СЛЕЗЫ СТАРОГО ЕВРЕЯ (о скромных героях войны 1941-45гг: о ЛЮБВИ и СВЯТОСТИ)

[Скрыть] Регистрационный номер 0294072 выдан для произведения: Виктор Новолодский

 СЛЕЗЫ  СТАРОГО  ЕВРЕЯ.




      "ИСКУССТВО ОБНОВЛЕНИЯ МИРА СЕГО ОСНОВАНО НА СОЗНАТЕЛЬНОМ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ЛЮДЕЙ-БОГОВ С БОГОМ".

САМОЕ ОПАСНОЕ ОРУЖИЕ — это АЗБУКА РУСИЧЕЙ...
САМОЕ МОЩНОЕ И МУДРОЕ ОРУДИЕ ТРУДА НА ПЛАНЕТЕ — ЭТО "АЗ-БУКА"...

Война 1941- 1945 года.
Война есть или её нет, какая разница, ибо пришла — Любовь, в которой скрыты Великие Тайны Электричества: тайны — Универсального Ноля...
*** 


Разум — это война и мир, и, — Ключ от Царства Бога...
***


Вторая Мировая война еще не завершилась, а уже началась — Третья Мировая...
                                                         В. Новолодский



  1.  


  Посмотрев на часы, почесав спину, еще раз пристально осмотрев себя, осмотрев носки с дырками, Давид Лазаревич, лег в гроб. 
  — Носки с дырками, как у Ротшильда! — это не беда, главное сейчас в другом! — прошептал Мастеру, Давид Лазаревич, закрыв очи, открыв Центр Третьего Глаза. 
  До момента смерти его тела физического, осталось, ровно четыре часа. За оставшееся время, необходимо было "прогнать" всю, свою жизнь до сегодняшнего дня и попытаться осознать те моменты, эпизоды, где ему, "напрямую помогал Бог". "Это очень важно" — сказал ему в Третьем Глазе, — Живущий Мастер, который, вот уже как неделю, взял процесс смерти биологического каркасса Давида, под Свой, особый конгтроль. Мастер заверил Давида, что его Душа, обязательно попадёт в Царство Бога, но для этого, ему, еще прибывающему на земле, необходимо было, "подчистить свою карму до, — Ноля".
  Сделав гроб, Давид Лазаревич заботливо положил у изголовья свою любимую подушку, набитую душистой соломой. Гроб получился не очень-то, но, когда он в него лег, то сразу же отметил, насколько он комфортный, уютный, предрасполагающий к воспоминаниям.
  И, сразу же вспомнилась война.
 … Слезы, скупые слезы старого еврея скатывались по щеке, и тут же высыхали, ибо их поглащала Вечность, упирающаяся в Царство Бога, в Абсолют...
  
                                  *** 

Полным ходом шла переправа.
Батальон прикрытия с большими потерями сдерживал яростные атаки немцев, стремящихся, во что бы то ни стало завладеть переправой и уничтожить как можно больше живой силы и техники.
По интенсивности боя я чувствовал: немцы явно побеждают, все наши бойцы, не успевшие перейти речку, обречены. Отсутствие боеприпасов сделало пушки, танки, минометы бесполезной обузой, а бойцов – беззащитной мишенью.
Медленно, но уверенно, мы отползали, отступали к берегу, сдавая переправу.
Волоча окровавленную ногу, отползал и я, отстреливаясь, пытаясь маскироваться в траве.
— Сейчас помогу! 
Удивившись, повернув голову, увидел юное очарование, которое, сноровисто доставая из сумочки перевязочные материалы, перекатилось, змеей подползло ко мне. Каска, неуклюже слетев с головы, обнажила золотисто-рыжие пряди вьющихся волос.
«Рыжая, значит, к счастью», — подумал я, забыв о войне.
Рвались мины, пули свистели над головой, в небе ревели немецкие самолеты. Уже четко слышны были голоса озверевших, пьяных немцев, а я, словно загипнотизированный, жадно рассматривал, «разглядывал» спасительницу. Её гимнастерка под правой грудью была слегка разорвана. Лоскуток тряпицы, загнувшись вниз, оголял часть упругой груди, которая, видимо почувствовав страстный мужской взгляд, поддалась искушению, желая любви и нежности. 
Разорвавшаяся рядом мина вывела меня из «гипноза».
Наспех завершив перевязку, ухватившись маленькими, «игрушечными» руками за воротник, «рыжая» пыталась тащить меня за собой. Упираясь здоровой ногой и руками, бросив не нужную, без патронов, винтовку, я помогал девушке, продолжая разглядывать оголенную грудь, которая то приближалась к моему носу, и я улавливал запах пота и незатейливых духов, то удаляясь, скрывалась в складках материи. 
— Как тебя звать, «солнышко»? 
— Вика. 
— Красивое имя, и сама красавица! 
— Да замолчите же! – увидев, что я жадно разглядываю обнаженный упругий озорной сосочек, добавила, назидательно улыбаясь, — «Бесстыжая бестия»! 
Подобный бальзам мне был дороже медали и ордена, вместе взятых.
Упав вместе с «солнышком» в глубокий окоп, сильно ушиб раненную ногу, от боли искры сыпались из глаз и, я, неожиданно для себя, жадно припал к сосочку. Падая, все же успел заметить пьяных немцев, которые жиденькой цепью спускались с холма куда-то левее от нашего окопа.
Может, мимо пройдут, не заметят, — подумал я, помогая Виктории себя куда-то тащить. Тяжелая дверь в блиндаж стала для нас серьезным испытанием.
В своё время какой-то рыбак сделал здесь уютную комнатку, которую во время войны переделали в отлично замаскированный и укрепленный блиндаж.
— Живьем не сдадимся! – зло прошептала Вика, достав из подсумка гранату.
Почти враз рядом с нами ухнули две мины, засыпав грунтом вход в блиндаж. Взрывной волной потревожило потолок. В одном месте бревна раздвинулись, образовав брешь. В «дырку» в потолке можно было рассматривать небо, а в щель в двери, — участок берега с разрушенной переправой.
— Ужас! – воскликнула Вика. 
На берегу грудами, лежали убитые, раненые бойцы, лошади. Грязь, кровь, кости, отдельные части тела – всё перемешалось на узкой полоске берега. Многие тела сносились от берега течением к середине реки.
Подойдя к берегу, одни группы немцев добивали раненых, собирали трофеи, другие размещались на траве, чтобы отметить победу и немного подкрепиться.

*** 
Подъехавшие машины, вскоре увезли пехоту. Лишь группа офицеров, продолжали пьянствовать, ожидая, когда шофер починит радиатор.
Шофер пошел к кустику по нужде. Встав на потолок нашего укрытия, его нога провалилась между бревен: сапог, слетев с ноги, упал мне на голову.
— Тут кто-то есть! – завизжал шофер ошалело.
Вскоре, нас словно котят, за шкирку вытащили на поверхность.
Получив прикладом по голове, я отключился.
Очнувшись, понял: руки надежно привязаны к бревну. Вика, как и я, с привязанными к бревну руками, лежала у другого его конца.
Не обращая на меня внимания, офицеры расположились вокруг раздетой Виктории, плотоядно восхищаясь прелестями её фигуры, продолжали пьянку. Разложив «закусь» на её плотном животе, бедрах, груди они, аппетитно ели выкрикивая хмельные тосты: за победу, за красавицу!..
— Гут! О, рушкая дефочка! Гут! Хороша!.. 
По их страстным взглядам, выкрикам, я понял их намерения, но помочь бедняжке не мог.
Соблюдая субординацию, офицеры с нетерпением ждали, когда начнет раздеваться старший по званию. Но тот что-то медлил, продолжая наполнять желудок остатками самогона и сала.
Один из офицеров, нервно теребил в кармане гранату, и она, неожиданно, взорвалась. Немцы, которые спали от выпитого спиртного, остались живыми, а все остальные, в том числе и водитель, погибли от осколков.
Вика, тоже не подавала признаков жизни.
— Мертвая? – промелькнула мысль. Но увидев вздымающуюся грудь, облегченно вздохнул. Вид её обнаженного тела меня ввел в восхищение и возбуждение. Страх куда-то исчез. Непонятное, ранее не известное мне чувство – жажда жить – овладело мной, оно как бы побуждало меня к действию: мол, чего разлегся, надо убегать, пока оставшиеся в живых офицеры спят. Они так сильно «нализались», что даже не услышали взрыва гранаты. 
Странно, но именно на войне мне суждено было впервые увидеть красивое обнаженное тело и влюбиться в его хозяйку. Именно здесь, возле реки, я впервые почувствовал, как нечто мужское пробуждается внутри меня. 
— Кому скажи, не поверят, — подумал я, продолжая разглядывать обнаженную Вику, попутно оценивая сложившуюся ситуацию.
— Да, пока немцы спят, надо бежать. 
Трое полуголых, вдрызг пьяных немецких офицеров лежали вокруг обнаженного тела Виктории. Упираясь спиной, ногами, я стал тихо приближаться к Вике, но веревка ограничивала маневр. Эх! 
— Вика, попробуй сама отвязаться.
Но у нее тоже ничего не получилось.
— Отползай к реке, тяни за собой бревно! – почти шепотом сказал я.
С огромным трудом, подняв бревно до уровня живота, мы, аккуратно подойдя к берегу, вошли в воду. Вика шла впереди, и моему взору открылась её стройная, миниатюрная фигура: пухленькие, словно два мячика, ягодицы, тонкая талия, ох… 
Вика уже зашла в воду по пояс, когда я, неудачно наступив на камень раненой ногой, вскрикнув громко от боли, упал в воду. Бревно, шумно плюхнувшись в реку, якорем притянуло меня в глубину, заставив пробороздить носом каменистое дно и досыта нахлебаться воды. 
Ужас и отчаяние охватили всё моё существо, придав мне сил и отваги. Казалось, открылось второе дыхание, и я, сделав еще три-четыре шага, вдруг сердцем почувствовал: удача сегодня нам улыбается.
Руками, держась за бревно, как за спасательный круг, Вика просто плыла, наслаждаясь прохладой воды. Её очаровательная мордашка излучала счастливую беспечность и еще что-то, мне не понятное.
Плыли долго и нудно.
Вика стала замерзать, я тоже, но, «прибиваться» к берегу было рискованно. К тому же, течение реки значительно ускоряло наш побег: пешком с покалеченной ногой я навряд ли преодолел бы за считанные минуты трехкилометровую дистанцию. А так, вплавь, отдыхая, мы с легкостью «пролетали» уже пятый километр, по моим скромным подсчетам. Вдалеке, посередине реки, обозначился островок, заросший кустарником, он вселял надежду на скорый отдых.
Еле заметная протока разделяла островок на две не видимые с берега части. Заплыв по протоке вглубь островка, с трудом выбравшись на маленькую полянку, тут же отключились мертвецким сном, «обняв» надоевшее, и потяжелевшее от воды, бревно.
Проснувшись, увидел яркую, совсем круглую, словно блин, луну. Казалось, она висит над нами, нагло разглядывая два обнаженных тела; мне померещилось, что это светит прожектор.
— Немцы! – встрепенулся я посмотрев на Вику.
Вика лежала на боку, спокойно и как-то игриво разглядывала меня.
— Не хотела тебя будить.
— Вика! – только и смог восхищенно произнести я. Красота ее тела, ее взгляда меня одурманили.
— Отвернись, бесстыдник! Не видел голеньких девочек? – щебетала Вика.
— Ах! – испуганно встрепенулась Вика, взглядом указывая на воду из которой торчала человеческая рука.
— Утопленник! Я боюсь их.
Неприятный холодок пронзил тело, одновременно, я ощутил дыхание Виктории, прижавшейся к моей груди.
— Отвязалась! – промелькнула счастливая мысль. Теперь надо было развязать узел, стягивающий мои кисти рук, что я и стал делать зубами, иногда, как бы нечаянно, плечом прикасаясь к её сочной груди. Близость обнаженной Виктории меня приятно возбуждала. Бросив развязывать неподатливый узел, я жадно впился губами в её твердый сосок.
— Потерпи, шалунишка!
Освободив руки от веревок, жарко обнявшись, мы полностью погрузились в страсть, подарив Богу и луне наше целомудрие. Насладившись, уснули, во сне продолжая обнимать, нежить, целовать разгоряченные тела.
Пролетавшие над островком птицы, наверное, замечали некую несуразность: голые, спящие в обнимку влюбленные, а почти рядом, словно болотная кочка, лежит в воде труп.
Выспавшись, мы в первую очередь, перебрались на другой конец «овального» островка»: подальше от мертвеца. Соорудив из майки покойника, некое подобие сачка, вылавливая рыбешек, мы утоляли голод.
Будто и не было войны. Мир, тишина и любовь овладели нашими сердцами. Казалось, война для того и началась, чтобы свести в данной точке земного шара двух влюбленных, которых сам Бог благословил. Создателю было угодно, чтобы любовь проявилась именно здесь и сейчас, наперекор всем смертям, злу, войне.

*** 
С большим интересом слушал рассказы Виктории, которые чем-то были схожи с моей судьбой, с судьбами многих тысяч советских граждан, «хлебнувших» горя от сталинского беспредела.
Уже с четырнадцати лет её ранняя женственность не давала покоя многим чиновникам, которые делали вид, что усердно работают, занимаются важными государственными делами, а на самом деле, только и думали, как бы изнасиловать «скороспелку».
Вика с вдохновением выполняла все пионерские, а затем комсомольские поручения, обязанности. При первой же возможности ее пытались неоднократно, если не изнасиловать, то хотя бы пощупать комсомольские, а то и седовласые вожаки. Оказывается, среди партийной номенклатуры блядство, а то и убийство «неугодного вражьего элемента», было обычным явлением. Пионервожатая их школы вообще была кадровой сводницей, в её обязанности входило негласно подбирать девочек и мальчиков с розовыми попками для ублажения прихотей руководства областного масштаба. Говоря с возмущением о чистоте ленинских рядов, тут же подставляла зад очередной, соответствующе обработанной идеологически, морально школьницы или свой, словно пытаясь искупить вину за столь грешные речи.
Комсомольскую секретаршу посадили за то, что она изнасиловала пионера, которого в порыве страсти задушила собственными ляжками. Увлеклась, так сказать, не рассчитала силы… Высокие покровители, безусловно, её «отмазали» бы от тюрьмы, но мальчуган оказался внуком наиважнейшего городского чиновника, героя гражданской войны, чуть ли не соратника самого Владимира Ленина. А это вам не щи лаптями хлебать!
По договоренности, в верхах Вику избрали очередным лидером школьной комсомольской организации. Не потому, что она была умной или лидером, а за её уж слишком аппетитную фигуру. Конечно, сама Вика не догадывалась об истинной подоплеке своего избрания. Не догадывалась о том, что ей покровительствует первый комсомолец области, который, устраивая всевозможные комсомольские семинары, слеты, сборы, преследовал единственную цель – насладиться свеженькой и далее, пустить её по иерархической лестнице вниз, а возможно, и наверх! Там тоже нуждаются в «свежем пополнении»… 
Закулисная борьба за обладание телом Виктории шла так стремительно, что ни о чем не подозревавшая комсомолка так девственницей и отбыла в Москву, на внеочередной Пленум ЦК ВЛКСМ. Доверчивая, открытая душа Виктории с воодушевлением и патриотизмом впитывала новые веяния, изменения, происходившие в стране, которые сами же глашатаи тут же извращали. Не знала Вика, что на неё и еще пятерых, комсомолок, упало блудное око бериевского слуги в генеральских погонах.
Бедняжке повезло! «Главный дегустатор» СССР захотел лизать её попку.
Связанную, избитую Вику занесли в какой-то чулан, бросив на заплеванный, изгаженный пол. Так «кот» поиграл с «мышкой», готовя себя к главной атаке. Но «кота» неожиданно побеспокоил, сам!.. А этого человека Берия уважал, любил и до ужаса боялся: даже челюсть начинала непроизвольно дергаться.
Лучше бы пристрелили! Не было даже сил плакать или покончить с жизнью.
Рядом лежала еще одна комсомолка, с вырезанными сосками, испачканная испражнениями. В дальнем углу, лежали еще два, но уже мертвых, тела.
Ночью, еще живых и мертвых, загрузив в машину, словно падаль, выбросили на городской свалке, в надежде, что своры голодных собак, надежно скроют следы преступления.
Пьяный мужичок, бывший шахтер, репрессированный зек, копаясь в мусоре, первым обнаружил стонущие тела, обильно присыпанные мусором.
— Гады, стервятники! Людей, словно протухшую баранину!..
Тридцатилетняя «бабка», сноровисто обрабатывала раны пострадавших спиртовым денатуратом.
-Отвернись, безбожник! Что уставился, голых баб не видал что ли?
Через неделю Вика и Наталья стали полноправными жителями свалки. Наталья постоянно плакала, пытаясь то и дело вскрыть вены, ей не хотелось жить. Поэтому Вика словно приклеилась к своей подруге по несчастью, всегда и везде находилась рядом, чтобы успокоить «тронувшуюся» душой бедняжку.
Попав в сети высшей власти страны, чудом уцелев, Вика вдруг остро ощутила, что общество, в котором она живет, которым руководят предатели и сатанисты, обречено на большие страдания, трагедии, как сегодня, так и в будущем. Вика не могла еще выразить словами свое состояние, но уже четко знала: её Отечество ожидает очень большая беда. Великая трагедия двадцатого века.
Тридцатилетняя «бабка» догадывалась, в какой жизненный переплет попали девчонки. Год назад сама прошла блудный Кремль.
Блудная система была хорошо организована: использованный материал, впоследствии оказывался на свалке или в НКВД, где одни превращались в кадровых проституток, предательниц, развратниц идеологических устоев Отечества, другие отправлялись этапом на строительство какого-нибудь завода. Естественно, и тех, и других ожидала лютая смерть с отметкой – «враг народа». Так завершалась невидимая для общества рабочих и крестьян «цепочка», тянувшаяся из Кремля, из Москвы и других городов многонациональной страны Советов.
Ночью, когда жители свалки погрузились в сон, Наталья, вскрыв вены осколком бутылки, навсегда покинула землю: покинула порочное, лживое общество.
Через полгода Вика вернулась домой, где ожидало её очередное горе.
Мать и отца вызвали в местный НКВД, где сообщили, что их дочь, предательницу Родины, посадили в тюрьму, где она чистосердечно призналась в измене. «А вам, «уважаемые» родители, мы настоятельно рекомендуем подумать о своем дальнейшем пребывании в данном населенном пункте»…
Вернувшись домой, отец повесился. Мать, две недели спустя, отравилась уксусной кислотой.
— О, Боже! За что? – плакала Вика, ища поддержки, помощи родственников, соседей. Но её, предательницу, «вражину», словно чумную, обходили за версту, или отгоняли от ворот, тем, что под руку попадется. 
Покинув город, бесцельно шла она непонятно куда и зачем… Реки, поля, леса, пение птиц дали ей, истерзанной душевно и физически, то, чего не могло дать больное общество.
Вскоре началась война.
Вика не пошла в военкомат и другие официальные центры, набирающие добровольцев. Что-то отталкивало её от этих мест. Она поступила проще: села в уходящий на фронт эшелон и уехала защищать то Отечество, которое вычеркнуло ее, живую, из списков живых. С этими людьми она чувствовала себя счастливой и нужной, свободной и естественной.
Вражеская авиация превратила эшелон в груду металла, кровавое месиво. Живые помогали раненым, относили в лес, где образовался стихийный лазарет. Единственный, случайно оказавшийся среди добровольцев врач, даже не успевал оказывать помощь всем пострадавшим. Одни умирали от ран, увечий, потери крови, другие, не выдержав адской боли, совершали суицид. Стоны и вопли ещё долго разносились по лесному лазарету. Живые завидовали мертвым.

2. 

Степан Иванович – абсолютно спокойный, неэмоциональный человек, флегматик, молчун. Любую опасность воспринимал с невозмутимым хладнокровием. Трудоголик.
Образно говоря, с момента рождения и до тридцатисемилетнего возраста он жил, что-то делал, куда-то ходил как бы по инерции, в сонном состоянии, будто одел на голову «шапку-невидимку»: он здесь есть, но его здесь нет. По этой причине Степа постоянно попадал в пикантные и даже опасные для жизни ситуации.
Буквально перед войной его вызвали в местный НКВД: на него поступил донос, будто он наглец, совратил жену партийного лидера, директора завода. Хотя в действительности всё было наоборот.
При заводе, на котором трудился Степа, была небольшая баня, в которой часто мылись уставшие от народных забот начальники городского и даже областного масштаба.
Поменять три сгнившие доски, а затем испытать парную, для трудолюбивого Степана было делом тридцати минут.
Раздевшись, облив камни водой, он лег на верхнюю полку. Парная быстро наполнилась обжигающим паром, который густой пеленой окутал комнату, скрывая очертания предметов.
В это время в парную вошла директорша с подругой. Раздевая друг друга, они жадно целовались, громко стонали. Вскоре, в парную ввалился здоровый «пузан».
— Ох, шалуньи! – горланил «пузан», потягивая из огромного ковша брагу и подливая её на раскаленные камни. Пар получался душистым, хмельным, бодрящим. Выпили и женщины, от чего, очень даже, опьянели. 
Медвежий стон, перекликаясь с завываниями возбужденных львиц, потрясал парную. В страсти подруга директорши машинально схватив руку Степана, тут же запихнула в свой пылающий пах. Кульминация «троицы» было столь мощной и бурной, что изможденные тела, развалившись на полках, тут же уснули.
Решив воспользоваться ситуаций, соблюдая осторожность, Степа направился к двери. Но не тут-то было… 
Мягкая, горячая ладонь легла на его живот. Повернувшись, Степан увидел похотливый взгляд директорши. Слегка располневшая, очень даже соблазнительная фигура, страстные и капризные губы, развратные манипуляции игривых пальчиков давно бы свели с ума любого мужика. Но только не его, Степана.
В директорше предельно сконцентрировался тот тип женщины, которую все «кобели» всегда хотели и, которая сама всегда и везде желала всех «кобелей». Ненасытная стервочка, одним словом!
Городское, областное начальство всех уровней, вплоть до самого маленького, какого-нибудь бригадира плотников, монтажников, дворников, активно пользовались её интимными прелестями. Отказать директорше считалось самоубийством. Сучка, мгновенно превращалась в разъяренную фурию, готовую на любую подлость, вплоть до расстрела. Тому было множество подтверждений, по этой причине, «все кобели» считали разумным и безопасным все же удовлетворить похотливое желание директорши.
А тут попался Степан… 
Взбешенная неудачей, директорша, быстро одевшись и оскорбленно утирая слезы, вышла из бани, придумывая вариант коварной расправы над Степаном. За ней, на ходу одеваясь, выбежали «пузан» и подружка. Забравшись в машину, посылая гневную брань в адрес Степана, они медленно ехали в сторону заводской проходной.
Через неделю Степу вызвали в НКВД.
Те, тоже мучились, мучились с ним, Степаном, да и позабыли о его существовании в камере. 
Дня через три-четыре, в его полутемную камеру вломился пьяный дежурный с такой же пьяной бабой на плече. Сняв платье, разорвав трусы, разложив на бетонном полу её рыхлое тело, чекист, словно голодный волк, набросился на лакомую добычу, при этом, совершенно не замечая Степана. И лишь «слегка» насытившись, он заметил «наглеца».
— Ты что подглядываешь, вражья морда?! Пошел вон, ублюдок!
Степа, пытался что-то сказать в оправдание, но получив пинок под зад, решил все же покинуть стены столь почтенного для каждого смертного учреждения. 
С завода Степана заочно уволили. Пришлось искать работу, но.., началась война.
— Степочка, иди в военкомат, просись на фронт. Надо Россию спасать! – прошамкала мать-старушка, утирая платочком мокрые глаза.
Через месяц Степан уже воевал. И как ни странно, первым в полку получил орден.
А было все так. Взводный перед боем сказал Степе, указывая на кустик: «Вот здесь окопаешься и – ни шагу назад»! « Понимаешь, браток, — ни шагу назад»!
И Степа действительно два дня и две ночи удерживал свою маленькую, но стратегически важную позицию.
В первом же бою, не выдержав натиска немецких атак, его рота отступила, меняя дважды позицию, уйдя почти на километр от окопа Степана. Настало то время, когда Степан в одиночку давал отпор обалдевшим от спиртного и нервозного боя фашистам. Маскируясь, он иногда выползал вперед, чтобы собрав оружие, боеприпасы, продукты питания, снова и снова отражать натиск оккупантов, удерживая клочок родной земли.
Через двое суток, рано утром, рота вернулась на прежнюю позицию. Честно говоря, взводный подумал, что Степа погиб, а тут слышит, что кто-то впереди ведет жаркий бой. И сердце обожгла радостная догадка. 
Взводный не верил своим словам, когда докладывал комбату, что — «там», однако, шалит Степан: больше некому.
— Как это так? Один против сотни хорошо вооруженных немцев?!
— А шут его знает, товарищ комбат! – отбрыкивался взводный, почесывая затылок. – Вроде, доходяга… 
А тут, как назло, приехал генерал. Вот незадача!
Выслушав доклад, генерал приказал адъютанту принести наградной лист и коробочку с орденом.
— Вот, товарищи командиры, наглядный пример выполнения приказа «врыться» в землю и ни шагу назад, — лихо прогремел голосовыми связками генерал. 
— Где герой!? – спросил генерал.
— Там!.. – ответил комбат, показывая пальцем в сторону передовой, где минут десять назад наступило затишье.
— Привести героя для получения награды! Для отступающей, терпящей поражение Советской Армии подобный подвиг является хорошим знамением: поучительным примером для уставших, упавших духом солдат. Обязательно надо написать статью в газету, чтобы и фотография героя имелась. Необходимо порадовать Сталина…
Вскоре, герой стоял перед генералом, словно елка, увешанный тремя немецкими автоматами. Из всех карманов торчали «рожки» наполненные патронами. За поясным ремнем приютились шесть гранат с длинными ручками
Обрушившийся почет и уважение не радовали Степана. Батальонный кашевар, взяв над ним шефство, решил откормить худощавую фигуру героя. Но скоро разочаровался. Не в коня корм!
Вскоре о Степане забыли, что для него было истинным счастьем.
Спустя два месяца, Степан снова всех удивил. Его и тяжелораненного политрука в суматохе боя немцы взяли в плен.
Видя бесперспективность допроса и то, что дистрофик явно не дотащит полуживого Зуйко до своих, тем более, через болото, немцы решили отпустить пленных.
— Рушки фанька, иди домой! – Жить – это хорошо, гут! Иди! – ехидно лукавил офицер, указывая рукой в сторону болота.
— Иди! Там домой, дефочки, там водка, сало, яйко! – смеясь и улюлюкая, три офицера пинками подгоняли Степу, который то и дело падал под тяжестью политрука. 
Потом уже у своих взводный, по рассказу Зуйко, подсчитал примерно, что Степе пришлось нести ношу по болоту и по берегу болота, одиннадцать дней.
Степану Ивановичу вручили второй орден. Снова пытались откармливать, но, затем снова забыли о его существовании.
В отделении, да и во всем батальоне, у Степы не было друзей. Оставаясь сам с собой, один, радуясь спокойному одиночеству, он, тем не менее, принадлежал сразу всем, а значит, никому.
Накануне зимы его, по ошибке считая раненным, вывезли в тыловой госпиталь. А Степан просто спал: он очень устал и уснул летаргическим сном, производя впечатление мертвеца.
Главврач долго и гневно ругался, увидев Степу целехоньким, сладко позевывающим.
— А что я… — вяло отбрыкивался Степан.
Увидев на гимнастерке ордена, главврач, ухмыльнувшись, приказал санитарам увезти «дезертира» к «особистам». Уж больно не соответствовала его фигура данным высоким наградам. 
Заняв просторный, когда-то буржуйский домик, особисты пили коньяк. Степа уже час стоял возле стола, вытянувшись оловянным солдатом, осоловело слушая байки старшего по званию офицера о его подвигах на «любовном» фронте. Офицеры дружно смеялись, завершая каждую историю шефа стопкой огненной влаги, заедая шоколадом, колбасой, большими кусками вареного мяса. Неожиданно из соседней комнаты вывалилась пьяная дама, увлекая за собой полуголого пьяного особиста. Голая, с пилоткой на голове, развязно виляя аппетитными, сочными ляжками, дама, подойдя к столу, взяв бутылку, демонстративно принялась пить коньяк прямо из горлышка. Её тугая, внушительных размеров грудь, степенно колыхалась в такт глотательным движениям, дразня, приводя в восторг офицеров, которые одобрительно смеялись, восхищаясь её дьявольской красотой: они, дети дьявола, не боялись подобного искушения.
Взяв целую сосиску, дама, игриво поднеся её к трусам особиста, дерзко откусила её конец, выставляя свои ядреные ягодицы на всеобщее обозрение.
Довольные шуткой развратницы офицеры, наполняя бокалы, азартно просили красавицу откусить еще кусочек сосиски и при этом обязательно, повторить показ попы. 
— Почему не смеешься, голубчик!? – нагло разглядывая Степана, капризно ворковала дама, расстегивая пуговички на галифе.
Тут все наконец-то обратили внимание, что кто-то посторонний стоит возле стола, да к тому же этот кто-то, с двумя орденами – трезвый.
— Откуда свалился на нашу голову? – улыбаясь, спросил старший по званию офицер.
— С передовой, меня, спящего привезли в госпиталь, а затем привели к вам… — сбивчиво объяснял Степа, пытаясь быть серьезным и убедительным. Этим он вызвал всеобщий смех.
— Дар речи потерял? Это хорошо. Значит, боишься нас. А нас, ох как надо бояться и, уважать, — вслух поучал Степана старший офицер. 
Между тем пьяная дама настойчиво пыталась раздеть Степана.
В форме да с орденами, он производил впечатление солидного вояки, а когда его раздели, оказалось – ходячий скелет.
Дама разочарованно разглядывала его незатейливое хозяйство, настырно и властно, для общей потехи, неожиданно для всех приказала: — Встать! Я кому сказала, встать!!!
И он… встал, удивляя своими внушительными размерами присутствующих.
— Молодец, солдат, генералом будешь! – радостно хвалила Степана, дама, одев на его мощную стать, пилотку: оба теперь стояли оловянными солдатиками.
— Ну и шалунья ты, Марья, ох и шалунья! – несколько раз повторил майор, при этом пытаясь руками-клешнями обнять её тугую попу.
Такое редко случается, но, приглянулся Степан особистам, можно сказать, в рубахе родился: отправили они его в тот же госпиталь помогать прачкам.
Мария частенько забегала к Степочке на «минутку», чтобы утолить свою буйную страсть: с ним она молодела, превращаясь в покорную, любвеобильную кошечку.
 
*** 
Лежа с закрытыми глазами, Степан прислушивался к грохоту орудий. В паузах между взрывами, свистом и воем ему чудился тяжелый гул танков. Вонь лизоформа била в нос, от него слезились глаза, чесалась спина. С тех пор, как в подвале устроили прачечную для перевязочного материала, от стен, дверей постоянно исходил тяжелый запах хлора, йода и лизоформа. Постель, на которой спал Степа, тумбочка, тоже провоняли. Но, Степа не обращал на подобные мелочи внимание. Он думал о Марии.
Взрывы мин, авиабомб приближались все ближе и ближе к подвалу.
— Степа! Милый!.. 
«Померещилось, или кто-то меня зовет!? Точно, зовут, — подумал Степа, поднимая с подушки голову.
Выбежав из подвала, он столкнулся с Марией. Она сияла от радости, потому что нашла своего повелителя (так ласково называла Марья, Степу). Марья бросилась на шею повелителю, жадно целуя его губы, нос, щеки, плача от счастья. 
— Пошли, милый, пошли, я думала, что тебя уже не найду здесь. Пошли! Немцы в город входят! Ну, пошли же! Мария тянула Степу за собой, словно упершегося ослика. Степан пытался что-то сказать, но так и не нашел нужных слов.
Добежав до забора, Мария исчезла в развалине дома. Вскоре вернулась, неся на себе тяжелый мешок. На шее болтался новенький, еще в заводской смазке, автомат ППШ.
— Помоги!
Огородами и садами, скрываясь в зарослях высокой травы, они кое-как добрались до окраины леса, который, вклиниваясь в кварталы города, разделял его на две части. Чуть выше проходила окружная дорога, за которой возвышались сопки, покрытые лесом.
Проскочить незаметно дорогу и затеряться в зелени леса стало проблемой. Но беглецам повезло: девять грузовиков с пехотой, проехав мимо беглецов, почти на километр, продвинувшись дальше, остановились. Горохом высыпались из кузовов машин немцы, стараясь на ходу образовать цепь. С автоматами наперевес, они почти бежали по склону к окраинам города.
— Вперед, Степа, вперед! – умоляюще шептала Мария, подбирая подол модного платья. Схватив мешок, автомат, Степа оленем понесся через дорогу, кусты к ближайшему оврагу. 
— Ну ты даешь! – вслед ему щебетала Мария, пыхтя, усиленно работая локтями: подобный кросс для Марии оказался тяжелым испытанием. Но с милым и не такое возможно! Да и игра в войну оказалась нешуточной… 
Степан увидел еще один овраг, заросший кустами. Петляя, овраг врезался в край леса и где-то там, в глубине, терялся. Добежать, доползти до этого оврага означало для беглецов спасение. Но бежать в гору не так-то просто. Сбилось дыхание, пот застилал глаза. Мария часто падала, путаясь в подоле платья, безжалостно раздирая его и кожу на руках, коленях.
Совсем рядом послышались завывания моторов приближавшейся очередной колонны немецких автоматчиков.
В овраге, беглецы успели пробежать еще метров пятьдесят, когда внизу, на дороге, появилась первая машина колонны. Так же молча, деловито, немцы, спрыгнув на землю, стали спускаться вниз к городу, на ходу вытягиваясь в цепь.
Водители, устроившись на пригорке, курили, разглядывая в бинокль окраины города. Если бы кто-то из шоферов повернул бы бинокль в сторону спрятавшихся беглецов, то наверняка увидел бы в реденьких кустах ярко оранжевое с позолотой платье, которое неуклюже, но весьма сексуально, обозначило сочную попу Марии. Попа, словно маячок, виднелась на фоне чахлой травы. Хорошо, Степа, вовремя среагировав, «мазохистски» шлепнул милашку по ягодице, заставив Марию вжаться в землю всем телом. 
Появился мотоциклист. За ним тянулись порожняком грузовики. Побросав в траву окурки, шоферы, забравшись в кабины, развернув машины, пристраивались в хвост колонны, которая вскоре исчезла за небольшой сопкой. 
Беглецы, не теряя времени, устремились к лесу. Несмотря на «дохлый» вид, Степан, словно олень, вот уже целый час резво бежал, не забывая помогать уставшей, выбившейся из сил Марии. Её разорванное в клочья платье больше напоминало бесформенную грязную тряпицу. От быстрого бега, её лицо разрумянилось, губки обсохли, челка слиплась на лбу и висках, придавая её распутному облику несколько бандитский вид. 
— Мартовские кошки выглядят лучше, чем я! – ворчала Мария, развалившись в прохладной траве, явно не желая вставать и бежать дальше.
— Да стой же ты, окаянный! У, черт худосочный, загнал свою пташку! Зверь… — продолжала ворчать Мария, подкладывая под щеку свои ладони. Вскоре она сладко уснула. Сидя возле любимой, Степан прислушивался, пытаясь уловить опасность. Глядя на истерзанную бегом Марию, он радовался: такая Мария ему была по душе.
Спящая, она действительно была естественной, простой, без лихих выкрутасов, но жаждущей даже во сне отдаться Степану. Мария принадлежала к тому типу женщин, распутство которых не имело границ. Но если им попадался соответствующий «музыкант», они становились самыми покорными, до безрассудства преданными, готовыми, словно рабыни, исполнять желания своего повелителя. Таким повелителем, правда, не в полной мере пока, для Марии стал Степан Иванович. 
О, для него она горы свернет, на руках готова носить родненького! Всё сделает, угадает, чтобы её господин был ею доволен. Странно, но именно «дохлый» Степан оказался тем мужчиной, которого она так давно искала, хотя знала по вещим снам, что настоящим её мужем будет кто-то другой, не Степан, с которым Мария познает сполна женское счастье. Мария искренне надеялась, что во сне с ней пошутили, старалась не верить в предначертания судьбы, отгонять от себя навязчивые мысли. 
Впервые увидев Степана, Мария сомневалась, думая, что это приятное для каждой незамужней женщины чувство пришло в пьяном угаре. Но потом, когда её увозили с собой «особисты», неожиданно для себя, остро ощутила, поняла по биению сердца, что её притягивает магнитом Степан, что он для неё видимо – судьба.
«Особисты» знали, что со дня на день немцы займут город. Поэтому под видом выполнения спецзадания спешно покинули город, прихватив с собой Марию.
Несмотря на распутную жизнь, Мария была отважной, смелой, неравнодушной к судьбе Отечества девушкой. Из-за молодости её не брали на фронт, она сама дошла, доехала на попутках к фронту. Успела даже пристрелить семерых немцев в первом ночном бою. Но её отовсюду попросту гнали, так как солдаты, увидев её цветущие формы, буквально сходили с ума. Даже среди офицеров возникали конфликты ревности: все стремились к её ногам. Так, словно перекати-поле, Мария кочевала из одного подразделения в другое, пока её окончательно не вытеснили в тыл. Пробовала помогать в госпитале, но и там, из-за женской конкуренции была изгнана, попав в трепетную семью «особистов», для которых Мария стала лакомым кусочком.
В угаре постоянных пьянок, развратных оргий Мария превратилась в обыкновенную фронтовую шлюху, которую, «особисты» возили за собой. Её натура раздваивалась. С одной стороны, нравилось быть в центре внимания лихих офицеров, с другой – не нравилось отсиживаться в тылу, когда там, на передовой, так не хватало солдат, медсестер, поваров… 
Как она ошиблась в этих, как выяснилось, трусливых, пакостливых, щеголеватых и наглых чекистах. Думала, что они герои, настоящие защитники Родины, а оказалось…
Ей с каждым днем становилось всё противнее жить среди этих трусливых садистов, которые только и могли убивать, мучить беззащитного человека. Вот и теперь убегают, словно псы, поджав хвосты. Воспользовавшись очередной остановкой, Мария убежала в лес, а вскоре вернулась в город, надеясь отыскать Степу. И если он со своими прачками еще не эвакуировался, то она обязательно отыщет своего любимого. Её сердце подсказывало: он еще там, в подвале…
Рядом с Марией и Степан ожил: стал обходительным, более внимательным, инициативным и, чуточку более разговорчивым. Степан не делал лишних движений, не говорил лишних слов, но, ухаживая за Марией, он буквально творил чудеса, предугадывая её желания и, безусловно, исполняя их. Конечно, глядя со стороны, его ухаживания казались наивными, неуклюжими, но всегда своевременными, что для самого Степы являлось заметным прогрессом и вдохновением пылающего любовью сердца.
Марии нравилось его поведение, манера незаметно ухаживать, помогать, взамен ничего не требуя. Всё было просто и естественно.
— Кожа да кости, в чем душа теплится, не знаю… — глядя на Степу, частенько любила повторять счастливая Мария. – Но в душе, и особенно там…, ты гигант!
Они не стали уходить далеко в лес, решив немного отдохнуть, зализать, так сказать, раны, а потом уж искать своих.
Разложив содержимое мешка, который прихватила Мария, Степан долго улыбался, напевая тихо детскую песенку. Оказывается, кроме большого количества продуктов, четырех полных патронов дисков к автомату ППШ, в мешке находились игральные карты, и шикарное театральное платье королевы или принцессы какого-нибудь семнадцатого века. Обшитое позолоченными тесемочками, кружевами, платье радовало глаз Степы, голубой шелк и тяжелый пурпурный бархат приятно холодил руку. 
— А это зачем?! – удивляясь, Степа с интересом разглядывал замысловатое творение портного.
— Это корсет, чтобы поддерживать грудь и уменьшать талию королевы. Мария, увлекшись пояснениями, величаво ходила возле куста, изображая походку, мимику, манеры королевы, чем несказанно порадовала Степу. 
— А карты зачем?
— Чтобы гадать на принца!.. – игриво ворковала Мария, чмокнув любимого в губы.


В мешке лежал изрядно помятый журнал «Советская мода». Многих листов не было, а первый лист привлек особое внимание Степы.
«Искусство создания советского костюма, как и все остальные отрасли советского искусства, зиждется на основах социалистического реализма. Оно коренным образом отличается от так называемого «искусства мод» капиталистического Запада, обслуживающего горсть эксплуататоров-капиталистов и являющегося хорошим источником доходов для некоторых отдельных предприятий. Советский народ под руководством партии Ленина-Сталина…»
— Мария, ты видела живого Сталина?
— Нет, дорогой мой повелитель! Если бы не война, я и Москвы бы не увидела. Всю жизнь с родителями и сестренками росла в Чите.
— А я в Иркутске.
— Так мы почти земляки! – радостно защебетала Мария, обнимая шею, целуя голову, уши своего повелителя.
— Голову оторвешь! – бубнил Степа, сжимая словно тисками, упругую грудь, еле вмещающуюся в корсет.
— Наглец – ворковала Мария, пытаясь развязать шнурки корсета, чтобы, выпустив грудки, стянуть плотно облегающую ткань. Но Степа, как всегда вовремя оказав помощь, заботливо и напористо увлек жаждущую страсти Марию туда, «где нет ничего, кроме любви»…
— Кто-то идет!
Пышно разросшийся кустарник надежно укрыл влюбленных.
Действительно, кто-то смело шел прямо к кусту, слегка покачиваясь.
— Говорил, не стони громко! Может, немец?!
— Степа, это наш! Он раненый; иди, помоги… 
Раненый, измученный голодом и длительной ходьбой, Петр Володский слегка удивился, увидев вышедших из-за куста мужчину в испачканной гимнастерке и женщину в чистеньком, шикарном наряде королевы. Худосочная, слегка идиотская морда мужика, плотная грудь, явно не вмещающаяся в корсет, взлохмаченная пышная шевелюра королевы как-то не вписывались в окружающий ансамбль леса. Но зато их взгляды внушали доверие: они явно, наши, советские.
Улыбнувшись, Петр с большим трудом сел на траву, и, прислонившись спиной к дереву, потерял сознание. 

*** 
Вскоре к приютившей троих беглецов поляне пришли и мы. Виктория с Марией, казалось, не могли наговориться. Их щебетание меня радовало. Я благодарил судьбу, что свела меня с этими прекрасными людьми, по-своему несчастными, но не растерявшимися в столь сложной ситуации, когда война вносит свои смертельные поправки в судьбы миллионов людей, когда в хаосе войны между людьми возникает любовь, дружба, взаимопонимание.
Тяжелее всех приходилось Петру Володскому: поломанные ребра, вывернутые суставы рук, лицо в ссадинах и кровоподтеках. Вообще, непонятно было, как он в таком состоянии так далеко ушел. Мы искренне удивлялись, слушая его опасные приключения.
Мы еще не знали, что Петр – почти шаман, тайно от нас, во сне, искусственно ускорял процесс исцеления, заживления ран, сращивание сломанных ребер. Что именно дар шаманства позволил ему, покалеченному, бежать из плена и пройти «на одном дыхании» десятки верст. Днем Петр целиком и полностью был с нами, а ночью куда-то улетал, оставляя на земле исцеляющееся тело. Благодаря необычной для нас способности Петр «быстро» привел физическое тело в должное состояние и через пару недель беспроблемно шел вместе с нами вперед, навстречу войне.
Я то и дело обращал внимание, что Мария смотрит на меня как-то загадочно. Нет, это не был взгляд сексуально озабоченной женщины, любительницы менять партнеров: в нём читалось что-то большее, ей и мне пока неизвестное, по людским понятиям – запредельное. Так смотрят друг на друга сто лет не видевшиеся влюбленные. Где-то видел, что-то знакомое, а «где», «что» – непонятно.
Я видел в Марии инородное, но идеально подобранное для природы Степана, тело и душу очаровательной женщины. Вздрогнув от собственных крамольных догадок, решил более не заглядываться на Марию.

3. 

Володский Петр Петрович, якут по матери, поляк по отцу, мудрый не по возрасту в деда, знатного на всю округу шамана, лекаря всякой живой твари. 
Когда-то, ещё при царе-батюшке, его отец, тоже Петр Петрович, поляк по национальности, богатейший коммерсант Кракова, приехал в Москву уладить кое-какие торговые проблемы, заключить выгодный контракт на поставку пушнины и ювелирных изделий.
Дела шли удачно, предвещая огромную прибыль и перспективы дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества. Но судьба внесла свои дерзкие поправки. Володский оказался на каторжных приисках в далеком Нерчинске закованным в кандалы. 
Через год каторжной жизни Петр Петрович, подкупив охранника, бежал. Он долго блуждал по бескрайним забайкальским лесам, полям, всё дальше и дальше уходя на Север. Его почти замороженного, нашла и спасла от гибели молодая якутка, дочь знаменитого на всю округу шамана. Он славился способностью запросто общаться с нужными духами, знанием языка животного мира.



Почти три месяца Петр Петрович-старший, лежал больной, едва подавая признаки жизни. Но старания шамана, а особенно его дочери, все же увенчались успехом.
Отец примечал, как необычно ласково и бережно его единственная дочь Белочка ухаживает за больным. Глядя на дочь, шаман довольно улыбался, вспоминая что-то свое, заветное, когда впервые увидел стройную девушку – будущую свою жену.
Так, мягко, прочно и ненавязчиво в сердца дочери и беглеца вошла любовь, которую с радостью благословил отец-шаман.
Родившегося сына дед решил назвать Иваном в честь Ивана Грозного.
Дед от счастья и радости помолодел. Внучек, смышленый, шустрый, глазастый, горластый был немного похож на маму и папу, а в основном, ну, копия – дед в молодости. Довольный дед увидел в этом особый для судьбы мальчика знак. И для себя тоже…
Внучок, будто чувствуя знак судьбы, как-то сразу привязался к деду, не отпуская его ни на шаг. 
— Моя смена! – любил повторять дед, тыча пальцем в небо, обучая сорванца премудростям шаманов, помогая познать гармонию при роды и тайны самого себя.
— Не думайте, что в таком малом возрасте дети ничего не понимают. Это неправильное мнение, дурь просвещенного человека, не верящего в мудрость Творца, — то и дело поучал дед счастливых родителей.
— Дети – они умнее и мудрее нас, взрослых, ибо в таком возрасте у них имеется прямой канал с Творцом.
Шли годы. Иван перерос свою маму, все ещё юную на вид. Сравнялся в шаманском искусстве, а кое в чем и превзошел своего наставника.
Отец настоял, чтобы сын поехал в Москву учиться на доктора. Дед – не возражал.
Собрав пожитки, провизию на дорогу, пушнину вместо денег, вскоре отец и сын уехали в Москву.
Но, судьбе было угодно, чтобы Иван поступил в МГУ на факультет «Геологии».
Отец, тоже, не терял время даром: наводил справки о своих родственниках в Польше, друзьях в Москве. Но поиски оказались напрасными. Революция в России, затем гражданская война круто изменили жизнь многих прославленных, знаменитых родов: одних расстреляли, других – гноили в тюрьмах и на каторгах, третьих – семьями, целыми поселениями, деревнями ссылали на новое место жительства, в глушь необъятной Сибири, Севера, Дальнего Востока.
На фоне строительства социализма, всеобщего трудового накала и героизма тысяч трудящихся Иван сразу же уловил «запах» бардака и хаоса в среде управленцев новой власти. Привыкшие к страху, лживости, предательству, москвичи олицетворяли наглую, лживую власть всей матушки-России и Советского государства.
Попрощавшись с сыном, Петр Петрович спешно и разочарованно покинул Москву. Он предчувствовал надвигающуюся беду. Как это выразится реально, он не знал. Но сердце так защемило, так защемило! Тем более, накануне приснился дед-шаман. Будто наяву, он что-то говорил озабоченно, как бы звал поскорее домой. Даже едкий запах махорки четко ощущался во сне.
До жилья-зимовья оставалось пройти метров сто, когда Володский, стоя на пригорке, увидел необычных птиц, вихрем устремившихся к Солнцу.
Вбежав в зимовье, Володский содрогнулся, увидев бездыханные тела деда, жены, детишек.
— О горе! О… — стонал, ревел Володский, обнимая мертвые тела.
Огромная тоска, нежелание жить прочными тисками сдавили мозг и сердце Петра Володского. В бреду, он снова увидел деда. Тот сообщил, что не смог уберечь дочь и внуков. Беглые арестанты, жившие у них две недели, надругались над доченькой, а затем всех убили, чтобы не оставлять свидетелей. Когда дед вернулся из леса, было уже поздно. Он только и успел помочь пробиться душам пострадавших к Свету, а затем, и, сам, покинул землю: сердце не выдержало.
— Береги Ивана, это святой человек, от Бога! – то и дело слышался Володскому голос деда. 
Как дед-шаман ни старался утаить трагедию от Ивана, тот мигом уловив тревожный сигнал, «вызвал деда на связь»...
— Силен ты, однако, паря; притянул меня, без моего согласия! – улыбаясь, бурчал, словно живой, дед. – Не хотел тревожить тебя, сынок, да видно, надо. – Боженька остался доволен нашей работой, мы полностью изжили земную карму, поэтому маму, братиков и меня Он забрал к Себе, в Царство Бога. В своих прошлых жизнях, мы были учениками Живущего Гуру, который уполномочен Богом-Отцом, поднимать Души учеников в Третий Глаз. 
— Твоему папе, мы, при содействии Бога, тоже поможем, он, уже скоро будет с нами, вот только пройдет «огненное очищение». 
— У тебя, сынок, особая и трудная миссия на Земле. Тебе, тоже необходимо «стереть, свою карму до нуля». Слушай свое сердце, оно подскажет правильное решение. Тебе предстоит пройти пекло войны с фашизмом, и при этом, умудриться, не испоганить душу.
— Меня, нас, не тревожь. Помни, здесь в Царстве Бога, много – «наших», и они, все, ждут тебя, ибо на твоем лбу, уже имеется Печать Бога…
— На войне, встретится на твоём пути интересный человек: он в нашем деле ничего не кумекает, но если ты ему поможешь, его ожидает весьма интересная фронтовая судьба. Помоги ему разобраться в себе, в премудростях земного бытия.
— Когда увидишь его, сразу же догадаешься: вокруг него много красивых женщин, многие из которых станут ему женами: у них, тоже, имеется Печать Бога… Им, так же как и тебе, необходимо «в слепую», тихо, спокойно и с любовью «добить свою карму»… Вот и всё! 
Учеба в университете Ивану очень нравилась, особенно практические занятия.
После окончания первого курса, Иван собирался поехать в Киев, на летнюю практику, но… Ректорат МГУ, неожиданно собрав студентов и преподавателей в актовом зале, сообщил о нападении гитлеровской Германии на СССР. Так, для Ивана и многих миллионов землян счастливая жизнь в одночасье превратилась в ад.
Студенты, преподаватели, как-то незаметно покинув родные стены университета, отбыли на войну. Иван частенько околачивался в коридорах военкомата, но его почему-то не брали в армию, «отфутболивая» из одного кабинета в другой.
Спустя два месяца Ивана все же отправили на курсы саперов-подрывников, а затем – в диверсионно-разведывательную школу.
С началом войны для советского государства, кроме многих других жизненно важных проблем, обнажилась еще одна, — нехватка опытных разведчиков, диверсантов, радистов. Предвоенные годы репрессий основательно «подчистили» разведку, особенно низовые звенья. Поэтому слабо подготовленных, свежеиспеченных разведчиков-диверсантов, вчерашних школьников, студенток, в срочном порядке «забрасывали» в тылы противника. Многие «новобранцы разведки», тут же попадали в руки гестапо, погибали, считая за счастье мгновенную смерть от пули.
Везение это или невезение, но только в начале 1942 года Иван впервые официально летел не куда-то на учебную территорию, а прямо в пекло жесточайшей войны двадцатого столетия.
Самолет, надрывно урча, то и дело, проваливаясь в воздушные ямы, уносил в темноту партизанского леса группу разведчиков-диверсантов, боеприпасы, медикаменты, продукты питания. Рокот мотора приятно щекотал и холодил нервы, напоминая Ивану торжественный марш духового оркестра, когда их выпуск провожали на фронт.
Неожиданно оркестр заиграл похоронный марш.
— Что это, галлюцинация или знамение?
Приземлившийся самолет окружили немцы, переодетые в красноармейскую форму. Ивана, летчика и радистку вскоре, увели на допрос. Остальных расстреляли возле самолета.
  Летчик после первой же пытки сошел с ума. Радистку, изнасиловав, долго пытали, затем расстреляли вместе с придурком-летчиком.
  А вот Ивану пришлось испытать на собственной шкуре сполна все прелести пыток и истязаний, которые для мастеров пыточного ремесла являлись лишь легкой разминкой.
  Лишь беспрецендентный побег "мертвеца", каким по сути и был Иван, и события жестокого ночного боя, внесли существенные поправки как в судьбу Ивана, так и в расстановку сил враждующих сторон на данном участке фронта. Немцам всё чаще и чаще приходилось отступать, неся потери в живой силе и технике.
  Теряя сознание, испытывая адскую боль, голод и холод, Иван "червяком" полз в неизвестном ему направлении. 


4.


  Вся человеческая жизнь разложена на мгновения, как отдельные, так и исторические, которые составляют калейдоскоп событий, связанных в цепь непрерывной объективной реальности, которая определяет будущее конкретного человека и даже целого народа.
  Красная Армия на период — 1941 — 1942 год, с точки зрения обывателя, представляла собой некую пародию армии. И то, что планы Гитлера, к примеру, по захвату Москвы, всё же не сбылись, в этом огромная заслуга простого, "суворовского"  солдата, и самого Иосифа Сталина.
  Если Михаил Илларионович Кутузов здал Москву, то Иосиф Сталин, намеренно позволил немцам подойти к Москве, за счет чего немецкая армия придельно расстянулась на гигантских просторах от моря Баринцева, до моря Черного. В то же самое время малая часть Красной Армии, находящаяся в непосредственном контакте с немцами, стремительно сдавая позиции, отступая, дралась, "до последнего патрона", "до последней капли крови", "до последнего солдата". В результате отчаянного сопротивления советского солдата, в планах Гитлера, уже на третий день войны, пошли весьма ощутимые сбои. А когда Гитлер понял, что Иосиф Сталин его обдурил, в порыве бешенства с Гитлером, вдруг "случился" инсульт, от которого, он чуть было не отбросил "капыта"; после которого, рука Адольфа, стала — "какой-то не живой". 
  План Гитлера заключался в следущем. Сталин узнав точную дату начала войны, перебрасывает все войска Красной Армии к границе. В разы превосходящая количественно и качественно, как в живой силе, так и в технике, немецкая армия, стремительно продвигаясь в глубь СССР, к Москве, окружив войска Красной Армии в "пять-шесть" гигантских колец, за месяц, добивает "окруженцев" с помощью авиации, танков, артилерии. В обязанности немецкой пехоты входило, лишь — добить те уцелевшие разрозненные горстки, которые выжили. В результате полного уничтожения Красной Армии, Москву и другие регионы СССР, к началу зимы 1941-го года, попросту некому было бы защищать. А там, еще два-три месяца..., для полного уничтожения "партизанщины", и... 
  Гитлер прекрасно знал, что Иосифу Сталину приходится разрываться сразу на Три Фронта. Кроме главного направления, Иосиф Сталин держал тридцать дивизий на границе с Турцией, и почти милионную Армию на Дальнем Востоке. По этой причине, планы Гитлера в скорой победе, в принципе были весьма, весьма осуществимыми. И то, что "вдруг", с Гитлером произошел инсульт, говорит о многом, к примеру, о том, что уже на первом этапе начала войны, проигрывая по всем параметрам, Иосиф Сталин все же одержал первую и главную победу, которая и предрешила судьбу войны в целом. Наиболее дальновидные политики, военные стратеги "мира сего", уже на первом месяце войны, увидели все предзнаки, поражения фашизьма.
  Да, Красная Армия, отступая, пребывая в состоянии хаоса, училась воевать по-новому. Да, заградительные отряды, зачастую мешали командиру, солдату, проявлять гибкость в бою, отступая, на ходу перестраиваться, и бить, бить фашистов, а кое-где и переходить в дерзкие контратаки. Можно смело сказать, там где небыло заградительных вертухаев, и других трутней войны, там, солдат и генирал проявляя суворовскую смекалку, отважно сопротивлялись, и, даже одерживали мини-победы, уничтожая численно превосходящего противника.
  Если в начале войны, рядовой солдат Красной Армии, больше напоминал тупого "оловяного солдатика" у которого винтовка без патронов, и штык загнутый, то эти же солдаты, выжившие и вошедшие в 1942-й год, по своему мировозрению войны, боевому опыту, вполне соответствовали уровня ротного командира, комбата, комполка. К тому же, наконец-то войска стали существенно доукомплектовываться людьми и техникой, нужным количеством боеприпасов, ГСМ. В начале войны и вплоть до середины 1942-го года, частенько можно было увидеть, что батальон, по численности — это рота, а к трем пушкам, всего лишь семь снарядов. Еды, нет неделями. А спирта, нехватало даже в госпиталях. Есть два танка, но нет бензина. Есть танк и бензин, но нет компептентного водителя танка: и, так везде и во всем...
  Но, как говорится, — "война, есть война"… И, было бы лучше, чтобы её вовсе небыло!..     

                       ****
Если бы не война, то, глядя на нашу небольшую компанию, беззаботно греющихся на солнце, можно было подумать, что загорают туристы, уставшие от долгого перехода по лесным тропам. Но тропы были военными...
  Обняв березу, Мария разглядывала паутинку, присоединившуюся к коре, тянувшуюся невидимо к соседней березе. Речка сонно парила, дымилась, и березы, росшие по берегам, почти свешивались к воде, отражаясь в ней солнечными куполами. "Красота, красота какая, — подумала Мария, — я же совсем всё это забыла".
  Положив одежду в траву, тихо вошла в реку, ощущая ступнями песчанное дно. Когда вода дошла ей до пояса, она прикрыв грудь руками, присела, чтобы оттолкнувшись ногами от дна, поплысть к противоположному берегу. На середине реки, Перевернувшись на спину, Мария, долго лежала, глядя в небо.
  Меня разбудил кто-то невидимый. Глядя через траву, я наблюдал за Марией, за её беззаботными, счастливыми телодвижениями.Упругая грудь, башенкой выпячивалась из воды. 
  Рядом со мной спала Вика. Чуть дальше — Иван, уткнувшись носом в душистую траву.
  Автоматная очередь нагло вторглась в спокойствие и уют лесной благодати, прервав наш отдых.
  Вернувшийся  с разведки Степан доложил, что по лесу бродят пятеро заблудившихся пьяных немцев. По одежде, один из них — полицай.
  — Раз полицай, — значит, немцы не заблудились. Их "база" где-то рядом. Иначе не решились бы так смело ходить по лесу, тем более, стрелять.
  — Иван, покажи чудо, ведь ты можешь!..
  — Не знаю, Мария, получится ли. 
  Обстановка требовала принятия срочного решения.
  Иван знал: гипноз не всегда удается, тем более в подобных, экстремальных ситуациях.
  — Ладно, попробую. Но на всякий случай приготовтесь к бою.
  Иван встал с травы, как-то смешно напыжился, расслабился и мягкой кошачьей походкой, пошел к немцам навстречу. Пройдя метров десять, остановился.
  Если бы я сам не увидел, что произошло дальше, ни за что не поверил бы. Иван, будто слившись с березами в единое целое, стал размахивать руками, будто ветвями. Немцы, естественно, заметили столь странный "объект", но когда стали подходить ближе к "березе", их поведение заметно изменилось. Побросав на землю оружие, немцы стали петь-танцевать, а затем, как-то враз сникнув, уснули. Стали засыпать и мы, наблюдатели. Я видел, как Мария, Вика и Степан клевали носами, пытаясь српротивляться сну.
  — Ну, Ванька, ну, змеюка! — восхищался я, помогая раздевать и связывать немцев.
  Когда убиваешь врага в бою, не возникает особых эмоций, угрызения совести. Но когда надо убить пленного, становится жалко его и даже как-то неловко чувствуешь себя оттого, что он твой пленник: твоя жертва.
  Долго гадали, решали их участь. Оставив немцев связанными, взяв с собой полицая, мы спешно углубились в лес.
  Преодолевая овраг, полицай, сбив с ног Степана, пустился наутек, но споткнувшись упал, размозжив голову о торчащий из земли небольшой валун. Его нелепая смерть привела нас в уныние, вызвав брезгливость. Я быстренько сбегал к пленным и прирезал их штыкножом.
  — Враг есть враг! Если не мы его, то он — нас.
  Молча шли, каждый думая о своем, не решаясь заговорить первым. Мне вдруг вспомнился дед, Давид Давидович. Он взяв меня на руки, нежно обняв, вошел в детский магазин. Мои мама и папа остались стоять на тротуаре. Забыв обо всем, я жадно тискал руками резинового слона, и, в это время на улице прогримел взрыв. 
  Мама, папа и еще шестеро прохожих погибли на месте. Раненных было очень много. Дед, схватив меня в охапку, вместе со слоном, понес в подсобное помещение магазина, где мы временно спрятались ожидая поторного взрыва.
  Дед сразу смекнул, "кто организовал взрыв", а я, плакал от испуга… Мне тогда было три года.

                              ***
  Обследовав обстановку вокруг лесного домика, больше напоминающего избу бабы-Яги, и не заметив ничего подозрительного, я осторожно вошел внутрь дома.
  Не меньше минуты я оставался в оцепенении. С трудом овладев собой, приблизился к трупу. Потухшие глаза женщины с вывернутыми руками, казалось, смотрели на меня с укором. Кровь лужей собралась на полу возле её ног. Чувствуя, что меня вот-вот стошнит, я отвернувшись, быстро покинул помещение, тут же увидев свежие отпечатки сапог.
  Инстинктивно пригнувшись, побежал к густому кусту, за которым прятались друзья.
  Выслушав меня, мы приняли единогласное решение: преследовать и отомстить... 
 Наспех похоронив женщину, пообещав наказать убийц, мы устремились в погоню.
  Иван оказался хорошим следопытом. Он определил, что немцев всего, двенадцать: один из них хромает на левую ногу.
  Делая минутные передышки, бежали уже пятый час. Я даже почувствовал, диверсанты где-то рядом. Иван тоже насторожился — подал всем знак, лечь на землю. Стараясь не шуметь, где ползком, где мелкими перебежками, мы преодолели еще два-три килолметра. 
  Немцы шли спокойно, не прячась, не путая следы, шли, словно у себя в родном лесу, разговаривая, собирая ягоду.
  — Откуда они здесь взялись?
  — Не знаю, милая Мария. Мне кажется, что это какие-то не опытные диверсанты. Они так много "наследили".
  — Значит, они уверены, что одни в этом лесу, что их не преследуют.
  — Да, ты права, Мария. Иван, слышишь, что будем делать?
  — Надо взять одного в плен: у него и узнаем, куда и зачем идут! — сплюнув травинку, Иван о чем-то задумался. — Да и самим сориентироваться не мешало бы.
  К сожалению, мы сами не знали, хотя бы примерно, где находимся. Бессмысленно блуждая по лесу, "зализывая" раны, отдыхая, ушли так далеко, что окончательно потеряли ориентир.
  — Продолжаем преследование! — тихо подал команду Иван.
  Лишь к ночи преследование завершилось. В распадке лесистой сопочки торчали вросшие в землю огромных размеров валуны, образуя небольшую нишу. Густой кустарник, вокруг валуной почти полностью скрывал присутствие здесь немцев. Лишь негромкая речь да слабый дымок от костра, папирос выдавали их присутствие. Они настолько уверены в собственной безопасности, что не позаботились поставить часового. Кто-то ел, кто-то спал, кто-то чистил оружие, а один, поднявшись выше валуна, стал настраивать рацию.
  — Берем этого: одновременно, забрасывая нишу гранатами, — прошептал Иван, рукой показывая кому куда выдвигаться. Девчата остались на месте.
  Медлить было нельзя...
  Радист, передав сообщение, пошел к кустику по нужде. Дождавшись, когда радист выполнит свою работу, диверсанты неспеша стали собираться в дальнейший путь. Еще чуть чуть, и мы упустим уникальный шанс, когда одной гранатой можно уничтожить всех диверсантов.
  — Вот досада! — скрипя зубами, про себя возмущался я.
  Наконец-то прогремел выстрел. Чуть запоздало, ухнули три гранаты.
  Мы, в общем-то, не расчитывали на быструю победу, но в действительности оказалось всё намного проще. К тому же, мы, как выяснилось, оказались неплохими стрелками. 
  А вот радиста, немного прозевали. Слегка раненный, часто падая, он бежал прямо на женщин. Увидев Марию с взлохмаченными волосами, в одежде королевы, диверсант окончательно ошалев, обреченно покорившись судьбе, поднял руки вверх.
  Всё шло просто отлично: девочки связывали ошалевшего диверсанта, мы собирали трофеи, но, раздался неожиданный выстрел. Степан, как-то облегченно ойкнув, медленно, неуклюже присел на колени, заваливаясь спиной к березе. Тяжелораненный диверсант собирался сделать ещё один выстрел, но Иван ударом приклада разможил его голову. Еще не веря, что Степан мертв, я старался его тормошить. Но все старания оказались напрасными.
  Нелепая смерть Степана воспламенила в наших сердцах с новой силой желание убивать всех тех, кто носит немецкую форму.
  — О, бедняжка Мария! Как же тебе помочь, как утешить твое горе! — как то мистически шептал я подняв взор и руки к небу.
  Горько и тяжело хоронить друзей. Но ещё горше и тяжелей видеть скорбящую женщину, которая хоронит любовь, а ты стоишь рядом и осознаешь собственную беспомощность.
  — Не будите и не трогайте меня, когда надо, сам "проснусь". 
  Мы хоронили Степана, а Иван лежал в стороне, пытался качественно выполнить свою шаманскую, святую обязанность — сопровождать душу умершего. В чем данное "сопровождение" заключалось, мы не знали, но знали, что Иван шутить не любитель.
  Вика, как могла, утешала плачущую Марию. Я тоже плакал, смахивая рукавом скупые мужские слезы, засыпая трофейной саперной лопатой могилу.
  Вскоре, "проснулся" Иван. Он, как то странно и с интересом посмотрел в мою сторону...
  — Ну что? Как "там" Степан?!
  — Всё — хорошо! Всё — хорошо, прекрасная Мария: он в надежных Руках… За него я, спокоен...

                             ***
  "Язык", которого взяли в плен, а затем расстреляли, ничего ценного нам не сказал. Зато теперь мы точно знали, куда идти и что делать  дальше. Оказывается, километров в двадцати от нас немцы соорудили подземное хранилище для боеприпасов, продовольствия и вещевого имущества. Вернее, хранилище было уже до немцев кем-то построено еще в далекие древние времена, и вот теперь, немцы наполнили это строение новым содержанием. Подлатав, укрепив кое-где потолок хранилища, восстановив железнодорожный путь, к хранилищу подгоняли вагоны, которые быстро разгружали военнопленные.
  Совершив серию маршбросков, к вечеру следующего дня мы приблизились к намеченной цели. 
  Бегло осмотрев местность, мы увидели, как гитлеровцы, оставив пятерых солдат охранять вход в помещение, всех пленных загрузив на железнодорожные платформы, тут же расстреляли, чтобы затем сбросить трупы с обрыва, который должен появиться через пять километров. Паровоз надрывно пыхтя, окутав дымом кроны деревьев, резво тронулся с места.
  — Поздно, слишком поздно! — сжав кулаки, ругал себя Иван, проклиная войну и её организаторов.
  Иван часто нам объяснял, почему во всех войнах победители одновременно являются побежденными, вот и теперь, он что то нам говорил "шопотом", а мы в это время наблюдали за поведением оставшихся охранять солдатами. Почувствовав свободу от начальства, и учитывая хлухомань окружающей местности, они решили немного кутнуть. Старший из них, ефрейтор, пробовал призывать к порядку, к дисциплине, но скоро поддался мнению и влиянию большинства.
  Одного все же оставив охранять вход в подземелье, стальные, весело смеясь углубились в подземелье. Вскоре, вернулись, неся канистру спирта, ящик "тушенки", связку копченой колбасы, и три упаковки "галет". Улю-люкая, подбадривая друг друга они забрались на макушку небольшой сопочки в недрах которой размещалось хранилище, когда-то "царские катакомбы".
  По буйной растительности искуственной сопочки Иван определил, что подземелье соорудили в начале 17 века. В гражданскую войну к хранилищу был подведен длинющий железнодорожный тупик и немного переделан вход в подземелье, о чем свидетельствовала относительно свежая каменная кладка. Ну а в Отечественную войну немцы заменили лишь входную дверь, поменяв деревянную с щелями и огромным амбарным замком на железную.
  — Не дураки немчары, выбрали лучшее место для отдыха и наблюдения за подступами к хранилищу.
  Действительно, там, где сидели немцы, отлично просматривались все возможные подходы к складу и часовому. Древние архитекторы поработали на славу. Вокруг овальной сопочки, сплошь заросшей кустами и небольшими редкими деревцами, простиралось огромное поле, края которого плавно переходили в натуральные сопки, дикий лес. Любой, кто шел или полз из леса в сторону склада-сопочки, был бы тут же замечен. Лишь ночью и при густом утреннем тумане появлялась реальная возможность подойти к таинственному холмику, подобраться незамеченным к часовому.
  В то же время, сам "холмик" не бросался в глаза постороннему наблюдателю, естественно вписываясь в местный ландшафт. В общем, тишь и благодать — можно немного и расслабиться часовому: выпить спирта, вздремнуть. 
  Слушая долетавшие до нас обрывки речи немецких солдат, мы поняли, что уже через два-три дня в район хранилища прибудут немецкие воинские подразделения, выходящие в тыл для переформирования.
  Честно говоря, я даже не представлял, где находятся наши и вражеские тылы, лишь смутно предполагая, "где" и "кто" находятся. Но в действительности оказалось всё наоборот.
  — Что будем делать?
  — Иван, надо воспользоваться пьянкой охранников.
  Выпив по первой, охранники аппетитно уплетали "тушенку", колбасу и галеты.
  — Пьют-то, по нашему, по русски!
  — Мне тоже так подумалось. Видимо предатели. Особенно вон тот: морда явно наша, хохляцкая.
  Легкий ветерок потянул в нашу сторону аромат копченой колбасы, приятно щекоча желудки, пробуждая чувство зверинного голода.
  — Щас слюной подавлюсь! — подражая зоновскому жаргону, зло высказалась Мария.
  — Я, то же… — поддакнула Вика.
  Немцы, встав, словно по команде, дружно окружив ближайшее кривобокое деревце, долго и смачно опорожнялись по малой нужде. А мы, наконец то приняли единодушное решение, минут через тридцать начать захват хранилища.
  Прошло минут двадцать.
  Часового не меняли. Да он и сам  не нуждаясь в замене, сладко спал, похрапывая, закинув ноги на ящик с "тушонкой", под голову положив упаковку галет.
  Подкравшись к двери хранилища, я без особых проблем придушил спящего часового. Мимо меня тенью проскользнули Иван, Вика и Мария. Пригибаясь, они стали подбираться к основной групе охранников: двое уже спали, остальные просто лежали на траве, о чем-то лениво переговариваясь. Меткий бросок ножа, несколько очередей из автомата и мы, быстро собрав оружие, рацию, вещевые ранцы охранников, скрылись в хранилище.   Сверкнула молния, и сразу полил, как из ведра,  дождь, мгновенно превратив поле в огромное озеро. При этом, во внутрь хранилища вода не попадала, и я мысленно поблагодарил древних строителей. 
  — Девочки, мы словно на необитаемом острове. — Красота-то какая!..
  — Устрашающая красота, — спокойно возразила Вика, вдохновляясь постепенно величием водной стихии: море — под нами, океан — над нами, и всё это бешено клокочет в перемешку с громом и молнией. А в хранилище, сухо и тишина, какая-то, странная...
  — Если всю артиллерию собрать, нашу и немцев, такой мощной и громкой канонады всё равно не получится, — торжественно сказала Вика, подставляя лицо прохладному дождю, подняв руки вверх, желая страстно и благодарно обнять небо. 
  — Девочки, я думаю, нам надо помыться!
  Выйдя из хранилища, раздевшись, я вошел по пояс в воду образовавшегося "моря", заразив примером девчат. Не снимая одежды, они барахтались в воде, пытаясь перекричать раскаты грома. Потом, раздевшись, устроили грандиозную стирку.
  Прямо в хранилище развели костер. Пока сушилась одежда, сытно поели, не забыв пропустить по "глотку" спирта, чтобы согреться и помянуть Степана. Вскоре мы уснули крепким богатырским сном.
  Я проснулся. Болела раненая нога. Накрыв девчат шинелью, решил обследовать хранилище, но споткнувшись о ящик, упал, вскрикнув от боли.
  — Что-то, или кто-то удерживает его на этом месте, — сказал Иван, расстегивая мне гимнастерку. — Мне кажется, что это что-то очень хорошее...
  Быстро и умело обрабатывая мне рану на ноге, Иван торжественно сообщил девчатам о том, что они воплотились на земле только для того, чтобы стать моими женами. Стать единой семьей — эта наша программа, которую мы обязаны отработать в полном объеме.
  — Слушая Ивана, я не знал: радоваться или огорчаться подобному "маневру судьбы". Девчата улыбались, смеялись, явно не веря словам Ивана.
  — Это судьба, девочки, от неё не спрячешься, не убежишь!
  — И это для вас настоящий подарок! Радуйтесь, ведь этот подарок от Бога! Пока вы будите жить вместе, одной семьёй, вы будете защищены. А если разбежитесь по разным семьям, то, как это ни печально, вы будете уничтожены.
  — Не удивлюсь, если к вашей семье "приклеятся" еще несколько особ женского пола. Я не шучу! Это очень серьезно. В прошлой жизни вы уже жили единым гаремом: жили дружно, по-божески, и даже, всем гаремом получили Посвящение, в результате которого, ваши Души закрепились в Третьем Глазе. В этой, своей жизни, вам необходимо, лишь чуть-чуть подчистить свои кармы, до Ноля, что позволит вам в момент смерти тела физического уйти жить в Царство Бога. 
  — Да, да, девочки! — Это очень хорошая для вас — Весть! И, я рад её озвучить для вас... 
  — А ты, "инвалид", не лыбься. Смотреть надо под ноги. Это же самое натуральное нарушение техники безопасности на производстве. Война — это и есть гигантских масштабов производство.
  — Не обижайся, Иван, я тебе верю и уже представляю себя в образе султана, — оправдывался я.
  — Степан был обречен на погибель, милая и прекрасная Мария. 
  — Судьба — это высшая, тотальная справедливость ко всем и к каждому в отдельности человеку. Иногда мы видим примеры противоположного: убийца спокойно живет, спит, ест, планируя варианты новых преступлений. В свою очередь, якобы невинный, мирный добрячок, погибает в раннем возрасте. Но, всё это — относительно и настолько мудрено, что сразу и не разберешь: "где, что и когда"? 
  — А ведь мы, господа, тоже убийцы! Хотя, с точки зрения нашего извращенного разума, мы, как бы — защитники Родины, на которую напал враг. Человек, забыл, что его настоящей Родиной является — Царство Бога. И, если человек, при жизни на Земле, будет стремиться познавать себя, как Душу, то на Земле не будет войн. Именно по этой при чине, в любой войне нет победителей! Все — проигравшие!
  Два дня лил дождь. Нам ничего не оставалось делать, как более тщательно изучить подземное хранилище и то, что в нем хранилось.
  Внутренняя незатейливая архитектура, строгость и надежность притно удивляла: добротная старинная каменная кладка стен, перегородок, арочных потолков внушали уважение к древним строителям.
  Обследуя очередной подвальный закуток, которых обнаружилось великое множество, я чуть было не наступил на умирающую женщину. Её многочисленные раны гноились, кровоточили, — казалось, нет живого места на теле. Труп да и только! Облизывая влажные камни, больная узница подземелья утоляла жажду. Соскребая плесень, посыпала обильные гнойники, по этой причине её тело напоминало бесформенный холмик, из которого торчали голова, руки и ноги.
  — Неужто ещё одна, бывшая?! — подумал я, стирая пот со лба.
  Соорудив подобие носилок, бережно перенесли больную ближе к входу, куда проникали лучики света. Внутрь хранилища дневной свет практически не попадал, но когда глаза привыкали к темноте, то темнота принимала более светло-блеклые оттенки, что позволяло ходить по подземелью без искусственного освещения. Мы же пользовались, как и древние хозяева этого подземелья, факелами, которые нашли в большом количестве.
  Ивана с нами небыло: часа три назад он ушел в разведку и должен был вернуться к утру. По этой при чине, нам самим пришлось оказывать первую медицинскую помощь умирающей.
  Промыв спиртом, дождевой водой раны, гнойники, заставив умирающую выпить глоток спирта, мы пришли к выводу, что у неё есть большой шанс выжить. Это обстоятельство нас очень обрадовало, особенно меня. Ведь как никак, будущая жинка...
  Дождь прекратился. Густой туман плотной пеленой окутал все простанство вокруг хранилища.
  Выпив по "стопочке", мы уснули.
  Я проснулся от того, что подо мной лихорадочно вибрировал пол.
  Интуиция подсказывала: надо скорее убегать в глубь хранилища.
  Интуиция, уже в который раз не подвела меня. Мы вовремя скрылись в безопасном месте.
  Можно сказать, что стены и потолки вобщем-то с успехом выдержали натиск стихии, а вот вход в хранилище и железнодорожная ветка тупика получили очень существенные повреждения. Я как мог, молил Бога, чтобы вода искусственного "моря" не хлынула бы в хранилище. И, как мне вскоре показалось, Бог услышал молитву.
  Все же, кое где рухнул арочный потолок, и полы, обнажив таинственные лабиринты подземных этажей, о которых мы и не догадывались. Забыв о войне мы с интересом принялись обследовать таинственные заллы, закутки, кладовки. В нескольких комнатах нашли множество золотых, бронзовых, серебрянных слитков, монет.
  — Наверное, здесь изготовляли фальшивые деньги, — предположила Вика, разглядывая увесистые кругляки.
  — Где же тогда плавильный цех?
  — Товарищи, мы богачи! — вдохновенно щебетала Мария, загребая пригоршнями золотые монеты и подбрасывая их вверх.
  Меня всё это богатство не радовало. Наоборот, навевало грусть и брезгливость. Я больше радовался самому факту находки. Значит, когда-то давно, тут жили, работали, радовались и страдали такие же, как и мы, люди. О чем они мечтали тогда?
  Дубовые толстые двери, прекрасно сохранившие первозданный вид, открывались легко, будто их вчера смазали.
  В этом залле видимо наказывали, пытали провинившихся. Металлические котлы, чаны, столы, кованые цепи, зажимы, крючья, дубовые лавки и многие другие замысловатые приспособления привели нас в ужас. Мне даже почудились вопли, стоны, плач страдальцев.
  — Наверное, ад здесь и был! — подумал я, глядя на Вику, губы которой дрожали.
  — Мне дурно! Мария, мне дурно, сейчас упаду. Пошли скорее отсюда.
  Подхватив падающую Вику, закинув её на плечо, словно мешок с картошкой, я вынес её на улицу, на свежий воздух.
  Сам того не ожидая от себя, я вдруг раздев Вику, стал купать её в искусственном "море", которое после землетрясения заметно уменьшилось в размерах. Придя в себя, Вика благодарно обняв мои плечи, жадно целовала в губы и плакала. Плакала как-то по детски, будто её обидели, не дав поиграть с любимой игрушкой. 
  — Господи, да она ведь совсем ребенок! — удивлялся и радовался я, окуная изящное тело Виктории в освежающую прохладу воды.
  — Мария, раздевайся, иди к нам! — позвал я Марию.
  — Господи, помоги этим милым созданиям и той умирающей, что лежит на носилках! — шептал я про себя молитву, обняв Вику и Марию.
  Сколько горя пришлось пережить им, женщинам. Война уравняла всех: богатых и бедных, счастливых и несчастливых, красивых и некрасивых, женщин и мужчин. Кто больше, кто меньше хлебнул горя, сейчас это никого не интересовало. Шла смертельная, жесточайшая война, где перед каждым смертным стояли лишь две задачи — победить и выжить. И тут небыло специального отбора: кто ты — умудренный старец, ребенок, девочка, женщина, мать. Победить и выжить — индивидуальная задача каждого смертного.
  На войне каждый мечтает выжить! Но, как разложится колода карт?
  Мария, почувствовав мою заботу, поняв что мы, теперь, одна семья, разревелась не на шутку, напомнив мне о моей четырехлетней сестренке, которая, играя на крыльце, неожиданно свалилась на землю. Упала мягко, без единой царапины и ушиба. Встав на ноги, насупилась, раздумывая, плакать или не плакать, но увидев маму, подбежала к ней, уткнувшись в подол, разревелась так бурно, долго и жалостно, что мы всем семейством минут двадцать не могли её успокоить. Крупные, горькие, откровенные слезы, перемешавшись с всхлипыванием, невольно наводили на мысль, что плачет не сестренка, а кто-то в ней другой, такой же маленький, озорной, любимый и наивный.
  — Женушки, может, искупаем больную?
  — Нет, лучше подождем Ивана: он в лечебном ремесле знает толк. Как бы не навредить бедняжке. Давайте вынесем её на свежий воздух.
  Вынесли. Затем долго удивлялись, увидев в "мертвой" вполне живую, жизнерадостную девушку. Её огромные глаза светились радостью и благодарностью, желанием — жить.
  — Ничего, придет Иван, он быстро тебя поставит на ноги! — вдохновенно говорила Мария, осматривая гнойники.
  — Как тебя звать?
  — Лиза...
  Всю свою восемнадцатилетнюю жизнь Лиза прожила в глухой деревне из десяти домиков, затерявшейся в дебрях дикого леса. С пеленой впитав мир тайги, оставаясь дитем природы, она к сожалению, не умела читать и писать. Современную цивилизацию начала познавать, можно сказать, с приходом войны. Она впервые увидела диковинные летательные аппараты, сбрасывающие свистящие смертоносные "капельки", увидела танки с крестами на башнях, пукалки-автоматы и, конечно же, пьяных фашистов.
  Лучше бы и не видела!
  В поясе платья Лизы, мы нашли небольшую записку запечатанную клеенкой. Прочитав записку, я удивился.
  "Товарищу Сталину И.В.! Жалоба!"
  "Касаемо же инемцев, — писал Лизин сосед, дед, — думаю так: на легкую победу над ними рассчитывать не приходится. Вояки они не плохие, без лишних слов. В ту войну мы так и не смогли одолеть их, несмотря на то, что воевали они тогда на два фронта. А теперь фактически у них война только с нами. По совести сказать, опасаюсь, не спелся бы Черчилль с Гитлером.
  Жалуюсь на наших солдат: лютуют, шибко лютуют они с местным населением. Хуже немцев: те, проходя хутора, нас не трогали, брали продуктишки, скотину, самогон, ну, вещички какие. Даже бабенок не лапали.
  А наши, словно шакалы. С ними "КВДэшники" какие-то идут вслед за немцами, либо впереди их, сжигают хаты, убивают всех подряд, бесчинствуют. Баб и старух насилуют и, словно свиней, закалывают, не щадя ни детей, ни молодок. Мово семилетнего внучка Ганьку тоже изнасиловали, а потом взяв за ноги, размозжили голову, о угол печи, ажно мозги разлетелися. Мне отрезали уши, выжгли одну глазину, приказали носить воду, дрова. С трудом и по милости Бога, одыбав, я убег".
  Читая страшное письмо, мы искренне возмущались произволу каких-то "КВДэшников", но и не удивлялись, ибо у каждого из нас имелся личный опыт неприятного общения со сталинско-бериевской системой террора.
  Лизу в тот день спасал сам Бог. Потерялась корова, которую Лиза отправилась искать. Спустя час, в деревеньку вошел небольшой отряд "красногвардейцев" и уничтожил всё и всех, что могло самостоятельно передвигаться. Вот только дет и спасся: убежал...
  Собрав продукты, подпалив хаты, "красногвардейцы" ушли на поиски следующей жертвы.
  К вечеру вернулась Лиза, ведя за собой беглянку-корову. От увиденного, видимо на нервной почве, её тело сплошь покрылось мелкими гнойниками. Тело зудело, горело — так и хотелось содрать с себя кожу, чтобы уменьшить страдание.
  Так Лиза осталась одна. А вскоре попала в плен к немцам. В плену, именно гнойники спасли Лизу от смерти и надругательств.
  Лизе явно везло. Её, посчитав за пацана, немцы,  определили в отряд рабочих, который днем и ночью, ремонтировал хранилище. Таков был приказ немецкого командования.  
  Пленным удалось обмануть охранников, сопровождавших их на работы: Лизу тайком спрятали в одной из комнат хранилища. 
  — Пусть лучше здесь помрет своей смертью, чем от рук немцев. Молодуха совсем, а, видно натерпелась! — угрюмо шептались мужики, оставляя Лизу в платье увазеконное гноем и кровью, поверх которого была надета мужская одежда.
  И, вот теперь, разглядывая Лизу, Мария и Вика, видимо вспомнив что-то своё, стали упрашивать меня, чтобы я их успокоил с помощью ласк и жарких поцелуев.
  Еще не опытный в таких делах, глядя на Лизу, я машинально делал то, о чем просили меня Вика и Мария. Я, стеснялся присутствия Лизы. Но, её спокойный взгляд, вдохновлял меня, подбадривая к более активным действиям; и, при этом, чтобы уделил немного внимания ей, — Лизе.
  — Даже не верится, что такое возможно! Я не узнаю себя, милый! — удивлялась Вика, облизывая пересохшие губы. Ты, словно зверь, до основания выпотрошил меня. Я так рада, что у нас получилось, ажно кушать захотела.
  — Ты, действительно, нашь султан, а мы твои жены! — радостно мурлыкала Мария.
  Неожиданно, видимо глядя на нас, разразилась бурным оргазмом и Лиза. Счастливо и благодарно посмотрев в нашу сторону, она тут же уснула.
  Отныне наша жизнь обрела новое содержание. Мы враз как-то внутренне изменились, стали более спокойными, внимательными друг к другу, словно высокочувствительные антенны, настроенные на одну волну под названием — семья.   
  Судьба — это вечный арбитр всех человеческих жизней, которая одних безжалостно, разводит; других, наоборот, сводит во имя торжества Любви Бога.

                           ***
  Лиза спала, во сне разговаривая с кем-то, улыбалась, блаженно вытягивая губы в "трубочку", будто целуется.
  — Неужели Иван прав, и эта мадам — твоя бывшая, — шутливо и немногоревниво прощебетала Мария, замысловато подмигнув Виктории: мол, у нас появилась конкурентка.
  Конкурентка быстро поправлялась, принимая более соблазнительный внешний вид.
  — Её покормить с недельку, погонять по лесу, будет премиленькой., — продолжала ворковать Мария, улыбаясь взглядом.
  — Наша семья увеличилась, товарищи, я очень рада и совсем не ревную.
  — Втроем вам будет веселее! — откликнулся я, не зная, как реагировать на шутки Виктории и Марии. — Мне она нравится!
  Будто услышав мои восхищения, Лиза открыла глаза, мгновенно покорив нас своими пышными ресницами.
  — По-моему, девочки, для неё легкий секс, прямо сейчас, будет лучшим лекарством...
  
                                     5. 


  Померещился Иван. Лежит на грязном полу, рядом в различных позах лежат скелеты четырех человек и обнимаются, словно живые.
  — Иван в плену! — вскрикнул я, обтирая со лба липкую испарину.
  Девчата изумленно глядели на меня, требуя объяснений. 
  — Не знаю: но, говорят, первая мысль всегда верная! Значит, Иван в плену.
  Видение оказалось в руку.
  Добравшись до железнодорожной станции, откуда тянулся тупик к подземному хранилищу, Иван быстро оценив обстановку, собрался возвращаться. Дождь прекратился. Густой туман сулил хорошую маскировку и уверенность, что собаки не ва=озьмут след. Используя собак, немцы периодически прочесывали дальние и ближние подступы к станции, окраины леса, овраги, многочисленные складские помещения.
  Верст на 20-30, может и более, советскими войсками здесь и не пахло. Поэтому немцы вели себя совершенно спокойно, деловито, особо не маскируя своё присутствие.
  В разных точках станции, кучками, в авральном режиме, работали пленные. "Ленивые, хромые и больные", расстреливались на месте.
  Невдалике от Ивана, немец, подающий команды, стоя под зонтом, довольно и сытно улыбался: ему нравился этот дождь, и тот обед, который он съел тридцать минут назад. Ему нравилась эта грязь, в которой вошкаются рабы-черви, над которыми он теперь — Бог.
  — Шнель, свиньи рушщкие! Шнель, бездельники!
  Пошел грибной дождь, обмывая потные, измученные тела пленных, несущих из леса бревна.
  Из дальнего перелеска, утопая по колено в огромных лужах, выползли передовые колонны немецкой пехоты. Они шли тесными рядами, не в ногу, явно голодные и уставшие. Мокрые руки держали винтовки, автоматы, пулеметы: промокшие груди вздымались отвратительным кашлем и проклятьем в адрес русской распутицы и бездорожья. 
  Месиво мокрых человеческих тел червями проскальзывало мимо взора Ивана. Точно море вернуло всех утопленников, и они, сплоченные общей гибелью, не могли оставить друг друга: выходили на берег "триста три богатыря", без касок, со сломанными "копьями и мечами", многие с окровавленными бинтами.
  Это уже шли другие немцы, вкусившие сполна "прелесть" войны, мечтавшие, как можно скорее вернуться домой.  
  Папироса вспыхнула и с шипением погасла. Немец стоял метрах в семи от того места, где спрятался Иван. Он бросил папиросу, матюгнувшись по русски, пошел дальше, скользя и утопая в грязи по колено.
  Если головные колонны шли строго по дороге, то где-то с середины, колонны разваливаясь на мелкие кучки, группы захватывая значительное пространство по краям дороги. Те, кто сильно отстал, почуяв скорый отдых, пытаясь догнать идущих впереди, шли напрямик по лесу.
  Иван не учел данное обстоятельство, за что и поплатился, попав в плен.
  Допрашивали Ивана на совесть: вымещая зло за распутицу и за то, что он родился в этой стране.


  Кровью были покрыты столбы, поддерживающие соломенный навес, кровь стояла лужами на земле, кровь пропитала брошенные в кучу бинты, тряпки, солому, грязные доски, на которых лежали раненые. Крови было столько много, что её не замечали. Тут можно было реветь, вопить, материться, проклинать всех подряд, но было плохим тоном не пролить крови хотя бы одну каплю: сатана любит кровь человека, ибо в ней есть та живительная сила, которая породняет человека с Творцом: в ней есть тот Универсальный Ноль (0), породниться с которым мечтают все, кому суждено эволюционировать.
  Доктор мял, тискал, резал, рубил, рвал мясо: он не нуждался ни в спирте, ни в морфии. Для него человек был всё той же подопытной лягушкой, на которой проверяют различные рефлексы, с которой делали то, что придумывал человеческий мозг.
  Невдалике от перевязочного и операционного пункта стоял огромный сарай, где когда-то хранился железнодорожный инвентарь, а теперь туда пленные-санитары уносили мертвых завоевателей, дабы ночью, захоронить. В эту же кучу тел бросали изувеченных от пыток пленных. Война уравняла врагов: чистокровный ариец лежит в обнимку с русским, украинцем, грузином.
  В куче мертвецов уже полдня лежал Иван. Кто-то под ним стонал, пытаясь шевелиться. Подобным мертвецам  не спешили оказывать помощь: их уже вычеркнули из списков живущих.
  Немецких солдат поначалу пытались хоронить в братских могилах, но мервых было так много, что вскоре о захоронении забыли: их попросту уносили в дальние овраги и там бросали, скопом, не закапывая. К утру, надобыло освободить сарай для новой "порции" мертвяков.
  Так, благодаря халатности похоронной команды Иван остался жив. Он лежал на мокрой земле, потеряв представление о времени. Словно испытываемый кролик, микроорганизм, он ждал смертельного подергивания мускулов как облегчения, на вместо этого неожиданно стало проясняться сознание. Он "проснулся", чтобы — выжить.
  — Почему трясется земля?
  Рухнуло дерево, накрыв могучей кроной братскую могилу.
  — Землетрясение?!
  С небольшими перерывами земля периодически тряслась, а может, дрожала, будто пытаясь сбросить с истерзанной "спины" горделивых людишек, решивших поиграть в войну. Земля тряслась, разрушая строения, выкорчевывая деревья, приводя мечущихся людей в ужас, вызывая животный строения перед стихией.
  В панике немцы спешно покидали опасный район, оставляя "бабке с косой" свежие трупы.


