первое помещение, но в дверях столкнулся с неожиданной преградой. Она возникла на его пути в виде все той же Зинаиды. Ее руки были привычно уперты в бока, а вид совсем не обещал батюшке легкой жизни. Он понял это сразу по ее глазам, а окончательно уверился в своих выводах после того, как услышал ее «доброжелательный» шепот рядом со своим ухом:
- Отец Никодим, дорогой, я ведь очень хорошо знаю, какая достойная сумма была перечислена на счет вашего храма, а какая, можно даже сказать, неприличная, была положена в ваш карман. Так что уж вы постарайтесь отработать наши инвестиции, как говориться, в полном объеме. А то я позвоню куда-нибудь, в какую-нибудь выше вас стоящую организацию и очень на вас нажалуюсь.
- Да-да, конечно, - все той же скороговоркой проговорил священник, пряча маленькие глазки, – позвольте только один короткий звонок.
Он отошел в сторону, и Зина услышала, как он просит кого-то подменить его по другому адресу. Это ее несколько успокоило, но она все равно ходила за ним неотступно, и он все время ощущал на себе ее требовательный взгляд.
В итоге освещение прошло чинно, степенно и красиво. Страждущие даже получили возможность приложиться к батюшкиной руке. Да и отец Никодим, в результате, расчувствовался сам, потому что испытал несколько подзабытое им чувство с честью выполненного долга.
- Уважаемая, - обратился он на прощание к Зинаиде Ивановне,- напомните мне ваше имя, пожалуйста. Видя столь горячее радение за вверенный вам коллектив, хотелось бы упомянуть вас сегодня во время вечерней молитвы.
Почему-то без присмотра Зинаида особой надежды на батюшку не возлагала, и  решила, что за себя она гораздо лучше помолится сама, но батюшкину просьбу без внимания не оставила:
- Помолитесь, пожалуйста, за закрома Родины. Это и мне и многому количеству людей полезно будет.
 Батюшка мало чего понял, но молиться пообещал. Зато Вадим, который с первой минуты непрестанно следовал за Зинаидой, понял все и речь ее оценил. Он обратился к ней с особенным уважением в голосе:
- Зинаида Ивановна, я ваш поклонник. Вы превзошли самого меня, но, главное, что вы заставили батюшку превзойти самого себя. По-моему, сегодняшний подвиг ему обязательно где-то зачтется, и он должен быть вам за это премного благодарен.
 
 
Юркины руки тряслись после вчерашнего. Семеныч, вдохнув смачный перегар, даже не хотел допускать его к предполетной подготовке самолета:
- Ну, сколько можно, Юраш! Ты бы закодировался, что ли. Совсем ведь сопьешься. В следующий раз точно не допущу.
По-хорошему, сделать это следовало уже сегодня, однако наступило время отпусков, и заменить его было не кем. И потом, руки у Юрки золотые, как, впрочем, и голова. Одного только эта голова усвоить не могла: пьянство – это зло. Уж как его жизнь наказала: талантливый  летчик, помощник командира экипажа, летал на международных рейсах – и такой  финал. Был добродушный красавец, стал злой, вечно на всех обиженный пьяница.  Старший механик даже рукой от досады махнул, когда выходил.
- Да, я почти не пил, Семеныч, ты что. Ты же знаешь, я не подведу. Батя, да я для тебя…, - суетливо лебезил Юраш.
   - Сволочь! – сплюнул он смачно, когда за бригадиром захлопнулась дверь. – Не было бы у тебя язвы, еще  не известно, что было бы. Все пьют, а цепляются только ко мне. А эти, - вспомнил он о пассажирах, -  в Германию они летят. Мимо идут, даже не замечают, а раньше, когда я форму носил, восхищались! Девчонки глазки строили. И если бы только девчонки, эх…  Да, я вообще куда только ни летал, можно сказать, Бога за облаками видел, а теперь вот только задницу самолету подтирать дозволяют. Думаете, только тогда от меня ваша жизнь зависела, а сейчас все на небесах решается, а я вроде как не при  делах? Вот и ошибаетесь. Я вашу судьбу еще вчера решил, я постановил, что будет этот ваш полет последним. Я, а не Он!
Юраш почувствовал, как он снова стал в этой жизни значим. Он уже не на ее дне, он снова поднялся за облака и даже выше.
Он встал рядом!
- Жалко только, что никто не должен узнать. Ну, и ладно, и пусть. Зато об этом знает она. А, может, и вправду, мы будем с ней вместе. Но, даже если она обманула, то тех денег до конца жизни на бутылку хватит …Вчера, когда Юраш закончил ужинать, по второму каналу начали показывать одиннадцатичасовые новости. В воздухе стоял традиционный запах макарон и жареной колбасы. И так же традиционно стояла на столе початая бутылка водки.
Но сегодня – ни-ни. Сегодня только три стопки. А вот завтра после смены можно будет отвести душу. В дверь позвонили.
- Кого еще черти несут, - пробурчал он, убавил звук и нехотя поплелся к выходу.
На пороге стояла высокая, черноволосая женщина лет тридцати пяти. На фоне обшарпанных стен подъезда ее потрясающая красота казалась чем-то нереальным.
- Можно? – ослепительно улыбнулась она. Но взгляд ее был холодным, он будто втолкнул Юрку обратно в квартиру.
- Да-да, конечно, - пробормотал он, пятясь назад, и указывая рукой в сторону комнаты, – проходите.
Ему стало стыдно за царящий здесь беспорядок. Но на кухне было еще хуже – только в раковине за неделю накопилась целая гора немытой посуды, не говоря уже об остальном. А красавица будто ничего не замечала. Она взглянула на него глазами, неожиданно наполнившимися печалью, и произнесла страдающим шелестящим шепотом:
- Что они с вами сделали?
Он тупо смотрел на ее красивое лицо  и ровным счетом ничего не понимал.
- Я все сейчас объясню, - она присела на самый краешек дивана, а он так и остался стоять, пригвожденный к стене.
- Первый раз я увидела вас совсем юной, пятнадцать лет назад, когда впервые летела с мамой в Париж. Потом еще четыре раза вы снова держали в своих сильных руках мою хрупкую жизнь. Но полюбила я вас именно тогда, по дороге в Париж…, - она задумалась ненадолго, будто вспоминая то счастливое время.
- Теперь уже нет мамы, нет мужа, зато есть безумное одиночество и еще память о том красавце-летчике, который навсегда ранил мое сердце. Что они сделали с вами? – снова прошептала она, – Знаете, Юрий, (уже давно никто не называл его так уважительно, и это согрело, заставило расправить плечи) я ведь вас очень долго искала. И судьба не случайно подарила мне вас именно сейчас. В моей жизни, как и в вашей, произошла страшная несправедливость. Меня обидели. Незаслуженно и жестоко. Меня растоптали, бросили в грязь. Все эти люди вокруг – они ничтожны. Только мы с вами можем понять друг друга. И помочь друг другу. Нам нужно быть вместе, всегда. Я дам вам денег. Много, очень много. Вы купите красивую одежду и станете таким, как прежде.
 А я отогрею твое сердце, - она произнесла это так, что его сердце заколотилось бешено и поверило каждому ее слову.
Завтра ты переедешь в мой дом, и мы станем, наконец, счастливы. Я хотела, что бы это случилось уже сейчас, но существует одно препятствие. Оно непреодолимо для меня в одиночку. Мне нужна твоя помощь.
Есть человек, который использовал меня и предал. Но этого ему мало. Он не перестает мучить меня и теперь. Пока он жив, он меня не отпустит, и не позволит  нам быть вместе.
Юра, я прошу тебя только об одном – заплатить за нашу счастливую жизнь.
- У меня нет денег, - Юраш испытал такое горькое разочарование, будто у него только что украли лотерейный билет, по которому он выиграл дорогой автомобиль.
- Не надо денег, деньги я принесла сама,  - она вытерла одинокую слезу.
С ним происходило что-то невероятное. Он все сильнее любил эту женщину. Он чувствовал, что готов убить каждого, кто повинен в этой пролитой ею слезе.
- Завтра утром, - тем временем шептала она, - из аэропорта, где ты работаешь, рейсом на Берлин вылетает самолет, в котором будет находиться мой обидчик. Это самолет не должен приземлиться. Пусть он разобьется вместе с этим человеком. У тебя же золотые руки.
В голове Юраша возникло некоторое замешательство: «А как же другие люди»? Потом откуда-то возникла еще одна  не очень ясная мысль: «Почему она сказала про руки. Откуда она знает?» Но последняя мысль тут же покинула его голову, а вслед за ней исчезла и первая.
Она смотрела на него так пристально… умоляюще. А ее ярко красные губы непрерывно шептали:
- Эти люди, они не понимают нас, презирают, они мешают нам быть вместе, быть счастливыми. Они…
- Сволочи! – наконец понял он.
- Да! И враги! – добавила она.
- И враги! – согласился он.
Она встала с дивана, достала из сумки бутылку коньяка и поставила ее на стол, а рядом положила белый бумажный сверток.
- Этот коньяк мы выпьем завтра, когда все закончится, и я приеду за тобой. Ты запомнил? Завтра!
- Я запомнил, - словно во сне откликнулся Юрка.
Квартира опустела,  он подошел к столу и рассмотрел бутылку - коньяк был очень дорогой. Такой он пил последний раз, когда ему объявили решение комиссии об отчислении его из летного состава. Воспоминание всколыхнуло горечь обиды:
- Сволочи! – крикнул он во весь голос.
В конверте  находилась огромная и несколько странная сумма – три миллиона триста тридцать тысяч рублей пятитысячными купюрами. Он никогда не держал в руках таких денег. Они согрели ему руки, постепенно согрели душу, а потом уже и весь организм наполнился огнем, и он ощутил себя великим и всемогущим.
- Вы все в моих руках и завтра вы узнаете, кого ценили так низко. И вы все еще пожалеете об этом!
Он поплелся на кухню и отвинтил крышку водочной бутылки… Утром его еле разбудил будильник.
- Хорошо, что успел его завести, - подумал Юраш.
 Времени было в обрез, и, не завтракая, он помчался к стоящему под окном жигуленку.
И вот сейчас этот язвенник чуть все не испортил.
Голова работала четко, и мысли быстро сложились в необходимую комбинацию. До отлета самолета оставалось час десять минут. Он уже дотронулся до поручня трапа, когда кто-то дотронулся до его спины. « Ну что ему нужно еще», - с досадой подумал он о Семеныче, но обнаружил позади себя улыбающегося рыжеволосого красавца в ослепительно голубом костюме.
- Вы тут зачем? Посторонним на поле запрещено, - возмутился Юраш.
- Ну, какой же я посторонний? – удивился рыжий. – Тоже, знаете ли, летаю.
Юраш напряг память. Летчика с такой яркой внешностью он бы запомнил обязательно. Может быть, новенький, недавно перевелся? Но время на разговоры не было, скоро придут люди.
- Извините, мне некогда разговаривать. У меня много дел.
- А какие же у вас могут быть многие дела, если самолет только что прошел диагностику и требуются дежурные процедуры. Мне кажется, что гораздо важнее для вас, Юрий Александрович, было бы сейчас подумать. Да-да, именно задуматься. Видите ли, в этой жизни, как, впрочем, и в любой другой, очень важен мыслительный процесс. Он помогает человеку жить. Это только кажется, что когда твои мысли легки и свободны, как мотыльки, когда они не окрашены состраданием к чужому горю, не озабочены проблемами общепланетарными, или маленькими проблемами ближнего твоего, то жить легче. Когда ты одинок, а одинок ты всегда, когда живешь только для себя, ты несчастен. А если к тому же ты пытаешься жить еще и за счет счастья других людей, то ты погибаешь, но не тогда, когда остывает твое тело, ты умираешь здесь и сейчас.
Речь, которая поначалу сильно раздражала Юрку, больше того, она препятствовала исполнению намеченного, постепенно обволокла  его сознание туманом. Туман был странный. Он прятал тяжелые мысли, а светлые извлекал из глубин на самую поверхность. И совсем по-другому они стали ранжироваться в его голове.
А эти синие глаза… Он вспомнил детство, море, вспомнил, как они с друзьями ныряли в синюю волну, были юны и беззаботно счастливы, а в его душе жила светлая мечта о синем небе.
- Вам нельзя больше пить, - донесся до него голос незнакомца. –  Ни капли. Слышите, ни единой капли, От вашего решения зависит ваша судьба. Я посоветовал бы вам оставить Москву и отправиться на север. Там сейчас требуются гражданские летчики. Вы смогли бы снова летать. Конечно, не сразу. Какое-то время придется поработать механиком. Главное, чтобы не пить, ни капли, - настойчиво повторил он, -  Но теперь уже ваша судьба будет зависеть только от вас.
Юраш увидел, как через поле по направлению к ним быстро  движется Семеныч.
- Все! Не успел, - подумал он, но досады при этом не испытал.
И по тому, как стало ему легко, он понял, что с души свалился какой-то  незримый груз. Он был неподъемен, этот груз, но его тяжесть Юра ощутил лишь теперь, когда его не стало.
- Да, совсем забыл спросить, - человек в голубом костюме уже повернулся, чтобы уйти, но, очевидно вспомнив что-то очень важное, снова вернулся к разговору – У вас случайно не денег? Немного, миллиона три.
- Нет, - покачал головой Юра, но при этих словах ему стало стыдно.
- Жаль. А то, видите ли, какое дело, недавно начала протекать крыша в одном детском доме.  Капает в спальне прямо на детские кроватки. На одну, так во время последней грозы ручьем текло.
- А где, говорите, стоит эта кроватка? – неожиданно заинтересовался Юра.
- В спальне на втором этаже в левом дальнем углу. А что?
- Знаю я эту кровать, - с досадой отозвался механик.
- Вот как? – рыжий уже отошел на несколько шагов, когда снова обернулся и произнес. - Так что если деньги вдруг найдутся, поимейте, пожалуйста, в виду. Миллиона три с небольшим было бы вполне достаточно…
Юраш не заметил, как прошел этот день. Мысли в его голове окончательно сошли с ума. Они метались из одной крайности в другую: он боялся встречи с черной женщиной и безумно желал ее. Потом он ненавидел ее и любил голубого летчика. Потом он жалел, что не исполнил обещанное ей, но тут же жалел, что протекла крыша...
Смена была двенадцатичасовая, и к своему дому он подъезжал уже в сумерках. В тот момент, когда он с ужасом представлял, что будет говорить, когда она придет, раздался сильный удар. Он резко затормозил и выскочил из машины. Правое крыло и часть бампера были помяты. Метрах в сорока позади на обочине лежал небольшого росточка пострадавший, а по близости не было никого. Юрку затрясло. «Почему маленький ребенок оказался здесь один?» - пронеслось у него в голове, и он бегом бросился на помощь.
Через пару секунд от души отлегло. Большая рыжая дворняга лежала на асфальте в неестественной позе и ее бока медленно вздымались. Она приоткрыла правый глаз и печально посмотрела мимо Юраша куда-то далеко.
- Что б ты провалилась, - сплюнул он и двинулся назад к машине, медленно переставляя плохо гнущиеся ноги. Тело еще трясло, но уже не так сильно.
Дома его душевные метания усилились. Когда перевес оказался на стороне тоскливых мыслей о детском доме, он придвинул к себе белый сверток и написал на нем несколько слов. Мысли тут же вернулись к той, кого он теперь ждал с таким страхом. Точнее, мысль была одна, но ясная и твердая:
- Лучше бы она не пришла. Лучше бы она вообще никогда не приходила.
Он схватил сверток и швырнул его в стену. Потом он встал, собрал рассыпавшиеся купюры, снова аккуратно все завернул в бумагу и положил на стол.
И тут он вспомнил про собаку…
Вспомнил, как медленно приподнимались ее бока, как смотрел мимо него печальный одноглазый взгляд. Он ни о чем его не просил, этот взгляд, и ни в чем не укорял. Будто псина откуда-то знала, что он, Юраш, бесполезен для ее существования. Не на него была последняя ее надежда, не он, тот желанный спаситель, к которому были обращены мольбы собачьей души.
И так сильно защемило Юркино сердце, что на самый короткий миг остановилось, и собственная душа его испытала невыносимый ожег.
- Сейчас, собака, - тревожно прошептал он, - продержись еще немного - я скоро приеду и отвезу тебя в лечебницу.
Он уже отпирал дверь, когда привычно хлопнув по карманам, вспомнил, что оставил ключи от машины на столе. После того, как он принял решение спасти псину, стало немного легче, но все равно еще жгло.
Почему-то он снова представил, как возвращает деньги этой страшной женщине. Он кинет их ей под ноги со словами:
- Забирай! Тебя никогда не было в моей жизни и никогда в ней не будет,- нет, лучше он скажет ей так…
Его взгляд упал на коньячную бутыль.
- Только один небольшой глоток, собака, только один, - пробормотал он, - Я обещаю тебе! Последний. Лишь бы утихла эта боль. А потом мы улетим с тобой на север, меня уже давно зовет туда старый товарищ по училищу, и заживем там дружно и счастливо. И он отхлебнул прямо из горла … только один небольшой глоток, как обещал, только каплю.
 
