Прерванная юность (часть 5)

Восьмилетнему Ивану было мало дела до того, что после пятнадцатого съезда ВКП (б) началось свертывание нэпа и наступление на капиталистические элементы города и деревни. Поэтому молодой капиталист безмятежно играл оловянными солдатиками дореволюционной царской армии в зале на толстенном ковре.

  За большим обеденным столом под хрустальной люстрой сидел отец мальчика Андреев Максим Селифанович и «держал» речь. Мать Анна Васильевна, которая едва касалась, казалось, высокого резного стула красного дерева, внимательно слушала мужа, стараясь не расплакаться. Дедушка Селифан Прохорович и бабушка Фаина Андреевна сидели рядом со снохой и подавленно молчали. По другую сторону расположились: старшая дочь Максима Селифановича Анна – двадцати трех лет и ее муж Иосиф, дочь Феня – восемнадцати лет, пятнадцатилетняя Полина, Настя – двенадцати лет и Женя, которой недавно исполнилось десять годиков. Шел 1928 год. Семья Андреевых с дореволюционных времен владела на шестнадцатой линии Васильевского острова Ленинграда трактиром в полуподвальном помещение, небольшой гостиницей и жилыми комнатами над ним.

  Заведения приносили хороший доход, что давало возможность безбедно существовать большой семье в эпоху повальной нищеты и голода. Красные власти снисходительно смотрели на мелкобуржуазное сословие, дожидаясь часа, когда появится возможность прихлопнуть, как надоедливую муху, плод новой экономической политики, чтобы повсюду восторжествовало социалистическая собственность и планово-распределительный механизм управления ею. Прежний курс государства поддержания мелкого частного предпринимательства  «вдруг» резко уклонился вправо от «генеральной линии» партии большевиков.

  Поэтому, видимо, государство увеличило  ставку прогрессивного налога на доход от капиталистической собственности, что привело к свертыванию небольших заведений и фирм. Владельцев беспокоило также нагнетание в стране рабочих и крестьян враждебности к «сосущим кровь трудового люда» капиталистическим элементам города и деревни. Настало время подумать о целесообразности вести дальше гостиничное хозяйство семье Андреевых.

   – Я полагаю, что это не последнее повышение налога. Следующий раз придет скоро, он не за горами, поверьте мне, и хозяйство станет настолько убыточным, что нас утянет на дно, разденет и разует, – Максим Селифанович посмотрел на отца с матерью, затем на детей.

   – Что ты собираешься предпринять? – прервал молчание Селифан, приглаживая окладистую рыжую бороду.

   – Сохранить, что заработали,  не распылять капитал на поддержание нерентабельного заведения, то есть – закрыть его.

   – Продать? – охнула Фаина Андреевна, прижимая руки к груди. Ее доброе полное лицо жалостливо сморщилось, а серые живые глаза наоборот, так широко распахнулись, что в них можно отчетливо наблюдать отражение горящих лампочек светильника Бра на межоконном простенке.

   – Кто же купит убыточное хозяйство! Посмотрите, что творится вокруг. Рестораны спешно закрываются, магазины убыточно распродаются, пошивочные мастерские заброшены и давно не обслуживают клиентов. Хозяева заведений разбегаются в панике, кто – куда! – Максим махнул обреченно рукой и продолжил. – Трактир и гостиницу отдадим в руки городского совета, а пятикомнатную квартиру переоформим на Анну с Иосифом. Они здесь останутся, Иосиф – инженер на заводе, ему ничто не грозит.

   – Как же вы? – Анна схватила мужа за руку и посмотрела на родителей. Куда?

   – Не беспокойся, Нюра. – Максим  всегда так называл дочь-первенца Анну. – Я знал, что когда-нибудь нас вынудят закрыть заведение, поэтому готовился заранее к этому дню. В Старую Руссу поедем. Там Петр Селифанович присмотрел нам большой дом, будем рядом с ним жить.

  Ломовые извозчики охотно согласились доставить мебель  семьи в Старую Руссу. Им предстоял путь в триста верст. Максим Селифанович решил сам сопровождать груз, а женщин и стариков отправить поездом. Они уже к вечеру доберутся до Старой Руссы, где их встретит его старший брат. Максим поддался на уговоры маленького Ивана и, не смотря на протесты жены, взял его с собой.