  Делая небольшие передышки, временами теряя сознание, Иван упорно полз к хранилищу, надеясь увидеть живыми товарищей. Каждое движение давалось с большим трудом. Впадая в беспамятство, Иван, куда-то проваливаясь, созерцал поля, леса, небо с облаками. Теперь, он увидел старца с бородой, сидящего в позе "лотоса", тот ему молча говорил о Боге и Его Любви к каждой Форме Жизни, а Иван, его понимал очень хорошо, одновременно недоумевая, ведь старец говорит не раскрывая рта. Старец много чего интересного рассказал Ивану, в частности то, что в 2001 году, Россия твердо станет на путь капитализма, и толпы бомжей, безработных будут шарахаться "туда-сюда", а в это время, кучка воришек, будет несказанно богатеть. Иван, конечно не поверил, но тем ни менее, видение и общение с йогом, было очень натуральным. Старец, взяв за руку Ивана, сводил его на экскурсию в Царство Бога (Сач Кханд). Увиденное, приятно ошеломило Ивана, ибо он воочюю увидел то, куда должны стремиться попасть Души всех людей. Но, чтобы попасть в Царство Бога, человек, ещё при жизни в своей физической  оболочке, должен познать в себе Душу. Но, человек не желая себя познавать, что он — Бог, автоматически встает на путь войны. Поэтому вся история рода человеческого, это история больших и маленьких войн. 
  Иван не желал покидать Царство Бога, но, старец ласково убедил Ивана, вернуться в свое искалеченное пытками тело физическое, заодно показав его друзей находящихся в подземном хранилище.
  — Они там, в подземелье. Они живы и не ушли! Они ждут меня! — беспрестанно шептал Иван, упорно продолжая ползти, то и дело вспоминая образ индийского старца. Этот старец, кстати многое поведал Ивану о тех "жонах" которые окружат его друга, Давида: что это очень не простая семейка, и на земле они проживают последнюю жизнь, а в момент смерти их тел физических, их Души, окончательно уйдут — Домой, уйдут в Царство Бога, для того, чтобы в дальнейшем, слиться с Океаном Сознания.   
  Конечно, многое из сказанного старцем, Иван плохо понимал, и не смотря на это в нем, где-то глубоко внутри зародилось очень мощное желание, тоже, и как можно скорее, вернуться — Домой. И эта мечта так окрылила Ивана, что он и не заметил, как ползти, идти ему стало намного легче.

                           **** 
  Немцы пригнали пленных, человек тридцать, сорок, с лопатами, кирками, носилками сделланными из старых шинелей. Разъяренные псы рвались с поводка желая перегрызть глотки рабам-пленным.
  Чтобы ускорить работу, немцы демонстративно расстреляли троих пленных, как отъявленных бездельников и лентяев. Глубокая яма уперлась в старинную каменную стену. Пленные, обливаясь потом, выбивая искры кирками, лопатами, пытались разрушить неподатливую каменную кладку. Кирки гнулись, ломались травмируя землекопов. Пришлось немцам расстрелять еще пятерых бездельников, ладони которых от кровоточащих мозолей и травм превратились в сплошное кровавое месиво.
  Очередная волна землетрясения, словно в предсмертной судороге, превратила яму в братскую могилу, поглотив в чрево земли пленных и десятерых немцев с четырьмя овчарками. Остальные немцы и две овчарки всеже успели спастись, отбежав от опасного эпицентра землетрясения. Сорвавшись с поводка, одна из овчарок, завывая, поджав хвост, убежала в лес.


  Снова потеряв сознание, Иван, в очередной раз, с радостью встретился с индийским йогом. Старец внушал доверие и некий авторитет, о котором нельзя сказать что-то определенное. Нет — это не какой-то там вундеркинд, или философ: старец старался больше молчать, но его молчание действовало на Ивана завораживающе. Иван вдруг осознал ценность — молчания ("молчание, — золото"), ибо в молчании находится ядро всех знаний: и когда ты видишь бездну именно тебе необходимых знаний, то осознаешь, что они тебе не нужны. Гораздо проще и мудрее, — подойти к Отцу-Богу, и обняв Его, расствориться в Океане Сознания. Именно по этой причине, большинство Святых, не желают писать книги, не желают совершать знаменитые научные открытия. Зачем? Другое дело, когда Сам Бог, даёт человеку команду, — "написать для людей, то-то, или что-то"...
  "Проснувшись", Иван увидел возле себя собачью морду. Типа извиняясь, мол извини, что не вовремя разбудил, пес виновато отвернулся, делая вид, что внимательно разглядывает муравья, копошащегося в листве.
  Стихия напугала пса. Да и людей он тоже боялся, ибо его хозяин требовал от него — нападать на двуногих животных, и безжалостно перегрызать им глотки. А он, по своей натуре, был — ласковым добрячком... 
  Разглядывая собаку, Иван сразу же проникся уважением к этому несчастному, испуганному, умному животному. Протянув руки, обняв собаку, Иван бережно и ласково, что-то ему шептал, шептал на ухо.
  Так, Иван и собака, стали лучшими друзьями.
  Если бы не пес, Иван вряд ли самостоятельно нашел вход в подземелье. Землетрясение не смогло разрушить старинную кладку, стены, потолки, но зато вокруг хранилища, будто конница Мамая прошла, вывернув землю наизнанку. Пострадало лишь то, что строили, пристраивали, улучшали современные строители. Вход в подземелье был полностью засыпан.
  Иван просто физически не смог бы отрыть лаз, чтобы проникнуть внутрь хранилища, где спрятались его друзья. Но пес нашел то, что нужно было Петру: он обнаружил большую щель в потолке хранилища.
  Лиза первой услышала призывный лай собаки.
  Девчата хотели было пойти посмотреть, но я их остановил, предположив, что это возможно немцы с собаками прочесывают местность вокруг хранилища: мол, надо готовиться к бою. 
  Спасибо Лизе, она нас успокоила, убедив, что в данном случае, собака зовёт нас на помощь.
  Искренне удивился, увидев невдалике от овчарки ползущего Ивана.
  — Ай, Лиза, молодец, понимает язык "собачий"- смеялся и радовался я, помогая девчатам спустить в хранилище тело Ивана.
  Обняв пса, Иван благодарно гладил его могучую спину, ласково теребил его за ухом. В знак благодарности, собака бережно лизнула нос и щеки Ивана. Друзья да и только.
  — Иванушка, где ты пропадал? — плакала от радости Мария.
  Пытаясь что-то ответить Марии, Иван потерял сознание.
  
  Благодаря нашим стараниям Лиза быстро выздоравливала. У неё появилось желание общаться, что-то делать полезное для других, а главное, нравиться, тем более, есть кому оценить её красоту. Глядя на нас, целующихся, занимающихся любовью, она даже стала слегка ревновать, завидовать, что не может к нам присоединиться.
  Заметив её пронзающий взгляд, Вика развеселилась.
  — Ожила, ожила очаровашка! Вот и хорошо!
  — Значит, пора и её принимать в "гаремную" семью! — щебетала Вика, порхая вокруг "кровати", изображая танец живота, который танцуют в гаремах. Её движения были явно корявыми, комичными, но зато очень эротичными. Мария, сбросив "царский" наряд, азартно поддержала иницыативу Виктории, которая, взяв за руки, увлекала танцевать ещё вялую Лизу. Соорудив из ящиков подобие трона, изображая султана, я искренне любовался своими очаровательными женушками: Лиза стала приятным и желанным дополнение в нашей необычной полигамной семье.
  — Вот оно, счастье!
  Обняв меня, Лиза, как-то необычно бережно и очень ласково, погрузилась в долгожданную любовь.
  Минут через двадцать, целуя и покусывая меня, Лиза медленно сползла на пол: её уставшее изможденное от страсти тело требовало передышки.
  — Молодчина, Лизонька, разрядилась!.. Теперь точно наша!..
  — О, несравненный и любимый нами, наш господин и повелитель, прикажи накрывать стол: твои женушки кушать хотят. Да и пополнение в семью надо отметить, — весело ворковала Мария, натягивая "царское" платье, утрамбовывая в корсет свои объемные сокровища.
  — Вот оно, счастье! Вот то, что многие ищут всю жизнь! — философствовал я сам с собою, наблюдая, как сноровисто жены накрывают импровизированный, из ящиков, стол — праздничный стол. Эх, война, война!
  Я осознавал, понимал всю ответственность, нестандартность нашего семейного счастья: казалось,  одновременно хрупкого и необычайно крепкого, надежного. Я радовался, словно ребенок, и одновременно огорчался, ведь шла война, в которой мы принимаем непосредственное участие. Она, война, вносила существенные поправки в судьбы людей, особенно счастливых.
  Девочки, забыв о войне, в ожидании, когда их муженек всласть пофилософствует, не теряли время даром, поочередно примеряя "царское" платье. А в моей голове, вдруг проплыл отрывок стихотворения:
 "Цветок к цветку — это букет,
 Гармонией наполненный сюжет.
 Гарем без одного цветка
 Сломанная ветка...
 Цветок гарема зацветёт,
 Любовь пышнее расцветёт.
 Жены чтут владыку-мужа,
 Не страшны война и стужа"...

  Философствуя, я не заметил, как уснули жены.
  О, я люблю смотреть, как по-разному спят жены, навевая на меня безмятежность, уют, спокойствие, что невольно забываешь о войне.
  Глядя на спящих жен, я мысленно благодарил Бога за столь щедрый и необычный подарок. Вот и Лизонька, плавно войдя в нашу семью, расцвела, ожила, почувствовав себя настоящим человеком. Здесь, в нестандартной семье, она обрела мужа, подруг, покой и необходимую для каждого человека жизненную направленность. Став более уверенной в себе, она как-то мгновенно, из "мертвячки", преобразилась в прекрасную и желанную женщину.
  — Лиза, Лизонька, ты действительно рождена для любви! — размышлял я, разглядывая её лоб, брови, шелковистые пряди волос, изящно обрамляющие лебединную шею.
  Стройная талия  обольстительно контрастирует с полнотой бедер. Чувственные губы, полные, круглые груди, дивная спина… Ох, и постарался Боженька!..
  Простая, немного наивная речь веселит ухо, слушателя и непременно сопровождается чудной улыбкой. Лиза — та женщина, чья любовь опьяняет, делает из мужчины настоящего мужчину. Если Вика и Мария — это ураган страсти, бушующий вулкан, то Лиза — утренняя прохлада, лазурное безмятежное небо.
  — Эх, война, война! — то и дело озабочено вздыхал я, моля Бога, чтобы помог, сберег жен. Было тяжело осознавать, что война может мгновенно растоптать наше хрупкое счастье, которое только зарождалось, набирало силы. Плача и одновременно улыбаясь, я просил Бога, чтобы солдаты и солдатки скорее вернулись домой, в семьи.
  Иван, тоже "спал". Рядом с Иваном, делая вид, что спит, лежала овчарка, охраняя покой своего хозяина. 
  Выпотрошив в солдатскую каску три банки "тушенки", я накормил собаку. Наевшись, благодарно облизываясь, овчарка, свернувшись клубочком, уснула.

                          *** 
  С женами мне повезло во всех отношениях. Если б не война, жили бы припеваючи: детей воспитывали, хозяйство зхавели и жили б в мире, любви и согласии. Но, война есть война...
  Лиза окончательно поправилась: любовь её преобразила, превратив из гадкого утенка, принцессу.
  Мы собирались уходить с насиженного места. Упаковали вещевые мешки, набив до предела продуктами, рожками с патронами к немецким автоматам. У каждого из нас на поясе, кроме фляги со спиртом, висели три-четыре гранаты с длинными ручками. Вещевые мешки получились очень тяжелыми, но мы понимали, — куда идем, и желали бы взять еще больше, но... 
  Вернувшийся будто с того света Иван изменил наши планы. Решили остаться в хранилище еще пару недель. Что бы не попасть в расплох, решили каждую ночь производить разведку.
  В первую же вылазку мы обнаружили, что немцы начинают снова скапливаться на железнодорожной станции: ремонтируют железнодорожное полотно, разрушенное землетрясением.
  Большое количество пленных восстанавливают железнодорожный мост, через небольшую речку. Пленные работали быстро, сноровисто, и я понял, что уже скоро, их перебросят на восстановление железнодорожного тупика. Мысленно, я попросил Бога, чтобы помог Ивану быстро исцелиться.
  Издали разглядывая немцев, мне показалось, это была вторая или третья волна отступающих, которые не попали под удар стихии — землетрясение. В районе станции они проходили переформирование. Прибывающих, еще не обстрелянных, доукомплектовывали отступающими солдатами и сразу отправляли к фронту; раненных грузили на машины, партиями увозили в госпиталь. Немцы спешили. В их суете чувствовалась напряженность и некая неуверенность. Многие не желали возвращаться на передовую, симулируя различные болезни. Офицерам буквально пинками, угрозами расстрела приходилось наводить приемлемый порядок. Участились случаи самоубийства, членовредительства. Самые отчаянные уходили группами, в одиночку в лес в надежде любым способом избежать отправки на фронт, сохранить свою жизнь. Исчезнуть, закопаться, раствориться в дебрях леса было единственным желанием.
  Оказывается, недалеко от разрушенного моста, находилось еще одно хранилище, которое уже сейчас, немцы активно эксплуатировали. Это обстоятельство меня очень обрадовало. Я понял, как только содержимое хранилища раздодут солдатам, тогда добируться и до нашего подземного хранилища. 
  — Ура! — еще две-три недели у нас есть в запасе… ликовала моя душа.
  Наше убежище никто не искал. Но именно немцы-дизертиры, представляли для нас реальную опасность: они могли случайно обнаружить нас. Четыре подобных случая уже произошли. И если б не пес, которого привел Иван, то...
  По очереди, мы стали дежурить круглосуточно.


  Прекрасно ориентируясь в ночном лесу, Лиза быстро находила нужное и безопасное направление, как говорится, опасность чуяла за версту. Я часто благодарил Лизу за столь ценное для войны качество, ибо уже четыре раза она спасала меня. Без неё я давно бы погиб или батрачил на немцев, восстанавливая мост. Лиза очень метко кидала ножи и камни, благодаря чему этой ночью уничтожила одного оккупанта.
  Дело было так. 
  Привалившись к большому камню, мы решили отдохнуть, выпить воды.
  — Тише! Кто-то идет! — шептала Лиза, прижимая меня к земле, упреждая мои возможные телодвижения. А я как раз собирался отыскать затерявшуюся где-то сзади фляжку.
  Приглядевшись, увидел немца. Его силуэт перемещался в нашу сторону.
  Пока я в голове прикидывал возможные варианты его уничтожения, Лиза, схватив попавшийся под руку камень, метнула в силуэт. Немец, сделав еще два-три шага к нам, тихо присев на колени, затем, упал, якобы желая немного вздремнуть.
  Я даже ничего и не понял. А когда до меня дошло, то, несказанно удивился таланту Лизы.
  — Ну!.. — только и смог промычать я, обняв Лизу. Ивану, девчатам расскажу — не поверят!
  — "Ворошиловский камнемет"!
  — Ох, и чудную женушку дал мне — Бог! Дай поцелую! 
  Наши объятия завершились не только страстными поцелуями...
  Сняв с немца бинокль, сапоги,  закопали бедолагу в ближайшем овражке.
  В другой раз я приготовился уже к броску на идущего часового, стоящего метрах в десяти от нас, но Лиза меня вовремя "тормознула", показывая левее. Я обомлел, увидев еще одного часового, видно, спрятавшегося за кустом, он вырос, словно гриб из земли. Пришлось Лизе метнуть два ножа, а мне лишь убедиться в их смерти в ночном туманном лесу.
  Этот эпизод еще долго мучил меня, не давая покоя. С одной стороны, обнаружились мои ошибки боя в ночном лесу, а с другой… Ведь второй немец спас мне жизнь, а мы на добро ответили злом. Я понимал, что идет война, и всё же этого немца мне было жалко.
  После этого случая, из немецкой шинели, я сшил Лизе специальный пояс, из которого можно было легко достать четыре ножа. Еще по два ножа, "прятались" в сапогах и в рукавах: всего Лиза имела — восемь ножей. 
  У нас произошло еще одно новшество: в разведку мы стали брать пса Илью.
  Пес, очень смышленный, человек да и только в собачьем облике.
  Наблюдая за собакой, я часто изумлялся, видя, как он внимательно слушает Ивана и особенно девчат. Они плачут, горюют, и пес,, будто плачет, горюет. Уткнется мордой в пол и лапой вытирает слезинки, состроив соответствующую гримасу. Девчата смеются, и псина от счастья светиться.
  Начиная переодеваться, оголять свои прелести, девчата шутя отгоняют Илью, чтоб не подсматривал, бесстыжий. Илья оскорбленно отвернется, мол, не подсматриваю, переодевайтесь, но в самый нужный момент всегда успевал подглядеть достоинства той или иной соблазнительницы.
  — Илья, ты бабник, оказывается! — подшучивали девчата. — Уставился, кобель!
  — Еще и ухмыляется, кобелина ты этакая!
  Илья сделает морду оскорбленного джентльмена, отвернувшись, непременно, ехидно оскалится-улыбнется.
  Именно его улыбка-ухмылка, радостная, вредная, ироничная, ехидная, заигрывающая, удивляла меня больше всего. Как точно пес реагирует, отражает мордой ту или иную ситуацию человеческого настроения.
  Конечно и бесспорно, Иван для Ильи был Богом, признанным авторитетом. С нами же пес просто играл, забавлялся, словно с детьми, наперед зная, все наши последующие реакции. 
  За ум, смекалку и мудрость, а также за широкую грудь, его прозвали Ильей в честь Ильи Муромца, и, куак будто попали в точку. Кличка соответствовала его натуре, нраву, характеру. Илья говорил: если имя соответствует натуре данного человека, то судьба его улучшается; если не соответствует, то качества судьбы благополучной могут значительно ухудшиться. К собаке Илье, это тоже весьма подходило, хотя, как говорит Иван, у собак нет — кармы.
  Потеряют девчонки что-нибудь из нижнего белья, сразу обращаются к Илье. Пес делает вид, что ничего не понимает, пока его не попросят с нежностью в голосе, мимике, и при этом, чтобы обязательно погладили ласково холку.
  — Ну, Иван! Ну и кобеля ты привел! — ласково возмущалась Мария, отбирая у пса трусики. Отберет, по носу, по морде бесстыжей слегка отшлепает святой тряпицей, а Илья прямо балдеет, ехидно огрызаясь-оскаливаясь.
  Я даже ревновал иногда. Но Илья был, несомненно, благодарен, снисходителен. Он как бы чувствовал моё состояние и не переходил запретных границ, за что я еще более проникся уважением к собаке. Я часто брал его гулять по ночному лесу, по таинственным лабиринтам подземного хранилища. Естественно, брал и на разведку, где Илья проявлял отвагу, и находчивость, уничтожив два склада с боеприпасами, одну грузовую машину и более тридцати оккупантов. А буквально вчера, Лиза при содействии Ильи и меня, с помощью ножа, уничтожила немецкого генирала. Чтобы минимально обезопасить себя, мы, тело мертвого генирала закопали в землю, метра на два. Наша затея весьма удалась. Ночью, взяв в плен немецкого солдата, который сносно говорил по русски, и он рассказал, что, "все посчитали, что пьяный генирал заблудился в лесу, и со дня на день, вернётся". Он так же подтвердил наши догадки, что многие немцы попросту бояться идти на передовую. По этой причине, немецкие тыловики, по приказу свыше, старались спаивать солдат, и пока они находятся в "хорошем" состоянии, быстренько увозить на передовую. По дороге, солдат, тоже, как бы похмеляли, и таким образом поддерживали их, боевой дух. 
  А началось всё с того, что совершая очередную разведывательную прогулку, мы очень близко подошли к станции. По всему пространству от железнодорожного полотна до кромки леса разместились немцы. Кто спал, кто просто сидел, лежал, кто-то ел. Лишь возле железнодорожного полотна и моста круглосуточно работали пленные, восстанавливая разрушенное после землетрясения.
А перед мостом, видимо подгоняя железнодорожный состав паровозом сзади, дабы состав отправился от моста с паровозом впереди. Железнодорожный путь по главному направлению был один, по этой причине паровозу негде было маневрировать. Наскоро загрузив семь-восемь крытых вагонов солдатами, и две платформы ящиками с боеприпасами и тушенкой, эшелон тут же отправляли поближе к передовой.
  Мост железнодорожный полностью восстановили: почти восстановили четыре пути станции. Осталось доделать лишь небольшие мелочи, и видимо на следущий день, немецкое командование  предполагало эксплуатировать возможности станции на все сто процентов. Одних, надо было срочно отправлять на передовую, других, в госпиталь. В лесу возле станции стало скапливаться в большом количестве тяжелой техники: танки, самоходные гаубицы, артиллерия крупных калибров. Надрывно урча, подъезжали бензовозы, водители которых спешили опорожнить цистерны.
  Как ни странно, наших боевых подразделений в этой местности не наблюдалось. Отправили бы хотя бы звено бомбардировщиков и сберегли бы тысячи жизней своих соотечественников. Тем более, что немцы приютились к станции очень кучно. Ночью произошел случай, когда немецкий танк, разворачиваясь, наехал на палатку, в которой спали двадцать немецких солдат. В другом краю стихийного расквартирования солдат возле станции, два пьяных немца подравшись, применили друг к другу гранаты. Сами оставшись, лишь слегка раненными, они убили девятерых своих соотечественников.
  Все эти эпизоды, были нам на руку, ибо немецкое руководство даже и не предполагало, что в лесу действует диверсионная группа русских.
  Чувствуя безнаказанность, немцы вели себя спокойно, не выставляя более плотного охранения. Чем мы и смогли воспользоваться не один раз. 
  Возле нас, метрах в сорока, лежала кучка солдат. Меня так и подмывало бросить гранату. Руки чесались: уж больно кучно они лежали, спали. Выдернув чеку гранаты, вдруг четко тосознал: не доброшу. Даже с разбега, то все равно не доброшу и сразу выкажу наше укрытие. Приблизиться не было реальной возможности: метрах в двадцати, прислонившись к березе, вяло курил, часовой. Что делать? Я не знал, как мудро распорядиться гранатой. А тут Илья носом тычет в гранату, клыками наровясь перехватить рукоятку с зажатой чекой. По его серьезным намерениям, взгляду, я понял замысел Ильи.
  Аккуратно вложив в его пасть гранату, чтобы клыками зажался спусковой рычажок, мысленно благословил Илью на удачу. 
  Когда я спрятался в глубине леса, Илья, посмотрев мне вслед, тенью подбежав к спящим немцам, выронив гранату, стрелой помчался мимо часового, в сторону моста.
  Раздался взрыв. Немцы всполошившись, быстро успокоились, отнеся ночное ЧП и потерю солдат к несоблюдению техники безопасности в обращении с оружием и боеприпасами на привале. 
  Часовые ничего подозрительно не выявили. А раз так, то солдаты подорвались по собственной халатности.
  Вдоль железнодорожного полотна лежали складированные штабелем ящики с боеприпасами, приготовленные для загрузки в вагоны. 
  Взглядом показав объект диверсии, всучив в пасть Илье гранату, я мысленно благословил своего боевого товарища на успех, рукой указав направление его бегства, где мы встретимся. 
  Илья, как всегда, поступил более мудрее. Обронив гранату возле ящиков с боеприпасами, он пулей проскочив под вагоном, скрывшись за высокой насыпью, так же пулей побежал в конец станции, и далее в лес, где мы условились встретиться.
  Когда стали взрываться ящики с боеприпасами, Илья был уже метрах в тридцати от эпицентра взрыва. К тому же от осколков его надежно защищали порожние крытые вагоны, насыпь, высотой почти в один метр.
  — Гений! Диверсант прирожденный! — восхищался я собакой, обнимая его лохматую голову.
  Фейерверк получился на славу, и весьма эффективным: и по трупам, и по нанесенному ущербу аккупантам.
  Вот вам и собака!
  Вернувшись в подземное хранилище, я первым делом поведал всем о подвиге Ильи, который, как и следовало ожидать, к славе остался абсолютно равнодушным.
  Поглядев преданно Ивану в глаза, весьма бережно лизнув коленку Виктории, Илья сладко уснул, показывая всем своим видом, что сей мизерный подвиг он совершил ради этой красивой и доброй особы.
  — Бестия! — задорно возмутилась Мария, чмокнув нос спящему Илье.
  — Дон-жуан, герой, рыцарь в собачьем облике!
  Иван искренне радовался подвигам своего друга.
  Сделав перевязку Ивану, поменяв часового, временные жители хранилища погрузились в сон.
  Спрятавшись в небольшой ямке, по краям которой рос густой кустарник, я старательно вглядывался, прислушивался, желая лишь одного: чтобы случайный попутчик прошел мимо хранилища.
  Сразу же вспомнились мой дед и отец, которые, после сытного, но весьма скромного обеда, любили сидеть на крыльце, по-куривая табачек, вслух прикидывая, на что направить капиталлы, чтобы и людям польза была, и капиталлец приумножался в разы. Они, оба, увлекались "Каббалой", поэтому могли часами говорить о многих арифметических секретах, которые скрывает в себе — "единица", и особенно — "Ноль", ибо "Ноль" — это и есть тот Бог, о котором упоминается во всех религиях. В религиях и в "Каббалле", я ничего не понимал, а вот эзотерический Знак — "Звезда Давида", мне говорил о многом, что сложно понять разумом, и еще сложнее сказать конкретными словами. Я как бы видел суть этого чудесного Символа, для меня он оживал, открывая некоторые секреты, и когда я пытался что-то рассказать Ивану, девчатам, язык мой немел, становился неповоротливым, и я — замолкал.
  Вот и сейчас, я словно провалился в Знак — "Звезда Давида", и гениально размышляя, одновременно, очень чутко исполнял обязанности часового. "Там", пребывать  в Знаке, мне было значительно уютнее, комфортнее, нежели пребывать — "здесь", на войне. Я многое не мог понять и лишь иногда чувствовал, что когда, я пребываю — "там", моя Душа, тихо поет; а, когда я пребываю "здесь", моя Душа, тихо плачет. Но, как говорит Иван, — "судьбу" надо отрабатывать, чтобы окончательно покинуть "Колесо Сансары". Вот мы и отрабатываем!..


                               6.


  Блондинка производила впечатление женщины, привыкшей к безоговорочнуму выполнению своих желаний.
  Она вздохнула, перевернувшись на живот, встала, отряхивая с ляжек песок. Черный купальник, плотно облегая тело, подчеркивал скульптурность её фигуры. Дразнящие движения полной груди, благородная округлость бедер, длинные точеные ноги, игривый взгляд явно бросали вызов моей мужской чести.
  На одно мгновение воображение подсказало мне, что такое её появление в полном великолепии имело определенную цель, но рассудок победил, и я завороженно рассматривал её, вытирающуюся полотенцем.
  — Странное дело война: сводит заклятых врагов, чтобы стали друзьями, — думал я, поглядывая на Илью. Илья, в свою очередь, вылупив свои зенки, нагло разглядывал очаровательную немочку, прикидывая, что бы утащить.
  — Эмма, вы так прекрасны и милы, — мямлил я, не зная, что бы еще красивого и оригинального сказать.
  Спустив с плеч лямки купальника, она повернулась ко мне спиной. — Помоги, расстегни молнию, — прошептала мелодично Эмма.
  Застежка-молния проходила вдоль всей спины, и в мою буйную голову стали залетать пикантные мыслишки. Хозяйка сексуальной талии, спины, не поворачиваясь ко мне, дала купальнику соскользнуть со своих бедер, подобно кожуре банана, молча зашла в машину.
  — Наверное, переодеться! — оболдело подумал я.
  Глупая мысль! От такого зрелища не грех и поглупеть!
  Я не ошибся в предположении: через минуту-другую сперва из кабины появилась попка в юбке, потом часть бедра, ноги, а затем всё остальное, грациозное и восхитительное. Она подошла к передней двери машины, где на сидении лежала аккуратно сложенная немецкая форменная одежда, при этом приятные глазу округлости ее попы отчетливо колыхались под цветастым шелом. Сочная полнота грудей с розовыми сосочками-виноградинами четко просвечивалась сквозь невидимую тряпицу затейливой выкройки.
  — Надоела война и эта грубая форма! — мило прощебетала немочка. Её глаза приняли мечтательное выражение, излучая похоть самки, истекающей страстью.
  Открылась вторая задняя дверь, и из салона черного автомобиля-жука выпорхнула ещё одна амазонка невиданной красоты в столь странном наряде, что у меня невольно мелькнула мысль: не халатик ли это — такой глубокий и дерзкий был вырез. Но это было платье. Видно, с похмелья, слегка покачиваясь, передо мной стояла "сладкая" женщина, у которой ничего не было подложено ни на плечах, ни на груди. У неё было лишь то, чем щедро одарила природа. А я, видимо в деда, -  большой любитель природы.
  Красивые изящные ноги. Тонкая талия подчеркивала прелестную линию бедер. Слегка вьющиеся локоны волос были именно той длины, какая мне нравилась. Это была какя-то особая, редкая, чуть ли не оранжево-золотистая блондинка.
  — Ну и немчара! Предел мечтаний!
  — Эх война, война! — думал я, ни капельки не ощущая вражды, ненависти к этим милым немочкам.
  Две обворожительные, пышущие здоровьем и неописуемой сексуальной аурой женщины, две дикие "кобылицы", мне даже показалось, что они близнецы. Они, как то не вписывались в образ аккупантов.
  Это тот тип женщин, которые созданы исключительно для дикого секса: не в богатой, изысканной обстановке, а где-нибудь на природе, где красота человеческая и красота природы, независимо Африка это, пустыня или Северный полюс, изящно гормонизировали, дополняя друг друга, заряжали необходимой исцеляющей энергией. Это те женщины, которые легко превращают мужчин в безвольных тупиц, готовых на самые необычные поступки. Нет, это не роковые женщины. Это скорее всего, необузданный романтизм, густо замешанный на любви ко всему: и прежде всего, к жажде просто жить, мечтать, наслаждаться тем, что есть. Находясь рядом с этими женщинами, хочется петь, танцевать, совершать необдуманные поступки, дурачиться или просто забывшись в тишине, смотреть и разглядывать сказочную геометрию физических каркасов, над которыми Творец поработал на славу.
  Рядом с ними начальники всех рангов и мастей, как правило, легко перевыполняли производственные планы, трусы — совершали героические поступки. Закоринелый бюрократ, не глядя подписывал документы, а идиот превращался в еще большего идиота. Любая безвыходная ситуация в их присутствии становилась легко разрешимой.
  Не знаю, почему, но мы не боялись друг друга: никаких отрицательных эмоций между нами не наблюдалось. Даже Илья выглядел безвольно-счастливым: его глаза маслянисто светились, а морда напоминала грусть идиота, готового по мановению дамского пальчика бежать на полусогнутых.
  Вспомнив про автомат, висевший за спиной, и переложив его на живот, я всё же сообразил задать соответствующий военному времени вопрос: "Что вы, милые фрау, здесь делаете"?
  — Мальчик, мы же не спрашиваем, что ты здесь делаешь?! — интригующе ответила Эмма, запихнув в ствол автомата пучек травы: подмигнув Илье, почесала его за ухом. Илья встрепенулся, нахохлился, гордо посмотрев на меня и развязной походкой поплелся вслед за чудными ножками в чрево автомобиля.
  Видно, моя еврейская физиономия действительно не выражала вражды, опасности, подозрений, так как немочки вели себя очень спокойно и естественно. Если б не война, то можно было подумать, что какой-то ухарь-боец, а точнее, колхозник, пристает к невинным городским девушкам, которые мирно отдыхают на лоне сельской природы.
  — Мы переводчицы при штабе! — почти враз заговорили немочки.
  По их ответу, голосу, чувствовалось, что они все же чем-то взволнованы и не знают, говорить или промолчать.
  — Мы убежали! Ищем русских и заблудились, кажется.
  — Нас — группа: мы тоже заблудились! — ответил я, приглашая немочек следовать за мной. Немочки переглянулись, словно советуясь, верить или не верить этому милому колхознику. Увидев морду Ильи с отвисшей челюстью, одобрительно согласились, приглашая садиться в машину.
  Не доезжая километра два, предложил идти дальше пешком: после землетрясения и проливного дождя все дороги, тропинки вокруг хранилища превратились в искаверканное месиво, болотину.
  Илья вдруг стал метаться, скулить, лаять, лапами скрести дверное стекло, упрашивая скорее выпустить его из машины.
  — Что-то произошло с Иваном!
  — Спокойно, девченки! — взволнованно оправдываясь, я выпустил собаку из машины: вихрь предположений пронесся в голове.
  Забыв о предосторожности, элементарной маскировке, мы побежали прямиком к хранилищу.

                          ****
  Там, где спал Иван, оказывается обвалился кусок потолка, упав возле головы, несколько крупных обломков угодили прямо в лицо, основательно запорошив глаза.
  Во сне Ивана кто-то предупредил: "Сейчас рухнет потолок, спасайся". Иван только и успел открыть глаза, отклонив чуть-чуть голову, и это спасло ему жизнь, но основательно запорошив глаза. Сильная боль пронзила тело Ивана, обхватив голову, он потерял сознание.
  Не знаю как, но Илья уловив сигнал о помощи, который исходил от Ивана, стремительно побежал выручать своего господина и повелителя.
  — Чудо, а не пес! Это ведь надо! — восхищался я Ильей, помогая девочкам оказывать первую помощь пострадавшему.
  Судьба, сохранив жизнь Ивану, "отняла" зрение. Девчата старались промыть глаза пострадавшему, обрабатывали кровоточащие ранки и ссадины. Иван стойко переносил назойливую, режущую боль. Казалось, в глаза насыпали горсть битых стекляшек, которые, словно наждачной бумагой, шлифовали роговицу.
  И вроде бы промыли глаза, да вот зрение куда-то потерялось.
  Илья озабоченно крутился возле Ивана, скулил, лизал ему нос, лоб, глаза. Пытались отогнать Илью, но бесполезно. Илья угрожающе скалил клыки, гневно лаял, отгоняя нас от своего хозяина.
  Лизу укусил за руку. Мне вообще, чуть ступню не отгрыз. Меньше всего пострадали немочки, Вика и Мария. Их Илья лишь чут-чуть, цапнул за ягодицы.
  — Змей! — ругала Илью Мария, дезинфицируя спиртовой тряпочкой попы пострадавших, не забывая и свою. — Ух, паршивец, платье царское продырявил!..
  Лишь когда Иван успокоился, стал чувствовать себя намного лучше, смог говорить, Илья тоже остепенился. Развалившись возле хозяина, бережно положив морду на его грудь, стал тихо скулить, будто плача, прося помощи у своего собачьего Бога. Виляя хвостом, он как бы просил у нас прощения: мол, погорячился и озверел не на шутку.
  В знак примирения, я поднес Илье каску, наполненную водой. Илья, взглядом поблагодарив меня, к воде не притронулся, оставляя её своему хозяину.
  — Ну, Илья, ну и диверсант!.. — восхищались собакой девочки, потирая пострадавшие места.
  Удар судьбы Иван принял спокойно, будто произошло простое недоразумение.
  — От судьбы не спрячешься! — утверждал Иван, рассказывая нам короткие истории о судьбах других людей, которые ему рассказывал его дед.   
  А мне вдруг вспомнился рассказ своего деда о вожде мирового проллетариата — В.И. Ленине. 
  За В.И. Лениным гнались жандармы. Дед, не зная Ильича в лицо, чисто случайно, помог ему, спрятав вождя в своей антикварной лавке, в подполье. Там, в подполье, подкрепляясь "Краковской" колбасой под маринованные помидорчики, они, впервые и познакомились. Владимир Ильич, так увлеченно рассказывал о  коммунизме, который он мечтал построить в России, что дед, слушал его с открытым ртом, часа два-три. Потом, выйдя из подполья, дед проводил "незванного гостя" до железнодорожного вокзала, где у них находилась явочная квартира.
  Идеи коммунизма так понравились деду, что он на следующий день, подарил В.И. Ленину, мешок золотых слитков, так сказать, "на дело коммунизма".
  Дед не интересовался политикой. "Еврей-политик, это не еврей! — часто любил повторять дед, вспоминая что-то своё, очень сокровенное, о чем он не любил говорить вслух.
  Где-то с неделю, дед крутился вокруг В.И. Ленина, и срузу обратил внимание, — куда не плюнь, обязательно попадешь в еврея-политического авантюриста. С такими евреями дед не любил иметь дел: обманут или подставят, чтобы завладеть капиталлами или "креслом под солнцем".  
  Через неделю, дед с семьей переехал жить в Одессу.
  Потом, узнав, что вождя ранили отравленной пулей, дед сразу догадался чьих рук это дело. Спрятавшись в саду, под яблоней, он тихо плакал, прося прощения у Бога, за тех евреев, которые являются "ложкой дегтя", в "бочке меда". Именно из-за таких прохиндеев, и страдает еврейский народ, в целом. Почти в каждом веке, евреи подвергались гонению, истреблению.
  Впервые увидев заплаканного дедушку, обняв его, я "увидел" его одновременно в "Третьем глазе", и, тоже, заплакал от радости, ибо увиденное, меня необычайно вдохновило. Что происходило со мной, я не могу об этом рассказать даже сейчас, а тогда... 
Это было словно во сне!..
  — Отнесите меня в темную комнату и приходите раз в сутки: приносите только воду. Попробую исцелить сам себя.
  Мы перенесли Ивана в одну из комнат второго подземного этажа. Комната оказалась небольшой, но уютной, а главное, теплой. Илья, естественно, остался при хозяине.
  Где-то наверху в подземелье услышали шум обваливающихся камней, гулко ударяющихся о каменный пол. Прижавшись к стене, крадучись вернулись в сводчатый зал, где пострадал Иван. Там, где обвалился кусок потолка, произошел повторный, более мощный обвал, образовавший в потолке большую дырищу, сквозь которую было видно лазурное небо с жиденькими лоскутками облаков. 
  Из ящиков мы сделали подобие лестницы, по которой выбирались в дыру из подземелья. На поверхности, возле дыры выставили наблюдателя-часового. Немцев в районе хранилища пока не наблюдалось, это нас радовало. Огорчало то, что на дальних подступах к хранилищу, за сутки, "прошмыгнуло" пять немцев-дизертиров.
  — Мало ли что! Ведь немочки тоже не с неба свалились! — размышлял вслух я, собирая ветки деревьев, помогая девчатам заделывать, маскировать отверстие в потолке. Подавленное настроение угнетало нас, ведь мы собирались покинуть хранилище, идти навстречу войне, к фронту, в надежде попасть в какую-нибудь роту и совместно уничтожать немцев. Хранилище нам уже надоело. Да и не в нашем характере было отсиживаться в тепленьком сытном местечке, когда там, на фронте, каждый солдат на вес золота.
  Мы не могли бросить Ивана одного, приняв мудрое решение — подождать еще две недели. Тем более, что нам есть с кем воевать: осознание этого факта, нас очень радовало, вдохновляло. 
  Восстановив железнодорожный мост, станционные пути, немцы до предела активизировали железнодорожные перевозки в обоих направлениях. На соседних станциях скопилось много порожних вогонов, платформ и достаточное количество паровозов, для которых пленные, круглосуточно пилили дрова.
  Что бы оправдать наше "безделие", мы вплотную занялись партизанщиной, снова подорвав железнодорожный мост, пустили под откос эшелон с бронетехникой, пехотой. Переполох в стане врага получился на славу.
  Нам явно везло, и мы спешили по максимуму использовать это обстоятельство. 
  Немцы, прочесав лес вокруг станции и не найдя наших следов, решили отыграться на военнопленных, расстреляв человек пятьдесят.
  — Эх, все наши труды насмарку: подставили своих! — огорчалась Вика, вытирая слезы.
  — Где же наши войска? — возмущалась Мария, отчаянно жестикулируя.

                                 ***
  Наши пришли неожиданно, словно гром среди ясного дня.
  Передовые отряды уже где-то за железнодорожной станцией рыли окопы, между делом курили, ели, писали письма домой, сплетничали. Колонна танков, прошмыгнув поле, что возле хранилища, втягивалась в лесной массив и где-то там исчезла из вида, лишь рев моторов резал ухо. Неожиданно начавшийся шум, так же неожиданно прекратился. Наступила блаженная тишина. Правда, нам было не до блаженства, так как нас под конвоем вели к штабной палатке.
  Солдаты с улюлюканьем разглядывали девчат, радуясь и удивляясь, откуда они здесь взялись. Красавицы, как на подбор. "Царский" наряд Марии, хоть и потрепанный, произвел на солдат всеобщий фурор. Почувствовав это, Мария моментально преобразилась, шла величаво, будто настоящая царица. В этой изящной компании лишь я выгледел очень серенько, и тем не менее, я ощущал себя неким деревенским петушком, "приглядывающим за "курочками".
  — Знали бы эти мужланы, что эти "курочки" — мои жены. Неофициально, конечно! Но все же, как говорил Иван, нас благословил Бог-Отец! А это вам не щи лаптями хлебать". Это уже высший пилотаж судьбы!
  Мы радовались, что наконец-то среди своих, к которым давно стремились, томясь в ожидании, в неопределенности.
  Ивана и собаки с нами не было. Как будто предчувствуя неладное, не стали говорить о них.
Да нас вобщем-то и не спрашивали. Грубо и больно тыкая в бока винтовками, вывели, вернее, выгнали, из подземелья. Один из конвоиров, видно, хохол, заглядевшись на королеву, оступившись на лестнице, упал вниз, на каменный пол. Теперь хохол всё зло вымещал на нас, особенно досталось мне.
  — Уди впэрод, пэтух гамбургский, шкварка порося, не вертухайся! — показательно выкрикивал хохол, надеясь, что солдаты-зрители дружно поддержат его издевательства по отношению к нам бурными аплодисментами, смешками.
  Досталось и ягодицам Марии. Хохол, утомившись бить меня, теперь, всё больше крутился возле неё, злорадно тыкая то одну, то другую царственную ягодицу пышных размеров.
  — Сдоба, гарная сдоба! — горланил хохол, от усердия его отвисшие усы встали торчком, словно у таракана.
  Солдаты, "гыкая", поддерживали действия хохла бурными возгласами, благославляя на новые оригинальные выходки. Не выдержав столь наглого издевательства, Мария со всего размаха залепила негоднику пощечину. Теперь, смеясь, солдаты поддерживали, одобряли Марию, дабы она повторила маневр, от которого чуть было не выпорхнули две "голубки" спрятанные в корсете.
  Вымещая позорное поражение в глазах общественности, матюгаясь, хохол в ускоренном темпе охаживал прикладом наши ребра, выкрикивая, что мы — предатели, немецкие агенты.
  Отцы-командиры, с нами долго не разбираясь, увидели в нас — дизертиров, для которых всегда одна учесть — расстрел.
  — Вот и дождались своих!
  Один из командиров, плотоядно пожирая взглядом Эмму, предлагал ей сохранить жизнь в обмен на "некоторые" услуги. Эмма, дерзко обругав командира, отказалась от его предложения, чем неслыханно порадовала моё сердце. Еще бы, променять меня, мужа от Бога, на плюгавого полковничка!..
  На виду тысячи бойцов нас не решились расстреливать днем, поручив это дело хохлу, чтобы он нас расстрелял вечером, уведя, куда-нибудь подальше.
   Бурча сам с собою, нашептывая молитву, я попросил конвоиров, чтобы мне развязали руки, дабы была возможность "креститься". Но хохол не обращал на меня внимания. Для него я был уже мертвецом.
  Девчатам не стали связывать руки, и это для хохла и его помощников было грубейшей ошибкой.
  Мария шла первой, за ней плелись немочки и Лиза; разглядывая тугие бедра Виктории, я замыкал шествие. 
  — Мне бы поцеловать их, перед смертью! — думал я, вспоминая, как каждая из них целуется. — Ох, — лучше и не вспоминать!..
  Наверное, зная, что скоро наступит смерть, на многих навивает несуразные мысли, какие мелькали в моей голове. Странно, смерть меня не страшила: мне лишь было жалко покидать этих сладких женщин, которые стали мне настоящими друзьями, женами.
  Зайдя глубоко в лес, хохол решил отыграться за пощечину. Подбежав к Марии, содрав с неё "царское" платье, он яростно бил её холки прикладом винтовки. Бедняга, истекая кровью, пыталась отомститьобидчику, стараясь выцарапать глаза хохлу. Но тот, умело уклоняясь, так же умело мутузил Марию по почкам.
  — Ублюдок, скотина толстомордая! — выпалила в сердцах Эмма. — Сказали расстрелять, так и расстреливай! А руки-то не распускай!
  Сделав подсечку, сбив Эмму, хохол яростно пинал Марию и Эмму.
  Увидев аппетитные ягодички Эммы, второй конвоир одурев от соблазна, начал стягивать с неё трусики. 
  Третий конвоир, подойдя сзади, згробастав Вику, стал её душить и одновременно целовать. Всё произошло так стремительно, что когда я решил было возмутиться, чтоб хоть как-то защитить жен, то мгновенно получил прикладом прямо в Третий Глаз.
  Как позже рассказывали жены, моя "жертва" оказалась кстати.
  Пока я "отвлекал" внимание четвертого конвоира, Лиза успела схватить с земли четыре камня и метнуть их по назначению. Естесственно, "ворошиловскому камнемету" не понадобились дополнительные "боеприпасы". Еще не поняв, что конвоиры мертвые, теперь уже пострадавшие, яростно колошматили, каусали, царапали своих обидчиков. Наконец, обессилев, уткнувшись в траву, девчата как-то дружно разрыдались.
  Забрасав мертвых конвоиров ветками и травой, забрав оружие и кое-что из вещей, девчата, помогая друг другу, несли меня на своих "хрупких" плечах, по-дальше от места происшествия, в укрытие, которое мы приглядели, когда делали разведывательно-диверсионные вылазки...
  — Ради такого уважения можно и почаще в лоб получать, — уже после подумал я, представляя, как жены несут меня от Москвы до самого Рейхстага.
  — Все же лучше голову побереч: там ведь мозги и третий глаз находятся. 
  Говорят, друзья, тем более жены, познаются в беде. Мои "курочки" выдержали испытание с честью. Я искренне рад, наблюдая, как жены волнуются, переживают за меня, делая примочки: подкармливая скромной похлебкой, целуя меня. Мы беззаботно смеялись, радовались, словно дети малые, и хотели было заняться любовью, но...
  — Руки вверх!
  Дружно и синхронно выполнив команду, подняв руки, с опаской разглядывали непонятно откуда взявшихся солдат.
  Что за маскарад? — прогремел долговязый усач, разглядывая нас. Что-то его смешило, веселило.
  Действительно, увиденное, явно не вписывалось в окружающий ландшафт леса и в его боевой голове. Усач размышлял, сомневался и улыбался.
  Приглядевшись, я понял, отчего улыбается долговязый. Пятеро полуобнаженных девиц с поднятыми руками, а среди них я, с огромным синяком на лбу, по центру которого, словно рог, возвышалась красно-сизая шишка. "Задрав глаза", я даже видел маковку шишки.
  — Да, не повезло тебе, брат! Не повезло! — замысловато пробурчал долговязый, но я, как и все остальные, понял его, будто этот шишак — дело рук разъяренных фурий, то есть моих ненаглядных женушек.
  — Насолил ты им, браток, ох и насолил! А ну быстренько миритесь!
  — Ишь как бедолагу разукрасили...
  Бойцы, окружившие нас, засмеялись, доставая кисеты. Одни сочувственно поглядывали на меня, другие хвалили девчат.
  — Таких бойких орлиц к нам бы в разведку! — мечтательно переглядывались бойцы, намекая командиру принять соответствующее решение.
  — В разведку! Мы с удовольствием! — радостно защебетали девчата, умоляя усача взглядом, чтобы только не отказал.
  — Своим внешним видом вы всех фрицев деморализуете! — ухмылялся усач, размышляя, взять или отказать им. Чувствовалось, что он принял уже решение, поэтому мы трепетно ждали, когда усач снова заговорит.
  — А ка же с этим?
  — Дяденька, мы помиримся. Он тоже с нами! — заголосили девчата, обнимая, целуя усача. — Без него, миленький усатик, мы не пойдем!
  — Ладно, уговорили! — сказал усач, — неохотно и застенчиво отбиваясь от назойливых дамочек. — Думаю командир, тоже не будет возражать, ибо работы у разведчиков очень много. У нас очень тяжелая, опасная работа! 
  — Ур-р-р-ра!!! — радостно визжали девчата, с жаркими объятиями набросившись на усача, повалив его в траву, благодарно целовали.
  — Ну и бабоньки! — шутливо ворковали солдаты, снова доставая кисеты.
  Грохот разрывающихся снарядов вернул нас в мир войны. Девчата враз успокоившись, став серьезными, кроткими и послушными, приготовились с честью выполнить боевое задание усача.
  — Всем за мной! — прогремел усач. — Иванов, идешь за замыкающим!
  — Девчата, не отставать!
  — Дяденька-командир, а как вас нам называть?
  — Михаил, Михаил Кацко. До войны жил на станции Могзон, что возле Читы. Есть жена, детишки. Ну всё! Не отставайте...
  Солдатам то и дело приходилось вытаскивать из грязи телеги, пушки, автомобили. Измазавшись в грязи по самую макушку, солдаты больше походили на грубо вылепленные глиняные ваяния: скульптор, сделав черновой набросок, утомившись, решил немного вздремнуть. Проснувшись, он забыл убрать лишне, и теперь все эти уроды, чудища, оказались здесь, на фронтовой дороге.
  Нещадно палило солнце. Скользкая жидкость, проникая под одежду, в сапоги одновременно, неприятно жарила и холодила уставшие тела, готовые замертво упасть в опостылевшую грязь и забыться во сне хотя бы на один час. Но прожорливая война неукоснительно требовала новых жертв: получите, дескать, все сполна, раз уж меня, войну, растревожили! И люди сполна получали, терпели, ругаясь, проклиная войну, и шли, шли вперед, чтоб победить или умереть.
  Толкая телегу, поскользнувшись, Мария упала в черно-коричневое месиво, зачерпнув воротом гимнастерки порцию грязи. Её и без того объемная грудь значительно располнела. "Секс-бомба, да и только"! — верещала Вика, помогая Марии выгребать из лифчика грязь. Засмеялись девчонки, глядя на них, засмеялся я, и, рядом находящиеся солдаты. Усталость вмиг исчезла, словно и не было.
  — Ну, девчонки, значит, пить нам шампанское в Берлине! Против таких "бомб" гитлеровцы однозначно не устоят, — весело подбадривал я женушек, сам неожиданно поскользнувшись, ткнулся сперва лицом, а затем и всеми остальными частями тела в грязь. Тут уж девчонки, рассмеялись от души, нарушая тем самым монотонность, унылость тягания, хлюпанья, чавканья, поступательного продвижения колонны солдат вперед. Увлекшись тяжелой работой, мужики только сейчас обратили внимание, что среди них есть веселые, неунывающие женщины, которые на равных, сполна, несут бремя войны, фронтовых дорог.
  — Ну и попа у тебя, дружок, больше моей стала! — заливаясь смехом, Мария помогла мне выбраться из скользкой киселеобразной лужицы. Грязь, пузырящаяся жижа, скапливаясь в верхней части галифе, изрядно и довольно комично расперла мою тазобедренную часть тела. Один глаз, залепленный глиной, тряпицей-платочком бережно очищала Мария, а Вика в лужице пыталась отыскать мою пилотку, а я, словно пугало огородное, стоял посреди дороги с открытым ртом, жадно вдыхая драгоценный воздух. — Можно и захлебнуться так, — проскочила мысль в голове, но я тут же забыл о ней, так как почувствовал страстное дыхание Марии. — Рядом с такой женушкой грех думать о плохом, тем более о смерти. Вот если бы умереть на её груди! Это можно!
  Похожий на паука старшина, с длинными руками, видимо белорус, что-то пытался нам сказать проглатывая окончания слов, но я так и не понял его; лишь интуиция подсказываля: надо отойти на обочину, не мешать движению колонне.
  — Девочки, я люблю вас, милые мои! — подбадривал я милашек, ибо знал, что они очень устали волочить за собой многопудовые, облепленные глиной сапоги. Это не так-то легко, даже для выносливого мужика.
  — Нам нужно в кустики...
  — Понял, девочки, понял! Мне, тоже туда надо! — ухмыляясь, щебетал я, пытаясь на ходу растегнуть прореху галифе. 
  Удалившись в кустики, долго и смачно облегчаясь, разглядывал молочные кружева облаков, и словно во сне, увидел появившиеся самолеты с крестами, как-то замедленно, лениво среагировал на них, не желая "просыпаться", меланхолично разглядывая падающие на землю бомбы. Взрывы, взрывы смешались в единый   водоворот смерти. Кровь, грязь, куски человечсеского мяса, разлетались в пространстве. А самолеты с крестами всё "выпадали" и "выпадали" из-за облаков, сбрасывая на колонну новые порции бомб, растреливая из пулемета мечущихся в грязи солдат.
  — Девочки, где вы!?
  Они лежали в трех метрах от меня, но испачканная грязью одежда идиально маскировала их. Запоздало прижался к земле и я.
  Спустя минут тридцать, мы с ужасом созерцали ужасное зрелище: вся колонна, кроме нас, погибла. На деревьях, кустах свисали облепленные мухами кишки, части рук, ног, лоскуты тряпок. Кое-где продолжали ещё ползать раненые, изувеченные бойцы: они вскоре погибали от потери крови.
  В ушах что-то свистело, сопело, сифонило. Разглядывая чью-то голову, застрявшую в жерле пушки, долго сображал, пытаясь понять, как попала сюда голова и где её основное тело.
  Мы не могли кричать, плакать на взрыд. Всё это напрочь сгорело где-то внутри наших тел. Опустив головы, мы просто шли, шли, падали  и снова шли, волоча за собой оружие. Уйдя подальше от дороги, углубившись в кустарник, словно по команде, одновременно рухнув в траву мы уснули мертвецким сном.
  За годы войны, у меня выработалась стойкая примета: когда мы идем куда-то, воюем автономно, отдельно от рот, взводорв, отделений, то и успехи у нас гораздо больше. Когда мы к кому-то "присоединяемся", то их, вскоре, поголовно уничтожают. Вот и теперь, собирая боеприпасы, продукты, я не сомневался, что в этом месиве человеческих трупов уцелели лишь мы. Похожий сценарий так часто повторялся, что мы вобщем-то привыкли к смерти, и вжившись в смерть, в войну, "здесь и сейчас" жили — семьей. Породнившись с войной, мы стали как бы невидимыми для войны.
  Слиться с войной, вжиться с войной, чувствовать её дыхание — это очень сложное дело, немногим смертным посильное. Это сродни гениальности.
  Сталин, Рокоссовский, Шапошников — они вжились в войну, вжились в топографическую карту, потому и видели в ней нечто больше, чем другие полководцы.
  Мне показалось, что я и моя семья тоже стали гениальными чернорабочими войны. Подобное чувство очень сложно объяснить на словах. Это надо почувствовать сердцем, кожей, пяткой, в конце концов. Именно, надо почувствовать, как в лотерее: тянешь билет, и уже чувствуешь — он выигрышный.
  — Может по глотку спирта!?
  Девчата меня дружно поддержали. Сбросив тяжелые вещевые мешки на землю, спрятавшись под разлапистыми деревьями, смакуя спирт с кусочками трофейного сала, мы мелонхалично  слушали урчание немецкого самолета-разведчика. Пролетев над дорогой два раза, удовлетворенно завалившись на правое крыло, он улетел на поиси новой жертвы.
  Был батальон и не стало его...
  Наевшись, вздремнув еще с часик, придавшись ураганной страсти, мы вскоре пошли на запад, в пекло самой страшной и кровопролитной войны двадцатого Века.


                               7.


  Никто в траншее не спал. Люди томились, маялись от неопределенности, временами роняя на руки   отяжелевшие головы и опять с трудом поднимая их. На почерневших лицах, в глубоко запавших глазах обозначилось измождение. Девчата, обнявшись, свернувшись клубочком, сладко спали. Я не мог уснуть, погрузившись в полуобморочное, полусонное состояние. Ни на что не хотелось глядеть, реагировать. Всё казалось отвратным и мерзким, словно я угорел, отравился, пребывал в глубоком похмелье. Шишка на лбу исчезла, но голова частенько болела, создавая ужасное настроение. 
  Раненых эвакуировали. Погибших сложили аккуратно рядами за траншеей.
  Батальону, поредевшему до роты приказано было стоять на своем рубеже.
  Рота стояла...
  Справа и слева  бабахали орудия и минометы, разминаясь, хрюкали танки. Затем сквозь железное хрюканье, сквозь непрерывный гул канонады, как сквозь барабанный бой, просочились людское отчаянное и трепетное — "гу-гаааааа!" Не "ура", а именно — "гу-га". Простое "гу-га", словно "ура", точно криком новорожденного, эхом разносилось в пространстве, наводя на невольных слушателей трепет, животный страх. Для кого-то это призывный клич, а для многих тысяч заключенных, возможно, последний, предсмертный крик… "Гу-гаааа!" медленно отодвигалось, обтекая пожарище, уходило всё дальше и дальше вместе с грохотом танковых пушек, свирепым рычанием двигателей.
  — Штрафники пошли! — угрюмо вздохнул Иванов, протягивая мне кисет.
  — Извини, браток, не хочется мне курить, да и голова что-то раскалывается!
  — "Гу-гааааа"!!!
  Мы, должно быть, не сразу заметили, что пули над нами не тенькают. Действительно, пули не тенькали: никто в нашу сторону не стрелял. Ну и ну!..
  Что же немцы? А немцы исчезли. Ни один наблюдатель не видел, куда они запропастились.
  Спустя час, через нашу траншею перешагивали саперы, чтобы очистить от мин и фугасов бывший передний край.
  Пришла батальонная кухня. Старшина и повар держались, как и ночью, с подчеркнутой лихостью, строгостью. Полувыпряженная лошадка щипала траву и пугливо, настораживаясь и подрагивая, косила глазами на мертвых.
  До полудня рота приводила в порядок оружие, обмундирование. Девчата, наконец-то, получили новенькую солдатскую форму: немного большеватую, но все же более удобную и пригодную для войны.
  Бойцы, увидев бравых солдаток, ахнули от изумления и радости. Девчата, в том числе и я, уже успели заслужить у братвы всеобщее уважение и признание.
  Рота отдыхала, потом по команде снялась. Она перешла ручей, перешла между белыми вешками минное поле и прикрытую ржавой колючкой линию первых окопов. За ними, невдалике лежала деревня. Мы заходили в неё, как в душный, горько пахнущий дымом, предбанник. Еще до конца не остыли закоптелые печи — единственное, что выстояло в огне. Между печами потягивал низовой сквознячок, образуя черно-пепельные завихрения. Сапоги наши враз облепила, тускло высеребрила зола.
  Мы расчитывали остановиться на привал за деревней, но прозвучала новая команда: продвинуться на семь километров южнее и, оперативно окопавшись, занять оборону.

                            ***


  Пули свистели вокруг тела, удивляя моё воображение, заставляя усиленно работать ногами, руками и всем остальным. Создавалось впечатление, буд-то пули возле моего тела изменяя направление пролетали в миллиметре, сантиметре, но мимо меня. Я спрыгнул в окоп. На дне окопа навзничь лежал лежал заляпанный кровью и грязью боец. Наклонившись и увидев перебитую переносицу, я отпрянул, разглядев в его сжатом кулаке гранату. Кольцо с чекой отсутствовали. Одурев от страха, оперевшись руками о бруствер, собираясь быстро покинуть окоп, тут же получил ощутимый удар пули по касательной о левую сторону каски. Рикошет Падая обратно в окоп, заметил невдалике трех немцев, бегущими с винтовками наперевес. Нервничая и торопясь, кое-как разжав кулак мертвеца, забрав гранату, тут же швырнул по назначению. Бросок оказался очень результативным.
  Из соседних окопов справа и слева раздавалась вялая стрельба.
  Кто же это лежит возле моих ног? Похоже, сапер Прокопчук, — вспоминал я, краем глаза стараясь разглядеть его лицо. Другим глазом, словно змей Горыныч, контролировал окружающую обстановку. — Напирают, гады! — Откуда только берутся, словно из земли вырастают, и сразу же в бой, в пекло. Увидев двух ползущих немцев, приготовившихся к стремительным перебежкам, пришлось реквизировать у Прокопчука еще одну гранату, висевшую на поясном ремне. Немцы уже бежали и были от меня так близко, что я, присев в окоп, не глядя, как бы шутя, кинул гранату. Когда выглянул из окопа, один немец лежал в трех-четырех метрах от бруствера моего окопа, второй, стоя на коленях, держась за живот, пытался встать и пальнуть в меня. Я опередил: выплюнув две пули автомат замолчал. Патроны кончились. Вот досада. Швырнув ненужный автомат, змеей пополз к соседнему окопу, на бруствере которого торчал стволом в небо пулемет. Кто-то меня обогнал, пытаясь первым заскочить в окоп. Но в последний момент его как-то странно подбросило и, уже падая в окоп, боец получил в догонку еще несколько пуль. Когда я сполз в окоп, меня чуть не стошнило: уткнувшись руками, ногами, лицом в сплошное кровавое месиво, я сразу и не понял, что разглядываю кишки, выдавленные из живота. Сообразив, я дико заорав, пулей выскочив из окопа, побежал в другой, забыв о собственной безопасности. В мою сторону застрекотали автоматы, длинно застучал пулемет.   
  — Поздно, господа фрицы! — злорадствовал я, отпивая из фляги спирт.
  — Тебе, браток, спирт уже не нужен! Прости. Выпив еще пять-шесть глотков, я закашлялся, закряхтел, но взбодрился. Извини, придется забрать у тебя автомат и гранаты.
  Отсоединив гранату, тут же  швырнул её по назначению в приближающегося мордоворота. Получив порцию осколков в спину, мордоворот по инерции продолжал бежать, его глаза закатились, изо рта и носа фонтанировала кровь. Упав на бруствер окопа в агонии, немец, раскрыв рот, окатив мою физиономию фонтаном крови и блевотины, уткнулся носом в землю.
  — О, Господи! Когда эта хренотень закончится: мне не хочется больше убивать!..
  Полулежа, зажмурившись, на грани потери сознания, сквозь непрерывный стрекот автоматов, винтовок, вдруг услышал неприятно-назойливый звук. С трудом разлепив глаза, увиденл рядом лежащего воющего волком солдата. Испытывая огромное желание зажмуриться, чтобы не видеть всего ужаса, и вдобавок заткнуть уши, достал перевязочный пакет. Благо, Вика обо мне позаботилась, перед боем сунув два пакета.
  Солдат выл, кричал, матюгал кого-то, а я блевал, машинально наматывая бинт, умоляя Бога, чтобы дал сил преодолеть весь этот кошмар или забрал к себе прямо сейчас. Но Бог вместо меня забрал солдата, который неожиданно притих, привалившись головой к моей ноге.
  — Браток, очнись! — пытался разбудить солдатика, но тот спал действительно как убитый.
  Глотнув спирта, помянув усобшего, услышал знакомый мне голос.
  — Лиза, Лизонька! Солнышко ты моё! —  откликнулся я, плача от радости. 
  В суматохе боя я совсем забыл о своих кровинушках-женушках. А тут Лиза! Живая и невредимая, всегда для меня — любимая и желанная.
Выпив еще пару глотков спирта, помчался к любимой.
  Никто не стрелял, а я от нахлынувшего счастья просто не обращал на это внимания. Хотя стрелять действительно было некому. Бой, начавшийся неожиданно, так же неожиданно прекратился.
  На этот раз никто раненых не собирал, ибо попросту их некому было собирать.
  Обнявшись, поцеловавшись, Лиза и я стали обходить передовую, от окопа к окопу, в поисках остальных женушек.
  Вот и усач лежит, словно живой, лицо спокойное, даже блаженное.
  — Эх, хороший был мужик! — жалко...
  Отчаявшись искать, Лиза плакала, уткнувшись мне в грудь.
  Продолжать поиски небыло сил: усталость сковала тело, прижимая к земле, пудовыми гирями смыкались очи. Обнявшись, успокаивая друг друга, мы незаметно уснули. Во сне я продолжал ошалело бегать по передовой, поливая свинцом фрицев, купаясь в их крови, и снова бежал, стрелял, даже ствол автомата от перегрева загнулся буквой "г".
  — А-а! — закричал я и проснулся.
  Обняв мою голову, Лиза что-то шептала, целуя мои пересохшие губы.
  — Ну и сон! Приснится же! Крови было, целое море: я его вплавь переплывал.
  Обнявшись, мы шли к окраине леса, туда, где когда-то размещалась батальонная кухня. Может, там наши голубки.
  Холодное солнце собиралось спрятаться за горизонтом леса: оно уже было розовым, с кровавым оттенком. 
  — Голова не болит?
  — Нет, любимая, я чувствую себя хорошо. Я очень переволновался за тебя, моя рыбка, и за остальных девчат. Где они?
  — Милый, я так перепугалась за тебя! Ты ведь весь в крови, с ног до головы! Ужас, я думала это твоя кровь...
  — Лиза, ты не представляешь, как мне приятно слышать от тебя слова любви. Я вас всех люблю одинаково! Вы для меня — всё! Понимаешь, в глубине души я не надеялся на твою взаимную любовь, думал, что ты воспринимаешь нашу семейную жизнь как некую шутку или извращенность. А теперь...
  — Спасибо, милая! — искренно благодарил и целовал плачущую от счастья Лизу, свою жену.
  Как-то само собой, вжавшись в густую траву, мы с радостью отдались страсти...
  Спустя час, поправив гимнастерки, мы решительно возобновили поиски девчат
  — Смотри, Лиза, усач-то вроде живой!..


                             ***
    — Вот они, товарищ лейтенант! Руки вверх!
  Пришлось подчиниться команде. Мы особо не волновались, увидев, что это наши. Обрадовались. Расслабились. Хотя...
  Как выяснилось позже, именно от этих людей нам угрожала реальная опасность.
  Связав мне руки, нас завели в блиндаж. Лизу пихнули в спину. Споткнувшись, она упала к столу, за которым сидел и что-то писал офицер. Опираясь руками о табурет, она поднялась, тут же получив смачную оплеуху. Лиза возмущенно вскрикнув, пыталась встать, но, получив мощный удар в живот, рухнула под лавку. Растрепавшиеся пряди волос закрывали лицо, и невозможно было понять: жива она или мертва.
  Я хотел было тоже возмутиться, но, увидев в дальнем углу связанную Марию, передумал. Её почерневшее от побоев лицо выражало смертельную усталость и обреченность.
  — Вот и Мария! Значит, остальные женушки где-то рядом, — размышлял я, осматривая темные закутки просторного блиндажа, пытаясь найти девчат.
  Мария и Вика быстро подружившись с немочками, которые, в свою очередь, искренне радовались, обретя не только единомышленников, но и статус жен. Я им очень приглянулся по всем показателям.
  Когда неожиданно начался бой, усач-командир выдал нам трофейное оружие. Девчата, расцеловав усача, побежали в траншею занимать позицию. Я плелся сзади, и глядя на немочек, удивлялся их резкой перемене в лучшую сторону, которая произошла в их сердцах. Статус семейной определенности вселил в них еле уловимое спокойствие. Когда женщина любит и знает, что её тоже любят и уважают, и её любовь всегда при ней, она внутренне успокаивается, давая расцвести любви еще пышнее: не важно — мир на дворе, или — война. Главное, она любит, её — любят, он с ней.
  Конечно, немочки были плохими стрелками, что я сразу отметил, наблюдая, подстраховывая их в бою. И, все же одного фрица на двоих они пристрелили. Потом долго спорили, чей выстрел оказался удачным. 
  Странное дело война: превращает людей, мирных граждан в обыкновенных убийц, и те еще радуются, спорят.
  Глядя на новых подруг, Мария и Вика тоже улыбались, на ходу подсказывая "немочкам", как правильно целиться, стрелять. Мария — вообще прирожденный автоматчик. Вика стреляла немного хуже Марии: долго целилась, что-то про себя бормоча, нажав на курок, так же долго следила за живой мишенью: упадет — не упадет? После повторного выстрела мишень всегда падала, не пытаясь встать.
  А вот Лиза — это действительно снайпер высочайшего класса. Где научилась? Говорит, что с детства ходила на охоту с отцом, глядя на него, и сама наловчилась что с винтовки, что с ножом, а то и по-детски кинет камень в движущуюся или летящую мишень, и...
  Нескончаемой лавиной немцы накатывались на позиции батальона, который с большим трудом сдерживал натиск, заставляя фрицев возвращаться, оставляя убитых и раненных. Наши ряды тоже заметно поредели.
  Да, это и есть тупая действительность войны с бесконечными наступлениями, отступлениями, потерями и надеждами...
  Глядя с высоты птичьего полета, легко убеждаешься в никчемности людской возни вокруг вечной проблемы: быть или не быть?
  Многие люди воевали за "что-то", но были и случайные "попутчики" войны, своеобразные путешественники, бродяги, для которых война "встретилась" на их пути, и они идут сквозь войну, убивая других, помогая соотечественникам. Для путешественников главная задача — помогая случайным попутчикам, дойти, доползти до намеченного пункта, где их тропинка судьбы завершается, после чего появляется возможность наметить новый маршрут путешествия. И если снова встретится на их пути война, они не свернут, не изменят маршрут, будут воевать, приближая победу, при этом неумолимо придерживаясь намеченному маршруту, ибо война для них — дело второстепенное. Но привыкшие всё делать качественно, они качественно выполняют и второстепенное.
  Мы, наша семья по сути и являлись теми путешественниками, на чьем пути повстречалась война. Участвуя в войне, мы были — вне войны. Одновременно, живя в стадном обществе, где всё стадное, больное, пригодное лишь для войны, мы, сами того не сознавая, поступая нестандартно, пытались вырваться из общества стадного обществоведения, стадного общежития. Нам более подходило общество Райского Образа Жизни, где каждый стремится — "строить" самого себя. В обществе стадного образа жизни, каждый наровит, "строить" — других.
  И все же война есть — война. У неё свои незыблемые стадные, от Сатаны, законы...
  Немцы выдохлись. Да и обед подоспел для них. И слава Богу! Нашим ведь тоже необходимо подкрепиться, отдохнуть.
  Я не видел, когда девчат вызвали в штаб. Когда с Лизой и еще тремя солдатами я вернулся из разведки, девчат на месте уже не было. 
  Потом, вспомнил, как наевшись каши, я и Лиза решили немного вздремнуть, а потом идти искать девчат.


  — Идите за мной, пташечки, — ехидно сказал солдат, направляясь в лесок.
  Завели в глубокий и просторный блиндаж. Солдат, прикрыв дверь, стал охранять вход в блиндаж.
  — Ой, девочки, заходите, будьте как дома! Я капитан Стенько, начальник артиллерии полка, а это мой друган, армейский чекист, майор Сомов.
  Захмелевший Стенько собирался обнять собутыльника Сомова, но тот, вывернувшись лисой, подскочил, словно ошпаренный.
  — Вы забываетесь! Что себе позволяете! — визжал Сомов, махая в воздухе руками, притопывая ногами, готовый наброситься на артиллериста.
  — Да, я артиллерист, Бог войны! А ты — крыса тыловая, чирий на теле армии, достаточно гневно и зычно горланил Стенько. — Ты, гнида, хоть одного немца уничтожил? Червяк вонючий! Уйди с дороги, дай с девчатами пообщаюсь.
  — Да я, да я! — задыхаясь от возмущения, Сомов рассеянно искал пистолет, который Стенько спрятал под газету, на которой лежали разрезанные дольки селедки вперемешку с колбасой, салом и хлебом.
  — Ладно, мышонок, не кипятись! Давай лучше выпьем за Сталина! — продолжал горланить Стенько, разливая спирт в кружки.
  Выпив, Стенько, словно буйвол, замотал головой, крякнув от крепкости спирта, уткнувшись лбом в столешницу, зычно захрапел.
  Злорадно улыбнувшись, взяв возле печки увесистое полено, ударил артиллериста по голове.
  Храп прекратился...
  — Биденко, подь суда! — позвал майор часового.
  — Биденко, свяжи бабам руки да позови Ноздрина! Куда он подевался? — визжал одурманенный спиртом и возмездием бравый чекист, направив "нашедшийся" пистолет на опешивших от увиденной сцены девочек.
  — Убери этого ублюдка! Унеси подальше в лес и закопай. А я, потом доложу, буд-то Стенько перебежал к немцам.
  Боец поволок несчастного за ноги так, чтобы артиллерист ударялся головой о ступеньки, бороздил носом землю, что очень радовало садиста Биденко. Он торопился выполнить поручение майора, предвкушая сладкие пытки, которыми он будет подвергать женщин со связаннывми руками. Ему всегда нравилось пытать женщин, особенно если они очень красивые, то и пытки будут — красивыми. О, это праздник! Он уже физически ощущал, как будет медленно мучить, насиловать, умерщвлять красавиц, что напрочь забыл, куда и зачем он тащит этого тяжеленного артиллериста. Увидев развороченный автомобиль с обгоревшим кузовом, он бросил мертвяка возле открытой двери.
  Как выяснилось позже, артиллерист выжил: он просто мертвецки был пьян, немного контуженным и уставшим смертельно, ибо четверо суток не спал.
Когда наступила ночная прохлада, Стенько проснулся, тут же вспомнив коварство Сомова. Голова трещала от подлого удара и с похмелья. Протирая глаза, капитан никак не мог понять, как это он оказался возле обгоревшей машины.
  — Падаль вонючая! В порошок сотру, гниду! — гневно распылялся капитан, ковыляя к блиндажу. Хотя было темно, капитан все же разглядел двух женщин привязанных к дереву.
  — Падла! — взревел капитан, разглядывая окровавленные тела немочек. Они еще дышали, но лучше бы были мертвыми.
  — Бедняжки! — плакал капитан, отвязывая от дерева немочек. Те даже не стонали, лишь Эмма что-то пыталась сказать, и не могла, так как небыло языка. Распухшие губы шлепали, обнажая беззубый окровавленный рот.
  Вторая немочка как-то странно затряслась и притихла, уставившись стеклянными глазами в ночное небо. Уткнувшись в плечо подруги, Эмма беззвучно плакала, желая поскорее уйти вслед за Гертрудой.
  — Шакал! — выхватив нож, припрятанный в голенище, Стенько подкрался к блиндажу.
  Мария и Вика лежали обнаженными на полу с привязанными к ножкам стола руками.
  Ублюдки, видимо, утомившись от проделанной работы, спокойно спали. Немочки оказались "сладкими" девочками, Марию и Вику оставили на утренние развлечения. 
  Стенько ножом обрезав веревки, взяв со стола кружку с недопитым спиртом, насильно влил в рот Марии и Вики. Те заохали, стали кашлять, но капитан на подобные мелочи не обращал внимания. Ножом пригвоздив Сомова к столешнице, схватив под мышки проснувшегося дохляка Биденко, поволок его к дереву, к которому были привязаны женщины. Дохлоя трепыхался, плакал, прося пощады. Но капитан был неумолим. Привязав Биденко к дереву, он впихнул в его рот гранату с выдернутой чекой.
  Послышались голоса приближающихся к блиндажу людей. Плюнув от досады, капитан спешно скрылся в ночном лесу: от греха по-дальше.
  Прогремел взрыв...
  С автоматами наперевес трое солдат ворвались в блиндаж увидев обнаженных, разъяренных фурий пинающего мертвого майора Сомова.
  — Руки вверх!
  Обезумев от жажды мести, девчата не обращали внимания на вошедших солдат, продолжая бить чекиста. Даже когда им стали связывать руки, они продолжали попытки пинать, топтать гаденыша.
  Девчат долго вели, петляя по лесу. Завели в палатку. Допросили.
  Снова куда-то повели, только теперь их сопровождали другие солдаты.
  Допросив, снова увели куда-то.
  Где-то совсем рядом шли ожесточенные бои, а девчат гоняли туда-сюда, отправляя из одной тыловой конторы в другую. Все делали вид, что занимаются важными для армии, государства делами, при этом не проявляя особого желания ползать в вонючих и грязных траншеях, отражать вражеские атаки, идти в рукопашный бой.
  Зачем подставлять пулям свою драгоценную шкуру, когда проще издеваться над своими "предателями", "бандитами", "шпионами", то есть беженцами из немецкого плена, дизертирами, убегающими с передовой, штрафбатовцами, которые почему-то еще живые, к которым можно без особых проблем приписать любой компромат. "Расколются", признаются! Полковников, гениралов раскалывают на "предательство", а этих бабенек и подавно...
  Вот еще двоих "шпионок" привели, говорят, нашего майора Сомова, они запинали насмерть. Ну об этом они скоро будут жалеть, горько плакать: кровью собственной умоются.
  — На какую разведку работаете? — степенно шевелил губами бравый чекист, старательно выговаривая каждую букву. Форма чистенькая, тщательно отглаженная, руки холеные, с длинными, как у женщины, ноготками. Одеколоном пахнет.
  Рядом сидел огромного роста мужик, Э чавкая поросенком, ножом вылавливая из банки тушенки кусочки мяса. Жуя, блаженно кряхтел, сопел, тупо поглядывая на своих жертв в женском обличии. С каждой минутой тяжелый, водянистый взгляд всё более леденел, высасывая из жертв жизненные соки. Хороши девахи… И соку в них много...
                                  
                               ***
  Судьбе было угодно, чтобы наша необычная семья, потеряв Эмму и Гертруду, встретилась именно в этом адском блиндаже.
  Оценив обстановку, понял, что именно сейчас надо напасть и уничтожить чекистов, иначе этот "хлопец" сделает из нас отбивные котлеты.
 Сопровождающие нас солдаты ушли. Появилась реальная возможность для побега: я это почувствовал всем телом. Но вот как реализовать это практически?
  Толстяк продолжал ковыряться ножом в банке с тушенкой, запивая горячим чаем, аппетитно хрумкая сухариками. Чувствовалось, что минут через пять он так же основательно займется нами. 
  Чекист, съев селедку и запив спиртом, вышел на улицу по нужде.
  — Сейчас или никогда! — мелькнула мысль в голове, руки так и зачесались.
  Взглядом указывая на кочергу, я намекнул Лизе о предстоящем маневре. Та молча одобрив мои намерепния, взглядом показала, чтобы я совершил что-нибудь отвлекающее.
  Связанные руки сковывали движения. Прикидываясь, буд-то занемог, поджав под себя ноги, охая и ахая, принял удобную для нападения позу.
  — Чё шарахеришься, сын верблюда! — сопя в нос, пробубнил толстяк. А я молил Бога, чтобы мужик не торопился вставать, чтобы более качественно наполнял желудок.
  — Господи, спаси, помоги! — шептал я про себя.
  Отвлекая внимание толстяка на себя, я все же добился нужного результата. Лиза, подкравшись к буржуйке, схватив кочергу тут же запустила её в толстяка. Выронив нож, толстяк сидел истуканом, соображая, как это в его глазницу вошла ручка кочерги. Привалившись к стене, толстяк медленно соскользнув на пол, "уснул". Зачарованно разглядывая кочергу, я к сожалению пропустил момент, когда в блиндаж вошел бравый чекист. С большим запозданием рванув с места, я пытался боднуть головой живот чекиста. За что и поплатился, получив ногой прямо в лоб.
  — Козел, в "третий глаз" попал! — дико закричав, с новой силой набросился на обидчика. На этот раз всё прошло как по маслу, только вот что-то "ширкнуло" мою прическу. Что-то холодное, неприятное.
  Оказывается, за миг до соприкосновения моей головы с животом чекиста Лиза успела метнуть нож, который, пробороздив мою прическу, воткнулся по самую рукоятку в живот.
  -О-о-о, ЛИЗА! — только и смог произнести я, еще не веря своим глазам, кожей головы ощущая смертоносное лезвие ножа.
  Вытащив нож, Лиза отрезала веревки на моих руках. Затем помогла освободиться от веревой Марии и Виктории.
  Истекая кровью, разинув рот, словно рыба, выброшенная на берег, чекист изумленно разглядывал рану на животе. Ему не верилось, что это его кровь, его живот.
  Обнявшись, спешно приведя себя в более менее порядок, набрав еды и спирта, мы соблюдая маскировку, покинули блиндаж, который снаружи никто не охранял. 
  Лесная прохлада вечернего леса приятно освежала наши истерзанные тела. Пройдя по ручью километров шесть-семь, решили передохнуть. Глотнув спирта в лечебных целях, обнявшись, мгновенно уснули.
  Меня кто-то разбудил: мол, охраняй сон женушек...
  Глядя на женщин, я отдыхал душой: вот они все вместе, и в безопасности. А вот немочек не сберег. Вспоминая Эмму, Гертруду, то и дело утирая слезы, разглядывал лица спящих женщин, удивляясь, когда успели губки подкрасить?
  Что такое быт на войне? Скорее, это бытие, ибо рядом всегда присутствовало небытие. Человек не мог жить только войной, страхом смерти. О чем бы женушки ни говорили, они невольно вспоминали о своих маленьких секретах, о наивных женских ухищрениях, ибо даже в таком "мужском" деле, как война, они старались не изменять своей женской природе.
  Ведь даже на войне женщина в первую очередь думает о своей внешности, о том, как оценит её мужчина, тем более, если этот мужчина, является любимым мужем. И если уж суждено сегодня погибнуть, то смерть, как и внешний вид, для неё должны быть красивыми.
  Разглядывая спящих женщин, мысленно целуя их напомаженные губы, я, сам того не жилая, вспомнил деда. 
  Дед любил меня возить повсюду с собой. Однажды, он поехал в деревню, навестить своего старого приятеля. Мы, приехали в тот момент, когда в другом конце деревни, загорелся дом. Привязав лошадь запряженную в телегу, к чьему-то забору, дед побежал на выручку. Все, местные, стоят вокруг пожарища и ждут, когда рухнет дом. На земле бъется в истерике женщина, кричит, что там, в доме, двое её ребятишек.
  Дед, нераздумывая заскочив внутрь горящего дома, вскоре вернулся, неся под мышками, словно котят, детишек. Кто-то их, троих, окатил водой из ведра, и, в это время, рухнула крыша.
  Вечером, этого же дня, дед решил помочь бескорыстно вдовушке, и в огороде, стал рыть котлован для печки и периметр для фундамента дома.
  У деда было хобби, о котором мало кто знал — он любил выкладывать печи. Рядом с деревней находился лес, поэтому с лесом для нового дома небыло проблем. На другом конце деревни, стоял полуразвалившийся от старости дом, хозяева которого давно умерли. Посмотрев на печь, дед ахнул от удивления, то была, так называемая — "русская печка", с лежанкой на две персоны. В ней уйма кирпича, хватит на две-три маленькие печи. 
  Короче, дед понял, что со строительным материалом у него не будет проблем, а вот с помощниками… Деревенские, почему-то не желали помогать вдове.
  День и ночь, работал дед, засыпая лишь на час-два, чтобы продолжить работу. Когда печь и фундамент были сделаны, к работе подключился приятель деда. А там, подошло еще пятеро мужиков. 
  Прошла неделя, и деревенские собрались, что бы отпраздновать новоселье.
  Вдова плачет, не знает, как отблагодарить деда. Что бы не смущать вдовушку, дед, поцеловав её в щечку, запрыгнув в телегу, отбыл домой.
  Глядя как в небе снуют стрижи, я уснул. Проснувшись, увидев плачущего деда, я тоже заплакал. Успокаивая меня, дед сказал, что примерно такое же событие произошло с его отцом. Их, дом сгорел. И, какой-то неизвестный добряк, бескорыстно отгрохал им огромный дом за три недели.
  

                           ***

   После московской катастрофы и краха "блицкрига" вражеское командование не отказалось от своих замыслов — захватить столицу Москву. В конце мая 1942 года началось новое наступление противника, правда, на этот раз на юго-западном направлении. Вскоре здесь развернулась грандиозная Сталинградская битва...
  К августу 1942 года враг перебросил из Западной Европы на Восток новые резервы, сосредоточив в общей сложности на советско-германском фронте 242 дивизии, а к ночалу ноября — 266 дивизий, из них 179 немецких. 
  Надо не забывать, тот факт, что Красная Армия, кроме главного направления, держала миллионную армию на Востоке, и 30 дивизий на границе с Турцией.
  В это же самое время в СССР активно расстраивалась Система ГУЛАГ.
  Перед войной система мест лишения свободы (ГУЛАГ) включала в себя 53 исправительно-трудовых лагеря, 425 исправительно-трудовых колонии, в том числе 172 — промышленных, 83 — сельскохозяйственных, 172 — контрагентских колоний и 50 колоний для несовершеннолетних правонарушителей. По состоянию на 1 января 1941 года в них содержалось 1.929.729 человек.
  С началом войны перед НКВД СССР и ГУЛАГом, в частности, правительство поставило задачу переориентировать производственно-хозяйственную деятельность на нужды фронта.
  Обстоятельства военного времени вынудили провести большую работу по эвакуации заключенных, находящихся в непосредственной близости к театру военных действий. Эвакуации подверглись 27 лагерей и 210 колоний с общим числом заключенных 750.000 человек. Кроме того, пришлось эвакуировать 272 тюрьмы, в которых содержалось 141.572 человека. Эвакуация контингента в силу условий сопровождалась многочисленными людскими потерями.
  За первые три года войны в ряды Красной Армии были направлены порядка 950.000 и более заключенных, осужденных, главным образом, за малозначительные преступления. Единицы из них, в том числе и знаменитый Александр Матросов, за проявленную воинскую доблесть и героизм были удостоины звания Героя Советского Союза, многие были награждены орденами и медалями.
  За годы войны система ГУЛАГа расширилась за счет включения в её состав новых структурных элементов, предназначенных для изоляции отдельных категорий граждан: лагеря для военнопленных и интернированных, проверочно-фильтровальные лагеря, рабочие батальоны, строительные роты и так далее.
 
                            ***
  Совсем недавно, поднимаясь на гору, мы увидели в низине идущую понуро и устало, колонну, численностью, примерно с батальон. Мы были удивлены, и очень обрадовались, разглядев, что это оказывается наши красноармейцы ведут в тыл немецких военнопленных.
  — Наконец-то! — ликовали девчата, тиская друг друга. 
  — Вот и на нашей улице праздник! — поддакивал я, целуя поочереди своих милых женушек.
  Обняв девчат, присев на бугорок, мы выпили по глотку спирта: выпили — "за победу", "за скорое возвращение солдат, домой"...
  Выпив, закусив, мы вспомнили Ивана. Как он там?..


  Здоровье Ивана значительно улучшилось. А вот глаза, почти ничего не видели. Зато, стал хорошо работать "Третий Глаз", с помощью которого Иван мог легко проникать в Царство Бога. Там, в Царстве Бога, Ивану так нравилось быть, что он напрочь забывал о необходимости ворачиваться в тело физическое, лежащее в подземном хранилище. За счет возможностей "Третьего Глаза", Иван узнал, что его друзья попали в серьезную передрягу, и, тут же, Ивана кто-то невидимый успокоил. Дескать, его друзья, останутся живыми и вскоре вернутся в хранилище, чтобы вместе с Ильей, Иваном, бить врага. 
  Ох как не хотелось Ивану возвращаться в своё собственное физическое тело. Но, Закон Кармы требовал своё...
  Внедрившись в своё биохимическое тело, Иван сразу же почувствовал дискомфорт в глазах, во лбу. Поглажывая Илью, Иван вот уже в тысячный раз делал зарядку для глаз.
  Ивану вдруг вспомнились дороги, которые пришлось пройти, проехать на оленях, на собаках, с дедушкой.
  Иван любил путешествовать с дедом. О, сколько дорог было вместе исхожено и намечалось пройти!
  Дороги, дороги, дороги! Пыльные, снежные, унылые, вдохновенные, в колдобинах и рытвинах, грунтовые, горбатые, непроходимые, узенькие, невесть кем протоптанные среди полей и болот. 
  Спали на снегу, под снегом, спали у костра, на душистой траве, умытой обильными росами. И опять — дороги, дороги.
  Фронтовые дороги — это уже не то. Тут нет романтики, свободы. Эти дороги более похожи на движущиеся в смерть, конвейеры.
  Схватив зубами каску, Илья побежал к ручью, который находился в двух километрах от хранилища. Напившись сам, ловко зачерпнув воду в каску, Илья возвращался обратно, дабы его хозяин мог напиться и промыть больные глаза. 

                           8

  Надрывно пыхтя, переваливаясь с боку на бок, ЗИС медленно, но уверенно, преодолевал препятствия еле заметной лесной дороги. Молодой водитель усердно крутил баранку руля, его явно деревенский облик внушал доверие.
  — Девчата, выбегайте на дорогу первыми. Тогда пацан не испугается.
  Выбежав машине навстречу, девчонки, смеясь, махали руками, как бы предупреждая водителя, что они свои, их не стоит бояться. Шофер встрепенувшись, схватив автомат, но, увидев девчонок, успокоился и даже обрадовался.
  — Меня зовут Вика!
  — А я Мария!
  — Лиза,  - просто, и как то очень кокетливо произнесла она забираясь в жаркую кабину.
  — А это наш боевой друг! — весело прощебетала Мария, втискиваясь в деревянную кабину, рядом садясь с Лизой.
  Сияющая улыбка шофера мгновенно исчезла. Но, посмотрев на девчат, он снова лучисто заулыбался, расхваливая свой автомобиль, его "удивительную" маневренность.
  Проехав километров пять-шесть, чудо-автомобиль заглох.
  — Пусть малость отдохнет "коняга", а мы пройдемся пешочком.
  Фронт находился где-то поблизости. Шли с надеждой и тревогой, вслушиваясь в близкую канонаду. Светало. Крепкий порывистый ветер безжалостно трепал макушки деревьев, вышибая из глаз слезы, упрямо наровил забраться сквозь прорехи в одежде. Чувствовалось: лето сдает позиции, уступая осени. Спелая ягода, обилие грибов настойчиво призывали людей заняться более мирным делом — собирать лесной урожай. Но людям было не до этого: их волновали другие проблемы: они предпочитали убивать друг друга на войне.
  Алексей с тревогой поглядывал на белесое небо, прикидывая, сколько глазомером, сколько еще осталось пройти до его родной деревеньки.
  — Отпросился у комбата съездить, повидать матушку и тут же обратно. Совсем немного осталось пройти: где-то два-три километра.
  От волнения и плохого предчувствия, Алексей ускорил шаг.
  Деревенька встретила нас черными щербатыми оскалами печей на сожженных подворьях. Печные трубы, словно надгробья, застыли в горестном раздумье вдоль улиц, измочаленных гусеницами танков и колесами бронеавтомобилей.
  — Вот и всё! — еле слышно сказал Алексей, утирая слезы. Рыдая взахлеб, он по-детски уныло бродил от одного подворья к другому, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое.
  Мы молча плелись за Алексеем.
  Неожиданно откуда-то из-за печи выбежал котенок. Пробежав метров двадцать, остановился, взъерошив спинку, подняв хвост трубой, стал внимательно разглядывать нас. Разглядев нас, и поняв, что мы не представляем для него опасности, он спрятавшись в траве, то и дело высовывался, как бы призывая поиграть с ним.
  — Кис, кис, кис!..
  Мы подошли к котенку. Он, комично прыгая, отбежал за остов печи. Мы, пустились за ним, наклоняясь, чтобы взять в руки "маленького шалуна".
  Вдруг, за нашими спинами прогремел взрыв. И только теперь, мы поняли, что котенок спас нам жизнь.
  — Алексей! — встрепенулась Мария.
  — Немцы заминировали деревню, надо уходить, обратным маршрутом: иначе, можем тоже подорваться, как Алексей, — давал распоряжения я девчатам, взглядом прошаривая окружающую нас землю, выискивая наши шаги.
  Взяв котенка, который после взрыва сам вскарабкался Лизе на плечо, мы спешно покинули деревеньку.
  Вернувшись назад с километр, решили обойти деревню с левой стороны, хотя Лиза настаивала, чтобы мы её обходили с правой стороны.
  Шли, шли, зайдя в непролазный кустарник, где потеряли нашего пушистого дружка. 
  Потом, выбравшись из кустарника, мы увидели котенка, который белкой сиганул в овраг. И тут-же прогремел взрыв. Запоздало упав в траву, мы плакали, понимая, что котенок взял наши смерти на себя.
  — Надо возвращаться в хранилище! — вдруг уверенно заговорила Лиза, утверждая, что только-что получила подобающий "знак"...
  — Ну, надо так надо! — за  всех ответил я, и мы вскоре, выбравшись как нам показалось из минной западни, решили немного отдохнуть, да и помянуть Алексея и котенка, тоже надо.
  — Вика, ты у нас начитанная, расскажи что-нибудь о гаремах.
  — В давние времена количеством жен в гареме определялось могущество властелина. К примеру, турецкий владыка Ахмед, имел три тысячи жен. На скольких языках говорили у него во дворце, трудно и представить. Которая из жен была ему по сердцу, султан и сам не знал.
  — Ну Вика, ну удивила, шпарит как по учебнику! — удивилась Лиза.
  — Зато в нашем гареме… — счастливо улыбаясь, Мария с жаркими объятиями и поцелуями набросилась на меня. Её примеру, последовали Вика и Лиза: обнимали, приговаривая: "Ты наш, только наш повелитель, мы очень любим тебя.
  — Ваш! Да — ваш! — отбрыкивался я, отвечая взаимными ласками. — Эх, жаль немочек, было бы пять жен. Надо Ивана спросить, сколько жен было у меня в моей прошлой жизни.
  — Девочки, ему нас мало!
  — Милые мои рыбки, меня интересует сам факт. Раз судьба свела меня с вами, значит, это намек, что наша семья скоро по-полнится...
  — И не только детьми!..