Он летел сквозь черное грозовое небо. Вокруг сверкали молнии, гремел гром, и самолет непрестанно трясло. Но он крепко держал руками штурвал. Сегодня он впервые был капитаном экипажа. Только в кабине он был один. А там, сзади него в салоне, находилось сто сорок пассажиров. Сто тридцать девять человек и одна большая рыжая собака. Свернувшись калачиком, она спала на переднем сидении, и бока ее тихо вздымались. Иногда она  приоткрывала ярко синие глаза, взгляд ее был спокойным и по-человечески благодарным.
Только он один, Юрий Александрович Пильняк, отвечал сейчас за их жизнь. Только он мог провести самолет через эту грозу. Он чувствовал, как они верят в него и его любят. И даже эта большая рыжая собака… верит.
Держать в руках штурвал становится все труднее, все сильнее качка и глубже воздушные ямы, в которые, то и дело, проваливается лайнер. Но Юрий постоянно набирает высоту, чтобы подняться над этой чернотой. Наверно, они уже очень высоко, потому что дышать стало трудно, почти невозможно.
- Может, разгерметизация, - тревожно подумал он, -  Но я-то ладно. Я уж – пусть! А как же пассажиры?
Неожиданно вдалеке показался крохотный кусок синего неба, и в темное пространство  ворвался яркий солнечный луч. Капитан повел самолет прямо по этому лучу, туда, где в синеве выше самых высоких облаков спокойно и хорошо, все живы и счастливы, и, если, конечно,  заслужил,  можно увидеть Бога.
 
Через несколько дней соседи почувствовали подозрительный запах, доносящийся из Юркиной квартиры. Вошедшие внутрь представители правоохранительных органов обнаружили местами почерневшее мужское тело. Человек лежал на полу рядом со столом, сжимая мертвой рукой пустую коньячную бутылку. Рядом засохло большое коричневое пятно.
- И откуда у него столько денег? – удивлялась потом соседка из двенадцатой квартиры, побывавшая на месте происшествия в качестве понятой,  – Своими глазами видела. А на конверте было написано: «Для детского дома номер…». Ну, адреса я, конечно не запомнила.
- Да он ведь детдомовский, - вспомнила другая женщина, - Он мне сам когда-то по пьянке рассказывал. Только я подумала, что он врет.
 В этот момент из подъезда вышла еще одна соседка.
- Дозвонилась, - торжественно объявила она, – зять сказал: «Экспертиза показала, что коньяк был отравлен».
- Ладно вам глупости-то болтать, - произнес проходивший мимо мужчина из четвертого подъезда. – Алкогольное отравление у него – точно. Допился Юрашка. А еще пять лет назад какой красавец был, все бабы из окрестных домов  по нему сохли. Факт.
- Нет, она правду говорит, - заступились за подругу женщины – ей ли не знать, если  у нее зять уже почти двадцать лет в органах работает.
 
Но разговор этот  произойдет только через несколько дней. А в ту пятницу, о которой идет сейчас речь, Георгий Иванович, приняв пятьдесят граммов коньяка, мирно проспал до половины четвертого вечера в пластмассовом кресле зала для отлетающих пассажиров аэропорта Домодедово. Наверное, он не видел, как мимо него прошли две взволнованные предстоящим полетом мамы со своими замечательными карапузами и влюбленная пара: высокий парень с русыми кудрявыми волосами, и такая же высокая кареглазая и необыкновенно красивая девушка.
Но ведь и они тоже не обратили на Жору абсолютно никакого внимания.
 
Каждодневная жизнь в издательстве теперь была такой: все внутренние метания и страдания сотрудников душевного отдела, происходили вне стен старинного особняка. А здесь царил относительный покой и необыкновенный трудовой подъем.
- Лиза, тебе не кажется, - спросила однажды Ольга, – что на работе переносить страдания гораздо легче. Я не знаю, может ли труд облагораживать, но то, что он может отвлекать и успокаивать – это точно.
- Согласна, но иногда мне кажется, что то мероприятие, которое организовала здесь Зинаида, все-таки наложило на нашу жизнь какой-то незримый отпечаток. Или это мираж моего сознания?
- А кто его знает, может быть, ты и права. Видела, какой нам батюшка старательный достался. Наверное, он очень хороший священник, искренне преданный своему служению.
- Я тоже об этом подумала. Они ведь не святые, а такие же люди, как и мы, только работают в храмах. И как среди любых сотрудников, среди них тоже встречаются и талантливые и честные, и бездари и карьеристы и дельцы. Просто нам повезло, и он хорошо выполнил свою работу.
Вчера, когда Юраш закончил ужинать, по второму каналу начали показывать одиннадцатичасовые новости. В воздухе стоял традиционный запах макарон и жареной колбасы. И так же традиционно стояла на столе початая бутылка водки.
Но сегодня – ни-ни. Сегодня только три стопки. А вот завтра после смены можно будет отвести душу. В дверь позвонили.
- Кого еще черти несут, - пробурчал он, убавил звук и нехотя поплелся к выходу.
На пороге стояла высокая, черноволосая женщина лет тридцати пяти. На фоне обшарпанных стен подъезда ее потрясающая красота казалась чем-то нереальным.
- Можно? – ослепительно улыбнулась она. Но взгляд ее был холодным, он будто втолкнул Юрку обратно в квартиру.
- Да-да, конечно, - пробормотал он, пятясь назад, и указывая рукой в сторону комнаты, – проходите.
Ему стало стыдно за царящий здесь беспорядок. Но на кухне было еще хуже – только в раковине за неделю накопилась целая гора немытой посуды, не говоря уже об остальном. А красавица будто ничего не замечала. Она взглянула на него глазами, неожиданно наполнившимися печалью, и произнесла страдающим шелестящим шепотом:
- Что они с вами сделали?
Он тупо смотрел на ее красивое лицо  и ровным счетом ничего не понимал.
- Я все сейчас объясню, - она присела на самый краешек дивана, а он так и остался стоять, пригвожденный к стене.
- Первый раз я увидела вас совсем юной, пятнадцать лет назад, когда впервые летела с мамой в Париж. Потом еще четыре раза вы снова держали в своих сильных руках мою хрупкую жизнь. Но полюбила я вас именно тогда, по дороге в Париж…, - она задумалась ненадолго, будто вспоминая то счастливое время.
- Теперь уже нет мамы, нет мужа, зато есть безумное одиночество и еще память о том красавце-летчике, который навсегда ранил мое сердце. Что они сделали с вами? – снова прошептала она, – Знаете, Юрий, (уже давно никто не называл его так уважительно, и это согрело, заставило расправить плечи) я ведь вас очень долго искала. И судьба не случайно подарила мне вас именно сейчас. В моей жизни, как и в вашей, произошла страшная несправедливость. Меня обидели. Незаслуженно и жестоко. Меня растоптали, бросили в грязь. Все эти люди вокруг – они ничтожны. Только мы с вами можем понять друг друга. И помочь друг другу. Нам нужно быть вместе, всегда. Я дам вам денег. Много, очень много. Вы купите красивую одежду и станете таким, как прежде.
 А я отогрею твое сердце, - она произнесла это так, что его сердце заколотилось бешено и поверило каждому ее слову.
Завтра ты переедешь в мой дом, и мы станем, наконец, счастливы. Я хотела, что бы это случилось уже сейчас, но существует одно препятствие. Оно непреодолимо для меня в одиночку. Мне нужна твоя помощь.
Есть человек, который использовал меня и предал. Но этого ему мало. Он не перестает мучить меня и теперь. Пока он жив, он меня не отпустит, и не позволит  нам быть вместе.
Юра, я прошу тебя только об одном – заплатить за нашу счастливую жизнь.
- У меня нет денег, - Юраш испытал такое горькое разочарование, будто у него только что украли лотерейный билет, по которому он выиграл дорогой автомобиль.
- Не надо денег, деньги я принесла сама,  - она вытерла одинокую слезу.
С ним происходило что-то невероятное. Он все сильнее любил эту женщину. Он чувствовал, что готов убить каждого, кто повинен в этой пролитой ею слезе.
- Завтра утром, - тем временем шептала она, - из аэропорта, где ты работаешь, рейсом на Берлин вылетает самолет, в котором будет находиться мой обидчик. Это самолет не должен приземлиться. Пусть он разобьется вместе с этим человеком. У тебя же золотые руки.
В голове Юраша возникло некоторое замешательство: «А как же другие люди»? Потом откуда-то возникла еще одна  не очень ясная мысль: «Почему она сказала про руки. Откуда она знает?» Но последняя мысль тут же покинула его голову, а вслед за ней исчезла и первая.
Она смотрела на него так пристально… умоляюще. А ее ярко красные губы непрерывно шептали:
- Эти люди, они не понимают нас, презирают, они мешают нам быть вместе, быть счастливыми. Они…
- Сволочи! – наконец понял он.
- Да! И враги! – добавила она.
- И враги! – согласился он.
Она встала с дивана, достала из сумки бутылку коньяка и поставила ее на стол, а рядом положила белый бумажный сверток.
- Этот коньяк мы выпьем завтра, когда все закончится, и я приеду за тобой. Ты запомнил? Завтра!
- Я запомнил, - словно во сне откликнулся Юрка.
Квартира опустела,  он подошел к столу и рассмотрел бутылку - коньяк был очень дорогой. Такой он пил последний раз, когда ему объявили решение комиссии об отчислении его из летного состава. Воспоминание всколыхнуло горечь обиды:
- Сволочи! – крикнул он во весь голос.
В конверте  находилась огромная и несколько странная сумма – три миллиона триста тридцать тысяч рублей пятитысячными купюрами. Он никогда не держал в руках таких денег. Они согрели ему руки, постепенно согрели душу, а потом уже и весь организм наполнился огнем, и он ощутил себя великим и всемогущим.
- Вы все в моих руках и завтра вы узнаете, кого ценили так низко. И вы все еще пожалеете об этом!
Он поплелся на кухню и отвинтил крышку водочной бутылки… Утром его еле разбудил будильник.
- Хорошо, что успел его завести, - подумал Юраш.
 Времени было в обрез, и, не завтракая, он помчался к стоящему под окном жигуленку.
И вот сейчас этот язвенник чуть все не испортил.
Голова работала четко, и мысли быстро сложились в необходимую комбинацию. До отлета самолета оставалось час десять минут. Он уже дотронулся до поручня трапа, когда кто-то дотронулся до его спины. « Ну что ему нужно еще», - с досадой подумал он о Семеныче, но обнаружил позади себя улыбающегося рыжеволосого красавца в ослепительно голубом костюме.
- Вы тут зачем? Посторонним на поле запрещено, - возмутился Юраш.
- Ну, какой же я посторонний? – удивился рыжий. – Тоже, знаете ли, летаю.
Юраш напряг память. Летчика с такой яркой внешностью он бы запомнил обязательно. Может быть, новенький, недавно перевелся? Но время на разговоры не было, скоро придут люди.
- Извините, мне некогда разговаривать. У меня много дел.
- А какие же у вас могут быть многие дела, если самолет только что прошел диагностику и требуются дежурные процедуры. Мне кажется, что гораздо важнее для вас, Юрий Александрович, было бы сейчас подумать. Да-да, именно задуматься. Видите ли, в этой жизни, как, впрочем, и в любой другой, очень важен мыслительный процесс. Он помогает человеку жить. Это только кажется, что когда твои мысли легки и свободны, как мотыльки, когда они не окрашены состраданием к чужому горю, не озабочены проблемами общепланетарными, или маленькими проблемами ближнего твоего, то жить легче. Когда ты одинок, а одинок ты всегда, когда живешь только для себя, ты несчастен. А если к тому же ты пытаешься жить еще и за счет счастья других людей, то ты погибаешь, но не тогда, когда остывает твое тело, ты умираешь здесь и сейчас.
Речь, которая поначалу сильно раздражала Юрку, больше того, она препятствовала исполнению намеченного, постепенно обволокла  его сознание туманом. Туман был странный. Он прятал тяжелые мысли, а светлые извлекал из глубин на самую поверхность. И совсем по-другому они стали ранжироваться в его голове.
А эти синие глаза… Он вспомнил детство, море, вспомнил, как они с друзьями ныряли в синюю волну, были юны и беззаботно счастливы, а в его душе жила светлая мечта о синем небе.
- Вам нельзя больше пить, - донесся до него голос незнакомца. –  Ни капли. Слышите, ни единой капли, От вашего решения зависит ваша судьба. Я посоветовал бы вам оставить Москву и отправиться на север. Там сейчас требуются гражданские летчики. Вы смогли бы снова летать. Конечно, не сразу. Какое-то время придется поработать механиком. Главное, чтобы не пить, ни капли, - настойчиво повторил он, -  Но теперь уже ваша судьба будет зависеть только от вас.
Юраш увидел, как через поле по направлению к ним быстро  движется Семеныч.
- Все! Не успел, - подумал он, но досады при этом не испытал.
И по тому, как стало ему легко, он понял, что с души свалился какой-то  незримый груз. Он был неподъемен, этот груз, но его тяжесть Юра ощутил лишь теперь, когда его не стало.
- Да, совсем забыл спросить, - человек в голубом костюме уже повернулся, чтобы уйти, но, очевидно вспомнив что-то очень важное, снова вернулся к разговору – У вас случайно не денег? Немного, миллиона три.
- Нет, - покачал головой Юра, но при этих словах ему стало стыдно.
- Жаль. А то, видите ли, какое дело, недавно начала протекать крыша в одном детском доме.  Капает в спальне прямо на детские кроватки. На одну, так во время последней грозы ручьем текло.
- А где, говорите, стоит эта кроватка? – неожиданно заинтересовался Юра.
- В спальне на втором этаже в левом дальнем углу. А что?
- Знаю я эту кровать, - с досадой отозвался механик.
- Вот как? – рыжий уже отошел на несколько шагов, когда снова обернулся и произнес. - Так что если деньги вдруг найдутся, поимейте, пожалуйста, в виду. Миллиона три с небольшим было бы вполне достаточно…
Юраш не заметил, как прошел этот день. Мысли в его голове окончательно сошли с ума. Они метались из одной крайности в другую: он боялся встречи с черной женщиной и безумно желал ее. Потом он ненавидел ее и любил голубого летчика. Потом он жалел, что не исполнил обещанное ей, но тут же жалел, что протекла крыша...
Смена была двенадцатичасовая, и к своему дому он подъезжал уже в сумерках. В тот момент, когда он с ужасом представлял, что будет говорить, когда она придет, раздался сильный удар. Он резко затормозил и выскочил из машины. Правое крыло и часть бампера были помяты. Метрах в сорока позади на обочине лежал небольшого росточка пострадавший, а по близости не было никого. Юрку затрясло. «Почему маленький ребенок оказался здесь один?» - пронеслось у него в голове, и он бегом бросился на помощь.
Через пару секунд от души отлегло. Большая рыжая дворняга лежала на асфальте в неестественной позе и ее бока медленно вздымались. Она приоткрыла правый глаз и печально посмотрела мимо Юраша куда-то далеко.
- Что б ты провалилась, - сплюнул он и двинулся назад к машине, медленно переставляя плохо гнущиеся ноги. Тело еще трясло, но уже не так сильно.
Дома его душевные метания усилились. Когда перевес оказался на стороне тоскливых мыслей о детском доме, он придвинул к себе белый сверток и написал на нем несколько слов. Мысли тут же вернулись к той, кого он теперь ждал с таким страхом. Точнее, мысль была одна, но ясная и твердая:
- Лучше бы она не пришла. Лучше бы она вообще никогда не приходила.
Он схватил сверток и швырнул его в стену. Потом он встал, собрал рассыпавшиеся купюры, снова аккуратно все завернул в бумагу и положил на стол.
И тут он вспомнил про собаку…
Вспомнил, как медленно приподнимались ее бока, как смотрел мимо него печальный одноглазый взгляд. Он ни о чем его не просил, этот взгляд, и ни в чем не укорял. Будто псина откуда-то знала, что он, Юраш, бесполезен для ее существования. Не на него была последняя ее надежда, не он, тот желанный спаситель, к которому были обращены мольбы собачьей души.
И так сильно защемило Юркино сердце, что на самый короткий миг остановилось, и собственная душа его испытала невыносимый ожег.
- Сейчас, собака, - тревожно прошептал он, - продержись еще немного - я скоро приеду и отвезу тебя в лечебницу.
Он уже отпирал дверь, когда привычно хлопнув по карманам, вспомнил, что оставил ключи от машины на столе. После того, как он принял решение спасти псину, стало немного легче, но все равно еще жгло.
Почему-то он снова представил, как возвращает деньги этой страшной женщине. Он кинет их ей под ноги со словами:
- Забирай! Тебя никогда не было в моей жизни и никогда в ней не будет,- нет, лучше он скажет ей так…
Его взгляд упал на коньячную бутыль.
- Только один небольшой глоток, собака, только один, - пробормотал он, - Я обещаю тебе! Последний. Лишь бы утихла эта боль. А потом мы улетим с тобой на север, меня уже давно зовет туда старый товарищ по училищу, и заживем там дружно и счастливо. И он отхлебнул прямо из горла … только один небольшой глоток, как обещал, только каплю.
 
