Первая близость. Отрывок из романа "Встретимся у Амура или поцелуй судьбы"

         Экзамены приближались к концу, и выпускники принялись активно готовиться  к выпускному балу. Галчонок разрешила дочери надеть на праздник ее сверкающее платье из стрейча, − то самое, за которое она когда-то отругала Настю. Оно так и висело в шкафу, практически ненадеванное. А папочка пообещал дать денег на новые туфли. Правда, на сообщение о медали он отреагировал как-то вяло. Настя думала, что отец будет в восторге, а он всего лишь сказал «ну, молодец» − и все. Зато Наталье родители приготовили роскошные подарки: новое платье солнечного цвета с золотистой отделкой и таким же пояском, – оно ей так шло! И сумочку всю в стразах, и серьги с бриллиантиками. Разглядывая эти прелести, Настя искренне радовалась за подругу, даже порозовевшую от удовольствия. 

        Когда Наталья зачем-то вышла из комнаты, Белла Викторовна шепотом сообщила, что за дочкой активно ухаживает второкурсник из мединститута, с которым она некоторое время дежурила в больнице. Правда, дочка на его поползновения никак не реагирует, но хотя бы не шарахается, как прежде. Даже разрешает иногда себя провожать. − Хоть бы у них сладилось, − перекрестилась Белла Викторовна, − пойду в воскресенье, помолюсь и свечку поставлю за деток моих. И за тебя, Настенька, спасительницу нашу, храни тебя Господь! Химию дочка перестала бояться, – ее проконсультировала доцент из мединститута и сказала, что знания у Наташеньки хорошие, должна сдать не меньше, чем на четверку. И с физикой вроде наладилось. Она сходила пару раз в институт на консультацию, − так их задачи вы все решали. Только бы поступила, уж я у тебя в долгу не останусь.

         − Что вы, Белла Викторовна, какие долги? − возмутилась Настя. − Разве вы мне чужие? Да ближе Наташи у меня подруги нет! Не надо никакой благодарности, не выдумывайте. И не переживайте вы так, − поступит она, вот посмотрите. Думаете, все так занимаются? Вряд ли. Например, Ира Соколова куда меньше Наташи знает, хоть и готовится с репетиторами из меда. Она ко мне приходила, я ее проверила по физике, − так ей до Наташи далеко.

        В общем, все у подруг складывалось удачно, и потому ближайшее будущее представлялось им сплошь безоблачным. Но, как известно, светлая полоса судьбы всегда сменяется темной, − ведь не бывает так, чтобы чередовались одна за другой только светлые полосы. И никто не может предвидеть, какие грозовые тучи клубятся за ясным на вид горизонтом.

         Последний экзамен был сдан. Созвонившись по сотовому с подругой, Настя договорилась пробежаться по обувным магазинам: обеим были нужны нарядные туфельки на выпускной. Но по выходе из института она обнаружила сидевшего на ступеньках Вадима, с которым не виделась два дня. Выражение его лица было таким сложным, что у нее засосало под ложечкой.

        − Что случилось? − с тревогой спросила Настя.

        − Мы идем ко мне, − не отвечая, потребовал он. − У меня перекусишь, если проголодалась.

         − Но я с Наташей собралась в магазин. Мне туфли нужны к выпускному. У меня и деньги с собой. Давай вечером встретимся?

         − Нет, мы сейчас пойдем ко мне, − настойчиво повторил он. − Туфли потом купишь.

         − Ладно, − согласилась Настя, внутренне удивляясь его настойчивости: обычно Вадим был сама покладистость. − Что произошло?

         − Дома скажу. − Взяв ее под руку, он широкими шагами направился к автобусной остановке. И до самого дома продолжал молчать.

         − Давай я сама приготовлю, − предложила Настя, видя, что он достает из холодильника продукты. − Делай, что тебе надо, а то ты какой-то весь озабоченный.

          − Нет, сегодня я хочу за тобой поухаживать, − возразил он, ставя сковородку на огонь. − Ты отдыхай. Ты же с экзамена. Как сдала?

         − Все на пятерки. Знаешь, такая легкость, будто гора с плеч свалилась. Ого, да ты, я вижу, разбогател, − заметила она, видя, как он намазывает на хлеб красную икру. − По какому поводу праздник?

         − Надо же отметить окончание наших экзаменов. − Он откупорил штопором бутылку и разлил по бокалам вино. − Думаю, тебе сегодня можно.

        Они чокнулись, потом поели, потом попили кофе с мороженым. Затем он, молча, собрал посуду и приготовился мыть.

         − Вадим, оставь, я сама помою, − запротестовала Настя. Она не могла видеть мужчин у раковины. Особенно после того, как Ирочка рассказала ей анекдот про мужика в роддоме, у которого все началось с мытья посуды. Нахохотавшись, Настя дала себе слово, что в ее семье такого никогда не будет. Будущую семейную жизнь она представляла так: муж должен заниматься своими важными делами, а домашнее хозяйство, за малым исключением, забота жены.

       Но Вадим упрямо отстранил ее от раковины и открыл кран.