                          ***
  То и дело вспоминались Эмма, Гертруда, скоротечная и жестокая схватка в блиндаже, бегство. Слава Богу, все более менее обошлось малой кровью.
  Теперь мы снова вместе: идем по лесу, настроение хорошее, хоть и война. Много ли надо человеку для счастья? Оказывается, не так уж и много надо: мы вместе, все здоровые, жизнерадостные, вот и счастливые. Мы счастливы семьей, быть в семье, чувствовать поддержку семьи...
  Шли не спеша, на ходу собирая ягоду, пополняя запас витаминов в истощенных войной организмах.
  Встретился мальчик: сказал, что ищет корову, что немцев в деревне нет, но есть три полицая-предателя. 
  — С предателями надо разобраться и наказать! — сурово произнес Иван: зевнув и нервно осклабившись, Илья поддержал мнение своего господина.
  — Их, дяденька, в деревне нет, ушли куда-то, может, к утру придут. Они мою мамку… — Ванюша не смог договорить, расплакался: еле успокоили...
  — Ванюша, покажи их берлогу. Мы отомстим за твою маму,  - успокаивал и расспрашивал я мальчика, тряпочкой вытирая заплаканное лицо. — Лиза, поухаживай за ребенком.
  Взяв с радостью Лизину руку, на ходу утирая слезы, Ванюша показывал нам дорогу.
  — Эх, война, война, скольких детей ты оставила сиротами: отняла близких — бабушек, дедушек, пап и мам, — скорбно размышлял я, наблюдая, как Ванюша довечиво прижимается к Лизе.
  Отправив Ванюшу домой, сами спрятались в овражке, что недалеко от дороги. Летняя ночь была теплой. Парило. Обычно в такие вот тихие, душные ночи молодежь шумела, пела песни, вела хороводы, заманивала любимых на первый поцелуй.
  Иван, сидевший в засаде с Ильей и Марией, осторожно выглянув из густого кустарника, внимательно осмотрел дорогу и ближайшую округу реденького леса. Всё было спокойно. Иван знал: мало кто спит сейчас, хотя ни в одном доме не было видно света. Взхрослые уложив детей, сами лежали без сна, с открытыми глазами, напряженно прислушиваясь к ночным звукам. В какую избу нагрянут нынче полицаи? Кого убьют, кого изнасилуют или измордуют? Может, пронесет? Хоть бы сдохли, ироды проклятые!
  — Не шевели сильно траву: комаров разбудите, — еле слышно говорил Иван. Комары с гудением садились на шею, на лицо, руки и тут же выпускали свои жала-хоботки, изготовившись к всасыванию порции живительной человеческой крови.
  Я вдруг вспомнил, что где-то в Азии есть пытка такая — комаринная.
  Лежа рядом с Викой и Лизой, в небольшой ямке, чем-то напоминавшей гамак, в котором было приятно, удобно лежать, я словно "Змей Горыныч", одним глазом — спал, а вторым — "бдил". Очень хотелось спать: чтобы не уснуть, балуясь, я то и дело щипал сочные ягодицы женушек.
  В полночь на звездном небе показалась узкая, словно корка арбуза, луна. Воздух немного посвежел, комаров стало поменьше.
  — Тише!
  Теперь было видно и слышно, как трое пьяных крестьян устало брели по дороге, волоча на спине громоздкие вещевые мешки, винтовки. Через некоторое время их нагнал еще один: по нужде в кустики отлучился да и стошнило малость, лишний самогон-то "боком выходит". Его сильно штормило, тошнило, поэтому он периодически отставал от своих.
  — Вика, этот отставший, — твой. Я ликвидирую толстого, а вы остальных, — давал указания Иван, прикидывая, как проще уничтожить толстяка.
  — Илья, подстрахуй Марию.
  Мы забыли о Лизе — "ворошиловском камнемете", которая, в свою очередь, внесла существенные поправки в планы Ивана. К сожалению, под рукой оказался только один камень, который она метнула без всякой команды. Иван уже бросился на толстяка, когда тот неожиданно, словно споткнувшись, упал. Запнувшись о громоздкую тушу, Иван тоже упал под ноги другого полицая. Тот успел уже вытащить здоровенный тесак, замахнуться, но в его руку вонзились острые клыки Ильи. Завязалась возня, в которой непонятно было, кто кого мутузит. Ситуация осложнилась тем, что здоровяк тоже подключился к отражению нападения: обхватив ноги Ивана, не давал возможности встать, дотянуться рукой до лежавшего поблизости автомата.
  Я вдруг понял, — рукопашка, это не наш "конек"...
  И, все же мы быстро и без особых проблем разделались с полицаями.
  Забрав тяжелые вещевые мешки, оружие, устало пошли к дому, в котором ожидал нас Ванюша.
   
                           ***
  Линия фронта, изгибаясь нервной дугой, постоянно меняла конфигурацию. Если смотреть с высоты птичьего полета, то можно было запросто увидеть ошибки, которые делали обе воюющие стороны. В одном месте явно побеждали немцы, прорвавшись глубоко в наши тылы. В други всё наоборот: Красная Армия, уничтожая противника, прорывалась в тылы к немцам. А тылы явно не поспевали за передовыми частями, поэтому прорвавшиеся подразделения, вплоть до полка, роты, взвода, оставались без должного боевого обеспечения. Продвижения в тылы врага, теряли свою значимость, принося разочарования и новые жертвы.
  Некому было ни с нашей стороны, ни с немецкой корректировать бои по линии фронта. Конечно, корректировка была, но она как правило была не своевременной. Во всем ощущался некий хаос, бардак.
  Все: и наши, и немцы — шли только вперед, не разглядывая, что творится по флангам; прорвав оборону, углубившись в тылы противника, они чаще всего усугубляли собственное положение, положение соседей, отступающих или из последних сил сдерживающих оборону. Нет бы помочь соседу, зайдя в тыл врага, организовав миниокружение и миниразгром! Именно этих "мини" и не хватало в тактике подразделений: масштабность, гигантомания, показуха обходились обеим сторонам огромными потерями в живой силе и технике.
  Но война енсть война со своими писанными и неписанными законами.
  Бои проходили так динамично и зачастую стихийно, что постоянно меняющиеся командиры не успевали правильно и точно ориентироваться в пространстве местности и обстановке.
  Очень слабо работала разведка.
  Погибших командиров, а это почти 99%, заменяли рядовые бойцы, в лучшем случае — сержанты и старшины. Даже мне, как-то, в течении часа пришлось командовать ротой. Потом, прислали какого-то молодого лейтинанта, и он принял командование на себя. Минут десять спустя, его разорвало миной.
  В ситуациях смертельного боя вобщем-то некогда было разбираться, кто старше, кто младше по званию. Все выполняли одну задачу: впереди враг — его надо уничтожить.
  Не было четкой связи между полками, батальонами, ротами, даже между взводами. Связь — это нервы боя. Если связи нет, бой превращается в стихию.
  Хорошо, когда бой происходит в открытом поле: хотя бы примерно видно, кто явно отстает, кто вырвался вперед, а туда надо пулеметчика перебросить.
  А здесь лесисто-гористая местность!
  Взвод, к которому "прибились" мы, сначала вместе с другими ротами, батальонами держал два дня оборону. Сдерживая атаки немцев, то и дело "тявкали" пушки, минометы. С немецкой стороны тоже слышалось "тявканье". Потом в районе нашего взвода из-за леса выползли два Т — 34. При их поддержке взвод, атаковав противника, прорвал оборону. На ходу отстреливаясь, немцы отступили в ближайший лесок. Стреляли больше наугад, не при нося нам особых хлопот. Зато мы словно в тире, методично отстреливая немцев, сближались для рукопашки. Увлекшись преследованием, мы не заметили, как оказались совсем одни в тылу врага. Где, кто? — непонятно.
  Небо раскрывается неожиданно. Оно полно гудением десятка самолетов, устремившихся в наши тылы. За ними минут через семь потянулась в тылы вторая армада бомбардировщиков. Самолеты в крестах летят натуженно, тяжело, неся в бомбовых отсеках увечья и смерть. Где-то недалеко от нашей бывшей позиции и дальше, вширь и глубину, самолеты начали "опорожняться", сбрасывая бомбы, поливая из пулеметов солдат.
  Немного досталось и нам. Уткнувшись носами в землю, мы терпеливо ждали, когда пролетят последние самолеты, один из которых, заметив нас, обстрелял длинющей пулеметной очередью. Слава Богу, обошлось без жертв и ранений.
  — Пронесло! Но нервишки пощекотало, — радовался я, обнимая женушек. Так уж получалось, что после каждой бомбовой атаки немецкой авиации мне непременно хотелось обнять жену. Иван говорит, что это нервный стресс из меня так выходит.
  Когда мы вышли на опушку леса, перед нами открылась чудовищная панорама недавно прошедшей бомбежки. Оказывается, к нашим подошло подкрепление, и теперь от этого подкрепления остались одни мертвяки. По всему полю валялись мертвые солдаты — кучками, парами, одиночки, обрубки, разодранные в клочья части тел.
  Трупы везде: среди холмов, похожие на помойные ямы, висящие на колючей проволоке, возле танка, за танком и под танком, на ящике из-под снарядов. 
  Очень хотелось спать. Преодолев "мертвое" поле, скрывшись в дальнем лесочке, решили устроить привал. Но, как-то само по себе получилось, мы вернувшись к месту побоища, стали собирать продукты питания, ибо желание сытно покушать, перебороло желание — лечь спать.
  Словно грибники, мы начали охоту за вещевыми мешками убитых солдат. Как правило, у наших бойцов они были пустыми, то есть без провианта: портянки, письма да всякая ненужная мелочь, скудно лежащая на дне вещмешка. Стал подбирать у немцев. Возьму их ранец, подниму, прикину на вес, если легкий — бросаю. Один ранец показался особенно тяжелым. Я собирался более подробно осмотреть содержимое ранца, как неожиданно "ухнула" танковая пушка. Стреляли в нас, но явно не точно. И это спасло наши жизни. Повернувшись, увидел на опушке леса дымящийся немецкий танк. Черная, ребристая, тихо гудящая машина вертелась на одном месте, выпуская вокруг себя коптящиеся облака. Танк снова повернулся в нашу сторону хоботом ствола. Не ожидая когда произойдет повторный выстрел, мы, не сговариваясь, упали на землю. И вовремя. Далеко позади нас, прогремел взрыв. Перелет! От нахлынувшей злости мне хотелось бежать к этой черной башне, бить её кулаком, царапать ногтями, плевать на неё. 
  Над танком вспыхнуло сизое пламя, сначала легкое, прозрачное, — потом — тяжелое и густое. Пламя без искр растекалось по черным бокам машины. Из танка на землю соскочили два прокопченных человека. По их лицам, одежде течет бензин, щеки багровые и полосатые от копоти и грязи, от удушливых испарений губы потрескались, глаза слезились. Грязная одежда местами дымилась, местами горела. Ошалевшие танкисты бегали возле танка, катались по земле, пытаясь сбить пламя с одежды, которая, наоборот, разгоралась еще сильнее, обжигая, поджаривая участки тела страдальцев. Один из горевших, встал изображая горящую свечу.
  — Ужас! — воскрикнула Мария: её автоматная очередь облегчила участь страдальцев.
  Поднявшись, делая короткие перебежки, мы устремились в ближайший лесок, внимательно разглядывая его окраины, надеясь вовремя увидеть очередной сюрприз, подобно этому танку.
  Да, что ни говори, судьба и на войне — судьба: если не дано утонуть, то... Невольно вспомнился знакомый штрафбатовец, который мне жаловался, что не может "поймать" пулю или осколок.
  — Представляешь, братан, за семь месяцев на передовой, в самом пекле, и ни одного ранения. Всех братишек потерял: а, сам — живой.
  — Не хочу я жить, в этом лживом обществе: устал от подлости, предательства командиров-энкэвэдэшников. Сам под пулю иду, но...
  — Понимаешь, вокруг меня братки падают, падают, кровью захлебываются, землю жуют от боли, а я специально иду в атаку не пригибаясь, в полный рост, и хоть бы одна "дура" зацепила.
  — Извините, Аркадий, за что вы попали в тюрьму? — спросила Вика.
  — На демонстрации трудящихся, по пьяной лавочке, вместо "слава Сталину!" кричал: "слава — Богу!"
  Я вспомнил еще один эпизод, который не забуду до конца жизни. Эх, морячки-морячки! Эх, отцы-командиры! Когда вы будете заботиться о простом солдате?
  А было всё так.
  Походным маршем преодолевали двадцатикилометровый отрезок пути. На всём этом пути встречались нам группами: бойцы и командиры, сержанты, старшины и даже полковники — все вместе, вперемешку с больными, раненными.
  Удивительным было то, что большинство из этих как бы раздавленных невидимым грузом людей не расставались со своим оружием: пистолетами, старенькими винтовками. У многих болтались на поясе противогазовые сумки без противогазов. Ни у кого, однако, не было ни пулеметов, ни противотанковых ружей, минометов, артиллерийских орудий, даже "сорокопяток". Позже выяснилось, что такое оружие отбиралось у выходящих с передовой красноармейцев; отбиралось свежими подразделениями, уходящими непосредственно на передовую, чтобы задержать или уничтожить неприятеля. Этими свежими и оказались две или три морские бригады.
  Ни окопов, ни ходов сообщения никто им не подготовил, а сами морячки, как не спешили, успели вырыть лишь небольшие норки, где по пояс, а где по колено и торчали теперь в них, как большие невиданной черной окраски сурки, выложив по краям этих нор гранаты, зажав между ног карабины, а в потрескавшихся от зноя губах — давно потухшие цигарки.
  Тогда я не мог никак понять, да не понимаю и теперь, почсему никому не пришло в голову переодеть этих сверхотважных людей в защитного цвета одежду, хотя в двух километрах от передовой, прямо на снегу, лежали огромные горы маскировочных халатов.
  Я сердцем плакал от досады, когда увидел, как над ослепительно белым полем поднимались в атаку морячки в своих черных шинелях, шапках, становясь идеальными мишенями для немецких пулеметов и автоматов. До горчайших слез, до удушья в горле было обидно видеть, как все белое пространство, над которым поднимались моряки, в несколько минут усеивалось черными точками убитых и раненых, которых и убрать-то днем никто не смог. Немецкие снайперы не дремали. Дорого же платили морские бригады, сделавшись пехотою и отказавшись от всего, что делает пехотинца менее уязвимым на поле боя. Красота, фарс, излишняя бравада, нерасторопность командиров, интендантов дорого обходятся на войне. Бессмысленные жертвы — это неоправданная роскошь, которой любили разбрасываться гениралы. Об этом помалкивали, лишь шептались "чуть-чуть", что и сам Г.К. Жуков, являлся большим любителем разбрасываться солдатом...
  Смешно смотреть со стороны, как на армаду немецких танков идет ощетинившаяся сабельками и винтовками "буденовская" конница. Жалко "буденовцев", но еще сильне жаль лошадей, выполняющих команды "умных" людей.
  Даже в своих норах матросы сейчас, днем, хорошо просматривались с воздуха. Потому-то на них постоянно и пикировали немецкие самолеты, то в одиночку, то целой стаей, выстроившись в кильватерную колонну, "юнкерсы", помимо бомб и пулеметных очередей, перед тем как улететь, не преминут в последнем пикировании включить сирену с её душераздирающим воем и бросить издырявленную пустую бочку или изогнутый рельс, издающие звуки, рвущие на куски твои нервы.
  Проходя через эти реденькие огневые черные точки, мы слышали за спиной озорные выкрики развеселой матросни:
  — Жми, пехота! Сейчас фриц полные штаны наложит!
  В небе появилась "рама", а это значит, что скоро налетят "юнкерсы". Всем будет плохо, особенно матросам. Эх, война, война...
  Тех же штрафбатовцев зачастую заставляли идти в бой с голыми руками.
  — Вон там немцы!.. У них и возьмете оружие! Вперед, за Родину! За Сталина! Ура! Гу-га-а-аа!
  Действительно, Россию умом не понять...
  В атаку идут немцы, а у нас одна винтовка на отделение и две трофейные гранаты, — рассказывал все тот же штрафбатовец, ругая высокое начальство.
  — Лишь смекалка да отвага солдата, отчаяние и жажда выжить, помогали выстоять и победить.
  — Наломаем толстых веток, черенки выставим на бруствер, чтоб немцам казалось, что торчат стволы винтовок и автоматов. Выжидаем, пока не подойдут ближе к нашим окопам метров на сорок. У них мандраж. Думают, раз не стреляем, значит, сейчас начнем кидать гранаты — у них нервозность усиливается.
  — Тридцать метров!..
  — Гранаты к бою! — кричим мы во всю глотку, перекрикивая друг друга. А дальше происходит следующий фортель… — хитровато и гордо рассказывал штрафбатовец, глазками интригуя нас. Мол, угадайте, что было дальше?
  — Паника в немецких рядах усиливается, чувствуется: еще чуть-чуть и начнут прятаться, укрываться в складках земли, в траве.
  — Гранатами по врагу — огонь!
  — Немцы видят: что-то в их сторону летит, инстинктивно падают на землю, на миг прекращая стрелять, теряя ориентир в обстановке.
  — Тут уж, братва, не зевай! И мы действительно не зевали: кто с дубиной, камнем, кто с саперной лопаткой или держа в руке зоновскую заточку, в лучшем случае, обыкновенный перочинник, "вылетали" из окопов, круша вражеские черепа, вгрызаясь зубами в ненавистные глотки, выцарапывая глаза. Конечно, и нам доставалось… И, все же это был вполне реальный шанс выжить, вооружиться и затем более эффективно уничтожать врага.
  — Вот такая психология, — балагурил пьяненький, с тремя зубами во рту, штрафбатовец. — А вместо гранат мы кидали камни, комки земли, обломки досок, гильзы от "сорокопяток". Я как-то запустил старым, изношенным башмаком, а взамен хорошо вооружился и прибарахлился.
  — Психология...
  Мне, кажется, я стал понимать, чем сильна Красная Армия: духом её бойцов.
  Легко ли было слышать про то, что советские люди, для которых армия всегда была любимицей, теперь возненавидели её за бесконечные отступления, безалаберность, отсутствие необходимого вооружения, продовольственного обеспечения.
  "Стоять насмерть! Ни шагу назад"! И безоружные, голодные войска действительно стояли до конца, с легкостью отдавая жизнь, которую не ценили, бескомпромиссно и искренно "грудью" защищая Отечество.
  — Официальные сводки всё врут, объявляя о "значительных" потерях Красной Армии в живой силе и технике: потерь было значительно больше! Вдвойне, втройне...


                            ***
  Начавшийся невдалике бой разбудил нас.
  — Побежали помогать нашим, — спросонья лепетал Иван, застегивая пуговицы гимнастерки. Я помогал женам быстрее натягивать сапоги, приводить в походный порядок незатейливую армейскую амуницию: — Быстрее, рыбоньки, а то опоздаем...
  Прибежали вовремя.
  Рота, сдерживая атаки немцев, заметно поредела,  как всегда ощущалась острая нехватка оружия, особенно боеприпасов. А мы были вооружены основательно: у всех было по одному немецкому автомату с полным боекомплектом патронов, по четыре гранаты у каждого, а у меня их было семь штук. Плюс к этому, накануне я подобрал тяжелый ранец, в котором, кроме огромного куска сала, находилось двадцать автоматных рожков с патронами для немецкого автомата.
  В честь дня рождения имениннику дарили патрон к винтовке или автомату, тем самым давали шанс выжить. Действительно, это было лучшим подарком, а у меня таких подарков оказалось целых двадцать, рожков, набитых до отказа патронами. Как выяснилось позже, "подарки" оказались весьма своевременными.
  Замаскировавшись в ложбинке на опушке леса, мы быстро оценили обстановку. Где-то пятьдесят процентов наших лежали на земле мертвыми, остальные, живые и раненые, прислонившись к винтовкам, ждали команды: "По врагам — огонь"!
  Показались неприятельские цепи с автоматами наперевес. Было странно, непонятно и до слез обидно, что они высыпали там, где мы были еще вчера, где мы были всегда, были вечно, и это была наша земля.
  Кто же им позволил врубиться так глубоко и нагло хозяйничать там, где хозяевами были опять-таки мы и никто другой? Чужие солдаты, видно, настолько обнаглели, уверовали в свою непобедимость, что шли, рассыпавшись по голой, выжженой земле в полный рост, почти вразвалочку. И не сразу даже залегли, когда среди них начали падать убитые.
  По первым двум скудным залпам роты я понял, что без нашей поддержки ребята обречены на погибель. Немцев было очень много. Без мощной автоматной или пулеметной поддержки отпор роты был явно слабым и неэффективным.
  Иван и жены поняли меня с полуслова. Разделив поровну боезапас, мы расползлись по опушке леса метров на тридцать друг от друга.
  От немцев до нас оставалось метров триста, когда Вика начала стрелять первой.
  — Видно нервишки не выдержали, — подумал я о бедняжке, поддержывая её порыв снайперской стрельбой. Дело в том, что дистанция 250-300 метров — это моя "коронка", моя любимая и для меня более эффективная дистанция стрельбы из автомата. Я не "строчу" оголтело, а каждую пулю посылаю точно по назначению. Противник еще относительно далеко, от этого я более спокойный и меткий. У моих женушек, кроме Лизы, эффект стрельбы зависел от злости и непосредственной близости противника.
  Естественно, наша помощь роте оказалась своевременной. И слава Богу! Опоздай мы на пять-семь минут, и нам некому было бы помогать.
  С большими потерями немцы понемногу стали сдавать позиции. Не давая возможности им окопаться на новом месте, сходу контратаковав убегающих, красноармейцы добивали врага.
  — Вы словно с неба свалились! — хвалил нас старшина, исполняющий обязанности командира роты. — Спасибо! — радовался старшина, благодарно обнимая нас, и разглядев наконец-то девчат, искренне изумился. — Не может этого быть, братцы! Это же бабы спасли нас!..
  — А ну давайте их качать на руках, очаровательных спасительниц!
  Не знаю, кому как, а я искренне радовался за своих милых и храбрых женушек: они заслужили большего. Вот завершится проклятая война, обязательно напишу письмо Сталину с предложением, чтобы в дни празднования Победы солдаты непременно несли на руках женщин-фронтовиков с огромными букетами цветов. Женщины-фронтовики, труженицы тыла заслужили с лихвой такой почести.
  Илья тоже по-своему, по-собачьи, радовался, лаял на грубиянов мужиков, чтобы поаккуратнее качали девушек, не покалечили бы.
  Праздник — праздником, а трофеи — трофеями! Поэтому я и Иван не теряли время даром, быстро обошли передовую, словно грибы, собирая патроны, гранаты, продукты питания, спирт.
  Ночь темная, безлунная. И если бы не зарево пожаров, движение было бы почти невозможным. Зато темная ночь позволяла подойти к неприятелю незамеченными. Шли без привалов. Иногда мне казалось, что иду я один, а все остальные бойцы и мои женушки потерялись во мраке. И это немного пугало меня.
  Рассветало. Мы преодолевали открытое пространство: рота колонной шла впереди, а мы тянулись в её хвосте, мечтая об одном — упасть в траву и поспать. И мы упали, решив все же вздремнуть хотя бы часок, а потом догнать роту.
  Серия мощных взрывов сотрясла утреннюю тишину. Пять минут… И от роты ничего не осталось. Окровавленные, изувеченные, смешанные с землей куски тел раскиданы на месте взрывов. Те кто остался в живых, немцы добили автоматными очередями и так же незаметно скрылись в утреннем туманном лесу. Как будто никого, ничего здесь и не было. Печальная, не для слабонервных картина. Но, это и есть — война...
  Судьбе было угодно, чтобы наша семья осталась в живых. И, мы уже в который раз, поблагодарив Бога, выпив по глотку спирта, стресс прогоняли бурными поцелуями, которые плавно перешли в нечто другое...


                              ***
  Душистый лес плотной пеленой окутал наши уставшие тела. Но спать не хотелось: предпочитали просто полежать, сбросить с ног тяжеленные сапоги, сопревшие портянки, чтобы плечи отдохнули от увесистых вещевых мешков.
  Наслаждаясь тишиной, все вскоре уснули; лишь я бодрствовал, исполняя обязанности часового. Чтобы не уснуть, думал о разных, так сказать, кармических  ситуациях.
  Вспомнилась маленькая девочка, бегущая по полю, собирая цветы, вдруг, подорвалась на мине. 
  Или, вот тоже интересный случай, мальчик играя возле пушки, которая была заряжена, сам того не желая, произвел выстрел. И, попал в автомобиль, в котором ехал немецкий генирал.
  Или несуразная смерть Валуева: по пьянке поспорил, что в открытую, не пригибаясь, прогуляется по передовой. И прогулялся — целых сто метров прошел под ураганным огнем противника: спокойненько прошел, грозя кулаком в сторону вражеских траншей.
  Все пули прошли мимо Валуева, не попортили даже одежду.
  Спрыгивая в траншею, где его поджидала выигранная кружка спирта, поскользнулся. Падая, ударился виском о торчащий ствол пулемета, тут же скончался.
  — Что это за смерть? Издевательство судьбы? Где тот "невидимый" предел, отделяющий нас, живых и мертвых? Где та грань, переступив которую, люди покидают этот мир.
  Видимо, что-то мы, люди, недопонимаем?! Не можем осознать, прочувствовать незыблемые Законы Вселенной, в которых находится земная цивилизация.
  Поглядывая то и дело на спящих женушек, вудруг увидел вокруг их распростертых в траве тел светящиеся оболочки, словно изнутри плоти  пробивался на поверхность источник света. Пробившись сквозь кожу, свет уплотнялся, переходя в густые световые испарения, радушные блики, кляксы.
  Проснулся Иван. Я ему шепотом рассказал о своих маленьких открытиях.
  — Мой друг, очень рад за тебя. Тебе удалось увидеть одну из великих тайн: девчата, скоро станут мамами. Видно Богу угодно, чтобы, несмотря на войну, у вас были дети, чтобы ты стал отцом, и ваша молодая семья обрела некое логическое завершение в виде младенцев. Это очень хорошо.
  Повернувшись к ним, Иван более пристально стал рассматривать их спящие теля, безмятежные лица.
  — Странно, буквально неделю назад я ничего подобного не замечал. Что интересно — у троих одновременно!.. Ну вы и расстарались! Это же инадо!
  Через женщину-роженицу — Душа приходит в воплощение на землю. По этой причине, Бог наделил женщину — Своей Силой.
  — Лучше будет, пока девчатам ничего не говорить. Пусть сами догадаются.
  — Отдохнуть бы им в тишине, покое, парного молочка попить.
  Но реальная обстановка вместо отдыха и других, хотя бы немудреных, житейских благ, ежедневно преподносила всё больше горя, страданий, суровых испытаний.
  С утра и до позднего вечера войска Красной Армии, беспрестанно атакуя передовые рубежи немцев, медленно, но уверенно, отвоевывали клочки, участки, огромные территории родной земли. Забыв про обед, ужин и другие привычные мероприятия, немцы пытались сдерживать натиск атакующих. В это раз удача, хоть и с большими потерями, была на нашей стороне. Оставляя группы прикрытия, немцы отступали.
  Так или иначе, вместе со всеми подразделениями, частями армии продвигались и мы, неся на себе — смерть врагу, и в себе — нечто новое — плод взаимной любви. Семья без любви, без детей не имеет будущего. Я, конечно же,  дико радовался, украдкой поглядывая на животики женушек, чем заслужил еще большую любовь, уважение от милых и прекрасных, для меня единственных и неповторимых, дам.
  Правда, слово "единственные" для меня было неприемлемо: сердцем чувствовал, совсем скоро семья пополнится новыми мамами...


                               9.

  Каждый из этих дней, ночей проходил, словно по договоренности между воюющими сторонами, по одному, строго утвержденному расписанию, будто футбольный матч по договоренности.
  Начинали немцы. С рассветом в небе появлялась "рама", после нее, спустя час, прилетали "юнкерсы". И начиналась долгая, изнуряющая, "бреющая" бомбардировка наших позиций, сопровождающаяся бесконечными пулеметными очередями. Последняя атака, восьмая, — "бочечная", чисто психологическая, к которой на третий день мы привыкли и уже её не очень боялись. Боялись, конечно! Тем более, недавно одна из "бочек" угодила прямо на голову солдата. Нелепая смерть, каких на войне — великое множество. Вчера, в утреннем бою, например, немецкая мина, величиной с чекушку, вонзилась в мякоть ягодицы красноармейца Семченко и не взорвалась. Семченко, орет благим матом, упрашивает, чтобв в соседний батальон сбегали, за саперм профессионалом. Хорошо, что Иван был как раз таким профессионалом — сапером: самым опытным среди других саперов-самоучек. Разминировал, так сказать, "объект", спас солдату жизнь; а тот к обеду уже "отлежавшись", теперь бегал по передовой, показывая всем жилающим убедиться лично, свой разминированный зад. Бойцы смотрели, угощали счастливчика спиртом, угощали салом с сухариком.
  С завершением воздушных атак немцы начинали наземные наступления. В бой ввязывалась пехота, против которой мы уже научились успешно воевать. Но потерь как с нашей, так и с немецкой стороны было очень много. Полностью истребленные подразделепния тут же сменяли резервные; резервных, погибших, сменяли другие запасные подразделения. Так, безостановочно работал кровавый конвейер войны.
  Никто не желал отдавать позиции, которые в течение суток раз десять меняли "хозяина". Когда волны атакующих и контратакующих откатывались назад, к своим "берегам", для нас и немцев наступал коротенький, и долгожданный перерыв, отдых. Словно кто-то невидимый подает сигнал, и "боксеров-тяжеловесов" разводят для передышки, чтобы через несколько минут возобновить бой. И так с рассвета и до поздней ночи. После этого "рабочий" день войны завершался до следующего утра, до следующего рассвета, для кого-то последнего.
  Ночь отдавалась тыловикам и разведчикам, чтобы к утру боеприпасы, горючее и прочее, необходимое для ведения боя, было готово.
  В эту ночь в наших тылах значительно поредело, зато с тылов немцев постоянно прибывали новые, свежие подразделения, которые можно было запросто обнаружить: визуально и при некоторой фронтовой смекалке, что и разведки можно не проводить. Немцы не таились, наверное, знали, что с нашей стороны контрдействий не будет: "Отныне рушкие свинтусы будут только обороняться".
  Печально, но факт!
  — Мария, смотри.
  Иван будил нас, спящих, показывая рукой в сторону немецкой передовой, за которой медленно ползла длинная колонна крытых брезентом, тупорылых грузовиков, вздымая пыль столбом.
  — Где же наша авиация?! — возмущалась Лиза, пытаясь считать машины.
  Мне показалось, что в этот момент проснулись все красноармейцы, чтобы запечатлеть предзнаменование своей скорой гибели.
  Но есть приказ: "Стоять насмерть! Ни шагу — назад!" И мы выполняли приказ в прямом смысле, не собираясь отдавать немцам позиции.
  Как говорится, "с первыми петухами", в небе появлялась немецкая "рама"...
  Бойцы молча ели, пили чай, чистили оружие, считали и делили на всех поровну патроны, гранаты.
  Я мысленно прощался с Иваном, с Ильей и своими женушками. Эх, видно, не судьба!
  — А может, нам напасть на спящих немцев, — неуверенно предложил я. — Тем более, с нами ас-подрывник Илья.
  Мысль дельная, поддержала меня Лиза, улавливая ход моих мыслей.
  — Ваня, Иван, командуй!
  Углубившись в тылы немцев, где скопилось много техники, "затарившись" гранатами, мы, расползлись друг от друга на 150-200 метров. Основную работу выполнял Илья, бегая от одного к другому...
  На этот раз нам везло, как никогда. Порезвились вволю, изрядно потрепав нервишки обескураженных непонятностью немцев. Илья буквально творил чудеса, значительно упрощая нашу диверсионную работу. Мы только и делали, что связав две-три гранаты, сували их в пасть Илье, показывая рукой направление "атаки".
  В ночной панике, немцы поливали автоматным уроганным огнем своих же. Тут и мы, иногда постреливая, под шумок, вернулись к своим. 
  Позднее, когда сидели у ночного костерка и обмывали победу, нам было приятно осознавать, что из-за этих мелких "пакостей"  с нашей стороны передовые ряды немцев дрогнули, стали в панике покидать позиции, оставляя оружие, технику.
  Выбив немцев с насиженных, отлично укрепленных позиций, и заняв их, батальон не рискнул преследовать врага в кромешной темноте. Будто специально куда-то спряталась луна, с помощью которой, ранее, мы легко ориентировались на местности. К тому же, остро ощущалась потребность в передышке. До первой утренней "рамы" оставалось поспать часок, может, и меньше.
  Но поспать не удалось: следуя нашему примеру, активизировались действия соседних батальонов. Пришлось помогать соседу справа: их ночное наступление захлебывалось из-за отсутствия боеприпасов. Вот досада! Казалось: вот она, долгожданная победа. Но, немцы, почувствовав наше слабое место, стали противодействовать увереннее, спокойнее, без суеты.
  Телефонная связь отсутствовала, связисты ушли искать "обрыв", и не вернулись. Лишь интуиция бывалых солдат подсказывала: "Там очень плохо. Надо идти им на помощь, иначе скоро некому будет помогать, и немцы, проиграв ночной бой в одном месте, отыграются, в другом".
  Согласовав свои действия с командиром, набрав по-больше гранат, мы, устремились в ночь...
  И мы помогли, зайдя немцам в тыл, что в кромешной темноте очень сложно сделать: не понять, где наши, где немцы. Но когда завязался бой, четкие ориентиры все же обозначились. Увлекшись боем, никто не заметил, что тьма, почернев и сгустившись до предела, как-то быстро рассеивалась, растворялась под первыми солнечными лучами, а в небе лениво и монотонно, будто шмель, сонливо урчала "рама".

  Я радовался, увидев  женушек живыми и здоровыми. Илья блудливо заигрывал с Лизой, пытаясь сдернуть с её плеч вещмешок, в котором позже мы насчитали двадцать шесть пулевых отверстий. Вещевые мешки Виктории, Марии, Ивана и мой, тоже, больше напоминали "дуршлаги".
  Радость сильно омрачилась, когда мы узнали, что от двух батальонов, остались в живых чуть более роты.
  И все же в результате ночного переполоха, наши силы — уровнялись. Теперь, мы проигрывали только в авиации.
  Рассредоточившись в немецких траншеях, мы пассивно пережидали, когда завершатся начавшиеся бомбовые атаки немецкой авиации. Летчики с лихвой отыгрались за ночное поражение пехоты: от количества бомб земля натужно дрожала, стонала, казалось, еще чуть-чуть, и расколется на мелкие части, которые улетят в космическое пространство, унося с собой людей, разыгравшихся не на шутку в войнушку.
  Теперь, кроме бомб, немецкие летчики сбрасывали листовки с призывами немедленно сдаться и обрести подлинную свободу. Многие красноармейцы кинулись подбирать листовки для использования их в качестве самокруток, за что тут же поплатились жизнью.
  К обеду, рота поредела до взвода: к вечеру до одинадцати человек, включая нас.
  Чтобы не терять время даром, под бомбежку мы отсыпались, а я исполнял обязанности часового-наблюдателя: с любовью наблюдал, как сладко спят женушки, как зычно храпит Иван, а рядом, подражая хозяину, по-храпывал Илья. Я даже ухмыльнулся, подумав, что собаки не умеют храпеть… От увиденного в сердце потеплело, на лице появилась улыбка, которую долго не мог унять. Казалось, в нервном стрессе мышцы лица сами растягиваются в улыбку, не желая принимать прежнего положения.
  На какие-то две-три минуты, незаметно, погрузившись в сон, я мгновенно, проснулся, почувствовав свежесть, буд-то проспал сутки. У меня часто такое стало случаться: и я опытным путем определил, что это очень полезный сон.
  — Что же делать? Что делать? — в голове крутилась назойливая мысль.
  К счастью, на этот раз после окончания бомбовой атаки авиации в бой не вступила немецкая пехота. А тут и солнце скрылось за горизонтом, окутав местность долгожданной прохладой темноты.
  Для одних ночь — это время сна, для нас, эта ночь, стала временем раздумий. Что делать? Куда идти?
  С востока жидковато разбавленной кровью наплывал нежеланный на этот раз, рассвет. Нежелательный потому, что нам хотелось до восхода солнца не только выйти из окружения, но и как можно дальше оторваться от противника. Но Солнце и Земля жили своими вечными законами, где не учитываются желания людей.
  Еще, еще часок темноты! Мы только и мечтали, чтобы солнце хоть на часок задержалось там, за горизонтом, но не могла приостановить собственное вращение Земля.
  Странно, пытаясь взять немцев в "кольцо", расчитывая на скорую победу и долгожданный отдых, мы незаметно сами оказались в "кольце" и теперь старались из последних сил проскочить "ухо" иголки, и вроде бы все шло успешно, пока… Еще бы десять-двадцать минуток темноты!


                            ***
  Удары. Град ударов по голове, по туловищу. Удары прикладом, коленями, сапогами: одна пытка сменяется другой. То меня бросают о стену на пол, то стегают плеткой, бьют палкой. 
  — Ты будешь у нас вместо трамплина! — рычит брюхатый немец, чеканя русскими фразами. — Говори, говори, скотина, рушкая свинья! Теперь избивают меня мокрой, скрученной жгутом простыней. Удар за ударом и постоянное: "Говори!"
  Привязывают к скамейке. Удар. Кажется, что голова отделилась от шеи и лежит, перекатывается где-то в другом помещении и не слышит задаваемых палачами вопросов. — Говори, рушкий партизан!
  Умаявшись, палачи решили взять "тайм-аут", тем более, и чаек подоспел. Усевшись за стол, потягивая душистый чай с молоком, хрумкая бубликами, они остервенело спорили о судьбе фашизьма.
  — Долго вы еще будете морочить мне голову? Занимаетесь словоблудием, словно бабы, а результата нет. Немедленно приступайте к работе! — гремел приказным голосом третий, видно, старший, уставший слушать пустую болтавню своих подчиненных.
  — Всё, мне конец! — подумал я, предвкушая "прелесть" предстоящих экзекуций. — Некому будет по-человечески похоронить! Возможно, после войны пришлют маме письмо: "Ваш сын считается пропавшим без вести"...- суетились в ушибленной голове дурацкие мысли.
  Странно, видно, от ожидания пытки вспомнились Эмма, Гертруда, померещились, словно наяву. Просят, чтобы я, как их муж, простил их...
  — Прости, милый, если сможешь!
  — Прощаю, прощаю, рыбоньки. Видите, в каком нынче я положении? Поэтому я очень рад, что перед смертью своей могу хоть кому-то помочь, отдав частичку себя — любви. Вы — мои жены, лучшие друзья: и я вас полюбил такими, какими вы были. В этом мире мы все, несовершенные...
  От сильного удара по голове я потерял сознание и был насильно выбит из мира земного в миры мне неведомые. Появился старец.
  Сострадающе посмотрев на меня, он мудро произнес: "Любовь — это страдание, готовность принести себя в жертву, не расчитывая на взаимность".
  Перед моим взором рассыпалась веером карточная колода, обозначая для меня лица прекрасных девушек.
  — Вика, Мария! Лиза! Что вы здесь делаете? — изумленно спросил я.
  — Пришли за тобой...
  Их портреты растворившись в пространстве, проявились новыми портретами девушек, мне не известных.
  — Кто вы такие?
  — Твои женушки! — колокольчиками щебетали девчата.
  Я искренне удивился подобному маневру судьбы, засомневался, ссылаясь, что в беспамятстве не могу контролировать себя. Но в одной из карт неожиданно проявился Иван. Улыбаясь, руками разводит: "Что-то ты, дружок, залежался. Не сомневайся в своих женах, а лучше домой собирайся"!
  Иван говорил резко и быстро, будто ругая меня за нерасторопность.
  — Но ведь меня пытают, — промелькнула дурацкая мысль, пытающаяся оправдаться в моей беспомощности.
  Воспоминания о боли, побоях вернули в реальность. Открыв глаза, увидел своих мучителей, лежащих мертвыми на полу. Какие-то женщины суетились в помещении: одни что-то искали, другие приводили меня в нормальное состояние. Протирали водой, спиртом раны, ушибы. С трудом выпив несколько глотков воды, затем спирта, я снова впал в беспамятство, все же успев сосчитать, что женщин в помещении семь.
  Соорудив подобие носилок, женщины уносили мое истерзанное тело в глубь леса, подальше от вражеских глаз.
  Мой дух, преследуя собственное тело, лежащее на носилках, пархал бабочкой, наслаждаясь свободой полета, единством с Природой Вселенной. Это незабываемое и неописуемое человеческим языком впечатление: свобода! 
  Автоматная очередь разрезала тишину. Падая с носилок, по инерции скатившись в яму, заросшую травой, я одновременно, вернулся в прежнее состояние.  
  — Что случилось? Может, приснилось? — задавал сам себе вопросы, украдкой осматривая местность. Одна из женщин, извиваясь от боли, пыталась встать на колени, но автоматная очередь успокоила её тело навеки.
  Ожидая приближения немцев, я приготовился к худшему. Но в мою сторону никто не шел, не бежал, не стрелял. Тишина — гробовая!
  Набежавшие пасмурные тучи неумолимо приближали ночь. Убедившись, что за мной никто не наблюдает, воспользовавшись темнотой, изнемогая от боли, я принялся стаскивать мертвых женщин в ту же яму, в которой отлеживался сам, предварительно её углубив и расширив до необходимых размеров.
  Уложив шестерых в могилу, пополз за седьмой. Странно! Кажется, еще живая, дышит. Расстегнув воротник, пытался услышать работу её сердца.
  — Пристрели! — Пристрели скорее: нет мочи терпеть.
  Прекрасное, чистое молодое лицо, очаровательные глаза, сладкие губки — всё молило, кричало об одном: умереть как можно скорее.
  — Да, они тут все красавицы, как на подбор: загримировались под уродливых старушек. Эх, война, война!
  — Что ты, милая, сейчас перевяжу рану. Перевернув девушку на живот, обомлел: если в груди ранка еле просматривалась, то на спине, между лопаток, зияла огромная рваная рана. Сгустки крови кисельной массой размазались по спине, пропитали одежду.
  — Пристрели! Не могу больше терпеть. — Бледное лицо девушки выражало смерть, лютую злость, усталость и жажду любви. Васильковые глаза одновременно требовали любви, умоляли о смерти, прощали меня и выражали еще что-то, мне не понятное, но хорошее, доброе, вечное.
  — Как тебя звать-то?
  — Зоя! Ты хороший парень, красивый, сердечный, мой идеал. Но не суждено быть мне невестой, женой, мамой, нянчить детишек, кормить их грудью, перед сном рассказывать им сказки. Мне ведь через неделю должно "стукнуть" восемнадцать лет.
  Я плакал и одновременно внимательно слушая Зою, пытался перевязать её грудную клетку, надеясь, что Бог её поможет. Ведь она молода, невинна и непорочна. Таким, как Зоя, Бог просто обязан помогать. Но...
  — Поцелуй меня! Я ведь нецелованная: не пришлось как-то...
  Прикоснувшись к пылающим страстью губам, я почувствовал и даже отчетливо услышал, как "стук" в её груди прекратился.
  Странно и впечатляюще, даже волосы дыбом встали на голове: прикоснулся к живым, жаждущим любви губам, а когда отстронился, они излучали холодную смерть, вечный покой, и, как мне показалось, искреннюю благодарность за первый и последний поцелуй. Я даже ощущал тянущиеся от её мертвых губ флюиды любви, тепла: она забрала с собой на вечную память частичку меня, частичку моей души, моей любви, ведь душами мы знали, что являемся друг для друга — мужем и женой, венчанными Богом.
  — Эх! — слезы горя, скатываясь с щек, падали на лицо Зои, "живая вода" пыталась оживить, воскресить "спящее" тело.
  Но чуда не произошло. Скорбь и разочарование, любовь и печаль взбунтовали мое нутро. Быстро закопав своих спасительниц-жен, которые так и не стали моими земными женами, перекрестив холмик и себя, медленно побрел, затем пополз ибо очень сильно болели ноги.
  — Дяденька! Дяденька!
  — Померещилось, — подумал я, до боли напрягая слух, зрение, пытаясь увидеть что-то человеческое в ночи.
  — Дяденька! Не бойтесь. Вы видите меня?
  О, мама родная! Действительно, метрах в семи-десяти, между двумя деревцами, стояла миниатюрная "тень", напоминающая ствол третьего деревца.
  — Откуда взялась-то, красавица, — удивлялся и радовался я неожиданной встрече: её голос внушал доверие и спокойствие.
  — Садись рядом, рассказывай всё подробно. Мой голос, видно, тоже внушал доверие: девушка, смело и спокойно присев на траве возле меня, принялась быстро щебетать, буд-то сто лет не разговаривала. Она улыбалась, плакала, подолом цветного ситцевого платьица вытирала слезы, беспрестанно поправляла непокорные кудряшки и говорила, говорила, сопровождая каждое слово соответствующим взглядом, в котором присутствовали ужас, сострадание, жалость, злость, жажда мести. От собственного рассказа еще более испугавшись, она прильнув к моей груди, пискляво зарыдала.
  — Я видела, как моих сестер и подруг убили немцы. Испугавшись, я убежала подальше от опасного места, спрятавшись в россыпи больших камней, ждала, когда стемнеет. Как только стемнело, вернулась к месту гибели девчонок. Увидев могильный холмик, немного поплакав, решила идти за вами. И вот догнала! Вытирая слезы, девочка, словно мышонок, пищала, не в силах успокоиться. Поглаживая её голову, целуя макушку пытался успокоить осиротевшую девочку.
  — Ребеной, а сколько натерпелась! Как тебя звать-то?
  — Марыся! Марыся Яковенко! Вы похоронили четырех моих сестренок, а я пятая, младшая. Теперь осталась одна. Всех потеряла: папу, маму немцы в плен забрали, двое младших братиков недавно на мине подорвались, деревню немцы спалили. Я с девчонками в это время в лесу собирала ягоду, целебные травы; к вечеру вернувшись увидели дотла сгоревшую деревню, наш дом. Немцы от деревни ушли недалеко: вот мы и решили им мстить. Уже убили четверых немцев. Потом, увидев, как вас, избитого, ведут на очередной допрос, мы поклялись во что бы то ни стало вас спасти. Два часа отсиживались в укрытии, ждали подходящего случая, который скоро представился. Что было дальше, сами знаете.
  Прижавшись друг к другу, согревая озябшие тела, обоюдно успокаиваясь, вскоре уснули.
  Во сне кто-то "невидимый" указал мне направление движения по лесу, чтобы быстрее прийти к женушкам, Ивану, Илье, обозначил нужные ориентиры.
  Ошеломленный минувшими событиями, я действительно заблудился и не знал, куда, в какую сторону идти. Подсказка во сне оказалась своевременной и весьма эффективной для моей нервной системы: я получил заряд бодрости, обрел уверенность в себе, в выбранном пути. А это большое дело для любого заблудившегося путника. Проснувшись на рассвете, я четко знал: надо идти к солнцу, километра через четыре увижу охраняемый немцами мост, от которого, пройдя вверх по течению реки еще три километра, у развесистой липы преодолеть речку вброд; после чего встретятся на пути три березки-близняшки...
  Шли молча, каждый думая о своём. Подойдя к ручью, решили помыться, постираться, а мне надо было еще и промыть кровоточащие раны.
  — Давайте я обработаю раны и постираю одежду.
  — Нет, милая Марыся, постараюсь управиться самостоятельно. А ты лучше отдыхай: дорога предстоит дальняя.
  Но на деле всё получилось наоборот. Пока я шел, чувствовал себя сносно, а как только сел на берег ручейка, чтобы раздеться, то сразу же тело сковало жуткой болью, тяжестью, будто мухомор проглотил. Когда попытался стянуть с себя одежду, тело пронзила боль в боку, от которой я потерял сознание.
  Придя в себя, открыв отяжелевшие глаза, увидел обнаженную Марысю: склонившись над водой, она полоскала мою и свою одежду.
  Почувствовав взгляд, девушка повернулась, умоляя глазами отвернуться.
  — Извини! Не хотел тебя обидеть.
  — Ну ладно, бесстыдник, прощаю! — игриво прощебетала Марыся, продолжая соблазнять моё воображение внушительными бугорками, стройной фигуркой.
  — Я красивая?! — кокетливо улыбнулась Марыся, загадочно и интригующе подмигнув одним глазом, как бы подбадривая меня: мол, не робей, я смелая.
  — Угадай, сколько мне лет?
  — Да ты просто чудо, красавица, созданная для кисти художника. Несуразная одежда старит тебя, превращая в тридцатилетнюю "бабульку". А так ты очень даже ничего. Немного подкормить, заменить одежонку, дать с месяц поваляться на курорте, и всё будет хорошо: все принцы сбегуться к твоим ногам, чтобы поцеловать хотя бы твой мизинчик.
  Я еще что-то говорил о душе, о любви, наблюдая, как подобные монологи явно ласкали ушки юной красавицы. Она на глазах преображалась, превращаясь в нечто взрослое, цветущее, еще более очаровательное: щечки разрумянились, глазки заискрились нежностью, губки "бантиком" расплылись в благодарной улыбке. От нахлынувших на юное создание положительных эмоций Марыся "пулеметом" защебетала, ловкими движениями надев на себя мокрое платье, принялась одевать меня, игриво разговаривая, словно с грудным ребеночком.
  — Ну что, мой соколик, пошли потихонечку! Можешь облокатиться на меня. Я сильная! Больно ножку, плечо? Ничего, мой соколик, до свадьбы заживет! — продолжала играть в "маму" Марыся, по-прежнему видя во мне краснощекого, шаловливого мальца.
  Глядя на нас со стороны, можно было подумать: молоденькая жинка помогает дойти до дома пьяному забияке-мужу. Выпив лишнего, ревнивый муженек, преследуя мнимых любовников, "трижды наступил на одни и те же грабли". И вот петушок, изрядно ощипанный, но не побежденный, идёт домой, поддерживаемый своею курочкой. Любимой курочкой!
  Домой?!
  В какой-то меремы действительно шли — Домой...


                                 10.

  Люблю самых первых утренних птиц, разбуженных трепетным светом. Вымерли голоса людей, и техника не решается еще нарушить тишину, и нет в небе назойливой "рамы" с крестами. И сладко от мысли, что ты жив, можешь в тишине созерцать природу. Сладко от осознания, что живы милые женушки, Иван, Марыся, пес Илья и эта горстка солдат, которые пыхтят цигарками, улыбаясь, о чем-то тихо говорят.
  На миг закроешь глаза, снова откроешь — и увидишь день, деревья, небо, преобразившуюся тишину. Сколько силы бытия в этой тишине, в этих образах, сколько восторга жизнью! И, снова — тишина! Мне показалось, что именно в тишине, тишиной говорит Бог.
  Жизнь — ромашка! Всегда одного лепестка не хватает.
  Любовь! Любовь мне открыла меня: только теперь стал смутно понимать — люблю, значит, живу. Как много вбирает в себя простенькое слово "живу".
  Моя любовь, странная, необыкновенная, нестандартная — не к одной девушке, а сразу к нескольким: и к тем, кого уже потерял, и к тем, кого еще не встретил. Странно, мне казалось, что всё это — Бог, во мне и в каждой женщине, тоже — Бог: Бог везде и во всём. И, я не мог понять, почему мы тогда воюем, почему мы вынуждены убивать друг друга.
  Иван говорит: "Любовь, она либо — есть, либо её — нет: она многогранная. Любить врага — это тоже грань любви". А, я, все не мог это принять, вспомнив Эмму, Гертруду. Почему? Почему?
  Скоро я стану — папой, а эти милые женщины, скоро станут мамами. Слава Богу!
  Эх, если б не война...
  Первый крик новорожденного — это сигнал во Вселенную, что на планете Земля родился новый человек — неотъемлемая частица пространства и времени, которой Бог наделил порцией своей энергии. Но, помимо данного торжественного факта, для новорожденного — это сигнал-подтверждение, что я стал папой, а эти очаровательные дамочки — матерями. Это своеобразный отчет перед Создателем для его Поднебесной канцелярии.
  Бог любит, когда рождаются на Земле дети, особенно во время войны. Погибших на войне должны заменить дети. Такова извечная динамика эволюционного самовоспроизводства.
  Моя задача как будущего отца отныне многократно усложняется: надо не только освободить Родину от фашизма, но и суметь сберечь будущих мам, дать им возможность завершить святое дело, угодное Богу. Сигнал новорожденного должен уйти во Вселенную, ибо это — Закон, нарушать который, великий грех.
  Вспомнил старушку, у которой местные мародеры украли хлеб. В течении часа я их нашел, и пристрелил без "суда и следствия".
  Так вот у этой старушки погибли на войне её шестеро детей. А кто эт о поймет? Пять сынов и муж! Никто этого горя не поймеет! Никто! Скажут: "Понимаем, сочувствуем". Я видел, как она смотрела на соседских  детей, на их мать. А её взгляда не понимал. А она ведь смотрела на мать, как — мать, у которой детишек её загубили. Мы, мужики, дураки и пьяницы, этого никогда не поймем. Никогда! А она ведь думала о своих, детях и муже, понимаешь, ду-ма-ла. Думала всегда. Печсь топит — думает. По воду идет — думает. Спать ложится — думает. Гостей принимает — думает. Держит руку у сердца, и капают слезы...
  Это тоже грань любви...
  Я готов пить воду, в которой любимая мыла ноги!
  Вам неприятно!
  Значит, вы ничего не поняли. Мне вас жаль: вы не достойны и одной жены.


                            ***
  Видимо, у каждого человека в жизни бывает период, когда чувствуешь особый прилив энергии, всё получается легко, на одном дыхании: хочется петь, танцевать, сочинять стихи.
  Такой период пережили и мы как-то сразу всей семьей. Это был период тяжелых, изнурительных боев зимней кампании 1943 года. Мы с нетерпением ждали приближение Новогоднего праздника, по-детски, наивно росчитывая, что новый год изменит сам собою обстановку на фронтах и неожиданно для всех произойдет чудо: настанет долгожданный мир и первого января 1944 года солдатам не надо будет прятаться в окопах, мерзнуть, идти в атаку, убивать.
  Девочки заметно "потяжелели". Потяжелела и Марыся: она будто торопилась, спешила не отставать от подружек, в чем заметно преуспела: раздобрела, похорошела, стала более женственной и красивее.
  Легкое дуновение судьбы превратило Марысю в четвертую, самую младшую жену. Радуясь, порхая бабочкой, то и дело воркуя с собственным округлившимся животиком, Марыся заметно украсила нашу семью, её внутреннее и внешнее содержание.
  Вокруг нас война, горе, разруха, а мы, словно выпав из мира войны в другой мир, беззаботно мечтали о будущем, где много счастливых детишек и родителей, много теплых, добрых улыбок.
  Бережно и ласково поглаживая округлившиеся животики, о чем-то таинственно воркуя друг с другом, девчонки интригующе улыбались, поглядывая в мою сторону.
  — Девочки, косточки мне промываете. Сороки, мои любимые!
  — Мы подумали, о драгоценнейший повелитель и господин, — ответила за всех Вика, — вот вы вроде невзрачный и неказистый, а мы от вас без ума, счастливые, цветущие и рожать будем от вас и для вас. О наш повелитель, милый, желанный, иг-ри-вый муженек. Вы — гигант!
  Весело смеясь, девчонки принялись меня обнимать, целовать обветренные губы, небритые щеки. Папашка!!! Силен!!! Ох и силен: сразу четверых облагородил...
  — Я подарю вам звезды с ночного неба!
  — Ты уже подарил нам детишек. Это самый лучший подарок! — отвечали жены, разглядывая животики друг у друга, прикидывая на "глаз", у кого ребеночек будет тяжелее, красивее, гениальнее. Война для них отошла на второй план.
  Несмотря на то, что противник бросал всё новые и новые силы против наших войск, положение его с каждым днем заметно ухудшалось. Немецкие дивизии несли огромные потери в живой силе и технике: моральный дух войск катастрофически падал.
  По "запаху" войны я чувствовал скорое поражение фашистской Германии.
  Длительное общение с Иваном пошло мне и женам на пользу: мы стали более тонко и чутко понимать, воспринимать окружающий мир, "многоэтажность" природы, стали видеть, примечать то, на что раньше не обращали внимания.
  Как Иван предупреждал меня, так оно в действительности и происходило: подолгу наша семья не задерживалась ни в одном подразделении. Пока шли бои, мы были нужными и желанными. В часы затишья нами начинали излишне интересоваться: кто? откуда? зачем? как? А может вы немецкие лазутчики? Особенно интересовались девчатами, хотя истинный смысл допросов всегда сводился к одному — разбить семью и соблазнить, завладеть телами прекрасных нимф. Красота, обаяние, естественность и отзывчивость храбрых девушек по-человечески радовала рядовых бойцов, но для тех, кто обладал хотя бы небольшой властью, девушки стали той "красной тряпочкой", раздражающей глаз быка. Офицеры буквально дурели, превращаясь в лютых ревнивцев, готовых на любую подлость. Естественно, были неоднократные попытки устранить меня как явного конкурента в битве за обладание женщиной. Многократно, совершались попытки изнасиловать бедняжек, а после расстрелять как предатетелей и концы в воду.
  Постоянные косые взгляды, усмешки, лукавство, откровенная грубость, хамство по отношению к нам, заставляли нас быть постоянно начеку, в любой момент дать отпор зарвавшимся наглецам: то и дело менять место "прописки", покидая данное подразделение. Отсутствие документов существенно осложняло пребывание в любом коллективе.
  — Нам не верят, девочки. От вас они требуют только одно — секс. Тогда и документы бы сделали...
  — Уроды! — возмутилась Мария, — скоты! А ещё коммунистами себя называют.
  — Ничего, миленькие вы мои рыбки, главное, мы на войне не прячемся, как некоторые, а бьем немцев и неплохо. Дай Бог каждому мужику уничтожить столько фрицев; давно бы уже война закончилась. Главное, мы не сломились духом и, как предсказывал Иван, плывем по войне, по судьбе в автономном плавании.
  Отсутствие документов и свое странное, нестандартное семейное положение мы отрабатывали с лихвой в боях, уничтожая врага, помогая своим солдатикам выжить и победить, помогая зачастую некомпетентным, трусоватым командирам принять правильное и своевременное решение. В пылу сражения никто на подобные мелочи не обращал внимания, а мы и не самоофишировались, не нуждались в показухе, делая свое дело добросовестно и качественно. Но стихнет бой, улягутся страсти до следующего, утреннего боя, и… начинаются всевозможные к нам придирки.
  Часто, будучи в хорошем настроении, мы как-то не обращали на эти "неудобства" особого внимания. Казалось, сам Бог вливал в нас порции свежей, бодрящей энергии, с помощью которой мы без проблем преодолевали препятствия, возведенные убогим человеком.
  А между тем, неумолимо завершался третий год войны. Тяжелый год для обеих воюющих сторон, сжавшие до предела с обоих концов невидимую пружину. Куда отрыгнет? Пока неизвестно. Но знаки хорошие уже имелись..., в пользу освободительной Красной Армии и её народа.
  Судьба! Загадочное, интересное слово. Иван говорил, что свободная воля человека как раз и создает для него те ограничения, которые и зовутся — карма-судьбы.
  Мы не действующие в этом мире. Везде и во всем — действует Бог, но при этом, каждому человеку дается — свобода и право выбора.
  Объединившись в семью, мы, сделав свой выбор, пошли как бы вразрез обычаям, установкам стадного общества, став неугодными, чужими среди своих. 
  Да, мы привязаны судьбой к войне, к фронту, армии, какому-то конкретному воинскому подразделению и вынуждены подчиняться страшной, стихийной воле — воле войны, бойни. Хотя к концу 1943 года со стороны Красной Армии бойня стала более управляемой, планомерной, менее жертвенной, чем в 1941-42 годах, когда на одного убитого немца приходилось три-четыре, а то и десять наших солдат. И это без учета потерь со стороны гражданского населения.
  Теперь же маятник бойни пошел в обратную сторону. Красноармейцы обрели необходимый опыт, вжились в войну, ставшую для них обычным делом, рутинной работой. Командиры научились командовать. Существенно оживилась разведка, что приносило соответствующие плоды в деле победы за каждый клочок родной земли, а самое главное — значительно повысился боевой дух солдат. Войска в достаточной мере наполнились бронетехникой, авиацией, оружием, боеприпасами. С наступлением холодов солдатам выдали теплую одежду, питание стало более своевременным и калорийным. Ну и спирт: спирт, появился в войсках в очень большом количестве. Говорят, что сам Сталин взял под свой контроль поставку спирта в конкретное воинское подразделению. Надобность в спирте, я часто ощущал, как говорится на собственной шкуре. К примеру, для саперев, восстанавливающих мост через реку, купающихся в ледянной жиже с топором в руке, спирт был и первым лекарством, и согревающим средством. Помню, однажды, желая помочь саперу, поддержать бревно, я по самый подбородок ухнул в прорубь. От ледянной воды, получив сильнейший шок я чуть было не утонул. Сапер, которому я хотел помочь, вытащив меня на крепкий лед, буквально влил в мою глотку целую флягу спирта. Выпив словно воду, спирт, лишь со второго захода, я стал согреваться.
  Немцы чувствовали, что маятник войны движется не в их пользу. Они отчаянно сопротивлялись, пытаясь переломить ход событий, уверовав в чудо-оружие, которое вот-вот должно прибыть на театр военных действий и сотворить чудо.
  В таком вот диком, смертельном водовороте событий, вращались и мы. Иван, покинув нас окончательно, пошел на встречу со своею судьбой, давая нам возможность творить себя самостоятельно в условиях лютой войны.
  Скажу честно, я поначалу растерялся: не с кем было посоветоваться, поговорить на щепетильные темы. Приходилось самостоятельно принимать решения, часто, при этом совершая ошибки. Но в последствии я все жн осознал дальновидность Ивана. Когда он был рядом с нами, я не задумывался над тем, что надо делать завтра, сегодня, сейчас: практически все решения принимал Иван. И я невольно отвык от принятия самостоятельных решений, отдав, как говорил Иван, свою судьбу в его руки. А это очень плохо! Ведь я должен отдать свою судьбу и судьбу жен в Руки Бога. 
  С уходом Ивана всё — "в нас и вокруг нас", существенно изменилось. Внешне, этого не увидеть, сложно высказать конкретными словами, но, я, в результате этого, через некоторое время почувствовал необычную внутреннюю свободу. Я делал то, что хотел, чего ожидали жены и был несказанно счастлив от этого, ибо за собой, я начал ощущать "дыхание" Бога. Одновременно, я как бы увидел "дебри своей духовной слепоты", осознавая в полной мере свое и жен, несовершенство. Во мне, в нас, наши души рвались — Домой, в Царство Бога, а разум, стремился в самое пекло войны, нагоняя на нас — жуть братоубийственной войны.
  Я наконец-то почувствовал себя мужем: мы, каждый в отдельности и в целом, всей семьей, перешли в более высокий класс Эволюционной Школы. Да, бесспорно, мы обновились внутренним содержанием, окрепли духом, превратившись в крепкую, одухотворенную семью.
  Война, постоянные экстремальные условия проживания, преследования и подлость своих и, наконец, беременность — всё это как никогда сплотило семью, выкристаллизовали взаимоуважение, любовь, открытость к познанию нового.
  Мы были счастливы, всячески стараясь удержать это прекрасное, трепетное состояние, во что бы то ни стало, наперекор всем смертям, всем врагам, для которых растоптать любовь — огромное наслаждение.
  — Утверждение Света перед лицом тьмы тоже входит в обязанности тех, кто идет за Творцом, — утверждал Иван, — а вы, ваша семья, как раз и являетесь лучиком, стремящимся к Великому Свету. Вы тот, угодный Богу, лучик Света во тьме... 
  Только теперь я стал осознавать истинный смысл многих высказываний Ивана, появление которого в судьбе нашей семьи не случайно: на какое-то время, он стал для нас духовным учителем. Выполнив миссию по отношению к нам, он ушел на встречу с новыми учениками.
  — В этом мире, случайностей не бывает! — сказал Иван, на прощание пожимая нам руки.


                                   11.

  Наступил долгожданный новый 1944 год.
  Такой, новогодний праздник — он и на войне всем праздникам — праздник, только с соответствующими войне заморочками, с неприменным "салютом" по передовой, по тылам противника.
  Ровно в двадцать четыре часа враждующие стороны временно, на пять-двадцать минут, примирились, чтобы произнести в компании однополчан праздничный тост, выпить огненной влаги и пожелать каждому непременно выжить и победить. Выжить и победить!.. 
  На некоторых участках передовой праздничное застолье продолжалось до утра с обоюдного, молчаливого согласия. Ведь немец — тоже человек, он тоже желает отдохнуть, повеселиться, вспомнить дом, родителей, любимую невесту, жену. Да мало ли что может вспомниться человеку в Новогоднюю ночь.
  Вот и я в Новогоднюю ночь, как то по особому "
"увидел" своих жен. До меня вдруг дошло, что они скоро станут мамами, что надо искать хорошее убежище для них, не ровен час родят прямо здесь, на снегу. Надо что-то придумать.
  — Вон как их расперло...
  Заботливо разглядывая спящих жен, и, не зная, как им компетентно помочь, я заплакал, обращаясь к Богу за помощью...
  Человек — странное существо. Когда ему хорошо — забывает о Боге. Стало плохо, произошла экстремальная ситуация, и человек, ощущая собственную никчемность, ущербность, интуитивно обращается за помощью к Богу. Даже прожженый атеист нет-нет да и прошепчет перед атакой: "Господи — помоги"...
  И, как ни странно, Бог помогает ...
  То, что со мной произошло в ночь с 12 на 13 января, я и сам понять не могу.
  Девчата спали, спал и я. Неожиданно я проснулся: показалось, что кто-то меня разбудил. Сжав автомат, оглядевшись и ничего подозрительного не обнаружив, снова закрыл глаза.
  Кто-то невидимый заставил меня открыть глаза...
  То ли из-за дерева или прямо из-под земли выплыла женщина, одетая в что-то блестящее, зеркальное.
  Испугавшись, хотел закричать, но рот так и остался открытым, будто челюсть свело. Она молча, и очень четко, "читала" мои глаза, в ответ посылая взглядом короткие, лаконичные фразы, мысли, которые как бы ввинчивались в мой мозг. Создавалось стойкое впечатление, что её мысль — это моя мысль, я её автор.
  — Не бойся! Хочешь покажу, где живу?
  Её облик внушал доверие. Согласившись, пошел вслед за странной незнакомкой. Она прошла сквозь ствол дерева. Удивившись, решил повторить её маневр. Ударившись лбом, наконец-то осознал, что это не сон, не миираж, а натуральное, очень странное явление.
  — Вы грубые и мысли ваши тяжеловесные! Потому и не можете делать то, что для нас естественно и обычно.
  — Как это, грубый, тяжеловесный? — подумал я, потирая ушибленный лоб, обращая внимание на её передвижения по земле.: вроде бы, идет, а может, и плывет, парит над поверхностью земли. Наступает на траву, а трава не мнется, не пригибается, отсутствует отпечаток ступни. Чудно!
  Тускло светила луна. В черном небе проявилось множество звездочек. Я чисто случайно, а оказалось, не случайно,  посмотрел на еле мерцающую звездочку, присоседившуюся к четырем более ярким. — Сейчас туда полетим, — спокойно-молча сказала незнакомка.
  Будто в сказке, из-под земли возник странной конфигурации летательный аппарат, чем-то напоминающий школьный глобус. Открылся люк. Яркий поток света слепил глаза — я замешкался, пытаясь заслониться руками, и не заметил, как оказался внутри корабля. За пультом управления корабля сидели еще трое женоподобных существа.
  — Здравствуйте!
  Тишина. Я никого не интересую, кроме той, что привела меня на корабль.
  — Гляди туда!
  Прислонившись к подобию иллюминатора, я увидел кроны деревьев, передовые позиции, а в дальнем перелеске — скопление вражеской бронетехники и огромное количество бензовозов.
  — С пушечки бы шандарахнуть! — промелькнула мысль.
  — Они сами себя уничтожат! — телепатически ответила незнакомка на мою кровожадную мысль.
  Действительно, там, где стояли бензовозы, взметнулся в небо гигантский столб огня. Пожар жадно поглощал всё, что могло гореть, плавиться, взрываться.
  Мы поднимались всё выше и выше. С высоты суета людей-муравьев мне виделась абсурдной, непонятной и даже забавной, будто первоклашки на перемене для разминки решили поиграть в войну, да так увлеклись, что забыли идти на урок.
  Неожиданно для себя, вдруг четко уловил тот момент, когда стал думать о земной жизни как-то по-новому, как человек исследующий поведение муравьев. Муравей не видит, что происходит за ближайшим кустом, деревом, а я вижу и одновременно всё. Могу точно определить дальнейший путь каждого муровья и отдельной группы. Видимо так и Творец наблюдает за нами — неразумными, бездуховными людишками, погрязшими в больных обычаях, нравах — стадного общества. 
  — Всё, хватит! — сказала женщина, и я на какое-то время потерял сознание.
  Вскоре, придя в нормальное состояние, увидел необычной красоты планету, сплошь покрытую травяным ковром, буд-то газон футбольного поля.
  — Что это? — изумленно спросил я, с запазданием заметив, что стою босиком на душистой, мягкой траве и с большим удовольствием вдыхаю воздух.
  — Это наша временная, как и у вас, землян, родина. Тут наш временнй — дом.
  — Но ведь тут никого нет, даже не вижу строений.
  — Нам они не нужны. Посмотри чуть выше...
  Где-то в километре от поверхности планеты, в воздухе, подобно нашему северному сиянию, зависали дымчатые замки, постоянно меняя конфигурацию причудливых форм, словно облака, возбуждающие воображение гениального, чудаковатого художника, принимая в конечном итоге формы узоров. Нечто похожее "рисует" мороз на окне.
  — Грандиозно! Восхитительно! — повторял я и неожиданно захотел домой, вспомнив о студеном морозе.
  — Меня, там, женушки потеряли!..
  — Всё, хочу на Землю. У вас тут хорошо: тихо, спокойно и беззаботно. А там, жены скоро будут рожать. Кто им поможет, кроме меня? Я их очень, очень люблю.
  — Рада, что проявляешь заботу о нас, женщинах. За это тебе с лихвой воздастся. Вот тебе подарок от нас, жених!
  Женщина надела мне обручальное колечко, приятно улыбнулась, и я тут же отключился.
  Придя в себя, раскрыв глаза, увидев спящих жен и то дерево с которым "чекнулся", подумал, что мне приснился сон. Слегка подташнивало, во всем теле ощущалась вялость, слабость.
  Померещилось! — промелькнула мысль. Но, посмотрев на правую руку и увидев золотое кольцо, понял, что это было нечто большее, чем сон, и реальное, как то, что я сейчас лежу на снегу и вижу спящих жен. И ссадина на лбу реальная...
  — Родненькие, желанные вы мои рыбоньки!.. Как же я без вас?..
  Хотелось спать. Прижавшись спиной к Марии, ощутив запах незатейливых духов, подумав — "Где женушки смогли достать духи?", я погрузился в сон.
  Во сне вспомнился дед, как мы рыбачили. Наловили рыбешек целое ведро. Идем домой; я, несу удочки, дед — ведро. А тут, цыгане, прут табором, пыль столбом...
  Дед на радостях им всю рыбу, отдал: подарил.
  Снова вернулись к реке, и, в течении десяти минут поймали три огромные рыбины, которые не вмещались в ведро.
  Таких большиб рыб, двух из которых поймал я, раньше мне не удовалось ловить. Гордость меня расспирала, и я целую неделю ходил "гоголем", хвастался, перед пацанами...
  Жены трясли моё тело, пытаясь разбудить, а я изумленно и бестолково смотрел на них, суетящихся, всё видел, понимал, и не мог заставить себя двигаться, реагировать на окружающую действительность. Я как бы пребывал еще в сне… Хорошо, жены растормошили, помогли включиться.
  Взяв автоматы, вещевые мешки, мы побежали к предполагаемому месту боя. Девчата помогали мне, я помогал им, понимая, что война — это болше мужское дело.
  — Надо выводить девчат из войны! — промелькнула мысль, ставшая в последнее время назойливой, требовавшей с моей стороны решительных действий: неровен час — разродятся… Война войной, а рожать тоже надо: женщины не виноваты, что сильная половина человечества, кроме войны, ничего хорошего придумать не может, втягивая в кровавую бойню детей, девчат, женщин, старух.
  Немцы лютовали, да и фартуна сегодня явно им улыбалась: даже шальная пуля, неприменно находила цель.
  Где-то к обеду бой прекратился. Поведение немцев нас очень удивило. Не собрав убитых и раненых, они спешно покинули место дислокации. А мы уж было приготовились к своему последнему бою...
  Пристально разглядывая девчат, вдруг увидел, что они, все, как-то одновременно, посидели.
  — Да!...
  Обойдя позиции, добивая раненных немцев, собрав боеприпасы, оружие, продукты мы углубились в ближайший лесок, дабы немного подкрепиться, отдохнуть.
  — Девочки, предлагаю забрать маскировочные халаты, — предложила Лиза.
  Не знаю, зачем, но мы десять вещевых мешков набили белыми маскхалатами: убитым красноармейцам они уже не нужны, а нам, возможно, пригодятся.
  В одной из траншей нашли подобие саней, на которых немцы подвозили ящики с минами. Сложив на сани мешки с маскхалатами, набив еще три мешка продуктами и боеприпасами и связав их на санях, впрягшись вместо лошадок, мы молча шли в сторону уходящего солнца. 
  Намеренно уклоняясь вправо, мы двое суток шли неизвестно куда с единственной целью — отыскать наших. Глубокий снег и "пикантное" положение девчат очень замедляли продвижение.
  Но, как впоследствии выяснилось, здесь тоже не обошлось без руки провидения: мы всё время блуждали по одной и той же местности, сани постоянно переворачивались и мы тратили много сил и времени, чтобы укрепить груз на санях по-новому.
  Если б мы шли чуточку быстрее, то наверняка не встретились бы с партизанским отрядом. Разошлись бы, словно в море корабли.
  Партизанский отряд, как я понял, образовался стихийно и совсем недавно. Его костяк составляли семь танкистов и восемь пехотинцев, и жители окрестных селений. Из-за большого количества женщин и детей отряд больше напоминал суетливый цыганский табор, заблудившийся в бескрайних лесных просторах.
  Без лишних вопросов и подозрений нас с радостью приняли в отряд, ибо в отличие от других женщин отряда, мои женушки, бесспорно, являлись боевой единицей, в чем очень нуждался отряд.
  Командир отряда, лейтенант Якушев, и парторг Крячко, выслушав наши предстоящие проблемы, связанные с деторождением, приняли мудрое решение — не отделяя нас друг от друга, держать в качестве тылового прикрытия. Это для партизанского отряда очень необходимо: в условиях стихийного продвижения по лесному массиву часто возникают ситуации, когда авангард отряда становится тылом, а тыл — авангардом.
  Уже на следующий день мы с достоинством оправдали оказанное нам доверие, атаковав и уничтожив бронетранспортер с двенадцатью немцами и офицером, из планшета которого были изъяты секретные документы и несколько топографических карт, которые нам очень пригодились, ибо у нас, вообще небыло карты. Когда подоспела подмога, то им ничего не оставалось делать, как только, поздравить нас, и выпить по "сто грамм", за успех.
  — Где так хорошо научились стрелять? — то и дело интересовался Крячко.
  — Жизнь заставила!..
  После этого эпизода нашу группу усилили еще двадцатью женщинами-добровольцами, которых я и жены прямо на ходу и во время привалов обучали премудростям меткой стрельбы, правилам маскировки, тактике боя в лесу, в поле, с бронетехникой, тактике ночного боя. 
  Я не психолог, не педагог, но так получалось, что рядом со мной женщина всегда чувствовала себя женщиной, свободной, счастливой, самой красивой и необходимой. При этом они не старались показать себя с лучшей или худшей стороны, раскрывая природную естественность, непринужденность. Всё в них отрицательное непременно трансформировалось в положительное. Ну а близость смерти — это лучший учитель.
  На это моё природное педагогическое качество обратил внимание парторг Крячко — тут же предложив мне создать второй женский взвод. Хотя, если честно, Иван был первым открывателем моего таланта: не руководя, руководить женщинами, которые понимали меня с полуслова, на лету схватывая суть. Иван говорил, что женщины ко мне буквально липнут, и не потому, что красивый или, умный, а потому что они чувствуют во мне верного друга. А настоящая дружба между мужчиной и женщиной — это нечто большее, чем любовь.
  Командир отряда, лейтенант Якушев, поддержал предложение парторга, и мне ничего не оставалось, как принять предложение. Имея под рукой таких опытных, обстрелянных в боях инструкторов, как Мария, Вика и Лиза, я мог бы беспроблемно обучать целую роту женщин-новобранцев.
  Скоро мой первый взвод по боевой мощи, коэффициенту полезного действия и отваге превзошел мужской взвод. Почувствовав уверенность в себе, в своих возможностях, в возможностях боевого коллектива, женщины буквально творили чудеса, превратившись в бесстрашных амазонок. Месть за расстрелянных детей, родственников и просто знакомых придавала им дьявольскую неутомимость, изворотливость, жесткость и хладнокровие. Зато, возвращаясь из очередного рейда, непременно с богатыми трофеями, дьяволицы моментально преображались в милых и ласковых кошечек.
  Я и жены искренне радовались их успеху. Якушев и Крячко вообще сияли от счастья. Стихийный партизанский сброд, стал превращаться в мощную боевую единицу.
  Второй женский взвод более сложно и туго воспринимал обучение: в нем как бы отсутствовал боевой дух, не было той дъявольской, атакующей, всё сокрушающей прыти, как у первого взвода.
  — Какой-то "нежный" взвод получается! — неоднократно повторял я, советуясь с инструкторами-женушками. Им бы в колхозном поле картофель собирать.
  Поэтому, если первый женский взвод "дъяволиц" я условно называл "диверсионно-штурмовым", то второй взвод, однозначно — "обороняюще-прикрывающим"...
  В обозе по-прежнему оставалось еще много пожилых женщин, детей, которые сдерживали и без того медленное продвижение партизанского отряда: снижали маневренность в экстремальных ситуациях.
  Сложнее всего было приучать женщин стрелять и правильно ползать по-пластунски. Пухленькие попочки в ватниках или мужских галифе маячили на белом снегу. Хорошо, что прихватили тогда белые маскировочные халаты: словно кто-то подсказал: "Возьмите, пригодится". Теперь, для женщин, они стали спасением.
  То ли нам Бог помогал, то ли моё обучение было настолько качественным, но смерть обходила стороной моих милых, храбрых подопечных. Хотя легких ранений было достаточно, но на них женщины обращали внимание как на безобидный синяк или насморк.
  Парторг Крячко часто выпытывал у меня, какими эффективными методами обучения женщин-новобранцев пользуюсь я. А я ничего особенного и не делал. Просто приучал девчат психологически в бою вести себя спокойно, без лишней суеты и бравады. И в любой ситуации не паниковать. Ведь паникерство, излишняя бравада — это ягодки одного поля, неизбежно приводящие к гибели, поражению.
  Часто можно заметить характерную ошибку многих солдат, когда он, опьяненный, возбужденный боем, выскакивает из укрытия и оголтело строчит из автомата превращая себя в мишень, которую без особого труда может поразить даже посредственный стрелок из винтовки, а тем более автоматчик.
  Женщины оказались способными и добросовестными ученицами: мои наставления выполняли дословно, без всякой отсебячины, что характерно для мужчин. Именно из-за лишней бравады поредел наполовину мужской взвод.
  И именно из-за "отсебячины" я всегда отчаянно отказывался обучать мужчин-новобранцев, которые периодически пополняли партизанский отряд. Хотя учить всё же приходилось. И все равно, уже после первого боя мужчины-новобранцы, чувствуя себя крутыми пацанами, начинали нарушать мои установки, при этом забывая об элементарной маскировке, взаимопомощи, целесообразности.
  Результат подобных "выступлений" для "крутого пацана" оборачивался в лучшем случае легким ранением: чаще — смертью.
  Спрячься, замаскируйся, спокойно прицелившись в немца, плавно нажимай на курок. Выстрел. Снова, спокойно прицелься. Выстрел. Выбирай следующую мишень. Голову сильно не поднимай в поисках новой жертвы. Перекатилась или отползла на метр-два в сторону, осмотрелась — цель сама появится в поле зрения, спокойно возьми её на "мушку" и… Без особой надобности не надо вставать, бежать вперед или назад, не надо кричать "ура": всё, надо стараться делать ползком, слушая команды командира, и тогда, всё будет хорошо.
  И было действительно, всё, хо-ро-шо.
  Конечно, это была примитивная тактика ведения боя: отсутствовали импровизация, игра "кто кого перехитрит", но достаточно надежная, в частности, для женских боевых подразделений.
  Естесственно, без помощи жен моё обучение было бы менее эффективным и качественным. Я искренне радовался и благодарил Бога, что свел меня с такими прекрасными друзьями. А ведь настоящая дружба — это нечто большее, чем любовь, взаимоотношения мужа и жены. В нашей семье сконцентрировались такие необходимые и редкие качества, как взаимоуважение, бескорыстная дружба, любовь.
  Видя наши взаимоотношения, парторг Крячко искренне удивлялся, то и дело спрашивая меня: "Откуда свалились на Землю? Воркуете, словно голубки".
  Мы знали, откуда "свалились", но не могли говорить об этом: мозги закоренелого марксиста-ленинца не восприняли бы правильно рассуждения о Боге, о Душе и превратностях судьбы, то бишь — "Колеса Сансары". Я сам-то это туго понимал… По этой причине я всегда отвечал, что нас породнила война и тяжелая социалистическая действительность.
  — Ну, ну, — замысловато мурлыкал Крячко, — может, и мне султаном стать?
  — Захотят ли женщины?! вот в чем секрет и заковыка.
  Крячко, как и большинство мужчин, слишком плоско, грубо представлял взаимоотношения мужчины и женщины, мужа и жены в семье, в коллективе, а тем боле, в "гаремном" коллективе, где один муж и много жен. Любой семейный союз — это не механическое исполнение супружеских и социальных обязанностей, а нечто большее, возвышенное, духовное, образуемое на стыке любви, дружбы, готовности к самопожертвованию.
  Я не стал расстраивать Крячко, видя, что женщины его уважают как начальника, руководителя, но не как мужчину, и тем более, самца. Это трудно объяснить на словах, это надо просто видеть: Крячко не притягивает к себе внимание женщины! Почему? Сам не знаю. Думаю, лучше спросить об этом у самих женщин. Но, мне кажется, что и женщина не сможет вразумительно ответить, почему ей один нравится, а другой не нравится.
  Я же не стараюсь руководить женщиной, лишь своевременно корректируя ошибки, даю ей возможность проявить лучшие качества, высказываясь всегда не в форме критики, осуждения, а в виде шутки, не затрагивающей честь и достоинство слабой, ранимой, обидчивой, капризной, влюбленной, ревнивой, взбалмошенной амазонки, сменившей мирное, извечное ремесло хранительницы семейного очага на военную форму, автомат.
  Как говорил Иван, — "Бог одарил женщин, Своею Силой, для того, чтобы через чрево женщины, на землю могли воплощаться Души".
  А это нам мужикам, — "не щи лаптями хлебать".
  Как мне показалось, женщина, достаточно хорошо обученная воевать, практически ни в чем не уступает мужчине, а кое в чем и превосходит. Практически после первого боевого крещения женщина лучше чувствует дыхание боя, лучше ориентируется в окружающей обстановке, более аккуратна и мудра в критических ситуациях. Ну и сама идеологическая подоплека у женщины более земная, что и даёт ей дополнительные силы выдержать тяжелые нагрузки и победить. Если мужики идут в атаку за что-то мистическое, идолопоклонческое: "за Сталина", "партию", "коммунизм", — то женщина прежде всего защищает свой кров, свою семью, детей, мужа, наказывает за несостоявшееся материнство ненавистного врага.
  Взять к примеру, моих жен, за исключением младшей, Марыси. Воюют наравне с мужиками, а по количеству уничтоженных фрицев им вообще нет равных в партизанском отряде. Да если б каждый красноармеец убил бы столько фрицев, давно бы война закончилась.
  А бытовые, гигиенические проблемы, характерные для слабого пола? Теперь добавилась еще "пикантная" проблема: жены собрались рожать. Да не где-нибудь в тылу рожать, в теплом, уютном помещении, а на передовой, где умереть человеку гораздо проще, нежели дождаться очередного обеда.
  Эх, война! Что же ты делаешь, заставляя женщин браться за оружие, убивать того, кто ею рожден на свет.
  — Откуда вы свалились? — допытывал парторг. Он видел в нас военных, отважных людей, но как семью категорически не воспринимал. Что-то неуловимое копошилось в его мозгах, не желая укладываться в соответствующую ячейку.
  Был бы Иван, он бы доходчивее разъяснил. Но после долгих моих нравственных, философских рассуждений, разъяснений Крячко вынужден был признать, что в нем взыграла пролетарская кровь из-за очередной несправедливости: "Почему одному можно иметь много жен и при этом жить счастливо, а другой, и с одной живет, как кошка с собакой? Куда смотрит партия, комсомол, профком"?
  На рассвете первый женский взвод уничтожил небольшой немецкий карательный отряд, который ночью спалил деревню, предварительно согнав её жителей в одну избу. Пятьдесят семь человек: женщины, старики и дети — сгорели заживо.
  Собрав какую есть провизию, забрав четырех коров и десять поросят, немцы покинули пылающую факелом деревню. Уйдя в лес, сделали привал. Чувствуя безнаказанность, часовых не выставили, чем существенно облегчили девчатам работу. На этот раз они отрабатывали на практике тему: бесшумное уничтожение противника с применением холодного оружия: ножа. И, все же стрельнуть пришлось. Немец ушлый попался: чуть было Варьку не прирезал её же ножом. Хорошо, подруга не растерялась, пришла на помощь.
  Двоих взяли в плен.
  Удивлению не было предела, когда в убитых и в пленных увидели своих же соотечественников, переодетых в немецкую форму.
  Оказывается, по приказу очень большого начальника из Кремля, из людей, осужденных за тяжкие преступления, убийство и бандитизм были созданы небольшие отряды численностью 20-30 человек, которые, переодевшись в немецкую военную форму, проводили карательные мероприятия, уничтожая своих же соотечественников, в основном, стариков, женщин и детей.
  По чистой случайности, мы взяли в плен "чистильщиков", в обязанности которых входило уничтожение остатков карательного отряда, уничтожение случайных свидетелей и других улик, порочащих Советскую власть, её руководителей и вдохновителей.
  Рассчитывая на пощаду, пленные рассказали о таких ужасах и бесчинствах к соотечественникам, что у нас от услышанного волосы дыбом вставали, а Крячко чуть было не стошнило.
  Несколько десятков подобных отрядов-хамелеонов гуляли по фронтовой территории Украины, Белоруссии.
  Расстреляв предателей, мы еще долго находились под впечатлением услышанного: не хотелось верить, но факт налицо. Лаврентий Берия с легкой руки своего патрона Иосифа создал чудовищную карательную машину по уничтожению собственного народа, разжигания лютой ненависти к фашистам, ведь местный люд, кому пришлось столкнуться с карательными отрядами, видели, принимали их за немцев. До определенного момента. Русского уголовника видно за версту... 
До нас уже доходила людская молва, что в лесах ходят какие-то подозрительные "немцы", уничтожают мирных граждан, иногда нападают на небольшие воинские подразделения. Хотя с воинскими подразделениями "хамелеоны" старались не контактировать, побаивались.
Куда лучше и проще издеваться над слабыми, неспособными дать отпор стариками, старухами, женщинами, детьми. Подлая, трусливая натура уголовника, предателя инстинктивно тянулась к слабому. Но на войне как на войне! Встречаются и те, кто способен дать достойный отпор, в частности, первый женский взвод: он, словно слепых котят, вырезал банду "хамелеонов".
Но ведь подобная банда-хамелеон"была не одна...
Пленные сообщили, что где-то рядом, километрах в двадцати, блуждает в лесах еще одна группа "хамелеонов". Поэтому начальство отряда решило послать им вдогонку два женских взвода.
Быстренько подкрепившись сытным обедом, налегке, соблюдая необходимые предосторожности, мы покинули отряд, рассчитывая на легкий успех, ведь "хамелеоны" не приучены были к открытому бою.
Не знаю, почему, но жен я на этот раз не взял с собой: кросс по пересеченной местности для них был уже трудным. Пусть отдохнут, еще навоюются.
Костяк взводов составляли женщины, хорошо знающие и ориентирующиеся в океане леса. Поэтому, к вечеру мы уже прочно сели бандитам на "хвост". Оставалось выждать подходящий момент, уничтожить их, которых оказалось в действительности много больше по численности, чем говорили пленные.
Послышался рев мотоциклов и автомашин явно не нашего звучания — на войне практически любой опытный солдат мог с легкостью по звучанию моторов определять наши или не наши самолеты, танки, автомобили, мотоциклы приближаются к передовой. Звуки моторов, которые мы услышали сейчас, спутали наши первоначальные планы. Пришлось на ходу перестраиваться.
А ситуация создалась уникальная.
Оборотни, которые и не думали вступать в бой с немецкой пехотой, решив пропустить колонну, оказались как бы в кольце: впереди — немцы, а сзади, то есть в их тылу, находились мы, о которых оборотни даже не подозревали.
Куда и зачем ехали немецкие пехотинцы, нам было непонятно.
В моей голове неожиданно родилась прекрасная мысль: спровоцировать немцев на уничтожение бандитов, а самим незаметно зайти немцам в тыл и, когда они расправятся с бандитами, начнут рассаживаться в машины, закидать их гранатами. В том, что они уничтожат в считанные минуты банду, мы не сомневались. Главное, чтобы немцы не обнаружили наше присутствие раньше времени.
Приказав девчонкам обойти бандитов и немцев с флангов и небольшими группами укрыться вблизи автомобилей, стоявших на обочине дороги у кромки леса, сам остался поджидать, когда колонна автомототехники вытянется змеей вдоль залегших в кустах у дороги бандитов.
Вот где понадобилось девчатам умение ползать по-пластунски, да еще в быстром темпе на большое расстояние. Если идти по прямой к дороге, то придется преодолеть расстояние примерно двести метров, а девчатам предстояло обойти противника, при этом сделав почти километровую дугу.
Но, как говорится, "тяжело в учении, легко в бою"! Вот именно сейчас, многие тренировки пригодились...
Луна мощным прожектором повисла над головой, четко обозначив контур каждого кустика, деревца. О том, чтобы идти в полный рост или бежать, хотя бы мелкими перебежками, не было и речи, ибо белые масхалаты на фоне черного частокола деревьев сразу бросались в глаза постороннего и даже неискушенного наблюдателя. Любой сообразит: если это не ангелы мелькают и порхают в лесу, то...
К тому же, я опасался, что во время боя кто-то из девочек "поймает" шальную пулю как от бандитов, так и от немцев. Поэтому пусть лучше не спеша ползут по-пластунски, — размышлял я, приготавливаясь к стрельбе, боковым зрением контролируя перемещение девчат. Молодцы, понимают с полуслова.
По моим скромным подсчетам, немцев было человек сто, не менее, что предвещало нам и бандитам серьезные проблемы.
— Господи, помоги! Сохрани девчат...
Подстрелив водителя головной машины и еще четырех фрицев, выскакивающих из кузова автомобиля, я как бы помогал "оборотням" расправится с немецкой пехотой, предполагая, что "оборотни" просто мечтали и ждали такую удачу. Тем самым втянул "оборотней" в смертельную схватку с достойным противником. Не все же им бесчинствовать, воевать с женщинами и детьми, а вот теперь попробуйте воевать с опытными солдатами.
В глубине души я искренне надеялся, что после боя количество боеспособных немцев уменьшится хотя бы на четверть, что очень бы облегчило работу девочкам. Но, как я и предполагал, бандиты оказались и плохими вояками, стрелками, уничтожив вместе с моими пятью четырнадцать фрицев.
Воспользовавшись заварухой, я догнал девчат, которые, перейдя на противоположную сторону дороги, мелкими группками прятались вблизи опорожненных автомобилей.
— Приготовить гранаты! — подал я знак рукою.
Ругаясь, выпивая на ходу порцию водки, немцы складывали в кузов машины убитых и раненых, подбирали оружие, то и дело добивая странных вояк в немецкой форме, с зоновскими наколками на руках, на теле. Многие, не разобравшиеся в истине, сожалели, что в темноте, не разглядев, уничтожили своих же. 
Лишь когда стали перебирать вещевые мешки "оборотней", тайна обнаружилась во всей своей красе. Да и татуировки на телах "оборотней" были явно не германского производства.
Нам повезло, что у немцев не было с собой собак. Даже я своим испорченным нюхом уловил шлейф нежных ароматов духов: в студеном лесу он проявлялся и выделялся особенно четко как нечто постороннее, вплетенное в естественные приятные запахи природы.
— На следующем занятии надо напомнить девчатам этот демаскирующий факт, — подумал я, в глубине души радуясь, что женщина и на войне остается женщиной с присущей ее природе привычками, столь необходимыми для нас, мужчин. Значит, она не омужичилась, не превратилась в гладиатора, безжалостного убийцу. Значит, в её сердце ещё теплится искорка любви, ласки, доброты. Значит, Богу есть на кого надеяться в плане перевоспитания человечества и его сильной половины — мужчины, привыкшего только воевать, разрушать, убивать. Вообще, мне почему-то казалось, что вначале появились на земле женщины, а потом, мы, мужчины...
По неведомым нам причинам, немцы решили ехать обратно, видимо чтобы увести раненых и доложить командованию о странном отряде. Водители стали разворачивать автомобили, тем самым усложнив нашу работу, ибо девчатам пришлось корректировать свои действия. Да и техника отдалилась где на десять, где на двадцать метров, что впоследствии сказалось отрицательно на точности гранатометания. В этот момент я искренне пожалел, что с нами нет Лизы. В принципе, Лиза смогла бы одна уничтожить половину немцев. Вот что значит ас своего дела, "ворошиловский камнемет". 
— Еще бы Илью сюда, — промелькнула мыслишка.
Если с двумя бронеавтомобилями и сидящими в них немцами мы разделались быстро и без проблем, то с оставшимися тремя да и с мотоциклистами пришлось повозиться, при этом неся первые для женских взводов потери. В одном месте даже завязался рукопашный бой, который женщины выиграли, противопоставив мужской силе, женскую хитрость, изворотливость. Вот когда сказалась психологическая подготовка, над которой девчата немного посмеивались, не принимая всерьез.
Одиннадцать убитых и семь раненных! Вот результат неточного, отвратительного гранатометания.
Снова вспомнил Лизу: удивительно добрая, нежная, отзывчивая девушка скоро станет мамой. Я счастлив, что со мной Лиза обрела своё счастье. Да и остальные жены тоже.
Тяжело в учении, легко в бою, — подумал я. — Женщин надо еще многому научить, не где-то, сидя за партой уютного, теплого класса, а непосредственно видя глаза врага, который не станет ждать, когда вы правильно приготовитесь к стрельбе, прицелитесь и, возможно, пожелаете повторить выстрел с целью исправить допущенную ошибку.
Война есть война! Ты не убил врага, промедлил, промахнулся, тогда враг непременно опередит тебя...
Сурикова бросила гранату так, что та, ударившись о ствол дерева, прилетела обратно, уничтожив троих женщин, тяжело ранив Ольгу Ковальчук.
Мироненко Татьяна перекинула гранату очень далеко от цели; Козлова, наоборот, "недолет" сделала, к тому же высунулась по пояс из укрытия, подставив себя под "осколок".
Такие вот безобидные, на первый взгляд, "мелочи", обернулись для нас серьезными потерями. А как всё хорошо начиналось… Словно не настоящий бой был, а учебный. Не дали немцам разбежаться, рассредоточиться по лесному массиву: так всех в кучке и уничтожили. 
В один бронеавтомобиль положив убитых и раненых, в другой — почти полный кузов всевозможный трофеев, включая продукты, так необходимое в отряде, и усевшись в кузова, где кто смог, набившись, словно селедка в бочке, мы спешно покинули место побоища. Проехав километров десять, спрятав технику, взяв с собой убитых и раненых устало пошли "домой".
Хмурые и молчаливые вернулись в отряд. Ничто нас не радовало, особенно меня. Я плакал, словно ребенок, не обращая внимания на усилившийся мороз, поземку, которая пронзительным ледяным сквозняком выдувала из-под одежды, остатки тепла.
Крячко собрал отряд на митинг, после которого с подобающими почестями похоронили одиннадцать боевых подруг. 
Поверьте, друзья: самое трагичное на войне — это когда однополчане хоронят своих боевых подруг, а ты здоровый, сильный мужик, ничего этому не можешь противопоставить, хоть как-то им помочь.
И нет оправдания организаторам любой войны — сейчас и в будущем.
Собрав женские взводы на небольшой снежной поляне, я попросил Лизу продемонстрировать, как правильно и метко бросать гранаты в цель. Женщины пожелали немедленно приступить к тренировке, проявляя старание и смекалку.
Как ни крути, женщины есть женщины! Кидать гранату для многих оказалось очень даже мудреным занятием. Кидали как-то своеобразно, заковыристо, не по-мужски, из-за головы вверх по траектории, а снизу от колена вверх. Причем, Сметанина Глаша умудрялась кидать так витиевато и необычно, что граната, взлетая круто вверх, падала чуть ли не ей на голову.
— Минометчица! — с горечью и улыбкой произнес я.
— Глаша-минометчица!..
Питкевич Оксана бросала гранату почти как Глаша-минометчица с той лишь разницей, что "железяка" падала не где-то впереди или на голову, а метрах в десяти сзади Оксаны.
Нетрудно представить, что было бы с нами от подобного гранатометания в реальном бою, с настоящей боевой гранатой. И смех и грех...
Крячко тут же предложил Лизе взять персональное шефство над Питкевич, Сметаниной и ещё тремя "минометчицами". Ведь впереди долгая, нудная война, ожесточенные бои с сильнейшей армией мира, которая к концу 1943 года была еще очень серьезным противником, отчаянно сопротивляясь и побеждая иногда и кое-где многонациональную Красную Армию.
 