Он летел сквозь черное грозовое небо. Вокруг сверкали молнии, гремел гром, и самолет непрестанно трясло. Но он крепко держал руками штурвал. Сегодня он впервые был капитаном экипажа. Только в кабине он был один. А там, сзади него в салоне, находилось сто сорок пассажиров. Сто тридцать девять человек и одна большая рыжая собака. Свернувшись калачиком, она спала на переднем сидении, и бока ее тихо вздымались. Иногда она  приоткрывала ярко синие глаза, взгляд ее был спокойным и по-человечески благодарным.
Только он один, Юрий Александрович Пильняк, отвечал сейчас за их жизнь. Только он мог провести самолет через эту грозу. Он чувствовал, как они верят в него и его любят. И даже эта большая рыжая собака… верит.
Держать в руках штурвал становится все труднее, все сильнее качка и глубже воздушные ямы, в которые, то и дело, проваливается лайнер. Но Юрий постоянно набирает высоту, чтобы подняться над этой чернотой. Наверно, они уже очень высоко, потому что дышать стало трудно, почти невозможно.
- Может, разгерметизация, - тревожно подумал он, -  Но я-то ладно. Я уж – пусть! А как же пассажиры?
Неожиданно вдалеке показался крохотный кусок синего неба, и в темное пространство  ворвался яркий солнечный луч. Капитан повел самолет прямо по этому лучу, туда, где в синеве выше самых высоких облаков спокойно и хорошо, все живы и счастливы, и, если, конечно,  заслужил,  можно увидеть Бога.
 
Через несколько дней соседи почувствовали подозрительный запах, доносящийся из Юркиной квартиры. Вошедшие внутрь представители правоохранительных органов обнаружили местами почерневшее мужское тело. Человек лежал на полу рядом со столом, сжимая мертвой рукой пустую коньячную бутылку. Рядом засохло большое коричневое пятно.
- И откуда у него столько денег? – удивлялась потом соседка из двенадцатой квартиры, побывавшая на месте происшествия в качестве понятой,  – Своими глазами видела. А на конверте было написано: «Для детского дома номер…». Ну, адреса я, конечно не запомнила.
- Да он ведь детдомовский, - вспомнила другая женщина, - Он мне сам когда-то по пьянке рассказывал. Только я подумала, что он врет.
 В этот момент из подъезда вышла еще одна соседка.
- Дозвонилась, - торжественно объявила она, – зять сказал: «Экспертиза показала, что коньяк был отравлен».
- Ладно вам глупости-то болтать, - произнес проходивший мимо мужчина из четвертого подъезда. – Алкогольное отравление у него – точно. Допился Юрашка. А еще пять лет назад какой красавец был, все бабы из окрестных домов  по нему сохли. Факт.
- Нет, она правду говорит, - заступились за подругу женщины – ей ли не знать, если  у нее зять уже почти двадцать лет в органах работает.
 
Но разговор этот  произойдет только через несколько дней. А в ту пятницу, о которой идет сейчас речь, Георгий Иванович, приняв пятьдесят граммов коньяка, мирно проспал до половины четвертого вечера в пластмассовом кресле зала для отлетающих пассажиров аэропорта Домодедово. Наверное, он не видел, как мимо него прошли две взволнованные предстоящим полетом мамы со своими замечательными карапузами и влюбленная пара: высокий парень с русыми кудрявыми волосами, и такая же высокая кареглазая и необыкновенно красивая девушка.
Но ведь и они тоже не обратили на Жору абсолютно никакого внимания.
 
Каждодневная жизнь в издательстве теперь была такой: все внутренние метания и страдания сотрудников душевного отдела, происходили вне стен старинного особняка. А здесь царил относительный покой и необыкновенный трудовой подъем.
- Лиза, тебе не кажется, - спросила однажды Ольга, – что на работе переносить страдания гораздо легче. Я не знаю, может ли труд облагораживать, но то, что он может отвлекать и успокаивать – это точно.
- Согласна, но иногда мне кажется, что то мероприятие, которое организовала здесь Зинаида, все-таки наложило на нашу жизнь какой-то незримый отпечаток. Или это мираж моего сознания?
- А кто его знает, может быть, ты и права. Видела, какой нам батюшка старательный достался. Наверное, он очень хороший священник, искренне преданный своему служению.
- Я тоже об этом подумала. Они ведь не святые, а такие же люди, как и мы, только работают в храмах. И как среди любых сотрудников, среди них тоже встречаются и талантливые и честные, и бездари и карьеристы и дельцы. Просто нам повезло, и он хорошо выполнил свою работу.
  

© Copyright: Светлана Чабанюк, 2015

Регистрационный номер №0271751

от 15 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0271751 выдан для произведения:  
 
Со стороны могло показаться, что жизнь в издательстве шла привычным чередом. На ее поверхности, как на тихой глади океана, плавали только мелкие гребешки каждодневных забот.
 Наверное,  Ваня к совету Ольги не прислушался, потому что в среду он уехал гораздо дальше того места, на котором располагается Садовое кольцо. В маленьком провинциальном городке Озарянске Ольга неожиданно обнаружила интересный творческий коллектив, имеющий многолетние литературные традиции. Двумя днями позже, то есть в пятницу, Георгий Иванович улетел в Швейцарию. Генералиссимус отбыл в неизвестном направлении еще в прошедшие выходные. Лиза старательно работала с текстом новой книги и готовила встречу с автором. Ирусик тоже что-то делала и готовилась к воскресному шопингу. Гена вообще два дня не работал, потому что взял отгулы и водил маму по врачам. А Вадик делал вид, что работает, потому что мысли его были совершенно о другом. Не удивляйтесь, Ольга, впервые в жизни, делала то же самое, что и Вадик.
Ибо настоящие страсти и переживания, как и мощные океанские течения, возникали в самых потаенных глубинах человеческих душ. А события, их вызывающие, происходили совершенно в иных местах.
 
Ваня оказался в купе вместе с  молодой симпатичной женщиной и ее пятилетним сыном. Четвертый пассажир, забросив на верхнюю полку свои вещи, ушел к друзьям в смежное купе и до самого Озарянска не появлялся. Правда, соседи иногда напоминали о себе взрывами дружного хохота, а ближе к ночи даже попытались порадовать остальных пассажиров громким и излишне многоголосым пением. Но их творческий порыв был решительно пресечен не менее громкой и местами излишне убедительной речью проводницы.
Мальчуган оказался на редкость самостоятельным. Он  шумно пыхтел, старательно «помогая» матери укладывать тяжелые сумки в ящик под сидением.
- Давайте я вам помогу, - предложил Иван.
- Справимся, - деловито отозвался ребенок откуда-то из недр ящика.
Но сумки никак не  хотели укладываться так, чтобы сидение опустилось. Наконец, карапуз понял, что его помощь ничем не облегчает материнских мучений и добродушно разрешил:
- Ладно уж, помогай.
- Нужно говорить «пожалуйста», - поправила его женщина, уступая свое место Ивану.
- Пожалуйста, - послушно повторил ребенок.
Когда вещи были уложены, и Ваня вернулся на свое место, карапуз с серьезным видом протянул ему растопыренную пятерню:
- Иван Иваныч.
- Иван Ильич, - удивленно откликнулся Ваня.
- Наташа, - девушка тоже протянула свою пухлую ладошку. Она и сама была такая же пухленькая, светлая и теплая, и этим сразу очень понравилась Ивану. – Вы на него особенно внимания не обращайте, - потрепала она белобрысые волосы сына, – он такой серьезный, потому что он мой помощник и заступник. Я за ним, как за каменной стеной, да, Ванюш? – и она с благодарностью заглянула в серые детские глазки.
Довольный малыш важно кивнул головой. Потом Наташа со словами: «Сейчас узнаю, когда чай будет»,  вынырнула из купе, а Иван начал задавать тезке далеко ведущие вопросы:
- В Москве по делам были, или живете здесь?
- Не, мы к тете Лене в гости ездили. Она здесь по углам мыкается, и мы ее домой уговаривали, а сейчас назад к бабусе возвращаемся.
- Не уговорили?
- Не-а, она хочет быть столичной штучкой, - повторил Ваня видимо подслушанные им взрослые слова.
- А в Москве долго были?
Ваня неопределенно пожал плечами и через некоторое время философски изрек:
- Когда по зоопарку ходили, то не долго, а когда по магазинам…
- Понятно, - одобрил Иван логику детской мысли и задал вопрос, к которому все это время пытался подобраться незаметно, как разведчик,  - по отцу, наверное, сильно соскучился?
- Мой папа погиб. Он был геройский летчик и сгорел в истребителе. Весь-весь сгорел, даже фотографий не осталось, - мальчик тяжело вздохнул, помолчал, а потом неожиданно добавил – Он такой же был, как ты – богатырь. Я весь в него – видишь, какой у меня кулак, - и Ваня протянул свой довольно крепкий кулачок.
Богатырем Ивана не называл еще никто. Тюфяком в школе дразнили, на работе худеть советовали. А оказалось, что он богатырь, и ощущать себя в этой роли было очень приятно. Но гораздо больше, как ни странно, его обрадовало то, что у Ваньки, по-видимому, никакого отца не было. Об этом говорила вся очевидная цепочка доказательств: отсутствие фотографий в домашнем архиве, отчество, повторяющее имя, и, главное, никак не запихивалась огромная Ванина фигура в кабину военного истребителя.
Его размышления прервала вернувшаяся в купе Наташа:
- Чай будет скоро. Проводница сказала, что вода уже согрелась, - и она начала доставать из пакета многочисленные свертки, - Вот, нам сестра сколько всего в дорогу приготовила.
- Мне тут тоже накрутили. Что, Ванюш, ты не против, если я присоединюсь к вашему застолью? – спросил Иван, глядя сначала на Наташу, а потом на малыша.
- Я не против, - сказал ребенок и полез в свой рюкзачок. Он извлек оттуда початую бутылку лимонада, горсть шоколадных конфет, два яблока, одно из которых было изрядно покусано, и с важным видом сложил все в общий котел.
Через два часа они уже были добрыми знакомыми, и маленький Ваня непрестанно пытал большого бесконечными вопросами:
- Ты на рыбалку ходить любишь?
- А я не ходил никогда, -  пожал плечами Иван. - Я все больше за компьютером сижу. Где у нас в Москве рыбалка? А компьютеров – хоть пруд пруди.
- Темнота! У нас, знаешь, какие уклейки и платвички водятся! Ладно уж, я тебя свожу, - снисходительно махнул рукой ребенок.
- Ты что же, один рыбачишь?
- Как один? С удочкой. Одному чего делать-то, руками, что ли рыбок ловить? Темнота! – засмеялся Ванька.
- А Вы его и вправду одного на речку отпускаете? – обратился Иван к Наташе?
- Да какая там речка! Ручей под окнами течет, а мы за ним из окна приглядываем.
- И за грибами тоже никогда не ходил? – не сдавался ребенок.
- Ходил с друзьями, только не нашел ничего.
- Темнота, тоже учить придется. Но это если ты грибного времени дождешься.
- Ты и в лес один ходишь?
- Нет, - покачала головой Наташа, - лес у нас далеко, мы туда все вместе ходим. Смотри, Ваня! – и она на всякий случай погрозила сыну пальцем. – И, вообще,   почему ты Ивану Ильчу «ты» говоришь?
- Пусть будет так, - попросил ее Иван, – и лучше зови меня дядей Ваней, ладно. А давайте и мы с вами тоже на ты перейдем, а?
- Давайте, - охотно согласилась девушка.
- Дядя Вань, а ты где в нашем городе жить будешь?
- В гостинице.
- Мам, это что такое?
- Это дом, где много комнат, и могут останавливаться приезжие люди.
- А их обязательно должно быть много?
- Нет, главное, чтобы были свободные.
- Мам, а у нас тоже есть свободная. Пусть он лучше в нашей гостинице живет.
- Я согласен, - неожиданно для себя ухватился за это предложение Иван, – я даже заплачу, - он судорожно поискал в голове нужное слово и нашел, как ему показалось, самое подходящее, – за постой.
- Зачем же, не надо. Главное, чтобы ты сам не передумал.
- Я не передумаю, - твердо сказал Иван.
- Мам, а в гостинице за постой платят? – зевая, спросил ребенок?
- Платят.
- Ну, тогда пусть и он платит, - сквозь полудрему по-хозяйски распорядился Ванька, и глаза его  окончательно закрылись.
А они еще долго стояли в узком проходе вагона, будто ненароком касаясь друг друга плечами, вглядывались в черноту за окном, в пролетающие мимо огни, в свое отражение в оконном стекле, видели, как они удивительно похожи и все сильнее ощущали неожиданно возникающее родство.
 