   – За неделю управимся, пускай мир посмотрит, привыкает к тяготам дороги! – заключил суровый Максим Селифанович, досадливо нахмурив карие глаза.

  День выхода каравана в дорогу выдался пригожим. Солнце светило с утра на безоблачном  небе. Иван, как король, восседал на первой телеге в маленьком кресле, прикрепленном к спинке дивана, на котором ему предстояло спать во время пути. Мальчик торжествующе посматривал на провожающих родственников, стоящих поодаль. Анна Максимовна плакала, обняв за плечи высокую Феню, которая тоже оставалась в Ленинграде. Ее решили пока не срывать с места, чтобы смогла продолжить учебу в университете.  Муж Анны, инженер Иосиф Купрейчик, ничего не имел против такого решения.

   – Бог даст, избежим подселенцев, – надеялся он.

  В городе всех, кто имел излишки жилой площади, «уплотняли». Насильно заселяли на «лишних метрах» пролетариат, который не имел жилья или ютился в полуподвальных помещениях. Так  в городе  образовались коммунальные квартиры, в которых стали проживать несколько семей.

  Новый дом в Старой Руссе понравился Ивану. Ему было, где прятаться в многочисленных комнатах и играть во дворе. Там стояли качели и деревянный пароход, обвитый пронырливыми вьюнами и другими ползучими растениями. Мальчик, стоя на палубе за штурвалом корабля, часами «ходил» по морям и океанам, «боролся» с ураганом. Его с трудом загоняли домой, чтобы накормить или уложить спать. Домочадцы души не чаяли в кареглазом мальчугане, единственном подрастающем мужчине среди девичьего царства. Его любили и баловали сестры, мать и бабушка.

  Максим пытался бороться с бабьим «произволом»:

   – Вы сделаете из него эгоиста! Не кружите вокруг Ивана, как курицы-наседки, выискивающие зерна цыплятам, пускай сам одевается, заставляйте больше работать. Он должен мужчиной вырасти, а не маменькиным сынком.

  Но толку не было, Ивану не давали даже чихнуть, заранее пичкали лекарствами, а стоило ему заикнуться, что голоден или хочет пить, тотчас пичкали пирожками, наливали чай с вареньем.

  Так в довольстве и сытости рос Иван, и ему исполнилось восемнадцать лет. Теперь уже не Ванька, а Иван Максимович бегал с друзьями на танцы и покуривал сигареты. Юноша немаленьким ростом выделялся в любой толпе, как дозорная каланча. Он виртуозно играл на балалайке и гитаре, был незаменим на вечеринках, балагурил и весело смеялся. Девушки сохли по нему, но он, казалось, не замечал их печалей, каждый раз танцевал и заигрывал без разбора с другими девчатами. Парни тех девчат обещали «намять ему холку». Они бы выполнили угрозу, и ходить бы парню битому, но Ивану пришло время, отправляться на службу в армию. И он в сопровождение родни прибыл на сборный пункт. Анна Максимовна с восьмилетним сыном Олегом и Феня – Феодора Максимовна – с шестилетней дочерью Полиной приехали из Ленинграда проводить любимого брата. Феня в 1933 году вышла замуж за Степана, который работал на заводе, где служил муж Анны. Степан Васильевич жил в общежитие, поэтому предприимчивый Иосиф разменял одну большую квартиру, доставшуюся им от Максима Селифановича, на две, поменьше. Он с Анной поселился на Петроградской стороне, а Феодора со Степаном переехали на восьмую линию Васильевского острова. Они избежали уплотнения, сохранив собственное отдельное жилье.

  Песни, музыка, слезы и смех сопроводили новобранца до теплушки на железнодорожной станции, и будущий воин покатил прочь от дома, сытости, вечеринок и девушек.

  Иван Максимович просился на флот, не смотря на то, что служить там на два года больше, чем в пехоте.  Видимо, детский пароходик из досок, заботливо сооруженный кем-то во дворе, сыграл свою роль, и романтичный паренек «влюбился» в море.

   – Больно длинным уродился, будешь, как бизань-мачта на палубе, – огорчили Ивана на комиссии. – Но безвыходных положений не бывает, товарищ призывник. Ты – грамотный, значит,  наденешь морскую форму, но в дальнобойной береговой морской артиллерии.