       − Какой-то ты сегодня не такой. Хочешь, чтобы все было по-твоему, − попыталась упрекнуть его Настя. Он как-то странно взглянул на нее, закрутил кран, оставив в раковине недомытую тарелку, и вышел из кухни. Настя удивленно последовала за ним. Становится совсем интересно, подумала она, и что все это значит?

        В гостиной он подошел к окну, отодвинул штору и долго стоял, глядя в небо. Потом, не оборачиваясь, сказал: − Убери из своей фразы последнее слово, и ты узнаешь, чего я хочу.

       Последнее слово из ее фразы? Я сказала: «Ты сегодня хочешь, чтобы все было по-твоему». Без последнего слова получится, что он хочет, чтобы все было. Что он имеет в виду?

       И вдруг она поняла. Он хочет … чтобы все было. Все!  О боже! Настя замерла. Он обернулся и посмотрел на нее в упор. От этого взгляда она затрепетала. Так − он никогда не смотрел на нее. Сейчас он был совсем другим − не прежним Вадимом. Ей и в голову не приходило, что он может быть таким.

        − Ка-ак, сейчас? − запинаясь от волнения, пролепетала она. − Здесь?

        − Да. Здесь и сейчас! − твердо сказал он тоном, не допускающим возражения.

        − А можно потом?

        − Нет!

        − Но почему?

        − Настя, я сегодня улетаю. Навсегда. Вечером самолет. Сюда я больше не вернусь. Отец уже договорился в университете о моем переводе. Я не могу тебя оставить − так. Хочу закрепить тебя за собой. Чтобы ты уже совсем стала моей. Мне тогда будет спокойней.

            Он улетает! Насовсем! Его не будет и неделю, и две, и три − и больше? Она не будет его видеть − столько дней! А вдруг ее не примут в Питере − тогда это навсегда. Но она не может жить без него, − как ему это объяснить?

        − Но неужели ты не можешь задержаться еще на месяц? Через месяц  станет известно, приняли меня или нет. И мы поехали бы вместе. Всего один месяц!

         − Не могу. Я там нужен. Срочно. Пожалуйста, согласись.

         − Я боюсь.

         − Чего? Чего ты боишься? Ведь это самое прекрасное, что бывает между мужчиной и женщиной! Если ты меня любишь, согласись. Пожалуйста!

         − А ты меня потом не бросишь?

         − Да ты что? Никогда! Я так тебя люблю − больше жизни! Я тебя никогда не брошу! Только сейчас согласись, − для меня это очень важно, очень!

         − Хорошо, − прошептала она, опустив глаза. Он взял ее за руку и повел в спальню. Там, откинув покрывало, посадил на кровать и принялся раздевать. Настя сидела, ни жива, ни мертва. Когда на ней ничего не осталось, она закрыла глаза, и не видела, как он разделся сам. Только почувствовала на себе тяжесть его большого тела и обжигающий поцелуй.

      А потом начался кошмар. Она и представить себе не могла, что будет так страшно. Помертвев от ужаса, она молилось, чтобы этот кошмар когда-нибудь кончился, – а он все длился, длился и длился. Когда стало совсем невмоготу, она пискнула: – Пусти! Не могу больше! – Сейчас, сейчас, – сдавлено произнес он, − но это было неправдой: все продолжалось еще бесконечно долго, Настя уже перестала ждать. Ей теперь хотелось только одного: провалиться сквозь землю или умереть.

       И вдруг это разом кончилось. Он отпустил ее, перевалился на спину и уставился в потолок. Тогда она соскользнула с постели и, схватив одежду, ринулась в ванную. Там, открыв до отказа краны, стремительно оделась и под шум льющейся воды выскочила из квартиры. Когда она уже вылетала со двора, услышала далекий отчаянный крик «На-астя-я-я!». Но он только подхлестнул ее. Не разбирая дороги, с пылающим лицом она неслась, сама не зная куда, − а все прохожие оборачивались ей вслед. Все-все понимали, что с ней произошло.  

        Теперь он, наверно, презирает ее. Потому что – разве можно уважать  после такого? После такого позора можно только презирать. Как он сказал: «Самое прекрасное!». Прекрасное! Эта безобразная поза, эти грубые движения! Ужас, ужас! Если это самое прекрасное, то, значит, остальное еще хуже? Но тогда – зачем?

       Так она мчалась, ничего не видя перед собой, и только каким-то чудом не очутилась под колесами, – видимо в последнее мгновение ангел-хранитель взглянул на нее с небес и пожалел ее. Пуританское воспитание и стерильная чистота, в которой она прожила все детство и юность, были разбиты вдребезги неумелым и грубым обращением юноши, которого она любила. Она содрогалась от отвращения к своему телу, – ей хотелось только одного: поскорее очутиться под душем. Когда внезапно зазвонил мобильник, она чуть не швырнула его в урну. Но потом одумалась и выключила.

         Она не помнила, как села в автобус, как приехала к бабушке и что говорила той. Стоя под струями горячей воды, она все смывала и смывала с себя испачкавшую ее скверну, – если бы можно было, она, наверно, содрала бы и саму кожу.