У остальных дела обстояли следующим образом: Лиза встретила Генофонд, Ольга – любовь, Вадик богиню, а Гена из четырех встретил только одного толкового доктора. Теперь обо всем по порядку, а о Жоре отдельно в самом конце.
 
 В среду вечером Лиза сидела в маленьком уютном кафе. Она заказала уже третью чашку горячего шоколада и второе пирожное. Идти домой на съемную квартиру совсем не хотелось. Там несколько лет назад вместе с ней поселилось одиночество, и оно оказалось надежным, но не очень веселым напарником. А здесь тихо играла музыка, было много незанятых столиков, и никто не торопил ее уход.
Она включила планшет, вставила флэшку и в который уже раз полетела по бескрайним просторам космоса. Ей нравились эти полеты, передышки между боями, ей действительно нравилась эта книга. Было над чем подумать, но еще больше было что исправить по части стилистики, особенно в середине книги. А вот через недельку, пожалуй, уже можно было бы и назначить автору встречу…
- Не возражаете? - услышала она бархатный голос и оторвала глаза от экрана.
Напротив нее присел молодой человек. Все в нем, от умных глаз до смуглой бархатистости кожи и крепких мышц, оживших под тонким трикотажем пуловера, говорило о наличии интеллекта и крепкого здоровья. Она даже не сразу расслышала его имя, потому что сразу придумала свое: его звали Генофонд.
Беседа завязалась легко, была непринужденна и интересна обоим. Собеседником он оказался внимательным, умным и приятным. Когда он узнал, о чем книга, которую она сейчас читает, то очень  заинтересовался подробностями и даже спросил, нет ли какой-нибудь возможности ее почитать. Отказ его сильно не огорчил. Он высказал робкую надежду на то, что когда это станет, наконец, возможным, они обязательно будут вместе.
В нем было все для того, чтобы Лиза смогла влюбиться сразу и безоглядно. Просто в самой Лизе не было чего-то такого, что позволило бы осуществиться этому намерению судьбы.
 В Лизе не было пустоты. Все отведенное под красивое чувство пространство Лизиной души было занято сильной, бестолковой и неотвязной любовью к Вадику. А вот сознание, напротив, было свободно, ясно и прагматично. Оно сразу поставило перед Лизой четкую задачу, во что бы то ни стало, реализовать мечту о ребенке.
Поэтому она с удовольствием приняла ухаживания, без колебаний согласилась на обмен номерами телефонов, следующую встречу и даже немного расстроилась, что уже сегодня не получится приступить к осуществлению намеченного плана, так как совершенно была готова к необходимым для этого действиям. Но предложение провести эту ночь вместе не поступило. Потом она пересмотрела свою точку зрения, рассудив так: «Этот факт говорит о порядочности человека, а характер отца находится далеко не на последнем месте в списке необходимых качеств генофонда».
Ее совершенно не интересовало, где и кем он работает, хотя она легко рассказала почти все о себе, и даже нисколечко не расстроилась, когда новый знакомый, после очередного, поступившего ему телефонного звонка, внезапно покинул ее, сославшись на возникшие проблемы.
Она была удивительно спокойна.
Так же спокойна Лиза была весь следующий день. На какое-то время она и вовсе забыла о его существовании и даже не сразу узнала его голос, когда в конце рабочего дня он прозвучал в телефонной трубке:
- Привет. Я думал, ты позвонишь…
- Почему? – удивилась Лиза.
- Не знаю, мне казалось, что ты обязательно позвонишь. Я, конечно, собирался сделать это сам, но все время откладывал в надежде получить от тебя этот подарок.
- Извини, что не оправдала ожиданий. Обязательно подарю тебе это в какой-нибудь другой раз.
- Не забудь, ты мне это пообещала.
- Хорошо, не забуду.
- А ты помнишь, что у нас сегодня встреча в восемь часов.
- Помню, - улыбнулась она, – у меня вообще очень хорошая память.
Беседа не порадовала и не напрягла – для нее это было просто «никак».
- Терпи, - сказала она себе, - настройся на позитив и достижение цели любой разумной ценой. Когда тебе еще подвернется такой качественный материал, - и второй раз за последние пять минут удивилась. Ей показалось странным, что слово «материал» совсем не покоробил ее чуткую правильную душу.
 
 
Вечером той же среды, но уже значительно позже, Ольга возвращалась с работы. В отличии от Лизы, она торопилась. Она тоже испытывала домашнее одиночество, хотя жила с родителями и отношения между ними сложились очень теплыми. Но вот уже года четыре, каждый раз, когда мама открывала ей дверь, Ольга видела в маминых глазах один и тот же невыносимый вопрос.
Когда-то этот вопрос был вполне материален. Мама просто спрашивала:
- Ну, что, ты сегодня с кем-нибудь познакомилась?
Ольга прекрасно понимала, что болит материнское сердце, и этим обреченным на поражение вопросом, мама не может изменить ничего, а просто облегчает себе тяжесть ожидания. Но помочь ни  ей, ни себе Ольга  не могла. Видно, такой была ее непонятная судьба. Она не была дурнушкой, скорее наоборот, миловидной, стройной и вполне адекватной девушкой, но жизнь почему-то не дарила ей даже мимолетных романов. Был, правда, один единственный случай, но такой давнишний и несуразный, что вспоминать его она не любила и даже стыдилась.
«Это мой пост перед причастием», - когда-то давно решила для себя Ольга и стойко переносила лишения в ожидании грядущего единения с необыкновенным, только для нее одной сберегаемым судьбой счастьем. Тяжело ей было лишь тогда, когда приходилось отвечать на эти каждодневные вопросы.
Однажды она не выдержала и расплакалась горько и безнадежно:
- Ну, за что ты мучаешь меня все время? Разве ты не понимаешь, что мне и без того тяжело.
- Но мне ведь тоже тяжело, - оправдывалась мать, - а спросишь - и вроде полегче. Как будто  пар выпускаешь.
- Да я уже вся в ожогах от этого пара, разве ты не видишь, что он слишком горяч для меня, - рыдала девушка, – посмотри, я уже волдырями покрыта.
Истерика была нешуточная. С тех пор мать навсегда зареклась задавать такие вопросы и стойко выполняла данное себе обещание. Теперь она встречала дочь тихими ничего не значащими фразами, и только по-прежнему громко кричали  ее печальные глаза.
Ольга торопилась, потому что мама уже дважды звонила ей по телефону, и девушка понимала, что звонки эти не случайны - и на самом деле мать была бы рада ее отсутствию, в тайне надеясь на желанную причину.  Эта мысль заставила Ольгу вспомнить истерику, за которую было стыдно до сих пор. Она так и не простила себе тех маминых глаз, переполненных раскаянием, ее дрожащих рук, слез, молчаливо бегущих по щекам…
 Страшный визг тормозов сильным выхлопом адреналина вернул Ольгу в реальность, заставив ее успокоиться и испугаться одновременно.
Через какое-то время она обнаружила, что сидит на бордюре тротуара. Вспомнила, как, падая, больно ударилась коленом об асфальт, как оказалось на уровне глаз залитое светом фонарей шоссе, влажное от поминутно возникающей мороси, как из остановившейся возле нее машины выскочил мужчина, помог проделать три шага до тротуара и усадил на  этот бордюр.
- С вами все в порядке?
Его глаза были совсем близко, черные, бездонные, как ночное небо. И как в небесной черноте живут миллиарды звезд, так и в этих глазах рассыпались искры витринных огней.
- Да, кажется, да, – она провела рукой по бедру и ощутила влажную ткань брюк. Попробовала встать, но мужчина опередил ее, подхватив под руки.
Отчего-то закружилась голова. Но головокружение не было болезненным, оно было приятным, оно исходило от сильных мужских рук, легкого запаха дорогих духов. Она поняла, что машина не причинила ей вреда. Больше того, она даже ее не коснулась. Мощный внедорожник остановился в миллиметре от невнимательного пешехода. Очевидно, водитель своим транспортным средством управлял  виртуозно.
- Извините, я задумалась, - она поняла, что виновата.
- Хорошо, что я в этот момент думал только о правилах дорожного движения. Но, по-моему, испугались мы оба одинаково. Предлагаю куда-нибудь заехать и снять напряжение.
- Вы же за рулем!
 Он улыбнулся, крепко взял ее за руку, а она с радостью подчинилась его силе, получив удовольствие от собственной покорности, и послушно последовала за незнакомцем, медленно переставляя приятно ватные ноги.
Когда уже поздно ночью, в номере дорогого отеля Ольга шла в ванную комнату, то неожиданно вспомнила про маму. Она отыскала в кресле под ворохом одежды свою сумку, нашла в ней сотовый телефон, и, произнесла одну короткую фразу: « Я сегодня не приду».
Она даже не догадывалась, каким спокойным и счастливым  сном уснула в эту ночь ее мать. Зато она сама так и не сомкнула до утра глаз – она любовалась блеском гладких черных волос и рельефностью мышц спящего рядом с ней мужчины, вдыхала такой незнакомый и такой волнующий запах его тела.
Все было нереально, сказочно, волшебно, и все-таки совсем чуть-чуть чего-то не хватало. Но она так и не смогла понять чего.
 А просто не было ромашки - ни жизнерадостной, ни грустной, никакой.
Весь следующий день Ольга непрестанно вспоминала подробности произошедшего, все-все, до самых малосущественных. Они стали для нее одинаково важными, многозначительными и многообещающими. Уже бесконечное количество раз она воспроизвела в своем сознании его слова,  взгляды, жесты, вздохи… Воспоминания возбуждали и заставляли ее сердце громко стучать. Она даже начала опасаться, что кто-то сможет услышать этот стук. Но все были заняты своими простыми блеклыми заботами, и  ни за что не смогли бы понять ее необыкновенного, самого прекрасного и только ей одной подаренного счастья.
- Бедные… - слово вылетело нечаянно, и она бы этого не заметила, если бы не Ирочка.
- Что ты сказала?
- Я? Ах, нет. Это я так, про себя.
- Ты какая-то странная сегодня, - Лиза оторвала голову от бумаг  и внимательно посмотрела на Ольгу, – хорошо себя чувствуешь?
- Да…  очень хорошо.
Но Лиза посмотрела на нее еще внимательнее и молча покачала головой.
Постепенно Ольга начала ощущать некоторое беспокойство, которое к концу дня трансформировалось в довольно сильное чувство, называемое тревогой. Она хорошо понимала, почему это происходит – ее телефон молчал. Позвонить сама она не могла, потому что  не решилась спросить его номер. Пока коллеги были рядом, Ольга еще как-то сдерживалась, но когда закрылась дверь за последним, она вскочила и, как израненная тигрица, начала метаться между столами, не находя себе места.
Тупая ноющая боль все сильнее мучила ее в области солнечного сплетения.
- Теперь я знаю, где находится душа,  - прошептала Ольга, – она здесь, – и девушка, согнувшись, уперлась кулаками в небольшую ложбинку под грудью.
Около девяти часов вечера, когда была выкурена последняя сигарета, и Ольга окончательно уверилась в том, что все кончено, и сейчас она сойдет с ума, раздался телефонный звонок с незнакомого номера. Она судорожно нажала маленькую кнопочку.
- Привет, только что освободился. Ты где?
- На работе,  - она постаралась отвечать спокойно, но голос дрожал, а по щекам текли слезы.
- Говори адрес, я к тебе приеду.
Она послушно продиктовала название улицы и номер дома, но сама все это время думала только об одном: «Теперь у меня есть номер его телефона, я всегда смогу ему звонить, и уже никогда не окажусь на этой страшной грани безумия».
 В эту ночь они не поехали никуда. Все произошло здесь, в кабинете. А в третьем часу он подвез ее к дому.
 
 В то время, когда Ольга, успокоившаяся и счастливая, ждала своего возлюбленного, Лиза мирно ехала в полупустом вагоне метро. Она только что рассталась со своим кавалером. Свидание прошло мило и обещало повториться в начале следующей недели. Проводить ее он не смог по причине все той же занятости.
- Если события будут развиваться с такой скоростью, то рожать я буду на пенсии, - рассуждала Лиза. - Ладно, потерплю еще какое-то время, а потом придется проявлять инициативу.
В голову пришла тревожная мысль: «Уже перевалило за тридцать. А вдруг в организме произошел какой-то сбой. Я тут одни действия планирую, а предпринимать нужно совсем другие».
 И она, правильная девочка-отличница, привыкшая всего добиваться трудом и прилежанием, решила завтра же записаться на прием к специалистам для прохождения полного обследования своего организма. Возникшая необходимость преодоления только что ею же самой  выдуманных препятствий вернула ее в прежнее спокойное состояние, и она чуть не проспала свою станцию.
 
В это же самое время Вадик в одних трусах сидел на диване в своей квартире, а перед ним в полный рост стояла совершенно неразрешимая дилемма и ехидно наблюдала за тем, как он мучается с ее разрешением. А всего-то требовалось выбрать одно из двух: принять душ, завалиться под одеяло и, посмотрев какой-нибудь крутой фильмец, мирно уснуть. Или принять душ, завалиться в один крутой ночной клуб на концерт известного гитариста, и завтра целый день клевать на работе носом.
Еще неделю назад он бы не в душ сейчас собирался, а из подъезда выбегал. А сегодня он сильно сомневался в целесообразности такого решения. Наконец, он поднялся и медленно поплелся в сторону душевой кабины, так как этот пункт был предусмотрен в обоих вариантах.
 Водные процедуры ситуацию прозрачнее не сделали, и он решил положиться на судьбу. Вадик достал из кармана брюк монетку и подбросил ее вверх. Выпадало ехать в клуб. После этого ехать туда захотелось еще меньше, и он решил испытать судьбу до трех раз. Судьба была неумолима.
Он нехотя оделся и вызвал такси, в тайне надеясь на то, что оно опоздает. Таксист подъехал ровно через десять минут, как и обещал. Впрочем, на концерт Вадик все-таки опоздал.
Когда он вошел в полутемный зал, гитарист исполнял незнакомую грустную песню. Все сидели за столиками, и только одна пара танцевала красивый, не совсем обычный танец. Парня Вадик узнал сразу, он работал стриптизером в этом же клубе, а вот девушка, или молодая женщина, в темноте он не мог разобрать точно, была ему совершенно незнакома.
Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он рассмотрел ее  уже лучше. Она была высока, черна и грациозна, как патера. По блестящему узкому платью струились длинные прямые волосы. Они извивались так же изящно, как и ее гибкое тело, но жили при этом своей отдельной удивительной жизнью. Лицо ее было белым и прекрасным. На ярко красных, красиво очерченных губах, изредка вспыхивала едва заметная улыбка, и не угасали красные блики от цветомузыки в черных непривычно раскосых глазах.
Он смотрел на нее так, как смотрят в музеях на полотна великих мастеров. Ими восхищаются, перед ними благоговеют, но ни у одного нормального человека не возникает желание забрать понравившееся творение к себе домой. Хочешь иметь такое же, выйди на улицу и купи похожую копию. И чем дороже заплатишь, тем ближе будет она к оригиналу, неизменно оставаясь всего лишь подделкой.
Вадику показалось, что пару раз она бросила на него любопытный взгляд.
- Показалось, - уверил он себя. - А если и вправду посмотрела, то сходи в туалетную комнату и проверь, все ли у тебя в порядке. Может быть, ты лохматый или в чем-то испачкался?
Однако вскоре он совершенно точно убедился в том, что она смотрит именно на него. Но не дрогнула его душа, не застучало громче сердце, не родились  грандиозные планы. Он больше не участвовал в этой шахматной партии. Он решил, что гордость – это такое чувство, которое не зависит от того места, на котором ты находишься, оно зависит только от твоей сущности. Кто знает, может быть, пешка  имеет достоинство гораздо большее, чем  королевское, если она выше мечты о королевстве.
Медленная музыка закончилась, и пространство вокруг наполнилось энергией металла. Людей на танцполе стало больше, и пантера пропала в человеческих джунглях. Вадим совершал привычные телодвижения без настроения и весьма вяло. Он уже точно сожалел, что решил сюда приехать, и подумывал о том, что неплохо было бы пробираться к выходу.
 Он не знал, что полчаса назад холеная мужская рука коснулась дисплея навороченного смартфона, сверкнул острыми гранями огромный бриллиант, и интеллигентный  голос вежливо произнес.
- Будьте любезны, соедините меня с Николаем Петровичем Соболевым.
Дежурный по отделению капитан Жерекин привычно переключил коммутатор.
- Майор Соболев слушает.
Голос на другом конце неожиданно стал грубым и развязно хамским:
- Слышь, майор, ты че, совсем остыл Борю Геера ловить? Чеши в «Скифы», он там сейчас крупную партию герыча толкает. Только поторапливайся, а то медальку не заработаешь, - ухмыльнулась трубка и замолчала.
Снова сверкнул бриллиант, и дорогой смартфон полетел в полупустую урну, а высокий стройный в черном костюме продолжил неспешное движение по опустевшей набережной Москвы-реки.
 