   – Есть! – улыбнулся смышленый парень и смирился с судьбой.

  Как и обещали в военкомате, Ивана Максимовича определили в артиллерию морской пехоты и отправили в Заполярье. Почему за Полярный круг? Думается, что классовое прошлое папеньки сыграло роль, поэтому его загнали подальше с глаз, чтобы не отсвечивал в центре социалистической страны.

  Полуостров Рыбачий негостеприимно встретил молодого краснофлотца Андреева ледяным пронизывающим арктическим ветром. Казарма, или по-флотски экипаж, наоборот, приятным с дороги теплом и ярким электрическим светом в полярной ночи. Морской бушлат приятно обтянул покатые плечи, полные молодецкой силы. Тельняшка выглядывала в разрезе воротника, вызывая восторг юноши. Вот, если в такой форме показаться перед девчатами в Старой Руссе, то, наверное, ни одна бы не устояла перед ним. Парень улыбнулся своему отражению в зеркале бытового кубрика.

   – Что? Нравится форма? – заметил довольную усмешку в глазах Ивана сосед по койке Николай.

   – Да! Пойду в увольнение, девчата шлепнутся в обморок.

   – Не упадут! Не бойся!

   – Почему?

   – Потому что, кроме вечной мерзлоты и карликовой сосны, здесь не встретишь никого.

   – А в Мурманске?

   – Да, там – лучше, чем здесь, куда ни глянь: доска, треска и тоска.

   – Ничего, после службы наверстаю.

  Вокруг полуострова хозяйничало Баренцева море. В непогоду оно остервенело кидалось на скалистые высокие берега, злые ветра насквозь продували артиллерийский дивизион на позициях, вырубленных в мерзлом грунте.

  Полуостров Рыбачий – стратегический пункт Красной армии, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Он стал непотопляемым линкором Заполярья и играл важную роль в защите города Мурманска.

  Через год службы Ивана было не узнать. На голове, казалось,  чудом держалась бескозырка, синий гюйс намеренно застиран до самого блеклого цвета, показывая, что не новичок, а флотские брюки с широчайшим клешем бойко «мели» скалистые тропы. Но выходить в парадной форме было некуда, и краснофлотцы «щеголяли» в гарнизоне в обычных робах: хлопчатобумажной рабочей форме и грубых башмаках с металлическими заклепками, «гавнодавами», как их называли в шутку.

  И хотя Иван Максимович служил артиллеристом, считал себя моряком, потому что дивизион подчинялся командованию Северного флота. Юноша с удовольствием «сорил» морским жаргоном, а на внутренней стороне руки, между кистью и локтем,  на коже красовалась его гордость, татуировка: штурвал, внутри которого на крутых волнах кренился линкольн с башенной артиллерийской установкой на носу. Три ствола дальнобойной артиллерийской пушки хищно уставились вдаль, на замысловатую надпись: Северный флот. Краснофлотцу будет, что показать друзьям, когда получит отпуск.

  Но в начале 1941 года приказом по Северному флоту отменили полагающиеся в армии отпуска. В дивизионе стали поговаривать о скорой войне.

  Иван к этому времени служил дальномерщиком. Его боевой пост находился в километре от батареи на вышке, установленной на горе. Он  должен был определять по прибору дальность подвижных и неподвижных целей, предметов и разрывов снарядов, ведение визуальной разведки местности и корректировка стрельбы наземной артиллерии, измерение горизонтальных и вертикальных углов цели.

  Семилетнее образование и сообразительность краснофлотца Андреева продвинуло его по службе до отделенного командира и, получив в армии специальность дальномерщика, его назначили старшим наблюдательной вышки.

«Нелегкой походкой матросской

Иду я навстречу врагам,

А после с победой геройской

К скалистым вернусь берегам.

Хоть волны и стонут, и плачут,

И плещут на борт корабля,

Но радостно встретит героев Рыбачий,

Родимая наша земля».

  Иван Максимович и Николай, которые подружились, стирали рабочую форму в бытовом помещении, когда по радио объявили о войне с Германией.

   – Эва! – удивился Иван. – Вот тебе и пакт о ненападении! Что же теперь будет?

   – Воевать будем!