 
                    12.


  В партизанском отряде в канун Пасхи мои жены благополучно разродились. Разродились легко, в один день: всем врагам назло.
  Христофор, Владимир, Надежда, Любаша...
  Счастливые мамаши, враз заверещали, буд-то дети похожи на меня. А я, разглядывая лица младенцев, почему-то ничего от "себя" не увидел.
  Парторг в честь такого необычного события предложил осуществить мужскому взводу вылазку в тыл немцев с целью приобретения необходимых для младенцев трофеев, ну и за коньяком марочным или, если повезет, шампанским. Мне же как супер-отцу дали недельный "отгул" от всех боевых дел.
Мужчины и женщины отряда поздравляли моих женушек и меня весь день, особенно меня, удивляясь, как это я так расстарался "по-снайперски"?
А что я?! Это жены милые постарались, да и Боженька не противился. Особенно постаралась Марыся, родив преждевременно, но, как высказались отрядные "повитухи", своевременно, и качественно. А они знают толк в деторождении...
Увлекшись заботой о детях, женах, я напрочь забыл про войну, которая безжалостно поглощала всё новые и новые жизни.
  Прошли весна, лето 1944 года. Красная Армия могучей армадой продвигалась всё ближе и ближе к логову фашизма — Берлину.
Неприятное предчувствие надвигающейся беды для моей семьи с каждым днем усиливалось. Как мог, старался отгонять навязчивые мысли, жалея, что нет с нами Ивана: он бы подсказал выход.
То ли померещилось, то ли ещё что-то, но я вдруг четко услышал голос Ивана: "Трагедии можно избежать, если вы всей семьей обгоните ход собственной судьбы, при этом не покидая детей: они ваше спасение".
Почесывая затылок, пристально смотря по сторонам, я искал Ивана: уж больно выглядело всё реально. Даже за ствол дерева заглянул, чем удивил жен. Подумали, что у меня от счастья "крыша" поехала.
Прошло еще два месяца, когда, проснувшись часа в три ночи, я как-то легко и естественно почувствовал сердцем, каждой клеткой тела: сегодняшний день будет решающим.
— Что значит обогнать собственную судьбу? Как это сделать?
Именно сейчас я вдруг четко понял ограниченность своего разума. Но и Иван просто так, ради шутки, не пришел бы. И если ранее я легко понимал смысл его сообщений, то сейчас мозги запутались "в трех соснах": "флэшки", "файлы", "чипы", работали явно не правильно, создавая хаос внутри черепной коробочки.
Обогнать собственную судьбу?! Но ведь у моих жен, детей есть своя индивидуальная судьба?! Может судьба семьи?! Вот где мы едины!..
Да, война нарушила ход миллионов судеб, целиком и полностью подчинив себе, внеся кровавые и бесповоротные изменения.

***
  Какой-то злой рок преследовал наш партизанский отряд. Хотя отряд постоянно пополнялся свежей силой из числа местных жителей, выходцев из окружения, беженцев, увеличивая обозную часть, он не мог разрастись даже до роты в боевой его части. То есть — боевая часть нашего отряда примерно ровнялась роте, зато обоз, явно, — батальон. "Рота", пополнится к примеру, двумя новыми бойцами, и в первом же бою они погибают. Придут пятеро, семеро — в первом же бою погибают, удерживая мужской взвод в пределах четырнадцать-семнадцати человек. Все, кто был сверх нормы, непременно в кратчайшее время погибали.
  Обоз составляли старухи и дети, его поочередно охраняли девчата первого и второго "женского" взводов.
  Несмотря на слабую маневренность и боевую мощь, отряд все же вносил свою скромную лепту в общую победу над фашизмом: медленно, но уверенно, продвигался на запад, все ближе и ближе к Берлину.
  К этому времени у нас появилась надежная связь с Большой Землей. Мы доложили о проделанной работе, о месте дислокации, перспективах на ближайшее будущее. Доложили об уничтожении двух отечественных диверсионных отрядов-"оборотней".
  Большая Земля, пожелав нам успехов, изъявила желание оказать нам помощь боеприпасами, продуктами, медикаментами, вывести в тыл раненых.
  Радости нашей не было предела. Крячко даже помолодел, решив после обеда провести всеобщее партийное и комсомольское собрание.
  Но вместо обещанной помощи, на самолете прилетели два особиста с десятью солдатами-автоматчиками. Долго не разбираясь, особисты допросив всех мужчин, кроме меня, они тут же расстреляли их как изменников Родины. Хотя на самом деле их расстреляли как носителей секретной информации, как свидетелей, хоть что-то знающих не понаслышке об "оборотнях".
  Все, кто так или иначе соприкасался с "оборотнями", подлежали уничтожению. Так, Кремль заботился о сохранении собственной чести и славы!
  Мне повезло. Могу смело утверждать, что спасли меня собственные дети, ибо Крячко уговаривал пойти с однополчанами на встречу самолета. Я отказался, ссылаясь на то, что в этом нет особой нужды: встречающих и так много, а мои женушки приболели, дети тоже. Им нужна моя помощь: ангина одолела.
  В общем-то на войне на подобные болезни не обращают внимания, но отряд в это время отдыхал, поэтому моя семья решила воспользоваться передышкой, подлечиться, расслабиться, выспаться, ведь сон — лучшее лекарство.
  В километрах семи-восьми от нашей тыловой базы я обнаружил небольшой, но уютный охотничий домик, а рядом весьма оригинально замаскированную в складках земли небольшую баньку и ручеек. Туда и увел я жен и детей, надеясь, что банька исцелит их быстрее, да и постираться не по-мешало бы.
  Всё было абсолютно мирно, буднично, никто не думал, что этот день закончится для отряда трагически.
  Командир отряда, парторг, да и мы все, искренне радовались помощи с Большой Земли, ведь мы давно мечтали, что отправим наконец-то тяжелораненных в тыл на лечение, радовались и возможности узнать новости с фронтов, из Центра, но всё обернулось смертью. Коварной смертью.
  Горе-особисты, спешно завершив свое "грязное" дело, почему-то не подумали, что все в отряде: от большого до малого — знают о карателях-"оборотнях", а два женских взвода принимали непосредственное участие в их уничтожении. Они не догадались, а может быть, в спешке забыли расстрелять всех женщин партизанского отряда, которые не пришли на "встречины". Они явно торопились скорее улететь, ибо боялись нападения немецкой авиации: им  показалось, что слышен гул приближающихся самолетов.
  Чтобы не оставлять свидетелей, особисты расстреляли автоматчиков прибывших с ними и побежали к самолету. Летчик, испугавшись, что его тоже расстреляют, двумя выстрелами в упор, прикончив особистов, улетел.
  Но и это еще не всё. Взлетев, и увидев что нет вражеской авиации, а внизу разглядев костры партизанского обоза, он сбросил в скопление женщин несколько бомб и гранат. Женщины, не зная еще о свершившейся трагедии, весело визжа, выбегали на открытое пространство, махая авиатору руками, чем облегчили "кровавую работу" летчику.
  Нанесенный ущерб был настолько велик, что от боевого отряда почти ничего не осталось: сохранился "мизер" обоза...
  Услышав мощные взрывы, спешно собрав пожитки, одевшись, мы всем семейством вернулись в отряд, оставив натопленную баню и неиспользованные еще березовые веники.
  — Наверное, немцы напали: увидели, где приземлился самолет, и напали, — высказывались мы, путаясь в предположениях. — А может быть, эсэсовцы?
  Прибыв на место трагедии, мы ужаснулись: плачущие бабушки, дети и много, много мертвецов, лежащие вперемешку с тяжелораненными, изувеченными.
  — Может, почудилось? Мираж? А может, я сплю? А может, какие-то новые "оборотни" повеселились.
  — Где же Крячко? Куда делся мужской взвод?
  — Женушки, приготовиться к бою! За мной!
  Мы торопились к месту приземления самолета, а я уже сердцем почувствовал: бежим напрасно.
  Предчувствие оправдалось.  
  Один из особистов еще дышал в предсмертном бреду. Увидев нас, видно, ожидая близкую смерть, пожелал покаяться. Многого он не знал, и все же кое-что рассказал. И это была лишь малая часть невидимого, подводного айсберга предательства, беспредела, творимого Сталиным и его помощниками над собственным народом, который вскоре возвеличит своего кумира, идола до уровня Бога, а то и поболее! И это понятно. Народ стадного общества пребывал в заблуждении, не знал о предательстве вождя-"оборотня" по сути. Таковы реалии стадного общества, где — всё — стадное, больное, гадкое.
  Предвоенные и военные репрессии, чистки, переломы, дожимы против собственного народа отучили людей задавать "глупые" вопросы, пахнущие откровенным идиотизмом, к примеру: "Почему мощнейшая Красная Армия так лихо отступает, при  этом буд-то специально оставляя немцам целыми и невредимыми базы, склады ГСМ, боеприпасов, продовольствия, обмундирования, заводы и фабрики, призванные обеспечивать фронт пушками, танками? В результате этого немцы громили наши армии, дивизии нашими же бомбами, снарядами, минами, пулями, своевременно заправляя самолеты, бронетехнику нашим топливом".
  — Гитлер напал внезапно! — оправдывались многие высокие командиры, в том числе и сам Сталин. Но простой солдат, труженник войны, как говорится, шкурой прочувствовал, что в этой проклятой войне и стремительном отступлении 1941-го года много, очень много странного, предательского, тянувшегося шлейфом из стен Кремля.
  — Пахан нас подставил! — выразился замысловато щупленький штрафбатовец, делая из куска проволоки подобие шила, так как другого оружия ему не выдали. А кому и выдали старенькую винтовку, но без патронов: добывай, мол, в бою!
  Я тогда не понял истинного значения высказывания штрафбатовца, хотя сердце подсказывало: он прав — этот замордованный, зачуханный, но гордый штрафбатовец, кожа да кости, умудрившийся еще в мирное, довоенное время обозвать парторга шахты "чирием на шее рабочих!" Дали "червонец". За "чирий" в виде парткомов, месткомов, домкомов, судов, блюдущих "букву законности", которую и нарушали сами начальники всех рангов снизу доверху, включая "Самого"… Да судья или прокурор не вынесет окончательный приговор, предварительно не посоветовавшись с "партией". А посоветовавшись, зачастую выносит приговор досрочно, не вникая в "мелочи": виновен или невиновен? Если партия сказала: виновен — значит, и париться тебе на нарах, а то и "зеленку" готовь для расстрела.
  Не знали рабы, что их вождь как более опытный, хитрый игрок-политик, волк дал Гитлеру фору, "зеленую улицу". И немцы пошли!..
  Лукавство вождя, главного заказчика, архитектора и организатора Великой Отечественной и недобитой в гражданскую — "антанты", вместе с подлыми "янками", обернулось великой трагедией для миллионов жителей земной цивилизации, но принесло великую славу "Самому"...
  Об истинном лице Компартии я не хочу говорить: это всё те же рабы-марионетки, фанатики и прохиндеи особенно в её верхних эшелонах власти. В нижнем звене  коммунистов попадалась довольно плотная прослойка поверивших искренне в идеи коммунизма и собственным потом, трудом, зачастую кровью, несших святыню в сердцах. Но чем выше к власти — святыня опошляется, превращаясь в ступеньку карьерной лестницы, в конечном итоге трансформируя коммунистический "рай" в "ад" — с чертями, оборотнями, сатаной, и, конечног же, с дьяволом во плоти!
  Не раз приходилось наблюдать, как спорят, решая важную боевую задачу командир и политрук: командир, лучше владеющий оперативной обстановкой, под нажимом своего замполита вынужден принимать неправильное решение, навязанное: партиец — как только командир начинает приводить объективные доводы, ему тут же затыкает рот: "Ты что умнее Сталина"? Против партии? Хитренький и очень подленький вопросец... 
   Скажи командир, что он умнее Сталина или партии, тут же последуют соответствующие оргвыводы, где в лучшем случае зарвавшегося командира пожурят, выговор влепят по партийной линии, а то и под трибунал "троек", а те долго не любят разбираться, получив досрочно лицензию от высоких партийных боссов на расстрел неугодных.
  В Советском Союзе, в Красной Армии все прекрасно знали, что самый умный, прозорливый, самый меткий стрелок и самый сильный рукопашник — это товарищ Сталин. Поэтому лукавство политрука имело двойную подоплеку. Если зарвавшийся комбатишка, к примеру, скажет, что он "умнее" политрука, то это означает подрыв незыблемых основ Коммунистической партии, её авторитета. Ну а если комбат в порыве гнева скажет, что он "умнее", не определив при этом конкретно, кого он умнее, то политрук может, имеет право как блюститель устоев партии выдвигать обвинение, приводящее в ужас его раболепную натуру, что комбатишко-то умнее самого Сталина! А это уже покушение на товарища Сталина!
  — Да он не только против партии, но и против товарища Сталина! — злорадно произносит политрук, счастливо потирая потные ладони, представляя мысленно, какую крутую "телегу" он накатает в высшие инстанции. Доносик получится славненький. Да тут расстрелом пахнет! А он место комбата займет.
  И расстреливали! И занимали политруки освободившиеся вакансии. Но и об этом история стыдливо умалчивает.
  Как правило, после подобного вопроса политрука конфликт прекращался, и командир вынужденно принимал за основу заведомо неверное решение, оборачивающееся неоправданными потерями живой силы и техники, а то и уничтоженим всего батальона.
  Не хочу огульно охаивать всех политруков: были в их среде и нормальные мужики, доблестные и геройские вояки, вожаки, но в том то и дело, что они изначально, от природы своей, больше были обыкновенными честными труженниками, а потом уже "партийцами", принявшими идеи коммунизма в подлинном её смысле, и честно, старательно несли их в солдатские массы. Но под натиском "старшего брата" от партии их благие намерения, идеи постепенно превращались в догмы, в откровенное зло.
  Рабы это видели, но не решались высказываться честно, в открытую. Живее и целее будешь!
  Иван говорил как-то, что если на этот процесс посмотреть с Божиих высот, то можно легко увидеть, как раб сам себя заковывает цепями, при этом учит другого раба, как лучше, надежнее заковаться. Таковы реалии стадного общества, с его стадными обычаями, традициями, нравами.
  В воронках от бомб захоронили убитых. Изготовив из подручных средств подобие саней — для раненных, навьючившись до предела боеприпасами, продуктами, спешно покинули место трагедии, заметая следы, опасаясь преследования как немцев, так и своих. Ведь не все свидетели "оборотней" еще уничтожены. А это наводит на тревожную мысль.
  Укрывшись вблизи охотничьего домика, я принял решение дать женщинам и детям отдохнуть, помыться, попариться в баньке, привести себя в порядок, а сам, выдвинувшись к ближайшей возвышенности, наблюдал за "тишиной" леса, все еще ожидая преследования. Почему-то о немцах мне и не думалось.
  Место для охотничьего домика, бани было выбрано идеально: идеальная, естественная маскировка скрывала строения и перемещение людей вблизи строений как сверху, так и снизу. Но подстраховаться надо было: я выставил в укромных местах наблюдателей.
  — Вот такие пироги! — размышлял я сам с собою, пытаясь оценить ситуацию. — Что делать? Куда идти?
  Где-то далеко, за горизонтом, четко слышалась канонада, давая возможность мне сориентироваться и визуально наметить маршрут движения.
  Сказочно-снежный лес навевал покой. Невольно появлялось желание прокатиться лихо по скрипучему снегу на тройке лошадей с бубенцами, слепить "снежную бабу", покидаться снежками, а после сесть у пузатого самовара и пить ароматный чай с вареньем, с бубликами, поглядывать нежно на разрумянившихся женушек, испачкавшихся в лакомстве детишек, да затянуть бы песнь русскую, удалую о "рябине красной!.. Но война есть война. Придется лежать на снегу и зорко наблюдать, принюхиваться, прислушиваться к тишине природы.
  Мои предчувствия оправдались. Уже к вечеру, когда я собирался покинуть пост, наконец-то увидел то, ради чего и лежал, прятался долгое время. Метрах в трехстах от охотничьего домика пулей прошмыгнули четверо лыжников в белых масхалатах. Похоже, что немцы. А может, и наши?! Слышимость была превосходной, и я молил Бога, чтобы женушки, особенно дети, не выказали бы своего присутствия своими звонкими голосами. Вроде бы пронесло.
  Но минут через пять-семь по накатанной лыжне так же бесшумно прошмыгнули еще тридцать лыжников, издавая лишь характерное для лыжни шуршание, поскрипывание. Они спускались по склону очень умело, резво, стараясь не упасть, не сойти с лыжни, столкнувшись лбом с деревом, не полететь кубарем, ломая лыжи и, возможно кости. Лихой спуск веселил лыжников, некоторые, войдя в азарт, старались обойти соседа, поэтому особого наблюдения за окружающей обстановкой не велось. И слава Богу! Я только сейчас обратил внимание, что мы все же обнаружили свое присутствие, демаскировались: по лесу выитал стойкий аромат мыла, специфический запах распаренных тел и березовых веников.
  Нам явно везло, что у немцев, а это были именно немцы, не было собаки, опытного "нюхача-следопыта", или среднего пошиба разведчика, для которого подобные "мелочи" могут сказать о многом.
  Сомнение теребило нутро: может опять "оборотни"? "Оборотни" спутали все мои представления о войне: где наши, где немцы, где тыл? Единственной "точкой опоры" стало для нас — это всегда идти вперед, на Запад, к заветному Берлину. И мы вынужденно шли вперед, зачастую опережая передовые части Красной Армии, выполняя роль её авангарда.
  Вернувшись  к охотничьему домику, приказал женщинам занять круговую оборону и еще пару дней отдохнуть, залечить, так сказать, физические и душевные раны. Особенно в этом нуждались дети и Вика: расхворались не на шутку. Хотя круговая оборона для нас была малоэффективной: кроме жен, остальные женщины были непригодными для боевых действий. Постирать, суп сварить, выхаживать раненого, таскать бревна — это всегда пожалуйста, а вот стрелять, бросать гранаты, ползать по-пластунски, это увы… Поэтому мы, посоветовавшись, решили выставить часовых.
  Хотел пожурить женщин за "банную" демаскировку, но ограничился лишь нежным "внушением", да и банно-прачечные мероприятия завершились. Тем более, женщины поняли меня с полуслова. До завершения войны еще далеко — надо учесть подобное демаскирующие тонкости, а то ведь до Берлина можно и не дойти!
  Повалил густой снег, превратив лес в сказку, и если бы не война, если бы не близость смерти, то мы бы устроили, какой-нибудь праздник.
  Как позже выяснилось, снег падал как-то полосой, основательно замаскировав наше временное жилье. А там, куда прибежали лыжники, снегопада не было.
  Утром, я и Лиза обследовали место трагедии: весь снег истоптан лыжами. Что-то искали, а может, трофеи собирали.
  — Вот негодяи. Да они ведь могилы раскопали! Золото собирали.
  Со многих мертвецов были сняты обручальные золотые колечки, сережки, зубные протезы с драгоценными коронками. У Сметаниной даже челюсть вывернули, чтобы снять коронки.
  — Опять "оборотни"?! Напасть какая-то: по наши души приходили… Видимо у них и связь есть с Большой Землей...

                                  ***
  Вспомнился дед и его жена, Сара. Они любили друг-друга беззаветно.
  В молодости, Сара была самой очаровательной во всем городе, девушкой. Многие мужчины, мечтали и пытались взять прекрасную хохотушку в жены. Но...
  Теперь, когда один стал дедом, а, Сара, стала бабушкой, то её молодцеватое лицо как-то не вписывалось в образ бабушки. Дед, словно "Ромэо", брал свою "Джульетту" на руки, и носил по квартире, покрывая то носик, то щечку, шею нежными поцелуями. Я любовался взаимоотношениями деда и бабушки, мечтая, что когда стану взрослым, тоже буду носить на руках свою любимую избранницу.
  Но, Боженька внес свои существенные коррективы в мою семейную жизнь...

                                  13


  За годы войны я ни разу не видел, хотя бы издали, настоящего генерала, который мне больше представлялся некой мифической личностью. А тут будто Бог, прочитав мои мысли, принес приятный сюрприз.
  Услышав рев мотора приближающейся машины явно американского производства, мы залегли в придорожном лесочке от греха подальше, приготовившись к возможному бою. Легковая машина с открытым верхом, надрывно урча, преодолев раскисший, разбитый весною участок дороги, остановилась. Офицер в длинном плаще, выйдя из машины, размяв задубевшие от езды мышцы ног, спины, стремительно направился к ближайшему толстому дереву, на ходу расстегивая пуговицы прорехи. Что-то возле дерева ему не понравилось. Оглянувшись, он посмотрел на машину, отошел метров на десять, к другому, еще более толстому дереву, и… И в это время в воздухе что-то просвистев, упало прямо в капот автомобиля, превратив стального "коня"  и сидевшего водителя и еще двух офицеров в кровавое месиво. Офицер в плаще так и стоял возле дерева с открытой прорехой, словно не понимая, что судьба в очередной раз подарила ему жизнь. Не отойди он на эти "решающие" десять метров, не заслонись толстым стволом дерева, который принял на себя чужие осколки, быть бы еще одной смерти на фронтовой дороге.
  — Товарищ офицер, идите к нам! — крикнул я, махая рукой, высовываясь из укрытия, и только теперь, разглядев в офицере — генерала.
  Услышав и увидев меня, офицер все же намеревался идти к машине. Пронзительный свист, и вторая мина угодила прямо в салон машины, забравшей на себя основную массу осколков. Но один всё же чирканул скользом генеральский плащ.
  На этот раз генерал более сноровисто среагировал на мое приглашение, усаживаясь на дно овражка, с любопытством разглядывая вооруженных до зубов жен и "бабушек", особенно "бабушек": в шалях, в пуховых платках, в старых пальто и с торчащими из-за пояса немецкими гранатами с длинными ручками, они были похожи на атаманш, бандиток с большой дороги. Глаза улыбаются, рты беззубые и еще что-то мне непонятное...
  — Кто вы такие? Как здесь оказались?
  — Об этом долго рассказывать прийдется, товарищ...
  — Генерал-лейтенант Трофимов Олег Иванович! Теперь, как мне кажется, у меня есть время вас выслушать. Пойдемте, захороним солдат, а я соберу документы.
  Оставив вещевые мешки, мы подползли к машине, ожидая очередной мины. Собрав измочаленные лохмотья бумаг, документы убитых, решили не заниматься захоронением, ибо в принципе, нечего было хоронить, да и пальнуть из миномета могли в любой момент. Пристрелялись гады.
  Решили поджечь останки товарищей, документов вместе с автомобилем, в котором в виде сюрприза осталась невредимой канистра со спиртом, чтоб было чем помянуть.
  — Надо укрыться в лесу, Олег Иванович: извините, товарищ генерал-лейтенант! Я все больше по-граждански, — оправдывался я, радуясь, что мечта сбылась, что вижу самого настоящего генерала, с лампасами и соответствующими нашивками. Солидно! Впечатляюще!
  Помянув погибших, накормив детей, мы пошли по лесу в указанном генералом направлении.
  Женщины буквально засыпали генерала вопросами, на которые он охотно отвечал: наша "бандитская" компания ему явно пришлась по душе. Некая колхозная дикая бригада. И бригадир, увешанный гранатами и пулеметными лентами, словно новогодняя елка. Да и вопросы женщины задавали больше мирные, домашние, не касающиеся военных тайн.
  Шли не торопясь, делая частые привалы: дети и тяжелые вещевые мешки, боевое снаряжение заметно влияли на скорость нашего продвижения. Но в этот раз спешить-то было некуда, шли, словно грибники, набравшие под завязку грибов. Оставалось песнь русскую затянуть, как бригада колхозников. А генерал — председатель. Коня с телегой только не достает… для полной идилии.
  Женщины тоже не оставались в долгу, рассказывая наперебой о своей жизни, маленьких и больших подвигах, но больше о мирных годах вспоминали. Олег Иванович с интересом выслушивал каждую, не перебивал, иногда задавая соответствующие вопросы. Когда заговорили об "оборотнях", он заметно осунулся, побледнел.
  — Я ведь из бывших репрессированных. Спасибо Жукову Георгию Константиновичу: он, можно сказать, вытащил меня с того света! Насмотрелся!.. Всю жизнь помнить буду. "Оборотней" в России хватает, особенно в верхах.
  — Враг не дремлет, по-прежнему силен, опасен, цепляется за каждый кусок земли: им помогают предатели, "оборотни". Но и мы не лыком шиты! Раздавим гниду-немчару. И "оборотни не помогут! Раздавим, как пить дать, раздавим!
  Генерал разнервничался, раскипятился, как самовар: тема о предателях-"оборотнях", казалось, вывернула всю его душу, нутро наизнанку. Но он сумел обуздать свою нервную систему, попросив Лизу налить ему еще сто граммов спирта.
  — Налей, налей, — вздохнула Марыся так кротко и мило, будто выплакала уже красавица все слезы и смирилась с горькой судьбой. По опухшим щечкам и красными глазами было понятно, что поплакать девочке пришлось и не мало. "Бабушки" тоже прослезились, утирали платками слезы. Эх, война-судьбинушка!..
  Чтобы как-то разрядить обстановку, сменить тему, я стал рассказывать генералу о своих женах, о двух женских взводах и особенно о Лизе — ворошиловском "камнемете", о подвигах Ивана, собаки Ильи. Приятно удивленный генерал тут же предложил Лизе продемонстрировать редкий и необычный талант, а мне — должность ротного. Еще, генерал рассказал, что как-то в цирке, ему доводилось видать женщину метательницу ножей. Её муж, становился к деревянному щиту, женщина, с завязанными глазами кидала ножи, и они втыкались в щит, примерно в сантиметре от кожи мужа.
  Ссылаясь на семейные обстоятельства, я вынужден был отказаться.
  — Хорошо, что есть в моем хозяйстве один заковыристый "взвод" — будешь его командующим! И жены при тебе останутся, — довольно ворковал генерал, ища поддержки у моих жен.
  — Отныне вы, товарищ Вино Давид Лазаревич — лейтенант, командир отдельного разведывательнодиверсионного взвода. Поздравляю! — торжественно прогремел генерал, заполняя чсернильным карандашом бланк. — Отдадите начальнику штаба.
  Лизе, Марии, Вике и Марысе для полного комплекта генерал подписал бумажки с присвоением сержантских званий.
  Записав наши имена, отчества и фамилию — Вино, он объявил, что все мы будем награждены орденами.   Вино Елизавета Николаевна...
  Вино Мария Ивановна...
  Вино Виктория Константиновна...
  Вино Марыся Филипповна...
  Вино Давид Лазаревич...
  — Я, уважаемые девочки и мальчик, — генерал посмотрел на меня, — стараюсь брать пример с Георгия Константиновича Жукова! Крутой мужик, но справедливый. Солдаты, офицеры, честные пахари войны, его очень уважают! Тунеядцы и всякие там "оборотни" жутко ненавидят.
  — Вы же показали себя смелыми, умелыми, напористыми вояками. С головой, как говорится! А это товарищ Жуков очень ценит! Говорит: "Вот таких людей можешь смело назначать на командные посты: они не подведут. А на войне это самое главное — быть уверенным на сто, двести процентов в своих подчиненных, командирах, тогда они принесут тебе победу"!
  — Ну всё, товарищи, пора поторапливаться. Впереди нас ждут великие дела. 
  Спустя сутки, пройдя необходимые формальности при поддержке генерала, я и мои жены получили необходимые нам официальные документы, и я принял под командование взвод. Не взвод, а прямо мечта, и я не удивился, увидев, что он состоит из тридцати женщин-красавиц и умниц, как на подбор.
  — Не удивляйтесь, лейтенант Вино, в нашем огромном хозяйстве есть зенитные и танковые роты, состоящие из одних женщин. В соседнем хозяйстве есть женская авиаэскадрилья. Славные вояки: нам мужикам на зависть. Жалко, конечно, — еще что-то хотел добавить генерал, но война есть война, в неё, проклятую, втянуты все: от старого до малого. Да, да, дети тоже воюют. Есть среди них медалисты, орденоносцы и даже герои! Вот, понимаешь ли, какая заковыка выходит: фашизм — дело серьезное, и его так, с кандачка, не одолеешь.
  — Твои девочки — это вообще элита моего хозяйства в дальней, глубокой разведке, им просто нет цены, — продолжал напутствовать, знакомить меня генерал в сопровождении начальника штаба, полковника Баранова, и начальника разведки, подполковника Лескова. — Такое воинство, конечно же, я предпочитал бы видеть где-нибудь на танцах в офицерском клубе или в школьных классах, но не здесь, на войне.
  — Подобная разведка, это моё новаторство и оно уже принесло командованию большую пользу, к тому же в плане разведки, мы работаем напрямую с Генштабом… — Чуешь, размах и ответственность… Сам, Жуков, о вас будет интересоваться...
  — Везет мне на красавиц-женщин, товарищ генерал.
  — Береги их, лейтенант Вино! Видишь, какая у тебя интересная фамилия: вот девки и бегут стайками к тебе, как мухи на мед, — продолжал зычно горланить генерал,  перемигиваясь со своими помощниками, которые скромно улыбались, подбадривая меня: мол, не робей, парень, девчата с характером...
  Спустя неделю, подполковник Лесков в присутствии начштаба полковника Баранова ставил мне боевую задачу — сложную и опасную, но интересную. Под видом местных жителей мелкими группами или всем сразу просочиться в тыл к немцам и взять под контроль сразу два моста: автомобильный и железнодорожный, располагающиеся метрах в ста друг от друга. Наиглавнейшая задача — не дать немцам взорвать мосты. В час "Х", когда передовые части будут на подходе к мостам, организовать видимость, слышимость яростного боя, чтобы немцы, охраняющие мосты, подумали, что они окружены. Начнется паника. А тут и девчата покажут своё снайперское мастерство. Повторяю, главное — сберечь мосты: немца обязательно попытаются их взорвать. Ну в общем, действуйте по обстановке.
  — Задача ясна, лейтенант Вино? Выполнишь задание, сразу капитана тебе присвоят… Это уже согласовано в верхах. Видишь, понимаешь насколько важны эти мосты!?
  — Ну и фамилия у вас, какая-то алкогольная, праздничная, я бы сказал, хмельная! Смотрите, чтобы другие девчата не "захмелели" от вас!
  На первый взгляд, нам отводилась второстепенная, отвлекающая роль, но не надо быть суперстратегом, чтобы понять: так просто немцы мосты стратегические не отдадут. Да и охранников, наверное, не меньше роты: с дотами, дзотами, пулеметами, пушками.
  — Сам Георгий Константинович Жуков интересуется этими мостами! Это о чем-то говорит! — завершил инструктаж генерал, зашедший на минутку, показывая на карте примерный нашь маршрут, ориентиры. — Документы сдадите начальнику разведки. С собой возьмете продукты, оружие. Сегодня ночью вам помогут перейти передовую, а там действуйте по обстановке...
  — Что делать с детьми? Не знаю, — задумчиво произнес генерал.
  — Возьмем их с собой, Олег Иванович… Извините, товарищ генерал-лейтенант. К тому же, женщины с детьми больше похожи на местных жителей, а оружие и боеприпасы мы одолжим у немцев...
  — Убедил, убедил, лейтенант, он знал о наших подвигах, знал, что мы воевали, имея за спиной собственных детей, спящих в вещевых мешках вперемешку с патронами, продуктами.
  — Ну, желаю успеха! Береги девчат! — завершил напутствие генерал, отдавая необходимые распоряжения подполковнику Лескову: мол, накорми, обеспечь необходимым и сделай "зеленую улицу".
  Напоив детей разбавленным спиртом, чтобы спали крепче и не заплакали в неподходящий момент, мы без особых проблем миновали минные заграждения, передний край немцев и углубились в ближайший перелесок, где и попрощались с сопровождающими нас разведчиками.
  — Ну, Вино, держи ухо востро: девчат сбереги, чтобы вернулись в полном составе, без потерь! — прощался со мной старшина Трошкин. — Зря на рожон не лезь!
  Разделившись на три отдельные группы, мы стали продвигаться дальше.
  Пройдя так километров пять, шесть, выходя из перелеска, мы увидели замаскированный в кустах бронеавтомобиль. Рядом два немца тискали сексуально озабоченную немочку. Сладостные стоны, темпераментные вздохи говорили о многом.
  — Срам Божий — воскликнула баба Шура, закатив глаза, словно барышня, собравшаяся падать в обморок.
  — Приступить к ликвидации. Немочку оставить в живых, её допросим! — скомандовал я, вытаскивая из голенища сапога огромный тесак. Второго немчару взяла Лиза. Виктории и Марии досталась немочка. Баба Шура приглядывала за спящими в вещевых мешках детьми.
  Сняв с немцев одежду, я и Мария переоделись в немецкую форму. Вера Прокопенко прилично владела немецким разговорным, её мы хотели тоже переодеть, но немочка, быстро придя в себя, сориентировавшись в обстановке, предложила свои услуги, изъявив желание нам помогать: лепетала, словно пулемет, путая немецкий с русским. Получалось очень забавно, но, в принципе, понятно.
  С немочкой нам явно повезло. К тому же,  она офицер гестапо — должна знать многое. — Что, девчата, поверим её словам?!
  Девочки дали "добро".
  Закидав убитых немцев ветками, старой листвой, мыф сноровисто разместились в чреве бронеавтомобиля, чем-то напоминающем гроб, только без верхней крышки. Я сел на место водителя, рядом со мною — фрау Пфайфер в элегантной немецкой форме, в которой она выглядела супермоделью, эдакой фифочкой, готовой вмиг соблазнить любого, самого закоренелого холостяка. За её спиной сидели Мария, Лиза и Вера Прокопенко.
  — Фрау, успокойтесь, приведите прическу в порядок. Говорите, куда нам ехать? Нам надо быстрее переправиться через автомобильный мост, — переводила Вера. А я с интересом разглядывал немочку: странное дело, порядок и беспорядок, эта взволнованность её укрошали, превносили пикантную загадочность. Её аура так и светилась разнузданностью и романтичностью, жаждой жить, утолять прихоти молодого тела.
  Солнце светит для всех, но не каждому есть место под солнцем! Для немочки место под солнцем было забронированно с самого её рождения. Особый знак судьбы — быть под солнцем.
  Немочка была из той породы сучек-авантюристок, которые за деньги, а в данном случае — за право остаться живой и под солнцем, готова на любую подлость, предательство, что немочка исполняла с естественной легкостью, вдохновением. Сама война её не интересует: её больше интересуют приключения, азарт, и соответствующая компания. О, тогда она могла творить чудеса, не ожидая вознаграждения. Ну разве что дружеская улыбка, похвала, трепетный поцелуй...
  Эта страстная ведьмочка раскусила сразу все наши тайные намерения на счет "мостов", и её душа досрочно прикипела к нашим душам некими созвучными электрическими вибрациями.
  Жить ей явно хотелось, но приключений хотелось больше. И она, поправляя прическу, уже успокоилась, освоилась, прониклась общими с нами замыслами. Осталось только занять своё место под солнцем! И она, изящно сверкнув белоснежными зубками, оригинально водрузила пилоточку на белокурые волосы, тем самым как бы завершая последний штришок к собственному портрету.
  — Вперед! — прощебетала немочка, взмахнув ручкой, указывая пальчиком нужное нам направление. — Вперед, дамы и господа, вернее, господин! И я будто загипнотизированный, не глядя на дорогу, непонятно как завел движок броневичка, выехал на "столбовую" дорогу, продолжая завороженно вглядываться в бездонные глаза немочки, от которых невозможно было оторваться. Немочке мой взгляд явно понравился, и она совсем успокоившись запела, будто ничего не произошло десять минут назад.
  — Расчитывайте на меня на все 100%. Ваш коллектив мне понравился.
  Дважды останавливал нас немецкий патруль — немочка, лучезарно улыбаясь, кокетливо объясняла, что везет "девочек" в штаб для утех.
  Заглянув в кузов, патрульный долго осматривал девочек, взглядом смакуя прелести, скрывающиеся под платьями, юбками.
  — Старуху-то зачем?
  — Ну… — задумчиво и озорно подмигнула немочка патрульному, явно не зная, что ответить.
  — Ей тоже кавалеры найдутся! — выручила Вера Прокопенко, посылая патрульному воздушный поцелуй.
  Немец удивился, но поверил, отпустив нас. И слава Богу.
  Но самую сложную проверку мы прошли при въезде на автомобильный мост. Тут небыло обычных патрулей, которых мы недавно проехали.
  От безделья солдатня искала любой повод повеселиться, развеять тоску. Наше появление их очень обрадовало, а то все высокое командование, генералы да полковники, да зверюги-гестаповцы. А тут, на тебе, красавицы… И если б не появился вовремя их командир, то женщин бы изнасиловали, и немочка не помогла бы. Без женщин да от тоски лютой озверели "гансы". Наглые, настырные, слегка пьяные, солдаты с большим сожалением подчинились командиру, поверив в нашу легенду, всё же решили немного покуражиться, поиграться с девочками, приказав всем покинуть кузов броневичка якобы для обыска. На самом деле им, одичавшим воякам, хотелось хотя бы потрогать столь лакомые тела, насладиться взглядом, ухом, услышав женское воркование. Чувствовалось, что и немецким солдатам война изрядно надоела, опостылела: им бы скорее домой к своим невестам, женам...
  — Почему штабистам девочки нужны, а нам нет? — читалась злость в их воспаленных глазах. — Даже здесь несправедливость!
  Я боялся, что немочка выдаст нас, боялся, что сексуально озабоченные "гансы" могут нарушить наши планы. Но немочка не подвела, игриво пригрозив старшему офицеру всякими карами от самого генерала, большого любителя молоденьких девочек. Офицер побледнел, прекрасно зная нравы любвиобильного старичка в генеральских погонах. И я даже испугался, что теперь-то уж он нас точно не выпустит, уничтожит как свидетелей. Но немочка оказалась на редкость смышленной, пообещав офицеру доложить о нем генералу в благоприятных тонах, чем несказанно обрадовала разволновавшегося офицера.
  И тут меня осенило. Подойдя к немочке, я предложил ей пообещать офицеру и стоящим рядом солдатам, что привезет девочек обратно через два-три дня: тогда, уважаемые господа, и насладитесь по полной программе.
  Солдаты обрадовались, стали помогать женщинам забраться в кузов броневика, при этом стараясь галантно поддержать даму то за ручку, то за попочку, чтоб не упала милая, чтоб удобнее было забираться. Трогательная забота!
  На другом конце моста немцы встречали нас уже как самый ценный товар, радостно махая руками, посылая воздушные поцелую.
  Немочке эта роль очень понравилась. Она разрумянилась, еще более похорошела. — Мы скоро приедем, ждите нас, мальчики!
  — А она ничего, конфетка еще та! — отметил я про себя, разглядывая более внимательно фрау Пфайфер: её миловидное личико, обрамленное натуральными золотистыми тяжелыми прядями вьющихся волос, выражало буйную страсть, чувственность, игривость. Её кипучая сексуальная энергия буквально ошеломляла присутствующих. И по нашему говорит прилично...
  — Ух и стервочка! — таинственно прошипела баба Шура, подмигивая мне. — Огонь-баба, которую может удержать возле себя только очень, очень хороший "скрипач".
  — На войне как на войне! — заговорщически ответил я бабе Шуре, так как в моей растревоженной голове неожиданно родилась интересная мысль: подмешать в спирт снотворного и угостить охранников. Тогда и задание генерала Трофимова выполню и девчат сберегу.
  Фрау Пфайфер, выслушав меня, согласилась помочь, превзойдя все мои ожидания, поставив единственное условие: уничтожить ненавистного ей полковника фон Кляхта. Мерзавец, каких свет не видывал! Любитель над бабами поиздеваться — мазахист… Пока трех-четырех женщин не растерзает досмерти, не успокоится.
  — Фу, гадость! — смешно сморщилась фрау, — мерзавец!
  Этот мерзавец когда-то давно изнасиловав её, увез в своё семейное логово, не забыв отравить её жениха, мать, отца. С начала войны таскает её, повзрослевшую, за собой по фронтам в качестве жены, любовницы, адьютанта и шлюхи для высокопоставленных гостей, приближенных к самому Адольфу Гитлеру. Восточный фронт оказался явно не по душе полковнику: много хлопот, а результатов почти ноль. Гости все реже посещали неудачливого, трусливого полковника, явно выказывая недовольство его службой во имя великой Германии, Третьего Рейха, намекая на скорое разжалование, а то и на пулю в висок. Полковник и так был несилен по мужской части, а тут совсем сник, озверев ко всему фронтовому, вот и вымещал зло на женщинах, превратившись в заурядного истязателя, палача.
  Фрау расплакалась, как школьница-второкласница, которая несправедливо получившая единицу за выученный урок. Откуда столько слез взялось...
  Мне стало жалко немочку: в чем-то её судьба перекликалась с судьбами жен, только в "немецком обрамлении".
  Проехав километра два от моста, свернули с дороги, углубляясь в жиденький перелесок, испещренный множеством складок скального грунта, трещин, оврагов. Решили сделать привал и более детально разработать план предстоящих мероприятий.
  Я благодарил Бога за помощь в виде немочки и бронеавтомобиля, из-за которых мы в полном составе прибыли к намеченной цели. — Вот, взвод в полном здравии!.. — мысленно отчитывался я перед Богом, одновременно наблюдая, как сноровисто девчата маскируют своё присутствие. — Молодцы!
  Выполнив досрочно первую часть плана Генерала Трофимова, у нас появилось достаточно времени, чтобы качественно обследовать подходы к мосту, дабы в выгодных и безопасных местах разместить снайперов, разведать систему обороны мостов, минных заграждений, ну и подготовить для себя соответствующие позиции, предусмотрев пути отхода для экстремальных ситуаций.
  Отдав женщинам необходимые распоряжения, я, Вера Прокопенко, Лиза и немочка поехали в логово самого начальника гестапо, полковника фон Кляхта.
  — Может их травануть! — язвительно прощебетала немочка, выдавая садистские наклонности, привитые мужем. — Я бы от этого получила огромное удовольствие! Ради такого праздника я готова одна с "мальчиками поразвлечься".
  Отупело разглядывая немочку-стервочку, я заметил, что она от собственных слов возбудилась — еще немного и наступит сладкий оргазм. Честно говоря, за войну мне ни разу не приходила в голову мысль, что врага можно вот так запросто, взять и отравить. Не прирезать ножом, не пристрелить, подорвать на мине или сжечь, а именно, отравить.
  — Где столько яду возьмем?
  — Не бойтесь, господин лейтенант, уважаемые дамочки, — улыбаясь Лизе и Вере Прокопенко, щебетала фрау, — у полковника фон Кляхта этого добра предостаточно, на целый полк хватит. Еще до войны он увлекался химией, разрабатывал необычный яд и теперь тайно возит с собой, на всякий случай. Благодаря яду он стремительно сделал карьеру, отравив своих конкурентов: туда им и дорога. Многих своих многочисленных поклонников и поклонниц этот развратник умертвил ядом, чтобы небыло свидетелей. Ох и многих он траванул… Ладно бы этих "козлов" умерщвлял, а то ведь сколько невинных девок уничтожил! И джетишек малых насиловал, а потом травил или расстреливал. Я не говорю о военнопленных: тех он пытал, сдирая заживо кожу. О, это такое ничтожество!..
  — Я мечтаю увидеть его в мертвом виде!
  Немочка еще долго рассказывала о зверствах своего покровителя, которого сама до ужаса боялась. Поэтому у меня пропал аппетит. Женщины негодовали, а мне вдруг искренне захотелось помочь осуществить мечту несчастной немочки: уничтожить эту гниду, мразь фон Кляхта.
  Благодаря фрау Пфайфер, которую многие офицеры и солдаты  знали в лицо, мы без особого труда, проехав все посты на дороге, подъехали к дому, в котором временно обосновался полковник.
  Лиза решила сыграть роль очередной жертвы старого садиста — её мы и представили в виде приманки сластолюбивцу-извергу полковнику фон Кляхту. Лиза ему явно понравилась: довольно прищурившись, ухмыльнувшись, предвкушая скорое наслаждение, полковник живчиком забегал по комнате, давая необходимые распоряжения фрау Пфайфер. Лизе он предложил пройти в соседнюю комнату, чем-то напоминающую медицинский кабинет. Одновременно, он с кем-то успевал разговаривать по телефону, разрешив охранникам быть свободными до утра.
  Я и Вера Прокопенко вернувшись к броневечку, стали ждать возвращения Лизы и немочки.
  Фрау предупредила Лизу, что полковник хитер, коварен, опасность чувствует за версту, и по этой причине, чтобы она долго с ним не церемонилась. Поэтому Лиза без особых прелюдий, войдя в "медецинский кабинет", делая вид, будто снимает кофточку и все пречее, метнула в полковника попавшуюся первой под руку железяку, лежащую на инкрустированном столике. Полковник еще метра три-четыре по инерции продолжая идти, словно споткнувшись о кирпич, рухнул напол.
  Охранники, постояв у крыльца, докурив сигареты, разошлись каждый по своим делам. Минут через две-три, вышли Лиза и немочка. Все как-то быстро произошло, что я даже не поверил, что это именно Лиза вышла с немочкой.
  Одновременно, я обратил внимание, что один из охранников, идет обратно к дому. Увидев немочку и Лизу он коршуном налетел на Лизу, пытаясь сорвать с неё кофточку.
  Я не ревновал, успев лишь отметить про себя, что и в такой слегка растрепанном виде Лиза оставалась красавицей. А тут, когда еще раз взглянул на Лизу и немочку, мой мозг пронзила ошеломляющая догадка: фрау Пфайфер и Лиза — близнецы: ходят-бродят по белу свету подобные люди и не подозревают, что где-то, возможно, совсем рядом, проживает или пересекается с твоею судьбой  судьба твоей неотъемлемой половинки, родственная душа.
  — Мальчики, принесите канистры и мешок с флягами. Так как мальчиков было двое: я и вернувшийся охранник, — то нам и пришлось выполнять команду фрау Пфайфер. — Я вся пылаю от страсти! — щебетала немочка, подмигивая охраннику, как бы отвлекая его от Лизы. Расчет немочки оказался верным. Отстав от Лизы, окрыленный охранник один выполнил задание: и в качестве благодарности получил в спину кинжал.
  Скинув полковника и охранника в подполье, закрыв люк, я быстро вернулся к броневику.
  Броневик, чихая не желал заводиться. Бог, как бы придерживал нас… И я понял почему. С другого конца улицы, увидел двух других охранников, которые, слегка подвыпившие, обнявшись шли к дому.
  — Угощайтесь, мальчики! — не растерялась немочка, предлагая охранникам пачку сигарет и фляжку со спиртом.
  Обрадовавшись столь щедрому подарку, охранники принялись поочередно целовать нежную руку обворожительной блондинки, красота которой в свете фар казалась в прямом смысле сногсшибательной. Пъяно выкрикивая, потягивая спирт из фляги, они и незаметили, как погрузились в мертвый сон.
  Пришлось их тоже скинуть в подпол.
  — Трогай! — скомандовала немочка.
  — Сказать легко, а как это сделать, если мотор не заводится!? — огрызнулся я, посылая проклятие в адрес стальной машины. И мотор завелся! Вот что значит лаконичное русское слово в сочетании с Волей Бога.
  — Чем вы их напоили?
  — Спиртом! Сюрприз был в сигаретах. А спирт без сюрприза. Так, для отвода глаз.
  — Яд! Ядвига! Слышишь? Мы будем называть тебя Ядвига. Согласна? 
  — Да! — улыбнулась немочка, — это мое настоящее, данное родителями имя. Этот изверг как только меня не называл, но только не Ядвига, пень старый. Лиза, я так рада, так рада, что мы встретились, обними меня, моя "половинка".
  Да, мое открытие пришлось "половинкам" по душе — они разглядывали друг друга словно просвечивали рентгеном, желая убедиться в подлинности, найти что-то созвучное, родственное. А созвучного, родственного было очень много: словно две половинки только что разрезанного спелого, сочного, ароматного яблока. Правда, характер у немочки был диаметрально противоположным. Кротости, спокойствию, умиротворенности Лизы противопоставлялась кипучая жажда к авантюризму, приключениям, некая бесшабашность, которая придавала Ядвиге особый шарм, очарование. Прибавьте к этому почти идеальные внешние данные обеих "половинок" и вы поймете, какой подарочек Бог приподнес природе земной цивилизации. Правда, мы, мужики, грубые существа, способные только разрушать, уничтожать, оказались не способными ценить красоту, пользоваться Божьими дарами во имя благоухания и процветания матушки-природы.
  Я сам до конца не понимал секрета родства близнецов: зачем, для чего Богу это нужно. Но в том, что это нужно,  убеждался наглядно. Девочки не могли наговориться, все время обнимая друг друга, будто пытались снова "слепиться" в единое целое и никогда уже не расставаться. Лиза посвятила подругу в тайны нашей семьи, и Ядвига сразу же изъявила желание стать моею женой, и родить от меня, прекрасного крепыша.
  — Господин лейтенант, я хочу, слышите, хочу быть вашей женой! Лизонька, уговори своего ненаглядного мужа, повлияй! — вдохновенно говорила немочка; в её голосе, взгляде читалась искренность и серьезное намерение...
  — Надо посоветоваться с другими женами, — бубнил я, ни капельки не сомневаясь, что Ядвига, это сиротинушка, будет принята в семью.
  — Дорогой! — обняла меня сзади Лиза, — я так счастлива, что ты принял бедняжку. И тут я почувствовал обжигающий поцелуй. От радости немочка обвила мою шею, жарко целовала мои губы. Я задыхался от страстных ее поцелуев, краем глаза продолжая следить за дорогой и выруливая, дабы не врезаться в дерево, не улететь в кювет. Но все же я, то есть мы, "улетели"...
  Для бурной любви броневик был явно тесен — срочно требовались широта и размах природного естества. Ночной душистый лес, мягкая трава оказались кстати: мы будто провалились в иной мир, райский мир, где нет воин, горя, слез отчаяния, но есть слезы счастья, блаженства, любви.
  — Воистину это подарок судьбы, — размышлял я про себя, обнимая Ядвигу, Лизу. Разомлев от бурной любви, они, обняв меня, отдыхали. — Пусть хоть немного вздремнут! Что ждет нас там, впереди, неизвестно.
  Ядвига появилась на пути моего взвода очень кстати: без её помощи, нам вряд ли удалось бы без потерь подобраться к мостам. Теперь вот стала моей женой и сестрой для Лизы. Неспроста всё это! Ох, неспроста! Я осознавал, всю сложность предстоящей операции, осознавал, что без помощи Ядвиги, наши шансы, захватить мосты и выжить, ровнялись нулю. А теперь, на душе как-то отлегло, похорошело, я понял, что и на этот раз, фартуна нам явно улыбнулась. За годы войны, на счет фартуны, у меня появилась стойкая примета. Вот и сейчас, примета, — "позитивно заголосила"...
  Уже под утро мы подъехали к ранее условленному месту. Замаскировав бронеавтомобиль, мы пешком продолжили путь в расположение взвода, поровну разделив драгоценную ношу. Из какой-то фляги спирт просачивался, приятно щекоча обаяние, возбуждая во мне зверинный аппетит. Мне даже померещилась запеченная в духовке курица с гречневой кашей и брусникой: под такую закуску и выпить не грех.
  Вера Прокопенко всё выпытывала у меня, как это я умудряюсь жить сразу с несколькими женщинами. А я даже и не знал, что ей ответить. Хорошо, Лиза пришла на помощь, поцеловав счастливо мою щетинистую щеку. Этого аргумента было достаточно для любознательной Веры, которая явно не одобряла подобные браки.
  — Мы его просто любим! И этим все сказано, милая Верочка, — продолжала спокойно объяснять Лиза. — И он любит нас. Правда же?
  Мне ничего не оставалось, как подтвердить, и я не лукавил, искренно признаваясь в столь трепетном чувстве к каждой жене. Любовь есть любовь! Хотя, я не любитель говорить на тему любви: уверен, что любовь — это практика на все сто процентов, а все разговоры о любви, лишь её опошляют.
  — А я бы очень ревновала! — продолжала сопротивляться Вера.
  Пока шло всё по намеченному плану и без осложнений. Я радовался, что Ядвига во всем принимала самое активное участие. — Хороша! — подумал про себя, но не в сексуальном, а как бы в глобальном плане. — Запуталась в жизни, детей своих хочет, но это дело поправимое. Тем более, под моим чутким присмотром!..
  Теперь предстояло нам выполнить главную, наиболее сложную задачу, ради которой мы и проделали весь этот путь
  Я собрал семейный военсовет, в который гармонично вплелась судьба Ядвиги, и мы обсудили детали предстоящей операции. Военсовет семьи дружно утвердил предложение Ядвиги. Сначала она и я на бронеавтомобиле подъезжаем к автомобильному мосту, выгружаем фляги со спиртом, канистры с самогонкой, будто бы от самого полковника фон Кляхта презент доблестным солдатам Вермахта. Затем по условленному сигналу к мосту начнут подходить женщины, изображая истерзанных пленниц. К этому времени начальник охраны автомобильного моста успеет поделиться огненной влагой с сюрпризом с охранниками второго железнодорожного моста. Пленницы, разбившись на две группы, с ножами за пазухой, должны не спеша продвигаться сразу к двум мостам. Когда женщины войдут на оба моста, то есть в непосредственный контакт с охраной, начнет свое зловещее воздействие яд. К этому времени, пользуясь пикантной взволнованностью охранников, к намеченным местам подберуться снайперы для общего контроля за ситуацией, как говорится, "на всякий пожарный случай".
  Как ни странно, но в данной операции я был практически не у дел, особенно в её первой и второй фазе реализации. 
  Слабым звеном  в данной операции было то обстоятельство, что охранники на противоположных концах мостов отведают спиртное значительно позже тех, кто будет нас встречать. Значит, и яд начнет действовать значительно позже. Кто-то из охранников, возможно, и не станет пить, а это еще один минус, способный принести нам большие неприятности. Поэтому решено было не выгружать всё спиртное в одном месте в надежде, что немцы сами честно поделятся, а буквально развести на машине по конкретным местам, огневым позициям, самим развести. Для того чтобы начальник охраны нам позволил это сделать, первоначально есть смысл угостить его нормальным спиртом без яда, но с наркотиком, которого у полковника фон Кляхта было изъято предостаточно.
  Короче, проблем было много, и мы всю ночь "ломали голову", придумывая надежные варианты устранения охранников. Но на практике всё оказалось значительно проще. Мы не учли человеческий фактор в виде "усталости и разгильдяйства" охранников: война всем надоела, в том числе и дисциплинированным немцам.
  Пока начальник охраны смачно дегустировал спирт, хрумкая малосольным огурцом, взглядом раздевая фрау Пфайфер, солдаты, скучковавшись возле броневика, то и дело заглядывая в его утробу, всё спрашивали нас: — Где девочки?
  — Угощайтесь, мальчики! — ворковала фрау Пфайфер, лучезарно улыбаясь всем и каждому, чем заметно смягчила сердца охранников. — Девочки будут на десерт: они на подходе! А пока, выпейте по сто грамм, чтобы развеять тоску...
  Я доставал из мешка фляги и подавал их Ядвиге, которая талантливо играла роль радушной хозяюшки-шлюшки. Охранники были в восторге от ее мимолетных ухаживаний, подмигиваний, улыбок. Эта роль ей явно нравилась.
  — Езжай, — мило приказала фрау, элегантно взмахнув ручкой, обнимая обалдевшего от счастья начальника, целуя его в щеку, при этом оригинально обозначив перед многочисленными зрителями восхитительные ягодицы, осиную талию. Я забыв об опасности, завороженно уставился на изгиб её талии, даже слюнки пустил. Охранники тоже были приятно шокированы, и если б не начальник, то быть бы большой битве.
  Да, с немочкой нам явно повезло. Повезло еще и потому, что многие немцы знали её в лицо, а так же знали, кто её муж. По этой причине, охранники даже и не подозревали нас и с легкостью подпустили нас к себе.
  Минут двадцать я развозил спиртное по отдельным точкам, уделяя особое внимание охранникам, находящимся на противоположной стороне моста. Некоторые выбегали мне на встречу, а некоторым я разносил сам, не забывая угостить сигаретами и папиросами с сюрпризом.
  Если с правого, ближнего к нам берега, где сейчас разворачивалась великая пьянка в компании очаровательной Ядвиги, к железнодорожному мосту можно было подъехать на броневичке, так как имелась дорога, то с другой стороны моста подъездов, кроме основной дороги, не было. Местами было сложно даже идти пешком. Глубокий овраг, врезаясь в берег реки, разделял пространство между мостами. Пока я "ломал голову" над тем, как подобраться к дальней точке, оттуда уже прибежали гонцы, счастливо забравшие канистру с отравленным спиртом. Да, на халяву, оказывается, и немец не дурак! Компания у них многочисленная — канистры должно хватить на всех. Да и курево забрали, не сказав даже спасибо. И сальце прихватили, не побрезговали.
  — Ох и сладкая, аппетитная стервочка! — промелькнула мысль в моей голове. — Послал же Бог подарочек! 
  — Хороша, артистичная очень: только бы не переиграла роль! — размышлял я, улыбаясь невидимому собеседнику, на всякий случай придвинув автомат и гранаты поближе. — Мы, тут все, артисты...
  Подвыпившие солдаты, осмелев, не желали отпускать в блиндаж "влюбленную парочку". К тому же, начальник охраны, успев захмелеть, стал забывать о своей подруге, то и дело намереваясь где-нибудь прилечь поспать. Да и охранники опьянели как-то быстро. Что-то не учли, не предусмотрели?! Ах, да! Мы ведь рассчитывали пьянку на русского мужика! Что для русскаго — наперсток, для немчары — лошадиная доза. Но яд еще не начал свое зловещее воздействие: солдаты были попросту пьяные, как "сибирские валенки", и буйные, словно бычки, до предела разъяренные "красной тряпицей" в виде очаровательной блондинки.
  Я уже приготовился вступиться за бедняжку. Хорошо, что солдаты, не желая уступать "конфетку", принялись горячо спорить друг с другом, забыв о ней. 
  Воспользовавшись ситуацией, Ядвига шмыгнула ко мне, а я только теперь разглядел башню немецкого танка, удачно замаскированного в складках оврага, недалеко от моста. Танк как бы замыкал единую оборонительную систему двух мостов. К сожалению, угостить танкистов не представилось возможным, ибо все сюрпризы были розданы. Танкисты не решались покинуть пост, то и дело махая нам руками, особенно Ядвиге. Заметив мою взволнованность, озорно подмигнув, Ядвига на "полусогнутых" ногах поплелась к танку. По её хитрому взгляду, походке понял: время жизни танкистов пошло отсчитывать минуты...
  А тут появились женщины...
  Разделившись на две группы, двумя ручейками устремились сразу к двум мостам. Шли сноровисто и покорно, чем-то напоминая наложниц султанского гарема.
  Всё вроде бы шло по плану, с некоторыми произвольными вариациями, обещающими нам скорый успех. — Только бы раньше времени не пальнули! — молил я Бога, чтобы помог женщинам: дал им необходимую выдержку и спокойствие.
  Но выстрел все же прозвучал. 
  Один из охранников то ли выпил мало, то ли яд не подействовал, затуманенным взглядом разглядев мертвых своих собратьев, пальнул длинной очередью из автомата. Стрелял немчара, как бы на угад, не метясь, и тем не менее убил бабу Сашу и ранил в плечо Ядвигу.
  И все жеи нам снова повезло. Получилось так, что охранники, которые были еще живыми, пьяненькими, а может и трезвыми, среагировали на выстрел, с большим запозданием, подставив себя под меткие выстрелы снайперов.
  Одни охранники лежали пьяные, но еще живые, другие, уже были мертвыми. Мне пришлось совершить четыре рейса к одному из оврагов, куда мы сбросили мертвецов, ибо мосты-то были действующими...
  И тут нам тоже крупно повезло; по мостам никто пока не ехал.
  Между тем, оставшиеся у мостов женщины, переодевшись в немецкую форму, которую сняли с убитых охранников, занимали боевые позиции с обоих сторон мостов. Людей явно не хватало, но все нужные "точки" были перекрыты. Троих девчат решили отправить на встречу с нашими войсками, которые "вот-вот" должны были появиться, чтобы девчата предупредили, что мосты взяты под контроль, а то наши начнут атаковать наших же. Да и помощь в живой силе не помешала бы: хотябы взвод еще выделили, а вдруг немцы нагрянут — девчата могут не удержать мосты. А такая возможность была реальной: по автомобильному мосту то и дело проезжала немецкая автотехника, в основном одиночный мотоциклист или 2легковушка" какая прошмыгнет, а то и броневичок с пехотой. В спешке, а может, от усталости, сонливости они пока не заметили подмену, а я не спешил проверять у проезжающих документы, ограничиваясь лишь вскидыванием руки впереди себя, что особенно понравилось проезжающим немецким офицерам. "Зачем нервировать и без того нервных немцев"? — думал я, удачно подстраховываемый "гестаповкой" Ядвигой. Форма её, бесспорно, украшала, особенно обтягивающая аппетитные телеса юбочка, белая рубашка, подчеркивающая сочные "пирамидки" и залихватски лежащая на светлых прядях пилотка. Фотомодель, одним словом.
  В командирском блиндаже стоял полевой телефон, и мы боялись, что кто-нибудь позвонит: надо называть пароль, что-то отвечать. Не так ответишь — могут заподозрить неладное. Пришлось оборвать провод, а Лизе поручить ответственное задание: не проворонить связистов, которые могут в любой момент появиться в нашем расположении.
  Ночью возвратилась группа разведчиков во главе с Марией. С ними прибыл командир штрафного батальона капитан Синицын, который поздравил наш взвод с успешным взятием важных стратегических объектов. Обычно подобные объекты поручают брать штрафбатовцам, а тут — женщины! — удивился капитан, не веря своим глазам. — На войне штрафбатовцам дают самую грязную, опасную работу, поэтому потери всегда огромные. У меня частенько бывало такое: займем очередную высотку, а в живых-то, кроме меня да еще двух-трех бойцов, никого и нет. Жалко братков погибших! А что делать?! Война есть война: впереди — немец, а позади — НКВДешники.
  Мы договорились с капитаном Синицыным, что одна его рота, переодевшись, хотя бы частично, в немецкую ворму, возьмет под охрану мосты. Вторая рота, окопавшись, займет оборону с левой стороны реки, а третья рота — с правой. Было решено, что передовые колонны отступающих или спешащих на помощь немцам надо будет пропустить через мост и уничтожить, если такая возможность появится, километрах в двух-трех дальше от моста. Мы подготовили минные заграждения и четыре передвижные пулеметные группы. Остальных решили уничтожать на подходах и непосредственно у мостов, благо, огневой мощи теперь хватало.
  Оставив в помощь Синицыну Ядвигу и Веру Прокопенко, я вывел свой взвод в безопасное место в качестве резерва, да и по тылам надо было прошвырнуться: может, немцы тоже сюрприз нам приготовили.
  Возле "табора", где с детьми возились баба Шура и подвернувшая ногу Оксана Грицюк, на возвышенности, рядом с одинокой березой схоронили бабу Стешу.
  Небольшие группы немцев, одиночные транспортные средства под предлогом проверки документов "тихо" уничтожались штрафбатовцами; трупы сбрасывались в травянистый овраг, техника пряталась до поры в придорожных кустах, складках скального грунта. Под утро был захвачен немецкий танк. Среди братвы нашлись бывшие танкисты, сумевшие обуздать иностранного железного коня, тем самым усилив огневую мощь обороны мостов.
  Вообще штрафбатовцы мне понравились: ребята лихие и жизнерадостные, не то что эти подленькие НКВДэшники!.. А сколько неподдельной искренней радости в их глазах я увидел, когда они встречались с женским взводом! Словно встречались братья и сестры, разлученные много лет назад, и наконец-то встретились. Сколько эмоций, переживаний, душевного огня!
  Представляете! Ребята шли на верную гибель, внутренне подготовившись к тяжелому смертельному бою. И быть бы горячему бою, не попадись им навстречу Мария с девчатами. Пришли штрафбатовцы к мостам, а тут их встречает целое соцветие очаровательных женщин, которые, к тому же, успешно выполнили их работу. На войне это очень дорогой подарок, двойной подарок! 
  Поздней ночью над мостами пролетела армада бомбардировщиков. Самолеты летели тяжело, степенно...
  — Наши!..
  — Значит, скоро начнется, — восхитилась баба Шура, поправляя косынку, благословляя взглядом стаю истребителей. Горизонт с левого фланга "ожил" вспышками канонады с болезненно-красными бликами.
  — Надо усилить наблюдение за флангами! Немцы ведь могут идти к мостам не только по дороге, но и по берегу реки.
  Но первые немецкие "беженцы" пришли все же по дороге и по железнодорожному полотну. Мы их без задержки пропустили по мостам на растерзание "тыловой" роте под командованием старшины Иванова. Но случилось непредвиденное. Рота Иванова вступила в бой с немецкими танками, спешащими на помощь своим, и немного запоздав. Танкисты не расчитывали, что их обстреляют на подходе к мосту, что заметно облегчило задачу переодевшимся в немецкую форму бойцам старшины Иванова. Почти одновременно заполыхали огнем сразу несколько стальных коробок, но танкисты все же успели разобраться в ситуации и направить уцелевшие танки на позиции штрафбатовцев. Если бы не замаскированный нами ранее немецкий танк, который удачно и своевременно ввязался в поединок со своими металлическими собратьями, то нам пришлось бы очень туго. Тем более, что на роту старшины Иванова наседали сразу с двух сторон: с одной стороны — танкисты, с другой — беженцы, решившие во что бы то ни стало преодолеть очередной барьер. Беженцам уже не хотелось больше воевать, им бы скорее в тыл да в уходящий в Германию эшелон, пассажирский поезд попасть, дабы забыться и не вспоминать о кошмарной войне. А тут какие-то штрафбатовцы перегородили дорогу. Беженцы сначала лениво, заторможенно ввязывались в кровавый поединок, но с каждой минутой они будто обретали второе дыхание: их натиск возрастал, усиливался. Если бы не помощь женского взвода, то рота Иванова погибла бы полностью. Но все же нескольким разрозненным группам беженцев удалось проскочить "барьер". Они убегали сломя голову, не желая помогать своим, и мы не стали их преследовать, так как на самом мосту шел ожесточенный бой с немцами, идущими в хвосте колонны отступающих беженцев. Бой проходил как-то нервно, лениво, но, тем не менее, приносил ощутимые потери обеим сторонам. Капитан Синицын, получив тяжелое ранение в грудь, упал с моста в воду и утонул. Его заменил молодой лейтенант Крабов, который и успел отдать два-три распоряжения, как был сражен наповал осколком гранаты. Как выяснилось впоследствии, ротой, обороняющей мост, руководила Ядвига. Именно в её руководство и подоспел на помощь резервный женский взвод. И слава Богу! Подошли вовремя.
  К сожалению, мы не смогли удержать поток беженцев на железнодорожном мосту. Но они нам и не мешали: переправившись на другой берег реки, они обходили нас стороной, теряясь в горно-лесистой местности. Мы, словно два морских потока, текли рядом "плечо к плечу", и в разные стороны, при этом не мешая друг-другу. И это оказалось для нас великой удачей, ибо немцы явно не желали ввязываться в бой, а нам было не до них. А, иначе, мосты нам не удержать бы.
  Зато рота старшего лейтенанта Семенова, что первой пропускала беженцев, практически бездействовала, томясь в ожидании очередной колонны беженцев, одни из которых, почуяв впереди себя "опасность", стали вытягиваться в цепь, не решаясь при этом вступать в открытый бой, другие — попросту прятались, убегали, стараясь обойти зловещее место, переплыв, перейдя реку вброд.
  Тревога во мне наростала...
  Вот и настало время потрудиться роте Семенова. Отчаянная атака немцами, чуть было не увенчалась успехом. Уставшие, измотанные, морально подавленные немцы все же были неплохими вояками. И если бы не своевременная помощь танкистов, прибывших на захваченном немецком танке, их огнвая поддержка, то "семеновцам" пришел бы конец.
  Я со своим резервным женским взводом еле поспевал перемещаться от одного места к другому, чтобы успеть помочь штрафбатовцам. Об отступлении не было и речи: главное — удержать мосты, но еще главнее — сохранить их в целости и сохранности до прихода частей Красной Армии.
  Катастрофически не хватало боеприпасов, особенно у штрафбатовцев, которые то и дело совершали дерзкие вылазки, чтобы подобрать оружие, боеприпасы убитых и раненых немцев.
  Одна из групп, просочившихся к нам в тыл, чуть было не набрела на укрытие бабы Шуры, присматривающей за детьми. Я будто сердцем почувствовав это отправил ей на помощь трех девчат, а сам побежал к автомобильному мосту, намереваясь забрать Ядвигу и Веру Прокопенко. И тут я увидел возле полуразрушенного дота, на краю бруствера, две знакомые мне головы, несомненно, принадлежащие девчатам. За время командования женским коллективом у меня выработалась стойкая привычка определять, кто есть кто по прическам. Конечно, я знал, помнил их имена и даже фамилии, но в бою эта информация просто вылетала из моей головы, и тогда я ориентировался по прическам и другим приметным качествам той или иной женщины.
  Увидев меня, девчонки как бы виновато заулыбались: извини, мол, не уберегли себя. Бегло осмотрев девчат, развязав кровоточащие повязки, я помог обработать раны спиртом. Вера потеряла сознание. Ядвига крепилась, утверждая, что с ней все хорошо, на царапины не стоит обращать внимания, но как и Вера, вскоре отключилась, потеряв сознание.
  — Держитесь, рыбоньки! — плача, ласково ворковал я, поочередно оттаскивая девчат подальше от моста: одновременно разглядывая сюжеты, ожесточенного боя, разгоревшегося на другой стороне моста. И, как мне показалось, на этот раз не в нашу пользу. Штрафбатовцы, к сожалению, сдавали позиции: их с каждым часом становилось всё меньше и меньше, тогда как поток немецких отступающих беженцев постоянно увеличивался.
  — Сберечь бы девчат, — промелькнула мысль, — мосты нам явно не удержать, а подмоги всё нет и нет. В это время на железнодорожном мосту что-то натужно ухнуло: одна из ферм, скрежеща металлом, стала медленно заваливаться в воду.
  — Эх, не удержали! Где же наши? Где же помощь? — зло кричал я в пространство, пряча раненых девчат за выступ скалы, по расщелине которой предстояло поднять раненых вверх на небольшую возвышенность, которую и удерживал женский взвод и снайпера. Позиция была очень удачной, можно было одновременно контролировать передвижения на двух мостах, своевременно усиливая то правый, то левый фланг, тем самым усиливая огневую мощь взвода: снейперов. Немцы наровили зайти в тыл взвода, поэтому приходилось все время быть на чеку, то и дело занимая круговую оборону.
  Снайпера, так рьяно "работали", что у них закончились патроны для винтовок. Я им выдал, каждой по триста патронов, а беженцев было так много, что надо было выдать по тысячи патронов на каждого снайпера. Теперь, снайпера работали немецкими автоматами, что существенно снизило качество снайперской работы.
  Забравшись вместе с ранеными девчатами на возвышенность, откуда отлично просматривалась понарама боя на противоположной стороне реки, я вдруг понял, что долгожданная помощь все же пришла. Вдоль насыпи железнодорожного полотна, по дороге к автомобильному мосту, стремительно двигались наши танки, сминая позиции немцев гусеницами, расстреливая их из пушек и пулеметов. В панике немцы стали разбегаться кто куда, прятаться в кустах, в придорожном лесу, в овражках, бросались в реку. И вот, по автомобильному мосту пошла колонна наших Т-34.
  Оставив девчат, я побежал навстречу головному танку, размахивая кусочком белого бинта, чтобы танкисты по ошибке не пристрелили бы меня, приняв за немца. Мы ведь были переодеты в немецкую форму. И я поступил очень предусмотрительно, ибо пулеметчик, сидевший в танке, уже приготовился в меня стрелять, но, увидев белую тряпицу, передумал, указав командиру направление моего появления. Споткнувшись о булыжник, я мешком рухнул на край дороги. Один из танкистов помог мне встать, ибо посчитал, что я ранен шальной пулей.
  — Там рота Иванова и мои женский взвод! Они тоже частично в немецкой форме, не спутайте их: они очень нуждаются в вашей помощи! — задыхаясь, говорил я, рукой показывая направление движения. Танкист-командир, одобрительно кивнув головой, полез в чрево танка. В это время подъехали еще два танка, остановились, подняв пыль до самого неба. Но тут же, сорвавшись с места, "троица" пустилась по указанному мною направлению на помощь.
  Словно обезьяна, опираясь на четыре конечности, я забрался опять на возвышенность, пытаясь разглядеть обстановку на мостах, где вовсю хозяйничали бойцы саперного батальона, проверяли: не заминирован ли автомобильный мост, а на железнодорожном восстанавливали взорванный пролет... 
  Взвалив Ядвигу и Веру сразу на оба плеча, словно мешки с картошкой, понес их к укрытию бабы Шуры. Ноги подкашивались, пот заливал глаза, а я не обращая внимание, нес и молился Богу.
  — Баба Шура, помоги! — Уложив девчат в тень, побежал к взводу: тяжелое предчувствие не давало покоя — собрать бы хоть половину!
  Если б не подоспевшие на помощь танкисты, не видать бы мне живыми своих девчат. От Семеновской роты остались в живых всего два человека, да и те были тяжелоранеными. Роты Иванова и капитана Синицына полегли полностью. Женский взвод занимал как бы второй эшелон обороны, за который теперь и взялись основательно немцы, уничтожив почти половину. Девчат уже стали брать в "кольцо", намереваясь быстро расправится. Немцев было так много, как говорится, одного убьешь — три из земли вырастают, что судьба взвода практически была предрешена. Но слава Богу, танкисты подоспели вовремя, да и немецкие солдаты тоже не желали особо ввязываться в бой. Они уже почувствовали запах свободы, что впереди их не ждут наши заградительные отряды. 
  Дорога, медленно, но уверенно, наполнялась бойцами Красной Армии, спешащими на Запад; бок о бок с пехотой форсированным маршем продвигалась бронетехника, волоча за собой артиллерию, повозки с боеприпасами, обдавая пеших солдат чадящим угаром выхлопных газов, пылью. Но пехотинцы не обижались, наоборот, радовались: им, труженикам войны, всегда в радость, когда впереди находятся танки, как то на душе спокойнее и приятнее.
  Я помогал девчатам стаскивать в овражек погибших боевых подруг. Майор Шалявин, взявший со своим батальоном охрану мостов, выделил нам в помощь взвод солдат, которые приносили к овражку убитых штрафбатовцев. Овражек вскоре превратился в большую братскую могилу, где братья и сестры наконец-то обрели покой.
  Разлив спирт по кружкам, молча помянув  погибших, пообещали отомстить за их смерти.
  Собрав вещи, оружие, мы вместе с детьми спустились к дороге, намереваясь с пехотой идти дальше, к новым приключениям. Подъехал черный "воронок", который многие советские граждане запомнили еще в довоенное время как символ надвигающейся беды и беспредела. Из него выскочил молодцеватый лейтенант, он же водитель. Сверкая начищенными сапогами, пуговицами, новой портупеей, лейтенант стал матерно упрекать нас, что мы трусливые предатели, позволившие, видно, с умыслом немцам подорвать железнодорожный мост.
  — Ну, начинается!.. — произнес я, подмигивая женам… Для нас "летеха", уже стал — мертвецом… И, все же мы старались прийти к мирному взаимопониманию.
  — Да мы хоронили и поминали погибших! — пытался оправдаться я, защищая женщин. Но лейтенант меня и не слушал. Он встрепенулся, словно его облили кипятком, ища на боку кобуру с пистолетом. — Что!? Саботаж! Да я вас расстреляю,  собаки паршивые.
  — А "эта" почему в гестаповской форме?! — почти завизжал лейтенант, тыкая пальцем в Ядвигу, которую в суматохе боя, мы, перебентовав, забыли переодеть. Ехидно улыбаясь, матерясь, лейтенант подскочил к Ядвиге, намереваясь проверить, может окровавленные бинты это муляж.
  Чтобы как-то угомонить наглеца, Лиза первым камушком сшибла  с лейтенанта фуражку, вторым угодила прямо в центр лба. Наглец, взвизгнув от ярости, потеряв дар речи, наконец-то нашел кобуру, но никак не получалось достать пистолет.
  Подъехала еще одна машина. Из неё выбрался уставший и небритый подполковник Лесков. Сразу же оценив ситуацию, он приказал лейтенанту оставить нас в покое и заняться более важными проблемами. Лейтенант стал оправдываться, возражать, показывая то на гестаповку, то на детей, а Лизе вообще пригрозил расправой.
  — Вон! Вон отсюда! — взревел подполковник, взглядом испепеляя гниду.
  Наглеца словно ветром сдуло...
  А я понял, что очень скоро, нам надо будет тоже драпать, куда по-дальше....
  — Вот гнида, выслуживается! НКВДэшный таракан долбаный! — продолжал ворчать подполковник Лесков. — Навязали их на нашу голову, не дают воевать нормально: всюду предательство видят, а самих не выгонишь на передовую: "кишка тонка". Генерала Трофимова опять арестовали, полковника Баранова расстреляли, даже не разобравшись, что к чему; почему мост не сберегли. Политруки и комсомольцы им "стучат"… гниды...
  — Эх, светлый, справедливый и талантливый командир был: лихой стратег, не терпящий лукавства. За это и погорел!
  Я теперь стал понимать, почему так долго не было помощи, понял, кто истинный виновник гибели штрафбатовцев и моих девчат.
  Процентов 15-20 солдат гибнет на фронтах именно из-за таких вот подонков, как этот щегол-лейтенант...
  Протянув подполковнику флягу со спиртом, помянув полковника Баранова, коротко доложил об удачном захвате мостов, об организации обороны мостов, о подвигах девчат, штрафбатовцев и фрау Пфайфер.
Подполковник, поблагодарив нас за находчивость, смелость, проявленную смекалку, выразил искреннее желание увидеть нас завтра, утром для получения следующего задания и пополнения людьми, боеприпасами.
— Пока, приведите себя в порядок! Там, — он указал в сторону города, — и без вас разберутся!
— Пойдемте, девочки, за мной, к реке! — не по-военному скомандовал я. — Действительно, там и без нас разберутся.
Пока девочки мылись, купались, стирались, помогали друг другу обрабатывать раны, ссадины, я развел костер, чтобы девчата могли погреться, просушить постиранную одежду, приготовить горячую пищу. Вода в реке холодная, бодрящая, но девчата, разогретые спиртом, не обращали на это внимания. Будто не замечая меня, раздевались догола, визжа, плюхаясь в воде, баловались, приглашая меня за компанию посоревноваться, кто больше времени продержится под водой. Они, словно детсадовские ребятишки, зажимая пальцами нос, погружали голову, плечи в воду. Меня эта забава очень радовала, ибо вспомнилось мое детство, когда вот так же голенькие мальчики и девочки соревновались в подводном плавании, вернее, ползании по дну неглубокого пруда, поднимая со дна ил, грязь, от чего вода в пруду становилась коричневого цвета. Но на подобную мелочь никто не обращал внимания, как и на наготу, ибо все они были, просто, счастливыми… А в небе птички чирикали, в траве кузнечики прыгали. Ох и хорошо было...
А сейчас?! Никто в небе не поет, в траве не прыгает. Даже солнце в небе светит не так, как в детстве. 
Обступив костер, девочки сушили свои незатейливые тряпочки, демонстрируя моему взгляду свои раскрасневшиеся тела, как бы дразня мое воображение. Вика что-то рассказывала смешное, её рассказ поддерживала Мария, то и дело вставляя пикантные дополнения, как я понял, из нашей семейной жизни. Дружный девичий хохот невольно смягчил мое зачерствевшее было сердце. Взяв на руки Христофора, который тоже принял бодрящую "ванну", мысленно прикинул его вес. Видно, почувствовав отцовские руки, Христофор стал улыбаться, пытаясь ручонками ухватить меня за нос, подбородок.
— Признал! — довольно прощебетала баба Шура, улыбаясь, подавая по очереди других детишек, чтобы я мысленно прикинул их вес. По щекам бабули текли слезы радости и умиления.
  После "контрольного взвешивания" детишек, девчата, смеясь, подхватили меня, словно бревно, и сбросили в воду. Я не хотел, но все же и мне пришлось оголиться, дабы просушить одежду у костра и согреться.
  — Ну вот, теперь ты наш. А то, как красна девица, застеснялся! — верещала Лиза, подмигивая женушкам и другим женщинам. — Мы не ревнуем, наш милый Адам!
  — Ох, шалуньи, — щепелявила бабуля, улыбкой поощряя проказниц. — — Ох, и намнет же он вам бока! — замысловато вскрикнула она, махая кулаками в воздухе. — Кобель-то добрый!
  — Вера и Ольга умерли, — как-то неожиданно и буднично произнесла Ядвига, что мы сразу и не среагировали на её слова, продолжая шутить друг над другом.
  — Что?
  — Вера Прокопенко и Ольга Ступак умерли! — повторила Ядвига. Её глаза наполнились слезами и неподдельным горем. Обняв мою шею, она наконец-то расслабилась, давая волю чувствам. Горестно, навзрыд заплакала, взглядом то и дело спрашивая меня: за что?
  — Женщины, что наши, что немки, плачут одинаково! — подумалось мне. — Поплачь, поплачь, дорогая, полегчает.
  — Слезы! Вот что объединяет и роднит все народы земной цивилизации.
  Пока копали могилу, скончалась Василина Есько: вроде бы раны были не смертельными, и вроде бы поправлялась, но, видно, судьба. Пришлось хоронить сразу троих.
  Помянув погибших, я приказал девчатам собираться, а сам пошел искать ориентир, где был замаскирован бронеавтомобиль. Главное, чтобы его не угнали наши или немецкие отступающие солдаты, беженцы. Искренне удивился, увидев броневичок на месте.
  Загрузив в броневичок немудренный скарб, оружие, собранные боеприпасы, мы поехали разыскивать подполковника Лескова. Чтобы хоть как-то улучшить угрюмое настроение, поддержать морально друг друга, запели любимую в войсках песенку "Катюша".
  В старинном особняке, где временно разместился штаб, мне пришлось долго и нудно объяснять часовому то, что я прибыл по распоряжению подполковника Лескова: ищу, мол, его, родненького, по очень важному делу. Часовой долго мялся, подозрительно прощупывая меня взглядом, и пропустил, объяснив, как быстрее найти нужную дверь. В просторном кабинете встретился с его заместителем майором Ложкиным, который, нервно накручивая рукоятку полевого телефона, с трудом, но все же признал меня, обросшего,  бородой, как у Карла Маркса.
  — У нас горе! Только что скончался от инфаркта подполковник Лесков. Доконали его, ублюдки! — зычно гаркнул Ложкин, махая кулачищем куда-то в потолок.
  Я сразу понял, кто его доканал, вспомнив о щеголеватом лейтенанте.
  — Как, говоришь, твоя фамилия? — неожиданно спросил майор.
  — Вино! Лейтенант Вино!
  — Старший лейтенант! Покойник, успел подписать на тебя и некоторых твоих женщин рапорт на досрочное повышение в звании и награждении боевыми орденами и медалями. Вот рапорт, почитай!
  Взяв плотную бумагу, среди множества фамилий увидел свою с присвоением очередного звания и награждением Орденом Боевого Красного Знамени и медалью "За отвагу". Лизу и Веру Прокопенко наградили орденом Боевого Красного Знамени; Марию, Вику, Марысю и еще семерых женщин — медалями "За отвагу". Ядвига Пфайфер была вычеркнута из списка.
  — Поздравляю, старлей Вино! Ну и фамилия у тебя, браток! На Звезду Героя с такой фамилией можешь не расчитывать: партия "зарубит".
  — Ну иди, старлей Вино! Не до тебя сейчас. Отдохни пока, а завтра, к обеду, что б был у меня.
  — Мне бы, товарищ майор, документы наши забрать. Мы их сдали подполковнику, когда уходили на задание.
  — Нет их. Всё, что было в сейфе, сгорело при бомбежке. Эх, не уберегли! Но не горюй, старлей Вино: все наладится, образуется. Сделаем вам новые. Ну иди, отдыхай! У меня дел невпроворот: я один остался.
  Выйдя из здания на улицу, я не сразу обратил внимание, что девчат куда-то уводят под дулами автоматов.
  — Вот он, их старший! — услышал визглявый голос щеголеватого лейтенанта. — Вот он, товарищ капитан.
  Не обращая внимания на щеголя, я строевым шагом отмаршировал к капитану, доложил, по какому поводу прибыл в штаб, но он меня явно не слушал, думая о чем-то своем.
  — Разведчик, значит, говоришь, диверсант? Это мы и проверим сейчас, выясним, — ехидно произнес капитан, цыкнув порцию слюны сквозь щелистые передние зубы, рукою показывая маршрут моего следования, приказывая двигаться вслед за женщинами. — Разведчик, диверсант, значит!..
  Рядом с особняком, в котором временно разместился штаб,  через один дом находился еще один особняк, только значительно миниатюрнее "штабного". В его подвал нас и "пригласили" зайти, заперев в небольшой комнате без окон.
  Минут через десять спустя, первого на допрос вывели меня, предварительно ударив прикладом в область "солнечного сплетения". Больно стало, даже дыхание перехватило, а из глаз искорки снежинками посыпались, еле на ногах устоял. 
  Пока вели по коридору, привязывали к табуретке, из их похотливых намеков-разговоров я понял, что они следили за нами с другого берега реки, когда мы мылись, стирали.
  — Шакалы вонючие! Спрятались в кустах вместо того чтобы помогать войскам занимать город, освобождать от немцев! Настоящего врага обходите за версту: пулька или осколочек может прилететь ненароком в ваши холеные физиономии! — гневно выкрикнул я на одном дыхании. — Женщины выполнили возложенную на них боевую задачу и по распоряжению подполковника Лескова законно отдыхали!
  Мощный удар по голове прервал мою обвинительную речь: я еще не успел упасть на пол, а меня на лету принялись пинать сразу двое мордоворотов. Пинали хлестко, со знанием  дела, а затем бесчувственного уволокли обратно в комнатушку, предупредив, что это еще "цветочки", "ягодки" начнутся, если я не подпишу бумагу на генерала Трофимова.
  Женщин выводили на допрос сразу по двое. В первой паре оказались Надя Смирнова и Злата Огневич. Ох и досталось им… Палачи потрудились на славу. Когда их вернули обратно, Надюша уже не дышала: осколок ребра пронзил её храброе и нежное сердце. Злата была живой, но всё время просила нас, чтобы мы её удавили, ибо следующего допроса она не выдержит. И умерла в темноте — мы сразу и не поняли, что она уже и не дышит. Умудрилась отыскать на полу маленький гвоздик, которым и расковыряла вену на руке. Когда открылась дверь и в комнату проник из коридора тусклый свет, мы увидели вокруг Златы огромную лужу крови.  Варвара Смоленская и Алла Свич прибыли в более лучшем виде: их только изнасиловали и пару окурков затушили на животе.
  Взяли на допрос бабу Шуру и Марию. Минут через десять в раскрытую дверь забросили мертвую бабу Шуру, сердце которой не выдержало надругательств; следом, чуть позже, заволокли чуть живую Марию. Хотели забрать еще парочку девочек поразвлечься, но что-то наверху, видно, произошло. Дверь кладовой со скрипом закрылась.
  Темнота, хоть глаз выколи. Наощупь нашел лежащую Марию. Бедняжка стонала и плакала, жаловалась мне на палачей, чтобы я при случае рассчитался с ними за ее унижение. А что я мог сделать? Единственное, что я смог сделать, это промыть раны, ушибы спиртом, который у нас не конфисковали при водворении в "камеру". От боли Мария потеряла сознание.
  — Что-то надо придумать! — вслух сказал я....
  — Тут есть запасной выход! — неожиданно прошептала Лиза, ковыряя что-то в полу ногтями. Я даже удивился, как это она смогла найти в темноте потайной люк. Но ведь Злата нашла же гвоздик! Все оказалось гораздо проще: Лиза лежала на дверце люка. С большим трудом удалось открыть люк, искусно вмонтированный "древними" мастерами, знающими толк в потайных ходах. При беглом осмотре "вслепую", выяснилось, что потайной ход ведет к соседнему дому: то ли к бане, то ли к коровнику. Закрыв за собой люк, на четвереньках доползли до другой скрытой двери люка, волоча за собой вещевые мешки с детьми, покалеченную Марию. С огромными усилиями удалось приподнять тяжелую каменную плиту, ход вывел нас в конюшню. Почувствовав запах свободы, Мария собралась с силами и смогла самостоятельно передвигаться, но я её всё же подстраховывал. Хотели "убежать огородами", но Лиза предложила отомстить за смерть погибших женщин. Мы, дружно, поддержали её предложение: кулаки так и чесались изуродовать их, особенно щеголя лейтенанта. Было бы оружие.
  Но мы забыли про способности Лизы.
  Взяв горсть камней, заговорчески подмигнув, напоминая атаманшу из какой-то детской сказки, Лиза прошептала: "За мной! Бесшумно убираем часового, забираем его оружие, а дальше действуем по обстановке".
  Прижимаясь к строениям, я, Лиза и Вика приблизились к главному входу в особняк, у которого стоял часовой. Чтобы не убивать невинного часового, Вика, взяв на себя инициативу, подмигнув нам вышла из-за угла здания, пальчиком и улыбкой приглашая солдатика немного поразвлечься, при этоми оригинально демонстрируя изгиб талии, плотность бедер. Солдатик от такой неожиданности опешил, выплюнув недокуренную папироску, инстинктивно потянулся за автоматом, и словно загипнотизированный, подскочил к соблазнительнице. Связав незадачливого ухажера, в рот запихнув его же портянку, мы бережно положили солдатика под кустик. Забрав автомат и ножь, мы устремились внутрь особняка.
  В кабинете, где нас мучили, никого не оказалось.
  К нашему счастью, в особняке, кроме нас и истязателей, больше никого не было. Обследуя одну за другой соседние комнаты-кабинеты, мы вскоре обнаружили тех, ради кого и пришли, чтобы отомстить за девчат, за подполковника Лескова, полковника Баранова, за генерала Трофимова и многих, многих других, невинных жертв этой ублюдочной компашки. А сколько таких "компашек" по всем фронтам!..
  Устроившись за старинным столом, "трутни войны" смачно поглощали еду, запивая коньяком: да, они сегодня потрудились на славу. Можно теперь и расслабиться.
  — Ух, сволочи! — взревел я, пинком открыв дверь, стрельнув из автомата наугад, по ногам, предполагая устроить гадам пытки. Но, получилось так, что трое уткнулись носами в тарелки, уснув навеки. Еще двое, визжа, словно поросята, катались по полу, хватаясь за животы, из которых сочилась кровь. Удачно пальнул. Ничего не скажешь! Пятеро, подняв руки, стали уговаривать, слезно упрашивать, чтобы им подарили жизнь. Один из них нервно дернулся в сторону, пытаясь достать автомат, но Лиза его опередила: метнула нож, изъятый у часового.
  Тянуть время, разбираться не было смысла: в любую минуту, услышав стрельбу, могла подойти подмога, а кулаки попрежнему чесались, желая отомстить за боевых товарищей и подруг. Нажав на курок автомата, безжалостно растреляв упырей, мы быстро покинули здание, вернувшись к Марии и Марысе, которые поджидали нас за конюшней, спрятавшись в кустистой смородине. Задами, заборами, соблюдая маскировку, мы покинули територию особняка. Сделав крюк по другим прилегающим к особняку улицам, вернулись к зданию штаба, где на противоположной стороне улицы стоял наш бронеавтомобиль со свастикой на металлических боках.
  — Солдат-то нас видел, запомнил! Расскажет, нас будут искать! — серьезно предположила Вика.
  — Надо что-то придумать! 
  Но тут,  словно выросший из под земли гриб, возле меня появился майор Ложкин. Увидев распухшее от побоев лицо, трогательно поинтересовался: — кто это вас так классно отделал? Неужели эти разъяренные фурии? Я, бегло посмотрев на жен, улыбнулся: их вид действительно был угрожающим.
  — Нет, товарищ майор, те же самые люди, из-за которых умер от инфаркта подполковник Лесков.
  — Кто-то свел с ними счеты: расстреляли всю их гадюшную команду! Вы не знаете, кто бы это мог сделать? — заинтригованно произнес Ложкин, подмигивая девчатам, видно, догадываясь по нашим физиономиям, чьих рук это дело.
  — Ладно, мы друг друга не видели! Спрячтесь: вас будут искать. Часовой описал ваши приметы.
  — Спасибо, товарищ майор, мы учтем ваши рекомендации.
  — Береги девчат, старлей Вино! — весело произнес Ложкин и мгновенно куда-то исчез. — Надо и нам, девочки, так же быстро исчезнуть...
  Город постепенно наполнялся войсками. Одни, расквартировавшись кто где смог, отдыхали, другие подразделения не делая привал, устремлялись дальше, на передовую, на запад. В восточном направлении восновном двигались санитарные машины и пустые бензовозы.
  Вклинившись в проходящую на фронт колонну грузовиков, мы наконец-то перевели дух, успокоились, в скором будущем расчитывая затеряться на передовой. Встреча с немцами, смертельный бой нас не страшили.
  Я не чувствовал угрызений совести, вообще не переживал, что расквитался с этими трусливыми подонками. Сколько их бродит по фронтам, убивая, истязая зачастую невинных солдат и солдаток? Я не отрицаю, что есть в армейских коллективах предатели и трусы, которые действительно заслуживают расстрела. Но таких людей было очень, очень мало. Значительно большую прослойку в подразделениях составляли солдаты, которые по неопытности растерялись в той или иной боевой ситуации: многие из них не созрели психологически для убийства, себе подобных. Попадались и такие, которые не знали, с какой стороны держать винтовку, как правильно пользоваться гранатой. Мне доводилось видеть в одном бою подобного солдата: он бегал по передовой с испуганными глазами, пытаясь стрелять прикладом винтовки. Его, новобранца, жизнь явно оберегал Всевышний, так как он, находясь под непрерывным огнем немцев, не пригибаясь к земле, не прячась в её складках, абсолютно забыл о собственной безопасности.
  После боя его расстреляли как "самострела", будто бы он специально хотел покончить с жизнью или получив ранение, отбыть в госпиталь, в тыл. Не разобрались, расстреляли, вместо того чтобы успокоить беднягу, а потом, может быть, в сотый раз показать, что должен делать солдат в бою, как стрелять, как перемещаться на передовой. Надо было просто потренировать его, может и похвалить, подбодрить. Ведь не каждый же отважится вот так, запросто, бегать в открытую по передовой под ураганным огнем немцев. Значит, он не был трусом!
  Именно такие необстрелянные солдаты и являлись "лакомым кусочком" для "трутней" войны. Вот почему я ни капельки не жалел,  что расстрелял этих ублюдков, отомстив за себя, за всех невинно погибших, замученных, превратившихся с их "легкой руки" из освободителей в "предателей", "дизертиров", в "самострелов", "врагов народа"...
  Я не говорю, не упоминаю о штрафных батальонах, где "трутни войны" чувствовали себя некими царьками, боярами, Божиими посредниками и вершителями человеческих судеб.  
  Там, на передовой, даже в ожесточенном бою с превосходящим по силе противником нам как-то легче дышалось: мы были в своей тарелке, свободными, забывая о коварстве со стороны "трутней войны", которые всегда плелись где-то в обозе, в тылу...
  Я молил Бога, чтобы у генерала Трофимова все проблемы скорее разрешились благополучно и он вернулся бы в войска. Ведь он единственный наш свидетель и покровитель, который понял нас правильно, не осуждая, помог.
  А так, мы по прежнему бездокументные "сироты".
  — Эх, где же сейчас Иван со своим Ильей!? Вот бы их повидать!