Вадим уже делал первые шаги к выходу, когда раздался непонятный шум, и на танцполе, оттесняя танцующих к стенам, появились вооруженные люди в черных с прорезями для глаз масках, а следом прозвучала громкая команда:
- Всем к стене, руки за голову!В возникшей суете его прижало к дверному косяку. Кто-то мягко уткнулся в его плечо. Вадик сразу почувствовал, что это женщина. Он повернул голову…
 Рядом стояла она.
 На тех ступенях, где располагались его королевы, места  могло хватить разве, что для запаха ее духов. Сама она была недосягаемо выше. Она была богиней.
- Что дрожишь? - спросила она низким шелестящим голосом, – если что-то есть, давай я спрячу.
- У меня ничего нет.
Она царственно пожала плечами  и улыбнулась. Несмотря на отсутствие морщин и мраморность кожи, он был уверен, что ее возраст никак не меньше тридцати пяти. Наверное, ее «старили» глаза – в них не было живого блеска, скорее, там поселилась безмолвная усталость вечности…  Сравнение показалось Вадиму странным, но ничего другого ему в голову не пришло.
Тем временем, все вокруг поменялось: шум стих, и вот  уже мимо провели худого вертлявого парня с обвязанным вокруг шеи большим пестрым платком. А чуть позже и омоновцы молча покинули помещение.
Внезапно зазвучавшая музыка вернула посетителей за свои столики. К выходу пошли совсем немногие. Вадик уже успел мысленно присоединиться именно к ним, но в этот момент снова услышал рядом ее голос:
- Что-то голова немного закружилась. Молодой человек, вы не могли бы проводить несчастную на свежий воздух, - ее улыбка была приятна и призывна, а глаза неожиданно ожили.
«Ей нет еще и тридцати, - подумал Вадим. – Наверное, она все-таки была напугана». Бросить в таком состоянии он не мог даже девушку обыкновенную, что уж говорить про богиню. Он взял ее под локоть, и через пару минут они вдыхали условно свежий воздух московских улиц.
- Ты часто бываешь в этом клубе? – спросила она.
Он очень не любил, когда курят женщины. Он вообще ратовал за здоровый образ жизни. Но сигарета в ее руке была украшением, частью образа, гармоничной деталью стиля. Удивительная пластика жеста, красивая изящная рука, длинные тонкие пальцы с ярко-красной эмалью ногтей… Он залюбовался…
- Что?
- Нет, нет, это так – ни о чем. Твоя машина далеко?
- У меня нет машины, - ответил он и впервые не испытал при этом чувства неловкости. Его состояние было нормальным, таким, как если бы он признался, что в его домашней библиотеке нет Фолкнера. Ну, нет и нет, и что тут такого?
Ее реакция тоже была спокойной:
- Моя стоит довольно далеко, так получилось. Проводишь девушку по страшным темным улицам, заслужишь награду – отвезу в любой конец города.
- Я готов сделать это и без вознаграждения, - без особого энтузиазма согласился Вадик.
Она внимательно посмотрела ему в глаза. Она была так близко, что казалось, он слышит ее дыхание:
- Никогда нельзя отказываться от предложения, сделанного женщиной, - и его снова удивил ее голос: низкий шелестящий с придыханием. Он почувствовал легкое головокружение, но она рассмеялась, и все прошло. – Это не вежливо!
Ночь уже давно перешагнула незримую границу, навсегда отделившую вчерашний день, а Москва – слишком большой город, чтобы легко перемещаться из одного его конца в другой, даже на очень хорошем автомобиле. Дорога к ее дому оказалась короче…
В шесть часов утра она сказала, что не любит опаздывать на работу, поэтому сегодня в офисе он появился первым.
И вот сейчас Вадик  искал ответы на внезапно возникшие вопросы. Однако, этот процесс напоминал ему труд Сизифа: как только он поднимал мысль на нужную высоту, она в последний момент тяжелым камнем скатывалась обратно.
По дороге Ирэн, а под утро выяснилось, что именно так зовут его новую знакомую, много рассказывала о себе и почти ничего не спрашивала о нем. И сейчас его не оставляло ощущение, что она или все про него знала, или обладала удивительной проницательностью. Абсолютно точно она угадывала его желания и избегала ситуаций, которые могли бы вызвать естественную при первом знакомстве неловкость. Все прошло так, как будто это было уже много раз. Так из чего же возник этот необъяснимый опыт их отношений?
Было совершенно очевидно, что Ирэн очень успешна и более чем обеспеченна. Кстати, Вадик так и не смог окончательно определить, сколько ей на самом деле лет. По необычайной уверенности в себе, по рассудочности и холодности фраз, когда она говорила о своем наболевшем одиночестве, по той цепи разочарований, которые она испытала в тщетных попытках обрести счастье, создалось ощущение долгой и не очень счастливой жизни. Она говорила о том, что искала в качестве партнера только равное, что ей не нужны отношения мимолетные и бесперспективные. Тогда что она делала в этом молодежном клубе?
Она не рассказала почему, но ни родителей, ни родственников у нее не было, и она одна пробивала себе дорогу в этом мире. И то многое, чего она сумела достичь, было только ее заслугой. Она давала ему понять, что не нуждается теперь ни в чем, кроме понимания и тепла. Почему же он сидит сейчас и не радуется, что уже почти на подлете то самое счастье, которое еще недавно просто обязано было свалиться на его голову? Почему он не обеспокоен тем, что за это время был только один ее звонок? Правда она сказала,  что сильно занята. Но все равно, почему?
У Вадима уже был свой собственный и довольно богатый  жизненный опыт. Он мог оценить девушку или женщину не только с точки зрения интеллекта, шарма, или хозяйственно-кулинарных навыков - он понимал и кое-что еще. Но то, что было с ним этой ночью, было впервые. Он даже не предполагал в себе такую огромную силу, и не знал, что взамен можно получить столь же много. Он еще никогда не испытывал такого восторга. Но почему сейчас воспоминания об этом не греют? Почему нет такого естественного в этом случае внутреннего наполнения? Есть только чувство пустоты и желание эту пустоту заполнять?
И было что-то еще, что-то другое очень сильно тревожило его душу…  Но искать ответ здесь не имело пока никакого смысла, потому что это еще только витало в воздухе и  никак не могло  обрести  форму вопроса.
 
Гена тоже думал. В отличии от остальных, его мысли носили общегосударственный характер. Он размышлял о том, куда катится отечественная медицина, и куда следом за ней скоро придется катиться всем нам. Он даже рассказал коллегам короткий анекдот: «Как подумаю, какой я инженер, сразу к доктору идти не хочется». Успокаивало пока только то, что все-таки был тот молодой и улыбчивый кардиолог. И очень хотелось верить, что если бы они с мамой промучились в очередях еще несколько дней, то, не исключено, что встретили бы и другого достойного доктора. А значит, есть еще в наше стране герои, готовые не только за заработную плату, но и за что-то еще большее отдавать людям силы, знания и душу.
Этот доктор очень внимательно изучал снимки, кардиограммы и осматривал пожилую женщину, при этом был необычно доброжелателен и очень забавно называл ее миленькой:
- Ну, что ж, миленькая, думаю, что все у нас с вами будет хорошо, – сказал он на прощание и выписал совершенно другие, незнакомые им прежде, лекарства.
  И вот уже второй день мама чувствовала себя практически хорошо. Вчера она позвонила и со слезами начала уговаривать сына съездить в больницу:
- Мы ведь совсем никак его не отблагодарили.
- Он не просил, – попытался отговориться Гена, но  уже понимал, какая фраза будет следующей.
- Другие просили, а что толку. Я, Гена, уже измучилась вся, боюсь, что сердце от этих мыслей снова заболит. Съезди к нему после работы, это же не так далеко. Я тебя как сына прошу.
Мысль о предстоящем визите мучительно напрягала его до конца рабочего дня. А уже в метро неожиданно стало спокойно. Он прочитал в газете очередную статью о бедственном положении медицинских работников, об их нищенских зарплатах. В статье приводилась подробная статистика по регионам. Больница, в которую ехал сейчас Геннадий, была обыкновенная районная, финансируемая за счет средств городского бюджета. Он сравнил доход начинающего доктора со своим собственным, и решил, что просто обязан доплатить хорошему специалисту то, что не доплачивает ему государство.
Он дождался конца приема на улице и подошел к доктору в тот момент, когда тот выходил из дверей больницы.
- Добрый вечер, мы были у вас позавчера…
- Я помню. Что-то случилось? – глаза молодого человека стали тревожными.
- Случилось чудо. Маме впервые за три последних месяца стало хорошо.
- Я рад, - глаза оттаяли и засветились.
- Вот, -  Гена протянул небольшой белый конверт.
- Я не беру, - сердито сказа врач.
- Да, я сам давать не люблю. Но меня мать очень просила. Сказала, что если я этого не сделаю, у нее от чувства неблагодарности сердце снова заболит. Слушай, брат, возьми, а, я ведь не последнюю рубаху с себя снимаю. Хотя, знаешь, для тебя снял бы и последнюю. Ты, пожалуйста, своей маме что-нибудь купи, цветов там, конфет. Ну, ты сам лучше знаешь.  Это я ей свой долг за такого сына, как ты, отдать хочу. И еще передай ей от меня привет. Нет – передай ей низкий поклон.
Гена издалека наблюдал, как усталой неспешной походкой шел к станции метро высокий худощавый парень. В припаркованные у обочины красивые дорогие машины садились люди, и никто не догадывался, что мимо них идет Доктор – замечательный человек, чья профессия либо пишется с большой буквы, либо  называется уже совсем по-другому.
И только он один чувствовал, как что-то значительное осталось с ним после их крепкого рукопожатия. Оно наполнило Генину душу теплом, заставило запершить в горле и задрожать в глазах. Он знал, отчего это произошло, и с удовольствием испытывал это такое благодатное для человека, но такое редкое сегодня чувство – благодарность.
 
Жора с самого утра пятницы был Георгием Ивановичем. Его безупречный костюм мог посоревноваться яркостью красок с голубизной небес. Но за окном было пасмурно, а временами даже моросило, поэтому сегодня, в отсутствии конкуренции, Жора безоговорочно побеждал.
- Командировка? – спросил Гена.
- В семнадцать двадцать вылет.
- В Швейцарию! – мечтательно вздохнула Ирочка.
- Угу, - без особого энтузиазма подтвердил сантехник.
- Георгий Иванович, а вы летать не боитесь? – снова спросила она.
- Я не совсем понимаю, Ирочка, что такое страх. Он полезен только тогда, когда несет в себе нужную информацию, в остальных случаях - это  чувство–паразит, абсолютно не конструктивное и даже вредное. С ним нужно бороться и обязательно в этой схватке побеждать. А, впрочем, уточни, пожалуйста, что именно должно вызывать у меня это чувство?
- Как что? Процесс полета.
- Любой процесс - это оболочка, наполненная огромным количеством причинно-следственных связей. Ты же не можешь опасаться или любить пустую оболочку.  Что такое, в данном случае, полет? – и хотя в этот момент Жора вальяжно развалился в офисном кресле, всем он представился профессором, стоящим за кафедрой в аудитории какого-нибудь университета. - Во-первых, это совокупность физических законов, во-вторых, материальное пространство, включающее в себя эстетику, комфорт, безопасность и так далее, в-третьих, это люди, которые находятся рядом с тобой и еще где-то далеко, в-четвертых, это чувства и эмоции, которые находятся внутри тебя. Ты, наверное, говорила о чем-то конкретном?
- О смерти она говорила, - опередил девушку Вадик. - Боится, что с самолетом что-нибудь случится, и все совокупности разом рухнут на землю, прихватив с собой Ирочку.
- А вот этого бояться нужно меньше всего. Я ни в коей мере не призываю мечтать о смерти, но только рано или поздно она все равно придет. Послушайте.., мы бы никогда не узнали, что такое утро, если бы после сумрака ночи не ожидал нас новый день,  не ощутили бы радость весеннего пробуждения, если бы после суровой зимы не наступало лето,  не испытали бы великого счастья от простого прикосновения, если бы после разлуки не произошла встреча.
Самое яркое, чудесное и прекрасное происходит на стыке миров. Все остальное может быть приятно, но пресно и обыденно. Смерть – это чудесный миг восторга при переходе из одного существования в другое. В этом и есть ее великое предназначение.
И, все-таки, хочу вас немного огорчить. В этой наполненности оболочки бывает одна печальная составляющая: причина ухода может быть такова, что возникает мучительное состояние предсмертия. Это вызывают тяжелые болезни или, что ничуть не легче, определенные жизненные обстоятельства. И никто не знает заранее, как будет именно у него.
А тут, при падении самолета, все замечательно, - лицо Жоры изобразило самый неподдельный восторг, -  Смерть мгновенна и неощутима. Но зато есть несколько бесценных минут, которые совсем не стоит тратить на такие пустяки, как страх. Нужно лишь объяснить себе заранее, что это подарок судьбы – драгоценный отрезок твоей жизни, когда ты можешь попросить у всех прощения за грехи, поблагодарить за добро, и, главное, покаяться. Не каждое предсмертие дает человеку такую потрясающую возможность.
Впрочем, я даже не знаю, что хуже: долгое мучение или мгновенный исход, если человек ни о чем не думал и ни к чему не успел подготовиться.
Но я все-таки хотел бы вернуться к мысли о наполненности оболочки процесса. Я утверждаю, что даже в любви ничего не бывает просто так. Нельзя любить человека «ни за что» или не «потому что». Обязательно есть причина, только не всегда  человек над этим задумывается. Да, часто и нужды особой в таком анализе нет.
- Не согласна, - Лиза была настроена решительно – Например… 
Но тут она осеклась, потому что самый яркий пример оказался ее собственным. Она очередной раз подумала, почему с ней это происходит? И тут же вспомнила Жорины слова о стыке миров. Наверное, стык ее устойчивого правильного мира с чьим-то таким же, вызвал бы, опять выражаясь словами Жоры, только приятно обыденные чувства. А здесь на контрасте мировоззрений и жизненных позиций ее душа наполнилась пусть безответным, но очень ярким чувством… Неубедительно, - разочарованно констатировала Лиза.
Гена ощутил необыкновенную наполненность своей жизненной оболочки любовью к матери. Так случилось, что больше всех в этой жизни он любил именно ее. Это было его собственное, не похожее на остальных, счастье. Отца не стало давно. А несколько лет назад к другому ушла жена. Три недолгих года их совместной жизни остались в памяти нескончаемой вереницей ссор, истерик, непонимания и разочарований. Правда, теперь есть замечательный сын. Они встречаются с ним один раза в месяц, довольно весело проводят выходной, а потом с не меньшей радостью каждый возвращается в свою семью: сын к другому мужчине, которого тоже называет папой, и своей маме, а он - к своей. Их с мамой дом наполнен теплом взаимной заботы, бесконечной тревогой друг за друга, покоем долгих бесед…. Их общая оболочка полна бесценного для обоих смысла. Есть, правда, в его жизни еще одна женщина. Но редкие встречи с ней случаются только тогда, когда ее муж уезжает в командировку. И яркость этих встреч для Гены почему-то гораздо менее значима, чем тихая размеренность жизни с мамой.
Вадик продолжил поиск ответов на свои вопросы. Теперь он пытался установить причинно-следственную связь, из-за которой так опустела оболочка его жизненного процесса. Раньше был тщетный поиск королевы, Лизины глаза, наполненные укором, Ольгины придирки. Сейчас девчонки, наконец, оставили его в покое, а жизнь подарила долгожданную встречу. Но почему же тогда пустота? И это наполнение, которого он теперь все время жаждет, вовсе не кажется ему исполненным вселенским смыслом.
 Ольга не искала никаких причин. Ей было не важно «почему». Ей стало важно только «когда». В режиме пульсирующей боли она периодически находилась в страшном состоянии предсмертия. Телефон молчал, а на свой звонок она получила короткий ответ: «Занят. Перезвоню». «Перезвоню» она восприняла, как брошенный ей спасительный круг и намертво вцепилась в него надеждой, решительно отключив все остальные чувства, и бесконечно повторяла только одно: «Перезвоню, перезвоню, перезвоню…».
Ирочка мысленно перебирала свой гардероб. Он явно не был наполнен так, как требовала ее душа. Очень не хватало красной сумочки для нового сарафана и двух пар босоножек.
 В далеком Озарянске Иван, без всяких размышлений, был просто счастлив оттого, что поймал свою первую в жизни рыбу. Рыбешка была маленькой и вертлявой.
- Я ее выпущу. Ты как думаешь, Вань? Она все равно на уху не годится.
- Мурзику годится, - резонно ответил ребенок.
- Что-то жалко ее. Лучше я ему вторую отнесу, если поймаю.
- Ну, если очень жалко, то отпускай уж.
- Очень, - обрадовался Иван, и маленькая плотвичка благодарно махнула на прощанье серебристым хвостиком. «А ты только за это исполни одно мое желание», – прошептал он ей вслед и тихо произнес  заветное.
 
