Не успел Виноградов выйти из самолета в
аэропорту Хабаровска и включить свой мобильный телефон, раздался звонок.
Звонила Шура, в квартире которой жил
Володя, когда приезжал, сама хозяйка уходила на эти дни жить к Аделине:
- Папа, (она так звала Володю много лет,
со дня рождения своей дочери Аделины), когда ты выезжаешь в Биробиджан?
- Электричкой в восемнадцать часов.
- Хорошо, я начну печь пирожки, как раз
к твоему приезду успею.
Шура положила мобильник в сумку, в
которой лежала большая папка с актами проверки предприятий. Шура тринадцать лет
работала инспектором Биробиджанского «Водоконала», на многих предприятиях
города, домоуправлениях, ТСЖ, являющихся потребителями воды её знали как принципиального, знающего
сотрудника, который лишний раз не штрафовал за нарушения. А ещё, она обучала
слесарей, как правильно устанавливать счётчики и когда нужно ремонтировать
запорную арматуру.
Александра купила на рынке говядину и
два вилка капусты, до приезда Виноградова, она хотела потушить капусту сварить
и перемолоть мясо. Шура планировала испечь пирожки с начинкой из мяса, капусты
и яйца с луком.
Только неделю назад она проводила Марту,
свою сватью, мать покойного мужа Валерика в Германию. Марта эмигрировала из
Биробиджана в 1996 году, когда практически все крупные предприятия города уже
не функционировали. До этого сватья двадцать лет отработала экономистом на
чулочно-трикотажной фабрике и никогда не думала покидать Дальний Восток. Но,
где было работать после банкротства предприятий?
В девяностые, германское правительство
«открыло двери» на бывшую родину этническим немцам, проживавшим в России и
потомкам евреев, чьи родители пострадали в годы Великой Отечественной войны.
Шура хорошо помнила, как, начиная с
девяносто первого года, первых чисел
ноября, встречая Марту всегда слышала от неё:
- Я уже пятнадцать лет ношу свою
каракулевую шубу и нет возможности купить новую.
В ноябре следующего года она говорила:
- Я шестнадцать лет ношу свою
каракулевую шубу, - и так до девяносто шестого года.
В первый день приезда в Биробиджан,
Марта подарила Шуре, её двум дочерям, сыну по сто пятьдесят евро. Вечером того
дня, она попросила Шуру показать ей новый микрорайон имени Бумагина, а главное,
она хотела пройти по набережной реки Биры.
- Ты знаешь, - рассказывала Марта, - в
Германии, после наплыва эмигрантов из Сирии и Африки, мы боимся гулять по
городу и особенно в лесопарках. Во мне сто двадцать килограмм и лицо моё
гладкое, без морщин, как и у тебя, мы с тобой миловидны, эти арабы и негры
стараются меня потрогать, пощупать. Если бы это не было так больно и страшно,
может быть и ничего. Но становиться страшно! Мы перестали гулять по городу, эти
мигранты ходят кучей, от них не отбиться. – Марта с горечью вздохнула. - А
побывать на природе так хочется, хотя там лесопарки все прилизанные, словно
деревья и кусты не живые.
Я там часто вспоминала нашу Биру, как я
стою на берегу и слушаю журчание бьющейся о камни воды, потом наклоняюсь,
набираю в стакан эту холодную, чистую и такую вкусную воду и пью, пью её
мелкими глоточками.
Помню, как мы ездили с покойным мужем на
машине в Семисточное, или в Дубовое, где в шестидесятых годах высаживали целые
рощи сосны и ельника.
Вот через тридцать лет и ездили в те
места грибники, собирали маслята, подосиновики, белый гриб. Я всегда была
полной, но так любила бродить в нашей тайге.
Во время рассказа Марты, Шура вспоминала
густую тайгу, окружающую деревеньку Красный Яр и самую древнюю её жительницу,
бабку Нюрку, которая и не помнила, сколько ей лет. Шура каждый день навещала
одинокую старуху, хотя ей было тогда шестой год, она убирала в её маленькой
бревенчатой избушке, выметала двор и кормила её трёх кур и драчливого питуха.
Каждый день, когда Шура входила в дом бабушки,
та всегда сидела на широкой лавке за стареньким, выскобленным до белизны доски
столом. Она каждый раз пыталась встать, но от слабости шаталась и хваталась за
край стола.
Старая беспородная мохнатая собачонка,
гревшаяся ей холодные ноги, нехотя поднималась с пола и, понурив голову, плелась
к глиняной чашке, в которую Шурка бросала кусок хлеба и заливала супом, который
приносила из дома.
Кошки у бабули не было, все углы
маленького дома были проедены мышами.
- Совсем я старая, мочи нет, помру
скоро, ноги не носят, руки не слушаются, - часто шамкая ртом, говорила старуха.
Шурка смотрела на бабкины руки, они были
такие маленькие, ссохшиеся, жёлтая кожа на них блестела и словно светилась, а
глубокие морщины, словно тропочки в
роще, протоптанные неведомыми животными, обрывались у пальцев.
Сквозь тонкую кожу на пальцах, можно было
разглядеть каждую косточку, щеки у бабули провалились в беззубый рот.
Шурка наливала в мисочку, стоящую перед
бабкой молоко и крошила маленькие кусочки хлеба, захваченного с собой из дома.
Пропала бабка при наводнении, смыло её
домик, стоящий у самого берега Биры. Только холодное тельце её мохнатой
собачонки Шурка нашла ниже по течению реки. Похоронила собачку во дворе своего
дома и каждое утро, до самого переезда в Будукан, приносила ей на могилку
кусочек хлеба.