                                  14


  Бой начался ночью. Немцы стреляли из пушек и минометов, пытаясь качественно и количественно "вспахать" наши тылы и, конечно же, передовую, чтобы ни одна живая душа не посмела бы стрельнуть в немецкого пехотинца. Дружно затрещали автоматы, как бы поддакивая скудным винтовочным выстрелам.
  Авиации не было, к нашему счастью.  И без неё, "крестовой", чувствовалось, что бой протекает в одностороннем варианте, в пользу немцев.
  С нашей стороны запоздало, но весьма эффективно огрызнулась артиллерия: немцы, как бы подавясь хлебной коркой, долго прокашливались, на ходу перестраивая оборону, корректируя новый артудар.
  С обеих сторон пехота пока не вступала в бой, явно экономя силы и боеприпасы. Женушки дети, наевшись, спали, а я философствовал, разглядывая рядом сидящего солдата который в потемках, каракулями, старательно писал письмо маме: мол, всё хорошо, а если "что", то не поминай лихом, прости.
  А где-то там матери погибших солдат проснулись в тревоге, не зная еще, какая беда их постигла. Лишь демон сомкнул материнские губы, чтобы смех и улыбки отныне не часто являлись на лицах несчастных, и яркой одежды не дал им сегодня надеть. И где-то в Чите, Дрездоне или в Праге, отправилась женщина в церковь свечку поставить: плохой в толковании сон ей приснился сегодня — екнуло необычно, взволнованно материнское сердце, выдавливая из глаз тревожную, прощальную слезу.
  Луна замороженным взглядом хладнокровно наблюдала с высоты, как на Земле какие-то людишки суетятся, что-то кричат, пытаясь убить, изувечить друг друга.
  — Зачем? — спрашивала Луна и не могла ответить, понять суету землян. — Видно, у людей свои особенные игры, потешки?!
  Я вдруг вспомнил маму. Её миловидный, добродушный образ стоял перед глазами. Она все время желала меня поскорее женить — сама подбирая невест, породистых и красивых, чтоб крепеньких, умненьких и красивых внучек и внучат нарожали. А я всё отказывался, сопротивлялся! Будто предчувствовал ход собственной судьбы, где все заранее распределено, расставлено до мелочей. И угадал!
  Представил: сижу за огромным, праздничным  столом, рядом с мамой. По одну сторону сидят жены, по другую — дети, весело уплетающие пирожки с картошкой, которые мама любила стряпать. Звучит патефон. За окном душистая черемуха...
  — Бабушка, бабуля!
  — Ух! — померещилось. Будто наяву: даже запах черемухи "уловил"...
  Пользуясь темнотой, каждая из воюющих сторон успевала сделать нужные для себя дела, перестановки, перегруппировки. "Здесь и сейчас", эта обыденная процедура войны, сопровождалась еще и ночным, суматошным, боем. 
  Скопление людей, техники на узком участке дороги и темнота ночи создавали элементы паники, сумбура, сумятицы. Лишь горящие факелами автомобили, танки, хоть как-то помогали ориентироваться на местности.
  — Уносите раненых от дороги, в лес: их здесь затопчут, раздавят заживо свои же! — зычно командовал я, взяв инициативу в свои руки.
  — Слава Богу, нет немецкой авиации! — кричал я девчатам и солдатам, подбадривая их на более активные действия: они устали! Мне даже померещился в небе гул авиации, много крови, горы трупов. Жуткая картина!
  Будто прочитав мои мысли, над дорогой тенью прошмыгнули немецкие истребители. Заходя на второй круг, они пулеметами "пропалывали" дорогу и прилегающий к ней лес.
  — Всем в укрытие! — закричал я, отбегая к краю дороги.
  Запнувшись об убитого солдата, кубарем свалился в придорожную яму, ударившись головой о камень. Но приглядевшись, увидел вместо камня корпус неразорвавшейся авиабомбы. Мурашки поползли по коже, в ушибленной голове что-то медленно проворачивалось, принимая правильное решение. Отяжелевшие от ужаса ноги не желали подчиняться командам, исходящим из мозга. Так бы и лежал, разглядывая смертоносную железяку, если б не свист падающей бомбы. Пулей выскочив из ямы, я лбом столкнулся с бегущим и ошалело орущим солдатом. Перелетев через меня, солдат бетонной плитой приземлился в ту же смертоносную яму с "сюрпризом". Заткнув уши, зажмурив глаза, прижавшись к родненькой землице, я ждал, что вот сейчас-то уж точно ухнет.
  Но всё обошлось.  
  В свете горящего танка, солдат, потирая ушибленный бок, ругая отборным матом меня и летчиков, так и не увидел, на чем он только что лежал, грузно опираясь на приклад винтовки, выбрался из ямы, пошел поднимать меня, предполагая, что зашиб меня своим лобовым ударом. А я все лежал и ждал, когда ухнет, мысленно представляя радиус, образовавшийся от взрыва бомбы, воронки. И, как мне показалось, край воронки должен проходить где-то возле моего тела. Новая волна ужаса окатила одеревеневшее тело, придав ему нужное, хоть и запоздалое, ускорение.
  — Сейчас рванет! — объяснял я солдату, тыча пальцем в яму. 
  — Кто рванет? — переспросил солдат.
  У меня вдруг закралось сомнение, что это не бомба, и подхватив под руку солдата, увлек его на безопасное растояние, спрятавшись за корпус горящего танка.
  — Ложись! — крикнул я, бросив камень в яму с "сюрпризом".
  Раздался взрыв...
  Очумелыми глазами хохол благодарно смотрел на воронку огромного размера, рукой пытаясь найти флягу у себя на боку.
  — Спирт: глотни, за жизнь...
  Глотнув, по три глотка, пожав друг другу руки, мы побежали каждый по своим делам.
  Спиной, всем телом, я чувствовал, что девочки рядом, поэтому скомандовал, не сомневаясь, что они услышат, и выполнят команду.
  — Девочки, побежали к броневечку! "Делаем ноги"...
  Броневик "заартачился", зачихал и заглох.
  — Ух, "немчара" паршивый,  - обругал я броневик, приказывая девчатам быстро покинуть предательскую "железяку".
  Неожиданно стало тихо. Я даже не сразу сообразил, что можно, не прячась, не ожидая с неба "гостинцев", что-то делать, идти, бежать.
  Ночной     кошмар повторился под утро с той разницей, что немецкие летчики "утюжили" нас не вслепую, а более расчетливо, умело, нанося тем самым ощутимый урон живой силе и технике.
  Усталость сковала тело. Сильно хотелось спать, есть.
  — Интересно, где сейчас Иван? — спросил я Марию, одновременно пытаясь завести бронетранспортер, разглядывая женщин, сидящих в кезове. Все спали. Спала и Мария. Говорят, лицо спящей женщины отражает состояние её души. Судя по неясной улыбке, душа Марии, и других женщин, находилась в хорошем, блаженном настроении, я бы сказал, в состоянии приятной мечтательности.
  Наверное грудью ребенка кормит, а может, снится Марии далекая галактика.
  Веки, сомкнувшись пудовыми гирями, унесли меня в царство снов, где седовласый старец буквально за пять минут вытянув из меня флюиды усталости, нервного стресса, вдохнул порцию чистой любви.
  Открыв веки, я увидел Ивана, улыбаясь и почесывая копну седеющих волос, он другой рукой тормошил меня. В кузове бронеавтомобиля слышались довольные возгласы, смех. Пес Илья, визжа, лая, пытался обнюхать, облизать своих давних знакомых. Собачьей радости не было предела: если б мог говорить, то женский слух купался бы в обилии сладострастных слов признательности, любви. Словно истинный джентльмен, Илья бережно обнюхал детей, успевая каждого лизнуть то в нос, то в лобик, от чего дети, придя в неимоверный восторг, тянулись ручонками к лохматой морде, пытаясь погладить, потрогать, ущипнуть.
  Оставив детей на попечение Ильи и Ядвиги, Вика, Мария, Лиза буквально набросились на Ивана, пытаясь обнять, расцеловать боевого товарища, которого давно не видели, соскучились.
  — Мне срочно надо на передовую, — спохватился Иван, явно не желая расставаться.
  — Забирайся в "бронивичок-гробовичок", Ванюша, — прощебетала Лиза, — мы ведь тоже туда держим путь: показывай дорогу.
  Объезжая колдобины, воронки от мин, разбитую технику, мы вскоре присоединились к колонне танков, которые, как и мы, вывернув из лесочка, бодро устремились на встречу с войной.
  — Товарищи, может, выпьем за наши будущие успехи да и за встречу, — Предложил Иван, доставая из вещмешка консервы, флягу с водкой. Детям достал кусочки сахара. Но, Вика, отвергла сахар, убедив Ивана, что её молока с избытком хватит на всю ребятню...
  — Мы не против! — загалдели женщины. Я, тоже, не сопротивлялся.
  Загадывать, конечно, дело неблагодарное, да еще на войне, но я хотел бы, чтоб все мы дожили до победы.
  Выпили. Закусили. Помолчали минуту.
  Выпили по второй. На душе стало легко, просторнее.
  Где-то в трех-четырех километрах от нас яростно загрохотали пушки и пулеметы наших танков, загремело "урр-ра". Пехота перешла в контратаку. Уцелевшие немецкие танки не приняв боя с "тридцатьчетвертками" спешно покинули населенный пункт. Только те, что были подбиты на входе в улицу, вяло горели.
  Колонна танков, на ходу перестроившись в боевой порядок, "прочесав" населенный пункт, устремилась к дымящей из-за лесного пожара окраине, где завязался жестокий бой с немецкой пехотой.
  Активизировалась немецкая авиация.
  Увидев помощь, немецкие танки, тоже перестроившись, вместе с пехотой, решили взять реванш.
  — Чертовая авиация: все карты нам спутала! — ругался я сам про себя. — Где же наши летуны?
  Авиация уравняла силы противоборствующих сторон. Немцы стали вытеснять, выбивать нас из населенного пункта.
  Включив заднюю передачу, я стал медленно отгонять броневичок к ближайшему горящему дому, рассчитывая на то, что мы укроемся в дымовой завесе от обнаглевшего немецкого летчика, который при полете над нами пытался расстрелять броневичок сверху, ибо у "гроба" небыло "крышки".
  Мой маневр оказался верным и своевременным. Сберег людей и броневичек-гробовичек. Слава Богу!
  Неожиданно начавшийся бой так же неожиданно завершился. Немцы, оставив населенный пункт, отступили.
  Выбравшись из "гробовичка", девчата разминались, приводили себя в порядок. 
  — Да, девочки одеты совсем не по-военному! Надо найти им подходящую одежду, — подумал я, с интересом разглядывая Ядвигу, белокурую двадцатипятилетнюю красавицу. Белое пламя её волос пышной короной украшало голову. Широкие дугообразные брови, как два сокола, оберегали её ласковые голубые глаза, которые, словно два голубых заколдованных озера, периодически закрывались пышными, длинными ресницами, чтобы в них, не дай Бог, не утонул неумелый пловец. Маленький прямой носик и такой же по размерам чувственный рот украшал её лицо. Когда она скромно улыбалась, были видны ослепительной белизны ровные зубы. У нее была, высокая грудь созревшей для любви женщины, которая едва помещалась в ситцевом ярком платье с зеленым вырезом. Так и хочется приподняться и заглянуть в ее глубину, увидеть обворожительное продолжение. Стройные, длинные ноги и "такие бедра", что без фантазии и преувеличения их можно назвать зовущими. Так и хочется прикоснуться к ним руками.
  А вот и ангелочек-Марыся! Короткая стрижка, пепельного цвета волосы, которые, непослушно падая на лоб, постоянно закрывали его верхнюю часть; тонкие брови, как лебединные крылья, вспорхнув над глазами, застыли в неподвижности, давая возможность глазам смотреть на мир уверенно. В зависимости от обстоятельств они могли не только плакать, но и смеяться, мечтать, и метать молнии. Чувственные алые губы так и манили к поцелую. На ней была юбка горчичного цвета и белая расшитая кофточка. На ногах красивые туфельки, делавшие её выше, чем она была в действительности. Она ступала в них так уверенно, что не каждый человек, даже будучи босым, мог похвастаться такой устойчивостью.  Юбка и кофточка так плотно облегали её фигуру, что не обратить внимания на её высокую грудь, развитые бедра, плоский живот и стройные ноги для окружающих её мужчин было просто кощунством, которое можно простить только слепому или пьянице.
  — Когда и где они успели так прибарахлиться?! — удивился я, радуясь, что, несмотря на все передряги войны, девчата сохранили в себе мирное, доброе, нежное...
  Иван тоже с интересом наблюдал за женщинами. Их цветастое одеяние явно не гармонировало с войной.
  — Тяжело им, Ваня, ох, тяжело. А посмотри, как держатся! Нам, мужикам, позавидовать можно. Молодцы!
  Я посмотрел на свои замусоленные брюки, гимнастерку. Сапоги, те вообще, "есть просили"...
  — Так и должно быть! Муж должен "пахать", делать всё грязное, чтобы жены чувствовали себя с тобой, как за каменной стеной и при этом, комфортно, спокойно и весело.
  — Правильно я говорю, Иван?
  — Вот так, мы порой проходим по жизни, переступая и растаптывая свое счастье! — замысловато пробурчал Иван, почесывая пятерней затылок.
  Коротко рассказав Ивану о женском взводе, о Ядвиге, о том, как "красиво" захватили два моста, о встрече с "хамелеонами", я спросил:
  — Иван, а Ядвига точно моя, или ошибся в предположении? Может быть, хватит?! Я, "чо", султан "чо-ли"!?
  — Иван улыбнулся, его лучистые глаза засверкали, заискрились:
  — Да, твои! И эта тоже твоя! И еще будут! Крепись, брат: от судьбы не спрячешься, не убежишь. Придется отрабатывать и за погибших. Кому-то ведь надо восполнять нацию после войны, ведь не случайно же во время войны и после всегда больше рождается мальчиков, нежели девочек. А это уже закон природы, закон эволюции. Иначе земляне давно вымерли бы, ибо на земле стабильны только два явления — бардак и война.
  — Когда вы вместе и с вами дети, то это ваше — спасение. Поэтому, держитесь — семьей: тогда пройдете войну до её логического завершения.
  — Да, это сложно: но, держитесь, держитесь семьей.
  — Уже многие поняли, что война подходит к завершению. И, даже хитрожопые союзнички, америкосы, подумывают, прийти нам на помощь. Но, на них, расчитывать не стоит, америкосы прийдут помогать нам, когда мы наполовину овладеем Берлином. Вот тогда они начнут суетиться: их тактика сродни нашим трутням. Когда идет бой, их на передовой — нет, попрятались как тараканы. А вот, когда бой завершится, они тут как тут, ходят "гоголем", в начищенных сапожках.
  — Иван, давно хотел спросить, да всё не получалось: "Почему Гитлер против евреев сильно ополчился"?
  — Еще в самом начале своей политической карьеры, когда Адольф Гитлер рвался к власти, именно евреи из ближнего окружения Адольфа, стали ярыми противниками, прихода Гитлера к власти.
 

                            ***
  Эти сутки, тянувшиеся, казалось, вечность, принесли нам и немцам огромные потери в технике и живой силе, но ни одной противоборствующей стороне не удалось продвинуться дальше своей полосы траншей. Создавалось впечатление, что между нами и немцами стоит невидимая магнитная стена, приближаясь к которой, солдаты не притягивались к фарватеру, а наоборот, отталкивались, откатываясь в свои норы, лишь пули да минометные снаряды, беспрепятственно пролетая фарватер передовой, долетали до нужного места, принося людям увечья, смерть.
  Бог Брахман не желал в этот день покровительствовать никому, ибо даже "случайная" пуля непременно попадала в цель. К счастью, он оберегал нас и наших детей, поэтомы мы, пока еще не получили даже легкого ранения. Хотя, к примеру я, на гимнастерке имел четыре дырки от пуль, которые пролетели по-касательной, лишь "чирканув" одежду.
  Поспать нам не удалось. Вызвали к командиру. Тот, весь хмурый и подозрительный, долго выспрашивал: как это так, все погибли, а вы живыми остались. Наверное, спрятались где-то...
  Очень хотелось спать, ноги не желали стоять: болели, кровоточили раны, ушибы. Но стоять и выслушивать бредни командира пришлось долго.
  Получив недавно медаль, нацепив её на новенький китель, бравируя перед женщинами, выхажывая цаплей, лейтенант, словно священник, снимал с нас грехи, попутно наставляя на путь истинный, мягко, но жестко подводил под "расстрельную" статью. Ему поддакивал комсорг, пытаясь выяснить, состоим ли мы в Ленинском комсомоле.
  Увидев спящих в вещевых мешках детей, они растерялись, а потом запоздало выдвинули версию, что дети у кого-то нами похищены с целью получить всевозможные поблажки, а то и вовсе уйти в тыл.
  — Да это сродни членовредительству! — радостно воскликнул комсомолец, за что расплата всегда одна: расстрел!
  Все наши доводы всерьез не воспринимались. Наоборот, командир подумал, что его ловко разыгрывают, обманывают. А тут еще я в порыве гнева сболтнул, что эти женщины — мои жены, а те дети, которые спят в вещевых мешках, — мои дети.
  Тут и началось...
  — Ты кто, султан, шейх?! — взвизгнул комсомолец, чуть было не подавившись от гнева. Командир, живчиком встрепенувшись, схватив телефонную трубку, возбужденно крутя рычажок аппарата, вызывал "пятого". На другом конце провода наконец-то среагировали, и лейтенант гордо доложил "пятому", что им схвачены стопроцентные диверсанты. Мол, за это неплохо бы еще одну медальку накинуть, а то и орденок.
  Подмигнув Лизе, мы словно баранов связали командира, комсомольца и солдатика, стоявшего у двери. Оглаушив их прикладом автомата, чтобы "полежали с часок", забрав консервы, спирт, оружие, мы, "спешно", покинули блиндаж.
  Пройдя в темноте метров сто-двести, укрывшись в неглубокой воронке, подкрепляясь тушонкой, мы устроили небольшой семейный совет. — Что делать? Куда идти? В любое время нас могут начать искать.
  В тыл идти не хотелось, даже мысли такой небыло. Оставаться на месте или в расположении роты тоже ничего хорошего не сулило: найдут и расстреляют. Покаяться?! Не простят. Оставалось одно — идти вперед. И как можно ближе приблизиться к немецким траншеям. Только там мы будем в относительной безопасности и сможем позволить себе немного поспать. Особисты туда не рискнут ползти: кишка тонка. А дальше, как судьба карты разложит! Только бы дети нас не выдали.
  Выдвинувшись на правый фланг, мы намеренно обманули сонного ефрейтора, сказав, что командир благословил нас на разведку. Ефрейтор, завистливо улыбнувшись, пожелал нам скорого возвращения: в темноте он даже не понял, что многие разведчики — женщины. Глядя на объемные мешки за спиной у каждого, ефрейтор подумал, что мы лихие подрывники.
  В суматохе, я как-то забыл, что немецкие траншеи совсем рядом: прижавшись к земле, полз змеей, то и дело приглядывая за женами, чтобы не отстали, не потерялись в темноте, ведь ползти по-пластунски и волочить за собой мешки, в которых спят дети, тяжело и непросто. Когда я неожиданно соскользнул на дно траншеи, и приглядевшись, сразу понял, что это и есть позиция немцев. Черными кочками лежали убитые немцы и не одного живого!
  — Девочки, быстро собирайте боеприпасы у немцев.
  Вскоре, покинув траншею мертвецов, мы перебрались в глубокую воронку, наполовину закрытую кроной кпавшего дерева, и мгновенно уснули, даже не выставляя часового.
  Сколько проспали, точно никто не скажет: показалось — одну минуту. Но, как ни странно, я и девочки все же выспались и чувствовали себя превосходно.
  Разбудил нас заплакавший Христофор. Успокоив Христофора, быстро перепеленав и накормив детей, мы собрались снова вздремнуть, и только теперь заметили, что немецкая передовая заполняется солдатами: одни носили ящики с боеприпасами, другие складывали в воронки убитых, третьи готовили боевую позицию. Двое немцев, видно связисты, пригнувшись, пробежали рядом с нашим лежбищем, на ходу разматывая бобину провода.
  — Значит, там их командование, — промелькнула дерзкая мысль.
  — Что делать будем, девочки?! — Ждать начала боя? Нас к этому времени могут запросто обнаружить немцы.
  — Погибать так с музыкой. И с хорошей музыкой! — высказалась Марья, предлагая уничтожить связистов и вражеское командование.
  — Понял! Выдвигаемся вслед за связистами. Вперед!
  Ночь боролась с рассветом, не желая сдавать позиции, и мы, воспользовавшись этой вечной борьбой тьмы и света, незаметно отползли вглубь леса, дальше от передовой.
  Меня то и дело будоражила навязчивая мысль: ну захватим мы командиров или расстреляем их, а что дальше? Но потом что-то екнуло в сердце, и я с легкостью забыл об этом, решив мудро: что будет, то и ладно! Главное, детей и жен сберечь и фрицев побольше уничтожить. О плене даже мысли не возникало.
  — Всё, что не делается, это к лучшему! Главное, двигаться вперед! — продолжал размышлять, успевая приглядывать за девчатами и окружающей обстановкой. Иногда казалось, мерещилось, что враг сейчас пальнет вон из-за того дерева, куста, холмика, но всё обошлось без стрельбы.
  — Вика, не отставай! Давай, милая, помогу!
  Вика улыбнулась. Улыбка была почти мимолетной, но в ней было столько любви и благородства, столько породы, сто я невольно загордился, осознавая, что эта красотка не чья-то, а моя жена. А Лиза, Мария, Ядвига тоже не уступают в породе!
  Это же надо. Такое созвездие красавиц!
  Бедняжки, совсем устали, выбились из сил. Я старался, как мог, помогал женам, хотя они никогда не просили о помощи: лишения и тяготы войны переносили стойко, я бы даже сказал, легко. Такие нагрузки не каждый мужик вынесет! А они, мои милые, родненькие, не плачут, не унывают и даже помощи не просят. С такими женщинами любую войну выиграть можно!
  Но лучше бы люди не воевали друг с другом! Лучше бы люди познавали в себе Бога. Но, им проще — воевать.
  Я неожиданно вспомнил момент, как впервые встретил Ядвигу. Нет, не на уровне банальной фразы: "А ты знаешь, в ней что-то есть"! Нет, это было бы пошло для данной ситуации и данной женщины.
  Она была молода, в ней чувствовалась порода. Настоящая порода, которую нельзя скрыть, нельзя купить или приобрести. Порода, это высокая энергетика. От этой женщины шли волны. Не грубый аромат самки, от которой самцы теряют голову и стремятся лишь к одному — к сексу. Легкая, но достаточно ощутимая аура одухотворенности, с которой хочется соприкоснуться, которую хочется оберегать, носить на руках. Нет! В ней еще сто-то есть. Нечто другое. Более глубокое понятие, более космическое. Иван, говорил как-то, что так иногда "пахнут" выпускники земной эволюционной школы, которые, "добив" карму, в момент смерти, уйдут на постоянное место жительства, в Царство Бога.
  Я просто смотрел на неё и впитывал энергетику этой женщины. Впитывал, как какое-то существо. Впитывал, всю без остатка: полностью: целиком.
  Её внешний вид, её телодвижения, её мечты, которые я не знал, но чувствовал.
  И когда это странное насыщение другим человеком вдруг закончилось, я понял, что теперь я — это она, как бы пародоксально это ни звучало.
  Я напрочь забыл, отключился от войны, её ужасов. Она — женщина! И только она теперь волновала меня. По-настоящему и всерьез.
  И весь этот грандиозный вулкан чувств длился не более секунды, хотя мне казалось, что, как минимум, минут сорок-пятьдесят. Но за эту секунду во мне кто-то невидимый произвел гигантскую работу, раздвигая, перемещая в разуме, в душе огромные пласты "чего-то мне не понятного". Я ощущал всеми клеточками, атомами тела, что я — это уже не я, а кто-то другой. С другим мышлением, с другими поступками, с другой совестью.
  Война! Одним она несет горе, несчастья, а мне, как ни странно, принесла любовь. Да какую любовь! И сразу с несколькими женщинами. Значит мы — военный, боевой гарем...
  — Девочки, не отставайте! Приготовьтесь к бою!
  Догнав связистов, которые то и дело останавливались, чтобы перекурить и поправить запутавшийся провод, мы "тихонечко" уничтожили их.
  Немцы обнаглели, шагали по советской земле уверенно, самонадеянно, словно истинные хозяева, которым ничто не может угрожать, помешать в осуществлении их планов. За что и поплатились. Хотя связисты были сильными, здоровыми, обученными воевать, мы их прирезали, как свиней, в общем-то с легкостью, с некоторой обыденностью, ибо война стала для нас работой, которую мы стремились выполнять и перевыполнять качественно. В этом и заключалась главная, пожалуй, стратегическая ошибка немцев: они планировали  превратить войну в некую развлекательную прогулку, тогда как для советского солдата война стала серьезной, тяжелой работой, которую при достаточной сноровке, можно и даже нужно перевыполнять.
  Убил пятерых, десятерых — молодец! Значит, какому-то советскому парню, солдату, спас жизнь.
  Предвоенные годы репрессий дали советскому народу и некий положительный результат: он не пасовал перед врагом, несшим смерть. В отечественных следственных изоляторах, тюрьмах, зонах творились дела и похлеще, и покровавее, что, несомненно, прочувствовали и стар, и мал. Всякие там, дебилы от власти — "ежовы", "мехлисы", "берии", "хрущевы" устроили "шабаш" на одной-шестой части земного шара. Повеселились!..
  У Гитлера, к примеру, почему инсульт произошел? Да, потому, что он полагал, что к началу войны, Сталин к границе выдвинет всю свою армию. Тогда, армия вермахта, по всему периметру от Балтийского до Черного моря, раздробив наши войска на пять-семь групп, окружив их, методично уничтожит Советскую Красную Армию за пару месяцев, ибо к началу войны у немцев одной только артиллерии и авиации было в четыре раза больше чем у нас. Таким образом, спустя два месяца, ну три, Сталин остался бы без армии: и, тогда… Но, когда этого не произошло, то в порыве гнева, с Адольфом произошел инсульт.   
  Одыбав от инсульта, Гитлер с особой жестокостью стал вымещать свое зло на евреях. Мол, это они, жиды, виноваты, что Сталин облапошил, как пацана, прощелыгу, Гитлера.
  Немецкий штаб располагался на приличном расстоянии от передовой. Штабисты, ожидая подкрепления, занимались своими бытовыми проблемами. Несколько солдат, починив полуразрушенный блиндаж, натягивали маскировочную сетку. Рядом, в неглубоком овражке, стояла полевая кухня, возле которой суетился кашевар.
  — Надо воспользоваться тем, что немцев пока немного, — азартно высказалась Лиза.
  Её предложение нам понравилось. Но...
  Всех немцев, находившихся в блиндажах, и солдат, суетящихся возле штаба и полевой кухни, было восемнадцать человек. В открытом бою, пользуясь внезапностью, нам не представляло большого труда быстро уничтожить врага. Но я посчитал, что будет лучше, если мы уничтожим фрицев без единого выстрела. Я опасался, что где-то рядом, идут те свежие немецкие подразделения, которых и ждали штабисты, для которых повар варил кашу.
  — Береженого Бог бережет! Правильно говорю, девочки?! Детей оставляем здесь! Приготовиться к бою!
  Немецких солдат, увлеченных работой и не ожидавших нападения, ликвидировали быстро и даже легко. Нет, не подумайте, что гансы не оказывали сопротивления! Просто, фактор неожиданности, да и мы оказались более опытными; война превратила нас в настоящих головорезов. Конечно, Лиза, "ворошиловский камнемет" постаралась на славу. На её долю приходилось примерно 60% основной ликвидационной работы. Нам оставалось только завершить кровавое дело: перерезать гансу глотку.
  Но пострелять нам все же пришлось. Один из офицеров, выйдя из блиндажа, чтобы почистить щеткой сапоги, увидев меня, окрававленного кровью гансов почти по самую макушку и с кинжалом в руке, не растерявшись, юркнул в блиндаж и тут же выскочил с автоматом наперевес, посылая в меня порцию свинца. Запнувшись о веревку маскировочной сетки, я упал, и это спасло мне жизнь. Офицер непременно прикончил бы меня, но выбегающие из блиндажа офицеры сбили его с ног. Этого мгновения мне хватило, чтобы произвести ответную очередь в "кучку гансов". Тут и Виктория подоспела на помощь: кинжалом добила раненных.
  Лиза прицельным гранатометанием почти сразу уничтожила фрицев, выбегающих из второго блиндажа и солдат, которые подошли к полевой кухне.
  Разгоряченные скоротечным и результативным для нас боем, мы не обратили внимание на выползший из-за лесочка бронетранспортер. Немцы, на ходу выпрыгивая из броневика, нервно строча из автоматов в нашу сторону, пытались окружить нас. Взорволась мина, угодив в полевую кухню. Порция распаренной, обжигающей каши угодила прямо мне на макушку, приведя психику в состояние бешенства.
  — Всё, нам пришел конец! — промелькнула пакостная мыслишка. Немцев было человек двадцать пять, они успели разползтись, рассредоточиться, что значительно осложнило наше положение.
  В окопчике, возле командного пункта, на бруствере стояли сразу четыре станковых пулемета, которыми я и решил воспользоваться.
  — Девочки, я буду немцев отвлекать, а вы стреляйте прицельно одиночными.
  Два пулемета с коробками для лент с патронами я положил чуть в сторону, на бруствер. Из двух оставшихся я вел непрерывный уроганный огонь. Для нас было жизненно важным любыми путями приостановить окружение, и дать девчатам возможность стрелять спокойно и прицельно. 
  Наша тактика оказалась успешной. Немцы, приостановив окружение, стали прятаться. Даже бронетранспортер остановился. Из его кузова рявкнул миномет. Следующая мина оказалась роковой для самих немцев: мина разорвалась внутри ствола миномета, уничтожив всех, кто находился в броневике.
  — Ура! — неожиданно для себя закричал я, что есть мочи, одновременно перезаряжая лентами пулеметы.
  — Девочки, спокойно! Всё будет хорошо! — закричал радостно я, поливая свинцом немцев прямо сквозь ствол дерева, сквозь кочки, бугорки, за которыми прятались враги. Тем более, что это было мое любимое расстояние для ведения уничтожающего огня. От радости скорой победы я даже запел. 
  Минут через десять метким выстрелом Мария завершила бой. Еще две-три минуты мы сидели в укрытиях, ожидая ответного огня, но никто не стрелял. Гробовая тишина окутала место недавнего кровавого боя.
  — Любаня проснулась! — как-то с запозданием, смущенно и удивленно прощебетала Вика. Любаня уже давно плакала, а мы только теперь обратили на неё внимание. Переглянувшись, улыбаясь друг другу мы счастливо стали обниматься.
  — Девочки, у меня есть примета, когда дети во время боя начинают плакать, победа нам обеспечена. А когда не спят и молчат, жди неприятности.
  — Молодцы! Я знал, кого выбирать в жены! И не разочарован. 
  Девочки зарделись, принялись приводить себя в порядок, а я очарованно наблюдал за их легкими, воздушными телодвижениями и удивлялся, откуда силы берутся у этих милых созданий: и, вовсе не похожи они на бешенных головорезов.
  — Всё, милые, рыбки! Собираем трофеи и сматываемся: от греха подальше.
  Утренняя прохлада приятной свежестью окутывала разгоряченные боем тела, приносила необходимую нам бодрость. Надо было поторапливаться: там, на передовой, начался утренний бой.
  У нас стало привычкой, не лениться после боя, собирать как можно больше автоматных патронов, гранат. Частенько, именно это качество спасало нам жизнь.
  По интенсивности стрельбы "чувствовалось", бой на передовой подходит к кульминации, когда окончательно еще не понятно, кто побеждает, и любой неожиданный или ожидаемый сюрприз может оказаться решающим. Таким неожиданным сюрпризом в данное время, оказалось наше появление в тылу немцев. Я надрывался от тяжести ноши, но мне все же удалось донести станковый пулемет с семью коробками патронов. И это без учета тяжести двух вещевых мешков, которые висели за спиной: в одном спал Владимир, другой был до предела набит едой, гранатами, пеленками, автоматными рожками. На шее, кроме пулемета, висел немецкий автомат. Вообще, как ни странно, всю войну, мы воевали немецкими автоматами, гранатами, кинжалами.
  Желая сократить расстояние до передовой, мы побежали по лесной дороге. Неожиданно наткнулись на полуразрушенный домик, спрятавшийся за частоколом молоденьких елочек. Возле дома стоял немецкий мотоцикл с коляской. Соблюдая осторожность, подошли к дому.
  Мертвый немец сидел у колодца, схватившись за стальную рукоять ворота.  Голова свисала на грудь, лица не было видно. Можно было предположить, что погибший поднимал бадья-ведро и не удержал, выронил. Тяжелая, наполненная бадья устремилась вниз, разматывая цепь и раскручивая ворот, а он замешкался, не отскочил вовремя и попал под вращающуюся рукоять, набиравшую обороты. Первый удар оглушил немца, потом пришел смертельный удар. Немец упал на колени, опустился всем туловищем и остался сидеть на согнутых ногах, судорожно сжав в кулаке убивший его металл.
  А еще можно было предположить, что немец устал или крепко перебрал самогонки, вот и решил немного отдохнуть, вздремнул.
   Теперь, когда бой завершился, я могу сто процентно утверждать, что если бы не наша своевременная помощь, то немцы выбили бы с насиженных позиций русских. Почуяв победу, некоторые немцы даже выкрикивали: "Рушен швайн, сдавайсь"!
  К нашему счастью, комсомолец и лейтенант-"медалист" погибли, а оставшимся в живых было всё равно, шейх я или султан или вообще, закоренелый холостяк.
  Из-за дальнего перелеска, ломая деревца, кусты выползла "тридцатичетвертка": за ней следом выползли еще три танка.
  — Ура! — закричали оставшиеся в живых солдаты, кидая вверх головные уборы, обнимаясь, поздравляя друг друга.
  Да, именно эти микропобеды и составляли основу больших побед, создающих в пространстве и времени судьбоносные предопределения, где, в конечном итоге, нет места ни победителям, ни побежденным. Колесо истории, эволюция всегда наказывают и тех, и других. Ведь Богу не угодно, чтобы человек воевал, нес смерть и горе другим, себе подобным.
  Можно сказать, с времен Адама и Евы и поныне человечество, избрав путь эгоизма, привыкло конфликтовать, воевать.
  Может ли человек привыкнуть к войне, к постоянной смертельной опасности?
  Может! Сам на себе прочувствовал.
  С одной стороны, это даже приятная привычка: притупляется физическая и психическая боль, страх, брезгливость, кровь, страдания, смерть воспринимаются как нечто жизненно необходимое, естественное, неизбежное, на что не стоит обращать внимание. Голод, холод, жара, изнуряющие маршброски в любое время суток, стремительные атаки и многое, многое другое, что связано с жизнью на передовой, становится такой мелочью, что ты, словно пианист-виртуоз, способен, не глядя на клавматуру и партитуру, играть любую мелодию. В частности, мелодию смертельного боя.
  С другой стороны, привычка воевать может в один прекрасный момент незаметно перейти в сильнейшую депрессию. Притупляется воля к сопротивлению, многопудовой плитой наваливается на тебя какая-то особая, необычная лень,  усталость, аппатия ко всему, даже к собственной жизни. Враг угрожает смертью, а тебе лень целиться, нажимать на курок автомата, и стреляешь как бы нехотя, рефлекторно, по инерции, словно отмахиваешься от назойливой мухи. Не хочется защищаться, бежать, ползать, "вгрызаться" в землю, чтобы укрыться от пули. Иногда даже появляется желание пристрелить самого себя. Глядя со стороны, можно запросто ошибиться, подумав, что этот человек струсил: симулянт, дезертир и вообще предатель, которого необходимо немедленно расстрелять. И расстреливали! С одной стороны, расстреливали немцы, с другой, — наши. Но в обоих случаях в конечном итоге для всех стала роковой депрессия.
  Во время войны депрессия не обошла меня и жен. И если мне помогал преодолеть недуг Иван Володский, за что огромное ему спасибо, то мне пришлось помогать женам где шуткой-прибауткой, где ненавязчивой помощью, поддержкой, сопереживанием, иногда порцией спирта или темпераментным сексом.
  Именно на период депрессий приходились все наши наиболее серьезные, опасные для жизни ранения. Допускалось много ошибок, и мне остается только благодарить Бога, за то, что сберег нашу семью.
  Ненасытная война безжалостно, монотонно перерабатывала все новые, новые роты, батальоны, полки, дивизии. Словно ненасытная гигантская печь, она требовала постоянной закладки "топлива" и в любом виде: дрова сырые, высушенные, уголь, торф, дизельное топливо, солярка, человечина и все, что может хоть чуть-чуть гореть. Иначе "печь" может потухнуть.
  Советские войска постоянно пополнялись свежими силами. Зачастую прибывали вообще необученные воевать резервисты, прошедшие недельные, а то и двухчасовые курсы "молодого бойца". И сразу же на передовую, в бой. Многие из них, даже не успев выстрелить в ответ, погибали.
  Постоянная смена людей в ротах, батальонах, как ни странно, нас спасала. Конечно, очень жаль терять тех, с кем успел познакомиться, сдружиться, ведь основная масса солдат — это все те же рабочие и крестьяне, которые так же, как я и мои жены, воспринимали войну как некий бескорыстный труд, за который не надо похвалы, наград, лишь бы поскорее покончить с ней и вернуться домой. Но были и такие, для которых война превратилась в место сведения счетов со своими же собратьями, где угодничество, предательство, корысть,  чувство безнаказанности и вседозволенности расцвели в небывалом количестве.
  Согласен. Машина войны требовала от всех: от рядового до генирала — жесткого и даже жестокого управления. Но при этом должны соблюдаться справедливость и честность. Это необходимо для достижения победы. Но получалось так, что предвоенные годы репрессий в Советском государстве плавно переместились на плацдарм военных действий,  продолжая раскручивать с невиданной силой маховик репрессий, под который, как правило, попадали много невинных. По этой причине, советскому солдату зачастую приходилось противостоять сразу двум врагам: немецким фашистам и отечественной репрессивной машине.
  "Оседлав" броню танков, мы бросились в погоню за остатками убегающих немцев. Уничтожив их, танкисты получили приказ выдвинуться на правый фланг, к небольшому озеру, за обладание которым уже два дня яростно бились роты. Нам ничего не оставалось делать, как втянуться и в это сражение.
  Небольшое озеро с зеркально-чистой, пресной водой оказалось "объектом" стратегического значения. Солдатам, как нашим, так и немцам, многочисленной технике нужна была пресная вода, но её надо было еще набрать! А этого как раз и не позволяли друг другу сделать противоборствующие стороны. 
  Одна половина берега условно принадлежала немцам, другая — нам. Вот она, так необходимая водица, но попробуйка подойти к воде — вмиг пулю в лоб схлопочешь. А там вдалеке, в лесочке, скопилось множество бронетехники, машин-водовозов. 
  На второй день за обладание озерком в его окресностях развернулось настоящее танковое побоище: "курск" в миниатюре, но драгоценная вода так никому и не досталась.
  Выражаясь спортивным термином, была "ничья", но на то и война, исключающая любые "ничейные" результаты. Только победа — таков закон войны.
  Страшная картина предстала нашим взорам: раздолбанные, разбитые минами берега, много трупов и исковерканных, горящих танков, машин. Немецкие и наши роты, окопавшись вдоль берега, вели монотонные, не приносящие успеха перестрелки. И те, и другие очень устали, выдохлись. И те, и другие берегли силы для решающего, победного броска.
  Убежден: войну невозможно описать правильно и достоверно, хотя бы на пятьдесят процентов, особенно её внутреннее содержание, базирующееся на уровне человеческой психики, сознания, подсознания.
  Кровавая и ненасытная "мясорубка" за  обладание озером безжалостно и бесцеремонно втягивала и перемалывала все новые и новые роты. Бог явно не желал отдавать людям святую, чистую воду: знал, что эта вода будет использована для "грязных" дел. А раз так, то и получайте смерть!
  Дорогой, очень дорогой стала водичка!
  Высокое начальство приходило в ярость, получая донесения с озера как с нашей, так и с немецкой стороны. Уже не один командир был разжалован и расстрелян, некоторые офицеры сами пускали пулю себе в лоб, дабы избежать позора.
  С обеих сторон была оказана поддержка авиацией и дополнительными стрелковыми и танковыми батальонами. Благодаря этому зеркало озера превратилось в подобие болотного месива: вода почернела, стала постепенно исчезать где-то в недрах земли. Повторная вечерняя "мини-курская" битва плавно перешла в жесточайшие ночные бои, не прекращавшиеся до самого рассвета. Но вода так и не досталась людям!
  Погиб животворящий источник. Зловещая тишина нависла над местом побоища. Природа оплакивала гибель маленького своего собрата, у которого было великое, доброе "сердце", безжалостно растоптанное, уничтоженное людьми. Подобный грех не прощается!
  Как-то само собой получилось: поздней ночью я с женами, чисто случайно зашел в тыл к немцам. Завязался жестокий и скоротечный бой.
  Получив контузию, я на некоторое время отключился, а когда "очухался", понял, все, кроме нас, получили смерть.
  Возле меня копошились жены, приводили тело в порядок. В моем правом ухе, где-то внутри черепной коробки, что-то "свистело" и "барабанило".
  Мария кормила, пеленала детей, которых утренняя прохлада явно радовала, бодрила, они счастливо улыбались, пытаясь высказать что-то свое, детское, сокровенное. А мне почему-то показалось, что они осуждают нас, взрослых, устроивших такую грандиозную войну, вместо того чтобы познавая в себе Душу, радоваться жизни, природе, её совершенству, её дарам.
  Более трех тысяч солдат, около сотни единиц бронетехники образовали единую братскую могилу за "клочек" земли. Смерть уровняла и примирила "соперников".
  Кружилась голова, слегка тошнило, руки свисая плетьми, обессилили. Я вдруг подумал о рыцарях, которым приходилось "махать" в многочасовом бою многокиллограмовым мечом — вот где сила в руках была!
  — Всё, девочки, собираем трофеи и быстро сматываемся подальше от этого кладбища.
  Почему-то мне было стыдно перед матушкой-природой за безжалостно уничтожинное озеро.Даже казалось, что Бог специально оставил нас живыми, ибо мы в этот день осознали глубинный смысл бесперспективности любой войны.
  Присутствие детей, любимых жен меня вдохновляло, придавало так необходимые сейчас силы.
  По старой привычки, набив вещевые мешки трофейными боеприпасами, продуктами, на скорую руку перекусив и взбодрившись спиртом, мы покинули место недавнего побоища. Тяжелая ноша затрудняла продвижение, но мы знали и верили, что совсем скоро боеприпасы пригодятся в очередном бою. Наше одиночное, автономное "плавание" в океане войны продолжалось, кристаллизуя в сердцах мир, надежду, любовь, гармонию семейного союза и отвращение ко всему военному, подлому, предательскому.
  — Господи прости нас, грешных! — машинально вылетела фраза и крепко, прочно застряла где-то внутри организма, там, где неустанно пульсирует сердце.

                                   ***
  Причудился дед...
  Январь. Снег валил хлопьями. Деревья оделись в белые мантии, украсились мягкими шапками. Кусты уже совсем скрылись под сугробами, а снег всё валил и валил, и конца ему не было. Небо и даль — всё заволокла нескончаемая пурга. 
  Я и дед, лепили снежную бабу не замечая пургу. 
  Когда мы завершили работу, вьюга утихла. Из-за туч выглянуло будто наново умытое солнце и, словно извиняясь за свое долгое отсутствие, устремило яркий поток лучей на сонный городишко.
  И тут мы разглядели, что наша снежная баба, больше похожа на мою бабушку. 
  — Насмеявшись вдоволь, отряхиваясь от снега, мы деловито пошли домой; на чай с блинчиками.
  Дедушка, усадил меня на мой персональный стул. Бабуля, поставила возле меня блюдце, с моими тремя персональными блинчиками обмазанными медом. А мама, поставила на стол, мою персональную кружку с душистым чебрецовым чаем. 
  Я аппетитно ел, а они, с любовью смотрели, как я уплетаю блинчики, швыркая чаёк… Хорошо!..
  Вот и теперь, мне померещился дед, и запах чебрецового чая...
  — Скорее бы война закончилась… — мелькнула мыслишка в черепной коробке и затерялась где-то в лаберинтах мозговых загогулин…    

                             15

  Высокий обрывистый берег реки весь в темных гнездовых норах.  Из них то и дело вылетают стрижи и с криком носятся над водой, быстрые и острые, как стрелы.
  Другой берег, пологий и низкий, сплошь зарос непролазными ивовыми кустами. За кустами до самого горизонта тянется широкая луговая пойма. Но трава здесь не такая сочная и густая. Местами она совсем вытоптана. Это пастбищные луга. На них все лето пасется колхозное стадо.
  Стадо и сейчас на лугу. Его охраняют высокая голенастая женщина в выцветшем добела платье и босой угловатый подпасок с длинным кнутом на шее.   
  Вечереет. Дневная утомительная жара спала, но солнце еще не растеряло силу — греет по-прежнему липко и жгуче. Поскотина резко пахнет полынным запахом. В воздухе кружат оводы и слепни. 
  Зудящих, пикирующих кровососов этих не так много, как днем, но и они беспокоят стадо, житья ему не дают — каждая корова взбрыкнуть норовит, хвост вздернуть и на ферму удрать. Эти кровососы, чем-то напоминают нудных фашистов, которых успокоить можно только одним способом, — разом, всех уничтожить.
  — Балуй у меня! Балуй! — кричит звонким голосом подпасок. Он беспрестанно взмахивает для острастки кнутом, оглушительно щелкает. Коровы убегают от него, сбиваются в кучу.
  Вдруг подпасок перестает кричать и взмахивать кнутовищем, увидя долговязого мужика, степенно вышагивающего вдоль берега.
  Мужик тот сутул, сухопар, неуклюж, видно, комиссованный из армии за ненадобностью.
  Приглядевшись, я понял, что у него отсутствует наполовину правая рука. Одет чисто: белая рубаха в полоску, добротные хромовые сапоги старой выделки, суконные новые штаны без ремня. На голове купка с жеванным кандырьком.
  Напротив стада мужик остановился, минуту-другую стоит в раздумье, затем неторопливо направляется к подпаску:
  — Здорово, Петро!
  Подпасок не отвечает, загнанно озирается, будто виноватый, и теперь ему нужно скрыться во что бы то ни стало, может быть сквозь землю провалиться.
  — Куда навострились? — шумит он на двух коровенок, отбившихся от стада. И под предлогом: "Вот я вас, окаянные!" — срывается с места, бежит, оттянув назад, угрожающе занеся руку с кнутом.
  Пока он сколачивает и усмиряет стадо, мужик понуро топчется на одном месте, чувствуя себя крайне неловко и сконфуженно.
  — Ты меня не чужайся, Петро, — снова подходит он к подпаску, — я ведь как лучше хочу. Я серьезно, с намерением. Отцом ты меня можешь не называть, конечно.
  Подпасок по-прежнему молчит, нагнув голову. Это вихрастый, чернявый парнишка, крепкий, скуластый, с тревожным, озабоченным выражением лица.
  Похлопав по карманам штанов, достав кисет и бумагу, мужик как равному предлагает:
  — Присядем, Петро.
  Подпасок норовисто дергает плечом: постою, мол, не тяжело.
  — Можно и постоять, — согласился мужик и начал кропотливо сворачивать цигарку. Парнишка исподлобья наблюдает за ним, закусывает в волнении губы. — Я ж твою мамку давно знаю. Живем-то одне года, хоть и разно. Я и отца твоего знал. Лихой был танкист, с ним в одном батальоне войну начинали. Извини, сынок, мне больше повезло. А батька твой так в танке и сгорел...


  Жены сладко спали: умаялись, набегались, настрелялись вволю. Проснувшись, первым я с любопытством наблюдал мирную идиллию: пасущихся коров, голенастую крестьянку, беседующих о своём "мужиков", а на другой стороне поля, в густом оазисе лесочка, — спрятавшиеся цветастые цыганские кибитки.
  Верилось и не верилось, что подобную умиротворенность можно было увидеть в самом чреве войны: словно в книгу о войне, где на каждой странице стоны, кровь, смерть, по ошибке попала одна мирная страничка, явно из другой книги.
  — Погляди, дорогая, на эту райскую картинку! — прошептал я, пробуждающейся от сна Виктории, боясь помешать беседующим "мужикам". Петро, обняв калеку, молча плакал, иногда громко всхлипывая, шмыгая носом.
  Это произошло так быстро и внезапно, что мы, спрятавшиеся в неглубоком овражке, заросшим травой и кустарником, не успели соответствующе среагировать и спасти хотя бы мальчика.
  Неожиданно из-за перелеска, где спрятались цыгане, вылетел на бреющем полете самолет с крестами на крыльях. Он летел прямо туда, где сидели на траве мужчина и Петро, расстрелять их летчику не составляло особого труда. Длинная пулеметная очередь зацепила в начале четырех пасущихся коров и остановилась на людских телах. Самолет пролетел, чтобы еще три раза повторить смертоносную атаку: пулеметная стрельба чередовалась точечным бомбометанием.
  Самолет улетел: оставив после себя жуткую картину, за несколько минут, превратив рай, в ад.
  Тошнотворную тишину то и дело нарушали ревущие в предсмертной агонии сдыхающие коровы.
  Среди убитых, разодранных, разорванных на куски цыган мы нашли живую еще тяжелораненную цыганку. Черные с густой сединой пряди волос утопали в алой луже крови. Изуродованные, отделенные от туловища ноги, присыпанные песком, травой, двумя черно-красными линиями лежали в полуметре от тела.
  Я было пытался оказать первую помощь, но умирающая старая цыганка, буквально пронзив бездонной чернотой взгляда, остановила меня.
  — Сынок, пристрели! — видишь, что со мной приключилось.
  Я пытался возражать, но её взгляд стал еще чернее, бездоннее: вот-вот молния выстрелит и разнесет меня на кусочки за непослушание или спалит дотла.
  Пристрели: а я тебе за это сейчас погадаю! — продолжала уговаривать цыганка, — погадаю, в последний раз.
  — Молчи, красавчик!
  — Сложная, но очень интересная у тебя, красавчик, судьба, о-о-чень непростая и необычная: любишь ты нас, девок, да не как все, любишь по-особому, и они любят тебя и пойдут за тобой хоть на край света, хоть на смерть. Береги их! Береги детей своих, и они оберегут тебя самого.
  Ты, и жены, и, твои дети, — вы, один божественный замес, и, Дорога вам уготована Богом, в Небеса, в Царство Божье. Да, да, сынок, не смейся. Много я судеб за свою жизнь повидала. После войны будете жить в Марокко, потом в Индии, повстречаете Святого старца, он даст вам, всем, Посвящение в тайны Универсальной Науки Души...
  — Всё, касатик мой, ненаглядный! Всё...
  — Теперь сделай доброе дело, выполни моё пожелание: пристрели! И, скорее уводи жен и детей подальше отсюда: отомсти, фашистам, за нас, цыган.
  Похоронив всех убитых в одной братской могиле, мы молча шли наобум, лишь бы идти, думая каждый о своем.
  Мы не знали, куда идем, инстинктивно исполняя то, что предначертанно нам судьбой: она знала — куда нас ведет...
  Я шел, то и дело вспоминая предсказания цыганки. Где находится Индия, я знал, а вот где находится Марокко, не имел представления.
                             
                                16

  Такое с человеком наверно частенько случается, он, сам того не замечая, показывает какие-то свои гениальные способности. К примеру, Марыся, могла запросто простоять один час на одной ноге, а Лиза, легко сочиняла басни. Ядвига, хорошо пела оперные песенки. Вика, могла подтянуться на перекладине более сорока раз, тогда как я, подтягивался не более трех раз: на большее не хватало сил. А сегодня, вдруг на гениальность прорвало меня, я словно профессор академии, так складно и красиво говорил, говорил, что сам удивился; — "От куда во мне столь обширные познания?"
  — Девочки, человек, создан для осознания в себе Бога: человек, не создан для войны… Но из века в век человек постоянно воюет и будет воевать, ибо род человеческий постоянно наступает на одни и те же грабли. За это и получает наказание в виде очередной войны.
  — Вы думаете, что после окончания этой бойни не будет другой?! Ошибаетесь: Вторая Отечественная "аукнется" нашим детям, внукам. Ветераны-фронтовики и тыловики, те кто перешагнет Третье Тысячелетие, будут неоднократно обливаться горькими слезами, испытывая голод, холод, унижения, откровенное презрение от молодого поколения, которое, после распада СССР, войдут в бандитский капитализм. 
  — Лживость и угодничество некоторых коммунистов и комсомольцев со временем трансформируется в некую криминальную среду, которая с легкостью сделает то, что не удалось сделать даже фашистам.
  — Вот так-то уважаемые дамы и господа! Вот что ожидает нас в будущем.
  — А теперь, давайте послушаем стихотворение, которое Иван, посвятил штрафбатовцам, с которыми  нам уже не раз приходилось бок о бок ходить в атаки.
  Иван декламировал стихотворение медленно, проникновенно:
Комбат наш был бурят,
Степных ветров товарищ,
В бою глаза его горят,
Как тысяча пожарищ.
  Был крупноват, но разворотлив.
  Был крутоват и справедлив.
  Врага вовремя увидит,
  И обхитрит! И победит!


А если в трудную минуту
Сигаркой чудно задымит...
По мысленному вражьему маршруту
Заложит хладнокровно динамит.
  И снова поведет варнак
  Своих орлов, лихих бойцов.
  Не выдержав споткнется враг
  И побежит от удальцов.
Загрустит он на привале,
Вспомнит вмиг родные дали.
Там — Дацан, там Байкал-море,
Там рыбачил на просторе.
  Вспомнит шумные отары,
  И в степях цветов ковры.
  Вспомнит деточек, жену,
  И большущую родню!


  Комбат наш был бурят,
  Степных ветров товарищ.
  В бою глаза его горят,
  Как тысяча пожарищ.
Командовал он штрафбатом,
Где уголовник стал солдатом.
Командовал умело, смело,
Братва любила это дело.
  Братва сама была лихая,
  Занозиста и не святая.
  Но батьку все любили.
  С ним пот и кровь в боях делили.
Когда ему "Звезду" вручали,
"Гу-га", — братишки закричали.
Комбата на руках качали,
Спирт в кружки наливали.
  Вздохнет батяня, подмигнёт,
  Проглотит огненную влагу.
  Похвалит или разнесет,
  Братишек за отвагу.


Отчаянное было дело - 
В штыки рванулись штрафники!
"Гу-га", — взметнулось, загремело,
Всё застонало, загорело,
И рассыпАлось на куски.
  Строчили в поле пулеметы,
  Стальные плавились стволы.
  И не сдержать штрафные роты - 
  Что минометы, доты, дзоты?!
  Пошли российские орлы!..
Пошли! Шинелки на распашку,
В огне ракет глаза горят.
Просвечивают сквозь рубашки,
Наколотые "мать", "тебя"...
  Не выдержали — побежали звери, 
  Оставив рвы и блиндажи.
  Снаряды, пушки побросали,
  Ногами путались во ржи.
Два пункта населенных
За эту ночь оставил враг.
Таких лихих, ожесточенных,
Ещё не видел он атак.
  Больше всего не выносит враг,
  Штрафных батальонов, диких атак.
  Русский мороз! Русский штрафник!
  "Гу-га"! — пронзительный крик!
Снова в небо взметнулся салют,
Зеки России в атаку идут!
Только от Бога пощады ждут!
И всё — идут, идут, идут!..
  Пули свистят! Кости трещат!
  В небе бомбы надрывно свистят!
  Зек — вне Закона! Мертвый, он — Свят!
  Ангелы ждут смелых ребят...
Зеки черта матерят:
"Ты рогат — знать виноват"!
И "гу-га"! — кричат, кричат!
Ох, и сложны судьбы солдат.
  "Тетка с косой" забрала всех ребят.
  Спят в Небесах парни лихие.
  Только комбат, храбрый бурят,
  Щупает пряди седые.
Растут цветочки у болот.
Березы проливают слезы.
Здесь могучий зековский оплот
Природные поставил обелиски. 
  Много на истерзанной земле,
  Таких полян, болот и сопок,
  Где, как в затянутой петле,
  Смертью очищался зек-подонок.
"Там", в далёких Небесах!
Карму "наработав" снова,
Он вернется, чтоб на земных весах, 
Значение — "гу-га", не знал бы слова.


Давно закончилась война...
Батька в юрте отдыхает.
А, когда прийдет весна,
Братишек вспоминает...
  Вспомнит атаки.
  Рукопашки, лихие драки.
  Вспоминает глаза врага.
  И — "гу-га", "гу-га", "гу-га"...


Комбат наш был бурят,
Степных ветров товарищ.
В бою глаза его горят, 
Как тысяча пожарищ...


  В народе говорят не зря:
  "Святая для бурят — Земля"!
  Рождает добрых дочерей!
  Рождает славных сыновей!


  — Ну, Ванюша, ты и даешь… — удивилась Марья. Прочти еще что-нибудь...
  Наверное, целый час, Иван читал нам свои стихи, а мы его слушали с открытыми ртами, удивлялись: талантливый поэт, ему бы сборники стихов выпускать, а он тут немчар, как таракан "давит"…  

                                 ***
  По аллее пружинисто прошли три амазонки в изящной эсесовской форме. Элегантные юбочки, начищенные до лакированного блеска сапожки подчеркивали контур весьма соблазнительных фигур. Потягивая лениво длинные палочки-сигаретки, о чем-то беззаботно воркуя между собой, демонстративно играя бедрами, чтоб у постороннего наблюдателя не возникало лишних, каверзных вопросов, амазонки шли к особнячку, спрятавшегося в листве дикого сада.
  Немного отставая от троицы, грузно плелась женщина в обыкновенной форме солдата-пехотинца. Рост под два метра, голова и груди, словно глобусы, кулаки — пудовые гири и сапоги растоптанные в икрах клиньями расшитые. Если б не идиотская, миниатюрная косичка, торчащая из-под пилотки, то её — "бабу с косой", можно было легко спутать с добротным мужиком, возвращающимся с гулянки. "Баба с косой" шла грузно, широко расставляя ноги, легко неся тяжелый ящик, прижимая его к животу.
  Дверь, ведущая в кабинет коменданта, с шумом распахнулась. Показалась фрау Элла. Её огненно-желтые волосы загадочно играли на плечах, заставляя любого мужчину обратить на них и их обладательницу особое внимание. И это только начало интриги. Там под одеждой!.. Обещало быть еще более обольстительнее и… Юбка подчеркивала не только её миниатюрную талию, но и шикарную попку, с мячами-ягодицами...
  Мужчины, как по команде, встали. Адольф, опережая других, поспешил навстречу фрау, надеясь заполучить в скором времени нечто большее, чем благодарный взгляд обворожительной женщины, чья грудь, нарушая устав ношения одежды, вызывающе и капризно выпирала из-под тесноватого пиджака. Поставить на эту грудь стакан с водкой, и он не соскользнет, не упадет, не прольется ценное содержимое.
  Она протянула лейтенанту руку, на запястье которой сверкал и переливался всеми цветами радуги широкий браслет с алмазами и рубинами; тонкие розовые пальчики были унизаны массивными кольцами, несколько портящими изящность её руки, внося некое раздражение, дисгармонию. Адольф галантно расшаркался, трепетно целуя протянутую руку, желая что-то сказать нежное, доброе, заискивающее, видимо, новый комплимент. Но тут в кабинет с шумом и смехом ввалились еще две особы, не менее очаровательные, чем фрау Элла.
  — Мальчики, здравствуйте! — игриво говорили они, перебивая друг друга, отчего смеялись еще задорнее и приятнее для любого мужчины, успевшего понюхать порох на передовой дикого, адского Восточного фронта.
  Да, да, господа, не удивляйтесь! Те, кто хоть пять минут был в пекле Восточного фронта и при этом остался в живых, тот совсем по-другому воспринимал женщин, их задорный беспечный смех: как некий подарок судьбы, сравнимый разве что с миллионным наследством для бедняка. Да, это был уже совсем иной немец, с которого слетела вся спесь "истинного арийца"; теперь, он, в женщине мечтал спрятаться, расствориться, ибо понимал, что советский воин-освободитель его достанет везде, и прирежет, как поганого борова, носителя поганой, фашистской идиологии.
  — Посторонись, зашибу! — рокотало слоноподобное чудовище с косичкой, втаскивая в кабинет ящик.
  — Что там?.. Гранаты? — с издевкой спросил сразу у всех очкарик-комендант, тупо ставившись на грудную клетку чудовища, которая огромными, приплюснутыми выпуклостями-мячами тяжело вздымалась под тканью гимнастерки чуть выше его головы. От этого хохотуньи пуще прежнего заверещали, заохали, заахали, хватаясь от смеха за животы.
  — Там бомбы! — нежно-гортанно прощебетала Элла, бесстрашно откинув крышку ящика, из амбразуры которого показались блестящие горлышки шампанского, несколько колец "краковской", копченой колбасы и огромный шмат "венгерского" сала.
  — О! — удивился комендант-очкарик, зацепив наманикюренным мизинчиком круг колбасы. — Хорошо, очень хорошо, и он с опаской снова посмотрел на грудь чудовища.
  — Восхитительно! — шепотом произнес очкарик, падая изнеможденно в кресло, которое лет сто назад принадлежало какому-нибудь аристократу, ювелиру или банкиру.
  Путь к женщине иногда лежит через её причуды — в этом он, комендант, убеждался не раз. Эта грудь, возможно, и есть причуда.
  Комендант укрепрайона "Х", штандартенфюрер Карл Блюмм, восседал за массивным письменным столом из черного, мореного дуба, стол был покрыт зеленым сукном. За спиною Карла висел в золоченой раме огромный портрет Гитлера. На столе, рядом с бронзовым письменным прибором, на круглой металлической подставке, стояла небольшая, величиной с кулак, человеческая голова.
  Полковник СС "мертвая голова", мрачно посмотрев на голову и невольно сравнив её с кулачищем чудовища, стоявшего возле стола без всякой солдатской выправки, поперхнулся, инстинктивно вжимая свою голову с "фюрерским" зачесом.
  Его глаза затуманились, предвещая недоброе.
  Но блестящие жерла бутылок несколько смягчили его пошатнувшееся настроение, придав взгляду, слащавой улыбке нечто садистское.
  — Хо-ро-шо! Хо-ро-шо!..
  Майор Годен, предчувствуя неладное, тыкая чудовище в бок, отодвинул барышню от стола своего шефа, как говориться, от греха подальше.
  — Чего?! Чего тыкаешь-то?! Не нравлюсь, так и сама "щас" уйду. Нужны вы мне...
  В глазах Блюмма сверкнула молния.
  — Встать!
  Все, кто был в кабинете, и без того стояли, но услышав команду, пружинисто вытянулись, словно оловянные солдатики, затаив дыхание, уставились на своего "любимого" командира. Лишь женщины продолжали беззаботно смеяться, не обращая внимания на капризы "маленького хулиганистого очкарика".
  "Хулиганчик" на женщин тоже не обращал внимания, весь гнев извергая на прощелыг, хамов и безмозглых тупиц-подчиненных.
  — Как вы, скоты, стоите перед старшим начальником?! Мерзавцы! Всем покинуть кабинет!
  Все пошли...
  — А вас, милые дамы, прошу остаться, — идиотски улыбаясь, слащаво произнес полковник. — К вам эта команда не относится.
  Девчонки с облегчением вздохнули. Они знали, что у грозного коменданта не всё в порядке с головой: в лобовой кости его видимо пуля застряла, а может, взрывом контузило...
  — Где "эта"?!.. Позвать немедленно, она нам сегодня еще пригодится.
  Все, сразу поняли, что речь идет о Нате...
  — Марта, позови Нату, — улыбаясь, вальяжно прощебетала Элла, демонстрируя "обожаемому" муженьку кошачью походку, способную оживить и поработить любого злюку.
  Когда Ната входила в кабинет, она забыв  пригнуться, лбом чуть было не разворотила косяк двери, чем несказанно порадовала полковника. Скалообразный бюст жены, которая ему опостылела до чертиков, его уже не прельщал.
  Холеными пальчиками указав чудовищу на ящик, он приказал девочкам двигаться за ним к потайной двери, за которой, частенько, вершились великие дела во имя Третьего Рейха.
  Кроме "комнаты отдыха", в подвале располагались и другие, весьма обожаемые Карлом помещения, обставленные со вкусом изысканной мебелью, хитроумными приспособлениями: "секс-комната", "пыточная" и огромный зал с пленниками и пленницами, непременно закованными в кандалы и в обнаженном виде. В основном это были мальчики и девочки от семи до пятнадцати лет. Редко, в исключительных случаях, здесь "отдыхали" женщины, чья красота чем-то поразила привередливого извращенца-садиста.
  Женщин в общем-то полковник не любил, предпочитая иметь дело с мальчиками, а вот в качестве дополнения к изысканному блюду ему частенько, под настроение, требовались красавицы-девочки, женщины, среди которых и оказалась бедняжка Марыся. Её стройные ноги, прикованные к бетонному полу деревянными колодками-кандалами, с коротким поводком-цепочкой, не позволяющей узнику передвигаться далее двадцати сантиметров, были исполосованны багровыми рубцами.
  Читатель, наверно уже догадался, кем были эти сексуальные хохотуньи и слониха Ната...
  Кроме Эллы, подлинной эсесовки, жены придурка-коменданта, который до омерзения, до тошноты надоел Элле, вторая и третья амазонки были Ядвига и Лиза. Когда-то давно, еще до войны, Элла дружила с Ядвигой, то есть с фрау Пфайфер. Их мужья частенько любили уединяться в старинном замке Блюмминов, чтобы в сладострастных утехах, втайне от всех и от жен, отравить, задушить, изрезать, сжечь, изнасиловать до смерти не одну сотню несчастных, которым довелось попасться хотя бы мельком на глаза садистам-дружкам.
  Жены и некоторые соседи, родственники, кроме слуг, предполагали, что друзья занимаются в подвале жимией, считали плохим тоном лишний раз беспокоить "ученых" мужей, а муж Ядвиги и был в какой-то мере ученым-химиком, неким самородком.
  Подонки настолько обнаглели, что стали пренебрегать необходимой конспирацией, а в один "прекрасный" день на городском кладбище среди бела дня задушили и изнасиловали четырнадцатилетнюю девочку, которая оказалась дочерью очень влиятельного господина. И если бы не своевременное вмешательство фрау Пфайфер, то извращенцев вместе с Эллой непременно бы расстреляли. Уже в то время фрау Пфайфер была безразлична судьба насильников-ублюдков, которых, она мечтала, чтобы четвертовали на главной площади Берлина. Но они, будто предчувствуя удачу, потянули за собой в лапы правосудия абсолютно невиновную Эллу, за которую собственно и вступилась Ядвига, и деньгами, и адвокатами. Дело было выиграно...
  Вскоре к власти пришел Адольф Гитлер. Подонки, в одночасье превратились в героев, были восстребованы во имя процветания Третьего Рейха.
  Вместе с Ядвигой и Лизой добровольно пошла выручать свою подружку, Марысю, "дюймовочка" Наталья, до войны занимавшаяся легкой атлетикой в качестве ядротолкательницы. Деваха ядреная, крутая! В рукопашной ударит немца кулаком по каске, а тот и дух выпустит. Застрянет пушка в грязи, братва пыжится, пыжится вытаскивая, да всё напрасно. Подойдет Ната, оттолкнет небрежно "пацанов", словно козявок, и одна спокойно выдергивает "сорокопятку" из клестерообразной грязи. Короче, не баба, а "смерть Гитлеру"! Рядом с такой воительницей и до Рейхстага без автомата можно дойти!
  Я видел во сне, что Марысе, моей рыбоньке Марысе, грозит опасность, а проснувшись, сразу понял — "сон в руку". Девчата бегали, суетились вокруг лесной поляны, обследуя каждый кустик, овражек, надеясь отыскать Марысю, которая пропала, словно провалилась сквозь землю. Громко разговаривать, тем более, кричать, было опасно: рядом находились немцы. Нам еще повезло: у немцев небыло собак, а то...
  Появилась Ната, лучшая подруга Марыси. Махая руками, указывая в сторону города, она о чем-то невнятно мычала, задыхаясь от длительного кросса.
  — Она там! Там!
  Спрятавшись за разлапистой корягой, всматриваясь в бинокль, я все же успел увидеть знакомый мне силуэт любимой, которая в сопровождении трех немцев вскоре скрылась за углом двухэтажного кирпичного дома.
  — Всё, девахе пришел конец!..
  — Не стоит раскисать, уважаемый муженек! Ещё не всё потеряно: шанс есть. Сейчас, что-нибудь придумаем, — успокаивали жены.
  Два дня и две ночи вели наблюдение за окрестностями небольшого городка, в котором немцев было, как в муравейнике. По другую сторону городка круглосуточно велись какие-то строительные работы с участием большого количества военнопленных.
  Проникнуть незаметно в город было практически невозможно, ибо центр городка и стройка постоянно патрулировались немцами. И мы уж было поникли, но тут, на третий день, Ядвиге, все же удалось найти "зацепочку".
  — Элла!
  Элла не любила оставаться наедине с мужем, предпочитая одиночные прогулки на резвом скакуне по кличке Рэм, а муж вообще забывал периодически, что у него есть жена, хотя перед подчиненными любил прихвастнуть её красотой. А иногда страшно ревновал, но не из-за красавицы, а для того, чтобы продемонстрировать младшим офицерам крутизну своего необузданного нрава. Иногда он приказывал слугам, чтобы приковали жену, и та была вынуждена наблюдать его многочасовые кровавые утехи, от вида которых она то и дело теряла сознание, чем несказанно радовала муженька.
  Играя мощными мышцами, жеребчик пружинисто, будто балуясь, приближался к лесу, как раз к тому месту, где спрятались мы. Ядвиге ничего не оставалось делать, как взмахом платочка обозначить своё присутствие. Элла заметила. Хотела развернуть коня в обратную сторону, но шалун-конь по инерции проскакал метров пятьдесят и как будто специально остановился возле дерева, за которым стояла Ядвига.
  Женщины, узнав друг друга, обрадовались, принялись обниматься, целоваться.
  — Элла, это мои друзья! Не бойся нас.
  Наша проблема Эллу взволновала, и она с большой охотой изъявила желание нам помочь. Только вот как помочь? Не знала.
  — Куда Марысю могут отвести? — спросил я Эллу.
  — Либо на работы, либо на "кесарево Царство", то есть кладбище. Она очень красивая? — спросила Элла.
  — Да! Настоящая секс-бомба...
  — Тогда, — задумалась Элла, — я, кажется, знаю, куда её привели.
  — Короче, я сейчас вернусь, разведаю, и где то через час-два, вернусь сюда: привезу одежду и еду.
  Элла не обманула. Привезла еду и одежду, при этом сумев договориться с муженьком о "сюрпризе", который она ему приготовила в виде двух очаровашек — Ядвиги и Лизы, зная, что её муж когда-то давно очень хотел "уединиться" с аппетитной сучкой, фрау Пфайфер. Но как-то не довелось. И вот случай представился.
  Переодевшись в эсесовскую форму, забрав с собой "немчару" Нату, девочки, весело юркнув в черный лакированный лимузин, отправились на "охоту", приказав мне приготовить крепкую веревку.
  Беспрепятственно проникнув в город, Элла заехала к знакомому торгашу купив у него ящик шампанского, сало и колбасу. Переложив всё это добро в ящик из-под боеприпасов, отправились непосредственно к месту.
  Где-то за квартал до комендантского особняка автомобиль остановился. Что было дальше, читатель уже знает.
  То, что подлец больше интересовался мальчиками, и спасло жизнь Марысе: садист ещё не придумал, какой вариант смерти ей больше подойдёт. Хотя, розгами он уже немного поработал с её дышащей страстью, фигурой.
  Через розги проходили практически все узники подвала, а некоторые, многократно. Обычно, новичка, голяком укладывали на "козла", связывали, и порка начиналась. Полковнику ассистировали двое слуг, которых он периодически менял, убивая прежних, дабы не смогли проболтаться. Слуг подбирал сам лично из числа военнопленных, которые за пайку хлеба и рюмку водки могли изувечить кого угодно, хоть самого дьявола. О! Полковник в своих мечтах не раз пытал самого дьявола.
  Элла предупредила девочек: пока муж не удовлетворится пятью-шестью мальчиками и не прикончит, как минимум двоих, его трудно будет выманить из особняка. А по замыслу Эллы, полковника должны были вывести на природу, прихватив с собой как можно больше девочек и мальчиков. Хотелось бы всех узников освободить, но это врад ли получится: садист хитер и осторожен — легко может заподозрить неладное.  
  Элла не предполагала, что полковнику понравится Ната, а тот запал на неё, придя в возбуждение, которое его посещало всё реже и реже. Бывало, человек двадцать-тридцать изувечит, а возбуждения — нет. А тут увидел её, громадину, и от страха, чуть было ни кончил...
  Предупрежденная Эллой, Ната не сопротивлялась и не трепыхалась, можно сказать, добровольно разделась и развалилась на "козлах", которые натужно заскрипели под её весом. Если б захотела, она одна бы легко расправилась с очкариком и его подручными. Но обстоятельства требовали "другого военного маневра". Нужно было помочь полковнику первоначально удовлетвориться, так сказать, дать ему выпустить пар, после чего его натура разомлеет, желая чего-нибудь новенького, эксклюзивного. Именно в этот момент Ната и должна предложить очкарику, что неплохо бы продолжить развлечения на природе, при свете луны. Дескать, так более романтичнее и эротичнее.
  Долго хлестали Нату, поливали из ведра водой, делая короткие передышки. Особенно досталось попе. Отдохнув, глотнув шампанского, ассистенты возобновили порку, заменив распаренные прутья на более мощные орудия истязания.
  — У, мы так не договаривались! — взревела Ната, развалив под собой "козла", к которому надежно прикреплялись деревянные колодки, удерживающие в нужном положении руки и ноги. Ремешки на ножных колодках, не выдержав нагрузки, лопнули, словно прогнившие нитки.
  — Придурки! Козлы вонючие! — продолжала белугой реветь Ната, со злости ударив наотмашь, руками сжатой, увесистой колодкой одного из ассистентов, и сразу же, развернувшись на сто восемьдесят градусов, врезала второму. Оба, отлетев словно щепки в разные стороны, так и не смогли встать, чтобы защитить своего господина, которого разъяренная фурия, завалив на бетонный пол, хлестала по щекам.
  Полковник брыкался, брыкался под её весом и, к великому изумлению окружающих, разразился мощнейшим оргазмом. А бедняжка Ната подумала, что у очкарика начался приступ эпилепсии.
  — Слабак, а туда же! — чуть смягчившись, словно обращаясь к больному, умиротворенно ворковала Ната, успевая натягивать подштанники, застегивать безразмерный лифчик, который почему-то не желал застегиваться.
  — Выпори меня, милая! Делай со мной, что пожелаешь! Только давай ещё раз повторим. Мне так понравилось. Ну, начинай! — визжал жалобно полковник, ползая возле ног Натальи, упрашивая её смилостливиться над ним, несчастным, и удовлетворить его ещё раз.
  — Отстань! Отстань, окаянный! — отбрыкивалась Ната от назойливого "мужичка". — Отстань, кому говорю! А то ведь огрею...
  Но полковник был неумолим. Превратившись в раба, он упрашивал чуть ли не со слезами, облизывая растоптанные сапоги любимой Наты, чтобы его оргазм повторился.
  Тут и вступила во второе действие спектакля раскрасневшаяся от стыда за муженька Элла, подмигивая Нате, чтобы та начала намекать придурку-рабу о пользе секса на природе, что это её воля, которую он, раб, обязан быстро исполнить.
  — Согласен, согласен, милая! — визжал и плакал от радости полковник, бегая по комнате, разыскивая затерявшиеся очки.
  — Тебе они не нужны! — пророкотала Ната, раздавив сапогом стекляшки в золоченой оправе. — Едем в лес, милый! Ты взорвешься скоро от счастья!.. — Гавнюк, ублюдок!..
  — О, как хорошо ты сказала… Скажи еще чего-нибудь: я от этого хорошо возбуждаюсь.
  — Дай команду, чтобы подготовили транспорт и едушки поболее, да мальчиков и девочек не забудь прихватить поболее: "шабаш" — устроим. Ох и позабавимся мы с тобой, сегодня!..
  Элла ловко переводила мужу пожелания его королевы, ей помогала Ядвига, уже привыкшая к странным и грубым русским словцам, которые королева весьма витиевато умела употреблять. И, как ни странно, эти слова возбуждающе действовали на раба, который уже кричал в телефонную трубку, давая распоряжения своему шоферу, успевая при этом ощупывать внушительные ягодицы рядом стоящей Наты.
  — Успокойся, милый, успокойся! А то взорвешься раньше времени! — успокаивала Ната, словно ребенка, обезумевшего полковника.
  Пользуясь моментом, Лиза сумела освободить многих узников, в числе которых была и Марыся.
  — Одевайся быстрее! Надо помочь детям...
  Вбежал взъерошенный, запыхавшийся шофер, неся шефу запасные очки. Он знал о пристрастии своего начальника, поэтому не удивился, увидев своего шефа в весьма помятом, окровавленном виде.
  Всех узников все же освободить не удалось.
  Полковник нервно одевал очки, которые все время спадали, а в это время в помещение ввалились четверо автоматчиков из числа его подручных, которые тоже знали о странностях шефа и помогали их реализовывать, разъезжая по окресностям города, выискивая очередные жертвы, которые в последствии "бесследно терялись".
  — Этих оставляем здесь! — скомандовал шеф, рукой показывая автоматчикам на группу детей.
  — Остальные — за мной! В машину!
  Машиной оказался весьма вместительный броневик-амфибия, более похожий на нижнюю часть гроба. В этот "гроб" вместились все, кто был "приглашен" на природу, на пикник, кроме двоих автоматчиков, оставшихся сторожить вход особнячка.
  Выехав за черту города, полковник стал приходить в нормальное состояние, грозя поставить под срыв задуманную девочками операцию.
  Пришлось поработать Наталье, которая сидела за спиной полковника и в присутствии двух автоматчиков не решалась нападать на шефа. А тот вроде как совсем "очухавшись", встрепенулся, почуяв неладное.
  Достав припрятанные ножи, Лиза почти синхронно, одновременно работая двумя руками вонзила их в тела автоматчиков. Словно спиной "увидев" убитых автоматчиков, полковник, придя окончательно в нормальное состояние, принялся лихорадочно искать кобуру, желая достать пистолет. Королеве Нате ничего не оставалось, как нежными ручками сжать цыплячью шею раба, заткнув его рот и нос грудью, тем самым, отключив полковника на некоторое время. Шофер, сидевший рядом, с полковником, так ничего и не понял, посчитав сон шефа его очередной причудой. К тому же, рядом с полковником, ближе к шоферу, сидела его жена, настоящая "фугасная бомба", чья скалообразная грудь как бы случайно уперлась в его бок.
  — Ой, извините! — лукаво подыгрывала прибалдевшему шоферу Элла, на каждой кочке всё сильнее прижимаясь к его боку, поэтому, догадливый шофер старательно не пропускал ни одной кочки, лихо закладывая виражи на поворотах, отчего сразу две скалы приятно впрессовывались в "счастливый бок"...
  — Фрау, до войны я участвовал на автогонках, был призером.
  — Курт, вы чудесно водите машину, мне явно нравится.
  Минут через двадцать бронивечок вкатил в ближайший лесок и упершись "носом" в валун огромного размера, преграждающий дорогу, остановился.
  Долго не размусоливая ситуацию, взвалив сонного полковника на плечо, Наталья поднесла его к дереву, с которого свисала веревка с петлей. Всунув его голову в петлю, "королева" с нескрываемым омерзением наконец-то избавилась от придурка коменданта. Всё произошло так стремительно, что мы не успели полковника допросить: он как никак, — комендант укрепрайона. О допросе, мы вспомнили, лишь спустя минут десять, после того, как "ублюдок" был повешан.
  В суматохе, мы выпустили из вида шофера, который проснувшись от "сладкого гипноза", автоматной очередью пронзил скалы прекрасной Эллы; в награду получив кинжал под лопатку, от Лизы.
  Почувствовав безопасность, из броневика выпорхнули дети, разбегаясь врассыпную по лесному массиву.
  — Эх! — только и смог произнести я, прижав к груди плачущую Марысю.
  — Девочки, пора и нам "ноги делать". Неровен час, могут нагрянуть немцы, услышав стрельбу.
  Взвалив самую тяжелую ношу, помогая прихрамывающей Марысе, я увлек женщин за собой к тропинке, которая вскоре затерялась в россыпи скальной породы. Мы уходили в горы, надеясь найти там временное убежище хотя бы на пару дней: за это время Марыся сможет восстановить здоровье.
  — Ната, Ната, слышь, как твой зад? — шутила Марыся, подбадривая нас и бедняжку Нату. — А этот сморчок в неё влюбился, — продолжала балагурить Марыся.
  Не замечая тяжести ноши и сложности дороги, помогая идти Марысе, я в душе радовался, что семья в полном составе, все живы, здоровы и еще умудряются улыбаться, шутить. Что еще надо для полного счастья?! Счастья на войне...
  Радовался оттого, что так легко отделались от беды. Хорошо, что Марыся угодила в "лапы коменданта", что нам повстречалась Элла...
  Хорошо, хорошо...
  На войне это "хорошо", порой очень дорого обходится — надо научиться ценить малое, незначительное, чтобы увидеть в этом предпосылки доброго, спокойного, обыденного счастья, на которое в мирное время мы вряд ли обратили внимание. К примеру, совсем недавно, Лиза с винтовки, сбила немецкий самолет. Сбила, а мы, даже не обратили на этот факт внимания, она его сбила, словно отмахиваясь от назойливой мухи: стрельнула неглядя в очень низко пролетающий самолет, и...
  Вот и сейчас мы шутим, смеемся, а ведь совсем недавно изнывали, ощущая собственную беспомощность; молили Бога, чтобы помог, дал совет...
  Жалко Эллу: жалко детей, которые остались в подвале и тех, разбежавшихся врассыпную, тоже жалко....
  — Любимый, обними меня жарче! Ты не представляешь, как сильно люблю я тебя. Я это очень четко осознала, когда меня хлестали розгами.
  — Поцелуй! Поцелуй же скорее!
  — Не плачь, лапушка, у нас всё будет хорошо! — успокаивал я Марысю, успевая на ходу покрывать её губы, щеки жаркими поцелуями.


                                    17.