- Мне кажется, - растревожил всеобщее вдумчивое настроение Жора, – зря ты ,Ирусь, так часто сужаешь свое жизненное пространство до размеров собственного гардероба.
Ирочка вскинула на него удивленный взгляд. «Интересно, он мысли прочитал, или это простое совпадение?» - подумала она, а вслух возразила:
- Вот в этом вы, Георгий Иванович, точно ничего не понимаете. Внешний вид – это совсем не пустое. Во все времена люди стремились получать удовольствие. Ради этого писались великие картины, сочинялась гениальная музыка, стихи. Все это только ради него. Только красота звуков, зрительных образов, стихотворных строк создавали людям это настроение. Одежда, прическа, макияж – это звенья той же причинно следственной связи -  все в этом мире создается для удовольствия. Вот вы же получаете удовольствие, когда смотрите на красивую женщину?
- Я? Всегда! И, знаешь, мне очень в этой жизни везет – я просто никогда не встречаю некрасивых.
- Да? Удивительно! Я даже  не подозревала, что вы настолько невнимательный, - обиженно поджала губы Ирочка.
- Странно, я тоже этого не замечал.., - удивленно произнес Жора. – Только вот о чем я сейчас подумал. Возможно, мы о разной красоте говорим? И я, кажется, понял, почему. Мы обладаем различными типами зрения: твое воспринимает одну картину мира, а мое – другую. Вот ты говорила о музыке, о том, что она создается для удовольствия. А я думаю, что она также предназначена для сострадания, для осмысления, даже для прозрения иногда. Все зависит от музыки твоей собственной души. Она ведь у всех очень разная, и каждая, как камертон, ищет в этой жизни родственные звуки, чтобы, получив эффект резонанса, зазвучать во всю свою мощь.
 В этот момент в кабинет вошла секретарша Генерального Наташа:
- Жора, тебе…, - но в этот момент голубой костюм сантехника произвел на человеческое сознание свое обычное воздействие, и девушка быстро исправила допущенную оплошность. – Георгий Иванович, звонил Генрих Неронович, просил вам передать, что нужно срочно быть в аэропорту Домодедово.
- Зачем ему туда в такую рань, еще только десять утра, а у него вылет в пять, – Вадик попытался отвоевать Жору для продолжения разговора.
- Откуда я знаю, я распоряжения главнокомандующего не обсуждаю.
Все знали, что Наташа была стойким оловянным солдатиком, самозабвенно охраняющим пост номер один в их организации. Через ее территорию, отделяющую кабинет генералиссимуса от остальных помещений особняка, без ее ведома не могла проскочить даже мышь. А решения, принимаемые руководителем, для нее имели статус федеральных законов.
Но и Георгий Иванович, очевидно, тоже не был склонен к анализу. Он быстро оторвался от стула и устремился к выходу, только на пару секунд задержавшись возле Лизиного стола:
- Лизонька, - он положил свою большую ладонь на ее плечо, – Бывают вопросы, искать ответы на которые, труд напрасный. Эти ответы нужно ждать, и жизнь, рано или поздно, обязательно их даст.
Потом все услышали угасающий звук его шагов, а через минуту рев спортивного автомобиля огласил пространство под окном громким боевым кличем.
Все непроизвольно посмотрели в сторону окна, а когда обернулись, то обнаружили в дверях Зинаиду Ивановну. Закрома Родины вид имели весьма решительный:
- Я узнала страшную тайну! - сразу взяла она быка за рога. – Мне все рассказала Эльмира. Оказывается, это здание за все то время, что в нем находится наша организация, еще ни разу не было освещено! Как же так можно! Теперь понятно, почему не увеличивается премиальный фонд. Ну, это вы к премиям не привыкли, а остальные-то за что страдают?
- Я был бы совсем не прочь присоединиться к страдающим и ощутить свою причастность к этому фонду, - рассмеялся Вадик.
 Зинаида осталась серьезной:
- Тем более! Скажите спасибо, что у вас есть я!
- Спасибо, - не унимался Вадим, - но пока непонятно за что. Вы  с Эльмирой ограбили банк и теперь собираетесь поделиться?
- Вода, умерь пыл. Мы с Эльмирой Брониславовной пригласили священника. Отец  Никодим будет с минуты на минуту. Ольга, проснись! Девочки, наводим порядок и протираем пыль. Мальчики, помогаем девочкам. Активнее, активнее, - ЗР энергично замахала руками, очевидно изображая необходимую степень этой самой активности, и тут же исчезла в коридоре.
 Пять минут спустя она уже стояла в вестибюле и вид имела торжественный. Напротив нее с не менее важным видом стоял отец Никодим. Для священника, соблюдающего посты, он выглядел «несколько полноватым».  Большая окладистая борода совсем немного не дотягивалась до внушительной выпуклости его живота.
- Как же вы, батюшка, с такими-то накоплениями земные поклоны отбиваете? – подумала ЗР, но вслух вежливо произнесла – Милости просим.
Отец Никодим, а в миру Василий Пятов, оценивая из окна своего Land Cruiserа размеры особняка, сильно взгрустнул. Дело в том, что на сегодня у него было запланировано освещение еще двух подобных объектов. Задача это была практически неподъемная, но отказываться от «гонораров» было жалко. И вот теперь он прикидывал, как бы поскорее закончить здесь процедуру.
Быстрой скороговоркой он начал читать молитву. При этом он махал кистью, окропляя стены святой водой, приблизительно с такой же скоростью, с какой махала руками Зинаида Ивановна произнося: «Активнее, активнее». Он быстро обежал первое помещение, но в дверях столкнулся с неожиданной преградой. Она возникла на его пути в виде все той же Зинаиды. Ее руки были привычно уперты в бока, а вид совсем не обещал батюшке легкой жизни. Он понял это сразу по ее глазам, а окончательно уверился в своих выводах после того, как услышал ее «доброжелательный» шепот рядом со своим ухом:
- Отец Никодим, дорогой, я ведь очень хорошо знаю, какая достойная сумма была перечислена на счет вашего храма, а какая, можно даже сказать, неприличная, была положена в ваш карман. Так что уж вы постарайтесь отработать наши инвестиции, как говориться, в полном объеме. А то я позвоню куда-нибудь, в какую-нибудь выше вас стоящую организацию и очень на вас нажалуюсь.
- Да-да, конечно, - все той же скороговоркой проговорил священник, пряча маленькие глазки, – позвольте только один короткий звонок.
Он отошел в сторону, и Зина услышала, как он просит кого-то подменить его по другому адресу. Это ее несколько успокоило, но она все равно ходила за ним неотступно, и он все время ощущал на себе ее требовательный взгляд.
В итоге освещение прошло чинно, степенно и красиво. Страждущие даже получили возможность приложиться к батюшкиной руке. Да и отец Никодим, в результате, расчувствовался сам, потому что испытал несколько подзабытое им чувство с честью выполненного долга.
- Уважаемая, - обратился он на прощание к Зинаиде Ивановне,- напомните мне ваше имя, пожалуйста. Видя столь горячее радение за вверенный вам коллектив, хотелось бы упомянуть вас сегодня во время вечерней молитвы.
Почему-то без присмотра Зинаида особой надежды на батюшку не возлагала, и  решила, что за себя она гораздо лучше помолится сама, но батюшкину просьбу без внимания не оставила:
- Помолитесь, пожалуйста, за закрома Родины. Это и мне и многому количеству людей полезно будет.
 Батюшка мало чего понял, но молиться пообещал. Зато Вадим, который с первой минуты непрестанно следовал за Зинаидой, понял все и речь ее оценил. Он обратился к ней с особенным уважением в голосе:
- Зинаида Ивановна, я ваш поклонник. Вы превзошли самого меня, но, главное, что вы заставили батюшку превзойти самого себя. По-моему, сегодняшний подвиг ему обязательно где-то зачтется, и он должен быть вам за это премного благодарен.
 