- Шура, ты помнишь Марию Матвеевну Куль?
Главного экономиста? Она вместе с нами выезжала в Германию. Я её там встречала,
она содержит младшую дочь с зятем, их двоих детей. Она получает две тысячи
евро. А её дочь, кандидат педагогических наук, она знает три языка - немецкий,
английский, французский, но никак не может найти работу. Как только узнают, что
кандидат на должность - еврейка, ей отказывают. Евреев в Германии считают
людьми третьего сорта, после вернувшихся немцев и даже турок, которых там очень
много. Евреев даже уборщицей в свой дом коренные немцы не берут! Дочь Марии
сейчас ухаживает за турком – инвалидом, убирает, обстирывает его за пятьсот
евро в месяц.
Перемалывая говядину для начинки
пирожков, Шура вспомнила, как Марта нахваливали её пирожки, при этом она
бессчетно ела кружки нарезанной полу копчёной колбасы, запивая краснодарским
чаем. Тщательно прожёвывая пищу, несколько раз подчеркнула:
- В Германии колбаса и сыры невкусные,
да и молоко со сметаной, творогом, не сравнить с нашим. (Она так и подчёркивала
– нашим!) А вообще нас там и за людей не считают. Я сама понимаю, что я там
никто и зовут меня никак!
Из глаз Марты потекли слёзы.
Володю встречал племянник Эдуард,
высоченный худощавый, «мальчик с пальчик», так называл его дядя. Седая голова племянника
возвышалась в зале прилета над головами всех встречающих.
- Давай сразу проедем на кладбище,
навестим папу с мамой и сестру, - попросил Виноградов.
- У тебя много багажа? – Уточник Эдик.
Виноградов показал на сумку с
колёсиками, которую нёс в руке. Эдик подхватил из рук дяди сумку и, раздвигая
своими широкими плечами толпу, зашагал к выходу.
По дороге к городскому кладбищу, Володя
вспомнил, как год назад, едва увидев дядю, племянник обратился к нему с
просьбой проехать в таёжный посёлок Будукан, к карьерам.
И вот наступил 2016 год, с собой
Виноградов привёз новый сборник стихов, в котором была поэма о племяннике, его
первой пойманной рыбе, впечатлениях о поездке в Будукан через тридцать четыре
года.
Служил стране, есть сила и умение,
Осталось, как ни странно и терпение.
Он карася тогда огромного поймал!
Дедуле с криком радости отдал.
Потом, ко мне вновь приезжали с дедом,
Помнит машину первую «Победу».
Но первая рыбалка часто сниться,
И надо же такому вот случиться.
За восемь тысяч километров я теперь,
Он сообщает: - Дядя Вова, ты поверь,
Так побывать хочу я в Будукане,
На берегу у озера мы встанем,
На месте том, где с дедом я рыбачил,
Ты старшим по костру меня назначил.
А я смотрел, в кастрюле рак краснеет,
На сопке рядом кедр зеленеет.
Как тётя Лида рыбу чистит с дедом.
И отдыхал после рыбалки пред обедом.
Титан топил, так раскалил, что тот потёк,
Я думал кипятка смоет поток.
Но дядя мой смеялся и обнял,
Всегда во всём меня ты понимал.
Новый титан, дрова подбросил снова,
Меня зовут – рыба уже готова.
Мы скоро рядом встанем в месте том,
С тобою думаем всегда ведь об одном.
Я деда вспоминаю, ты отца,
В тебе я вижу до сих пор бойца.
Таёжный край, как молоды мы были,
Горную реку и друзей мы не забыли,
Ни сослуживцев, что теперь на небе,
Ах, как давно же в тех местах я не был!
В автомашине, Эдик сообщил:
- А вчера прочитал, что в 2010
году евреи составляли менее одного процента населения Еврейской
области, это чуть больше полутора тысяч человек, а помнишь, какой был
многолюдный Биробиджан в восемьдесят третьем, когда вы туда переехали? И ведь
Еврейская область сейчас единственный субъект в России, имеющий статус автономной.
- Да и единственное в мире, помимо Израиля, еврейское
административно-территориальное образование с официальным юридическим статусом,
- дополнил Виноградов, - с 1930 года, поехали переселенцы из Украины и Южной
Америки в Биро-Биджанский национальный район Дальневосточного края, который с
1934 года получил статус Автономной Еврейской национальной области.
Я хорошо помню, в девяностом году был
депутатом областного совета, как после преобразования всех остальных автономных
областей России, Еврейская осталась единственной автономной областью в России.
- Дядя Володя, ты рассказывал, что из-за
низкого уровня жизни Еврейская область занимает первое место по количеству
граждан выехавших в Израиль и Германию.
- По последним данным в Израиле
проживает около двадцати тысяч мигрантов из ЕАО. Мой друг, поэт и композитор
Наум Ливант ездил в Израиль три года назад и даже дал концерт в Маалоте, где
наших земляков почти четверть населения.
- А мне очень нравиться город
Биробиджан, - улыбнувшись, сказал Эдик, - не то, что Хабаровск. В вашей области
чистый воздух, много зелени летом, а какая вкусная вода из-под крана течёт. Да
и река Бира, такая чистая и красивая.
После этих слов Эдика, Виноградов за
десяток минут, словно снова пережил июль 1983 года, его перевели служить в
Биробиджан.
Помочь сайту
Поздравления