  Польша. Передовые части Красной Армии, прорвав оборону противника на линии Эльблонг, Ольштын, Варшава, перешли в стремительное контрнаступление, сходу заняв населенные пункты Мальборк, Илава, Бродница, Бельск, почти вплотную приблизились к очередному водному препятствию к реке Висла. 
  Танковый полк, к которому мы самостоятельно, временно "присоединились", помогал пехоте прочесывать небольшой городок с красивым названием Любава.
  Немцы остервенело сопротивляясь, отступали, сдавая кварталы, улицы, дома.
  То тут, то там стихийно или намеренно возникали стычки с немцами, спрятавшимися в канализационных люках, магазинах, подвалах домов, на чердаках, крышах.
  Иногда получалось так, что на одной улице идет жаркий бой, а на другой — тишь и благодать, как будто и нет войны. Ещё через улицу прямо из окна дома гневно огрызается пушка, ей поддакивая, трещат автоматы, ехидно отыскивая очередную жертву.
  На первый взгляд, бои протекают вяло, как бы шутя, но при этом полки, батальоны несли большие потери в живой силе и технике. Много танков пылали, как свечи: много танкистов сгорело в стальных чревах в этот день.
  Узкие улочки города не позволяли использовать в полную мощь танки, которые в свою очередь становились легкой добычей для немецких "фаустников".
  Вообще, эти узкие улочки, меня очень нервировали, складывалось впечатление, что развратная шлюха-Европа, скукошившись, старательно изображает из себя, невинную молодуху.
  "Блядь, она и в морге- блядь"; и нечего людям пудрить мозги… А тут, — "блядь", прикрылась "фаустниками"...
  Перебегая от дома к дому, прижимаясь к стенам, витринам магазинов, ларьков, я только что подстрелил мальчишку, который смело, не пригибаясь и не прячась, выбежав в центр перекрестка, стал готовиться к выстрелу по танку, который двигался "черепахой" метрах в десяти позади меня.
  — Совсем ребенок, — произнесла Лиза, прижимаясь к моему плечу.
  — Вон там, в черном проеме подвала, еще один! — закричала Вика, стоящая у противоположной стены дома.
  Длинная автоматная очередь ушла в черный проем подвала. Жуткий вопль прервал раздавшийся мощный взрыв.
  Нам показалось, что с "фаустниками" покончено. Теперь можно было смело пропускать вперед танк, что мы и сделали, пристроившись ему в хвост. Но в это время из-за угла соседнего дома вынырнула труба еще одного "фаустника", которого вовремя обнаружили и уничтожили сами танкисты.
  Для подстраховки, водитель танка, на полном ходу въехал в витрину магазина, давая нам возможность добить "фаустника". Под прикрытием танка в магазин вбежали жены, а я на ходу кинув гранату и спрятавшись за кусок развалившейся стены, проконтролировал ситуацию.
  "Фаустник" оказался какой-то живучий. Буквально нашпигованный осколками гранаты, медленно, заваливаясь набок, он все же продолжал целиться в нашу сторону. Я даже физически почувствовал миг, когда его палец надавит на спусковой курок. Но, тут, нам видимо помог Бог: "фаустник" все же выстрелил, попав в окно третьего этажа. Слава Богу!
  — Слава Богу! — повторял я сам про себя, выглядывая из-за каменной перегородки, просматривая участок улицы. Гробовая тишина и запах пороха, на минуту-две окутали моё сознание.
  — Слава Богу, бой закончился! — вслух сказал я, после контрольного осмотра улицы.
  Одни солдаты устало сидели на тротуарах из карманов доставая кисеты с махрой; другие, как бы по инерции, но уже расслабившись, продолжали обследовать подвалы, дверные проемы; третьи двигались потоком вперед, поздравляя друг друга с очередной минипобедой. Из домов стали выходить местные жители, поздравляя солдат, угощая их водой, вином: кто чем мог.
  Чумазый водитель танка, разводя руками, удивленно разглядывал сейф огромных размеров с открытой дверью. В сейфе лежали бумажные деньги в банковских упаковках.
  Мужики, налетай!
  Танкисты и зашедшие пехотинцы стали рассовывать пачки денег по карманам, в вещевые мешки, в сумки противогазов.
  — Ох и гульнем в Берлине! — радостно ворковал водитель.
  Из другой комнаты кто-то вынес ящик коньяка. Увидев столь желанную добычу, мужики, побросав деньги, устремились за коньяком.
  Командир танка, красивый, вихрастый лейтенантик, увидев в углу у комода шикарный цветастый аккордеон искренне обрадовался: о таком трофее давно мечтал. Бережно взяв инструмент, стал наигрывать знакомые всем мелодии — "Очи черные", "Яблочко", "Вечерний звон".
  Слушая музыку, солдаты дружно потягивали коньячок, закусывая копченой колбасой с шоколадом. Услышав "Цыганочку", солдаты образовав круг, лихо приплясывали, приглашая на танец местных женщин.
  Мои жены, разогревшись коньяком, с удовольствием поддержали танцующих. Особенно постаралась Мария: словно настоящая цыганка, пархая бабочкой вокруг меня, она буквально творила танцевальные чудеса. Глядя на неё, я удивлялся, — "куда делась  её усталость"?
  Дикий вопль, раздавшийся откуда-то сверху, прервал веселье. 
  — Вика, Марыся, присматривайте за детьми! Лиза, Ядвига, за мной! — скомандовал я, устремляясь вверх по лабиринту-лестнице. Обследовав несколько комнат, квартирок, в самой дальней мы увидели, как двое пьяных солдат привязывали к металлической кровати красивую девушку с целью её изнасиловать. Девушка отчаянно сопротивлялась, кричала, взывая о помощи. Третий солдат прикладом винтовки бил лежащую на полу голую старуху, озверев от ярости: никак не мог попасть бабке в темечко, дабы нанести смертельный удар.
  — Убью, стерва! — дико визжал пьяный солдат, — ишь, побрезговала мною! Ах, ты, кочережка старая, не желаешь отдаться добровольно освободителю?!
  Наконец-то привязав девушку к кровати, солдаты принялись её раздевать, разрывая в клочья одежду.
  — Заходи, браток! Ишь, как темпераментно стервочка выгибается! Хочет сучка, хочет! — ехидно тараторил солдат, подзывая меня к девушке, на которую уже взгромоздился его товарищь, который почему-то никак не мог расстегнуть ширинку.
  — Прекратить сейчас же! — взревел я, выстрелив в потолок.
  — Ты что, браток?! Не видишь: мы немочек наказываем, испугавшись, ныл солдат, пятясь к шкафу, пытаясь взять лежащий на стуле автомат.
  — Шакалы! — закричачала Лиза, хладнокровно расстреляв сразу троих солдат-насильников.
  — Что тут происходит? Что за стрельба? — ворвался в комнату командир-танкист. 
  Я хотел было объяснить ситуацию, но командир сам понял, увидев голую девушку и голую бабушку с размозженным черепом.
  — Подонки! Насильничать вздумали?
  — Выбросьте этих "освободителей" в окно, дабы не поганили чужой дом! — велел командир вошедшему экипажу.
  Взяв в платяном шкафу первое попавшееся под руку платье, я помог одеться девушке. Лиза подала ей полстакана коньяка. Мария накрыла простыней труп бабушки.
  Только теперь я разглядел спрятавшихся под железной массивной кроватью двоих детишек. Прижавшись к стене, обнявшись, они молча разглядывали меня. Их глаза выражали ужас, страх и детское любопытство.
  — Бедненькие, идите ко мне! — стал подзывать детей, протягивая им руку.
  Дети, вжавшись в стену, молчали: их глаза были полны слез.
  — Вот ваша мама! Всё хорошо! — продолжал успокаивать я детей, показывая на девушку, которая, уже окончательно придя в себя, тоже, как и я, склонилась над кроватью.
  — Мама, мама! — заверещали детки, неуклюже, по-стариковски выбираясь из укрытия.
  — Юзеф! Ефимушка! Дайте я вас расцелую!
  Я, обняв Марию, Лизу, растроганных столь мирной, домашней лаской мамы и решивших немного всплакнуть.
  Среднего роста, Сара обладала изящным, гибким станом, свойственным исключительно молодым девушкам Индии. На этом прекрасном лице лежал отпечаток меланхолии, серьезной, но без печали. Сара принадлежала к тем женщинам, которые смотрят на жизнь с самой торжественной её стороны, невзирая на войну. Заметив задумчивое выражение её лица, можно было подумать, что душа гармонировала с этой строгой, величественной красотой, в которой не было ничего светского и суетного, хотя в её облике, осанке явно присутствовало что-то царское. Черные курчавые волосы изящными локонами образовывали даже в растрепанном виде великолепную прическу дикой жрицы любви и покоя. Её черные глаза имели томное и кроткое выражение, как у женщин Востока. Взгляд, наполненный магическим блеском, позволял только ухаживание! Было ей пятнадцать или двадцать пять лет — это оставалось тайной даже при дневном свете...
  — Как можно обижать такое чудное создание природы?! Только варвары, способны надругаться над божественной чистотой! — возмущался я сам про себя, уставившись в её кошачьи, гипнотизирующие глаза.
  — Спасибо! Спасибо! — благодарила Сара, прижимая к бедрам детишек. — Спасибо вам, господин офицер, и вам милые женщины, спасибо!
  Глядя на неё со стороны, можно было запросто ошибиться, подумав, что это сестренка развлекает братиков.
  Минут пять назад она сидела на кровати, согнувшись, совершенно униженная, оскорбленная. А теперь слегка смущенная тем, что посторонние мужчины увидели её в столь пикантном виде, порозовевшая от коньяка Сара излучала благодарность и прощение.
  Мои жены да и я сам Саре явно пришлись по душе.
  Дети быстрее нас, взрослых, нашли общий язык с танкистами и уже играли с ними в прятки. С разрешения Сары, танкисты повели детей чтобы они "полазили" по танку.
  — Сара, познакомься, это мои любимые жены: Вика, Мария, Лиза, Марыся, Ядвига! А это наши детишки: Христофор, Владимир, Надежда, Любовь. Скоро родит Ядвига. Наверное, будет мальчик! Вот, Сарочка, это моё семейство: боевой оплот Родины...
  — Не может этого быть! — удивилась девушка, зардевшись еще сильнее. — Очень мило и трогательно.
  — Что же мы всё стоим, давайте накроем стол! Я вас сейчас накормлю. Да и детишек надо покормить.
  Увидев окровавленную простыню на полу, под которой угадывался силуэт бабушки, Сара неожиданно заплакала.
  Обняв бедняжку, я с большим трудом успокоил Сару.
  — Ну что ты, милая, родимая, не плачь! Всё будет хорошо. Всё будет...
  — А это, Сарочка, пес Илья и его хозяин Иван.
  Илья, смачно зевнув, прильнув к ноге девушки, стал нежно лизать её коленки. От щикоток, Сара, заулыбалась, благодарно потрепав Илью за ухом.
  "Вот шельмец", — радостно подумал я, усаживая Сару за стол, где было уже всё приготовлено для импровезированного обеда.
  — Петр, помоги унести бубушку на первый этаж.
  После обильной еды в домашних условиях я мудро решил немного вздремнуть. Когда еще удастся поспать на такой уютной, мягкой кровати!
  В квартире, как ни странно, работал душь. Теплая вода скудной струей лилась из крана. Жены, увидев такую роскошь, поблагодарив Бога, решили помыть себя и детей.
  Сара весело суетилась, доставая из шкафа полотенца, различную детскую и женскую одежду: такое занятие ей было по душе.
  — Гарем, да и только! — подумал я.
  Женские голоса, визг и смех довольных детей приятно убаюкивали.
  После сырых окопов, блиндажей, где от каждого вздрагивания земли сквозь накаты сыпался песок, хрустевший на зубах и винтовочных затворах, сон в мягкой кровати для меня показался раем.
  Как не воспользоваться такой удачей!..
  Спал я немного, но, выспался...
  Открыв глаза, долго не мог понять, где нахожусь.
  Все обитатели квартиры, кто где, дружно спали. Лишь Иван ворочался с боку на бок, да пес Илья, охраняя входную дверь, вяло грыз "сладкую косточку".
  — Иван, может, тоже помоемся?!
  — Ход твоих мыслей м не понравился...
  Включив кран, понял, что помыться нам не удастся.
  — Тогда по сто граммов коньячку?
  — Давай, наливай: коньячек-то весьма дефицитный!..
  Я вдруг вспомнил неистовые бомбежки, когда небо чернотой соединялось с землей, и песочного цвета стада танков в снежной степи, ползущие на наши батареи. Вспомнил раскаленные стволы орудий, непрерывный гром выстрелов, скрежет, лязг гусениц, распахнутые телогрейки штрафбатовцев, идущих с лопаткой или винтовкой на танк. Плевок танковой пушки — и нет ни штрафбатовца, ни телогрейки. Ужасная картина.
  — Давай, Иван, выпьем за штрафбатовцев.
  — За женщин-солдаток, тоже, давай выпьем! Господи, помоги!
  Выпили. Закусили "шпротами". Еще выпили...
  — Хорош коньячек: кровь молодит...
  — Слышишь, Иван, до Берлина-то осталось совсем чуток! Как думаешь, мы дойдем?!
  — Это моя мечта! Надоело воевать! Пора настоящим делом заниматься. Тебе, Давид, надо семью поднимать! Видишь, девчата твои уморились, устали от проклятой войны: а дети, словно цыгане! Да и о душе не стоит забывать: ей, надо заниматься… Не забывай, что именно душа приходит воплощаться в тело человеческое. Душа!!! А это тело, это всего-лишь движущийся биохимический каркас: фантом. А душе, обязательно нужен нянька, в лице живущего Гуру. Найти Его — это подарок, дороже триллиона рублей...
  — Я, Иван, после войны в деревне жить буду. Пацаны механизаторами будут, девчонки — доярками. Ох и заживем — всем на удивление.
  — Не хотел этого говорить, но тебе Давид, с твоим семейством, в СССР не дадут спокойно жить: многоженство… За приделы СССР, в Азию подавайся, к мусульманам, у них это разрешается. Или в тайгу уходи, в тундру. Поехали со мной в Якутию! Места там дикие, суровые, но красивые.
  — Слышишь, Иван, а эта, Сара, тоже моя?..
  — Да!..
  — У тебя, Давид, очень редкостная, необычная судьба. Это твой "крест" — неси его достойно, терпеливо, с любовью. Но, главное для тебя, для вас, это духовная самореализация. Всё остальное — пыль фронтовых дорог... 
  — Эгоизм и нетерпимость являются двумя основными причинами конфликтов, разрушающих мир, в частности, мир семьи. Поэтому, Давид, будь терпимым, контролируй свои мысли, слова, поступки. Всякий раз, когда человек выражает словестную агрессию по отношению к другому, близкому или незнакомому, с точки зрения Космоса, он становится виновником в разжигании войн, потому что он приводит в движение негативные вибрации, которые в свою очередь, влияют не только на "жертву", но и на коллективное сознание человечества. Ты хороший человек, Давид, по природе своей мирный, любвиобильный, великодушный, незлопамятный, поэтому я за тебя спокоен. Помоги своим женам, особенно Марии, Ядвиге: у них еще много ветра в голове. Но они тебя любят. А это великая движущая, созидающая сила. Будь мужественным и настойчивым в духовных познаниях: без этого вам не выжить. После завершения войны, духовность, для вас должна стать работой № 1. Далее, идёт труд физический...
  — Иван, подари мне что-нибудь. Буду носить как талисман!
  — Талисман — это мусор суеверия...
  — "Мусор" мыслей безжалостно выкидывай из головы.
  — Для тебя, Давид, это особенно важно. Ты и твоя семья, можно сказать, напрямую курируетесь Небесами. Это видно даже невооруженным глазом. Но, возможно, после войны, Небеса вас "отпустят на вольные хлеба". Вот тут-то и проверится твоя истинная способность противостоять злу и не сломиться.
  — Много найдется желающих растоптать, уничтожить вас: вашу семью и каждого в отдельности. Дураков и завистников много. Очень много!
  — Давай, Иван, еще по стопочке жахнем! А то у меня скоро мозги "закипят"...
  — За победу в Берлине! 
  — Иван, хочу я, стену рейхстага, обоссать, как бобик...
  — За мир и любовь!
  — За моих прекрасных жен и детишек! 
  — Наш-то разошелся, папашка, — весело прощебетала Вика, подмигивая Саре, которая, мечтательно улыбнувшись, благодарно посмотрела в мою сторону. Её взгляд говорил о многом: мы знакомы тысячу лет. И вот снова встретились… в пространстве и времени пересеклись наши тропочки...


                                    18.

  Эстер обошла дом, запирая двери, задвигая засовы, проверяя, всё ли надежно заперто. Хотя она знала, что это чисто символическая предосторожность: война с легкостью открывает засовы и попрочнее. Недавно, её в течении одного дня трижды изнасиловали.
  Мучительные мысли одолевали её. Возле лестницы наверх она остановилась, прикрыв рукой глаза, именно здесь её обесчестил ворвавшийся немецкий солдат. Двое держали её руки, ноги, чтобы не трепыхалась, ударили прикладом по голове.
  Она чувствовала себя несчастной, разбитой, растоптанной. Необъяснимая внутренняя боль, тоска раздирали её сердце, и она не могла справиться с тоской, болью. 
  Она поднялась наверх.
  — Может, повеситься или отравиться?!
  Она вдруг опомнилась, поражаясь собственным мыслям. Никогда прежде не было у неё таких мыслей. И это в восемнадцать-то лет... 
  Казалось, они рождались в голове какой-то другой, совсем незнакомой ей женщины. И это в тот момент, когда у неё появился жених. Правда, она не любила Уильяма, даже ненавидела.Но он был богат, сказочно богатым "мальчиком".
  Она, словно человек, стоящий на пересечении дорог, никак не могла решить, какой путь ей избрать. О замужестве, даже за этого слюнявого хлыща, теперь и не может быть и речи. Ему нужна была девочка, красивая куколка, которая удачно вписалась бы в интерьер его огромного особняка, очаровывала его многочисленных гостей, чтобы женщины от зависти зеленели, а у мужиков отлетали пуговицы с прорех.
  Но её жизнь теперь сложилась по-другому. Совсем по-другому легли карты её судьбы...
  Совершенно измученная, она лежала в постели, продолжая этот нескончаемый спор сама с собой и желая только одного: чтобы всё разрешилось как-то помимо её воли, чтобы она могла уснуть и проснуться уже в каком-то обновленном качестве.
  Уйти из этой жизни её тоже устраивало. Смерть почему-то не страшила, наоборот, придавала спокойствие.
  — Святая дева Мария, забери меня к Себе! Забери! Здесь, на Земле, мне нет места, — моляще шептала вслух Эстер, закрыв глаза. Ей даже показалось, что её тело стало невесомым, дымком парящим над кроватью, под потолком. При этом на душе было как-то легко, уютно, возвышенно. Хотелось летать, парить дальше, выше, к самым звездам. И этот процесс как будто уже пошел с нарастанием. Но кто-то мягко и решительно вернул её обратно в тело, словно маленького непослушного ребенка, который, выбравшись из теплой постельки, решил обследовать квартиру, пополз в коридор, в соседнюю комнату, на кухню.
  Душераздирающий вопль в соседнем доме "выбил" из задумчивого состояния Эстер.
  Если б кто-то спросил её:
  — Зачем ты побежала туда?
  Она наверняка не нашла бы достойного ответа: может, страх, может, любопытство или просто желание помочь.
  Однако подойдя к дому поближе, Эстер увидела, что входная дверь болтается на одной петле. Изнутри не доносилось ни единого звука. С опаской приблизившись к зияющему входу, она ступила на порог и тут же ухватилась за притолоку, не в силах сдерживать вопль ужаса. Прижав руку к сердцу, которое готово было выскочить из груди, она не могла отвести глаз от представшего перед глазами зрелища. В доме было три трупа: мужчины, женщины и девочки лет девяти.
  Голова мужчины, привязанного к скамейке, была засунута в очаг камина с догорающими углями. Перебитые, оторванные ступни ног валялись возле входной двери. На лице несчастного застыло выражение муки. Кровавое пятно на груди указывало на то, что пытка была завершена ударом штык-ножа. С женщиной дело обстояло еще хуже. Раздев догола, её привязали к деревянному столу, зверски изнасиловали, а затем вспороли живот. Она лежала в огромной луже крови, неестественно вывернув голову с длинными рыжими волосами, а её внутренности расползлись между широко раскинутых ног. На груди была вырезана звезда.
  Трупик девочки незаметен был: закиданный ворохом тряпок, он был многократно исколот ножом. Отрезанная голова валялась под кроватью.
  Потрясенная Эстер отпрянула от двери, её вырвало прямо на пороге. Потом она бросилась бежать по дороге куда глаза глядят, спотыкаясь о различные препятствия, совершенно потеряв ориентацию в пространстве, визжа во весь голос, призывая непонятно кого на помощь.
  В таком ужасном состоянии я поймал бедняжку, схватив её за руку. Трепыхаясь, пытаясь избавиться от "железного" объятия, она отчаянно била меня кулачками по спине, плечам.
  Пришлось применить давно испытанный мною и весьма действенный прием: пригнувшись, взвалил её легкое, стройное тело, словно мешок с картошкой, на плечо, понес в дом, где временно поселились мои жены. Эстер продолжала сопротивляться, но это уже были "ласкающие" удары обессилившего человека.
  Эстер долго не могла прийти в себя. Пришлось беднягу напоить остатками коньяка. Вскоре девушка заметно успокоилась, даже немного повеселела, и минут через десять, припав к мягкой подушке, мгновенно уснула мертвецким сном.
  — Натерпелась, бедняжка! — встревоженно произнесла Ядвига, пытаясь расчесать длинные смолянисто-черные волосы спящей красавицы.
  — У неё ноги в крови. Девочки, давайте её помоем: чувствую, неспроста она попала к нам...
  — Давид, поздравляем тебя с "прибавлением"...
  Пес Илья усердно вылизывая её пальцы ног, помогал нам в помывке вновь прибывшей, пока еще, невесты.
  — Большое горе перенесла девочка, ох, большое, нервы на пределе, — задумчиво произнес Иван, вытаскивая из вещмешка шерстяные носки для Эстер.
  Утром, пробудившись от сна, Эстер долго не могла понять, где находится.
  Сжавшись в комок, словно затравленный зверек, взглядом обследовала каждого присутствующего в комнате. Увидев улыбающихся женщин, беззаботно спящих детей, Эстер успокоилась.
  Воспоминания прошедшего дня не давали её покоя, она то и дело вскакивала с кровати, хватаясь за голову, о чем-то сама с собой говорила, плакала.
  — Налейте ей еще полстакана коньяка.
  В доме который временно приютил нас, в подвале мы обнаружили огромные винные запасы и десять ящиков марочного конъяка итальянского производства. Наполнив свои фляжки коньяком, мы щедро "ливанули" Эстер и себе...
  Сразу похорошело...
  Эстер неплохо владела русским разговорным, поэтому после выпитого конъяка она быстро стала говорить, смешивая польский с русским и немного с немецким. Получалось забавно: я долго не мог понять, о чем она говорит… Слова лились то бурным, то спокойным ручейком, создавая какой-то необычно домашний, милосердный, уютный колорит, выдавая окружающим пылкость и кроткость души.
  Эстер будто прорвало: она говорила, говорила, говорила. Если б не её слезы отчаяния, неподдельного горя, то можно было подумать, что она говорит о какой-то шутке, забавной истории из собственной жизни. Даже Илья, склонив морду набок,  внимательно слушал щебетунью. Когда, "щебетунья" начинала плакать, Илья закрывая глаза, делал морду скорбящего. Когда, "щебетунья", лучисто улыбалась, то пасть Ильи, "отвисала до самого пола", того и гляди, муха залетит: при этом его идиотская ухмылка-оскал, говорила окружающим о том, что Илья сочувствует переодически меняющемуся настроению Эстер.
  Бесподобный пес...
  В конце концов Илья решил по-своему выразить уважение и признание к столь нежному созданию. Подойдя к кровати, положив морду на колени Эстер, блаженно закрыл глаза. Это действительно сработало более успокаивающе на девушку, чем спиртное и наши попытки её успокоить.
  — Хороший, хороший песик! — пулеметом защебетала Эстер, напрочь забыв, о чем только что хотела поведать нам. — Хороший!
  Улыбнувшись друг другу, не сговариваясь, подойдя к Эстер, мы обняли её...
  Вскоре Эстер снова заснула недолгим, но столь нужным для её организма сном.
  Пока она спала мы успели покормить детей, привести себя в "походное" состояние, дабы в ближайшее время покинуть городок.
  У Сары в Познани жили родственники. Вот мы и решили совместить приятное с полезным. А там и до Берлина рукой подать.
  Я чувствовал, еще немного и война завершится...

                                  ***
  — Иван! Не знаю, как бы это сказать поумнее. Может, мне поговорить с девчатами. Дать им возможность свободного выбора. Может, кто-то захочет создать собственную семью. Я понимаю: война, обстоятельства объединили нас. Это нужно было во время войны как своеобразный защитный рефлекс. Но ведь в мирное время "этого" не понадобится, ведь будет совсем другая жизнь.
  — Давид, я говорил тебе об этом уже много раз! Вы повязаны судьбой: это ваша карма. Подобный расклад, очень редкостный. Ваш семейный союз, Богу угоден, и к этому факту мне больше нечего добавить. Но поговорить с девчатами ты можешь. Это твоё законное право. Каждый из вас, должен сделать свой окончательный выбор. Божия воля часто приходит в противоречие с порядком вещей в окружающем нас мире эгоизма: мы ведь живем нравами стадного, больного общества, где всё — стадное. Многие люди ничего не делают для Бога, отговариваясь тем, что не знают "истинной воли Божией".
  Для кого-то создание гарема — это, несомненно, грех, распутство, гордыня. Для тебя, Давид, и твоих жен, гарем — это и есть повеление Божие, которое уже изначально противоречит нравам стадного общества, но не противоречит воле Бога. Это ты должен твердо усвоить, понять, осознать. Должен впитать всеми клеточками, атомами тела, ибо ты не просто муж, ты вожак большой семьи. Это налагает определенную ответственность, что очень, очень сложно, непросто. Всегда труднее делать добро, чем зло; труднее строить, нежели разрушать. Для строительства нового, для добра нужны постоянные усилия: они необходимы, чтобы применить наши лучшие качества ради блага другого человека или какого-либо благородного дела. И наоборот: чтобы зло восторжествовало, нужно совсем немного. — Невозможно иметь хороший сад, если регулярно не обрабатывать его и не ухаживать за ним, а это требует постоянной работы. Иначе сорняки быстро заполнят его, испортят, и он исчезнет.
  Понимаешь, ваш семейный союз был утвержден Богом, еще до вашего воплощения на планете Земля. Потом, Души воплотившись на Земле, в конкретные физические оболочки, начали производить определенную "работу"… И вот вы встретились… Для чего вы встретились?.. Для того, чтобы совместно и по одиночке осознав в себе Бога, в момент смерти тела физического, уйти — Домой, в Царство Бога, тем самым завершить цикл земных воплощений. Это очень фундаментально для вас...
  Сегодня на Земле зло сильнее добра. Война тому подтверждение.
  Я думаю, уважаемый Давид, девочки останутся с тобой. Они прикипели к тебе, почувствовали в тебе надежную опору. Для женщины это очень важный фактор. А самое главное, они уважают и обожают тебя как человека, друга, мужа. К тому же, ты теперь — отец детей. Понимаешь, отец!
  — Ладно, Иван, как будет подходящее для разговора время, я непременно спрошу девочек. Мне самому интересно узнать их мнение, их планы на будущее, мечты.
  Внимательно слушая Ивана, я с интересом наблюдал за идущими впереди девочками, которые о чем-то весело ворковали, перебивая друг друга, смеялись, весьма комично жестикулируя. Пес Илья, высунув язык, покорно "волочился за их юбками", заигрывал то с одной то с другой, добиваясь, чтобы кто-нибудь погладил его по голове, почесал холку.
  — Вот, стервец, хитрющий! — промелькнула невольно мыслишка, от которой сам же и улыбнулся. На душе сделалось тепло и уютно. 
  — Слышь, Иван, надо транспорт какой-нибудь раздобыть или тормознуть, хоть бы вон того.
  ЗИС, загруженный валенками и тулупами, резво проехав мимо нас, остановился.
  — Бабенки, а ну живо в кузов! Мне некогда! — зычно прогорланил водитель.
  Я даже удивился: такой маленький, сморчек совсем, а голос могучий.
  — В тесноте да не в обиде, — ворковал дедок-водитель, помогая женщинам забраться в кузов.
  — Куда это вы, стрекозы, навострились? Никак в Берлин?! Вам бы на печи сидеть да деток уму-разуму учить.
  — Это верно сказано, батя, — ответил за всех Иван, — но, война есть война...
  Снег крупными, пушистыми хлопьями падал на землю. Несмотря на зиму, было тепло, чувствовалось приближение весны...

                                      ***
  В ходе Висло-Одерской операции, проведенной в январе-феврале 1945 года, решалась задача полного освобождения от фашистов Польши со столицей Варшавой. Более двух миллионов человек, 33 тысячи орудий и минометов, 7 тысяч танков и 5 тысяч самолетов было сосредоточено на сравнительно небольшом фронте.
  Операция началась 12 января наступлением ударной группировки 1-го Украинского фронта. Через два дня перешли в наступление войска 1-го Белорусского фронта. В результате оборона противника была прорвана на широком фронте в несколько сот километров.
  Согласно плану, утвержденному товарищем Сталиным, советские войска должны прорвать вражескую оборону, совершив глубокий обход Варшавы с флангов и разгромить основные силы варшавской группировки противника. Польским же воинам представлялась возможность освободить столицу.
  Совместными усилиями советских и польских частей вся Польша была очищена от гитлеровцев. В боях за освобождение страны погибли около 600 тысяч советских и 10 тысяч польских воинов; 1667 советских солдат и офицеров были удостоины высокого звания Героя Советского Союза, десятки тысяч награждены боевыми орденами и медалями.
  Скромную лепту в общее дело освобождения братской Польши внесла и наша семья, уничтожив, как минимум, по скромным подсчетам, двадцать фрицев. Один только Илья, пустил под откос воинский эшелон с пехотой и пушками. 
  И это только к тому моменту, когда мы покидали небольшой городок с лирическим названием Любава, где судьбе было угодно, чтобы я познакомился с Эстер, Сарой и её чудными деточками — Юзифом и Ефимом.
  Немцы яростно сопротивлялись, цепляясь за каждый клочок польской земли: многие искренне верили, что им удастся вернуть фронт на Восток, что удалось сделать в своё время Красной Армии под Москвой, когда немецкие полевые командиры рассматривали Москву в бинокль: казалось, тогда еще чуть-чуть и...
  Но немцы не учитывали одного: духовного подъема солдат, Красной Армии от рядового до генирала, как тогда под Москвой, так и теперь, когда до Берлина рукой подать: "Плюнь, и плевок шмякнется в купол Рейхстага". Да, войска смертельно измотаны, устали физически, но психологически были в два-три раза сильнее немцев, ибо такой расклад устраивал не только воинов победителей, это было угодно Богу. Фащизьм, как раковая опухоль, должен быть стерт с тела планеты Земля.
  Да, практически судьба войны была предрешена, так же как и судьбы многих тысяч, миллионов солдат, труженников тыла. Одни уйдут в вечность, другие останутся на планете, чтобы дойдя до Берлина, довести войну до её логического завершения — победы.
  Любая война, как и победа, — всегда относительное явление, ибо в развязывании любой войны всегда виноваты обе воюющие стороны, их лидеры-политики, в которых мнение рабов не учитывается. А с другой стороны, — "сознание лидера, отражает сознание общества". Ясное дело, в стадном обществе, всё — стадное, больное, однозначно конфликтное...
  Победа для многих народов мира и, прежде всего, для красноармейцев была выстраданной, вымученной, желанной. И уже не было той силы, способной уничтожить или хотя бы повернуть вспять наступающие роты, батальоны, полки, дивизии действительно великой и могучей к этому времени Красной Армии.
  А где-же хитрожопые янки-союзники?
  Немцев они, янки, боялись как черт ладана, поэтому, они ждали, терпеливо ждали когда Красная Армия начнёт зачищать улицы города Берлина… Вот тогда, и они, "прибегут"...
  Мы тоже стремились к Берлину. Даже небыло мысли, где-то спрятаться, отсидеться, дождаться окончания войны. Хотя многие, подобно деду-водителю, искренне удивлялись, намекая женщинам, что лучше бы сидеть на печи, не рисковать собою, детьми: мол, и без вас есть кому завершать войну. Да и американские солдаты должны прийти на помощь Красной Армии — "со дня на день."
  Для нас, как и для многих солдат Красной Армии, война стала обыденным делом, как то, что после сна надо помыться, привести себя в порядок, принять пищу, сходить в туалет...
  Как говорит Иван, человек — это такое животное, которое может привыкнуть ко всему, даже к войне.
  Хотя, если честно, война всем изрядно надоела, опостылела до тошноты, что, в конечном итоге, отрицательно сказывается на боеготовности солдата: расслабляет, притупляет бдительность, ответные реакции. Именно это отрицательное обстоятельство не позволило многим солдатам дойти до Берлина и вернуться домой. Смерть настигала их, казалось бы, в безобидных ситуациях, что больше напоминало мне ситуацию, когда футбольная команда все два тайма выигрывала игру, а за пять минут до победного свистка судьи, неожиданно проигрывает матч. Чувствуя победу в "кармане", футболисты расслабляются, по полю ходят пешком. И в итоге — поражение...
  В Познань мы не смогли попасть, ибо течение боевых действий "прибило" нас к небольшому городку Колобжег, что на берегу Балтийского моря.
  Эстер пояснила, что совсем недалеко, на реке Одер, находится город-порт Щецин, от которого до Берлина совсем близко.
  Присутствие детей не позволяло нам расслабляться ни на секунду. Можно смело сказать, что именно они, в прямом и переносном смысле, нас спасали. А мы, взрослые, родители, спасали своих детей.
  Раньше я да и многие мои жены не видели моря. Поэтому, подойдя к берегу, мы несказанно обрадовались, увидев бескрайние просторы водной стихии. Где-то вдалике четко просматривались силуэты трех кораблей, из их труб в небо тянулся черный шлейф дыма. Создавалось впечатление, что кто-то невидимый там, в облачных небесах, с помощью черных "ниточек" управляет движением кораблей.
  С моря тянуло студеным, всепронизывающим сквознячком. Свинцово-черные волны, недовольно перешептываясь между собой, грозили неминуемой смертью любому, кто опрометчиво вздумает шутить, играть с водной стихией, которая терпит только уважение, отвагу, холодный расчет и, естественно, предварительную договоренность с самим Нептуном.
  Медсанбат, в составе которого нам пришлось принять очередное боевое крещение, только недавно был создан при танковом корпусе: до недавнего времени существовала медико-санитарная рота. Жизнь, последние боевые операции показали, что рота не может выполнять задач по оказанию срочной медицинской помощи раненым бойцам и офицерам.
  В 1944 году в танковых соединениях начали создавать медсанбаты, точно такие же, как в стрелковых дивизиях.
  Спешно присвоив новому медсанбату номер 0038 и записав в списки действующих медицинских подразделений, приказали выдвинуться в пункт "Х", что возле городка Пила, для приема новой партии раненых.
  Практически на ходу медсанбат продолжал доукомплектовываться.
  Как нам сказал капитан Никитин, хирург с десятилетним стажем, назначенный недавно на должность командира медицинско-санитарного батальона, людей и медикаменты, и необходимые инструменты — все собрали с миру по нитке: из армейских и фронтовых резервов.
  Высокий, полноватый, добродушный, с наметившимся брюшком, Никитин любил громко посмеяться.
  Но в этот раз ему было не до смеха.
  Уже на подходе к городку Пила из штаба корпуса поступила новая команда: срочно выдвинуться в пункт "У", что возле города Старгард-Щециньск.
  Пришлось в срочном порядке, практически без отдыха, продвигаться к населенному пункту Валч, а оттуда шла прямая дорога к указанному в приказе городу Старгард-Щециньски.
  Преодолев реку Драва, мы неожиданно наткнулись на немцев, которые непонятно откуда свалились на нашу голову: то ли наступали, то ли, наоборот, отступали, то ли заблудились, что на войне вполне обычное дело.
  Хорошо вооруженные, злые, как черти, но, видимо, не имеющие достаточного боевого опыта немцы, лихорадочно наступая, атакуя то в одном, то в другом месте, вскоре раздергали нашу оборону на отдельные куски, стали методично уничтожать личный состав батальона.
  В медсанбате вояки оказались еще хуже: годными исключительно по врачебной и прачечной части, но в боевом смысле — "необстрелянные юнцы". Не поспей вовремя на подмогу самоходный батальон, нам и медсанбату пришел бы каюк: "самоходчики" ценой собственной жизни спасли нас и в целом медсанбат, от которого остались рожки да ножки.
  В таком изрядно потрепанном и практически побежденном виде, постоянно отступая, убегая от назойливого противника, мы и оказались на берегу Балтийского моря, возле городка Колобжег.
  Получилось так, что медсанбату пришлось оказывать серьезную медицинскую помощь самому себе. Кто мог ходить, тот ходил. Остальные либо сидели, либо лежали на кусках брезента локоть к локтю.
  Кроме детей, Эстер и Сары, все мои жены, Иван и я, получили различной тяжести ранения, но что самое интересное, все ранения были нанесены в левое плечо. К тому же у всех, в правом ухе появился непонятный, загадочный внутренний звук: звук флейты. Медики утверждали, что это произошло в результате кантузии. Иван же говорит, что это не кантузия, а некая милость Божия, бесценный подарок Бога, о котором, он, сам мало что знает. Об этом загадочном звуке, ему, расказывал его дед-шаман, утверждая, что — "мол, счастлив тот у кого имеется внутренний правосторонний звук в ухе, ибо они мечены Самим Отцом-Творцом"...
  Из боевого донесения:
  "В ночь с 26 на 27 февраля фашисты силами до двух рот вышли в расположение медсанбата, где были встречены нами организованным огнем автоматчиков, а также личного состава. В результате дружного сопротивления и гитлеровцы, и мы вынуждены были изменить маршрут движения. Бой был длительным, жестоким. На помощь подошли подразделения самоходного батальона.
  К утру 27 февраля немцы, получив подкрепление, сходу атаковав самоходный батальон и уничтожив его, стали преследовать вынужденный сменить маршрут движения личного состава, медсанбат. Неся большие потери, медсанбат отступил к населенному пункту Колобжег, что на берегу Балтийского моря.
  Получив ощутимый урон в живой силе и технике, немцы к 9 часам утра неожиданно прекратили попытки полного уничтожения личного состава батальона.
  Имеются боевые потери...
  Отличились...
  Кроме подразделений самоходного батальона, в боях принимали активное участие отделения женского разведывательно-диверсионного взвода под командованием старшего лейтенанта Вино Давида Лазаревича.
  Все достойны высших наград Родины.
  Жду дальнейших распоряжений.
  27 февраля 1945 г. 11час. 07 минут, капитан Никитин".
  Ответ:
  "Медсанбату вернуться в ранее намеченный пункт "У", к городу Старгард-Щециньски.
  Старшего лейтенанта Вино Д.Л. и его подчиненных арестовать до выяснения обстоятельств.
                                                   Штаб".

  В пылу боя мне некогда было объяснять капитану Никитину, кто мы такие и как оказались в подразделении медсанбата. В глубине души я всё ещё считал себя, своих друзей и подруг питомцами генерала Трофимова, поэтому без лишней церемонности представился капитану в качестве командира разведывательно-диверсионного взвода, который, выходя из жестоких боев, значительно поредел...
  — Как жаль, Давид, как жаль! — искренне сетовал капитан Никитин.
  — Но приказ надо выполнять...
  — Вот елки палки: что же делать?
  — Это какое-то недоразумение. Может, всё ещё утрясется!?
  Но я-то знал, чувствовал, откуда "дует этот ветерок", поэтому ни капельки не сомневался, что наше дело положительно не утрясется.
  — Слышь, капитан, давай поступим так: ты доложишь, что мы погибли в очередном бою: а, мы, прямо сейчас, "сделаем ноги".
  — Договорились?
  — Согласен! — довольно произнес капитан, — только пусть твои девочки помогут мне оказать помощь раненым. О таких помощницах я всю жизнь мечтал, и с большим удовольствием принял бы их в штат медбатальона. А тебя, принял бы командиром роты охраны.
  Но...

                                         19.


  Спрятавшись в глубоком овражке, мы решили немного отдохнуть.
  Я тут же уснул, увидев цветной сон, как будто какой-то Галине пишу письмо.
  "Галя, ты наверняка догадалась, кто тебе пишет? Галя, прости меня за всё: за любовь к тебе, за мои слезы и страдания. Я очень хочу тебя увидеть, поговорит, целовать твои сладкие губы… Быть может, тебе сейчас одиноко и никто тебя не понимает? Галя, я хочу, чтобы мы остались друзьями, но не знаю, хочешь ли ты? Прости меня, если сможешь. Ни я, ни ты не виноваты в случившемся. Война нарушила все наши планы, ожидания. Сейчас всё это в прошлом. Я хочу только одного: твоей дружбы, твоего общения, внимания и хотя бы чуть-чуть твоего тепла, сочувствия.
  Пишу, чтобы узнать, как жизнь твоя? Быть может, до сих пор ты одинока, а может быть, на сердце грусть или тоска?
  Сейчас и перед боем, всегда, вспоминаю твою улыбку, твои лучистые глаза и опьяняющие поцелуи.
  Вот так судьба сыграла с нами злую шутку.
  Прости! Люблю! Пиши...
                                  Твой Давид".
  Это сложно объяснить. Нужно просто поверить. Во сне, завершив писать письмо Галине, я неожиданно стал получать откуда-то из пустоты от неё ответ: услышал её приятный голос.
  "Ты бежишь мне навстречу, подхватываешь на руки, кружишь, целуя глаза, волосы, и как самая сладкая музыка, слышится твой шепот: "Как же долго я тебя не видел"! Накатывает волна благодарности и невыразимой нежности, хочется обнять весь мир и кричать о своей любви, о том, как я счастлива. Идём, взявшись за руки, по тенистой аллее парка, ты рассказываешь что-то очень смешное, я улыбаюсь, но прости, почти ничего не слышу. Просто мне так хорошо с табой рядом, так спокойно, что не надо никаких слов, достаточно одного касания рук, любящего взгляда. Смеёмся, как дети, дурачимся, но, в сущности, ведь все влюбленные и есть дети: они наивны и непосредственны. Вдруг ты останавливаешься, обнимаешь меня крепко и начинаешь целовать. Мне не хватает воздуха, и… я, просыпаюсь.
  Три года ты рядом со мной, только во сне, а наяву я одна. Да, да, одна, но не теряю надежды — я терпеливо жду и верю, что однажды всё повторится, но уже наяву.
  Подкравшись тихо и незаметно, через сны ты вошел в мою жизнь, поселился в моем сердце, любовь моя, сокол мой ясный...
                                       Твоя Галочка".
  Перед тем, как проснуться, мои губы почувствовали вполне реальный поцелуй, словно наяву, а не во сне.
  Видно, пытаясь обнять Галюху, во сне я стал ворочаться и проснулся.
  — Хорошо-то как! — про себя подумал я, пытаясь сохранить на губах сладость поцелуя.
  — Что, Давидушка, никак опять женщины сняться? — иронично спросил Иван, теребя за ухом Илью.
  — Да, Иван, после таких снов жизнь слаще становится! Давно хотел спросить тебя, да всё как-то не до вопросов было. Где-то читал, что сейчас, во время войны, да и вообще, стал моден "роман без секса", то есть женщина имеет постоянного сексуального партнера и крутит "безумную платоническую любовь" с другим мужчиной.
  — Не обманывай себя, Давид! Роман без секса не имеет ничего общего с платонической дружбой, поскольку столь же интимен и страстен, как и всякий другой роман, и сексуальное желание — его неотъемлемая часть. Женщине, просто необходимо иметь друга или собеседника, и если таковым не может быть постоянный сексуальный партнер, она стремится завести себе кого-то для этой цели. Подобные отношения с другим мужчиной окрашены аурой романтизма, тайным эмоциональным удовольствием и отсутствием явного риска. Но, часто такое случается, женщины неизбежно идеализируют своего партнера по роману без секса. Фактически они почти ничего о нем не знают. Их мимолетные тайные свидания не имеют ничего общего с жизнью бок о бок с постоянным мужчиной. Отказ от секса делает роман идеальным, а отношения — совершенными и, следовательно, далекими от реальности. Возможность интимной близости позволяет верить, что их любят ради их самих, что никто не властен ни над их душой, ни над телом.
  Действительно, вступая в подобные отношения, женщина чувствует себя свободной, но к этой свободе неизбежно примешивается чувство вины. Сначала она считает, что, устраняясь от физической стороны любви, тем самым гарантирует безгрешность своего поведения. Однако со временем приходит к выводу, что эмоциональная изменя столь же греховна, сколь и физическая. Более того, к чувству вины от измены постоянному партнеру примешивается чувство раздражения от неудовлетворенного сексуального желания. В конце концов, женщина начинает корить себя за свое решение не ложиться в постель с другом "для души".
  Аналогичные чувства, без сомнения, испытывает и сам партнер по "роману без секса".
  Один из мифоф гласит, что человек должен быть абсолютно счастлив и удовлетворен одной женщиной или одним мужчиной, что верность не должна быть проблемой. Это полная чепуха.
  Секс — одно из самых хитроумных препятствий в нашей жизни, и одновременно, старт в святость, ибо секс, это самая примитивная энергия Универсальной Любви. А, Любовь, как мы знаем — движет миром.
  — Спасибо, Иван, за науку. Слушая тебя, я вдруг четко осознал, что являюсь неотесанным болваном, тупым, как сибирский валенок. Спасибо. Мне почему-то кажется, что на уровне души, мы едины, и не являемся мужчинами и женщинами. Перед Богом, все мы, в равных условиях, где нет первых и последних.
  — Ладно, пойду-ка я на разведку: надо узнать обстановку в которой мы оказались.
  — Эстер, милая, ты выспалась? Пойдем со мной, тебе ведь эта местность, наверное, знакома!
  — Я никогда здесь не была, но охотно пойду с тобой, я ведь знаю местный язык.
  — Иван, приглядывай за обстановкой...
  Выбравшись из оврага, мы долго продвигались вдоль обрывистого берега, укрываясь в складках местности, расщелинах. Идти было сложно, ноги всё время скользили. Вдобавок ко всему, началась пурга. Крупные, липкие снежные хлопья залепляли глаза, проникали под одежду. Видимость стала почти "нулевой", что существенно затрудняло наше продвижение. Незаметно для самих себя мы стали удаляться от берега.
  Не скажу, что было холодно: у нас в Сибири такую температуру можно назвать жаркой, но мы замерзли, возможно оттого, что вся нижняя одежда была мокрой от проникающего внутрь снега. Снег проникал за голенища сапог, а на Эстер были одеты изящные полусапожки, предназначенные для посещения театра или ресторана, но никак не для ходьбы по пересеченной местности по колено в снегу.
  Поскользнувшись, Эстер стала падать. Пытаясь её поймать, удержать за лацканы её модного полупальто, мы стали медленно скользить куда-то вниз. Пробив собою снежный сугроб, поняли, что оказались в подземелье. Бетонный пол, стены подтверждали нашу догадку.
  Отряхнувшись от снега, переведя дыхание, ус покоившись, мы стали обследовать метр за метром подземелье. К этому времени глаза привыкли к темноте, и мы могли идти более уверенно, различая в черно-серой мгле препятствия.
  — Что же это такое? Куда мы попали? — спрашивал я сам себя, путаясь в догадках.
  — Скорее всего, это подземелье кака-то связано с морем.
  Очередная комната подтвердила мои догадки: в скалистый пол была замысловато вмонтирована пушка, её длинный, толстенный ствол почти высовывался в окошечко-амбразуру. Возле стен лежали ящики со снарядами, на полу валялись огромные отстрелянные гильзы, чем-то напоминающие кастрюли, в которых варят суп или кисель.
  В окно-амбразуру проникал с улицы свет, поэтому мы с легкостью смогли отыскать еще одну комнату, перегороженную толстой дверью.
  По-видимому, это была комната отдыха, ибо в ней стояли металлические кровати, тумбочки, стол с телефоном и огромный шкаф, в котором хранились продовольственные запасы. На одной из коек лежал мертвый немец.
  Вскрикнув, Эстер пулей выскочила из комнаты.
  Завернув мертвеца в одеяло, я вынес его из комнаты, положил в нишу, которую обнаружил только что.
  — Сюда надо будет привести наших! Тут тепло и сухо… Еды, навалом… Еще бы оружия да боеприпасов раздобыть, вообще было бы отлично!
  Разломав пустые ящики, развел костер: надо было просушиться и обогреться.
  Эстер стеснялась в моём присутствии раздеваться. Пришлось сделать ей из ящиков и матрацев небольшую импровизированную ширмочку. Но когда она увидела висящие с одной стороны костра свои пикантные тряпочки, а с другой — мои, невольно улыбнулась своей наивной застенчивости.
  Всё было так трогательно и естественно, по домашнему, что Эстер невольно осмелела.
  — Давид, обними меня...
  Думая о чем-то своём, я и не обратил внимания, что бедняжка Эстер, выйдя из-за ширмочки, приблизилась ко мне. Я замер, четко ощущая взволнованно бьющееся сердце.
  Эстер напоминала нимфу с какой-то известной мне картины. Я мгновенно возбудившись, немного расстерялся. Но Эстер действовало стремительно, с каждой минутой увлекая меня в мир страсти и блаженства...
  Потом, нежа друг друга, мы повторяли процедуру раз за разом...
  — Хочу еще, мой мальчик!..
  Одев высушенную одежду, перекусив тушенкой, которой в шкафу оказалось четыре ящика, мы отправились исследовать подземелье. И, как я ожидал, нашли пять выходов, два из которых выходили к берегу моря, где невдалеке маячило в снежной мгле несколько военных кораблей. Чьи это были корабли: наши или немецкие — непонятно, ибо небыло видно опознавательных знаков.
  Два других выхода уходили в ближайший от берега лесочек, от которого тянулась дорога, уходящая куда-то в глубь территории.
  По всей видимости, немцы готовили сдесь укрепрайон от вторжения русских с берега моря, но это грандиозное подземное сооружение так и не понадобилось. Что-то не "сраслось" в планах, предположениях немцев.
  Какие-то людишки, явно не военные, сновали возле кораблей, суетились, что-то спешно грузили, перетаскивая огромные ящики, баулы.
  — Может, это беженнцы, — предположила Эстер.
  — Беженцы, но не те, о которых ты подумала, милая Эстер.
  — Плохо, что нет бинокля, а подходить ближе опасно.
  Неожиданно за бетонной плитой, что торчала невдалеке от ближайшего к нам корабля, я увидел силуэт часового с автоматом. Он то и дело стряхивал с с ебя снег, пытаясь согреться, прыгал на одном месте. Метрах в пятнадцати торчал ещё один снежный силуэт часового, за ним ещё и ещё.
  Почти к самому кораблю подкатил черный лакированный лимузин. Из его чрева выбрались двое в немецкой форме высшего офицерского состава, спешно засеменили по трапу на палубу корабля.
  — Да это действительно беженцы...
  — Вот бы пальнуть по ним!
  — Давид, я боюсь.
  Вернувшись в комнату-залл, где стояла карабельная пушка гигантских размеров, я стал её обследовать с целью произвести прицельный выстрел.
  У артиллеристов-сухопутчиков таких пушек я не видал, но все же имел представление о том как стрелять из гаубицы и обыкновенной "сорокопятки".
  — Милая Эстер, заткни ушки пальчиками! Еще лучше будет, если ты сходишь и принесешь выпить и закусить.
  — Как только Эстер покинула помещение, я дернул металлический тросик...
  Громыхнуло так громко и как-то неожиданно, что я немного ошалев, раскрыв рот и немного оглохнув, перезарядил пушку, "механическим способом"...
  Прогремел второй выстрел...
  А тут и Эстер подоспела...
  Поцелуй любимой и кружка водки, исцелили меня. В правом ухе, звенело и тренькало колокольчиками...
  Наблюдая в амбразуру, понял, нас никто преследовать не собирается. На кораблях и на пристани началась какя-то непонятная мне суета: спешно уничтожались все, кто охранял и грузил корабли. Корабль, в который я стрельнул и попал, получив повреждение, загоревшись, стал заваливаться в воду правым бортом. Два других корабля, стремительно удаляясь от берега, хаотично и очень не точно стреляли в нашу сторону. 
  Не желая рисковать, чмокнув от радости, что подбил корабль, схватив Эстер за руку, мы вскоре покинули помещение.
  На выходе, споткнувшись о что-то Эстер упала на бетонный пол, расцарапав в кровь ладони и кончик носа.
  — Бедняжка! Она совсем не приспособлена для войны, — подумал я, помогая Эстер подняться, привести себя в порядок. Ругаясь, Эстер что-то бубнила невнятное про себя то на русском, то на польском, то на немецком языке. Взвалив её на плечо, пробежав метров сто, до меня наконец-то дошло, что в нашу сторону уже не стреляют, что можно идти спокойно...
  И тут, Эстер прорвало… Она плакала на взрыд, упрашивая, умоляя меня: — Давид, Давидушка, прошу, не оставляй меня одну! Слышишь? Никогда не оставляй меня! — запричитала Эстер, прижимаясь к моей груди.
  — Совсем ребенок!.. Эстерушка, мы будем всегда вместе: во время войны и после… Тебе надо нервы беречь, а то как рожать-то будешь?
  Услышав слово — "рожать", лицо Эстер порозовело. Разволновавшись, она обняв мою голову, стала страстно целовать мои губы.
  — Да! Да, я обязательно рожу тебе! Не сомневайся, я сильная, очень сильная!..
  Нашей страсти накопилось столько много, что мы сами того не желая, придались бурной, и очень сумбурной любви. Одновременный, мощнейший оргазм, вдруг подсказал мне, что "вот теперь, Эстер, обязательно родит"...
  Я все же решил вернуться к причалу, и посмотреть, так сказать, разведать, "там", обстановку.
  Возле причала, в воде, на палубе подбитого и вяло горевшего корабля лежало много расстрелянных немцев, моряков, и явно солдат, переодетых в гражданскую одежду.
  Послышался лай Ильи.
  — Однако наши пришли, — предположил я и не ошибся. Илья, словно человек, встав на задние лапы, передними обняв мою шею, довольно визжа и скуля, стал бесцеремонно облизывать мне нос, правое ухо, щеки.
  — Илья, прекрати!
  — А мы, услышав выстрел пушки, сразу же поняли, чьих рук это дело! Вот и прибежали поглазеть, перекрикивали друг друга жены обнимая меня, Эстер. Даже Сара, как-то по-детски чмокнув меня в щечку, зарделась, буд-то двойку схлопотала за невыученный урок.
  — Так, Иван, девчата, что будем делать?!
  — Предлагаю, сколько сможем, надо перенести продуктов, боеприпасов, одежды с корабля в подземелье: надо дня два-три отлежаться, залечить наши раны, отдохнуть...
  Невольно посмотрев на полусапожки Эстер, понял, что, нам всем, срочног необходимо по-менять обувку.
  — Может, гульнем немного?! — предложила Мария. — Тем более, есть повод: во-первых, первый день весны, а во-вторых, у меня сегодня, а у Сары завтра день рождения.
  Посчитав, что повод очень серьезный, мы с легкостью согласились: да и кушать что-то захотелось очень... 
  Мы вовремя успели перенести всё необходимое нам из корабля в подземелье: уходящие корабли, решили уничтожить своего "покалеченного собрата".
  Я не считал, но примерно десять-пятнадцать метких попаданий из дальнобойной морской артиллерии, превратили "собрата" в пылающее месиво… Корабль и вокруг корабля, пристань, и прилегающая к пирсу  лесополоса, всё это горело, коптило, издавая тошнотворный запах.
  Вместе с кораблем было уничтожено, часть художественных картин и золотые изделия, которые не смогли вывести "птенцы" Бормана, за пределы ЕвроАзиатского континента.
  — Марыся, солнышко, давай я тебе помогу!
  Я не мог налюбоваться её безупречной красотой. Из худенькой девочки-пацанки с растерянным выражением лица, с не находящими себе покоя руками и обгрызанными ногтями, она превратилась в женщину почти классической красоты, женщину, знающую, что она хочет. Одевалась она протенько, но с какой-то свойственной только ей "изюменкой", и это было так мило и чудесно, что я невольно заглядываясь, любовался Марысей. Умела она взять от моды то, что ей к лицу. Заботливая, нежная, ласковая: добрая и очень любвиобильная. Теперь, она свою любовь отдавала по полной программе мне и своей дочке Любавушке, которая росла на редкость здоровой и смышленной. И слава Богу!
  Зато маленькая Надюша была крикливой и игривой девочкой, но, что интересно, в моменты опасности, видна, чувствуя серьезность окружающей обстановки, молчала как рыба.
  — Вся в меня! — частенько я говорил вслух, на что женушки, нежно воркуя, начинали перебирать все мои хорошие и не очень хорошие качества. Всегда, почему-то получалось — 50 на 50%.
  Христофор и Владимир внешностью больше походили на своих очаровательных мам, но характером — в меня. Девочки Надюша и Люба — наоборот, внешностью больше походили на меня, а характером — копия Лиза и Марыся.
  — Кстати, у нас все дети весенние! Значит, скоро будем отмечать их день рождения.
  — Ефимушка и Юзеф у нас осенние! — довольно проворковала Сара, утирая ребятишкам носы. Дети с интересом крутились возле меня, рассматривая висящий на плече немецкий автомат: Давид, а как из него стрелять?! Куда нажимать?.. А покажи патроны?..
  — Девочки, хочу вас порадовать, я, кажется, того!.. — торжественно произнесла Ядвига, бережно поглаживая рукой по животу.
  — Ура! — завизжали девчонки, обнимая, целуя Ядвигу.
  — Ура! — кричали Юзеф и Ефим, еще не понимая, по какому поводу веселятся женщины. Им было просто хорошо, потому что у взрослых тоже всё хорошо.
  — Ну это будет еще не скоро. Но спасибо вам за оказанное внимание.
  — Я очень расстрогана. Сейчас заплачу от счастья! Давид, дай я тебя поцелую!
  Я не успел соответствующе среагировать, как ощутил на губах легкое прикосновение её трепетных губ.
  Там, на улице, бушевала во всю мощь огненная стихия. А мы, не замечая и не обращая на это внимания, веселились, танцевали, пели песни. Знали: именно сейчас мы недоступны для немцев. Какой дурак будет искать нас в этом всеуничтожающем пекле.
  — Может, в честь такого праздника пальнем по кораблям? — предложил я.
  Идея всем понравилась, но из-за плохой видимости и достаточно большого удаления двух кораблей от берега мы не смогли осуществить задуманное.
  — Вот гады, убегают от возмездия!
  — Для них война уже закончилась: бегут словно крысы с тонущего корабля.
  — Эх, Иван, Ива-ха, сейчас бы пивка! Да в баньке попариться...
  — Давид, ты, однако, шутник! Но, думаю, уже совсем скоро твоя мечта сбудется: когда возьмем Берлин!
  — Да, мечта идиота!
  Марыся, а ты чего бы сейчас хотела?
  Марыся, как-то замысловато и интригующе закатив к потолку глазки, долго не думая, весьма мечтательно произнесла: "Хочу в Африку"!
  — Представляешь, Давидушка, лежу я на пляже, на берегу Нила. Кокосовые, банановые пальмы, финники, ешь — не хочу, а рядом всё наше боевое семейство на песке нежится, греется. А на другом берегу — жирафы, слоны и бегемоты...
  — А я, девочки и мальчики, хочу в Австралию! Там, говорят, страусы бегают, кенгуру. 
  — Ну, Вика, ты и "загнула"6 страусы, кенгуру. Нащипаешь страусинных перьев и сделаешь из них супермоднячий воротник.
  Девочки весело смеялись, удивляя друг друга умопомрачительными мечтами.
  — Моя мечта самая скромная: прокатить вас на карусели. А после угощу угощу всех мороженом с изюмом. Ох и вкусно!
  — Ядвига, милая, ты мои мысли читаешь: я ведь тоже хотел сказать о карусели и мороженом.
  — Давидушка, не удивляйся, как никак, я твоя жена. А настоящая, любящая, заботливая жена просто обязана угадывать мысли, желания своего господина. Правильно, девочки, я говорю?!
  — Ну раз так, то я приказываю разлить всем по сто граммов.
  — Иван, предлагаю выпить всем за милых дам и детей, чтобы были духовно и физически здоровыми, счастливыми и...
  — Желанными, — трепетно и как-то обыденно произнесла Сара. 
  — Молодец, ты просто умочка! — поблагодарил я застенчивую Сару, чмокнув в носик...
  Мальчишки уплетали конфеты, запивая абрикосовым соком, не забывая делиться с братиками и сестренками, и, естественно, со своим любимчиком Ильей, который, как мне показалось, проявлял воистину отцовскую любовь и заботу.
  После третьей порции спирта всем захотелось танцевать.
  Иван барабанил по ящику, выбивая ритм быстрой "лезгинки", Ефим и Юзеф помогали ему, брякая кастрюлями-гильзами. Я, стоя в женском кругу, дико выкрикивал "ас-са". Девчата визжали, смеялись, выкрикивая, как и я, "асс-са, асс-са", танцевали, кто что мог и как мог. У многих "лезгинка" больше напоминала всем известную "цыганочку", а Виктория с Марысей изображали что-то народное-хороводное.
  Весело было и беззаботно, как будто и нет вовсе войны!
  Я вдруг представил, каким будет народное гуляние в день победы. Это невозможно высказать словами.
  Видение торжественного народного гуляния у развалин рейхстага неожиданно сменилось другим — страшным, диким: Иисус безмолвно обращается к народу: Он говорит о терпении, смирении и Любви. Но, народ, не желая слушать Иисуса, сбивают Его с ног, и топчат, топчат: пинают и убивают...


                                   20.


  Восьмого марта 1945 года нам особенно запомнился: Иван попал в плен.
  Во время допроса Ивана в помещение ввели израненного, в окровавленных бинтах немца, с крючковатым, как у орла, носом. Он стал что-то докладывать, и тогда офицер приказал увести Ивана. Его вывели на улицу, толкнули в сарай, в котором уже находилось две женщины и пятнадцать мужиков.
  Минут через двадцать, двое солдат, всех вывели, повели по дороге на запад, в сторону Грыфице. Вскоре перевели через реку, через железную дорогу. А через железнодорожный переезд валом спешат немецкие машины, мотоциклы, артиллерия, пехотинцы. Кричат, торопят один другого. По всему видно: отступают.
  За переездом их маленькая колонна почти смешалась с немецкой пехотой. Конвоиры ослабив надзор, идут вдвоём впереди, лишь изредка оглядываясь на пленных.
  "Бежать"! — решил Иван, и сердце забилось, как бы подтверждая правильность его решения. — Бежать, прямо сейчас!
  Чуть приотстав от колонны, схватившись за живот, Иван, пулей побежал к ближайшему кустарнику, на ходу расстегивая ремень, делая вид, что его приперла нужда. Перебегая от одного куста к другому, Иван удалялся от дороги, ожидая окрика или выстрела в спину. Не оборачиваясь, Иван, продолжил бег, в поисках подходящего кустика, и, несказанно удивился, когда из оврага, ему навстречу выскочил Илья.
  — Илья, за мной!
  Бежит Иван изо всех сил и всё ждёт: вот-вот в спину полоснут автоматной очередью. Совсем уже выбился из сил, упал, а тут еще один овражик показался.
  — Мужчинка, мужчинка?! Подождите меня, вы так быстро бежите...
  Иван, оглянувшись, увидел бегущую, метрах в ста за ним женщину. Её ободранная одежда напоминала одежду погорельцев, только что выбросившихся из горящего здания. Волосы взъерошенные, расстрепанные. Периодически спотыкаясь, падая, раздирая колени в кровь, женщина упрямо продолжала бежать. Увидев Илью, испуганно остановилась: в её глазах читались мольба и отчаяние.
  — Песик?! Ты же хорошая собачка, не трогай меня, пожалуйста! — плача, причитала женщина.
  Обидевшись, склонив морду, Илья демонстративно отвернулся от женщины, как бы давая понять ей, что он желал проявить своё благородство, внимание и заботу, но она поняла это по-своему, по-женски.
  Потом Иван долго удивлялся: откуда у него взялось столько много сил.
  Взяв женщину на руки, побежал к другому оврагу, с более пышной растительностью, где они смогли немного отдохнуть, перевести дыхание, и посмотреть, нет ли погони...
  — Иващааа, надо спешить! Надо бистро бегать! Нас могут искать, я боюсь, снова попасть в плен...
  Жаннета производила впечатление маленькой девочки, которую грозный папаша недавно отшлепал по одному пикантному месту. 
  — Вы совершенно правы, уважаемая Жаннета! Дайте ручку, фрау мадам, — игриво произнес Иван, увлекая девушку за собой.
  Когда Ивана взяли в плен, мы хотели сразу же его отбить у немцев. Но обстановка сложилась явно не в нашу пользу.
  Потом мы надеялись освободить его из сарая ночью. Но и тут нам не везло. Пленных под конвоем двух солдат повели по дороге, "наполненной" немцами.
  Прячась в придорожных кустах, канавах, оврагах, в садах, мы сами могли стать легкой добычей для немцев. Боясь потерять из вида Ивана, я решил пустить на поиски Илью, а сами спрятались так, чтобы Илья нас мог легко отыскать.
  Как позже выяснилось, я принял очень мудрое решение. Илья, полностью оправдал оказанное ему доверие.
  Спрятавшись в подполье разрушенного дома, от которого уцелела одна стенка и печь, мы с нетерпением и волнением ожидали Илью и Ивана. Но то, что мы увидели, заставило нас крепко призадумавшись, улыбнуться.
  Впереди, покачиваясь, словно пьяненький, виновато и обиженно опустив морду, понуро брел Илья, даже не оборачиваясь назад, где в метрах пятидесять, взявшись за руки, улыбаясь, о чем-то разгоряченно говоря, ковыляли Иван и незнакомая худенькая женщина лет тридцати. Выражение взгляда Ильи говорило нам о том, что хозяин променял, его, друга, боевого пса на какую-то худышку-пигалицу.
  — Однако Иван свою половинку нашел, — замысловато произнесла Мария, стараясь рассмотреть, что же "эдакого" он в ней нашел.
  — Девочки, гляньте на нашего молодца! Мы тот страдаем, переживаем, а он, удалец, сам в "плен" кралю зацапал. Молодец-удалец, как зеленый огурец!..
  Любовь действительно слепа, ибо влюбленные шли не прячась, не таясь, тем самым навлекая на себя опасность.
  По дороге ехала немецкая машина, в кузове которой сидели много солдат. Увидев беззаботно идущую влюбленную парочку явно подозрительного внешнего вида, они обстреляли их. Но Богу было угодно, чтобы влюбленные жили: чему мы искренне обрадовались, а Сара от счастья вообще — "разревелась на всю ивановскую".
  — Быть свадьбе! Товарищи женщины-женушки вы мои милые, ох и гульнем мы!
  — Товарищи, предлагаю в честь свадьбы устроить немцам небольшой фейерверк. Давайте заминируем дорогу!
  Иван, как всегда, предложил более мудрое решенние. Ночью, с помощью Ильи мы пустили под откос эшелон с немецкими солдатами и пушками.
  Но свадебную церемонию пришлось на время все же отложить. Убегая подальше от места взрыва, мы вскоре прибежали к небольшой немецкой деревушке или фермы.
  Вокруг идет война, а тут тишь и благодать. Птички мирно и беззаботно поют, как в сказке, невдалеке от фермы мирно пасуться коровы, лениво пережовывая сочную траву.
  — Здесь и гульнем! — обрадованно произнес Иван, предвкушая долгожданный отдых.
  Выйдя на извилистую тропинку, ведущую к ферме, мы спокойно шли. И чуть было не поплатились жизнью за столь беспечное поведение. Нас обстреляли. Причем обстреляли довольно-таки метко.
  Всё произошло мгновенно. Автоматные очереди. Упал Иван, получив ранение в ногу. Тут же упал я, получив порцию обжигающего свинца в правое плечо. Но самое ужасное еще было впереди. Испугавшись выстрелов, Юзеф и Ефим, вырвавшись из маминых рук, побежали куда глаза глядят, представляя собой отличные мишени.
  Девочки открыли ответный огонь. Но стрелок, спрятавшийся на ферме, очень удачно замаскировался. Наши пули долго не могли его достать. К тому же, с крыши фермы хором застрочили еще три автомата.
  Увидев мертвыми своих мальчиков, Сара потеряв сознание, рухнула на землю, словно убитая.
  Превозмогая боль, ругаясь, я наконец-то удачно выстрелив, отомстил за смерть Ефима и Юзефа. Но три автомата на чердаке продолжали поливать нас свинцом. Получила ранение в бок Мария.
  — Лиза, обходи их с правого фланга! — закричал Иван, прикрывая огнем маневр Лизы. Вся надежда была на её снайперские выстрелы. Но с того места, где находилась Лиза, "угол стрельбы" не позволял стрелять прицельно. К тому же мы их не видели, тогда как сами были как на ладони.
  Хорошо, что мы в свое время запаслись большим количеством автоматных рожков: сейчас они очень пригодились. Поливая свинцом крышу фермы, наугад мы смогли подстрелить одного автоматчика. А к этому времени подоспела помощь Лизы. Две короткие очереди, и сразу же в воздухе воцарилась непонятная тишина.
  Мы долго лежали, ожидая ответных выстрелов, не решаясь выходить из укрытий.
  Прозвучали еще несколько выстрелов, затем мощный взрыв где-то внутри фермы. И снова воцарилась тишина, но без того зловещего привкуса, о котором хорошо известно любому фронтовику.
  — Мальчики, девочки! Можете смело идти,  - кричала нам Лиза, открывая ворота фермы.
  Я, сразу же подбежав к Юзефу и Ефиму, проверил их состояние.
  — Товарищи, они живы! — радостно закричал я. Но ранения у них серьезные.
  Сара все еще пребывала в бессознательном состоянии. 
  Я, Лиза и Вика стали методично обследовать ферму, надеясь отыскать спрятавшихся немцев и расстрелять. Остальные женщины возились с раненными во дворе фермы.
  К великому сожалению, Юзефа и Ефима не удалось спасти — они умерли на наших руках, когда мы собирались из перенести внутрь дома. Умерли тихо, спокойно, мы сразу и не поняли: живых несем или уже мертвых.
  Глядя на Сару, мертвых детей, я плакал навзрыд. Плакали все остальные, даже пес Илья.
  В одном из помещений обнаружили пятерых спавших немцев, они упились так основательно, что не реагировали на стрельбу, взрыв, на наше присутствие… В углу валялась гестаповская форма, которую немцы, боясь возмездия, поменяли на одежду гражданскую, а вернее, сельскую. Но они не смогли нормально переодеться, поменять, так сказать, свой фашистский имидж, потому что спиртное сразило их наповал во время переодевания.
  Взяв со стола кинжал, я с большим удовольствием прикончил негодяев. В другой комнате мы увидели расстрелянных хозяев фермы: мужа, жену лет пятидесяти и троих детей. В другой комнате нашли изнасилованную женщину, которая лежала на бетонном полу с завязанными руками. Из её сочной груди торчала рукоятка финки.
  — Вот гады! — возмущалась Лиза...
  Обследовав все закутки фермы, подвалы, крыши, чердаки, мы больше никого не обнаружили.
  Очень болело раненое плечо, но боль от потери Ефима и Юзефа были еще нестерпимее.
  Я привык к этим мальчикам: принял их в своё сердце, душу как отец своих собственных, кровных детей. И они во мне души не чаяли.
  Именно сейчас я особенно четко осознал ту огромную ответственность за семью, за жен и особенно за детей. Я действительно в большом ответе перед Богом, который доверил мне, их...
  — Господи! Господи, помоги: дай сил и мудрости. 
  — Господи! Умоляю, прошу, сделай так чтобы поскорее закончилась эта проклятая бойня! Чтобы мир и любовь воцарились в сердцах людей планеты Земля.
  Мария, потеряв много крови, лежала на телеге бледная, как мел, глаза запали, как у мертвеца.
  — Девочки, налейте-ка, нам по стопочке спирта! Надо приводить Маришу в божеский вид, — приказал я девчатам, чтобы побыстрее исполнили команду.
  — Мария, любовь моя ненаглядная, держись.
  Марии полегчало: её щеки слегка порозовели...
  Забрав необходимые продукты питания, конфисковав лошадь с телегой, мы отбыли в ближайший лесок, где возле ручейка, на пригорке, схоронили мальчиков.
  Всё делалось молча, дружно. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Потеря детей угнетала каждого: каждый из нас готов был отдать незадумываясь собственную жизнь, чтобы только ожили детишки. Но… война есть война...
  Сара так и не пришла в нормальное состояние — лежала на телеге рядом с Марией, которая от выпитого спирта заметно похорошела: бледность сменилась нежным румянцем.
  — Давид, Давидушка, знаешь, как я тебя сильно люблю?! — тихо и нежно прошептала Мария. — Ради тебя, мой касатик, чтобы быть с тобой, я обязательно выживу: слышишь, выживу, и рожу...
  — Ты хочешь этого, милый?
  — Марьюшка, милая, родненькая. Нет слов, чтобы выразить мою радость.
  — Тогда поцелуй меня, ненаглядный мой.
  Возле лежащего на телеге Ивана неустанно ворковала Жаннета, приводя своего ненаглядного в должный вид.
  — Давид! Поцелуй Сару, и дай ей спирта, она сейчас как никогда нуждается в твоей помощи, поддержке. Ты ведь не только мой муженек, ты наш, ты её...
  — Марьюшка, я сделаю всё, что ты попросишь! Я понимаю ответственность перед вами, девочками, и постараюсь сделать всё, чтобы вам было со мной комфортно, хорошо и счастливо. Я постараюсь, милая Марьюшка. Только ты быстрее выздоравливай!
  Сара не реагировала на мои поцелуи. Её холодные, ледяные губы напомнили мне сказку о спящей красавице, которую усыпил коварный женишок — Кащей Бессмертный.
  — Она во сне прощается с детьми, — замысловато произнес Иван. — Не тревожьте, не пытайтесь её будить: когда надо, сама проснется. Накиньте на неё одеяло — пусть вволю выспится.
  — Девочки, костер слишком большой не разжигайте! Сидите тихо.
  Лиза, Ядвига, пошли на разведку! Посмотрим обстановку, — скомандовал я.
  — Илья, пошли с нами, разомнемся...
  Вскоре подошли к небольшому живописному озерку. Солнышко приятно согревало землю и окружающую природу, стремительно просыпающуюся от зимней стужи и спячки. Кое-где зеленела трава, навевая на нас романтизм и лень. Илья, подбежав к берегу озера, жадно и долго пил студеную воду.
  Недалеко от озера, на пригорке, начинались строения другой фермы, чем-то похожей на ту, в которой мы потеряли Ефима и Юзефа.
  К нашему счастью, на ферме мы не обнаружили ни одной живой души.
  — Попрятались что ли?
  — Не похоже, — ответила Лиза. — По крайней мере, два-три дня здесь никого не было. Нет даже кошек, собак.
  Откуда-то из-за куста выскочил Илья, аккуратно удерживая в зубах живого кролика, который комично трепыхался, дергался. Илья отпустил кролика. К нашему удивлению, кролик не стал убегать: прижавшись к ноге Ядвиги, он как бы просил у неё покровительства и защиты.
  — Мой маленький пушистик, заворковала Ядвига, взяв кролика на руки, поглаживая его хрупкое тельце.
  Что-то учуяв, Илья побежал к дальнему сараю. Схватившись за автомат, я лег на землю, показывая всем видом, чтобы девочки делали, как я.
  — Лиза, прикрой, если что!
  На задках большого огорода, в силосной яме, лежали трупы мужчин и женщин: одни пристреленные, другие изувеченные и заколотые вилами.
  — Вот гады, — зло произнесла Ядвига, пытаясь сосчитать количество трупов. — Странно, почему-то нет детей.
  Одна девушка, лежащая под телами трех мужчин, мне показалась живой, дышащей.
  — Пойду найду лестницу. Девочки, спрячьтесь пока, будьте начеку.
  — Илья, пошли.
  Принеся длинную, тяжелую лестницу, я спустился в яму. Освободив девушку из-под мертвых тел, оттащил её в сторонку. На самом дне ямы я обнаружил пять маленьких детских трупиков: их сбросили в яму живыми, и они погибли от падения в яму и под тяжестью падающих трупов взрослых.
  Тошнота подступила к горлу. Забросив девушку на плечо, с большим трудом выбрался из ямы. Очень разнылось раненое плечо. Лиза, Ядвига, подхватив женщину, отнесли её под крышу навеса, где на полу валялись кучки душистого сена.
  — Дайте ей спиртику глаточек!..
  Поперхнувшись огненной влагой, девушка, стала лихорадочно кашлять.
  — Точно, живая — удивилась Ядвига. Ну, значит, долго жить будет.
  — Совсем девчонка, а постарела. Бедняжка! — ворковала Лиза, массажируя её тело.
  Приглядевшись к девушке, мы сразу обратили внимание, что она очень сильно похожа на меня.
  — Даааа… — враз, сказали мы: и, все, враз, уставились на меня, мол бывает же такое...
  Много, очень много загадочных мыслей посетило в этот момент мою черепную коробку.
  — Что ты, Давидушка, призадумался, макушку чешешь?! — игриво спросила Ядвига. — Какие шальные мыслишки посетили твой "чердачек"?
  Молча улыбнувшись, не в силах произнести что-либо вразумительное, окончательно сформировавшееся, мне не оставалось ничего другого, как трепетно чмокнуть Ядвигу и других женушек в их сладкие губки.
  — Слышишь, милашка, ты в состоянии сама идти? Налейте ей еще сто грамм...
  Девушка стала пытаться встать. Но ноги не слушались, подгинались под тяжестью тела; хотя оно весило-то килограммов сорок.
  — Лиза, Ядвига, поглядывайте по сторонам! Я понесу бедняжку на себе.
  — Как тебя звать-то?
  — Шарлотта...
  — Чудное у тебя имя, красивое, мне сразу понравилось.
  — Расслабься, Шарлотта, я тебя понесу на плече. Дорога дальняя, километров семь-восемь.
  Пройдя с километр, только теперь обратили внимание, кролик бежит за нами. Ядвига, взяв пушистика на руки, посадила его Илье на загривок: вези, мол, своего дружка.
  Так и вернулись в лагерь: я несу то на спине, то на плече Шарлотту, а Илья — кролика, которого Ядвига назвала Пушком.
  — Однако, Давид принес ещё одну суженую?!
  — Мы нашли её в яме: остальные лежат там-же, мертвыми. Ужас, как вспомню, мороз по коже...
  — Илья тоже дружка себе нашел, смотри какого красивого, пушистого.
  Дети, увидев кролика, довольно визжали, каждый пытался погладить Пушка, а тот и не боялся — каакой-то ручной оказался, игривый, словно котенок.
  Чмокнув жен, подошел к Саре, которая спала на телеге. Её губы невидимо шевелились, изображая то безмерное счастье, то неописуемое горе. Чмокнув Сару в щечку, поправив одеяло, я всматривался в её лицо, как бы пытаясь понять, глубину её страдания.
  — Мария, Иван, как ваше самочувствие?
  — Давидушка, твой сладкий поцелуй меня оживил. Я словно заново родилась. Девочки, нашь муженек, просто чудо!...
  — А меня, уважаемые друзья, оживила крошка Жанетта. Она прирожденная сестра милосердия.


                                     21.


  Всё бы хорошо, да смерть мальчиков не давала нам покоя.
  Молча сидели возле телеги, поглощая без особого аппетита еду.
  — Товарищи, предлагаю, дня два-три отсидеться, отлежаться и двигаться дальше, к Берлину.
  — Какие будут предложения? — спросил я, внутренне желая, чтобы девочки высказались за то, чтобы остаться и прекратить движение к новым опасностям, возможно, смертельным. Но все девочки, кроме Сары, искренне желали воевать до победы и мстить, мстить за всех убитых, особенно за Юзефа и Ефима.
  Поздней ночью, чуть было не перестреляв друг друга, в наш временный лагерь прибыла группа разведчиков-артиллеристов.
  Угостив ребят спиртом и салом с колбасой, поведав о своих потерях, проблемах, мы сразу же прониклись доверием друг к другу, узнали много нового об обстановке на войне. Самое главное, подтвердилось наше предположение о том, что проклятая война-бойня идет к завершению.
  — Войска, солдаты горят желанием идти на Берлин, но не всем суждено брать город ибо многие войска пойдут в обход Берлина, — выразил своё мнение лейтенант Лапаницын.
  — А мы, уважаемый лейтенант, пойдем в Берлин. Правильно, девочки, я говорю?!
  — У нас особые счеты, планы, по этому поводу. Видимо это тоже, наша — судьба.
  Теперь, окружающие нас дороги, тропинки наполнились советскими войсками, бронетехникой, артиллерией.
  — Девочки, пора нам уходить и поскорее, скоро доблестные чекисты нагрянут. Тем более, что Сара проснулась, а Шарлотта с Марией могут сами передвигаться.
  — Ну давайте, еще по стопочке, для разгона лени, и, пойдем...
  Как всегда, присоединившись к колонне солдат, мы вскоре приблизились к населенному пункту Хойна. До Берлина оставалось, если напрямую, километров сто.
  — Будем надеяться, что кривая дорожка войны выведет нас к самому рейхстагу, — объяснила Вика какому-то ушлому пехотинцу, который пытался охмурить разрумянившуюся от быстрой и долгой ходьбы красавицу.
  — Да, будем надеяться… — про себя повторил я, пытаясь проникнуть в истинный смысл этого странного слова.
  Душу русского человека никогда не покидает надежда. Кажется, она с ним рождается. Возникает впечатление, что вместе с ним не уходит в мир иной, а остаётся на земле, паря невидимо где, и, создавая для других живущих неиссякаемую атмосферу упований. Даже во время огорчений, среди незаурядных личных осложнений и неудобств он, русский человек, зажмурит глаза и надеется — а вдруг пронесёт. А вдруг выведет кривая ли, прямая ли, зигзагообразная ли — всё едино. Пусть хоть через Северный, Южный полюс, а до места доберемся. Это в житействе. А по-крупному? И крупное он ждет. Сидит и надеется. Прикидывает про окончательный вариант, результат и очень удивляется, что никак реально, наощупь представить его себе не может. А поскольку ждет подолгу, то ему не надо ничего промежуточного. Даже противопоказано. Во-первых, привыкший к состоянию ожидания, он не будет знать, что с ним делать. А то даже и не заметит промежуточного. Во-вторых, если вдруг и заметит, то преисполнится самого отчаянного легкомыслия, заходит этаким петухом и раскудахчется: мы да мы, мы да мы.
  Но в данном случае русский мужик, а вернее, русский солдат надеялся только на одно — победить и выжить. А то, что Берлин будет взят, враг разгромлен, он нисколько не сомневался. В данном случае надежда переросла в железную веру. Веру в себя, в коллектив, в начальство и в целом в могущество Советской Армии, и естественно, в товарища Сталина.
  Близок локоть, да не укусишь...
  В данном случае Советской Армии приходилось сделать невозможное, возможным — преодолеть реку Одер и "укусить локоть".
  От Одера до Берлина немцами создавалась сплошная система оборонительных сооружений, состоящая из ряда непрерывных рубежей, по нескольку линий окопов. Главная оборонительная полоса имела до пяти сплошных траншей. Противник использовал ряд естественных рубежей: озера, каналы, реки овраги. Все населенные пункты были приспособлены к круговой обороне.
  Собятия, предшествовавшие берлинской операции, развивались так, что скрыть от противника намерения Советской Армии было очень трудно. Для всякого, даже не посвященного в военное искусство человека, было ясно, что ключ к Берлину лежит на Одере и вслед за прорывом на этой реке немедленно последует удар непосредственно по Берлину. Немцы ожидали этого.
  Это сейчас, после войны, я имею возможность манипулировать цифрами, данными о сложившейся оперативной обстановке с обоих воюющих сторон.
  Тогда же, в период берлинского наступления, все передвижения, а тем более планы командования хранились  в строжайшей тайне. Но солдат есть солдат, он и без всяких секретов и тайн чувствовал "час Х", знал, примерный ход событий.
  Нам удалось все же узнать, что Иван и моя семья, оказывается, воюем в армии или при армии знаменитого маршала Рокоссовского. О нем, как и о товарище Жукове, в войсках ходили легенды: где Жуков и Рокоссовский — там и победа.
  Имея возможность относительно свободного передвижения по территории Польши, и не имея основной "прописки" к конкретному армейскому подразделению, нам посчастливилось побывать и "повоевать" как на 2-м Белорусском фронте, где командующим был К.К. Рокоссовский, так и на 1-ом Белорусском, где командовал Г.К. Жуков.
  Теперь судьба привела нас в "хозяйство" знаменитого Г.К. Жукова. Для любого догадливого человека это означало, что эта дорога ведёт прямиком в Берлин.
  — Ванюха, ты только посмотри, сколько народу, техники собралось вокруг нас. А если представить, что творится вокруг Берлина, на подступах?
  Если образно выразиться, то днем войска отсыпались, отъедались, немного воевали с единственной целью — прощупать и найти слабые места в обороне противника, собрать как можно больше разведданных. А с наступлением темноты "всё" и "вся" начинало двигаться, переформировываться, доукомплектовываться, зарываться глубже в землю, маскироваться, чтоб с наступлением дня немцы даже и не догадались, что под их носом врыта в землю полковая артиллерия или танковый батальон, полк: склады с боеприпасами, ГСМ, продуктами.
  Взяв Одер, сразу же потребовалось большое количество мостов и переправ, которые обеспечивали бы непрерывное перемещение войск. Саперы и другие инженерно-строительные подразделения буквально творили чудеса находчивости, смекалки. Ширина Одера местами доходила до 380 метров. Начался весенний ледоход. К тому же, работы протекали в непосредственной близости от линии фронта под систематическим обстрелом артиллерии и минометов противника, при налетах его авиации.
  Бои проходили с большими потерями с обеих сторон.
  Советские войска все двигались и двигались через переправы, сходу вступая в бой и продолжали окапываться, окапываться, словно кроты, черви, глубже в землю-матушку.
  "Море" водки, спирта было испито, прежде чем, преодолев Одер, войска подошли непосредственно к окраинам Берлина. "Море" водки, спирта готовилось, подвозилось. Целые автополки были заняты подвозом спиртного.
  Естественно, не дремали работники СМЕРШа, "вынюхивая", выискивая, подчас выпытывая или выдумывая разнообразных предателей, дизертиров, шпионов, придираясь до тошноты до всех новичков в том или ином подразделении, придираясь к любому слову, нестандартному поступку, решению.
  Солдаты боялись "смершевцев", этих мастеров "подсидок", "подставок", "подделок", которые, плотно сотрудничая с политотделами, строго следили за идеологической чистотой в подразделениях.
  В общем, если им нужен предатель или дезертир, то он будет моментально найден. По этой причине, солдаты старались обходить "смершевцев" за версту, боясь ненароком попасться на глаза. А при случае, этих шакалят, просто давили, где-нибудь в траншейном закутке.
  Вот и нам пришлось удавить одного смершевского прощелыгу… Этот прощелыга, при нас, хотел расстрелять сержанта Каменцева, которому в суете боя, неожиданно приказали принять командование взводом на себя. К тому моменту, когда Каменцев разобрался в ситуации, от взвода остались "рожки да ножки". Тут и "смершевец", лейтенант откуда-то появился, пистолетом махает, кричит… мол веди взвод в бой. А кого вести-то? Все мертвые! Но летеха этого понять не может, и видит в ситуации явный саботаж со стороны сержанта Каменцева. А тут и мы, по траншее, подоспев, сразу оценив ситуацию, попросту придушили гаденыша. И слава Богу.
  Угостив сержанта Каменцева стопочкой спирта, мы помогли ему сориентироваться в ситуации. А тут и подкрепление подоспело: с ними прибыл лейтенант Мамонтов, который от имени полковника Гусейнова, поблагодарил нас, что удержали позицию, тут же предложил нам, "влиться" в его взвод, и продолжить атаку, которая с минуты на минуту должна начаться, одновременно на большом участке.
  Главную тяжесть боев в центральной части Берлина приняли на себя штурмовые группы и штурмовые отряды, составленные из всех родов войск.
  Задача уличных боев в Берлине, как нам объясняли командиры, заключалась в том, чтобы лишить противника возможности собрать свои силы в кулак, расколоть гарнизон на отдельные части, очаги и в быстром темпе уничтожить их.
  Каждому подразделению заранее был определен участок наступления, конкретные объекты — районы, олицы, площади. За кажущимся хаосом городских боев стояла стройная, тщательно продуманная система. Под уничтожающий огонь были взяты основные объекты города.
  Меня больше всего искренне удивила, вдохновила деятельность нашей артиллерии. Гитлеровские войска были буквально потоплены в сплошном море огня и металла. Сплошная стена пыли и дыма висела в воздухе, и местами даже мощные лучи зенитных прожекторов не могли её пробить, но это никого не смущало. Наоборот, немцев угнетало, а наших, очень даже вдохновляло, вселяя уверенность и отвагу.
  Накормив ребятишек и, как всегда, напоив разбавленным спиртом дабы они крепче спали, уложив их в вещевые мешки, женушки отдыхали готовые в любую секунду вступить в бой. Очень хотелось спать: от чего голова становилась "тупой", "чумной", тяжелой, словно многопудовая гиря.
  Поэтому я всячески стремился при первой же возможности дать женам вздремнуть, хотя бы на десять-двадцать минут, что за последние пять дней удавалось сделать крайне редко. Нужна была постоянная готовность вступить в бой, поменять позицию, вовремя укрыться ибо была вполне реальная возможность пострадать как от немцев, так и от своих. Порой было сложно различить, где немцы, а где наши: в пыли, постоянном грохоте взрывающихся бомб, мин, снарядов, трескотне автоматов, пулеметов, бой действительно часто превращался в нечто хаотичное, непредсказуемое.
  Пришлось расстрелять еще одного "чекиста": увидев "фаустника", обосравшись от страха, подняв руки вверх, "чекист" побежал здаваться… Даже расстреляный, чекист так вонял, что его запах улавливали "за версту"...
  И тем ни менее, мы шаг за шагом, где бегом, где ползком продвигались к самому логову фашизма — рейхстагу.
  "Немчара" отчаянно сопротивлялся.
  Военный совет фронта обратился к войскам со следующим воззванием:
  "Бойцам, сержантам, офицерам и генералам 1-го Белорусского фронта!
  Дорогие товарищи!
  Настал решающий час боев. Перед вами Берлин, столица германского фашистского государства, а за Берлином — встреча с войсками наших союзников и полная победа над врагом. Обреченные на гибель остатки немецких частей еще продолжают сопротивляться. Немецкое командование выскребает свои последние остатки фольксштурмовских резервов, не щадит ни стариков, ни детей и пытается сдерживать наше наступление, чтобы оттянуть на час свою гибель.
  Товарищи офицеры, сержанты и красноармейцы! Ваши части покрыли себя неувядаемой славой. Для нас небыло препятствий ни у стен Сталинграда, ни в степях Украины, ни в лесах и болотах Белоруссии. Вас не сдержали мощные укрепления, которые вы сейчас преодолели на подступах к Берлину.
  Перед вами, советские богатыри, Берлин. Вы должны взять Берлин и взять его как можно быстрее, чтобы не дать врагу опомниться. Обрушим же на врага всю мощь нашей боевой техники, мобилизуем всю нашу волю к победе, весь разум, не посрамим своей солдатской чести, чести своего боевого знамени.
  На штурм Берлина — к полной и окончательной победе, боевые товарищи! Дерзостью и смелостью, дружной согласованностью всех родов войск, хорошей взаимной поддержкой сметать все препятствия и рваться вперед, к центру города, к его южным и западным окраинам — навстречу двигающимся с запада союзным войскам. Вперед к победе!
  Военный совет фронта верит, что славные воины 1-го Белорусского фронта с честью выполнят возложенную на них задачу, сметут с лица земли последние препятствия и с новой победой и славой водрузят своё боевое знамя над Берлином.
  Вперед на штурм Берлина!
  Командующий войсками 1-го Белорусского фронта
  Маршал Советского Союза Г.К. Жуков.
  Член Военного совета 1-го Беклорусского фронта
  генерал-лейтенант К. Телегин". 
  Листовки с подобным воззванием были разбросаны по всем участкам продвижения 1-го Белорусского фронта.
  — Девочки, возьмите каждая по листовке, внимательно прочитайте её и положите в укромное место на память.
  — Давайте, все дружно обнимемся, поцелуемся, и… — интригующе предложили сразу Вика и Лиза: их глаза искрились любовью и нетерпением взять как можно скорее Берлин. Ох, как надоела эта бойня!..
  — Давайте!!! — крикнули все враз...
  С нарастающим ожесточением 25 апреля шли бои в центре Берлина. Противник, опираясь на крепкие узлы обороны, оказывал упорное сопротивление.
  Наши войска несли большие потери, но, воодушевленные успехами, рвались вперед — к самому центру Берлина, где всё ещё находилось главное командование противника во главе с Гитлером.
  29 апреля в центре города развернулись наиболее ожесточенные сражения.
  Солдаты чувствовали, что немецкой военной "пружине", сжатой до предела, не суждено принять прежнее положение, так как "пружину" сжимала, ломала более мощная сила — народная ненависть к фашизму.
  Сражение в Берлине подходило к своему кульминационному моменту. Всем нам хотелось покончить с войной к 1 Мая. Но враг хотя и был в агонии, все же продолжал драться, цепляясь за каждый квартал,  дом, этаж, крышу.
  В бою в районе Александр-плац я чуть было не потерял всю свою семью: дом, в котором мы временно укрылись, неожиданно рухнул, накрыв под руинами всех живых и мертвых. Нам повезло. Комната, в которой оказались мы и еще четверо солдат, осталась неразрушенной.
  Конопатый, чумазый солдатик с любопытством глядел в небо, пытаясь осознать, как это так чудно развалилось здание, а он при этом остался живым. 
  Продвигаясь по Кайзер Вильгельмштрассе, мы в упорном, жесточайшем бою приблизились к Берлинскому собору. В очередной стычке за мост через реку Шпрее были убиты Иван, Сара и Шарлотта. Вскоре, получив тяжелое ранение в голову, скончалась от потери крови Жаннета. В бою за второй мост через реку Шпрее получили ранения Мирия и Ядвига. Положение Ядвиги осложнялось еще тем, что она была где-то на пятом месяце беременности. Дети, как ни странно, оставались абсолютно невредимыфми.
  Затащив в проем подъезда раненых Ядвигу и Марию, мы настолько увлеклись оказыванием первой медицинской помощи, что не заметили, как проснувшийся Христофор, выбравшись из вещмешка, "побежал" на четвереньках, словно собаченка, к противоположной стороне улицы, где стояла разбитая пушка.
  — Христофор! Христофор! — взревела Вика, обнаружив, что её вещмешок намного полегчал.
  — Давид, Христофор пропал!
  — Да вон он!..
  — Девочки, помогите Марии, я понесу Ядвигу! Лиза, хватай Христофора!
  "Пулей" покинув подъезд, подобрав с дороги Христофора, мы тут же укрылись в подвальчике рядом стоящего дома. И в это время увидели, как здание, в котором только что находились мы, вздрогнув, рухнуло до основания, подняв облака пыли, смешанного с запахом пороха.
  — О Боже, спасибо Тебе! — воскликнула Ядвига, схватившись ладонями за щеки. Ее глаза выражали испуг, изумление и нечто божественное...
  — Бог, с помощью Христофора, нас спас!.. — радостно закричала Мария, посылая воздушные поцелуи Творцу.
  Если просветить сверху территорию города волшебным лучом, то каждый клочок земли напоминал большой и суетной мини-улей, где пчелы-воины куда-то всё время спешили, ползли, бежали, падали замертво, тащили на себе своих раненных собратьев, ящики с боеприпасами.
  Взорвалась бомба, и вместо одного-двух погибают сразу десятки пчел: развалился многоэтажный дом, и в нем остаются заживо погребенными сразу сотни воинов. Такой большой плотностью на один квадратный метр кишили улицы Берлина, как говорится, "яблоку негде упасть".
  Забравшись на крышу высокого здания, один солдат нам показал пальцем купол рейхстага, до которого оставалось, напрямую метров пятьсот-шестьсот.
  — Вот он родимый, — торжественно и вдохновенно произнесла Лиза, поблагодарив солдата нежным поцелуем в щетинистую и окровавленную щеку. Спасибо, тебе, добрый человек!
  — Мальчики и девочки, крепитись, до победы осталось чуть-чуть.
  Как мне показалось, сидеть на крыше было в сотни раз безопаснее, чем там, внизу.
  — Девчата, предлагаю сделать небольшой "перекур". Позаботьтесь о детях, а я займусь ранеными.
  Ядвига и Мария чувствовали себя прекрасно: перестав кровоточить, раны быстро заживали.
  Сменив повязки девчатам, я принялся туго бинтовать вывихнутую собственную ногу.
  — Девочки, думаю надо нам немного подкрепиться.
  — Давайте помянем наших товарищей, подруг! Пусть их души попадут в рай, предложила Лиза доставая фляжку со спиртом.
  — А где Илья?
  Будто услышав свою кличку, из чердачного проема высунулась морда Ильи. Только сейчас мы искренно удивились, вспомнив полуразваленные лестничные марши, которые мы с большим трудом преодолели, прежде чем смогли забраться на крышу.
  Прихрамывая, Илья молча прилег возле Марии, закрыл глаза. К еде даже не притронулся.
  Смерть Ивана была для нас столь неожиданной, что мы еще не осознавали в полной мере, что его уже нет среди нас. Спасая женщину с грудным ребенком на руках от вражеского пулемета, Иван, прикрыв их своим телом, погиб смертью героя.
  — Илья, Илюша, ну не плачь! — успокаивала собаку Мария.
  Илья действительно плакал...
  Мы уже не могли плакать. Нервная система была перегружена до предела и заторможена усталостью и спиртом. Но нам всё же пришлось поплакать!!!
  Мария, увидела, как какой-то отважный солдатик водрузил над рейхстагом Красное знамя.
  — Девки, бабоньки, смотрите! Не верю глазам своим! Знамя! Наше, Красное знамя!!!
  — Не может этого быть!
  На крыше, кроме нас, находилось много солдат. Увидев Красное знамя над рейхстагом, одни стали кричать "ур-р-р-а", другие — стрелять от радости в небо, третьи — танцевать, обниматься, пить спирт из фляжек.
  — Девочки, доставайте снова спирт! Пора и нам отметить столь радостное и долгожданное событие!
  Это сложно описать!!!
  Мы одновременно радовались и плакали от нахлынувших эмоцый.
  — Девочки, дайте я вас обниму, расцелую! Рыбоньки вы мои!
  Все кто был на крыше, пили спирт, радовались, целовались, обнимались, желали счастья друг другу и снова, разливали спирт. Откуда-то появился баян. Незатейливый игрок, зная всего-лишь полкуплета музыки "На сопках манжурии", играл неумело, но мы эту музыку воспринимали буд-то играет сводный симфонический оркестр СССР. Лиза, на радостях налила баянисту целую кружку спирта… Ядвига, обняв Илью, поцеловала его нос. Буд-то поняв ликование людей, Илья, нежно лизнув щечку Ядвиги, от своего собачьего горя, свернувшись клубочком, продолжал тихо оплакивать смерть своего хозяина.
  В самом здании рейхстага в это время шли ожесточенные бои за каждый этаж, лестничный марш, за каждую комнату. Начиная с подвальных помещений, до крыши — всюду пуля находила очередную жертву, невзирая на чины и заслуги перед Отечеством, дъяволом и Богом.
  — Девочки, надо спешить, а то рейхстаг возьмут без нас, — скомандовал я, но, споткнувшись об обломок кирпича,  так сильно вывихнул ногу, что идти дальше мог только при помощи девочек или костыля. 
  Рейхстаг — это огромное здание, стены которого артиллерией средних калибров не пробьешь. Тут нужны были тяжелые калибры. Купол рейхстага и различные массивные верхние надстройки давали возможность врагу сосредоточить многослойный ураганный огонь на всех подступах.
  Условия для борьбы в самом здании рейхстага были очень неудобными и тяжелыми для наших солдат, что требовало от бойцов не только мужества, но и мгновенной реакции, ориентировки, зоркой осторожности, быстрых перемещений от укрытия к укрытию, нестандартности действий и конечно же метких выстрелов по врагу: промах, однозначно не прощался...
  Вот почему много, очень много красноармейцев погибли и погибали в буквальном смысле за час, за минуту, за секунду до долгожданной Победы.
  Как выяснилось позже, Богу угодно было, чтобы я вывихнув ногу, не увлек за собой в рейхстаговскую погибель жен, детишек. Но тогда, на волне всеобщего ликования, не понимая тонкости божественного промысла, я поторапливал, умолял Лизу, чтобы она более динамично делала мне тугую перевязку ступни, а другие жены нашли бы для меня подходящую палку, которую можно было использовать вместо костыля.    
  Но где там, в таком пекле найти "костыль"?!
  — Лиза, милая, любимая, ну как же так! Вот не везет так не везет!
  — Лежи и не дергайся! Рейхстаг и без нас возьмут, — успокаивали меня Лиза и Вика, наливая из фляжки стопочку спирта: откупоривая очередную банку "Тушонки".
  — На, прими по-больше: сейчас попробуем вставить сустав на место.
  От резкой боли я отключился от реальной действительности. 
  Обняв детей, возле меня спали жены, неся по очереди боевое дежурство. Не знаю сколько я пробыл в отключке и сколько мы проспали, но впервые за последние десять дней мы смогли более менее выспаться. Под грохот пушек, трескотню автоматов, пулеметов мы спали спокойно и даже комфортно.
  — Какое сегодня число!? — кричал солдат, обращаясь сразу ко всем, кто был на крыше.
  Его простенький вопрос заставил нас крепенько призадуматься. В этой адской бойне мы напрочь потеряли ориентир во времени, подчас не обращая внимания — день сейчас или поздняя ночь, а может быть, уже утро. Всё смешалось в единый смертельный клубок бойни, где основным было только одно — выжить и победить.
  Кто-то робко выдал первое предположение: "Второе мая, по-моему"!
  — Точно говорю, мужики, второе мая! Вчера листовки разбрасывали, что в Москве состоялся Первомайский парад. Значит, сегодня второе мая.
  — У меня же девятого мая — день рождения! — невольно произнес я.
  — Вот гульнем, Давидушка, — радостно защебетали женушки, обнимая, целуя меня.
  Бой за рейхстаг еще шел, а из соседних зданий целыми вереницами выбегали немцы с поднятыми руками. Нам с крыши было хорошо видно, как многочисленные ручейки пленных тут же уводились в тыл, где в одних местах всё еще продолжались мелкие стычки с упрямыми немцами, не желающими сдаваться в плен, а в других — во всю гуляли, праздновали Победу.
  Наконец-то рейхстаг был взят: хотя в Берлине и его окрестностях еще шли ожесточенные бои.
  — Девочки, пора нам спускаться вниз...
  Лестница, по которой мы раньше забирались на крышу, была почти полностью разрушена, поэтому мы "пошли" к другому чердачному проему, и благополучно спустившись вниз, на улицу, тут же попали в водоворот всеобщего ликования, веселья.