 
Юркины руки тряслись после вчерашнего. Семеныч, вдохнув смачный перегар, даже не хотел допускать его к предполетной подготовке самолета:
- Ну, сколько можно, Юраш! Ты бы закодировался, что ли. Совсем ведь сопьешься. В следующий раз точно не допущу.
По-хорошему, сделать это следовало уже сегодня, однако наступило время отпусков, и заменить его было не кем. И потом, руки у Юрки золотые, как, впрочем, и голова. Одного только эта голова усвоить не могла: пьянство – это зло. Уж как его жизнь наказала: талантливый  летчик, помощник командира экипажа, летал на международных рейсах – и такой  финал. Был добродушный красавец, стал злой, вечно на всех обиженный пьяница.  Старший механик даже рукой от досады махнул, когда выходил.
- Да, я почти не пил, Семеныч, ты что. Ты же знаешь, я не подведу. Батя, да я для тебя…, - суетливо лебезил Юраш.
   - Сволочь! – сплюнул он смачно, когда за бригадиром захлопнулась дверь. – Не было бы у тебя язвы, еще  не известно, что было бы. Все пьют, а цепляются только ко мне. А эти, - вспомнил он о пассажирах, -  в Германию они летят. Мимо идут, даже не замечают, а раньше, когда я форму носил, восхищались! Девчонки глазки строили. И если бы только девчонки, эх…  Да, я вообще куда только ни летал, можно сказать, Бога за облаками видел, а теперь вот только задницу самолету подтирать дозволяют. Думаете, только тогда от меня ваша жизнь зависела, а сейчас все на небесах решается, а я вроде как не при  делах? Вот и ошибаетесь. Я вашу судьбу еще вчера решил, я постановил, что будет этот ваш полет последним. Я, а не Он!
Юраш почувствовал, как он снова стал в этой жизни значим. Он уже не на ее дне, он снова поднялся за облака и даже выше.
Он встал рядом!
- Жалко только, что никто не должен узнать. Ну, и ладно, и пусть. Зато об этом знает она. А, может, и вправду, мы будем с ней вместе. Но, даже если она обманула, то тех денег до конца жизни на бутылку хватит …Вчера, когда Юраш закончил ужинать, по второму каналу начали показывать одиннадцатичасовые новости. В воздухе стоял традиционный запах макарон и жареной колбасы. И так же традиционно стояла на столе початая бутылка водки.
Но сегодня – ни-ни. Сегодня только три стопки. А вот завтра после смены можно будет отвести душу. В дверь позвонили.
- Кого еще черти несут, - пробурчал он, убавил звук и нехотя поплелся к выходу.
На пороге стояла высокая, черноволосая женщина лет тридцати пяти. На фоне обшарпанных стен подъезда ее потрясающая красота казалась чем-то нереальным.
- Можно? – ослепительно улыбнулась она. Но взгляд ее был холодным, он будто втолкнул Юрку обратно в квартиру.
- Да-да, конечно, - пробормотал он, пятясь назад, и указывая рукой в сторону комнаты, – проходите.
Ему стало стыдно за царящий здесь беспорядок. Но на кухне было еще хуже – только в раковине за неделю накопилась целая гора немытой посуды, не говоря уже об остальном. А красавица будто ничего не замечала. Она взглянула на него глазами, неожиданно наполнившимися печалью, и произнесла страдающим шелестящим шепотом:
- Что они с вами сделали?
Он тупо смотрел на ее красивое лицо  и ровным счетом ничего не понимал.
- Я все сейчас объясню, - она присела на самый краешек дивана, а он так и остался стоять, пригвожденный к стене.
- Первый раз я увидела вас совсем юной, пятнадцать лет назад, когда впервые летела с мамой в Париж. Потом еще четыре раза вы снова держали в своих сильных руках мою хрупкую жизнь. Но полюбила я вас именно тогда, по дороге в Париж…, - она задумалась ненадолго, будто вспоминая то счастливое время.
- Теперь уже нет мамы, нет мужа, зато есть безумное одиночество и еще память о том красавце-летчике, который навсегда ранил мое сердце. Что они сделали с вами? – снова прошептала она, – Знаете, Юрий, (уже давно никто не называл его так уважительно, и это согрело, заставило расправить плечи) я ведь вас очень долго искала. И судьба не случайно подарила мне вас именно сейчас. В моей жизни, как и в вашей, произошла страшная несправедливость. Меня обидели. Незаслуженно и жестоко. Меня растоптали, бросили в грязь. Все эти люди вокруг – они ничтожны. Только мы с вами можем понять друг друга. И помочь друг другу. Нам нужно быть вместе, всегда. Я дам вам денег. Много, очень много. Вы купите красивую одежду и станете таким, как прежде.
 А я отогрею твое сердце, - она произнесла это так, что его сердце заколотилось бешено и поверило каждому ее слову.
Завтра ты переедешь в мой дом, и мы станем, наконец, счастливы. Я хотела, что бы это случилось уже сейчас, но существует одно препятствие. Оно непреодолимо для меня в одиночку. Мне нужна твоя помощь.
Есть человек, который использовал меня и предал. Но этого ему мало. Он не перестает мучить меня и теперь. Пока он жив, он меня не отпустит, и не позволит  нам быть вместе.
Юра, я прошу тебя только об одном – заплатить за нашу счастливую жизнь.
- У меня нет денег, - Юраш испытал такое горькое разочарование, будто у него только что украли лотерейный билет, по которому он выиграл дорогой автомобиль.
- Не надо денег, деньги я принесла сама,  - она вытерла одинокую слезу.
С ним происходило что-то невероятное. Он все сильнее любил эту женщину. Он чувствовал, что готов убить каждого, кто повинен в этой пролитой ею слезе.
- Завтра утром, - тем временем шептала она, - из аэропорта, где ты работаешь, рейсом на Берлин вылетает самолет, в котором будет находиться мой обидчик. Это самолет не должен приземлиться. Пусть он разобьется вместе с этим человеком. У тебя же золотые руки.
В голове Юраша возникло некоторое замешательство: «А как же другие люди»? Потом откуда-то возникла еще одна  не очень ясная мысль: «Почему она сказала про руки. Откуда она знает?» Но последняя мысль тут же покинула его голову, а вслед за ней исчезла и первая.
Она смотрела на него так пристально… умоляюще. А ее ярко красные губы непрерывно шептали:
- Эти люди, они не понимают нас, презирают, они мешают нам быть вместе, быть счастливыми. Они…
- Сволочи! – наконец понял он.
- Да! И враги! – добавила она.
- И враги! – согласился он.
Она встала с дивана, достала из сумки бутылку коньяка и поставила ее на стол, а рядом положила белый бумажный сверток.
- Этот коньяк мы выпьем завтра, когда все закончится, и я приеду за тобой. Ты запомнил? Завтра!
- Я запомнил, - словно во сне откликнулся Юрка.
Квартира опустела,  он подошел к столу и рассмотрел бутылку - коньяк был очень дорогой. Такой он пил последний раз, когда ему объявили решение комиссии об отчислении его из летного состава. Воспоминание всколыхнуло горечь обиды:
- Сволочи! – крикнул он во весь голос.
В конверте  находилась огромная и несколько странная сумма – три миллиона триста тридцать тысяч рублей пятитысячными купюрами. Он никогда не держал в руках таких денег. Они согрели ему руки, постепенно согрели душу, а потом уже и весь организм наполнился огнем, и он ощутил себя великим и всемогущим.
- Вы все в моих руках и завтра вы узнаете, кого ценили так низко. И вы все еще пожалеете об этом!
Он поплелся на кухню и отвинтил крышку водочной бутылки… Утром его еле разбудил будильник.
- Хорошо, что успел его завести, - подумал Юраш.
 Времени было в обрез, и, не завтракая, он помчался к стоящему под окном жигуленку.
И вот сейчас этот язвенник чуть все не испортил.
Голова работала четко, и мысли быстро сложились в необходимую комбинацию. До отлета самолета оставалось час десять минут. Он уже дотронулся до поручня трапа, когда кто-то дотронулся до его спины. « Ну что ему нужно еще», - с досадой подумал он о Семеныче, но обнаружил позади себя улыбающегося рыжеволосого красавца в ослепительно голубом костюме.
- Вы тут зачем? Посторонним на поле запрещено, - возмутился Юраш.
- Ну, какой же я посторонний? – удивился рыжий. – Тоже, знаете ли, летаю.
Юраш напряг память. Летчика с такой яркой внешностью он бы запомнил обязательно. Может быть, новенький, недавно перевелся? Но время на разговоры не было, скоро придут люди.
- Извините, мне некогда разговаривать. У меня много дел.
- А какие же у вас могут быть многие дела, если самолет только что прошел диагностику и требуются дежурные процедуры. Мне кажется, что гораздо важнее для вас, Юрий Александрович, было бы сейчас подумать. Да-да, именно задуматься. Видите ли, в этой жизни, как, впрочем, и в любой другой, очень важен мыслительный процесс. Он помогает человеку жить. Это только кажется, что когда твои мысли легки и свободны, как мотыльки, когда они не окрашены состраданием к чужому горю, не озабочены проблемами общепланетарными, или маленькими проблемами ближнего твоего, то жить легче. Когда ты одинок, а одинок ты всегда, когда живешь только для себя, ты несчастен. А если к тому же ты пытаешься жить еще и за счет счастья других людей, то ты погибаешь, но не тогда, когда остывает твое тело, ты умираешь здесь и сейчас.
Речь, которая поначалу сильно раздражала Юрку, больше того, она препятствовала исполнению намеченного, постепенно обволокла  его сознание туманом. Туман был странный. Он прятал тяжелые мысли, а светлые извлекал из глубин на самую поверхность. И совсем по-другому они стали ранжироваться в его голове.
А эти синие глаза… Он вспомнил детство, море, вспомнил, как они с друзьями ныряли в синюю волну, были юны и беззаботно счастливы, а в его душе жила светлая мечта о синем небе.
- Вам нельзя больше пить, - донесся до него голос незнакомца. –  Ни капли. Слышите, ни единой капли, От вашего решения зависит ваша судьба. Я посоветовал бы вам оставить Москву и отправиться на север. Там сейчас требуются гражданские летчики. Вы смогли бы снова летать. Конечно, не сразу. Какое-то время придется поработать механиком. Главное, чтобы не пить, ни капли, - настойчиво повторил он, -  Но теперь уже ваша судьба будет зависеть только от вас.
Юраш увидел, как через поле по направлению к ним быстро  движется Семеныч.
- Все! Не успел, - подумал он, но досады при этом не испытал.
И по тому, как стало ему легко, он понял, что с души свалился какой-то  незримый груз. Он был неподъемен, этот груз, но его тяжесть Юра ощутил лишь теперь, когда его не стало.
- Да, совсем забыл спросить, - человек в голубом костюме уже повернулся, чтобы уйти, но, очевидно вспомнив что-то очень важное, снова вернулся к разговору – У вас случайно не денег? Немного, миллиона три.
- Нет, - покачал головой Юра, но при этих словах ему стало стыдно.
- Жаль. А то, видите ли, какое дело, недавно начала протекать крыша в одном детском доме.  Капает в спальне прямо на детские кроватки. На одну, так во время последней грозы ручьем текло.
- А где, говорите, стоит эта кроватка? – неожиданно заинтересовался Юра.
- В спальне на втором этаже в левом дальнем углу. А что?
- Знаю я эту кровать, - с досадой отозвался механик.
- Вот как? – рыжий уже отошел на несколько шагов, когда снова обернулся и произнес. - Так что если деньги вдруг найдутся, поимейте, пожалуйста, в виду. Миллиона три с небольшим было бы вполне достаточно…
Юраш не заметил, как прошел этот день. Мысли в его голове окончательно сошли с ума. Они метались из одной крайности в другую: он боялся встречи с черной женщиной и безумно желал ее. Потом он ненавидел ее и любил голубого летчика. Потом он жалел, что не исполнил обещанное ей, но тут же жалел, что протекла крыша...
Смена была двенадцатичасовая, и к своему дому он подъезжал уже в сумерках. В тот момент, когда он с ужасом представлял, что будет говорить, когда она придет, раздался сильный удар. Он резко затормозил и выскочил из машины. Правое крыло и часть бампера были помяты. Метрах в сорока позади на обочине лежал небольшого росточка пострадавший, а по близости не было никого. Юрку затрясло. «Почему маленький ребенок оказался здесь один?» - пронеслось у него в голове, и он бегом бросился на помощь.
Через пару секунд от души отлегло. Большая рыжая дворняга лежала на асфальте в неестественной позе и ее бока медленно вздымались. Она приоткрыла правый глаз и печально посмотрела мимо Юраша куда-то далеко.
- Что б ты провалилась, - сплюнул он и двинулся назад к машине, медленно переставляя плохо гнущиеся ноги. Тело еще трясло, но уже не так сильно.
Дома его душевные метания усилились. Когда перевес оказался на стороне тоскливых мыслей о детском доме, он придвинул к себе белый сверток и написал на нем несколько слов. Мысли тут же вернулись к той, кого он теперь ждал с таким страхом. Точнее, мысль была одна, но ясная и твердая:
- Лучше бы она не пришла. Лучше бы она вообще никогда не приходила.
Он схватил сверток и швырнул его в стену. Потом он встал, собрал рассыпавшиеся купюры, снова аккуратно все завернул в бумагу и положил на стол.
И тут он вспомнил про собаку…
Вспомнил, как медленно приподнимались ее бока, как смотрел мимо него печальный одноглазый взгляд. Он ни о чем его не просил, этот взгляд, и ни в чем не укорял. Будто псина откуда-то знала, что он, Юраш, бесполезен для ее существования. Не на него была последняя ее надежда, не он, тот желанный спаситель, к которому были обращены мольбы собачьей души.
И так сильно защемило Юркино сердце, что на самый короткий миг остановилось, и собственная душа его испытала невыносимый ожег.
- Сейчас, собака, - тревожно прошептал он, - продержись еще немного - я скоро приеду и отвезу тебя в лечебницу.
Он уже отпирал дверь, когда привычно хлопнув по карманам, вспомнил, что оставил ключи от машины на столе. После того, как он принял решение спасти псину, стало немного легче, но все равно еще жгло.
Почему-то он снова представил, как возвращает деньги этой страшной женщине. Он кинет их ей под ноги со словами:
- Забирай! Тебя никогда не было в моей жизни и никогда в ней не будет,- нет, лучше он скажет ей так…
Его взгляд упал на коньячную бутыль.
- Только один небольшой глоток, собака, только один, - пробормотал он, - Я обещаю тебе! Последний. Лишь бы утихла эта боль. А потом мы улетим с тобой на север, меня уже давно зовет туда старый товарищ по училищу, и заживем там дружно и счастливо. И он отхлебнул прямо из горла … только один небольшой глоток, как обещал, только каплю.
 
Он летел сквозь черное грозовое небо. Вокруг сверкали молнии, гремел гром, и самолет непрестанно трясло. Но он крепко держал руками штурвал. Сегодня он впервые был капитаном экипажа. Только в кабине он был один. А там, сзади него в салоне, находилось сто сорок пассажиров. Сто тридцать девять человек и одна большая рыжая собака. Свернувшись калачиком, она спала на переднем сидении, и бока ее тихо вздымались. Иногда она  приоткрывала ярко синие глаза, взгляд ее был спокойным и по-человечески благодарным.
Только он один, Юрий Александрович Пильняк, отвечал сейчас за их жизнь. Только он мог провести самолет через эту грозу. Он чувствовал, как они верят в него и его любят. И даже эта большая рыжая собака… верит.
Держать в руках штурвал становится все труднее, все сильнее качка и глубже воздушные ямы, в которые, то и дело, проваливается лайнер. Но Юрий постоянно набирает высоту, чтобы подняться над этой чернотой. Наверно, они уже очень высоко, потому что дышать стало трудно, почти невозможно.
- Может, разгерметизация, - тревожно подумал он, -  Но я-то ладно. Я уж – пусть! А как же пассажиры?
Неожиданно вдалеке показался крохотный кусок синего неба, и в темное пространство  ворвался яркий солнечный луч. Капитан повел самолет прямо по этому лучу, туда, где в синеве выше самых высоких облаков спокойно и хорошо, все живы и счастливы, и, если, конечно,  заслужил,  можно увидеть Бога.
 
Через несколько дней соседи почувствовали подозрительный запах, доносящийся из Юркиной квартиры. Вошедшие внутрь представители правоохранительных органов обнаружили местами почерневшее мужское тело. Человек лежал на полу рядом со столом, сжимая мертвой рукой пустую коньячную бутылку. Рядом засохло большое коричневое пятно.
- И откуда у него столько денег? – удивлялась потом соседка из двенадцатой квартиры, побывавшая на месте происшествия в качестве понятой,  – Своими глазами видела. А на конверте было написано: «Для детского дома номер…». Ну, адреса я, конечно не запомнила.
- Да он ведь детдомовский, - вспомнила другая женщина, - Он мне сам когда-то по пьянке рассказывал. Только я подумала, что он врет.
 В этот момент из подъезда вышла еще одна соседка.
- Дозвонилась, - торжественно объявила она, – зять сказал: «Экспертиза показала, что коньяк был отравлен».
- Ладно вам глупости-то болтать, - произнес проходивший мимо мужчина из четвертого подъезда. – Алкогольное отравление у него – точно. Допился Юрашка. А еще пять лет назад какой красавец был, все бабы из окрестных домов  по нему сохли. Факт.
- Нет, она правду говорит, - заступились за подругу женщины – ей ли не знать, если  у нее зять уже почти двадцать лет в органах работает.
 
Но разговор этот  произойдет только через несколько дней. А в ту пятницу, о которой идет сейчас речь, Георгий Иванович, приняв пятьдесят граммов коньяка, мирно проспал до половины четвертого вечера в пластмассовом кресле зала для отлетающих пассажиров аэропорта Домодедово. Наверное, он не видел, как мимо него прошли две взволнованные предстоящим полетом мамы со своими замечательными карапузами и влюбленная пара: высокий парень с русыми кудрявыми волосами, и такая же высокая кареглазая и необыкновенно красивая девушка.
Но ведь и они тоже не обратили на Жору абсолютно никакого внимания.
 