   – Если дадут немцам добраться сюда.

   – Забыл, что финны рядом. Они – союзники Германии и не простили нам свое поражение в тридцать девятом году. Теперь поднимут голову и вместе с немцами полезут отбирать свои земли.

  Уже на следующий день артиллеристы вступили в бой с врагом, потому что 221 батарея из 113 отдельного арт. дивизиона майора П.Ф. Космачева, куда перевели перед войной краснофлотца Андреева, блокировала огнем орудий вход в залив Петсамо-вуоно.

 Этот залив имел очень важное военно-стратегическое значение. На севере Финляндии (в то время – союзницы Германии) не было железной дороги, и снабжение фашистских войск шло морем. Порт Лиинахамари, оборудованный хорошими причалами, стал главной перевалочной базой, которая обеспечивала всем необходимым горный корпус «Норвегия». Кроме того, в районе поселка Никель находились известные на весь мир рудники и никелевый завод, откуда через Петсамо и порт Лиинахамири немцы вывозили никель для своей военной промышленности. Батарея находилась в очень «жарком» месте, держа под особым пристальным вниманием противника, но и сама не обделена была таким же «вниманием» с его стороны. Батарею систематически обстреливали германские дальнобойные орудия, установленные на мысах Нумерониеми, Ристиниеми и в глубине Петсамо-вуоно. Против батареи действовали 7 или 8 батарей крупного калибра. Кроме того, перед тем, как ввести в залив транспорт и десантные баржи, немцы каждый раз наносили по батарее сильные бомбовые удары, стремясь если не уничтожить ее, то хотя бы на время вывести из строя.

Не удалось фашистам захватить и полуостров Рыбачий - стратегический пункт, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Летом 1941 года советские войска при поддержке кораблей Северного флота остановили противника на хребте Муста-Тунтури.
  Полуострова Средний и Рыбачий стали непотопляемыми линкорами Заполярья и сыграли важную роль в защите Кольского залива и города Мурманска.

  Вечером 22 июня батарея открыли огонь по немецкому судну. В течение 17 минут выпустила 59 снарядов. После третьего залпа – попадание. Затем еще наблюдалось 5 попаданий, взрывы, густой дым и пламя. Пожар на судне был виден Ивану невооруженным глазом. Полыхающий корабль его команда сумела выбросить на камни. Сами люди на плавучих средствах выбирались на берег губы Амбарная, а судно продолжало гореть, пока не последовал сильный взрыв. Корабль окутался паром, видно, взорвались котлы, и тральщик перестал существовать.

  – Боевая тревога! Батарея к бою! – раздался голос дежурного офицера из репродуктора. Бойцы побежали к местам, согласно расписания боевой службы.

   – Транспорт противника с моря. Дальномерщик Андреев определить расстояние и точное направление до объекта!

  Иван прильнул к дальномеру, наводя визирные линии на непонятный плавучий островок. В окуляре разглядел огромный металлический танк, закрашенный пятнами под цвет свинцового моря.

   – Ага! – догадался радостно Иван. – Немцы дизельное топливо доставляют своим кораблям. Цистерну уложили на понтоны и тащат буксиром в залив за сопкой. Сейчас мы его уконтропупим!

  Краснофлотец Андреев вычислил координаты и доложил на батарею:

   – Пеленг двести семьдесят градусов, расстояние – тридцать шесть кабельтовых, направление движения зюйд, скорость пять узлов.

   Командир батареи повторил ориентиры наводчикам и скомандовал:

   – Огонь!

  Водяные столбы взрывов легли полкабельтова дальше и правее. Иван прильнул к окуляру:

   – Двести семьдесят пять градусов, тридцать пять кабельтов, упреждение два градуса левее.

  Снова раздался залп батареи, снаряды легли правее линии врага.

   – Двести семьдесят три градуса! Тридцать пять кабельтовых! Упреждение два! – скорректировал Иван Максимович.

  Батарея выстрелила и накрыла плавучую цель. В небо взметнулся дым, и цистерна заполыхала огнем.

   – Есть поражение! Объект уничтожен!

   – Батарея – отбой! Всем в укрытие!

   – Теперь держись! – подумал Иван, слетая по ступенькам с наблюдательной вышки, побежал к скалистой расщелине, облюбованной для укрытия от обстрела позиций врагом. На головой прошелестели снаряды немецкой артиллерии – немцы среагировали на огонь русской батареи.