                                   22.


  — Девочки, не отставайте!
  Боясь потеряться в толпе, мы медленно шли к рейхстагу. Я, обняв Лизу и Вику, ковылял, прыгая на одной ноге. После экзекуции, когда мне вправили сустав, я стал себя чувствовать гораздо лучше, и по-настоянию моих лекарей, мне необходимо было лишь — "немного поберечься".
  Какой-то полковник, на радостях подскочив к нам, жарко поцеловав Вику, Марию, обнял Лизу. Он поцеловал и меня, при этом весело выкрикивая: — Победа, товарищ! Понимаешь, победа!!!
  Усевшись на первой ступеньке лестницы, ведущей в рейхстаг, я с удовольствием наблюдал, как жены, взявшись за руки и образовав круг, весело танцевали вместе с полковником и другими солдатами, офицерами. Вскоре круг разросся человек на семьдесят, кто-то резво заиграл на гармошке, и, понеслась душа в рай!.. Обняв детей, Илью, я напевал знакомую мелодию.
  На радостях, радостно воркуя, как-то одновременно опорожнились прямо в вещевые мешки, дети.
  Выбрав на лестнице укромное местечко, чтобы нам никто не мешал, жены, бодренько подмыв и переодев детей, снова включились в танцевальный круговорот...
  — Папка, па-па, а что это? — периодически неумело спрашивали меня дети, тыкая пальчиками то в толпу танцующих, то на здание рейхстага, то в небо, где скромным пока фейерверком светились сигнальные ракеты.
  Стены, колонны рейхстага были исписаны автографами солдат. Многие солдаты стали использовать лестницы, кабины автомобилей, чтобы оставить память о себе, типа: "Здеся был я, красноармеец Кузькин И.Н. г. Иркутск", или "Капитан Булыгин К.К."....
  Внизу, почти у земли, я увидел большой неисписанный клочок стены.
  — Марыся! — подозвал я раскрасневшуюся, разрумянившуюся от стремительного танца жену.
  — Вон видишь банки с краской и кистью, а вон там — свободный клочок стены? Запиши всех наших...
  — Ага, поняла, любимый!
  — Лиза, Вика, помогите Марысе...
  — Ну вот, милая двига, вроде как война завершилась. Даже не верится.
  — Мария, как ты себя чувствуешь? Увлекшись танцами, Мария забыла о раненой ноге, за что и получила наказание в виде усилившейся боли. Но она этого не замечала. Мало того, такое наказание, теперь её даже радовало.
  — Ничего, девочки! Теперь отдохнем вдоволь: залечим раны, — успокаивал я плачущих от счастья Марию, Ядвигу, Викторию.
  — Смотрите, что вытворяет Лиза!
  — Лиза, взяв кисть, уверенными каракулями, но четко выписывала: "Здесь были Иван Володский и его жена Жаннета, а также семья Давида Вино — Виктория, Мария, Марыся, Ядвига, Лиза, их дети — Христофор, Владимир, Любава, Надежда, Александра. Май. 1945 г".
  — Почему, Александра? — спросил я сразу всех жен.
  — А, потому что, Ядвига носит в животе девочку, Александру! — так же почти хором, ответили мне жены.
  — А-а-а!.. — замысловато произнес я, пожав Ядвиге руку. — Какой я недогадливый: прости, милая Ядвига.
  Мария, помоги мне дойти!.. — попросил я жену.
  Взяв кисть, на оставшемся свободном месте я дописал: Шарлотта, Сара, Эстер, Юзеф, Ефим, Илья.
  Еще долго у подножья рейхстага продолжалось стихийное массовое гуляние. Тут же стояли полевые кухни, повора которых, вдохновенно раздавали всем желающим горячую кашу и сладкий чай.
  Кого тут только небыло. Люди разных национальностей, вероисповеданий, взявшись за руки, пели, танцевали, водили хороводы. Многие, как и я, просто сидели на лестнице, отдыхали, смотрели, ели, пили, спали, перебинтовывали раны, рассказывали друг другу всевозможные байки, анекдоты. А многие, как и я, впервые, за всю войну, наконец-то, серьезно обдумывали, что делать дальше! Война-то, действительно завершилась!
  Мне казалось, что большинство солдат еще не осознали до конца того факта, что больше не надо стрелять, убивать, прятаться от врага. Они, как бы по инерции, празднуя Победу, оставались в состоянии боевой готовности номер один.
  И не зря...
  Предстояла война с Японией.
  Но это было потом… Сегодня же народ, собравшийся вокруг здания рейхстага, отдыхал, веселился празднуя Победу, мечтал.
  В этот день мне суждено было познакомиться с бравым полковником, только что назначенным комендантом рейхстага. Командир полка 150-й стрелковой дивизии полковник Федор Матвеевич Зинченко, организовав охрану рейхстага, теперь лихо танцевал в кругу однополчан, стариков, женщин. Устав от стремительного танца, полковник решив немного отдохнуть, присел на ступень лестницы рядом со мной. Познакомились, разговорились и даже выпили по сто граммов спирта. Ядвига, достав из вещмешка кусочек сала, угостила полковника, который, как мне показалось с первого взгляда, влюбился в красавицу Ядвигу.
  Не вдаваясь в подробности и некоторые пикантности, Ядвига объяснила полковнику, что со мной, подругами и детьми добралась до рейхстага, что она моя жена, и эти женщины, тоже мои жены...
Зинченко искренно удивившись, пожал мне руку.
  — Товарищ полковник, вас к телефону, срочно! — отчеканил пожилой старшина.
  — Сидите здесь, чскоро приду.
  Минут через двадцать Зинченко действительно вернулся в нашу компанию, принеся женщинам и детям коробку шоколадных конфет.
  — Угощайтесь!
  — Предлагаю выпить за долгожданную Победу!
  Полковник ткнул меня локтем, поторапливая жестами, чтобы я достал скорее подходящую посудину.
  Вскоре к нам присоединились еще несколько офицеров. Наблюдая за танцующими, мы весело переговаривались друг с другом, шутили.
  Тем временем к рейхстагу со всех сторон стекались все новые и новые подразделения, группы людей: всем хотелось хоть как-то быть причастным к празднованию. Стены рейхстага, колонны от земли и высоко вверх были плотно исписаны автографами, напутствиями. Казалось, уже негде писать. Но находились удальцы, которые забирались по лестницам и другим замысловатым приспособлениям еще выше, чтобы только запечатлеть свою фамилию, номер батальона, полка.
  На одну из надписей я все же обратил внимание. Было написано: "Кузьмин, г. Чита, 03.05.45г.".
  Согласно официальным сводкам, к 15 часам 2-го мая с врагом было полностью покончено. Остатки берлинского гарнизона сдались в плен общим количеством более 134 тысяч человек.
  Это был день  великого торжества советского народа, его Вооруженных Сил, наших союзников в этой войне и народов всего мира.
  Но, как я уже говорил, в пригороде Берлина да и в самом городе, то там, то тут еще возникали стычки с немцами.
  Практически по всем направлениям, от Балтийского моря до границ Чехословакии, советские войска 1-го  Украинского и 1-го, 2-го Белорусского фронтов продвигались к берегу реки Эльба, добивая остатки разрозненных фашистских частей, многие из которых просто-напросто, пустившись в бегство, спешили сдаться в плен, как я уже говорил, хитрожопым америкосам или где-нибудь спрятаться, раствориться, исчезнуть, чтобы только не попадаться в поле зрения отважного советского воина, который, бескомпромисно уничтожая врага, порой ценой собственной жизни спасал мирных граждан Германии.

                                ***
  На волне всеобщего празднования Победы мы покинули стены рейхстага. Оставаться праздновать нам не хотелось: предпочитали побыть где-нибудь в тишине, отдохнуть, отойти душой.
  Я почувствовал, что скоро здесь у рейхстага нам будет опасно находиться. Вдруг появились большие группы патрулей, которые выборочно проверяли документы, а всех подозрительных уводили в неизвестном направлении. Чья-то невидимая рука произвела сортировку: кто мог остаться праздновать, а кто должен немедленно покинуть территорию рейхстага и прилегающих к нему зданий.
  Как мы поняли по некоторым высказываниям в толпе, вот-вот должно нагрянуть очень высокое начальство. Очень высокое...
  Ушлый водитель ЗИСа, подогнав к самой стене рейхстага машину, взобравшись на крышу кабины, пытался написать свою фамилию, но старший патрульной группы не позволил ему дописать историческую надпись, приказав убрать свою "колымагу" подальше от здания, с глаз долой.
  Попросив водителя взять нас с собой, мы забрались в кузов "колымаги". Медленно петляя по кишащим людьми улицам, мы покидали развалины города Берлина. Кое-где сохранились таблички названия улиц. Проехав Потсдамский вокзал, свернув на Кетенерштрассе, вскоре перестали обращать внимание на диковинные названия улиц по одной простой причине — все спали мертвецким сном.
  Спали так крепко, что сразу и не поняли, как оказались захваченными в плен переодевшимися "по гражданскому", немцами, которые, прирезав водителя, сбросив его труп в придорожную канаву, стали убегать на захваченной машине в сторону Магдебурга, где, по их предположению, еще должны находиться части американской армии.
  Увидев нас спящими в кузове, немцы не решились нас убивать, не желая привлекать к себе и к машине особого внимания: что собственно и спасло нас от смерти.
  Всё обошлось без насилия и кровопролития. Проехав мост через реку Эльбу, немцы-беглецы попросили американского водителя, чтобы тот взял их автомобиль на прицеп. Американец, ничего не заметив подозрительного, с большим желанием выполнил их просьбу, а в завершении, в знак дружбы и солидарности выделил им бочку бензина, что позволило беглецам без особых проблем ехать дальше через Магдебург в сторону города Ганновер.
  Связанные, с кляпами во рту, мы не могли помешать беглецам. А когда мы освободились от веревок, то беглецов в машине уже небыло.
  Выбравшись из кузова на землю, то и дело  благодаря Бога, мы только теперь обратили внимание, что с нами нет Ильи.
  — Эх, жалко собаку!.. 
  — Неужели побежал к месту гибели Ивана? Илья так тосковал!..
  Вечерело.
  Мы не знали, где находимся в данный момент, полагая, что едем на восток, тогда как на самом деле продолжали двигаться в противоположном направлении. Смогли сориентироваться только тогда, когда на попутке стали подъезжать к Ганноверу.
  — Мамочка! — воскликнула Ядвига, мы ведь едем на запад. В Мюнстере у меня живет тетка, и в Бохольте — тоже.
  Ядвига заметно повеселела, тогда как мы, наоборот, призадумались, но ненадолго. Истосковавшаяся душа "просила" немедленно насыщенного и разнообразного, в том числе и молитвенномедитативного отдыха.
  Именно сейчас мы почувствовали тяжесть оружия, военной формы и всего того, что так или иначе связано с войной.
  Я всегда старался максимально учитывать желания жен и делал всё возможное, чтобы они реализовывались. Поэтому, учитывая пикантное положение Ядвиги, а она должна "вот-вот" розродиться, мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Но мюнстерской и бохольтской тетушек на месте мы не застали: одна умерла в сорок первом, вторая, по словам соседей, уехала в Америку.
  Отчаянию Ядвиги не было предела. Чтобы хоть как-то утешить беднягу, я решил экспроприировать небольшой автобус, стоявший на обочине дороги, который в дальнейшем, почти на месяц стал для нас домом и средством передвижения.
  Если бы мне еще до войны кто-то сказал, что буду плутать по улицам Роттердама, я, наверное, очень оскорбился. Но это произошло.
  С одной стороны, портовый город произвел на нас грандиозное впечатление. Гигантские корабли, такие же гигантские горбоносые краны, с помощью которых грузят разнообразный груз в трюмы, палубы кораблей. Но еще большее впечатление произвел огромный пассажирский корабль, сверкающий белизной, чистотой и как нам показалось, неописуемой роскошью. Звучала дивная, успокаивающая джазовая импровизация: по трапу сновали богато одетые женщины, мужчины, дети.
  — Какое сегодня число? — спросил я девочек, завороженно всматриваясь в летний вечерний горизонт, мысленно представляя, как семьей путешествуем в далекие, чудные страны.
  — Сегодня, по-моему, третье июня...
  — Не может этого быть! — встрепенулся я. — Мы живем уже почти месяц без войны...
  Пачки "крупнокалиберных" денег, которые мы когда-то прихватили с собой, теперь нам очень пригодились. Правда, одна из сорока пачек, которая лежала в мешке Лизы, была простреляна пулей.
  — Возможно, дорогая Лиза, эта пачка спасла твою или Надюшину, жизнь: оставь себе её на память.
  Полпачки хватило, чтобы наше большое семейство без особых проблем и лишних церемоний пропустили на палубу шикарного пассажирского лайнера и предоставили три маленькие, но уютные каюты.
  — О, Господи! Как здесь хорошо! — восторженно воскликнула Марыся, падая в мягкую постель, обнимая ворох белоснежных подушек.
  Зачем мы сели на корабль и поплыли куда глаза глядят? Никто толком объяснить этот феномен не смог. У всех вдруг появилось твердое ощущение, что кто-то невидимый на какое-то время отключив нашу память, повел нас туда, куда ему было нужно. Вышли мы из этого странного состояния только на третьи сутки, когда входили в порт с чудным названием Брест.
  Я неожиданно вспомнил длинные многокилометровые вереницы пленных немцев, которых уводили на Восток, как выразился один из сопровождающих конвоиров, "восстанавливать разрушенные города, промышленные объекты, мосты, железные дороги.
  Наша одежда сильно износилась и не соответствовала данному моменту жизни. Пришлось обратиться к капитану корабля, который за деньги пообещал обеспечить нас не только одеждой, но и необходимыми документами. Мы очень обрадовались данному маневру судьбы, ибо уже давно мечтали обзавестись настоящими документами.
  Предприимчивый капитан-американец знал, что его услугами захотят воспользоваться многочисленные беженцы, поэтому предусмотрительно запасся необходимой одеждой, подлинными паспортами, различными бланками, печатями.
  Перевозка одного такого пассажира для капитана превратилась поистине в "золотую жилу". Беглецы, как правило, не торгуясь соглашались на назначенную капитаном цену, чтобы только побыстрее из немца превратиться в какого-нибудь "марокканца", "алжирца", "бразильца", "американца".
  С легкой руки капитана и его писарчука жены и дети официально получили мою фамилию. Капитан, привыкший ничему не удивляться, в данном случае всё же удивился и даже искренне мне позавидовал: иметь таких прекрасных, очаровательных, преданных друзей, жен — это мечта почти каждого мужчины.
  — Мистер Вино, Давид, вы — счастливчик! Я очень рад, что помог решить ваши проблемы, поэтому в знак восхищения вашей семьей, отдаю обратно часть денег.
  Мы, поблагодарив капитана и его помощников, решительно отказались принять обратно деньги, попросив обеспечить нас разными фруктами и овощами.
  — О, кей, мистер и миссы Вино, — широко улыбаясь, искажая русский, немецкий, английский язык, произнес капитан, довольно потирая руки. — Ваше жилание будет немедленно исполненно.
  — Товали-иси, господа молёканси, плиглясяю вас к столу!..
  Капитан произнес это так просто и естественн, что мы не сразу собразили, что это нас приглашают к столу, где вокруг огромной вазы, чем-то напоминающей таз, с фруктами, стояли маленькие рюмочки, наполненные ароматным коньяком.
  — Я, марокканец! Очень забавно! Но морда-то у меня, явно, русская!
  Мы вдруг четко поняли, что — "русский, он и в морге, русский". Почему так? Мы не могли понять. Это примерно тоже самое, что и негра, сложно спутать с кем-то другим, какой бы стильный костюм, или гримм он не носил.
  Спустя полтора месяца после того, как прибыв в Марокко, и поселившись в небольшом домике в пригороде Тенджера, Ядвига довольно легко разродилась. И слава Богу! Как выяснилось, единственной и весьма серьезной проблемой для нас оказалась невыносимая жара, которую мы почему-то тяжело переносили. А каково было Ядвиге?
  Накрыв "мамочку" мокрыми простынями, мы по очереди рассматривали новорожденную Александру, пытались определить, на кого больше малютка похожа — на маму или на меня.
  Ядвига, устало улыбнувшись, умоляла нас взглядом, чтобы девочку положили возле её груди.
  Желание мамы было тут же исполненно.

                               ***
  Второго сентября 1945 года в 10 часов 30 минут по токийскому времени на борту американского линкора "Миссури" в токийской бухте состоялась церемония подписания акта о капитуляции Японии. Первыми акт подписали представители побежденной страны: министр иностранных дел Мамору Сигэмицу и начальник генерального штаба генерал Есидзиро Умэдэу. Затем акт скрепили своими подписями Верховный главнокомандующий войсками союзных держав: американский генерал Макартур, от имени США — адмирал Нимиц, от Великобритании — адмирал Фрезер, от Китая — генерал гоминьдановской армии Су Юн-Чан, от Советского Союза — генерал-лейтенант К.Н. Деревянко, а также представители Австралии, Канады, Франции, Голандии, Новой Зеландии.
  В этот день, обращаясь к советскому народу, Иосиф Сталин сказал: "… Разбитая наголову на морях и на суше и окруженная со всех сторон вооруженными силами Объединенных Наций, Япония признала себя побежденной и сложила оружие… Это означает, что наступил конец второй мировой войны..."
  Третьего сентября в 21 час по московскому времени Москва салютовала воинам-победителям двадцатью четырьмя залпами из трехсот двадцати четырех орудий. Этот день был установлен как день Победы над Японией.
  — Девочки! Быстренько соберите стол, наливайте спирт: я вам новость принес очень хорошую.
  — Какую, какую новость? Говори скорее! —  враз заверещали женушки, упрашивая, чтобы я не дразнил их.
  — А вы сначала налейте по стопочке! — сказал я, доставая из продуктовой сумки газету с крупным заголовком на первой странице: "Победа!!!"

                              ***
  В гостях хорошо, а дома лучше.
Это особенно характерно почему-то для русского человека. Так уж он, русский, устроен природой божественной эволюции. Ему, русскому, неважно в принципе, какой этот дом? Богатый, ухоженный особняк или обветшалая избушка со скрипучей дверью. Для русского понятие "дом" ассоциируется с местностью, где он родился, родителями, друзьями: с кустом сирени или крапивы, с первой двойкой, первым поцелуем...
  В Марокко у нас было всё, что необходимо для нормальной, счастливой жизни человека. Хочется съесть что-то? Пожалуйста! Иди в магазин или на рынок, покупай и ешь. Нужна красивая одежда? Пожалуйста! Нужно тебе на пару дней съездить в соседнее царство-государство? Пожалуйста! Плати деньги, садись и поезжай хоть на край света. Но нам хотелось почему-то квашеной капусты с картошкой в "мундирах", которые особенно вкусны дома, а именно в России.
  В снах часто стали грезиться березы, грибные леса, бескрайние поля со стрекотанием кузнечиков, порханием цветастых бабочек.
  Ностальгия по Родине, ромашкам, черемухе, бесшабашному удальству, на который способен только русский человек, с каждым днем, часом пребывания на чужбине, усиливалась. 
  Я уже несколько раз собирал "семейный совет", убеждая жен в необходимости возвращения в Россию. Надо, мол, помочь России отстраиваться заново после войны В ней придется жить нам и нашим детям.
  — Кто как не мы, здоровые, сильные, молодые, сменив винтовку на строительный мастерок, должны теперь совершать подвиги на трудовом фронте?!
  Жены соглашались с доводами, они, как и я, горели желанием вернуться. Но!!! Очень много вопросов зародилось в их головах, на многие из которых я не знал правильного ответа. Предвоенные сталинские репрессии, почти постоянные преследования нас во время войны не позволяли нам с легкостью, бросив всё, вернуться домой. А теперь еще и наше необычное семейное положение! Как говорил полковник Зинченко, — "В России вас многие не поймут, и в кратчайшие сроки, постараются, уничтожить вашь семейный союз"... 
  — Девчата, я понял очень важную для нас истину: на войне мы выжили лишь потому, что постоянно находились на передовой, в пекле войны, не избегали встреч с врагом, и в меру сил и способностей уничтожали их, гадов. Передовая спасла нам жизнь. Мы, как и многие тысячи неизвестных солдат, дошедших и недошедших до Победы, ежедневно совершали подвиг, не помышляя о почестях и наградах. Мы, обыкновенные российские граждане, делали своё дело во имя светлого будущего. Теперь, когда война позади, мы просто обязаны приступить к тому, ради чего воевали. Строить светлое будущее — это не менее сложное, зачастую опасное для жизни дело, чем воевать. Особенно в России...
  — В мирное время мы обязаны совершать трудовые подвиги. Это спасет нас, убережет нашу семью.
  — Короче, едем домой, в Россию! От судьбы не спрячешься, не убежишь… — залихватски высказалась Марыся.
  В итоге "семейный совет" постановил через полтора месяца покинуть гостепреимное Марокко. К этому времени окрепнет телом недавно родившаяся Александра, да и счастливой мамаше не помешало бы поднабраться сил перед дальней дорогой.
  Судьба внесла свои существенные поправки.
  Уничтожив переодевшихся в гражданскую одежду семерых гестаповцев, которых по соседству с нами приютил у себя в многокомнатном доме старик Стенли, мы вынуждены были быстренько покинуть Марокко.
  Корабль еще стоял в гавани, а мы мысленно пребывали уже в России, которая после войны напоминала большой растревоженный улей или деревню, пережившую одновременно несколько стихийных бедствий: и пожар, и наводнение с землетрясением, и небывалой силы уроган: и мафиозные и политические разборки...
  Глядя в иллюминатор, с интересом наблюдал за летающими над водой чайками. В их суете я неожиданно для себя усмотрел знак судьбы — всё будет хорошо".
  — Спасибо! — поблагодарил я Бога, и блаженно закрыв глаза, улыбнулся. — Спасибо!..
  Когда снова, открыв глаза, посмотрел в иллюминатор, я не увидел крикливых чаек. Зато над водою проявился образ Ивана Володского. Улыбаясь, обнимая Илью, Иван бессловестно говорил мне: Только Богу и Живущему Гуру Святых Света и Звука, верь, в этом мире: Они, ваши истинные Друзья. Бог и Гуру, совсем скоро вас приятно удивят: не сопротивляйтесь Воле Бога… Не сопротивляйтесь!..
  Образ Ивана, трансформировался в образ некоего худенького старца, с тонкой, длинной, белой бородой. Его жгуче-пронзающий взгляд излучал доброту, любовь, спокойствие.
  — Ты, кто?! — спросил я бессловестно...
  Образ Святого Гуру давно испарился, а я продолжал вглядываться в иллюминатор, вспоминая события минувших дней, где плечом к плечу со многими солдатами, офицерами и простыми гражданами приходилось воевать, радоваться, страдать, делиться последним патроном, каплей воды, кусочком хлеба.
  Я смотрел в даль и не замечал, как по моим щекам обильно текли слезы, а в облачном небе проплывали образы моих жен, которые остались за чертой войны; которых, небыло с нами — "здесь и сейчас"... 


23.

  Но, вместо России, судьбе было угодно чтобы мы попали в Индию. Как бы попутно, на острове Шри-Ланка, я обзавёлся ещё двумя женами. Они, к моему удивлению, могли говорить по нашему, поэтому их я стал называть по русски — Валентина и Галина.
  На волне белой эмиграции в гражданскую войну в России, родители "Вали-Гали", сначала перебрались из Одессы в Турцию; далее из Турции в Иран, и после смерти их родителей, подруги "Валя-Галя", перебрались жить на остров Шри-Ланка.
  Буквально перед нашим приездом на остров Шри-Ланка, подруги попали в очень скверную, мафиозную разборку. В качестве наказания, четверо здоровенных мордоворотов собирались скормить девчат крокодилам.
  Благодаря способностям и стараниям Лизы, крокодилам пришлось скушать мордоворотов. Развязав девчат, мы стремительно побежали к воде, к лодке, и тут-же покинули остров. И правильно сделали, ибо кроме четверых съеденых мафиози не в далике находилось еще четверо, таких же мордоворотов. Желая отомстить, они устремились за нами в погоню. 
  Поднявшийся шторм, изрядно потрепав нас, все же спас наши жизни от неминуемой смерти. Слава Богу! 

                               ***
  Великий Учитель Рода Человеческого — Баба Саван Сингх (1858 — 1948г..).
  Приняв эстафету в распространении Религии Любви-Мудрости, Гуру, — Баба Саван Сингх открыл двери к тайне знания Науки о Душе, и около 150 тысяч индусов, мусульман, сикхов и христиан разного положения и статуса — богатых и бедных, ученых и безграмотных получили Посвящение в медитацию на Внутренние Свет и Звук. Впервые, среди посвященных появились ученики из Европы и Америки. Среди этих счастливчиков-учеников, по весьма странным обстоятельствам, оказалась и наша семья.
  В позе "лотоса" мы сидеть не умели. Поэтому, рассадив нас вокруг себя на маленькие лавочки, с помощью переводчика, Он, не смотря на свое физическое недомогание, очень душевно и доходчиво рассказывал нам теорию Пути Святых в течении двух часов. Мы, то и дело, порывались ему поведать о себе, о войне, о том, что убив очень многих людей, мы, явно не достойны такой высокой чести, которую оказывает нам Бог через живущего Гуру Святого Пути… Гуру, успокоив нас, сказав, что давно, знает о каждом из нас — "ВСЁ", предложил нам принять Посвящение.
  — Посвящение, есть день рождения Души — сказал Он. — С сегодняшнего дня, день рождения наших физических каркасов, потерял для нас свою актуальность: а, вот день рождения Души, это всех праздников, праздник, ибо человек к этому торжественному дню шел много, много жизней...
  — Ничего случайного в этом мире нет: "и, если вы — сдесь, то, вы — сдесь, ибо на то была Воля Бога"... 
  Мы — не сопротивлялись, принять Посвящение... 
  Вообще, мне, и женам, показалось, что во время собеседования с Гуру и во время Посвящения, мы не присутствовали на Земле, ибо четко "видели" улыбку и Стопы Бога-Отца. Мы, говорили телепатически, и это было так здорово и естественно, что мы удивлялись, собственным мудрым и очень любвиобильным "обменом мыслей"...
  После Посвящения, Он, отметил, что мы, в отличии от многих Его учеников, получили очень, очень хороший первый опыт "сознательно-несознательного" контакта с Первоисточником Жизни. Полученный нами опыт, очень позитивно скажется-аукнится для нас, в дальнейшем, и, после того, как мы покинув стены Его ашрама, вернемся в Россию, и особенно, в момент смерти наших физических оболочек...
  ...- "Помните, самая трудная работа в мире — это борьба с разумом: проще ещё раз овладеть Берлином, чем договориться с ним — медитировать вместе с Душой".
  — "Поздравляю вас: когда ученик готов, появляется Компетентный Гуру": Он, соединяет вас с Богом Абсолютом. То, что вы сейчас "увидели", и Мне, поведали, вы должны напрочь забыть и никому, даже друг другу, не рассказывать. Особое внимание уделите, вегетарианству, и ежедневному отслеживанию ваших мыслей, поступков. Учитывая то, что вы фронтовики, даю вам весьма эксклюзивное задание, в течении трех лет, чаще рисовать на любом клочке бумаги, умышленно-позитивные рисунки"...
  — "Подобное, Мною делается впервые, — Давид и Лиза, будете, моими Посвящающими Представителями, там, куда забросит вас, карма. Сегодня вечером, вас позовут в мою комнату, для более подробного инструктажа"...
  После Посвящения, мы долго купались в реке Беас: потом, повар ашрама накормил нас и детей, всякими индийскими, вегетарианскими вкусняшками.
  Как мне показалось, дети восприняли вегетарианское питание с особым восторгом. А вот нам, весьма сложновато было отказаться от селедочки, сала, душистых котлет, пельменей. Но!..
  Может быть нам и тут Бог помог, но на третий день после Посвящения, мы с легкостью перестали даже думать о "варварской пище". К тому же повар ашрама так чудесно готовил разные блюда, что они оказались намного вкуснее и сытнее, чем к примеру, суп с курицей или картофельное пюре с котлетами.
  Я вдруг понял, что мне нравится есть сырую тыкву в прикуску с пресной лепешкой-чапати. К тому же, как выяснилось, сьев три-четыре помидора, которых в ашраме было очень много, хоть сьедай ведро помидор, я вполне наедался. Мне очень понравились ашрамные каши, и я часто просил у повара добавки.
  Короче, жить в ашраме нам очень понравилось. Но, спустя два месяца после нашего Посвящения, Гуру, сказав нам напутствие, что мы должны "добить" каждый свою карму, "приказал" нам, уже через три дня  покинуть Индию.
  Заканчивался 1946-й год...
  Пока мы жили в ашраме, нам казалось, что мы в раю: нами, с легкостью выполнялись инструкции Гуру и всевозможные физические работы, будь-то мытье пасуды, полов, чистка овощей, фруктов, заготовка дров или прополка грядок. В ашраме, наша взаимосвязь с Богом была настолько очевидной и простой, что мы и не задумывались о том, что напрямую, "говорим" не с каким-то там, Иосифом Сталиным или Георгием Жуковым, а с самим Богом. 
  Но, стоило нам покинуть ашрам, как все наши эзотерические-мистические достижения наработанные в ашраме, словно — " корова языком слизнула"... 
  Нам, всем одновременно захотелось шандарахнуть по стакану водки и закусить хлебом с селедкой. Марыся, очень сильно захотела сьесть шмат сала, с чесночком и лучком в прикуску; я, Вика и Мария, затосковали о пельменях. Буд-то специально, нам бесплатно подарили наисвежайшего тунца, глядя на которого мы чуть было не подавились слюной. Рыбина, так и просилась в наши желудки.
  Короче, через всякие искушения, навалилась на нас негативная сила очень мощно. Еле устояли, и, на этой волне, прибыли в Россию.
  В России, в городе Барнауле мы прожили всего трое суток. Негативная сила в лице Сталинской государственной машины взялась за нас так липко и мощно, что пустившись в бега, мы и не заметили, как снова оказались в Индии.
  Как пастушок, грозно покрикивая, щелкая кнутовищем, гонит тупых и непонятливых коров, домой, в стойло, так и нас, буд-то кто-то гнал, обратно в Индию. Очень пригодились способности Лизы, метко и убийственно кидать камни. То, что у нас небыло оружия, и, повзрослевшие, но, еще маленькие дети, которые уже не вмещались в вещевые мешки, было очень серьезной для нас помехой. Многократно, наши жизни висели буквально на волоске. И все же, минуя Казахстан, Киргизию, Таджикистан, и Афганистан, мы оказались в городе Сринагар.
  В Сринагаре, единственное что я успел сделать полезного для семьи, это дал команду, чтобы жены вернулись в ашрам. Дав такое распоряжение, я отправился с "Валей-Галей" на местный базар, чтобы набрать продуктов. И тут, я попал в неприятнейшую историю, меня, Пакистанские исламисты насильственно взяли рабом-грузчиком, и уже через некоторое время, на самолете, я оказался в городе Кашмире.
  В 1947 году Пакистан отделился от Индии. После отделения Пакистан практически не жил в мире и согласии, вел очень агресивно себя по отношению к приграничным территориям Индии.
  Сказочная природа Кашмира, с её впечетляющими горно-снежными панорамами меня не радовала, ибо мне казалось, что я попал на раскаленную жарой  сковороду. И в этой адской жаре мне пришлось грузить в самолет ящики. После того, как погрузка завершилась, рядом со мной привязали смазливую рабыню, и, как мне показалось, самолет американского производства, покачиваясь как утка, на взлетном поле, наконец-то полетел. Куда? Этого я не знал. Меня радовало лишь то, что в переплет не попали "Валя-Галя", и они видали, как меня, на базаре, в одном из многочисленных закутков, ударив дубиной по голове, и связав сзади руки, закинули как барана в кузов автомобиля. 
  Летели долго, то и дело совершая посадки, чтобы дозаправив самолет, лететь дальше.
  Как выяснилось позже, самолет держал курс на остров Кеваратти, что недалеко от индийского города Каликут. Но из-за начавшегося ливня, самолет сбившись с курса, упал на воду дикого пляжа необитаемого острова Бангарам. 
  Необитаемый остров Бангарам имеет каплеобразную форму, а его размеры составляют всего лишь 1500-500 метров. В лагуне острова расположены два крошечных островка Тхиннакара и Парали. Естественные белоснежные пляжи и буйство пальм, травы, цветов превращает остров в нечто сказочное, тихое, райское. Ночью фосфоресцирующий планктон омывает песчанные берега, заставляя прибрежную полосу светиться таинственным светом. Обилие морских птиц, морских черепах, дельфинов и всякой цветастой милюзги, то и дело вдохновляло меня на медитативные подвиги, дабы безмолвно поблагодарить Бога...
  Но это чуть позже...
  А "здесь и сейчас"...
  Мои руки связаны и привязаны к лавке допотопного самолета, внутри которого находилось двести ящиков. Чуть в стороне, лежит голая девица. Её руки, как и мои тоже связаны, но не привязаны к лавке. И это обстоятельство позволило мне освободить от пут девушку, а затем, она освободила от веревок, меня.
  Самолет то и дело болтало в воздухе и девушка смачно блювала, периодически хватаясь за живот.
  За бортом слышались мощные расскаты грома приводящие нас в ужас. Дождь лил как из ведра, превращая самолет в соломенку.
  Резкий толчок… и, я уткнувшись в сочную грудь девушки, вместе с ней, буквально вдавлен был в стену громоздкого картонного ящика.
  Если проще сказать, однозначно, сочная грудь красавицы спасла мою жизнь, а упруго-мягкий картон стал для нас двоих той "периной", сто своевременно, волею судьбы, был "подстелен". Картон, словно батут, смягчил наше столкновение, которое произошло в результате падения самолета в воду.
  Через разлом в самолете выбрались на поверхность: вернее, нас "кто-то", опять же своевременнно, выкинул, ибо в следующий миг хлынувшая вода затопила салон самолета до самого потолка.
  Хватаясь за ветки деревьев, помогая друг другу, мы выбрались на небольшую возвышенность. Но вода дождевая и морская коварно подлавливая нас, продолжала свои мощные усилия чтобы утощить нас дальше от берега, и утопить или размозжить наши черепа о скользкие, остроконечные камни, валуны торчащие из воды.
  Мы явно проигрывали стихии...
  Но "кто-то" невидимый, снова вовремя подстелил "перинку"! Огромная волна, возникшая не сзади, а сбоку, жестко, но "мягко" перекинула наши обессиленные тела, словно пушинки, прямо на крону огромного куста-дерева, который почти по самую маковку было в воде. В момент перелета к спасительной кроне я боковым зрением увидел, как яростно полыхнула молния, и как накренившийся самолет быстро ушол под воду.
  Дождь все лил и лил "как из ведра", явно намереваясь нас смыть вслед за стальной махиной, и трупами летчиков, и троих бандитов, которые во время полета все время находились в кабине летчиков.
  А мы всё цеплялись, кричали что-то друг другу и Богу, плыли, ползли, и опять цеплялись, словно вараны, карабкаясь непонятно куда. Я не понимал еще почему до сих пор мы живы? А, сердце подсказывало — нас защишает Учитель! И это подсказка была столь очевидной, что в голове небыло и капли сомнений.
  Действительно, в суматохе битвы за жизнь мы не заметили, что лежим на некой возвышенности метра три-четыре и достаточно далеко от берега, где волны не в силах достать нас. Гневные тучи куда-то исчезли, и теперь теплое солнце и небольшой дождик приятно щекотали наши окровавленные, все в шрамах и ссадинах, синяках, тела.
  Кто-то невидимый опять подсказал — "ползи туда"! И я пополз по указанному маршруту, волоча на себе девушку.
  Втиснувшись, словно черви в маленький гротик, тут же мертвецки уснули.
  Во сне, непонятно как, я еще раз четко осознал — мы спасены!, хотя небо и море еще долго "обнимались", "целовались"… И мы тоже обнимались, целовались, благодаря Бога, и друг друга в спасении. Животный инстинкт, взяв верх над разумом, ликовал, утверждая вечную истину, — Бог и человек — одно. Экстремальная обстановка, когда, как и на войне, на кон поставлена жизнь, безжалостно выбивает из человека всю его спесь, гордыню. Природа, как и человек, в данный момент обретает естественность, которую мы, люди, постоянно пытаемся нарушить, сломать.


  — Давид, тебе не кажется странным, что мы остались в живых, а те.., погибли? — меланхолично спросила Ева, ладонями растирая озябшие коленки. Коверкая таджикский и русский, она как-то комично говорила, и я несмотря на всю трагичность ситуации, то и дело улыбался, радуясь про себя, что хоть есть возможность говорить друг с другом. Когда мы проснулись, она назвала мне своё имя, но я так и не поняв, что она сказала, решил назвать её — Ева.
  Не зная, что ответить и не осознавая всей глубины данного вопроса, я молча разводя руками, почесывая лоб, пытался изобразить процесс умственного размышления. Видно, стихия выбила из головы все извилины, оставив одну, да и то — прямую. 
  — Действительно, почему мы живы? — по инерции, неоднократно спрашивал я сам себя.
  — Почему?
  Совместно, размышляя вслух, теперь в кажущейся лютости стихии, стали просматриваться моменты проявленного к нам милосердия.
  — Ты веришь в Бога? 
  — Нет! — ответила Бурбуля, то есть Ева.
  — А я… — верю и не верю… хотя видел Его воочию, как сейчас вижу тебя.
  Разум сопротивлялся, говорил: одумайся, нет никакого Бога: ваше спасение — простая случайность.
  — Еще непонятно, кому повезло больше! — тревожно произнесла Ева. — Может быть, судьба уготовила нам более изощренную смерть?!
  — Всё может быть! — невнятно пробубнил я, вдруг вспомнив когда-то прочитанное: "Индивидуум, обучаясь в  условиях Земной Эволюционной "школы", проходит практику разнообразный "смертей". Смерть на войне, от рук палача, по болезни: быстрая, медленная, мучительная, и сладкая, словно райский сон.
  — Что же нам уготовано?
  Шум волн навевал сон лучше любого снотворного. Обнявшись, пытаясь согреть друг друга, мы счастливо спали. Сон сблизил нас, породнил… в прямом и переносном смысле.
  И в этом я усмотрел хороший для нас "знак".
  Проваливаясь в сон, я успел подумать о своих женах, детях, и чмокнув в носик Еву, я как бы мысленно поцеловал всю свою семью.


  Если смотреть сверху, с высоты птичьего полета, то островок, на котором волей судьбы мы оказались, чем-то напоминал "каплю воды" с небольшим "гротиком" на самой верхотуре "капли". Густая растительность, вперемешку с пальмами, кустами, цветами вселила некое облегчение, надежду на лучшее. Обилие морских черипах, морских птиц, яиц и всякой рыбы, а так же постоянно теплый климат, привели нас в изумление.   Нам явно улыбалась фортуна. Когда угомонилась стихия, начавшийся отлив обнажил наполовину носовую часть самолета. Кое что полезного и нужного для жизни в условиях изоляции на необитаемом острове мы успели перенести на сушу, прежде чем самолет окончательно поглотила глубина.
  Главную ценность, которую мы нашли, это целый чемодан зажигалок заполненных горючей смесью, похожей на бензин. Моток проволоки, три мотка веревки, спасательные жилеты, немного одежды, кинжал и военный котелок с фляжкой, в дальнейшем нам очень пригодились. Чуть позже нашли застрявшие в расщелине два кресла привареные друг к другу, сваркой, которые весьма солидно дополнили наш скромный "робинзоновский интерьер".
  В надежде, что пропавший самолет будут искать, в разных концах острова зделали заготовки для костров с большим запасом дров и сырой травы для подачи дымового сигнала. Потом, вспомнив, что самолет-то явно бандитский, мы передумали подавать дымовой сигнал.
  Прошел месяц. Пропавший самолет никто не искал. Ни одного плавающего и летательного аппарата так и не появилось на горизонте.
  Ева Михайловна, то и дело озабоченно-молча прогуливаясь между кустами и пальмами, пыталась придумать, как выбраться нам с необитаемого острова.
  — Ева Михайловна, не кручиньтесь, у нас всё будет хорошо, — подбадривал я девушку, чем злил её еще больше.
  — Давид Лазаревич, у меня дипресняк, не трогайте меня, лучше пойдите, нарвите кокосов и бананов!
  — Легко сказать, "нарви бананов"! — игриво возмущался я.
  Первые дни залезть на пальму с кинжалом в зубах, для меня было настоящей проблемой. Позже, моя единственная извилина наконец-то заработала в режиме изобретателя-рационализатора и это обстоятельство дало нам необходимые плоды.
  Не знаю, как я ей, а мне Ева Михайловна сразу приглянулась, понравилась своим внешним и внутренним содержанием: добрая, миловидная, поэтичная, фигура!.. Что еще надо мальчику в полном расцвете лет и сил, и к тому-же на необитаемом острове?
  Если бы наша первая встреча произошла где-нибудь в городе, в привычной обстановке, то Ева однозначно прошла бы мимо меня. Но в данной экзотической обстановке моя гориллоподобная конституция и волосатая грудь, спина как нельзя удачно вписывались в местный ландшафт, казалось, я рожден именно здесь, а не где-то там, в далекой и дикой России.
  — Ужас! — воскликнула восхищенно Ева Михайловна, когда прошел её стихийный синдром, и она впервые взглянула на меня как-то по-новому, по-женски...
  Прошел второй месяц, третий. Нас никто не искал. Все надежды на спасение, улетучились, расстаяли словно утренний туман.
  Надежд на спасение не было, и мы всерьез стали готовиться к зиме, при этом не зная, "есть ли здесь зима"? Но, как истинные граждане СССР, стали готовиться к всевозможным изменениям климата и другим неожиданностям, одно из которых уже произошло, — Ева Михайловна ждала ребеночка. По скромным нашим вычислениям, наше любовное слияние во время стихи, — оказалось очень эффективным и плодотворным.
  — Однако, родится гений, так как зачатие произошло вскоре после падения самолета и во время сильнейшей бури! — торжественно обосновал я свою, тоже гениальную версию.
  — Предвкушая ужасы смерти, всем врагам на зло, при содействии Творца, была зачата новая жизнь! Это же надо! — продолжал восхищаться я, разглядывая еле заметный животик Евы.
  — Интересно, сколько вам лет?
  — Шестнадцать, ответила Ева, влюбленно вглядываясь в мои глаза. Зардевшись от волнения и смущения, Ева вообще напоминала девочку-шалунью, которой до тошноты надоело учиться в школе: молодость и буйство натуры жаждали романтики и материнства.
  — У нас, девченок уже в одинадцать лет берут в жены...
  Благодатный климат острова, хорошая, экологически чистая пища, помогли быстро восстановить утраченое здоровье. В общем-то всё было хорошо, без особых проблем, кроме одной — нас никто не искал, а если искали, то не там.
  О том, что я Посвященный в Свет и Звук, что у меня есть Учитель, я и не вспоминал. Я даже не вспоминал о своих женах, детях, я, как-бы полностью погрузился в жизнь на необитаемом острове. У меня часто появлялась мысль сделать плот, и я даже нашел поваленные стволы пальм, но я не знал в какую сторону нужно плыть...
  На пятом месяце беременности Евы Михайловны я вдруг стал понимать, что именно здесь по-настоящему счастлив, да и привык, прикипел к этому райскому островку, где нет воров, начальников, нет предателей и лизоблюдов. Ева тоже привыкла к острову. Мне даже показалось, она рада, что помощи нет.
  Вспомнив о стихии, которая желала нас умертвить, я вдруг пришел к выводу, что необходимо соответствующе подготовится к следующей атаке стихии.
  Забравшись на пальму, я нашел самую высокую возвышенность. Это был небольшой скалистый холмик, на вершине которого была небольшая пещерка. Натоскав сломанных стволов пальм, веток кустов, к этой пещерке я сделал пристройку в виде шалаша, куда мы и перенесли все свои "вещи". Новое жилье нам сразу понравилось: рядом был берег, и хорошо просматривался горизонт.
  Теперь нас волновали три события: когда придет помощь, когда начнется следующий ураган, когда разродится Ева. Последнее ожидание заботило более почему-то меня. Имея многих жен, детей, тем ни менее я даже не представлял, что надо делать в подобных случаях. Теоретически, по рассказам жен, знал, роды — дело хлопотное, и очень таинственное. Говорят, легче всего рожать в воде. Но, теория теорией, а как будет на практике?
  Ева Михайловна прибывала в превосходном, умиротворенном настроении.
  Высказав свои соображения по поводу родов в воде, Ева искренне удивилась, зардевшись, улыбнулась, как бы одобряя и одновременно радуясь, что я проявляю столь трогательную заботу о ней и нашем ребеночке. Сердцем она ощущала, что именно эта забота, внимание ей особенно необходимы. У себя на родине, её бедные родители, старались как можно раньше отдать девченок в жены. Но была проблема с хорошими мужьями. Её пятеро старших сестер, вскоре выйдя замуж, погибли от побоев мужей, которые заставляли жен непомерно работать за копейки, кормили скудно, и от нищеты, часто колотили жен, дабы выместить своё зло. Ева, очень желала выйти замуж за хорошего человека, и одновременно, она боялась выходить замуж, боялась повторить учесть старших сестер. В один солнечный день, она всё же решилась, и под видом того, что ищет младшую сестру, покинула селение. Пешком, она ушла так далеко, что ей это сразу понравилась. Она знала, что родители её не будут искать: они только и думают, чтобы она поскорее сдохла, дабы избавиться от "лишнего рта". Она шла туда куда шли ноги… И её ноги привели её на необитаемый остров...
  — Любимый, знал бы ты, как я рада, что судьба свела меня с тобой! — шептала Ева, — прильнув губами к моей шее, прижавшись всем телом ко мне. — Остров, и стихия, меня не страшат, ибо ты рядом со мной, и любишь меня, жалеешь, ласкаешь, нежишь, а большего мне и не надо.
  Я чувствовал её тепло, трепетное дыхание, упругую грудь, животик, ставший внушительных размеров, и мне было необыкновенно уютно, легко и хорошо.
  — Вот оно счастье! Что еще надо смертному человеку!? Живи и радуйся, благодари Бога...
  — Зачем люди воюют, убивают, грабят, предают друг друга? — размышлял я сам с собою. — Кто нас выведет из заблуждений этого безумия? — Почему любовь так сложно осознать?..
  — Что за сила такая — любовь, и как измерить её?
  В этот день я в очередной раз убедился, что Всевышний оберегает нас и ненавязчиво, как бы случайно, а главное — вовремя помогает.
  У Евы уже несколько раз были схватки, но, видимо, у Создателя были иные планы по поводу появления новорожденной души, которые требовали — "подождать"...
  Честно говоря, я был в растерянности ибо выяснилось, что в конкретной практической ситуации не могу эффективно оказывать помощь. Хотя с Евой неоднократно обсуждали теоретически возможные варианты родов и мои действия в критической ситуации. Но, когда у Евы начинались схватки, я мигом всё забывал.
  Несколько раз Ева пыталась родить в воде, потом, разочаровавшись в этом способе, перебралась на сушу, я приготовил из пальмовых листьев мягкое ложе рядом с берегом. Рядом. в расщелине, развел костер, где грелась вода, а в кокосах-пиалках был запас пресной воды. Тут же лежало роскошное платье, чтобы пеленать младенца, и ворох лоскутков, припасенных на всякий случай.
  Короче, для родов всё было готово. Не хватало малого...
  Измученные, усталые, обнимая, лаская, подбадривая друг друга, незаметно уснули. 
  Во сне увидел детей, жен и рядом с ними Гуру, который дал нам Посвящение. Он, что-то рассказывал им о Боге, о Его Царстве… Я тоже слушая, не заметил: проснувшись, почувствовал, что лежу на погасшем кострище.
  Флюиды сна медленно, нехотя покидали меня, млё тело. Накрапывал дождь, приятно охлаждая лицо свежестью. С усилием открыв глаза, увидел прямо над собой огромную фиолетово-черную тучу.
  — Сейчас, ливонет! — промелькнула лениво мысль.
  И, тут началось...
  Гром и молния!.. Молния и гром!.. Всё слилось в один огненно-водный водоворот… Захотелось червяком где-нибудь спрятаться… Уже подпрыгивая и желая драпать куда глаза глядят, я увидел, что Ева все еще спит, а её тело полностью погрузилось в воду. Лишь голова торчит из воды. 
  О, ужас, начавшийся прилив подло подполз к её телу, угрожая тихой расправой, смертью. Возле её ног что-то болталось в воде, и я подумал, что это водоросли или тряпка.
  Мне чудилось, что я, подпрыгнув от мощнейшего и внезапного грома, очень долго приземлялся, ибо за этот короткий и долгий миг увидел, как спящая Ева, дико взвыв, как бы пытаясь перекричать рев стихии, выплюнула торпедкой в воду еще один комок "тряпки". Наконец-то, почувствовав под собой твердую почву, до меня дошел смысл увиденного. Схватив кинжал, ринулся оказывать первую помощь, в которой нуждались новорожденные, мама и я.
  Господи, помоги! — кричал я...
  Стихия заметно стихла.
  Небольшие, но коварные волны пытались оторвать младенцев от тела матери, и размозжив их черепа о камни, утащить в глубину на съедение рыбами.
  Метаясь туда-сюда, автоматически что-то делая, я все же смог оказать Еве и младенцам правилюную и своевременную помощь.
  Пронзив черноту небосвода, острие молнии бешено впилось в островок, желая превратить его в пепелище, от чего, поверхность острова распрямившись, стала ровной как стол. Я ждал: ещё миг — и мы превратимся в вечную пыль, но вместо этого услышал крики младенцев, которые дерзко предъявили свои условия на право — жить.
  Стихия снова усилилась.
  Гром и молния, дождь и ветер, холод и волны, обрушившиеся многоэтажной стеной на остров, всё, буквально всё воспротивилось Воле Создателя, явно желая уничтожить, слизнуть с земли и утопить новую жизнь.
  Наши жизни повисли буквально на волоске...
  Отчаявшись, я призвал на помощь Учителя, имя которого забыл от страха: — "Учитель, Гуру с длинной бородкой, помоги"!!! — О, Саван Бабкин — выручай нас, если нужна жертва, то умертви меня!..
  Стихия тут же угомонилась...
  Прошло еще минут двадцать-тридцать, мы, забыв о смертельной схватке со стихией, беззаботно смеясь, разглядывали младенцев, прикидывая, на кого они больше похожи. Мне казалось, что они похожи на маму, тогда как Ева Михайловна утверждала, что это папины копии. 
  Я сразу и не обратил внимание, что все чаще и чаще в течении суток стал повторять про себя сладкое Имя Бога, которое мне назвал Учитель во время Посвящения в Святые Свет и Звук...
  — Спасибо Отец! Спасибо Гуру!..
   
  Прошло еще десять лет. Нас никто не искал. 
  А мы и не огорчались...
  Родив Ромео и Джульетту, Ева Михайловна вскоре родила еще двоих мальчиков и троих очаровательных девочек.
  Счасть Евы небыло придела...
  Я приучил Еву к вегетарианской пище: ей это очень понравилось, к тому же дети, уже с малого возраста напрочь отказались есть рыбу и мясо черепахи. Как только Ева съедала маленький кусочек рыбы или мяса черепахи, груднички тут-же визжали, отказываясь пить грудное молоко. Так, эксперементально, мы определили, что дети тяготеют к вегетарианству. И слава Богу! Ибо на острове было достаточное количество пищи в виде кокосов, бананов, финников.
  К тому же, я приучил Еву к ежедневным трехчасовым медитациям на Внутренний Звук. Дело в том, что во время падения самолета, из-за стресса который пережила Ева, в её правом ухе появился постоянный звук… Ева, то и дело мне жаловалась, что этот звук её странно заботит, волнует…     Улыбаясь, столь странному открытию-обстоятельству, и с помощью подсказки Учитиля, я вдруг принял решение, чтобы и Ева, вместе со мной, медитировала.
  Когда мы жили в ашраме, вскоре после нашего Посвящения, Он, Великий Учитель, впервые за всю историю ученичества, сделал меня, Своим Посвящающим Представителем. Почему Он это зделал, я не знаю. И лишь, теперь стал догадываться, Он уже тогда знал, что судьба-карма "закинет" меня на необитаемый остров, и я от имени Бога и Великого Учителя, дам Посвящение Еве Михайловне и нашим детям.  
  Медитировать нам очень понравилось: да нам и нечем было вобщем-то заниматься на необитаемом острове, кроме как — детьми, медитацией и любовью.
  Бог радовался нашим медитативным успехам...
  Взрослея, дети с большим желанием пошли по медитативным "стопам" своих родителей...
  Ромео, Джульетта, Вася, Виктор, Татьяна, Екатерина, Елена...

                               24.

  Прошел еще один год, и однажды, по привычке, после сна, обходя остров и одновременно делая физзарядку, мы увидели недалеко от берега стоит небольшая, старенькая, прогулочная яхта, с одним, спущенным парусом. Лет сорока, женщина, сноровисто штопала продырявленный парус, а седовласый, солидный мужчина, ей помогал, поддерживая внушительных размеров тряпичную заплатку на весу. Увидев нас, мужчина схватив автомат, приготовился к отражению нападения. Но, наши, обсалютно счастливые физиономии, обнаженные тела заставили его весело засмеяться.
  Семья дебютантов-контрабандистов, родом из Англии, приторговывала в основном золотом и драгоценными камнями, которых в Индии, было великое множество.  Майкл и Мишель, чисто случайно обнаружили необитаемый островок в Индийском океане, где, когда-то давно, видимо пираты, оставили двадцать кованных сундуков, битком набитыми всякими разными драгоценностями, включая золотые самородки величиной с кулак и голову младенца.
  Дабы не привлекать к себе внимания, Майкл и Мишель специально купили себе старенькую, подержанную, но еще в очень хорошем техническом состоянии, яхту. И под видом романтических плаваний, уже сделали две коммерческие ходки из Индийского порта Каликут в порт-Элизабет, что расположен в ЮАР.
  Дебют оказался очень удачным, были сразу найдены нужные деловые партнеры, и после четвертой ходки бездетная семья Майкл и Мишель Вава, уже помышляли купить более просторную, и более маневренную и быстроходную яхту.  
  Услыхав нашу русскую речь, изумлению семьи Вава небыло придела, ибо они, оба, в молодости, почти год, отработали инструкторами в Мурманской детской спецшколе, по класу — "яхта". Спецшкола была очень засекречена, а обучение проходило на очень высоком уровне, но, буквально перед самой войной с фашистской Германией, была спешно расформирована. Многие её преподаватели, прямиком попали под карательную ГУЛАГовскую машину. Майкл и Мишель, в то время находились на борту учебной яхты, которая зашла в небольшой Норвежский порт Вардё: необходимо было пополнить запасы пресной воды. Почувствовав опасность, они, тайно перешли на другой корабль, который спустя час, покинув Вардё, взял курс на Английский порт Абердин.
  Мишель, отвела Еву и детей в каюту, и вскоре они вышли от-туда одетыми в разномастную и разноколиберную одежду. А вот мне подходящей одежды не нашлось. И я еще долго ходил по палубе яхты в обнаженном виде, смущая своим обезьяним видом, Мишель.
  И тут, Майкл и Мишель, перемигнувшись, сделали мне деловое предложение: Мишель, прямо сейчас, должна от меня забеременить. За это, они готовы мне хорошо заплатить, и выполнить, любое моё, одно, пожелание.
  Немного по-ревновав, Ева, дала нам — "добро", и, спустя минут тридцать, я и Мишель, покинув вплавь яхту, уединились в "пальмовых зарослях".
  Почти всю ночь по острову разносились сладострастные стоны-крики Мишель, которые то и дело спугивали обленившихся птиц, и они суетливо взлетая, так же сонливо, возвращались на землю, дабы продолжить сон.
  Утром следующего дня, изнеможденные но довольные друг другом, мы вернулись на яхту.
  Я не знаю, как Мишель — "это", определила, но она заявила мужу, что, на этот раз, ей удалось — "залететь"...
  Обняв счастливую Мишель, Майкл повёл нас в каюту, "на чашечку кофе".
  Так как я плохо знаю Индию, то я попросил Майкла, чтобы он Еву с детьми отправил в ашрам, который находился в Беасе.
  Моя просьба оказалась для Майкла столь пустячной и не дорого стоящей, что он обещал её выполнить, как только яхта зайдет в порт  Каликут: в замен, попросив меня об одном, маленьком, одолжении, чтобы я в течении года, побыл сторожем его клада, на необитаемом острове. По некоторым его коммерческим планам, Майкл не мог сразу, оптом, "сбулькать" все драгоценности находящиеся в сундуках. Это было слишком опасно...
  В течение года, Майкл, расчитывал, несколькими крупными партиями пустить драгоценности в оборот: а, особо серьезные ювелирные изделия, он планировал оставить в нескольких банковских сейфах, "на предьявителя"...
  В Кейптауне, Майкл договорился с одним "добрым" евреем, и тот обещал ему за хорошее вознаграждение пригнать новую яхту с форсированными движками, и с трюмами-тайниками. 
  Не раздумывая, Майкл дал предприимчивому еврею семидесяти процентный  задаток, алмазами; и, два еврея, остались очень довольны друг другом...
  Теперь, когда, дела Майкла вобщем-то пошли в гору и в хорошем темпе, Майклу стал необходим деловой, очень честный, партнер, который, в течении года, пожил бы на острове в качестве сторожевого пса, и пристрелил бы нераздумывая всех, случайных, посетителей острова, которые позарились бы на его сундуки. По мнению Майкла, вероятность, что мне прийдется стрелять, ровна 2%. И, все же...
  Я — согласился… Согласился и потому, что Майкл пообещал мне очень хорошо заплатить, а я на эти деньги, забрав жен и детей из ашрама, увез бы их в СССР, на постоянное место жительства... 
  Снабдив Еву Михайловну Вино письмом к —  "Учителю", к — "женам", деньгами, и рисунком местности которая запомнилась мне вокруг ашрама, я попращался с женой и детьми, поцеловав их...
  В этот момент, я и не помышлял, что больше не увижу их, — жену и детишек, на земном плане...
  В Каликут, перебравшись в частный самолет, Майкл, Ева и дети, и еже пятеро пассажиров, тут же полетели в Сринагар, где у Майкла находился еще один ключевой партнер по бизнесу. Получилось очень удачно, чтобы попасть в ашрам, Еве с детьми, как раз туда и надобыло попасть. А там, до ашрама, "рукой подать".
  В Сринагаре, заплатив хорошо водителю частного микроавтобуса-драндулета, Майкл усадив в автобус детей и Еву, помохав им рукой на прощание, отправился по своим делам.
  Его уже ждали...
  Спустя два часа, Майкл летел уже обратно в Каликут.
  А я, в это время, вместе с Мишель, ходил по городскому базару. В обязанности Мишель входило, чтобы к прилету Майкла, яхта была забита необходимыми ГСМ, продуктами питания, флягами с пресной водой.
  Мишель купила мне спортивный костюм, и я из "обезьяны", превратился в солидного спортсмена-тренера...
  Разглядывая меня, Мишель, счастливо улыбалась: мой прикид ей явно понравился. Конечно, в обнаженном виде, я выгляжу более солиднее, но… Общество, требовало приличия, этики, эстетики, красоты...
  Шум портового города, суета базара меня быстро утомили, и, я теперь мечтал поскорее уединиться на яхте. 
  Бегло рассказывая Мишель о войне, о женах и детях, я привел Мишель в восторг: она верила и не верила, тому что я ей рассказывал, но, факт наличия Евы с детьми, и мои фронтовые шрамы, говорили о том, что я не обманываю доверчивую женщину… Теперь, Мишель смотрела на меня, как самка, страстно желающая исполнить сполна своё природное предназначение.
  — Давид, муж настаивает, чтобы мы закрепили  успех!..
  — Если не возражаешь, давай, скорее вернёмся на яхту...
  Я, не возражал...
  В порту, увидев паровоз, я вдруг сильно разволновался, затосковал по России. Тоска, так сильно зацепив меня, вывернула на изнанку душу, что я, обняв Мишель, плакал, плакал на взрыд, наверное целый час. Видимо, для русского, гудок паровоза, его дым до самого неба, как и красное знамя, это неч-то очень таинственное, святое, что сложно понять чужаку, не русскому. Я плакал, словно маленький ребенок, а перед глазами стояли сцены войны...
  А, паровоз, то и дело призывно гудел, и это призывало моё естесство на революционные барикады, на митинги и субботники во имя счастливого, светлого коммунистического общества. И, мне уже не хотелось плыть на райский остров, я желал взять в руки винтовку и, — давить, расстреливать всех клопов-буржуев, поработителей бедного народа. 
  Находясь в порту, сразу бросалась в глаза, как бедно живет местный люд. Богатая Индия, английскими колонизаторами, была превращена в неч-то такое уродливое, что россиянина приводило в состояние революционно-ленинское смятение.  
  Мне вдруг вспомнилось, как в молодости, я мечтал быть летчиком… О, все мальчишки нашего класса, грезили авиацией. Потом, мне захотелось быть танкистом.
  Как-то во время войны, на привале, с разрешения командира танка, лейтенанта Ковалева я забрался внутрь танка… И, мне сразу же расхотелось быть танкистом. Я, мысленно поблагодарил судьбу, что отвела меня от карьеры танкиста.
  Теснотища. От пороховых газов в башне — вонища, дышать нечем, глаза выедает: вентиляция, мягко говоря, "хреноватая", или полностью отсутствует. Зимой холодно, летом жарко словно сидишь на сковороде. От пушечного выстрела шум такой, что уши сворачиваются трубочкой. Отстреляные, горячие гильзы пушечных снарядов, приходилось выкидывать голыми руками через нижний или верхний люк. Одежда вся пропитана соляркой, по этой причине, многие танкисты заживо сгорают, если вдруг, загорелась башня...
  Спать в танке, очень неудобно. Танкисты между собой шутили, мол если ты приучишься спать в детской ванне, скрючившись в три погибели, значит быть тебе танкистом.
  Связзь, внутри танка, между танкистами, была очень несовершенной. По этой причине, в каждом танке, между экипажем, были свои условные сигналы. К примеру, если командир танка пинает водителя в правое плечо, то это означало, что надо поворачивать в право. Пинок в левое плечо — значит надо поворачивать на лево. Пинок между лопатками, означал, что надо сделать резкий тормоз.
  "Кукишь" и "зековская распальцовка" командира означала, что надо заряжать бронебойный или куммулятивный снаряд...
  Потом, где-то после 1944 года, войска стали получать танки Т-34, новой модификации, и там, связь, между танкистами была хорошей.
  В зимнее время, танк превращался в металический холодильник. Экипаж, для танка, рыл окоп-капонир, туда загонял танк с целью маскировки. Под днищем танка рыли просторный окопчик — 1,5 на 2 метра, в этот окопчик ставили маленькую печку-буржуйку, дабы прогревалось дно танка в районе расположения мотора. У этой буржуйки, скрючившись червями, спали, танкисты. И, такая "лежанка" для танкиста считалась за счастье, ибо в самом танке, от жуткого холода, и тесноты было невозможно спать.
  Те, кто умел спать сижа, считались счастливчиками.
  Я еще долго говорил Мишель о чем-то фронтовом, о своём наболевшем. А, Мишель, покорно и завороженно меня — слушала, слушала раззинув рот. И, тут, словно наяву, я увидел Лик своего Учителя, которого, в ашраме многие называли — Гуру,  Мастер, или Бого-Человек. Он с такою любовью и нежностью лишь слегка посмотрел на меня, что я тут-же, успокоился, моя физиономия расплылась счастливой улыбкой...
  — Спасибо, спасибо, спасибо!.. — тихо шептал я, глядя в Глаза Мастеру...
  — Он, телепатически мне сказал: "У жён и детей, всё — хорошо: они в Ашраме. Ты, — добей свою карму до Ноля"!!!
  Лик Мастера растворился также неожиданно, как и появился.
  Наверное глядя на меня, Мишель подумала, что я сошел с ума, ибо, глядя на небо, теперь, я плакал тихо, от нахлынувших счастливых эмоций… Я, как бы, пребывал сразу в двух мирах, ноги и туловище находились на яхте, а глаза, жадно впитывали реалии Царства Божьего....
  Это незабываемо и не передаваемо!!!

  Когда Майкл пришел на яхту, Мишель тут же ему доложила о выполнении его поручений.
  Майкл, пребывая в хорошем расположении, потребовал, чтобы мы закрепили "успех", ещё раз, на его глазах: дабы он, убедился, сам...
  Во время войны, в момент морского боя, Майкл выпал за борт в холоднючие воды Северного моря. Ему повезло и не повезло одновременно: когда его, чуть живого, затащили в каюту, то на борту не оказалось женщин-отогревальщиц. Дело в том, что в северных водах, вода настолько студеная, и, какая-то особенная, что тех кого вытаскивали из воды, сразу же раздевали до гола, и ложили на час-два, между двумя голыми женщинами. В таком, замысловатом состоянии и положении "утопленник" быстро и естественно восстанавливался. Если же, женщин на борту не оказывалось, то "утопленника" натирали спиртом, или холодной водой, снегом, что давало слабый лечебный эффект, и такой "утопленник", в дальнейшем постоянно мерз, даже если его отправить жить в жаркую Африку; он, и на экваторе будет ходить в телогрейке...
  Для Майкла, падение за борт, аукнулось тем, что он не мог исполнять свои мужские обязанности. Он, очень любил Мишель, и очень переживал, видя, как она страдает от того, что у них нет детей. 
  Они, уже давно по-думывали подобрать хорошего донора… Но, все их попытки завершались разочарованием. И, вот, увидев меня, они, оживились… и, в то же время, они не знали, как мне объяснить ситуацию. Мое, голое появление на острове, а так же голое появление Евы и детей, сразу же сняло многие препятствия нравственного характера. И, мы — договорились...
  Вечером, наша яхта взяла курс на Сейшельские острова, рассыпанные в водах Индийского океана у побережья Восточной Африки.
  География островов расположена так, что все циклоны проходят их стороной. По этой причине, климат на островах очень стабильный: в течение всего года, средняя температура воздуха держится в приделах 26-30 градусов. С декабря по март — сезон дождей: но, дожди были не столь лютыми, а наоборот, приятными. Именно Сейшельские острова почему-то очень полюбили пираты, ибо тут есть где укрыться, зализать раны, поченить корабль, и спрятать награбленное. Много морских рыб, морских птиц, черепах: изобилие яиц, фруктов превращали острова в райские кущи для пиратов.
  Майкл любил шутить, вот и теперь, он очень замысловато, но очень точно, высказался: "Если из Кенийского порта Момбаса плюнуть в сторону Австралии, то обязательно попадешь в коралловый остров Платт, сейшельского архипелага". Именно на этот небольшой, плоский как столешница, осров, мы и держали курс.
  Остров, мне сразу понравился: большое количество кокосовых пальм, с небольшим количеством пальм банановых, финиковых, подсказывало мне, что проблем с вегетарианским питанием у меня сдесь не будет. Отсутствие на острове пресной воды меня не пугало ибо я уже приучил себя пить кокосовую воду, а так же дождевую воду полученную в результате сбора в кокосовые "пиалки", и воду собираемую с утренней росы.  
  За годы прожитые с Евой я приучил себя мало есть и при этом наедаться. Бывали дни, когда я вообще не чувствовал голод целые недели, и мне было вполне достаточно выпить "пиалину" кокосовой воды или пресной воды, собранную с утренней росы. Бывали случаи, когда я насыщался и утолял жажду выпив "пиалину" воды океанической, соленой.
  Майкл и Мишель, показав где замаскированы сундуки с драгоценностями, выделив мне брезентовую палатку, автомат с патронами, три гранаты, топор, пилу, кинжал, моток веревки, тут же отбыли на яхте по своим делам. Они пытались мне всучить всевозможные рыбацкие приспособления, киросиновый примус с запасом киросина, но я от них решительно отказался.
  Прожив на острове неделю, я вдруг понял, какое это счастье, жить вдалике от проблем цивилизации: жить в тишине, в уединении.
  По словам Майкла, я понял, что если плыть от острова Платт в сторону Антарктиды, то можно увидеть Коморские острова, острова Фаркуар, Агалега, Глорьёз: острова Маврикийские, Маскаренские и остров Мадагаскар. Кроме Мадагаскара, на всех других, указанных островах нет пресной воды, по этой причине, большинство островов необитаемые, или мало посещаемые. Есть острова, которые используются в качестве тюрем или перевалочные базы для торговли "живым товаром", рабами. К примеру, "рядом" с островом Платт, а это более ста километров расположен остров Коэтиви, куда с 1800 годов стали свозить арестантов с африканского материка. Потом в 1856 году остров был куплен Огюстом Лобаном, французом по происхождению, и приспособлен под устричную ферму. Ферма, стала сразу давать небольшие но стабильные доходы. После 1950 года, заключив договора с Японией, ферма стала процветать, превратив почти весь остров в "квадраты-водоемы" в которых и росли устрицы. 
  То, что рассказывал Майкл, меня мало интересовало. Я вполне довольствовался тем, что на острове были — кокосы, финики, бананы; а так же факт, что на данном острове нет тайфунов и других стихийных бедствий, типа тропических дождей, когда дождь льет как из ведра целыми неделями, месяцами.
  В разных концах небольшого, каплеобразного острова, я сдел себе уютные лежанки для сна, и, сидулки для медитации. В течении дня, бывало и ночью, я перемещался от одной сидулки к другой, чтобы продолжить преравнную медитацию. Когда сильно уставал, тут же плюхнувшись в стожок пальмовых листьев, засыпал.
  Были дни, когда мне не хотелось медитировать, тогда я загружал себя прополкой травы вокруг пальм и плаванием. Береговой песок пляжа был идиально чистым, белым, что складывалось впечатление, буд-то кто-то невидимый его, ночью промыл. То там то тут, на берегу лежали огромных и средних размеров валуны причудливых форм. Один валун чем-то напоминал грудь Марии, а другой попу Евы. Нашел пять валунов, по форме которые походили на детские ванны, литров на пятьдесят, каждая. Когда шли дожди, в этих "ваннах" скапливалась пресная дождевая вода.
  Как-то медитируя, во мне взыграла — жадность. Открыв сундуки, я долго разглядывал их содержимое. Но, вскоре, во мне жадность куда-то испарилась, и я тут же потерял интерес к драгоценностям. Ночная луна, цветастая рыбья милюзга кишившая в воде у берега, мне нравились гораздо больше. Ночное небо, я мог разглядывать часами: оно меня притягивало, завораживало, с некоторыми Звездами я разговаривал, чувствуя их сопричастность ко мне, и которую не мог объяснить.
  Через три месяца на остров вернулись Майкл и Мишель. Новая яхта, сияла белизной. Расплывшись в улыбке, Майкл и Мишель меня долго тискали в объятиях. Мишель, тут же положила мою ладонь на свой "животик"… мол, — "вот, что ты со мной,
сделал"! 
  Наполнив три мешка из под сахара, драгоценностями, супруги, тут же отбыли в неизвестном мне направлении.
  Обнимаясь, на прощание, Мишель сказала мне новость, которая взволновала меня лишь спустя три-четыре часа.
  — "Позавчера, в России, 12 апреля 1961 года, летчик-космонавт Юрий Гагарин, на ракете "Восток — 1", долетев до Луны, вернулся живым и здоровым на Землю" — мелодично проворковала Мишель, буд-то речь шла о чашечке горячего кофе...
  Слово — "летчик", я понимал и осознавал, а вот слово — "космонавт", не мог понять...
  Другое обстоятельство меня взволновало еще более, ибо за долгие годы, впервые, я подумал, — "а, сколько же мне лет, сейчас?"
  — Родился я седьмого мая 1917 года: а сейчас, уже прошло 12 апреля 1961 года!?
  — Значит, мне, уже!?..
  — 41...
  — Абалдеть! — сказал я сам себе, ибо мне казалось, что нет еще и, тридцати пяти...

                                 25.

  После отъезда Майкла и Мишель, мои медитации стали плохо получаться. Вера в Мастера, куда-то пропала. Я захотел водки и сала.
  В голове, круглые сутки крутились одни негативные мысли, которые изводили мою нервную систему, грызли совесть воспоминаниями о войне — "мол, я убийца, и, не имею марального права даже мечтать о Царстве Бога, а тем более, являться гражданином столь почтенного Царства"...
  Потом, негативные мысли сменились липкой тревогой о Мишель и ребенке, которому предстояло еще родиться, которому, по воле судьбы, я, — отец...
  — Видимо у Майкла и Мишель какие-то серьезные проблемы… — подумалось мне, и я то и дело стал вглядываться в даль горизонта в надежде увидеть белоснежную яхту.
  Ранним утром, на рассвете, я обычно ложился голяком на мокрую траву, и так лежал неподвижно два-три часа, мысленно, порами, впитывая пресную росу. Это упражнение я сам придумал, оно мне очень помогало, после которого, в течение жаркого дня мне редко хотелось пить. 
  Вот и сейчас я собирался "упасть" в росистую траву, как вдруг увидел появившееся на горизонте "белое пятно". 
  "Белое пятно", как-то странно приближалось, завалившись правым бортом почти до самой кромки воды. 
  Недотянув до берега метров сто, яхта "железобетонно" села на мель.
  Забыв одеть трусы, я поспешил на яхту. 
  От берега, растояние метров пятьдесят я быстро преодолел пешком, ибо воды было по пояс. Далее, резко, начиналась глубина, метра полтора-два. И, я мысленно удивлялся, как это они умудрились посадить яхту на мель. 
  На палубе яхты, была закреплена небольшая лодка с одним веслом. 
  Воспользовавшись лодкой, я вывез на берег потерявшую сознание Мишель, и, тяжело раненного Майкла.
  На берегу, прийдя в себя, Мишель, сказала, что в трюме находятся двенадцать молодых женщин, которых они отбили у торговцев рабами.
  В перестрелке с торговцами, был тяжело ранен Майкл. Мишель, взяв управление яхтой на себя, уверенно пошла в отрыв от преследователей, яхта которых, по непонятным причинам, быстро загоревшись, взорволась.
  В суете погони, Мишель изменила курс, и, яхта напоровшись на подводную скалу, получила пробоину. "Зуб" скалы величиной с добротный камод, отломившись, от скалы, наглухо "законопатил" пробоину, вода в трюм почти не просачивалась, и это обстоятельство спасло жизнь женщинам-рабыням от того, что они не захлебнулись. Но, трое женщин все же погибли от столкновение с "зубом": остальные, отделались лишь шишками и синяками... 
  Используя лодку, с большим трудом открыв крышку-дверь в трюм, перевез женщин на берег.
  Пока я возёкался с женщинами, трое из которых были мертвыми, умер от потери крови, Майкл.
  Мишель, снова потеряла сознание. 
  Приняв ответственность на себя, загрузив труп Майкла и троих мертвых женщин в лодку, закидав их пальмовыми листьями, я вплавь проплыв с километр, то и дело толкая лодку, увлекал её к океаническому течению, которое проходило вблизи нашего острова. Наконец, течение подхватив лодку, понесло её содержимое к "тайнам иного берега"... 
  Когда плыл обратно, мне четко привидилась картинка, как ангел смерти заарканив души Майкла и троих женщин, потащил их в ад. И тут, появился Гуру, который, дал мне Посвящение. Сияя и улыбаясь, он, отобрал у ангела смерти "пленников", и повел их в сторону Царства Света. 
  Как бы ниоткуда, снова появился ангел смерти в сопровождении Кармического Прокурора.     Кармический Прокурор веско обосновал причину своего появления.
  Гуру, сияя и улыбаясь, тоже объяснил ситуацию, доводы, против которых, — "тьма была бессильна".  
  И, всё это произошло на моих "глазах"...
  — Они в надежных Руках! — объяснил я Мишель и девятерым женщинам, тыча пальцем в небо...
  Поняли ли они меня или нет, я не знаю, а вот Мишель, меня поняла правильно. Её заплаканые глаза, стали искриться благодарностью к моему Учителю, о Котором я ей давиче рассказывал.
  Честно говоря, я и сам был очень удивлен. То, что, Гуру, решил мне приподать очередной практический урок, и то, что я воочию увидел, как Гуру защишает тех, кто хоть чуть-чуть контактировал с Ним или с Его учениками… Когда, в ашраме, после Посвящения, мы общались с другими учениками, они частенько рассказывали о подобных эпизодах, к которым я относился немного скептически. И, вот теперь, "увидел" сам.
  Почти все умирающие, какими бы они позитивными нибыли, попадают в ад. И лишь тех, кого Гуру взял под Своё любящее Крыло избегают наказания адом. Почему? Да потому что этому человеку когда-то посчастливилось контактировать даже мимолетно, с Живущим Гуру Света и Звука и Его учениками. В джанном случае, Майкл и три погибшие женщины контактировали со мной. 
  На самом деле за всем этим таинственным процессом стоит — Бог, и Его любвиобильный энергетический обмен. 
  Разглядывая обнаженных женщин, до меня наконец-то дошло, что их внешний вид, больше европейский, нежели негритянский. Да, цвет кожи, был явно негритянский. А всё, остальное, очень утонченное, европейское. Это были безусловно супер-красавицы, все ростом в приделах ста семидесяти сантиметров. Несмотря, что им было уже за тридцать, грудь сохранила былую упругость, осиная талия и круглые мячи-ягодицы, сразу же притягивали взгляд самца. Я тут-же обратил внимание, что Боженька подсовывает мне жен с круглыми ягодицами. В голове моей родилось гениальное открытие, всех женщин можно разделить на две категории, на кругло-попых и плоско-попых. 
  Услышав мои доводы, Мишель долго смеялась, и это обстоятельство меня очень по-радовало, ибо она наконец-то вышла из некоего трагического состояния, связанное с гибелью Майкла.
  Смеясь, Мишель стала более пристально разглядывать попы женщин и свою. 
  — Действительно, я никогда не обращала внимание на это!.. — весело щебетала Мишель, задорно шлепая женщин по их сочным ягодицам.
  — Кстати, познакомься, они, немного говорят по русски.
  Мишель, разговаривая с ними по французски, стала называть мне их весьма замысловатые имена, фамилии, от произношения которых у меня заплетался язык. Слушая, я тут-же переименовал их на русский лад: Оля, Наталья, Вера, Валентина, Екатерина, Василина, Марина, Дарья, Дина.
  Со слов Мишель, та, которую я именовал Екатериной принадлежала к знаменитому на весь мир финансовому клану Ротшильдов, по французской ветви. Я понятия не имел, кто такие Ротшильды, но, по тому, как округлились глаза Мишель, понял, это очень крутые "пацаны"... 
  Намек Бога, я сразу понял: десять жен, вместе с Мишель… К тому же Мишель, вот-вот должна родить от меня, ребеночка… Что означало факт, — очередной кармический узел, стал для нас разворачиваться конкретными практическими делами.
  Еще один намек Бога до меня наконец-то дошел: из ада войны, меня перебросили в рай, который только с виду кажится — раем, ибо, мгновенно может превратиться в ад, в виде тайфуна, цунами или бандитского нападения, к примеру, со слов Мишель, их клад, это всего лишь малая часть, того, что награбил когда-то, знаменитый в данной округе, мореплаватель и пират Васко да Гама.
  При Посвящении, Гуру говорил нам — "Там где двойственность, там, всё — ложное, лишь в Царстве Бога, рай — Истинный, Вечный, ибо в Царстве Бога, нет, двойственности. Если человек не желает познавать себя, как душу, то он автоматически создает причины для очередной войны".
  Раньше, я стеснялся об этом говорить, ибо считал, что "это" мне померещилось, а теперь, "увидел" четко, как что-то невидимое и очень мощное уходит с земного плана, уступая место неч-то новому, чистому, светлому. Целая эра церковщины-королевщины, стадного общества, уходя, сменяется очень тяжело, неохотно, как старая плесень цепляясь за всё молодое, что от "века Золотого", что от — Шестой Расы, что от Истинного Рая...

  Девчонки явно хотели съесть что-нибудь мясное.
  Обосновав необходимость в вегетарианском питании, я буквально приказал им, приучаться к кокосово-банановой диете, ибо ничего другого съедобного на острове не имелось. Конечно, при большом желании можно было заняться рыбалкой, но, я умышленно "забыв" о рыбалке, настаивал, чтобы девчата увлеклись кокосами.
  Спустя две недели девчата с легкостью насыщались той пищей которую ел я. 
  Если для меня одного пищи и пресной воды на острове хватало с избытком, то теперь, возможности небольшого острова стали явно и ощутимо, ограниченными. Во многих местах мы сделали новые запасники пресной воды.
  Утром, в обед и вечером, мы все, кроме Мишель, делали физзарядку, совершая пробежки вокруг острова. 
  Мысленно, я готовил девчат к Посвящению. По этой причине, там где у меня на острове были медитационные "точки", я позаботился о том, чтобы девчата сделали себе удобные для медитации, сидулки, похожие на кресла со спиленными ножками.
  О сундуках, Мишель и не вспоминала. К тому же, она, вдруг пришла к выводу, что вобщем-то беззаботная жизнь на острове, ей явно по душе. Предстоящие роды, её полностью захватили своей таинственностью и любвиобилием к новорожденному...
  Мой шалаш, значительно расширившись, стал больше напоминать юрту. По центру, стояла пальма, а вокруг пальмы были разбросаны пальмовые листья. Когда мы ложились спать, то наши головы находились вокруг ствола пальмы.
  Один из валунов торчащий из воды, мы приспособили для туалета: все наши испражнения тут же съедались мелкими рыбешками, которых было привеликое множество.
  Вечером, перед сном, разглядывая звездное небо, я рассказывал девочкам о войне, о своих женах и детях, о необходимости в Посвящении. Так, мало по-малу мы приучались понимать  друг друга.
  Глядя на счастливую Мишель, женщины, тоже пожелали стать мамами: и, как можно скорее.
  Наблюдая за женщинами, сразу бросилось в глаза, их жесткая привязка к какому-то распорядку.
  — Девочки, вы находитесь в некоем раю, поэтому, прямо сейчас, выбросьте из головы, наработанные "там" установки — "это можно, а это, нельзя". Хочется петь, танцевать, — пой, танцуй, ибо это Боженька через тебя захотел — петь, танцевать. Хочется, ночью, прогуляться — иди, гуляй, любуйся величавостью ночного звездного неба. Хочется плакать, смеяться, — плач, смейся: не надо зажимать себя...

  Через три года, остров более стал напоминать детские ясли. С утра и до поздней ночи над островом разносился задорный писк, визг детишек и счастливых мамочек, которые поглаживая свои животы, хвастались, у кого он больше. Как минимум еще десятью душами вскоре должна пополниться наша семья... 
  Еслиб ни Посвящение в Святые Свет и Звук, которое я дал девчатам месяц назад, то наша жизнь на райском острове больше походила бы на выпас небольшого стада баранов, для которого главное — еда, сон и размножение. Получив Посвящение, для нас сразу же, коренным образом изменился смысл нашей жизни, ибо мы теперь не являлись бесцельно прожигающими время прибывания на Земле, не являлись стадом, косяком рыбешек, а, мы теперь стали — учениками Гуру, который ведёт нас, — Домой, в Царство Бога, в Абсолют.
  Когда я вспоминал сладкий образ Гуру, то вскоре вспоминал своих жен, детишек, которые остались жить временно в ашраме. К ним я мысленно приплюсовывал Еву с детьми — Ромео, Джульетта, Вася, Виктор, Таня, Катя, Лена. Затем, с легким сердцем приплюсовывал — Мишель и Яшу, и далее: Оля, Наташа, Вера, Валентина, Катя, Василина, Марина, Дарья, Дина: их детишки… А потом, снова появлялся Светлый образ Гуру и я как бы мысленно отчитывался Ему...: отчитывался о проделанной работе… Постепенно, это стало для меня привычкой, вот и сейчас, в медитации, пришло время "отчитаться". И, со Слов Гуру, несмотря на кажущуюся бессмысленность нашего проживания на острове, прибывания на планете Земля, в Глазах Бога мы выглядем очень даже прилично, ибо делаем то, что Ему — угодно. 
  Осознание данного факта привело меня в неописуемый восторг, и, одновременно, я глубоко понял, по какой причине, частенько печалятся глаза Гуру, ибо Он, четко видит и знает — вот Путь спасения человека, всего человечества, но, основная масса людей предпочитают идти иным, ложным, путем.
  Неделю назад, мимо нашего острова проплыл современный военный корабль. Корабль был настолько большой, что нашь островок напоминал маковое зернышко по отношению к арбузу. 
  С палубы гиганта-корабля, взлетели поочереди два истребителя, и вскоре, вернулись обратно. Я удивился, подумав про себя, что это некий плавучий аэродром.
  — Как они ловко приземлились!..
  Вначале, мы обрадовались появлению военного корабля, а потом попрятались в траве, дабы нас не засекли… А когда громадина расстворилась вдали, мы, радостно помолившись, поблагодарили Бога, что Он отвел от нас, столь не желанных гостей. Мы, очень желая помощи, теперь, сами, с радостью отказались от неё, ибо этот корабль нёс горе, слезы, смерть.
  Иногда, ради баловства, мы подходили к сундукам и начинали дотошно разглядывать, изучать их содержимое. Девчата весело примеряли кольца,  перстни, бывало, целыми днями носили их на пальцах, а потом, за ненадобностью, ложили их обратно. Я вообще, не интересовался содержимым сундуков, для меня были более привлекательными сладкие уста моих женушек. Разглядывая женушек, я отдыхал, и одновременно восхищался тем или иным творением Творца. Как это, так красиво, филигранно Бог слепил этих девчат? А, детишки!? Это же произведение искуств, шедевр! В человеческом теле, нет ничего лишнего, не нужного. А, как красиво Бог расстарался в этом цветке или в этой пестренькой птичке, которая пъёт нектар с цветка! Красота! Красота, естественная, против которой меркнет любое самое драгоценнейшее ювелирное изделие.
  А как красив закат солнца, или утренний рассвет!
  Глядя на нас взрослых, подрастая, дети тоже стали медитировать. Медитации детей, были очень качественными и мне непонятными, ибо они в состояние медитации проваливались мгновенно, как только закрывали глаза. Если мы, взрослые, могли часами корячится на спецседулке, дабы расслабив должным образом мышцы тела, а потом, когда вроде бы "начинало получаться", тело, вдруг хотело, — есть, пить, в туалет...
  То, что дети, зачастую, сами этого не желая, стали проваливаться в медитацию, мы обратили внимание чисто случайно. Это обстоятельство нас немного опечалило, ибо мы не знали, как на это реагировать. Но, позже, у меня, и еще у четверых жен, вдруг произошла серия качественных медитаций, на которых, Гуру, нам дал необходимые рекомендации.
  Мы — успокоились… И, лишь более внимательнее стали приглядывать за детьми.
  Как-то незаметно прошли десять лет. Я стал седым романтиком в голове которого часто копошатся мыслишки о Царстве Бога, Абсолюте. Рядом со мной, седовласая Мишель, теперь уже больше напоминала милую старушку с добрыми глазами. Другие жены-молодухи, расцвели еще более и теперь напоминали богинь, вокруг которых снуют их уже повзрослевшие дети-ангелы...
  Были мгновения, когда мне казалось, что Царство Бога уже снизошло на этот остров, и нам, как бы и некуда дальше идти. Потом, проходили сутки, недели, и остров становился жутко надоевшим, опостылившим: хотелось вплавь бежать с острова на все четыре стороны. Тогда, Душа начинала ныть, как бы намекая, что это не те ценности за которые надо цепляться. Истинные ценности — Там… в Сач-Кханде и далее.


                                 26.

      Птицы щебечут на крыше
      Радуясь скорой весне.
      А, — "Там", в Небесах, еще — Выше...
      Отец, улыбается мне!..
        И, вот, Небеса распахнулись!
        На Троне, Отец, восседал.
        За мною "шторы" сомкнулись!
        Отец, меня, целовал!..