Каждодневная жизнь в издательстве теперь была такой: все внутренние метания и страдания сотрудников душевного отдела, происходили вне стен старинного особняка. А здесь царил относительный покой и необыкновенный трудовой подъем.
- Лиза, тебе не кажется, - спросила однажды Ольга, – что на работе переносить страдания гораздо легче. Я не знаю, может ли труд облагораживать, но то, что он может отвлекать и успокаивать – это точно.
- Согласна, но иногда мне кажется, что то мероприятие, которое организовала здесь Зинаида, все-таки наложило на нашу жизнь какой-то незримый отпечаток. Или это мираж моего сознания?
- А кто его знает, может быть, ты и права. Видела, какой нам батюшка старательный достался. Наверное, он очень хороший священник, искренне преданный своему служению.
- Я тоже об этом подумала. Они ведь не святые, а такие же люди, как и мы, только работают в храмах. И как среди любых сотрудников, среди них тоже встречаются и талантливые и честные, и бездари и карьеристы и дельцы. Просто нам повезло, и он хорошо выполнил свою работу.
Вчера, когда Юраш закончил ужинать, по второму каналу начали показывать одиннадцатичасовые новости. В воздухе стоял традиционный запах макарон и жареной колбасы. И так же традиционно стояла на столе початая бутылка водки.
Но сегодня – ни-ни. Сегодня только три стопки. А вот завтра после смены можно будет отвести душу. В дверь позвонили.
- Кого еще черти несут, - пробурчал он, убавил звук и нехотя поплелся к выходу.
На пороге стояла высокая, черноволосая женщина лет тридцати пяти. На фоне обшарпанных стен подъезда ее потрясающая красота казалась чем-то нереальным.
- Можно? – ослепительно улыбнулась она. Но взгляд ее был холодным, он будто втолкнул Юрку обратно в квартиру.
- Да-да, конечно, - пробормотал он, пятясь назад, и указывая рукой в сторону комнаты, – проходите.
Ему стало стыдно за царящий здесь беспорядок. Но на кухне было еще хуже – только в раковине за неделю накопилась целая гора немытой посуды, не говоря уже об остальном. А красавица будто ничего не замечала. Она взглянула на него глазами, неожиданно наполнившимися печалью, и произнесла страдающим шелестящим шепотом:
- Что они с вами сделали?
Он тупо смотрел на ее красивое лицо  и ровным счетом ничего не понимал.
- Я все сейчас объясню, - она присела на самый краешек дивана, а он так и остался стоять, пригвожденный к стене.
- Первый раз я увидела вас совсем юной, пятнадцать лет назад, когда впервые летела с мамой в Париж. Потом еще четыре раза вы снова держали в своих сильных руках мою хрупкую жизнь. Но полюбила я вас именно тогда, по дороге в Париж…, - она задумалась ненадолго, будто вспоминая то счастливое время.
- Теперь уже нет мамы, нет мужа, зато есть безумное одиночество и еще память о том красавце-летчике, который навсегда ранил мое сердце. Что они сделали с вами? – снова прошептала она, – Знаете, Юрий, (уже давно никто не называл его так уважительно, и это согрело, заставило расправить плечи) я ведь вас очень долго искала. И судьба не случайно подарила мне вас именно сейчас. В моей жизни, как и в вашей, произошла страшная несправедливость. Меня обидели. Незаслуженно и жестоко. Меня растоптали, бросили в грязь. Все эти люди вокруг – они ничтожны. Только мы с вами можем понять друг друга. И помочь друг другу. Нам нужно быть вместе, всегда. Я дам вам денег. Много, очень много. Вы купите красивую одежду и станете таким, как прежде.
 А я отогрею твое сердце, - она произнесла это так, что его сердце заколотилось бешено и поверило каждому ее слову.
Завтра ты переедешь в мой дом, и мы станем, наконец, счастливы. Я хотела, что бы это случилось уже сейчас, но существует одно препятствие. Оно непреодолимо для меня в одиночку. Мне нужна твоя помощь.
Есть человек, который использовал меня и предал. Но этого ему мало. Он не перестает мучить меня и теперь. Пока он жив, он меня не отпустит, и не позволит  нам быть вместе.
Юра, я прошу тебя только об одном – заплатить за нашу счастливую жизнь.
- У меня нет денег, - Юраш испытал такое горькое разочарование, будто у него только что украли лотерейный билет, по которому он выиграл дорогой автомобиль.
- Не надо денег, деньги я принесла сама,  - она вытерла одинокую слезу.
С ним происходило что-то невероятное. Он все сильнее любил эту женщину. Он чувствовал, что готов убить каждого, кто повинен в этой пролитой ею слезе.
- Завтра утром, - тем временем шептала она, - из аэропорта, где ты работаешь, рейсом на Берлин вылетает самолет, в котором будет находиться мой обидчик. Это самолет не должен приземлиться. Пусть он разобьется вместе с этим человеком. У тебя же золотые руки.
В голове Юраша возникло некоторое замешательство: «А как же другие люди»? Потом откуда-то возникла еще одна  не очень ясная мысль: «Почему она сказала про руки. Откуда она знает?» Но последняя мысль тут же покинула его голову, а вслед за ней исчезла и первая.
Она смотрела на него так пристально… умоляюще. А ее ярко красные губы непрерывно шептали:
- Эти люди, они не понимают нас, презирают, они мешают нам быть вместе, быть счастливыми. Они…
- Сволочи! – наконец понял он.
- Да! И враги! – добавила она.
- И враги! – согласился он.
Она встала с дивана, достала из сумки бутылку коньяка и поставила ее на стол, а рядом положила белый бумажный сверток.
- Этот коньяк мы выпьем завтра, когда все закончится, и я приеду за тобой. Ты запомнил? Завтра!
- Я запомнил, - словно во сне откликнулся Юрка.
Квартира опустела,  он подошел к столу и рассмотрел бутылку - коньяк был очень дорогой. Такой он пил последний раз, когда ему объявили решение комиссии об отчислении его из летного состава. Воспоминание всколыхнуло горечь обиды:
- Сволочи! – крикнул он во весь голос.
В конверте  находилась огромная и несколько странная сумма – три миллиона триста тридцать тысяч рублей пятитысячными купюрами. Он никогда не держал в руках таких денег. Они согрели ему руки, постепенно согрели душу, а потом уже и весь организм наполнился огнем, и он ощутил себя великим и всемогущим.
- Вы все в моих руках и завтра вы узнаете, кого ценили так низко. И вы все еще пожалеете об этом!
Он поплелся на кухню и отвинтил крышку водочной бутылки… Утром его еле разбудил будильник.
- Хорошо, что успел его завести, - подумал Юраш.
 Времени было в обрез, и, не завтракая, он помчался к стоящему под окном жигуленку.
И вот сейчас этот язвенник чуть все не испортил.
Голова работала четко, и мысли быстро сложились в необходимую комбинацию. До отлета самолета оставалось час десять минут. Он уже дотронулся до поручня трапа, когда кто-то дотронулся до его спины. « Ну что ему нужно еще», - с досадой подумал он о Семеныче, но обнаружил позади себя улыбающегося рыжеволосого красавца в ослепительно голубом костюме.
- Вы тут зачем? Посторонним на поле запрещено, - возмутился Юраш.
- Ну, какой же я посторонний? – удивился рыжий. – Тоже, знаете ли, летаю.
Юраш напряг память. Летчика с такой яркой внешностью он бы запомнил обязательно. Может быть, новенький, недавно перевелся? Но время на разговоры не было, скоро придут люди.
- Извините, мне некогда разговаривать. У меня много дел.
- А какие же у вас могут быть многие дела, если самолет только что прошел диагностику и требуются дежурные процедуры. Мне кажется, что гораздо важнее для вас, Юрий Александрович, было бы сейчас подумать. Да-да, именно задуматься. Видите ли, в этой жизни, как, впрочем, и в любой другой, очень важен мыслительный процесс. Он помогает человеку жить. Это только кажется, что когда твои мысли легки и свободны, как мотыльки, когда они не окрашены состраданием к чужому горю, не озабочены проблемами общепланетарными, или маленькими проблемами ближнего твоего, то жить легче. Когда ты одинок, а одинок ты всегда, когда живешь только для себя, ты несчастен. А если к тому же ты пытаешься жить еще и за счет счастья других людей, то ты погибаешь, но не тогда, когда остывает твое тело, ты умираешь здесь и сейчас.
Речь, которая поначалу сильно раздражала Юрку, больше того, она препятствовала исполнению намеченного, постепенно обволокла  его сознание туманом. Туман был странный. Он прятал тяжелые мысли, а светлые извлекал из глубин на самую поверхность. И совсем по-другому они стали ранжироваться в его голове.
А эти синие глаза… Он вспомнил детство, море, вспомнил, как они с друзьями ныряли в синюю волну, были юны и беззаботно счастливы, а в его душе жила светлая мечта о синем небе.
- Вам нельзя больше пить, - донесся до него голос незнакомца. –  Ни капли. Слышите, ни единой капли, От вашего решения зависит ваша судьба. Я посоветовал бы вам оставить Москву и отправиться на север. Там сейчас требуются гражданские летчики. Вы смогли бы снова летать. Конечно, не сразу. Какое-то время придется поработать механиком. Главное, чтобы не пить, ни капли, - настойчиво повторил он, -  Но теперь уже ваша судьба будет зависеть только от вас.
Юраш увидел, как через поле по направлению к ним быстро  движется Семеныч.
- Все! Не успел, - подумал он, но досады при этом не испытал.
И по тому, как стало ему легко, он понял, что с души свалился какой-то  незримый груз. Он был неподъемен, этот груз, но его тяжесть Юра ощутил лишь теперь, когда его не стало.
- Да, совсем забыл спросить, - человек в голубом костюме уже повернулся, чтобы уйти, но, очевидно вспомнив что-то очень важное, снова вернулся к разговору – У вас случайно не денег? Немного, миллиона три.
- Нет, - покачал головой Юра, но при этих словах ему стало стыдно.
- Жаль. А то, видите ли, какое дело, недавно начала протекать крыша в одном детском доме.  Капает в спальне прямо на детские кроватки. На одну, так во время последней грозы ручьем текло.
- А где, говорите, стоит эта кроватка? – неожиданно заинтересовался Юра.
- В спальне на втором этаже в левом дальнем углу. А что?
- Знаю я эту кровать, - с досадой отозвался механик.
- Вот как? – рыжий уже отошел на несколько шагов, когда снова обернулся и произнес. - Так что если деньги вдруг найдутся, поимейте, пожалуйста, в виду. Миллиона три с небольшим было бы вполне достаточно…
Юраш не заметил, как прошел этот день. Мысли в его голове окончательно сошли с ума. Они метались из одной крайности в другую: он боялся встречи с черной женщиной и безумно желал ее. Потом он ненавидел ее и любил голубого летчика. Потом он жалел, что не исполнил обещанное ей, но тут же жалел, что протекла крыша...
Смена была двенадцатичасовая, и к своему дому он подъезжал уже в сумерках. В тот момент, когда он с ужасом представлял, что будет говорить, когда она придет, раздался сильный удар. Он резко затормозил и выскочил из машины. Правое крыло и часть бампера были помяты. Метрах в сорока позади на обочине лежал небольшого росточка пострадавший, а по близости не было никого. Юрку затрясло. «Почему маленький ребенок оказался здесь один?» - пронеслось у него в голове, и он бегом бросился на помощь.
Через пару секунд от души отлегло. Большая рыжая дворняга лежала на асфальте в неестественной позе и ее бока медленно вздымались. Она приоткрыла правый глаз и печально посмотрела мимо Юраша куда-то далеко.
- Что б ты провалилась, - сплюнул он и двинулся назад к машине, медленно переставляя плохо гнущиеся ноги. Тело еще трясло, но уже не так сильно.
Дома его душевные метания усилились. Когда перевес оказался на стороне тоскливых мыслей о детском доме, он придвинул к себе белый сверток и написал на нем несколько слов. Мысли тут же вернулись к той, кого он теперь ждал с таким страхом. Точнее, мысль была одна, но ясная и твердая:
- Лучше бы она не пришла. Лучше бы она вообще никогда не приходила.
Он схватил сверток и швырнул его в стену. Потом он встал, собрал рассыпавшиеся купюры, снова аккуратно все завернул в бумагу и положил на стол.
И тут он вспомнил про собаку…
Вспомнил, как медленно приподнимались ее бока, как смотрел мимо него печальный одноглазый взгляд. Он ни о чем его не просил, этот взгляд, и ни в чем не укорял. Будто псина откуда-то знала, что он, Юраш, бесполезен для ее существования. Не на него была последняя ее надежда, не он, тот желанный спаситель, к которому были обращены мольбы собачьей души.
И так сильно защемило Юркино сердце, что на самый короткий миг остановилось, и собственная душа его испытала невыносимый ожег.
- Сейчас, собака, - тревожно прошептал он, - продержись еще немного - я скоро приеду и отвезу тебя в лечебницу.
Он уже отпирал дверь, когда привычно хлопнув по карманам, вспомнил, что оставил ключи от машины на столе. После того, как он принял решение спасти псину, стало немного легче, но все равно еще жгло.
Почему-то он снова представил, как возвращает деньги этой страшной женщине. Он кинет их ей под ноги со словами:
- Забирай! Тебя никогда не было в моей жизни и никогда в ней не будет,- нет, лучше он скажет ей так…
Его взгляд упал на коньячную бутыль.
- Только один небольшой глоток, собака, только один, - пробормотал он, - Я обещаю тебе! Последний. Лишь бы утихла эта боль. А потом мы улетим с тобой на север, меня уже давно зовет туда старый товарищ по училищу, и заживем там дружно и счастливо. И он отхлебнул прямо из горла … только один небольшой глоток, как обещал, только каплю.
 
Он летел сквозь черное грозовое небо. Вокруг сверкали молнии, гремел гром, и самолет непрестанно трясло. Но он крепко держал руками штурвал. Сегодня он впервые был капитаном экипажа. Только в кабине он был один. А там, сзади него в салоне, находилось сто сорок пассажиров. Сто тридцать девять человек и одна большая рыжая собака. Свернувшись калачиком, она спала на переднем сидении, и бока ее тихо вздымались. Иногда она  приоткрывала ярко синие глаза, взгляд ее был спокойным и по-человечески благодарным.
Только он один, Юрий Александрович Пильняк, отвечал сейчас за их жизнь. Только он мог провести самолет через эту грозу. Он чувствовал, как они верят в него и его любят. И даже эта большая рыжая собака… верит.
Держать в руках штурвал становится все труднее, все сильнее качка и глубже воздушные ямы, в которые, то и дело, проваливается лайнер. Но Юрий постоянно набирает высоту, чтобы подняться над этой чернотой. Наверно, они уже очень высоко, потому что дышать стало трудно, почти невозможно.
- Может, разгерметизация, - тревожно подумал он, -  Но я-то ладно. Я уж – пусть! А как же пассажиры?
Неожиданно вдалеке показался крохотный кусок синего неба, и в темное пространство  ворвался яркий солнечный луч. Капитан повел самолет прямо по этому лучу, туда, где в синеве выше самых высоких облаков спокойно и хорошо, все живы и счастливы, и, если, конечно,  заслужил,  можно увидеть Бога.
 
Через несколько дней соседи почувствовали подозрительный запах, доносящийся из Юркиной квартиры. Вошедшие внутрь представители правоохранительных органов обнаружили местами почерневшее мужское тело. Человек лежал на полу рядом со столом, сжимая мертвой рукой пустую коньячную бутылку. Рядом засохло большое коричневое пятно.
- И откуда у него столько денег? – удивлялась потом соседка из двенадцатой квартиры, побывавшая на месте происшествия в качестве понятой,  – Своими глазами видела. А на конверте было написано: «Для детского дома номер…». Ну, адреса я, конечно не запомнила.
- Да он ведь детдомовский, - вспомнила другая женщина, - Он мне сам когда-то по пьянке рассказывал. Только я подумала, что он врет.
 В этот момент из подъезда вышла еще одна соседка.
- Дозвонилась, - торжественно объявила она, – зять сказал: «Экспертиза показала, что коньяк был отравлен».
- Ладно вам глупости-то болтать, - произнес проходивший мимо мужчина из четвертого подъезда. – Алкогольное отравление у него – точно. Допился Юрашка. А еще пять лет назад какой красавец был, все бабы из окрестных домов  по нему сохли. Факт.
- Нет, она правду говорит, - заступились за подругу женщины – ей ли не знать, если  у нее зять уже почти двадцать лет в органах работает.
 
Но разговор этот  произойдет только через несколько дней. А в ту пятницу, о которой идет сейчас речь, Георгий Иванович, приняв пятьдесят граммов коньяка, мирно проспал до половины четвертого вечера в пластмассовом кресле зала для отлетающих пассажиров аэропорта Домодедово. Наверное, он не видел, как мимо него прошли две взволнованные предстоящим полетом мамы со своими замечательными карапузами и влюбленная пара: высокий парень с русыми кудрявыми волосами, и такая же высокая кареглазая и необыкновенно красивая девушка.
Но ведь и они тоже не обратили на Жору абсолютно никакого внимания.
 
Каждодневная жизнь в издательстве теперь была такой: все внутренние метания и страдания сотрудников душевного отдела, происходили вне стен старинного особняка. А здесь царил относительный покой и необыкновенный трудовой подъем.
- Лиза, тебе не кажется, - спросила однажды Ольга, – что на работе переносить страдания гораздо легче. Я не знаю, может ли труд облагораживать, но то, что он может отвлекать и успокаивать – это точно.
- Согласна, но иногда мне кажется, что то мероприятие, которое организовала здесь Зинаида, все-таки наложило на нашу жизнь какой-то незримый отпечаток. Или это мираж моего сознания?
- А кто его знает, может быть, ты и права. Видела, какой нам батюшка старательный достался. Наверное, он очень хороший священник, искренне преданный своему служению.
- Я тоже об этом подумала. Они ведь не святые, а такие же люди, как и мы, только работают в храмах. И как среди любых сотрудников, среди них тоже встречаются и талантливые и честные, и бездари и карьеристы и дельцы. Просто нам повезло, и он хорошо выполнил свою работу.
  

 

Сон (Перекрестки дорог) книга 2 глава 10

Сон (Перекрестки дорог) книга 2 глава 8