  Враг пока не обнаружил пункт наблюдения на стометровой высотке. Поэтому обрушалась всей мощью только на батарею. Иван чувствовал, как вздрагивала скалистая земля, хотя отсюда до батареи было около полутора километров.

  Артиллеристы успели до обстрела укрыться в железобетонных ангарах. После артиллерийского налета, на батарею ринулись немецкие бомбардировщики в сопровождение юрких истребителей. Но советские истребители отгоняли их левее, в море, и немецкие самолеты, сбросив беспорядочно бомбы на побережье, убрались ни с чем.

  Иван после обстрела забрался на вышку и посмотрел в бинокль на море. Цистерна горела ярким факелом, и он сделал десятую зарубку на перилах. Сколько еще впереди?

  Незаметно для артиллеристов пролетели десять месяцев. Ежедневные стрельбы, налеты авиации фашистов и обстрелы позиций батареи врагом сплотили краснофлотцев. Они дружно и слаженно выполняли свои обязанности. Каждый был способен заменить выбывшего в бою товарища.

  Иван к весне стал наводчиком на батарее, передав обязанности дальномерщика другу Николаю, которого обучил за это время искусству владения шестиметровым прибором наблюдения за морем.

  Наступил апрель. По привычным понятиям – разгар весны. Но на севере она не такая, как дома на родной новгородчине. Ни тепла тебе, ни намека на зелень, все тот же снег вокруг, только меньше вьюг, тише и быстро прибавляется день. Ивану казалось это благом после беспросветной штормовой зимы. Когда доставали снежные вьюги, которые буквально заваливали батарею по шею снегом. Расчет пушки за зиму разгреб тонны снега и вынес за пределы расположения батареи. И для блокады Петсамо-вуоно лучше свет, чем полугодовая темень. Для людей: после долгой ночи хотелось ласкового солнца. Для службы благодать: возможность наблюдать за студеным морем без прожекторов, даже без приборов, а стереотрубы расширяют обзор так, что вражеские корабли можно засечь даже в Варенгер-фьерде.

  С наступлением светлого времени суток у противника основными средствами защиты конвоя стали дымовые завесы и артиллерия, которая массированно воздействовала на советские береговые батареи, значительно усиленные за последние месяцы войны.

  Еще в первых числах марта Краснознаменную 221-ю, отмеченную орденом до награждения космачевского дивизиона, перенесли на новое место.

  На месте старой, которую подправили, подкрасили, выставили вместо стволов пушек бревна, получилась отличная ложная батарея, долгое время навлекавшая на себя залпы врага, едва начинался артиллерийский бой. Немало потратил противник снарядов впустую.

  Вражеские катера-дымзавесчики активизировались, чаще, чем зимой, работали немецкие артиллеристы, занятые подавлением огня 221-ой батареи. И в первые дни весны не раз случалось, что дымовые завесы позволяли немецким транспортам выскакивать из залива и проскакивать на запад, поэтому срочно потребовались специальные пушки против катеров, потому что крупнокалиберная береговая артиллерия Северного флота не могла отвлекаться на мелкие объекты.

  Вскоре возле старой позиции 221 батареи воздвигли массированные артиллерийские дзоты, способные выдержать прямое попадание снаряда большого калибра. Четыре пушки ЗИС-3, установленные в них, надежно прикрыли залив Петсамо-вуоно.

  Как только два катера-дымозавесчики высунулись из залива и потянули полосы дыма, пушки закидали их осколочно-фугасными снарядами, сорвали проводку фашистского транспорта.

  Немцы, ошеломленные таким ударом, двое суток не предпринимали попыток вывести в море корабли.

  Но в дивизионе догадывались, что за зиму в заливе, контролируемым фашистами, скопилось много транспортов, которые необходимо отправить в Германию, поэтому были начеку. Первая попытка врага провести транспорт в десять тысяч тонн закончилась победой батарей лейтенанта Поночевского, где служил краснофлотец Андреев, и лейтенанта Соболевского, командовшего 140 батареей. Успешная двухбатарейная стрельба, в которой израсходовали сто шестьдесят семь снарядов, привела к уничтожению большого корабля.