  Всё течет, всё меняется...
  Эта глава самая скучная, унылая для читателя, ибо основная наша работа проходила и происходила внутри нас, на внутренних планах, писать о которых Гуру запретил. А это-то и есть самое интересное...
  С другой стороны, писать то, что Гуру запретил, не имеет для читателя практического и даже теоретического смысла, ибо у каждого идущего — "свой Бог", "свой опыт взаимодействия" с Богом, с Гуру, с самим собой. К тому же, в процессе ученичества, ученик, чаще сталкивается со "своим эксклюзивным негативизмом", которого, оказывается, "ну очень, очень, много".
  "Мне бы твои проблемы"...: ибо, каждому ученику кажется, что его-то проблемы самые, самые сложные по отношению к проблемам других учеников...
  Во время Посвящения, Гуру нам говорил, — "Если ученик внутри себя увидел свалку, которая в сто раз больше свалки в Дели, то именно с этого момента, ученик, становится — учеником".  
  Суть учебного процесса сводится к тому, чтобы ликвидировать свалку внутри себя и вокруг себя...: очистить карму, до — Ноля...
  Я часто думал, за что меня Бог сослал на этот райский остров, да не одного?
  Ничто на Земле не происходит случайно. Закон "что посеешь, то и пожнешь" — действительно, не выдумка и не шутка. Настоящего нет без минувшего, и в этой жизни мы пожинаем то, что посеяли в прошлых жизнях.
  — Это, что же я отчибучил в своей прошлой жизни, что меня сперва справадили на войну, а потом на необитаемый остров!?
  Только глупец борется с другими, мудрый борется с собственными недостатками...
  Вот я и борюсь...
  Буквально час назад вдруг понял, что на этом острове я сам себя — удерживаю. И, как только, что-то важное для себя осознаю, так, сразу же карма меня выгонет с острова...
  И, я — "это, что-то"? — осознал!!! 
  Вдруг, пришло четкое понимание, что вся планета — это не мой дом. Мой дом — это Царство Бога… А, тут, на Земле, Бог дает каждому человеку какое-то испытание...
  Это осознание меня буквально пронзило, пропитало; я, уже и не сомневался, что уже завтра, карма, начнет гнать нас с острова.
  Так оно и произошло...
  Военный корабль, на борту которого красовалась здоровенная пятиконечная звезда, стоял примерно в двух-трех милях от нашего острова. К берегу, урча шмелем, причалил катерок...
  Мишель, почему-то первым делом проболталась морякам, что у нас тут находится внучка Ротшильда… И, этого было достаточно, чтобы нас с почестями перевезли с острова на корабль, и далее, на вертолете, а потом и на самолете, "транспортировали" в берлогу старика Ротшильда...
  Всё было как во сне… А я всё задавал и задавал самому себе вопросы, на которые сам и отвечал...
  Карма. Ротшилды. Отработка... 
  — Что дальше?
  Карма. Ашрам. Отработка...
  — Что дальше?
  Карма? Вся семья в сборе. Отработка...
  — Что дальше?
  Карма? Семья покидает ашрам: покидает Индию. Отработка...
  — Что дальше?..
  Я вдруг очень четко осознал, что без помощи Гуру, сам ученик самостоятельно не в состоянии  очиститься от кармических "зацепок". Тем более, что карма бывает негативной и позитивной, и, если мы, уже привыкли "кувыркаться в негативизме", то к позитивным кармическим реакциям мы, вовсе не готовы.
  Вот я уже и в России, на острове Сахалине, хожу по главной улице портового городка Холмск, и, всё думаю, — "Зачем судьба меня забросила сюда, в это российское захолустье?"
  Здесь меня никто не знает и я тут, впервые. Единственная улица городка, после обильного дождя, напомнила мне разбитую фронтовую дорогу, где в луже капитально увяз танк. Увяз так основательно, что его с трудом вытащили с поможью двух других танков.
  — Боженька, зачем Ты меня сюда послал?
  А, вот и ответ, "последовал"...
  Рядом со мной притормозила "Волга", смазливая и вся заплаканная барышня лет сорока, просит меня, что бы я ей помог схоронить её мужа.
  — Причем тут я? — по привычке спрашивая Бога, я, сел в салон "Волги".
  Сара, тут же объяснила мне ситуацию. Её муж, некогда фронтовик, директор крупнейшей плавбазы на Дальнем Востоке, буквально три месяца назад сделал ей предложение. У него вся родня проживает на Украине, а у неё, в Израиле.
  Феликс был мужик видный, солидный, денег и блатных связей в верхах имел с избытком, да и на здоровье не жаловался. В первую же брачную ночь буквально "укатал" свою милую Сарочку на широком диване, привезенном из Японии. После, Сарачка, охала, ахала, ощупывая свои ребра, на предмет их целостности, а про себя, радовалась.
  Феликс, решил сделать Саре приятный свадебный подарок. Он уговорил своего другана, чтобы тот прокатил их на катере вокруг острова Сахалин.
  Хорошенько посидев в кабаке порта Ванино, Николай, Феликс и Сара вскоре, переплыв Татарский пролив, оказались в ресторане портового городка Холмск. Далее, они предполагали кутьнуть в кабаке города Анива, Корсакова. Но...
  Ночью, после бурного секса, Феликс, тихо закрыв глаза, тихо умер.
  А на кануне, его, прожженного атеиста, Ангел, сводил на экскурсию туда, куда Феликс должен отправится после смерти. И, это оказался — ад. 
  Ангел, медленно рассказывая о достопримечательностях адовых подвалов, и как от сюда можно выбраться, сказал, что сюда не попадают только те "мерзавцы", у которых есть защитник и покровитель в лице Гуру Универсальной Науки Души.
  Выйдя из сна, Феликс долгое время возмущался, ибо он считал себя очень порядочным человеком, добряком. Правда была у него и война, а война, дело очень хлопотное и грешное...
  Чтобы хоть как-то заглушить пакостное после сна настроения, Феликс, выпив залпом стакан коньяка, запел песню.
  Полегчало...
  Когда Сара заговорила о Гуру Универсальной Науки Души, я сразу догадался для чего Бог меня сюда закинул: в моей голове все извилинки уложились наконец-то в соответствующие ячейки.
  Сара еще долго рассказывала мне о своей непутевой жизни, а я, делая вид, что внимательно её слушаю, мысленно говорил со своим Гуру. Я просил у Него прощения, что немного засомневался в Нем, а так же, проявил излишнюю нервозность и даже грубость к Нему, обругав Его...
  Улыбнувшись, Гуру дал мне короткое пояснение сложившейся ситуации. Дело в том, что через меня, Душа умершего Феликса, получила спасение от Бога; Душа Феликса не попала в ад, ибо её под свою защиту взял Гуру Универсальной Науки Души. Одновременно, Гуру взял под Своё Свето-Звуковое Крыло, Сару и другана Феликса, Николая.
  Как говорится, неисповедимы Пути Господа... 
  В принципе, человеческая жизнь какой-бы насыщенной она ни была, очень, очень банальная по своей сути. Но, это начинаешь осознавать лишь тогда, когда впереди четко замаячила "тетка с косой". Тот же Феликс, "рубаха парень", всю свою жизнь провёл в пекле судьбоносных для страны событий, и он, полагал, хотя и был атеистом, что его жизнь не прожита впустую. А оказалось, всё наоборот… И, нет уже времени, здоровья, чтобы исправить ситуацию, как того требует Творец!
  Очень, очень многих умирающих, подобная предсмертная информация приводит в шок, в ужас... 
  В момент смерти в зачёт идёт лишь один показатель, — "есть ли у тебя Гуру Универсальной Науки Души"? Если — есть, то, тебе, неслыханно повезло..., ибо всех, у кого нет такого Покровителя, беззаговорочно отправляют в ад... 
  Вот и пришлось мне с Николаем копать могилу, затем произведя захоронение, помянуть Феликса в холмском ресторане.
  Николай, по старости не пьющий, я вегетарианец, и, что бы выпить за усопшего, пришлось позвать с улицы, первого попавшигося прохожиго. И, этим, прохожим, оказался семидесятилетний старичок, как он сам себя "обозвал", —  Витюша Ким.
  Местный трезвенник, Витюша Ким, с большим трудом выпив три полагающихся "стопарика", затем долго удивлялся маневру судьбы, —  как это я проник на закрытый остров Сахалин. Куда смотрит КГБ и милиция?!
  — Такова судьба-карма: для неё не существует милиции и КГБ! — замысловато ответил я, захмелевшему Витюше. — Но, если ей надо, то и в безвинной ситуации, тобою может основательно заинтересоваться КГБ... 
  Замысловато улыбнувшись, Витюша поведал нам, что и сам, в молодости, незаконно проник на остров, да и прижился, тут: потом, пошел на войну и, сюда же на Сахалин, вернулся после...
  Меня, вдруг осенило! Что, судьба его закинула на остров Сахалин лишь для того, чтобы он сегодня встретился со мной, а через меня, попал в Сети Любвиобильного Творца. Значит, в своей следующей жизни на Земле Душа Витюши, обязательно получит Посвящение, и, затем, окончательно уйдет — Домой, в Царство Бога. 
  Теперь, мне стал понятен метод, с помощью которого Бог, отбирает Себе будущих учеников...
  И, это действует не только по отношению к человеку. К примеру, посмотрел я на собаку или на цветок. Всё, с этого момента у этой собаки, у цветка пошла ускоренно эволюция: так, работает Бог...
  И, тут меня снова осенила дерзкая мысль, и я предложил корейцу Витюше и Саре, принять Посвящение в Универсальную Науку Души. Мне удалось их убедить, что не стоит ждать последующего воплощения на Земле: мол, будет выгоднее и правильнее, если Посвящение произойдет, к примеру, спустя трое суток.
  Витюша и Сара, не возражали, ибо, они, каждый по своему, жаждали именно этого Посвящения, но не знали, как "это" высказать словестно и, кому.
  Сара, отдав авто хозяину ресторана, щедро заплатив, изъявила желание пожить вместе с нами в доме Витюши.
  Холмск, это типичный, небольшой портовый городок с одной главной улицей протяженностью с одну морскую милю. Вдоль этой улицы ютились унылые домишки вперемешку с новыми домишками. Тут же плотно присоседились рыбзавод, пристань для грузопассажирского парома и сортировочная железнодорожная станция со спецэстакадой, по которой, вагоны загоняют на палубу парпома.
  Я сначало подумал, что Витюша так шутит, ибо его "квартирка", больше напоминала сарай, на полу которого были расстелены три мешковины набитые соломой. Сверху, на мешки был наброшен старенький ковер, а на этот ковер, был постелен огромных размеров матрас тоже набитый соломой. В углу сарая, стояла тумбочка и стол, на котором стояли самовар и горстка посуды. Под столом волялась кастрюля, которой Витюша не пользовался уже месяцев пять-шесть. Обломок зеркала, и цветастый портрет Г.К. Жукова завершали скромный интерьер корейца. Кореец Витюша, оказывается тоже воевал, но получив тяжелое ранение под Варшавой, был госпитализирован в глубокий тыл. Пока лечился, закончилась война. Его и еще нескольких на вид, корейцев, собрав в одну команду, срочно перебросили на восток на войну с Японией. 
  Воинский эшелон в котором ехал Витюша, приехал к станции Владивосток как раз в тот день, когда война с Японией, официально, завершилась. Так, Витюша, оказался рядом с островом; а, затем, благодаря праздной суматохе, втихушку, перебрался на  Сахалин.
  По соседству, с Витюшей, в таком же сарае, проживал еще один фронтовик. К дню победы, о нём вспоминали, приходили октябрята, пионеры, дарили цветы, конфеты, а после праздника о фронтовике напрочь забывали. Родных и близких у него небыло, вот и подыхал Семен Семенович в одиночку...
  Из за болезни и ранений, Витюша приучил себя и "семку", съедая немного морской "капусты", — наедаться. Пъянствовать, курить, он не любил и выпивал лишь иногда с "семкой", чтобы в день победы, помянуть боевых товарищей.
  Мне пришлось раз тридцать сходить на водокачку за водой, прежде чем мы произвели капитальные уборки в обоих сараях, постирали немудреное тряпье фронтовиков и помыли их самих. Потом, мы перенесли "постель" Семена Семеновичи в сарай Витюши, и, на этом завершили первую часть судьбаносного маневра для всех собравшихся в данной точке планеты Земля.
  Сара с легкостью восприняла информацию о необходимости вегетарианского питания. Она, услышав о Пути Святых, теперь, буквально пожирала меня взглядом: ей, хотелось получить Посвящение прямо сейчас.
  После долгих дебатов, мы договорились, что Посвящение произойдет ранним утром. Для этого, Сара, уже сейчас, должна сходить в ресторан, и попросить у директора "Волгу", четыре стула, и пару бутылок минералки.
  Утром, загрузив в авто плохо передвигающегося "семку", мы, забрались на самую макушку сопочки, у подножья которой и располагался унылый городок Холмск.  
  Посвящение затянулось, ибо новоявленные ученики сразу же, и, с легкостью, "улетели" в астрал. Там их и встретил Гуру...
  Сара, всё время хихикала. Витюща, как-то уж очень торжественно, молчал. Зато, улыбка "семки" постоянно находилась до ушей. А, я, волнуясь, то и дело просил помощи Гуру, и лишь спустя некоторое время до меня наконец-то дошло, что Гуру уже давно, мне помогая, держит ситуацию под Своим контролем. 
  Гляда на троих счастливчиков, я вдруг заплакал от счастья, ибо теперь я рассматривал их немного по иному. Я, рассматривал их, примерно так же, как смотрит Гуру на нас, Своих, учеников. Теперь, многое происшедшее в моей судьбе за последние месяцы вдруг стало понятным мне, и единственно правильным. Да, я мог бы проявить своеволие, изменить лишь некоторый ход, тогда и события пошли бы для меня, тоже по-иному, с ухудшением кармы. А, тут, я и карму отработал, и весьма плодотворно выполнил возложенную на меня миссию. А это уже, скажу вам честно, — "не щи лаптями хлебать". 
  Теперь, за спинами посвящаемых, я видел грандиозную панараму природы Татарского пролива, где небо, вода и Солнце взаимно играя, создавали восхитительные картинки. Но, все это было временно… И, лишь внутри каждого из нас, величаво и кротко затрепетала именинница Душа, которую Гуру пробудил от долгой спячки, и развернул "Каплю" в сторону Океана Сознания, в сторону Того, Кто Излучает Любовь Вечную.
  Я так остро и величественно проникся ситуацией, что незаметно для себя, сам, "улетел" в Объятия Гуру. Мне было так хорошо, что я и не подумывал о возвращении в тело физическое. Но, Гуру, предупредив меня, что "семку заберет с Собой", тут же вывел меня из медитативного состояния.
  После Посвящения, поздравив Сару, Витюшу, Семена с днем рождения их Душь, я предложил им кратко рассказать о своих первых опытах...
  — Если ты еврей, и не являешься учеником Гуру Универсальной Науки Души, то ты — не еврей!" — торжественно заявил Витюша, который, как теперь выяснилось, являлся "корейским евреем". "Мол, самая выгодная сделка, это сделка с Богом при посредничестве Компетентного Гуру Святого Пути".
  Сара, заметно приобразившись, похорошела, помолодела. Теперь, от избытка эмоций, ей хотелось петь, танцевать, или на худой конец, раза два-три переплыть вразмашку Татарский пролив.
  Семен Семенович, тихо и застенчиво улыбаясь, как-то неловко себя чувствовал, ибо его из рая, заставили вернуться в земную клоаку.
  Сара и Витюша еще долго мне рассказывали о том, как общались в астрале с Гуру, как Он их водил на экскурсии в разные Сферы Сознания. Они, так увлеченно рассказывали, что мы и не заметили, как "семыч", тихо, ушел на другой берег: на постоянное место жительства... 
  Схоронив "семыча", помянув его соком ягоды "клоповки", Сара с Витюшей, вскоре отбыли в Москву. Феликс, оставил Саре большую сумму денег на сберкнижке, которые и собиралась "вдовушка" потратить на поездку в Израиль.
  Я решил проводить их до южносахалинского аэропорта.
  На железнодорожной станции Холмск, которая состояла из двух сараев и двух железнодорожных путей времен гражданской войны, пришлось нам ждать дизельный поезд, минут тридцать.
  Я очень удивился, когда к станции приползла некая железнодорожная "каракатица": корпус — от старого трамвая, движек — танковый, дым — черный. Надрывно урча, покачиваясь с боку на бок, пассажирское чудовище остановилось. В окно высунулась чумазая физиономия машиниста "самодвижущегося пассажирского дизель-вагона".
  Оттуда, где должны выходить пассажиры, первым появился весь увазеканный и улыбающийся помощник машиниста. Спрыгнув на перон, протерев ветошью поручни, он помог женщине выбраться из вагона. Вагон, и движек, превратившись в единое целое, содрогались вибрацией и шумом, на которые никто не обращал внимания. В обязанности помощника входили еще и обязанности кондуктора. Получив деньги, отслюнявив здачу и три билета до Южно Сахалинска, мы наконец-то вошли внутрь. 
  Да, типично трамвайный интерьер, напомнил мне Берлин сорок пятого года, когда, танк, спрятавшись за трамвай, довольно таки прицельно "плюнул" снаряд в амбразуру подвала, который не могли мы взять боем в течении двух часов. Из-за трамвая, фаустник сразу не углядел спрятавшийся танк, а когда заметил, было уже поздно.
  Издав в пространство истеричный сигнал, надрывно кряхтя коробкой передачь, как-то нервно газуя, вагончик наконец-то сдвинувшись с места, весело покатился в сторону островного стольного града, окутав станцыю и её ближайшие окресности черными облаками дыма. Глядя в окно, я наблюдал интересные панорами местной природы. Горно-лесистая местность, с крутыми подъемчиками и такими же крутыми обрывами, приводили меня одновременно в ужас и, в вострг.
  Проехав целую череду тоннелей построенных японцами, перемахнув хребет, вагончик весело покатился в низ, к стольному граду.
  Меня вдруг осенила догадка, — когда я жил на необитаемом острове, то довольно таки хорошо научился медитировать, ибо на острове отсутствовали какие-либо помехи. Я уж было подумал, что достиг некоего медитативного пика, но, потом, когда я стал жить в шуме материковой суеты, все мои медитативные достижения куда-то испарились. Мои медитации потеряли — качество: моё психическое поведение стало постоянно раздражительным, на грани нервного срыва. Любая мелочь, будь-то запах спиртного, табака, громкая музыка, шумливые соседи, меня, выводили из себя. От людей мясорыбоедов я все чаще и чаще стал улавливать трупный запах, который они пытались заглушить одеколоном или духами. Запах женской косметики меня тоже сильно раздражал, мне казалось что запах помойного ведра пахнет намного приятнее, чем… Запах общепитовских столовых, это вообще, траурная песня, о которой лучше не вспоминать, и не будоражить сонливый ум читателя. Пусть лучше уж продолжает смертельно спать... 
  Я вдруг четко осознал, — библиотеки, и так называемые "дома культуры", по большому счету являются — свалкой мусора физического, астрального, ментального...
  Как-то само-сабой меня потянуло на поэзию, вспомнился коротенький, но очень значимый для меня, для данного момента, стишок:
  — Отец! Я выбрал трудный Путь - 
  Идти Тебе навстречу,
  Где Свет и Звук сплавляются в одно,
  Где знаний шаль наброшена на плечи,
  А в Царство Тьмы — зашторено окно.


  Прости, Отец, за нудное брюзжанье.
  За слабость на Пути, желание всплакнуть.
  Всё — позади! Всё решено — миг поделен на грани!
  Отец, прости и, укрепи в дерзанье - 
  Идти кратчайше и любить Твой Путь!

  Посадив Витюшу и Сару на самолет, меня пронзила догадка, — их, я больше не увижу… Но, за них я был спокоен, ибо они находятся в надежных Руках Любвиобильного Отца-Бога.
  В Южно-Сахалинске, в магазинчике, купив мороженое, я бесцельно шел туда куда ноги идут. 
  Вскоре оказался рядом с городским кладбищем.
  Оказывается, сегодня "Родительский день". По этой причине, я увидел, как огромные людские вереницы двигались от кладбища и в сторону кладбища. Многие были под легким "шофе", а кое-кто, основательно поминув, шел на автопилоте. Так, мертвые, поминали — мёртвых...
  На обочине дороги, в густой траве лежала очень пьяная женщина лет тридцати. Её маленькая дочка, лет четырех, матеря непутевую мамашу, упрашивала её подняться и идти домой.
  — Сука, блидинка, если ты сейчас не встанешь, я убью тебя! Мама, ммамочка, ну вставай: пошли!
  Чуть в стороне, другая женщина, пъяно матюгаясь, смачно блевала рожками, винегретом и вонючим самогоном. 
  В суматохе людской, то там, то тут, слышны ругань, оскорбления  родственников, из-за неправильного поделённого наследства. 
  Две пьяные бабки валяясь на земле, матюгаясь словно портовые шлюхи, таская друг друга за волосы, плевались.
  — Господи, прости нас, мы не ведаем, что творим! — обратился я к Богу, решительно направившись по-дальше от кладбища: от пъяной толпы "мертвецов"...
  Пройдя с километр, я вдруг почувствовал, что мои ноги пошли куда-то не туда. 
  Вскоре, завернув за угол, дощатого, покосившегося забора, я услышал крик женщины. Рядом с женщиной лежала собака, которую лихорадило в предсмертных судоргах.
  Я, хотел было пройти мимо, ибо понимал, что не ветеринар, и не смогу компетентно помочь собаке. Но, какая-то сила меня буквально примагнитила: и, я почти вплотную приблизился к умирающей собаке.
  И, тут, меня словно молния пронзила; благодарный взгляд собаки, встретился в моих зрачках, и, я сразу всё понял, что, на самом деле, в теле собаки, "умирает" Душа человека, который, совсем недавно был учеником Живущего Гуру Универсальной Науки Души.
  Женщина кричала и плакала от ужаса, упрашивая меня, чтобы я что-нибудь сделал с собакой, а я, наоборот, счастливо, улыбался. Улыбался еще и от того, что вовремя прибыл в данную точку планеты. 
  — Спасибо, спасибо, спасибо! — кричал мне благодарный взгляд собаки, которая, глубоко вздохнув, успокоилась...
  Взяв подручку женщину, пытаясь её успокоить, повел её по-дальше от трупа собаки.
  Раза два-три, объяснив ей сложившуюся ситуацию с собакой, а, так же рассказав ей о значимости Живущего Гуру Универсальной Науки Души, сам того не подозревая, я стал агитировать Надежду Егоровну принять Посвящение.
  — Я, рабыня мяса и вкусной рыбы: а, за глоток коньяка, родину продам! — отбрыкивалась женщина.
  Улыбнувшись, попращавшись с Надеждой Егоровной, я поспешил на железнодорожный вокзал, дабы поскорее уехать в Холмск. 
  Мои сердце, Душа — плакали, тихо плакали от тех сюжетов которые увидел я на кладбище и с "собакой", и я мысленно, то и дело спрашивал Гуру, почему Надежда Егоровна так решительно отвергла Руку Бога… Значит, видимо, я не смог убедительно рассказать ей о Гуру...
  — Прости, Гуру, прости, не смог, не оправдал я Твоего доверия.
  Сарайчик Витюши располагался не-подалеку от ресторана.
  Ресторан буквально содрогался от громкости играющей музыки, от пьяных выкриков танцующих, и мне вдруг представилась смешная картинка, как планета Земля летит в Космосе, а от неё воняет табаком и вино-водочным перегаром, и на всю Вселенную ревут динамики исторгая дизгармонию звуков...
  Разум стал ехидно меня искушать, дабы я зашел в ресторан, и выпил графинчик коньяка под селедочку.
  Из ресторана выпорхнула смазливая женщина лет сорока. Обняв меня, жадно целуя, она стала умолять, чтобы я побыл с нею всю ночь: мол, у неё всё, есть, а мужика — нет.
  Я, вежливо отказался.
  Тогда женщина изменила тактику, сказав мне, что в кабаке собрались одни пидерасы, а ей позарез необходимо пообщаться с настоящим мужиком: что она не местная, и ей негде переночевать.
  Увидев мою квартиру-сараюшку, она дико обрадовавшись, подмигнув мне, вернулась в ресторан.
  Быстро помывшись, лег спать.
  А, тут и "гостья" вернулась, приперев с собой три бутылки коньяка и всякой мясной-салатной еды человек на десять.
  Я, как бы почувствовал, что Вере Васильевне хочется выговориться, поэтому, моё предложение, что я её буду лежа слушать, она восприняла с привеликой радостью.
  Буд-то в праздник "Гуру Пурнима", Луна, вынырнув из черного месива облаков, создав в моей унылой берлоге некую романтическую обстановку. В свете Луны, силуэт Веры Васильевны стал еще более соблазнительным, и, мне тут же, захотелось её обнять, и мять, мять, чтобы косточки похрустывали: все мои жены буквально обожали подобную массажно-эротическую процедуру.
  Наши взгляды встретившись, исторгли молнию бешенной страсти, которая соединила нас в диком танце любви.
  Где-то через час, совершенно опустошонные и довольные друг другом, мы лежали обнаженными на соломенном тюфяке, и я, с большим вниманием слушал монолог Веры Васильевны.
  Живет она на острове Кунашир, который находится рядом с японским островом Хоккайдо. На острове, много женщин "рыбачек," у которых чулки набиты деньгами. Мужики на острове тоже есть, но они либо очень старые, либо прожженые алкоголики-дибилы, либо вечно в плавании. По этой причине, на острове ощущается острая нехватка нормальных мужиков, и, если такой находился, и приезжал с материка жить на остров, то ему гарантирована райская жизнь. Он, как сыр в масле купаться будет, жена с него пылинки здувать будет, лишь бы он не пьянствовал и не блядовал. 
  Местные жители острова, уже лет как двадцать, с нетерпением ждут, когда Кунашир отдадут Японии: мол, хоть пожить по-человечески.
  А между тем, на материке лихо достраивали Байкало-Амурскую Магистраль, КПСС — догнивала быстрее капитализма, а Комсомол, превратился в россадник предателей устоев КПСС, и бандитов.
  Умер Леонид Ильич Брежнев, а вместе с ним, окончательно умерла власть Советов. Бандитский капитализм бесцеремонно вторгся на просторы СССР, желая раздробить одну шестую часть суши на мелкие княжества. Вся недобитая в гражданскую и в Великую Отечественную войну, нечисть, в лице Блока НАТО, и разных там, своих и чужих купчишек-олегархов, снова ополчились на земли и природные богатства России.
  Многие россияне вдруг четко поняли, что "америкосы" и блудливая Европа, их снова, ехидно втягивают в Третью Мировую войну: что наши доморощенные олигархи, хуже фашистов.
  А в это время, бабы острова Кунашир, работая в резиновых сапогах и телогрейках, мечтали о другом, чтобы муж был трезвенник, чтобы строили по-больше уютных, благоустроенных квартир, и немногочисленные дороги острова были покрыты правильным асфальтом.
  Чтобы хоть как-то украсить жизнь на острове, некоторые ушлые бабенки на выходные дни летали на самолетах в Москву, Владик, или в Южно-Сахалинск, дабы величаво кутнуть в кабаке, а на снятой квартире, всласть нанежиться с купленными на сутки, или на ночь, мужиками.
  Были и такие бабенки, которые вместо кабаков и мужиков, предпочитали "оттягиваться" в опере, или в драмтеатре, на эстрадном шоу...
  Слушая Веру Васильевну, я в очередной раз убедился, что жизнь любого человека вобщем-то — банальная и безалаберная, и она, обретает некий великий смысл, лишь в одном случае, если человек становится учеником Живущего Гуру Универсальной Науки Души.
  Непонятно кто лежит в мавзолее. Ушли из жизни, как последние лохи — Гитлер, Сталин, теперь вот, Брежнев. Кувыркаются они в аду вместе с Александром Македонским, а ведь всё у них в личной жизни, да и вся история цивилизации могла пойти по-иному, стань они, учениками...
  Возможно, мы думаем: "Бог похож на нас. Раз мы ничтожества, Он тоже, наверное ничтожество". Ведь мы можем судить только на своем собственном, а не на более высоком уровне. Но когда мы медитируем и поднимаемся выше, то начинаем видеть, что Бог выше, намного выше, ещё выше, и что Гуру — то же, что и Бог. И когда на третьем плане Душа освобождается из-под контроля разума, то она способна увидеть Бога и Его Власть. Тогда она говорит: "Нет другого Действующего, всё делается Им. Нет ничего, что делалось бы не Им". Такой человек видит глазами Души, что есть, что происходит и кто Действующий. Он видит, что никто из людей не может сделать ничего, что они не делают ничего, а в каждом действует только Бог.
  Система негативной силы действует так, чтобы мы не знали, что верно. Нам говорится всякая ложь, которая выдается за истину, а нам приходится верить информации негативной силы и тому, что доступно из мирских источников информации. Нам говорят: "Вы можете вполне полагаться на средства этого мира, вам не нужна никакая другая сила, вроде Бога".
  Но когда мы оставляем физическое тело, то узнаем, что были обмануты и не смогли узнать истину. Эту истину нужно было найти здесь, в этом мире, отметая напрочь всю партийно-церковную идиологию.
  У нас много врагов, как внешних так и внутренних...
  Подобно тому как для помощи нам в Царстве Божием есть наш Помощник Бог и 330 миллионов ангелов, так и, к примеру, противоположная система тоже очень велика, и сильна. Вокруг нас находятся миллионы дьяволов, и эта огромная негативная сила слабее только Бога — никто, кроме Бога, не может контролировать её. И если мы не связаны с Богом в Его Царстве, то эта негативность действует на нас, она буквально уничтожает нас, убивает нас, навлекает на нас заботы, проблемы, трудности, страдания, смерть.
  Человек, получая Посвящение, становясь учеником Живущего Гуру Универсальной Науки Души, автоматически подпадает под защиту Бога.
  Короче, как ни крути, коли родился, значит, когда-то и помрешь. Весь вопрос только — когда? Смерть может прийти через час, а может и через месяц, через тридцать-сорок лет.
  Помирать прийдется в любом случае. Но, когда у тебя есть покровитель, в виде Живущего Гуру Универсальной Науки Души, то, и смерть, обретает совершенно другой смысл. Наша Душа предназначена для вступления в контакт с Богом. Бог делает нас совершенными, как Он Сам совершенен в Своем Царстве. И когда здесь, в этом мире, наша Душа находит Бога, Он остается с нами навечно, поскольку наши отношения с Богом и Царством Бога созданы не нами и не кем-нибудь другим. Но мы, ни кто-нибудь другой не может прервать эти отношения. Бог создал эти отношения, и Он поддерживает эти отношения Своими собственными средствами.
  Время пребывания в этом человеческом теле дается нам для того, чтобы мы в этом теле могли вступить в контакт с Богом, стать Богом и навечно остаться Богом. Другим формам жизни, живым существам воды, воздуха и земли и даже божествам, богиням и ангелам, не дано право вступить в контакт с Богом, они не могут найти Бога и Царство Бога. Чтобы избавиться от своих страданий, проблем и забот, они должны воплотиться в человеческое тело, даже ангелы. Несомненно, у других форм жизни тоже есть Душа, но у них нет Бога и Царства Бога.
  Часто медитируя, вчера, я вдруг поймал себя на мысли, что стал думать как-то по-книжному. Хотя, я не помню, когда последний раз прочитал книжку. Может стал умнее? Я стал понимать проблемы аппостолов и суть смерти Иисуса Христа...
  Мне, почему-то казалось, что я наоборот, стал глупее, примитивнее, словно старая оглобля.
  Я не понимал, что если всё Делает Бог и всё Делается в Нем, то и война, дело Его Рук… Тогда причем тут Сталин, Гитлер?
  Да, Гитлер и Сталин — это очень крутые гавнюки: но, и мы то, тоже, не лучше их...
  Тогда получается, Бог больше похож на мазохиста, который балдеет, созерцая страдания человека.
  Вдруг вспомнилось недавно увиденное и услышанное, что потрясло меня...
  — Нация, где жирует чиновник, а учитель падает в обморок от недоедания, где преступник строит трехэтажный коттедж, а у работяги нет денег на хлеб, где у старушки в автобусе кондуктор требует предъявить пенсионное удостоверение, дабы убедиться, — не обманула ли, где за украденный у народа миллиард долларов дают депутатские привилегии, а за украденную курицу, чтобы накормить мать и детишек, сажают в тюрьму — такая нация обречена на уничтожение Эволюцией.
  — Что-то мудрено, Петрович, ты заговорил! — прошепелявил Парфеныч, разливая остатки одекуолона в стаканы.
  — Водичкой придави: так мягче пойдет...
  — Я, как истинный патриот, "Русский лес" не смешиваю!
  Покряхтев, смачно захрумкал сухарик, который давеча подобрал в мусорном баке. В сумке у Парфеныча много таких сухариков-объедков, иногда появлялись обглоданные кусочки мяса, рыбы. Но это уже барская роскошь...
  — Цыпленок пареный, цыпленок жареный, цыпленка "та жа нада" есть, — запела бабка Лукерья, выбираясь из чрева канализации. Глаза заспанные, морда опухшая, под правым глазом огромный фингал. Бело-серая шапка-обдергайка "а ля стог сена" покрывала такие же бело-серые взлохмоченные волосы, создавая впечатление, что волосы и шапка — одно целое. На плечах замусоленная телогрейка, подпоясанная веревкой. Дырявые, съежившиеся гармошкой рейтузы оголяли грязные ляжки. Зато на ногах красовались относительно новые, модные полусапожки, с меховой окантовкой, с позолоченными бляшечками, клепочками.
  Выбравшись из колодца, сняв штаны, Лукерья долго опорожнялась, продолжая хрипливо петь: "Я люблю тебя жизнь, это всё — ху-ня!"
  Песня и как она её исполняет, ей явно нравилась: она наигранно засмеялась...
  — Вы, козлы вонючие, думаете, я смеюсь? — Нет! Я так плачу! Плачет моя душа! — театрально говорила Лукерья, начиная очередной акт спектакля, дабы мужики плеснули ей грамульку одеколона.
  Петрович хотел было возразить, огрызнуться на счет "козлов", но Лукерья его опередила.
  — Прощелыга! Да знаешь ли ты жизнь! Проучительствовал в школе, а так и не понял, чему учил! Мудила, кабан гребаный!
  — А ты, старый пердун, парторгом был, ересь людям вдалбливал! Вот и жуй теперь объедки своего "Марса-Энгейса", — издевательски прокричала Лукерья, подзуживая мужиков за то, что выпили весь одеколон и ей, своей подруге, не оставили. Сволота!
  — Шакалы вонючие! Не дам вам сегодня...
  — Замолчи, паскуда, а то ноги повыдергиваю, глаз на жопу натяну! — прорычал Парфеныч, хватаясь за обломок кирпича, валявшийся под ногой.
  — А вот это видал?..
  Лукерья, демонстративно стянув рейтузы, показала интеллегенции свой худощавый, грязный зад.
  — Занюхай одеколончик-то!..
  Такого хамства мужики стерпеть не смогли — "за падло". 
  Петрович остервенело пинал старуху, буд-то мешок с картошкой, а Парфеныч дубасил её голову обломком кирпича.
  Устав, вспотев от "разборок", мужики сели на ящики, продолжая прерванный разговор о высоком, счастливом, вечном.
  — Слышь, давай на неё поссым! — довольно произнес Петровичь, кивая на лежащую бабку, её окровавленное лицо напоминало песочно-цементную массу.
  — Так сказать, её раны продезенфицируем!..
  Загоготав, мужики подошли к бабке, на ходу растегивая прорехи. Упругие струи долго "обмывали" старушечье лицо.
  — Вот сучка, даже не реагирует!..
  — Дай-ка я её оживлю! — ехидно прошепелявил Парфеныч, муссируя свой вялый отросток, который никак не желал твердеть. — Переверни Лукерьюшку на живот...
  — Сука, упрямая, не реагирует: другая бы визжала от благодарности. Тварь неблагодарная! 
  — Слышь, она, однако, того, мертвая...
  Собрав сухари, куски картошки, сняв с неблагодарной твари телогрейку и моднячие полусапожки, мужики покинули отвоеванное у других нищих — клочек земли.
  — Пойдем в подвал к Танюхе, она моложе, культурнее, и "давалочка" приятнее.
  — Развратник! — незло огрызнулся Петрович, высмаркивая смачно соплю.
  — Козлики! — произнес кто-то сзади, саданув Парфеныча и Петровича по кумполу трубой. Петрович, уткнувшись рылом в песок, затрясся в предсмертной агонии. С большим трудом повернув голову, Парфеныч увидел возле себя пьяных ребят лет пятнадцати. Их стеклянные, будто отмороженные взгляды не предвещали ничего хорошего.
  — Ну что, дедулька, видимо фронтовичек, прощайся с жизнью! — протяжно произнес прыщавый отморозок.
  — Вы предали и продали Россию!..
  — Ребята, пощадите! Что я вам плохого сделал? — взмолился Парфеныч, пытаясь спасти свою жизнь.
  Девичий хохот прозвучал словно "нюрнбергский приговор", дав "добро" палачу.
  Размозжив черепок деду, палач, идиотски улыбнувшись, выбросил обломок трубы.
  За столь геройское поведение палачу было разрешено поцеловать девочек. Под радостные возгласы, улюлюкание, поцеловавшись, компания пошла дальше, навстречу с новыми приключениями, острыми ощущениями.
  Через несколько часов ночь плотной пеленой окутала землю...
  Вдруг вспомнилось, как с женами и детьми пересекали небольшой кусочек пустыни. Нам надо было вытерпеть в течении одного часа, пеший переход. Песок. Жара. Легкий ветерок...
  Мы, очень удивились, когда в стороне от "тропинки" увидели чъе-то жилье, больше похожее на наш шалаш. Возле "шалаша" стоял ослик и верблюд, а рядом, играли трое ребятишек.
  — Как они тут живут? — подумал я...
  Счастливые лица детишек говорили нам о том, что им тут жить нравится, и ни о чем лучшем они не помышляют...
  Я побывал во многих населенных пунктах планеты, и везде, живут люди, и, везде, все эти люди, по своему счастливы, имеют свои эксклюзивные проблемы. Вот я и подумал, — "Как ловко Бог раскидывает людей по просторам земли"!.. "Как — много, и как — мало, нужно человеку, чтобы ощутить себя счастливым"... 
  — Что-то во всей этой кармической каше, я, не улавливаю? Что?
  — Где Ноль Универсальный?
  — Прогресс возможен лишь в Нуле. Всё, что тормозит наш прогресс, есть зло, ибо выбивает нас из Нуля.
  Ввиду того что не существует неосознанного прогресса, а есть только прогресс сознательный, ибо то, что мы сознаем, мы можем исправить, мы должны заняться самоанализом. Жизнь не проанализированная — это жизнь, прожитая попусту, ибо жизнь без прогресса — стоячее болото. Не удовольствия, а внутреннее развитие и рост должны стать целью наших стремлений. Этот рост заключается в освобождении Духа от оков тела, эмоций и влияния низшего разума.
  — Что дальше?!
  — Не знаю! — ответил сам себе, переадресовывая вопрос Гуру...
 
  



                       ЭПИЛОГ
   (ПРИМЕЧАНИЕ: Читая эзотерику эпилога, глав — 25, 26, следует помнить, что любое, компитентно  написаное слово всегда искажает истину.)


      Песнь о Боге носим в Сердце с колыбели.
      С Песней, дружно, мы идём в Сач-Кханд.
      Сколько Песен о любви к Отцу мы спели.
      Сколько мы еще с Творцом, споём!..
      В лютый холод Песня нас с тобой согреет.
      В жаркий полдень, станет, как вода.
      Тот, кто Песни петь с Творцом не умеет,
      Тот не будет счастлив никогда.


    (под словом "Песня", подразумевается — медитация на Внутренние Свет и Звук).  
 

  Как наверху, так и внизу. Всё — аналогия.
  Простому Богу, нужны — простая Природа, простая Универсальная Наука и простой, добряк-человек, ибо в этом скрыты тайна Любви, Святости, Преображения. Все эти "тайны", имеют Печать Универсальности, ибо в их корне, базируется Главная Тайна, — Тайна Нулей Внутренних и Внешних в Едином Универсальном Ноле.
  К примеру, математик, химик, физик, ботаник, это специалисты по манипуляции Нулями Внешними.
  Святой и Его ученики, к примеру аппостолы, гурмукхи, многие масоны, как правило, учатся манипулировать Нулями Внутренними находящимися внутри тела человека. Доступ к Нулям Внутренним в человеке возможен с помощью Души и Третьего Глаза, который сам по себе, есть — Ноль Универсальный (аналогия). 
  Человек, это скопление Нолей Внутренних и Внешних.
  Как и Душа, Третий Глаз, это одновременно — Тайна всех Микро и МакроНолей Творения (внутри человека), и одновременно, есть — Ноль Универсальный, с помощью которого, ученик Святого, тренируется проскальзывать"ушко иглы", дабы проникнуть в свой и Бога-Отца, — Дом...
  В бесконечной Энергетической Цепи Формопостроения Микро-МакроКосма, именно Ноль, всегда является той относительно "последней" точкой, откуда, с помощью Внутреннего СветоЗвукового Воздействия (Воля Бога), появляется та или иная, внешняя Форма Жизни ("выворачиваясь" из Внутреннего-невидимого, в видимую внешнюю Форму Жизни). Далее, если в видимую форму вошло бессмертная Душа, то такая форма, становится на определенный Цикл — Формой Жизни. Если Душа по Воле Бога, тут же покинула эту форму, то такая форма становится мертвой, и, организм, к примеру, матери, торопится избавиться от инородного тела-мусора (выкидыш). По схожему сценарию "выкидышем" может стать — планета, галактика, часть общества, нация. По такому же сценарию в теле человека образуются раковые заболевания; и, уже планетный организм спешит избавиться от этого человека-мусора ибо он упорно не желал познавать себя как Душу.
  Чем чаще и чем более проявляет себя Душа в теле ученика, тем меньше оказывает Своё Влияние на это тело Бог. Он, Тренер, как бы играя, сдаёт Свои позиции — Душе, приучая её работать самостоятельно (автономно) — "как Бог". При этом, Бог продолжает опекать, подстраховывать Душу, "приглядывая за ней, как бы со стороны. Наступает момент, когда Душа (в теле ученика) полностью берет бразды правления на себя, а Бог, полностью, отдаёт Свои Бразды Управления — Высшей Душе, в результате чего, Ноль "поднявшийся" и Ноль "упавший", в ядре Ноля Универсального сплавляются в Одно, образуя некое Новое Нулевое Начало, которое наполняет Форму Жизни, то есть наполдняет энергетически тело ученика (ученика живущего Гуру), который с этого момента становится — Святым. Внешне, обыватель увидит, что тело ученика выглядет "как и прежде", а вот внутреннее содержание ученика кардинально изменилось, в сторону святости. (Только не надо предпалагать, что внутри тела ученика изменились его внутренние органы. Нет. Они остались такимиже, но, адаптировались переваривать более тонкие и более высокие, мощные электромагнитные колебания). Что данный факт означает для ученика, который стал, Святым?
  Это означает факт, что данная Душа, Душа Святого, стала работать на все сто процентов, как Нуль Универсальный: подтвердив практически, что Бог и Душа — Одно.
  С этого момента, физическое тело Святого, на все сто процентов адаптировано к работе одновременно в двух Нулях (в Нуле — Внутреннем, и в Нуле — внешнем), где, Ноль Внутренний, будет всегда невидимо преобладать над Нулем внешним. Данное явление, означает факт, что этот человек, наконец-то стал — Человеком, умеющем — Жить и Со-Творить (как Бог) одновременно в двух Мирах ( в Царстве Бога и в "долине смерти" планеты Земля. Одновременно, это означает, что разум такого человека стал — "компетентным переводчиком Слова Бога".
  На планете Земля, только человеку дается такая уникальная возможность ("из грязи выйти в князи"), сознательно контактировать с Нулем Универсальным, "пархать" в Нолях, то вниз, то вверх. 
  По существу и образно говоря Ступени Лестницы Якова вымощены Нолями, и каждая такая "ступенька-ноль" имеет внешнюю и внутреннюю сторону (Закон Семи Триад). И если бы у всех людей четко работал Третий Глаз, они легко увидели, что одни люди чаще ходят по ступеням Внутренним, тогда как другие, и таких большинство, ходят по ступеням внешним. Рост сознания человека, это его продвижение от Нолей внешних, к Нолям Внутренним и далее, к Ядру Ноля Универсального (Трансмутация и Трансформация в Нулях). Суть правильной медитации заключается в том, что человек сознательно живет в "настоящем" (не в "прошлом" и "будущем"), ибо жить в "настоящем", означает фактическое (не теоретическое) нахождени е и проживание в Ноле. "Прошлое" и "будущее", всегда стремится "вытолкнуть" человека из "его Нуля", что неизбежно приводит человека к хаосу, дисгармонии, утяжелению кармы.
  Существование Внутренних и внешних Ступеней Лестницы Якова, даёт намек человеку, что вся земная наука должна быть разделена на два основополагающих Универсальных ответвления: а) Наука Внутреннего Нуля; б) Наука Внешнего Нуля.
  Наука Внешнего Нуля: к примеру, химия, физика, математика, медицина, астрономия, география, биология.
  Наука Внутреннего Нуля: к примеру, 1). Универсальная Наука Души: 2). Универсальность Ноля и Нолевого Начала: 3). Ноль Внутренний и Здоровый Образ Жизни: 4). Ноль Внутренний и энергетическое питание человека: 5).  Ноль Внутренний основа Системологии Микро-МакроКосма: 6). Ноль Внутренний и Разум (законы исходящие от разума человека, к примеру — конституция, кодексы, акты...): 7). Универсология и основы Системы Общественного Самоуправления.
  На Земле, с момента появления человека, бардак, обман, войны, стали нормой.
  Владимир Ленин, в своё время, был организатором "ликбезов", и жители России, стар и мал, шли учиться в школы. Теперь, когда завершилась Великая Отечественная Война, настало время, повсюду открывать "ликбезы духовной безграмотности". Ликвидация духовной безграмотности населения планеты Земля предусматривает необходимость обратиться к духовному наследию Великих Учителей в рамках Универсальной Науки Души.
  Учителей много, а Весть, всегда, — одна: Бог — есть тотальная Любовь: мы — дети Бога, и обязаны вернуться Домой, который и есть Дом Отца-Бога.
  Каждый Учитель адаптирует эту Весть в соответствии с нравами конкретного исторического периода жизни человечества в "долине смерти" планеты Земля.
  Великие Учителя — самая сокравенная, интригующая и одновременно сказочно прекрасная тайна которая сокрывает Их существование с времен Адама, Евы и, по сей день. Большинство людей больного, стадного общества, даже после такой чудовищной войны, попросту не верит, не признаёт категорически Их бытия. Меньшинство, если и верят, то они тот час же потребуют Великих Учителей (Гуру, Мастер) предстать перед Трибуналом науки, церкви и обывательского мнения толпы и обвинят Их во всех смертных грехах. Обвинят, мол, почему не устранили Гитлера, Сталина; или, почему довели мир до войны? Первые спросят доказательств Их существования; вторые, обзовут Их самозванцами, слугами сатаны и отправят на костер, на пытку; толпы же потребуют от Них неприменных чудес, дабы Они разом накормили их и устроили их благополучие, а коли Те не согласятся, то незамедлительно предать Их суду Линча. И все вместе решительно потребуют ответственности за всё то зло, что во все времена творилось, и творится по сей день обезумевшим в погоне за материальным достатком человечеством. И редкий человек догадается утончить своё сердце, стать вегетарианцем, познать себя как Душу, дабы понять практически о ком? и о чем? Ведают Учителя...
  Оскорбленный гордец скажет: ну и не надо, жили без них и дальше как-нибудь проживем. Но не спеши отрицать, зарываться в непроглядный мрак самостного существования, подними хотя бы глаза, если сердце огрузло до механизма, до насоса, к Светлым Ликам: Кришна, Моисей, Зороастр, Будда, Иисус Христос. Дева Мария, Платон, Пифагор, Жана дАрк, Джордано Бруно, Мухаммед, Франциск Ассизкий, Сергей Радонежский, Махавира, Елена Блаватская. Кабир, Нанак, Ангад, Амар Дас, Рамдас, Арджан, Хар Гобинд, Хари Раи, Хари Кришан, Тер Бахадур, Гобинд Сингх, Тулси Сахиб, Свами Джи, Баба Джаймал Сингх, Баба Саван Сингх...
  "Здесь и сейчас", мною обозначина лишь малая часть тех Великих Учителей Рода Человеческого, Кто — "видит действие в бездействии и бездействие в действии": пропагандирует практику той необходимости, что — "круглосуточно надо сеять мир и любовь каждой своей мыслью, каждым взглядом, делом"...
  "Ныне религиозность — это сознательное духовное общение со Святыми Светом и Звуком", — утверждают многие Учителя. Но Их мало кто услышал и понял, принял к действию через медитацию. Поэтому, неудивительно, что как и Владимир Ленин, так и Иисус Христос увидели в религии-церковной — "опиум для народа", "торгашей", "политиков", источник больших и малых войн...
  Любовь-мудрость Бога присутствует внутри нас и, в то же время, она повсюду вокруг нас. Красота природы беспредельна так же, как беспредельна красота Творца. Просто понаблюдайте за танцем любви-мудрости в природе. Любовь-мудрость сотворила так много всего, например, она установила циклы времен года, а также наделила диких животных врожденным знанием о том, как самоисцеляться, как искать пищу и ростить своё потомство. Кто учит их этому? Кто составляет для них расписание, меню, "лечебную настойку"?
  Эти вопросы заставляют нас задуматься о том, что если Бог находится внутри нас, а также повсюду вокруг нас, то почему мы испытываем чувства одиночества и разделения: почему обижаем друг друга, убиваем на войне и других конфликтах? Эти ощущения, эти явления являются частью иллюзии, которая привязывает наши органы чувств к миру и отвлекает наше внимание от опыта познания своего истинного "Я" — Души, которая является "капелькой" от Бога.  Когда наше внимание сосредоточено на Боге, и мы уважаем Бога в каждом и во всём что вокруг нас (дерево, бабочка, камень...), как мы можем чувствовать себя одинокими и разделенными: как мы можем обманывать, обижать, убивать друг друга?
  С незапамятных времен Учителя напоминают нам о том, что наша жизнь в человеческом теле должна быть использована для единственной цели, для которой она предназначена, — для реализации себя как Души, ибо это "ПРЯМОЛИНЕЙНОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО внутри НОЛЯ. Только в течение этой жизни мы можем выйти за пределы дуальности и, осознавая Бога повсюду вокруг нас, можем наслаждаться вечным счастьем и любовью, пока мы проживаем эту жизнь. Если же человек этого не делает, то сам того не желая, он становится на "тропу войны". Вот где скрыта основная Причина зарождения всех войн.
  Святой Кабир, открыто говорит всем: "За пределами сфер дуальности лежит мир вечного блаженства".
  ..."Из 84 Лакхов жизней, рождение в теле человеческом это — единственная возможность, когда мы можем сделать что-либо ценное: достичь Отца-Бога, вернуться обратно в наш Дом, откуда мы спустились и с которым мы разъединились. Мы должны использовать в течение этой жизни предоставленный нам шанс — пребывание в физическом теле, жизнь человека. Возможно, только благодаря вашим хорошим кармам, хорошим поступкам вы заслужили эту человеческую оболочку, но вместе с тем это могло произойти и потому, что наступила ваша очередь стать человеком после 84 Лакхов жизней. Как бы то ни было, главное, что вы должны использовать эту жизнь самым наилучшим способом"...
  Для того чтобы мы были способны увидеть Свет Внутри (Свет Внутреннего Ноля) и, в конечном счете, понять Его Величие, Учителя, через Универсальную Науку Души (Наука Ноля Универсального) дают нам практические средства, с помощью которых мы можем выйти за пределы опыта пяти органов чувств. Учителя снова и снова деляться своим сердцем и своим опытом для того, чтобы мы смогли реализовать свой истинный потенциал. В стихотворении Великий Святой делится своим опытом медитации и подчеркивает важность концентрации на Мастере (Учитель, Гуру), когда он повсюду ощущает присутствие Бога и поэтому постоянно остается поглощенным Богом:
  Состояние вечной медитации ни с чем не сравнить!
  Милостью Мастера, я всегда остаюсь настроенным на Него.
  Куда бы ни шел я, что бы ни делал — всё это моё богослужение.
  Дома ли, на чужбине — нет никакой разницы.
  Отрекшись от всего, слушаю запредельную Музыку Внутри.
  В любое время, во сне и наяву я полностью лишь этим поглощен.

  Бог вездесущ — Он присутствует во всех, и во всём в нас и что вокруг нас. Не существует ничего, что не является Им. Когда мы принимаем и уважаем друг друга, как часть Бога, то ненависть и дискриминация исчезают. Когда мы видим Свет Бога в других, мы начинаем заботиться друг о друге и обо всём вокруг нас. Бог не является частью и не разделен на части: Он, это ВСЁ, что существует во Вселенной и за её пределами. Он бесконечен. Поэтому говорится: "Мудрость заключается в освобождении ото всех разновидностей цвета, ото всех вероисповеданий, различий, ограничений, разделений, границ и национальностей, таким образом можно реализовать бесконечного Бога".
  Некоторые могут подумать: "При чем тут Ноль и война"?
  Ноль — это — мир, гармония, красота. Чем дальше человек или человечество отдаляется от Ноля, тем быстрее начнется очередная братоубийственная война.
  Так тоже правильно ("Вначале было Слово"...) и, тем ни менее, древние фальсификаторы лишь чуть чуть изменив, подкорректировав Истину, направили ход истирии развития рода человеческого по пути лжи, эго, войны.
  До того, как поработали фальсификаторы от Тьмы, знаменитая Библейская фраза выглядела так: "В НАЧАЛЕ был НОЛЬ, и НОЛЬ был у БОГА, и НОЛЬ был БОГ"...
  Тайна Ноля (0) заключается в том, что с одной стороны это некая пустота (то, чего нет), а с другой, Ноль похож на яйцо, где скорлупа есть — манас, белок — буддхи, желток — атма. Скорлупа — это граница ("не преступи кольцо"); желток — это Ядро Ноля, или ПервоИсток всех Причин, которые есть в Микро-МакроКосме.
  Тайну Внутреннего Ноля невозможно описать, ибо по сути это и есть попытка описать Бога: выйдет только путаница. Точно так же невозможно описать Любовь, которая — "есть" и, постоянно находится в работе, всё Творение и человек пропитано Любовью, но "что это такое", мы не знаем, и нет пока таких правильных слов, чтобы дать однозначно-компетентный ответ.
  Тайна Внутреннего Ноля заключается в том, что это некий "старт" в Ноле Внешнем, то есть в Материю и Антиматерию, и другие тонкие Сферы Со-Знания, за гранью которых находятся Материя и Антиматерия. И, как мы уже видим, Ноль, это некая "Дверь" (Врата) во Внутренние Сферы Со-Знания. То есть, символ Ноля (0) изображает некую видимо-невидимую границу, которая разделяет Материю, Антиматерию и Сферы Внутренние, и в то же время, той же границей, объединяет их ("Третий Глаз": "тоннель": "лифт"...).
  Нуль — это одновременно телескоп и микроскоп, и в то же самое время, есть реальная возможность, обняв Бога, — раствориться в Нем, раствориться в Океане Сознания.
  Экзотерика отображает всё внешнее. Всё внутренее отображает — эзотерика.
  В Нуле "спрятано" относительно-бесконечное количество других нолей (Надсистема — Система — Подсистема) которые скрепляют ВСЁ в Творении, и одновременно являются Единым Универсальным Тоннелем, благодаря которому (по Воле Бога), йог, (при содействии живущего Учителя, Мастера) может запросто проникать в нужные ему ему Планы,  Подпланы Внутренних Сфер Творения. 
  Мечта Атома — стать человеком. Мечта человека — осознав в себе Душу, стать Богом...
  У каждой формы жизни есть Душа, которая играет роль некоего Нулевого Энергетического Эталона, под Программу Которого подгоняются все другие, "нулевые" энергии (Теория Относительности Сознания).
  Для человека, ЭЗОтерику и ЭКЗОтерику Нуля можно охарактеризовать так: а) Чем далее он удаляется от Нуля, тем более он становится грешным; б) Чем далее он удаляется от Нуля, тем более он утопает в регрессе (кармические удары усиливаются в разы); в) Чем ближе йог приближается к Нулю, тем сильнее он примагничивается к Богу (хотя, Бог находится внутри каждого человека); г) Чем ближе йог приближается к Нулю, тем более против йога ополчается негативная сила, задача которой, очистить йога от "грязи", дабы он смог легко прошмыгнуть сквозь ухо иглы, и далее, раствориться в Нуле (в Океане Сознания).
  В полной мере безопасной техникой (техника безопасности йога) приближения к Нулю, и, прохождения Нуля владеет Живущий, Компетентный Учитель (Гуру), которого Отец-Бог, уполномочил работать с учениками (аппостолы: гурмукхи...), Души которых, во время Посвящения обретают прочную связь с Царством Бога (с Домом). Без компетентной помощи Учителя (Мастер) йог не сможет самостоятельно, обрести прописку в Царстве Бога, не сможет самостоятельно пройти препоны, расставленные негативной силой (электромагнитные коллебания).
  Ноль — это Бог, и одновременно — горизонталь и вертикаль, — пространство, Время, Энергия. Ноль, это ВСЁ и ничто: это Шамбала, Чаша Грааля: — Универсальная Дверь в Универсальную Науку Души. Все Силы Бога универсально и всегда относительно, "стартуют" из Нуля, и в Нуле — "финишируют". В Нуле, как и в Микро-МакроКосме, нет ничего лишнего, не нужного. В Нуле — ВСЁ — Преобразуется согласно Воле Творца. Ноль — это Белая и Черная дыры. Все фантазии, сказки в Нуле могут реализоваться. Все знаменитые ученые черпали свои открытия из Нуля. Все олигархи, по своей сути, если не воры, то кудесники Нуля. Нуль — это неиссякаемый топливно-энергетический резервуар.
  Ноль — это мир, любовь, гармония....
  Отдаление от Ноля — это война...
  Научный мир полагает, что Ноль, это всего лишь пустышка. И это огромное заблуждение, ибо на самом деле Ноль, это беспредельные возможности, до который, пока, не добралась земная наука. И слава Богу, что не добралась: тогда, Великая Отечественная война с фашистами пошла бы по еще более ужасному для землян, сценарию, где, ядерный "подзатыльник" Японии (Хиросима, Нагасаки), показался бы лишь детской забавой. 
  Еще "старик" Менделеев выдвигал идею существования в Природе целого Нулевого Ряда химических элементов. Он "видел это", но, описать конкретными химическими знаками не смог. Ибо сложно описать (на внешнем плане) то, что имеется на внутренних Планах Бытия. К примеру, есть внешний "свет" и "звук", но так же есть и Внутренний Свет и Звук. При этом, Внутренние Свет и Звук всегда первичны, по отношению к внешнему свету и звуку. В Творении, рождение и смерть любой формы жизни базируется на многообразии и универсальности Внутреннего Света и Звука. Сегодня, стало очевидным, "Таблица Менделеева", это всего лишь некий фрагмент того химического многообразия который спрятан в Нуле планеты Земля, спрятан в дифференциации Внутреннего Света и Звука. Сразу, после завершения войны с фашизьмом, "здесь и сейчас", стало очевидным фактом, что сознание человека, человечества находится все еще в животной стадии (больное, стадное общество). Человек не желает познавать себя как Душу. По этой причине, все внутренние подарки Творца, приготовленные для "внешнего человека", всё ещё остаются невостребованными.
  Многие предполагали, что такая бойня неизбежно и существенно подкорректирует сознание человека, сознание общества в сторону бессмертной Души. Но!.. Этого не произошло… Стадное, больное общество стало еще более стадным, больным… "И, в воздухе запахло новой войной", ибо общество еще более отдалилась от Ноля Универсального...
  Данная тема очень сложная, и в то же время, очень простая. Повторю снова...
  "В начале было Слово"...
  Изначально, знаменитая библейская цитата звучала так. "В Начале был Ноль, и Ноль был у Бога, и Ноль был Бог.… Всё через Ноль начало Быть, и без Ноля ничто не начало Быть, что начало Быть". И далее объясняется: "В Нем  была Жизнь, и Жизнь была Свет (и Звук) человеков". Эта совершенная Жизнь, которую можно считать настоящей Жизнью, только с Богом м в Боге (только с Нулем и в Нуле). Достичь Её — наше предназначение (ибо мы — не тела, мы — Души).
  Теперь, попробуем описать эту цитату языком обывателя который недавно вернулся с войны...
  1. Всё с чего-то начинается (цикл). Поэтому и говорится "в Начале" (то есть в начале нового цикла) был Ноль. 2. Ноль, это и есть Бог (Исток Жизни: Океан Сознания), и одновременно первоначальный энергетический импульс, который став Причиной всего Творения, дифференциируясь, трансформировался в Свет, и далее в Звук. И, собственно дифференциация Внутреннего Звука "породила" все физические формы, внутрь которых вошла Душа. Так, одушевленные формы обрели Жизнь. 3. (Пытаясь сконцентрировать внимание читателя на главном, на Причинах возникновения войн, я умышленно упускаю многие тонкости). Как только Внутренний Свет и Звук вошли в форму, форма обретает Жизнь (не надо путать с внешним светом и звуком, который видит человеческий глаз, и, слышит человеческое ухо). Если Внутренний Свет и Звук покидают форму, то, для такой формы наступает физическая смерть ("… ибо прах ты, и в прах возвратишься": "кесарю — кесарево"). Поэтому и говорится "что мы — не тела, мы — Души". В свою очередь Душа, являясь каплей от Божественного Ноля, внедрившись в форму жизни, в процессе расширения сознания, подгоняет меньшие энергетические Нули, под стандарт Нулевой Энергии Души. В результате чего внутри формы хаос сменяется Балансом Нулей в Нуле Универсальном, за счет чего происходит общее одухотворене формы (атомы, клетки, системы...). Как только внутри и вокруг формы наступает всеобщая гармония, так наступают эффекты эволюционного роста, которые мы называем — Преображение.
  Что такое Преображение?
  Преображение, это, когда изначально дикая, темная материя, под руководством "Бога и Души", переходит в более высокий класс Эволюционного развития. В начале мы видим, что чем далее материя удаляется от Нуля, тем более темной, дикой она является:  0, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9...; что есть цикл (падение) удаления от Бога, от Нуля, и погружение Души в самые темные пласты материи (словно ковшь экскаватора извлекающий из глубины порцию "дикой почвы"...). Далее, одухотворяя дикую материю, Душа начинает обратный Путь, Путь возвращения в Ноль (Внутри Ноля Универсального): 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1, 0… 4. Во время "падения", в каждой конкретной цифре Нули не наблюдаются. Зато во время восхождения, в каждой конкретной цифре четко просматривается Ноль, который необходимо обязательно — "преодолеть штурмом". То есть Ноль имеется и в Единице, и в Двойке, в Тройке, в Четверке, Пятерке и так далее… Именно в этих мини-нулях и происходят мини-преображения.
  Мечта Атома — стать человеком. Мечта и, обязанность человека — стать Богом (а, Богом он может стать если Энергетически, полностью — Обнулится, что и позволит практически расствориться в Океане Сознания).
  "Всё через Нуль начало быть, и без Нуля ничто не начало быть, что начало быть"… 1. Из Нуля появились вибрации Внутреннего Света; дифференциируясь, они породили многообразие вибраций Внутреннего Звука. 2. В свою очередь, вибрации Внутреннего Звука, тоже, дифференциируясь, образовали Всё внешнее (согласно Воле Творца): образовав те строительные кирпичики (материальные), которые,  выстроившись в гигантских размеров Таблицу Химических Элементов, образовали всё то материальное многообразие, которое мы видим и невидим сегодня в Микро-МакроКосме. В этой Универсальной Таблице Химических Элементов большое место отведено отображению Универсальности Нулевого Ряда (ибо всё через Нуль начало быть, и без Нуля ничто не начало быть, что начало быть"). 3. Из сказанного выше истекает вывод, что Земная Таблица Химических Элементов (Менделеев), полностью "родилась" в Недрах Нулевого Внутреннего Звукоряда. В свою очередь, Нулевой Внутренний Звукоряд, так же породил все звуки внешние (шум дождя, танкового двигателя, скрип двери, топот ног и т.д..). Если б человек, человечество культивировало бы Любовь, красоту, гармонию, то Бог, давно бы приоткрыл нам многие тайны Нуля. Но… Сегодняшний человек, это во многом всё еще варвар, и давать такому варвару супер универсальное Нулевое оружие — это преступление. В свой варварской суете, больной человек, больного стадного общества, "забыл", что он — Душа (невидимая электрическая субстанция), место которой в Царстве Бога. Там, в Царстве Бога, все тайны Нуля видны "как на ладони", и, не являются — тайнами. К примеру, в этих тайнах сокрыты реалии "скатерти самобранки", "золотой рыбки", "ковра самолета"… 4. Мозг человека, это скопление ЧИПов. Каждое мини-преображение включает в голове человека определенные ЧИПы, которые, автоматически включают другие системные Внутренние и внешние ЧИПы. Невидимые-Внутренние ЧИПы, начинают работать только после того, когда (во время Посвящения) с помощью Живущего Компетентного Учителя (Гуру) Душа человека поднимается и закрепляется в Третьем Глазе; и, такой человек становясь учеником-йогом, "выдергивается" из сетей стадного общества. То есть включаются в работу ЧИПы Божественные (ЧИПы Нулевого Звукоряда), природа которых — Абсолютная Универсальность Энергетического Обмена. И, только после этого, человек реально сходит с "тропы войны".
  Душа человека знает — всё. Но, у неё такая природа, что её не интересуют физика, химия или биология Вселенной. Душа, просто живет и наслаждается Любовью Бога, ибо она — Живет Нулем в Нуле...
  В Нуле — всё сбалансировано и совместимы многие несовместимости. К примеру, два взрывоопасных вещества — Водород и Кислород, объединившись, образую Воду. После этой расшифровки, многим стало понятно, каким образом вода может "переселяться" из одной точки Вселенной в другую. Мысль человека — это тоже Вода, и тут мы имеем дело уже с химией ментальной, и такие феномены естественны и возможны только Внутри Универсального Нуля, где "правят бал", согласно Воле Творца — Внутренние Свет и Звук.
  Образно говоря, мы о Боге знаем больше чем о Нуле.
  Ноль, это — всё, и, одновременно некая универсальная точка, попав в которую можно мгновенно переместиться в любую точку Микро-МакроКосма. Еще Пифагор, многое желал поведать людям о тайнах Ноля (большие и маленькие), но, ему, "Знающие", мягко, сделали предупреждение: мол, человек всё ещё варвар...
  В Нуле нет дуальности: а там, где есть дуальность, там война обязательный атрибут. Из Нуля, к примеру, "появляются" — ветер, огонь, радиоволны. Из Нуля "вылетают" Души, чтобы через какоето время, вернуться в Нуль. Нуль — это прочнейшая твердыня, и одновременно, некая дыра, войдя в которую, можно увидеть Единство Внутреннего и Внешнего.
  Ноль — это вотчина Бога. Именно по этой причине, уже на подступах к Нулю (...4, 3, 2, 1...) всё сильнее и мощнее себя проявляют легионы Негативной Силы во главе с Люцифером. К примеру, особенно яростно лютует Люцифер, когда ученик-йог приближается к Единице (1). И это неспроста. Ибо на стыке Единицы и Нуля (1-0)  ученик-йог проходит Преображение, после которого Дорога в Ноль, для ученика-йога мгновенно трансформируется в некий "Финиш" (ибо электрическая волна превращается в Универсальную ПРЯМУЮ). Вот и получается, что в лице Люцифера, мы "видим" своеобразное "ОТК" (Отдел Технического Контроля), с помощью которого Творец следит за "Качеством" всего того, что приближается к Нулю Универсальному.
  Люцифер любит работать с теми, кто приближается к Нулю, ибо когда йог становится Святым, он благодарит Бога и Люцифера… На данном примере, мы можем понять почему еврейский народ периодически подвергается уничтожению. Еврейский народ, из "прямой" превратился в "кривую волну". Кривая волна, являясь представителем НЕГАТИВНОЙ СИЛЫ, тогда как "Электрическая Прямая", представляет СИЛЫ ПОЗИТИВНЫЕ. Еврейский народ, став негативной силой — сам себя уничтожает (в терминах электрообмена, ибо "кривая", всегда, есть удаление от Ноля, от Природы Универсального Бога).
  Люцифер ненавидит тех, кто отдаляется от Ноля, кто не желает подчиниться добровольно и с радостью Воле Творца… А это уже — война...
  Путь Будды — это Путь в Нуле, то есть "золотая середина".
  Пока река течет меж своих берегов, она приносит мир, гармонию, пользу. Однако если река вышла из берегов, то несет всему что рядом — хаос, разрушение, бедствие. Подобно этому поступаем и мы — живем крайностями и не следуем Нулевым, "срединным Путем". 
  Ноль — это баланс. Баланс в жизни необходим. Например, не переедайте и не голодайте. Не наслаждайтесь миром, но и не отказывайтесь от него. Избегайте увлеченности миром или безразличия к нему. Не теряйтесь в мире, но и не бегите от него...
  Душа находящаяся внутри нас в форме Внутреннего Света и Звука знает все тайны и таинственные закутки Универсального Нуля. И тут нет ничего сложного, ибо Универсальный Ноль заполнен Любовью Творца.
  Путь в правильную науку, как и путь в правильную религию проложен Богом через осознание Универсальности Нуля, ибо, только через осознание "этого", человек в состоянии познать самого себя… Если этого нет, то такая наука, или религия — не правильная, ложная, ибо знания о Боге, как и правильная наука, не нуждаются в теоретическом громадье. 
  Не правильной наукой или религией пусть занимаются академики, доктора, теологи и попы-попугаи, которым, не выгодны — правильность, правда, как и попам не нужен живой Иисус Христос.
  Правильная наука, всегда миниатюрная и универсальная. Зачастую, достаточно познать какой-то фрагмент, и он, раскрывает почти все тайны Универсального Нуля ( Слова Божьего), который, в свою очередь, раскрывает тайны объективной и субъективной реальности Единого Электрического Поля (Океан Электромагнитных Взаимодействий).
  Вот наглядный пример. Правильная "Библия", запросто умещается на одном тетрадном листе. Правильная научная диссертация, должна не превышать двенадцати тетрадных страниц. Если в диссертации больше страниц, то, такой научный труд можно не читая, выкинуть на помойку.        
  А теперь представте, что из себя представляют библиотеки религиозного чтива или научного? Да это настоящая помойка с преобладанием негативной энергетики, которая в свою очередь, отдаляет человека от Бога, и придельно приближает общество к очередной войне, ибо прямая задача подобного чтива, придельно отдалить человека от познания Универсальности Нуля (Универсальности Науки и Религии)…  

                           ***
  Посмотрев на часы, почесав спину, еще раз пристально осмотрев себя, осмотрев носки с дырками, Давид Лазаревич, лег в гроб.
  — Носки с дырками, как у Ротшильдов! — это не беда, главное сейчас в другом! — прошептал Мастеру, Давид Лазаревич, закрыв очи, открыв Центр Третьего Глаза.
  До момента смерти его тела физического, осталось, ровно четыре часа. За оставшееся время, необходимо было "прогнать" всю, свою жизнь до сегодняшнего дня и попытаться осознать те минуты, эпизоды, где ему, "напрямую помогал Бог". "Это очень важно" — сказал ему в Третьем Глазе, — Живущий Мастер, который, вот уже как неделю, взял процесс смерти биологического каркаса Давида, под Свой, особый контроль. Мастер заверил Давида, что его Душа, обязательно попадёт в Царство Бога, но для этого, ему, ещё прибывающему на земле, необходимо было, "подчистить свою карму до, — Ноля".
  Сделав гроб, Давид Лазаревич заботливо положил у изголовья подушку, набитую душистой соломой. Гроб получился не очень-то, но, когда он в него лёг, то сразу же отметил, насколько он комфортный, уютный, предрасполагающий к воспоминаниям.
  И, сразу же вспомнилось четырехмесячное пребывание и проживание в гуще клана Ротшильдов, когда меня без всяких проблем приняли в самую влиятельную в "мире этом", масонскую ложу, задача которой, состояла в том, чтобы на Земле, наконец-то воцарились — мир, согласие, любовь… Я, не противился, ибо быть масоном, на то была Воля Мастера Святого Пути. Со слов Мастера, оказывается в своей прошлой жизни я уже был очень крутым масоном, а до этого, был очень крутым Египетским Жрецом, а, сейчас, лишь повторяю скользом, свой прошлый опыт. Мастер, так же акцентировал, что я могу заниматься чем угодно, могу быть и масоном и олигархом, но при этом, везде и всегда, для меня, должны доминировать и быть первичными — выполнение инструкций живущего Мастера Сюрат Шабд Йоги.
  ...- "Вы, немного опоздали, я уже принадлежу к ещё более могущественному клану, которому, Бог, отдал — ВСЁ, в том числе и Самого Себя"...
  — Мы, это знаем, и, очень, рады, что — "успели" — спокойно ответил масонский Мастер... 
 … Ибо, теперь уже очень скоро (пять-шесть веков) стадное общество трансформируется в Общество Здорового Образа Жизни, во имя торжества которого и прилагали максимум усилий клан Ротшильдов и другие его сподвижники...
  — "Те, кому положено знать — знают!" — замысловато ответил я, — и, Слава Богу!.. Слава Египетским Жрецам, которые и сегодня — тут, с нами и за нами...
  Весь этот таинственный для постороннего глаза и уха диалог происходил телепатически, и я сейчас дал лишь примерный ход диалога. На самом деле, подобные диалоги происходят гораздо многограннее и более насыщенные информационно. Это примерно похоже на просмотр фильма в Пятимерном Диапазоне (5 — Д).
  Нет, я не являюсь родственником знаменитого клана: их, глава, после короткой беседы со мной, увидел во мне нечто большее, ибо я сразу понял всю глубину и дальновидность многоходовых комбинаций той "шахматной партии" которая играется на протяжении нескольких веков.
  Старик Ротшильд заплакал от счастья, ибо среди его окружения, я единственный, кто понял глубину его "сионистских" планов, кто по достоинству оценил то, что пока находится далеко за "горизонтом".
 … Слезы, скупые слезы старого еврея скатывались по щеке, и тут же высыхали, ибо их поглощала Вечность, упирающаяся в Царство Бога, в Абсолют...
  Видимо, слишком рано лег в гроб. Воспоминания завершились, а до смерти осталось еще тридцать минут.
  — Чтобы ещё отчибучить? — задал сам себе вопрос.
  Верилось и не верилось, что уже совсем скоро, меня будут встречать в Царстве Бога. Сводный оркестр ангелов, архангелов играют торжественную музыку, а, я, в это время, вместе с Гуру, пойду по ковровой дорожке к Трону, дабы упав на колени, обнять Стопы Бога-Отца...
  Вспомнилась фронтовая мелодия — "Темная ночь, только пули свистят по степи"… Эту песню, решил немного облагородить:


1) Здравствуй Отец!
    Здравствуй Гуру Святого Пути!
    Здравствуй Век Золотой и Родной!
    Свет и Звук, — здравствуй, здравствуй!
2) (поем голосом)
припев:
Всё, позади: смерть, страдания, горечь побед!
А впереди, открывается, — ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ!..


3) Здравствуй Отец!
    Здравствуй Гуру Святого Пути!
    Здравствуй Вечная Жизнь и Любовь.
    Абсолют, — здравствуй, здравствуй!
4) (поем голосом)
5) Здравствуй Отец!
    Здравствуй Гуру Святого Пути!
    Здравствуй Жизни Исток Молодой!
    Здравствуй Песня Святая!
Припев:
Всё, позади: смерть, страдания, горечь побед!
А впереди открывается, — ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ!..  
6) Здравствуй Отец!
    Здравствуй Гуру Святого Пути.
    Здравствуй Лик Молодой и Седой.
    Океан, — здравствуй, здравствуй!
Припев:
Всё, позади: смерть, страдания, горечь побед!
А впереди, открывается, — ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ, ВСЁ!..
7) Здравствуй Отец!
    Здравствуй Гуру Святого Пути.
    Здравствуй Ветер Святых Перемен.
    Тишина, — здравствуй, здравствуй!

  — Стишок песни мне очень понравился, но вот непонятна фраза — "горечь побед"?
  — Почему, ведь победы приносят радость? — задал сам себе каверзный вопрос.
  Чтобы лучше мыслилось, снова лег в гробик. И, тут меня осенила гениальная догадка.
  Все победы земные, приносят радость на очень короткое время, ибо далее, следует "горечь разочарования": мол, можно было сделать по иному, еще лучше… К примеру, радость победы над фашистской Германией, Японией, мне не доставляла истинной радости, ибо, я увидел, что в целом, народ планеты остался на очень низком эволюционном уровне. Казалось бы, пережив такую страшную войну, народ должен на все сто процентов увлечься Универсальной Наукой Души, и с великой радостью, вместе с Гуру Святого Пути, —  созидать на земле — Век Золотой. Но, вместо этого, народ стал выкладывать причинно-следственные кирпичики для начала Третьей Мировой войны...
  Истинная радость, всегда есть в — Царстве Бога (Сач-Кханд).
  Тут, на Земле, любая радость — иллюзия...

  В завершении, хочу дать читателю некоторые разъяснения по поводу Гуру Универсальной Науки Души (Сюрат Шабд Йога).
  Человек — электробиохимический сгусток, капля Океана Сознания: Он — луч Всемогущего Солнца. И капля, и луч чувствуют себя неспокойными-бродягами, пока они отделены от Первоисточника, и находят покой только тогда, когда они сливаются с Ним.
  Человек, как капля, может "действовать" на двух планах — внешнем и внутреннем (Нуля Универсального). На внешнем плане у него есть знание и наука, которые могут помочь его усилиям, но он совершенно неспособен самостоятельно выйти (войти) на внутренний план за пределы  всех внешних знаний и философии, чтобы измерить бездонные глубины тайн природы. Он пытается достичь цели с помощью изучения священных писаний, но спотыкается на каждом шагу. Очень скоро он осознаёт, что в этом отношении он несовершенен и беспомощен; и до тех пор, пока он не получит руководство Практического Духовного Наставника (Учитель, Мастер, Гуру...) Универсальной Науки Души, Знание и Реальность останутся для него не расшифрованными загадками.
  Только от пробужденного и осознающего Реальность Гуру можно получить духовную Жизнь в течение двух-трех (одной) земной жизни.
  Под своим надзором и руководством такой Учитель открывает Внутренний Глаз (Третий Глаз) ищущего и ведёт его с плана на план, пока не поместит его у Стоп Бога — и всё это при жизни, а не после смерти… (Что, собственно и произошло в моём случае, и у моих жен, детей...). 
  Учитель, Мастер или Гуру (Сюрат Шабд Йога) — для нас, как и для Бога, "тут" нет принципиальных различий, когда речь идет о Пути Святых инициированным Творцом. Это очень удивительный феномен, который настолько обыденный, что огромное большинство людей планеты с времен Адама и Евы его не воспринимают, или полагают, что это некая фантазия, сказка.
  Кто такой Мастер Сюрат Шабд Йоги?
  Среди большого количества Святых, Бог-Отец, отбирает одного, наиболее компетентного, который в дальнейшем и становится — Мастером. И, такой Мастер, является — правильным Мастером среди огромного количества лжемастеров… задача которых, сделать человека рабом своего разума.
  Мастер, или Богочеловек — это человек, который, изначально, выполняя инструкции "своего" Мастера, достиг единения с Богом, стал полным воплощением Силы Бога на Земле. По поручению Бога Он служит человечеству ради освобождения страждущих Душ.
  Рождаясь на земле, каждый новорожденный-человек является носителем частички Бога. Но, потом, больное общество превращает этого маленького человечка в некое дебильное двуногое животное. Чтобы одухотворить этого двуногого животного, в Лице Мастера Святого Пути приходит на Землю Бог-Отец, дабы дать людям подкорректированные под современные реалии, инструкции: которые, с помощью Силы Бога (Внутренний Мастер), с момента Посвящения ученика, начинает активно действовать и оказывать пробужденной Душе руководство, помощь и защиту. И, эту защиту, я и жены, получали сполна во время войны, и после её окончания...
  Вот почему мудрецы считают, что родителям — "мало родить ребенка, его надо еще привести к Стопам живущего Мастера Сюрат Шабд Йоги"... 
  Мастер Сюрат Шабд Йоги — это человек, через которого, на все сто процентов, работает Бог. Богу ведь нужно через кого-то работать с земным человеком… Вот Бог и ищет, и находит для Себя подходящий проводник… Среди достаточного количества Святых идущих по Свето-Звуковому Пути, Бог, выбирает одного, и назначает Его — Мастером (Гуру, Преемник, Наставник, Учитель, Инструктор Сюрат Шабд Йоги), который по поручению Бога дает Душе ученика обратную связь с Первоисточником. Мастер наделён Богом компетенцией освобождать Души от груза карм и соединив Души с Внутренними Светом и Звуком, уводить их — Домой, в Сач-Кханд. Умирая, Мастер передает свои полномочия, как эстафетную палочку, другому Мастеру, то есть своему Преемнику. Во все времена, в каждом поколении, жил и живет Мастер. Он работает ради всего человечества, и других Царств Природы. Мир никогда не остается без живущего Мастера: но, своим ученикам, Он, все же оказывает особо-специфическую помощь, помогая им освободиться от пяти "братцев", имя которых — похоть, жадность, гнев, привязанность, гордыня...
  Как раз в моем случае, читатель видит "работу" и преемственность трех Мастеров. Посвящение нам (мне и женам) давал Сант Саван Сингх (1858-1948). Родился Он 27 июля 1858 года в округе Лудьяны, Метансингхвалле в Пенджабе. Выстроил великолепный Сатсангар (Ашрам или монастырь) в городе Беас в Пенджабе после того, как стал преемником великого Мастера Сюрат Шабд Йоги Джаймал Сингха. Наставник и Мастер великого Святого двадцатого века Сант Кирпал Сингха...
  После смерти Сант Саван Сингха, нашим Мастером стал — Кирпал Сингх: после смерти Кирпала Сингха, Мастером стал — Такар Сингх.
  После физической смерти Сант Саван Сингха, Внутренний Мастер Сант Саван Сингх, через посредничество живущего Мастера Кирпала Сингха, продолжал плотно курировать нас (меня, моих жен и тех, кому я и Лиза, дали Посвящение в Святые Свет и Звук). Поэтому, и сейчас, мою "смерть", по-прежнему, курирует Внутренний Мастер Сант Саван Сингх, через непосредственное посредничество ныне живущего Мастера Такара Сингха.
  Эта ситуация может запутать читателя (я сам, частенько запутывался)… ибо, при Кирпале Сингхе, затем и при Такаре Сингхе, меня и жен, продолжал плотно курировать Внутренний Мастер Сант Саван Сингх: можно сказать, что в силу некоторых обстоятельств, даже когда Сант Саван Сингх умер, он всё же продолжал плотно меня вести. Мастер умер, но я пребывая на чужбине, очень долгое время не ведал о смерти своего Святого Наставника (Хазур Баба). Совсем в иной ситуации оказались мои жены, дети: живя в ашраме или рядом с ашрамом, они имели счастье лицезреть и общаться лично с последующими за Саван Сингхом, Мастерами...
  Если это же сказать по нашему, то получится примерно следующая картина. Посвящение мне и женам давал В.И. Ленина. Потом, нас курировал Сталин, а теперь, Хрущев. 
  На физическом плане, я видел и слушал инструкции Мастера Сант Саван Сингха. 
  На физическом плане, я не видел и не слушал Мастеров Кирпала Сингха и Такара Сингха, но, с Ними, я имел "контакт", во время медитации (при посредничестве Внутреннего Мастера Сант Саван Сингха).
  Тут есть еще один нюанс, который я просто обязан разъяснить читателю. Только, с помощью живущего Мастера, можно войти в контакт с тем, кому ты, поклоняешься. К примеру, ты поклоняешься Иисусу Христу, и молишься Ему. Он, Иисус, тебя услышит, если ты, молишься через посредничество живущего Мастера. Если, Мастера нет у тебя, то и молитва твоя не будет услышана Иисусом Христом. А если ты и "услышишь" ответ от Него, то это в 99,9% — будет розыгрышь негативной силы. Негативная сила, любит играть и манипулировать темными людишками стадного общества...
  Сюрат Шабд Йога — Йога (учение) единение Души (Сюрат) со Свето-Звуковым Творящим Потоком (Шабд). Зачастую называется Сахадж Йога, или нетрудная, простая Йога: заниматься ею могут и молодые, и старики, и сильные, и слабые. Цель — достигнуть сферы Бога-Абсолюта, предварительно овладев как своим телом и эмоциями, так и своим разумом. Неотъемлемой частью Сюрат Шабд Йоги является Адепт, Учитель, Мастер, Наставник или Гуру Свето-Звукового Потока. Мне больше нравится называть своего Наставника — Учитель, или Гуру. Слово — "мастер", часто применяется масонами, и зачастую искажает, затемняет Светлый Образ Наставника или Гуру Пути Святых (Универсальная Наука Души). Если в разговоре с кем-то, ты говоришь к примеру, о Мастере Сант Саван Сингхе, то собеседник сразу же думает о масонстве, и у этого собеседника сразу же возникает отторжение или неприязнь к данному Наставнику и к тому, о чем он глаголет...
  Сюрат Шабд Йога, или Универсальная Наука Души, или Путь Мастеров — древнейший Путь в Первоисток, в Ядро Слова (Ноль Универсальный). Сам Мастер Сван Сингх, Универсальную Науку Души, или Путь Мастеров (Сюрат Шабд Йога) более предпочитал называть — Университетом Десятой Двери (Третий Глаз): мол, надо забыть о девяти дверях, и стать рабом Десятой Двери. Короче, если человек является рабом девяти дверей, то это дорога ведет к войне. Десятая Дверь, всегда ведет ученика к счастью, миру и Любви; к слиянию "капли" в Океане Сознания…  
  По своему невежеству и слабости, вместо того чтобы укреплять Душу, мы укрепляем разум. Разум, подавляя Душу, ведет человека к войне...
  Разум подружившийся с Душой, дает возможность Душе — работать, тренироваться, — являться Со-Творцом с Богом. Этому и учит ученика Мастер Святого Пути.
  Многочисленный опыт подтверждает факт, — чем умнее человек, тем ему сложнее получив гражданство в Царстве Бога, вернуться Домой, ибо его знания чаще всего — ложные (не являются прямой линией в Океане электричества: а, являются волной). (Океан электричества — это Ноль "прямолинейных" взаимодействий исходящих из Нуля и возвращающихся в Ноль)...
  Мастер говорил: "Звуковой Поток никогда не прекращается, ибо только благодаря помощи Звукового Потока Душа остается в теле".
  Слово — творящая Мироздание Свето-Звуковая Электрическая прямолинейная вибрация, Слышимый Жизненный Поток Океана Абсолютного Сознания, в вибрационном действии различных длин волн. Эта сознательная живая вибрация порождает Внутренние Свет и Звуки, которые были названы — Слово, Шабд или Ноль… Этот Жизненный Свето-Звуковой Поток, Музыка Сфер, Слово или Ноль, пронизывает ВСЁ Творение, являясь его сутью и ядром и производящей причиной всех Вселенных. Наш материальный мир (относительно) занимает низ Мироздания и является всего лишь незначительной крупинкой.
  Из этого, следует вывод, что Жизнь, есть Слышимый Жизненный Творящий Поток (электромагнитных прямолинейных и волновых колебаний различной чистоты), или Слово, или Ноль Универсальный.                          Так уж получилось, Мастер мне это простил, а в дальнейшем, поощрял, в своем романе говоря слово "Мастер", я имел в виду, Мастера Сант Саван Сингха. Далее, как-то само собой получалось, — говоря слово — "Бог" или — "Мастер", я всегда видел перед собою Молодцеватый Образ Мастера Сант Саван Сингха.
  Мне, было очень сложно запоминать иностранные фамилии, имена, тем более индийские: я не понимал, где — фамилия, а где — имя, отчество.
  По своей скромности и внешним данным, Сант Саван Сингх, был сильно похож на Ивана. Когда мы впервые увидели Мастера в ашраме, то подумали, что это Ванька нас разыгрывает: женщины набросились на "лжеваньку" с объятиями, поцелуями, ведь мы полагали, что он погиб от вражеской пули, а, он, оказывается — тут, решил над нами поиздеваться... 
  Потом, нам разъяснили… Но, мы еще долго называли Мастера — "Ванька"… Эй, "Ванька"! "Ванюша"! "Иван с бородкой"...
  Вот и сейчас, в Третьем Глазе Увидев Мастера Сант Саван Сингха, улыбаясь, я почтенно назвал Его — "Ванюша с бородой"!..
  — Ну, что, "Ванюша с бородой", пришел за мной?!.
  "Ванюша", улыбнувшись, тихо посмотрев на мои дырявые носки, пронзил меня взглядом Вечной Любви… И я сразу понял и, вспомнил, — так может смотреть только — ОН, БОГ-АБСОЛЮТ...
  Моя физиономия расплылась в улыбке, ибо, находясь всё еще — "здесь", я был, уже — "там"…      
  Я увидел Своего Наставника — Сант Саван Сингха. Рядом с Ним, стояли — Сант Кирпал Сингх, и Сант Такар Сингх. За Ними, стояли другие Наставники, и я, сразу понял — кто Они. Далее, я увидел Будду, Иисуса Христа, и еще очень, очень многих Великих Наставников, имена которых у многих землян на слуху. Все, Они, обнимали меня поочереди, шутили как с равным, а я почему-то первым делом задал вопрос о своих родителях, женах, детях… Мне, тут же дали полноценный и компетентный видио-ответ. Мои родители и некоторые жены, опередив меня, уже пребывали в Царстве Бога. Увидев их, я, заплакал от счастья, ибо, теперь, ни капли не сомневался, что когда придет время, они, остальные мои жены, дети, правнуки, пра-правнуки, и так далее, до седьмого колена родня, все, и каждый в отдельности, тоже, как и я, попадут в Сач-Кханд...
  Еще, я плакал от того, что мне, видиосюжетом, раскрыли весь план, который мы придумали, когда были — "там", который надо было реализовать — "здесь", родившись на планете Земля. Эта процедура очень похожа, когда, к примеру, германская разведка "Абвер", подготавливает большую группу разведчиков, и, затем, забрасывает их в Россию. Проходит какое-то время, и согласно плана, в строго определенное время начинается легализация агентов, для реализации поставленных задач. 
 … И, этот план, реализовался на все сто процентов. Оказывается, война и моё многоженство, было давно запланированным кармическим мероприятием, и если бы я, пошел бы на поводу общественного мнения, и жил бы с одной женой, то однозначно не реализовал бы свою карму и те планы, по отношению к моим женам, детям, которые Утвердил — Бог. И, вот тогда мне пришлось бы очень не сладко. Каль, свернул бы меня в бараний рог, дабы я, все же отработал, теперь уже в разы ухудшенную карму. 
  Пользуясь случаем, хочу сказать, что очень, очень многие, воплощаясь на Землю не реализовывают свои же придуманные планы, за что, получают наказание в последующих воплощениях… Эта, целая трагедия для них, ибо это и есть наиглавнейший грех. К примеру, ты ныл, упрашивал Бога, чтобы воплотившись на земле, тебя всегда, в первую очередь кормили мороженом. Бог это утвердил. Ты — воплотился, и неожиданно, под давлением общества, родителей, ты, отказавшись от мороженого, просишь пряников.
  Бог, может и даст тебе пряников, но перед этим ты "насладишься" — кнутом...
  Увидел я и Ивана, и его жену...
  Посмотрев на Ивана, и на Мастера Савана Сингха, я обомлел, они похожи словно близнецы-братья… И, тут меня осенила догадка: так, замысловато, Бог, с помощью Мастера Саван Сингха, взял нас под Свое Любящее Крыло. Глядя и слушая Ивана, на самом деле, мы имели дело с Мастером...
  — Слава Богу!
  — Слава Живущему Мастеру Универсальной Науки Души!..
  — Слава негативной силе!..

 … Существует фиксированное время для тех, кто должен быть Посвящен Мастером в тайны Внутреннего Света и Звука...


"ИСКУССТВО (обнуления) ОБНОВЛЕНИЯ МИРА СЕГО ОСНОВАНО НА СОЗНАТЕЛЬНОМ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ЛЮДЕЙ-БОГОВ С БОГОМ".
  
                           *************** 


  Родилась еще одна книга о неизвестных солдатах и солдатках Второй Мировой войны, боевые, трудовые и духовные подвиги которых знает лишь Бог, и теперь, вы, уважаемые читатели.
  Как только завершилась Вторая Мировая война, сразу же, против Русичей, началась Третья Мировая, многоходовая, ХОЛОДНАЯ война, плоды которой мы видим сегодня (2015 год). И, это не случайно, ибо "для знающих", планета Земля, является — "Долиной страданий и смерти"… Но, именно Земля, является  - "ТРАМПЛИНОМ", с помощью которого, Душа человека может прийти ДОМОЙ, в ПЯТУЮ СФЕРУ СОЗНАНИЯ, в САЧ-КХАНД (Царство Бога). Такова ИГРА Бога. Капля-Душа, оторвавшись от Бога, устремляется в самые потаенные низы, в самое дерьмо, и накопив ОПЫТ, должна вернуться обратно. Земля, это — Точка Разворота, ступив на которую, Душа человека, может попасть в чудотворный Поток, который мы можем назвать — "Из грязи, в князи". Но, человек, почему-то не желает, познавать себя, как Душу, а те кто желает, попадают в различные лжедуховные группы и группировки, что неизбежно приводит все человечество на путь войны, лжи, предательства. Что мы и видим сегодня...: как единое целое — Глобализм и Антиглобализм, порождают нечто сталинское, которое, бульдозером прореживает СТАДО...
  Главные причины возникновения Третьей Мировй войны скрыты в Древнем Египте..., ибо — Им (СОВЕТ ЭНЕРГЕТИКОВ МИРА СЕГО), абсолютно наплевать на Мальтийские Градусы, Сионизм, Коммунизм,  Глобализм и, "Бильдербергскую детвору"...