  Но успех достался нелегко. Артиллеристы стреляли под огнем уже пяти батарей противника. Позиция 221-ой батареи была разведана немцами. Они били по новому месту и сумели поразить орудие, где находился Иван. Семеро матросов было ранено, трое – убито, а сам краснофлотец Андреев, контуженный и оглушенный, сумел ликвидировать пожар, сорвав загоревшуюся маскировочную сетку, чем предотвратил взрыв боеприпасов, с таким трудом доставляемые на скалистый берег.

  Такие бои повторялись каждый день. Противник начал проводки днем и ночью.

  В один из боев сто пяти миллиметровый снаряд врага пробил щит орудия, где находился Иван, и разорвался во дворике. Пушка на десять суток вышла из строя.   

  Наверное, досталось в этом бою и фашистам. Четыре батареи, свободные от стрельбы по транспорту, вели ответный огонь и заставили замолчать фашистскую батарею на мысу Нумерониеми.

 В мае 1942 года погода стояла ветреная, шли сильные дождевые заряды, и все же дальномерный пост и наблюдатели с батарей обнаружили в час ночи транспорт врага, направляющийся в залив. Сразу включили прожектора и огонь открыли обе батареи сто тридцаток. Два снаряда угодили в транспорт и он не сумел проскользнуть в Петсамо-вуоно, скрылся в пелене дождя.

  Вражеская артиллерия ответила шквальным огнем по советским батареям. Они выпустили около трехсот пятидесяти снарядов, не причинив в этот раз значительного вреда расчетам орудий.

  Лето было короткое и трудное, потому что бои стали более ожесточенными. Чем лучше воевали воины Заполярья, тем больше это вызывало раздражение противника и его активность.

  В боях наступил август. На материке – самое лучшее время года: тепло, солнечно, но не жарко. А в Заполярье лето уже кончилось. Хотя белые сумеречные ночи еще продолжались, но было холодно, и краснофлотцы бушлат не скидывали даже в полдень.

  Блокада полуостровов Средний и Рыбачий продолжалась гитлеровской авиацией, но и фашистов сильно зажали на подступах не только к Петсамо-вуоно, но и во всем Варангер-фьерде.

  В начале августа с наблюдательного пункта 221 батареи доложили, что недалеко от берега плавает надувная лодка с летчиком, выпрыгнувшим с парашютом из подбитого «фокке-вульфа». Едва выслали катер подобрать его, как появились вражеские истребители, которые стали барражировать над летчиком на воде. Катер вернулся, иначе погиб под ударами фашистских истребителей.

  Вскоре подоспел немецкий гидросамолет. По нему открыла огонь батарея лейтенанта Захарова. По ней начали стрелять тяжелые пушки из района Лиинахамари. Батарея, где служил Иван, и артиллеристы Соболевского стали работать по тяжелой артиллерии врага. Гидросамолет вынужден был улететь восвояси. К лодке выскочил немецкий катер из залива, но по нему открыли огонь советская батарея ЗИС-3 с полуострова Средний.

  Командир артиллерийского дивизиона Космачев уже получил приказ, не допускать, чтобы фашисты спасли сбитого и так хорошо опекаемого летчика.

  Вот какая баталия разгорелась из-за одного аса с «фокке-вульфа». С русской стороны вступили в бой еще две батареи. Они прекратили огонь только тогда, когда смолкли пушки противника. Фашисты израсходовали четыре сотни снарядов, советские артиллеристы выпустили не меньше. «Фокке-вульфы» улетели.

  Один из советских летчиков на бреющем промчался над злополучной надувной лодкой, проскочил ее, и вместе с асом она пошла на дно. Противник не преследовал истребитель, и он благополучно сел на аэродроме.

  Зима 1943 года выдалась не менее снежной. Артиллеристы, не покладая рук, трудились на батарее. Они разгребали снег, перетаскивали снаряды в погреба, стреляли днем и ночью по врагу. Редко выдавалась свободная минута, другая, когда можно присесть и отдохнуть, вглядываясь в бушующее свинцовое море, серое от облаков небо и белые скалистые берега. Только две краски главенствовали зимой в природе Заполярья: белая и серая. Война добавляла в однообразную палитру еще две: черную от взрывов и красную от крови раненных и убитых.