Помочь сайту
Поздравления
Печать Каина. Глава третья
17 августа 2012 -
Денис Маркелов
Глава третья.
В воскресение Катя встала гораздо раньше родителей. Ей не терпелось дождаться полудня и оказаться в жилье у отца Александра.
Мать с отцом охотнее отпустили её на дискотеку, чем в дом к священнику. Все священники им казались ужасными обманщиками, особенно такой степенный и скромный отец Александр. Он не стриг своих волос, те свободно струились по его плечам, как у какого-нибудь эстрадного гуру.
.Катя была удивлена. Когда её отпустили в драмкружок. Ей казалось, что родители специально выпроживают её из дома, чтобы в отсутствии дочери заняться чем-нибудь более интересным, чем просмотром бесконечных сериалов. Отец явно устал разыгрывать из себя монаха, он незаметно для дочери делал жене определенные знаки, а та шутливо отмачивалась, стесняясь своей не ко времени погрузневшей фигуры.
Катя торопливо оделась. Она боялась, что что-то задержит её, и памятуя наставление Насти, взяла яркую капроновую косынку.
Её вид теперь был вполне благонравным. Катя слегка пожалела, что не может мазнуть помадой по своим и так красивым губам – косметика так и манила её к себе.
По почти пустым улицам она добралась до церкви. Утренний воздух заставлял шагать быстрее, он бодрил лучше, чем прохладная «Кока-кола», которую Катя выпивала по своей старой привычке, подражая какой-то забавной героине телевизионного рекламного ролика.
У дверей церкви уже были люди. Мужчины и женщины водили рукой, как бы рисуя поле для игры в «крестики-нолики», а затем заходили внутрь… мужчины без головных уборов, а женщины в платках и косынках.
Катя сделала всё так, как другие. Она даже не думала о том, имеет ли право на такое сокровенное телодвижение. Она просто нарисовала, что-то проде гигантского знака "сложение" воображаемым мелком и вошла в неизвестное ей ранее помещение.
Ей не терпелось увидать отца подруги. Отец Александр казался ей пришельцем с другой планеты.
На стенах церкви были нарисованы картинки. Кате нравился этот настенный комикс» - она смотрела то на одну картинку, то на другую, и старалась выглядеть серьёзной.
Между тем началось богослужение…
- И куда, по-твоему, она могла уйти?
Голос Катиной мамы звучал слегка раздраженно. Она устала жить здесь, в этой знойной Тмутаракани. Конечно, тут всё было овеяно легендами, но лучше было перебраться в близлежайший город, а, то и в далёкий, почти как Марс, Краснодар.
Люди, окружавшие её, казались Виктории Павловне дикими. Они были заняты собой, своей землёй и не страдали от того, что почти оторваны от цивилизации Её дочь могла повторить её судьбу завязнуть в этом лиманном краю, как лягушка в болоте.
Муж не спеша читал яркую районку. Он отчего-то не жалел денег на эту газету. Гораздо проще было продать этот опостылевший дом и начать жизнь заново, на новом месте. Но муж был упрям, как вол.
В нём ещё слишком ярко читались хохлацкие черты. По словам тёщи – Виктория Павловна была типичной кацапкой. Оксана Дмитриевна смотрела на свою невестку уничижительно, как будто та была просто забавным манекеном, но не более того.
Она и к Кате применял свои изуверские способы воспитания. Катя привыкла с детства быть летом кем-то вроде женоподобного Маугли – она постепенно смуглела и становилась очень смешной, словно соскакивала со страниц детской книжки про туземцев. Виктория Павловна, которая проклинала своё половое любопытство. Её интерес привёл её в этот дом, в эту семью и навеки запер здесь на берегу маленького, но очень бурного моря.
Она ужасно завидовала туристам. Те приезжали сюда за впечатлениями, за тем, чтобы потом насладиться ими в своих уютных квартирах, в которых нет места обычному станичному неуюту.
Мужу, напротив, нравилась эта вольная жизнь. Он был свободен от городских представлений. Ему не хотелось знакомиться с автобусами и троллейбусами, ходить по тротуарам и думать о том, на какой сигнал светофора нужно идти.
Он привык жить здесь, как полевой цветок, который не требует для себя шикарного кашпо, которому претит сама мысль о шикарной оранжерее.
Он наслаждался дикостью этого места, то, что оно было почти у чёрта на куличках, нравилось мужу чрезвычайно. Он говорил, что просто бы не выжил среди панельных надгробий – так он называл многоэтажные городские дома.
Развод бы только усугубил бы пропасть между ними. Виктория была женщиной разумной и не спешила рвать то, что ещё можно было подшить подлатать и пустить в дело, словно только слегка потрепанный бурей парус. Она считала, что дочь сама со временем запросится из этого полуостровного рая, что она скоро сама поймёт, в какой дыре оказалась.
Но больше Викторию Павловну озабочивала иная проблема – она считала, что целомудрие её дочери под большой угрозой. Конечно, тут не бывало слишком много ярких порнокартинок, не было и забавных запаянных в полиэтилен журналов, в которых истории про сексуальные отношения рассказывались в комиксах. За этим следили довольно солидные мужчины, одетые в наряды позапрошлого века. Виктория Павловна не имела ничего против казаков, ей даже нравилось наблюдать, как они степенно и спокойно обходят квартал за кварталом, делая свою работу.
Дочь обычно не любила шумные компании, она стремилась с наступлением темноты уединиться в своей комнате. Южная ночь наступала решительно и бесповоротно, она падала перед глазами, как тёмно-синий парчовый занавес, падала и ждала мгновения, когда взмыть ввысь и уступить место бледно-голубому заднику дня.
- Она, наверное, к своей поповне побежала… - вдруг спокойно, словно актёр-любитель на репетиции бросил «реплику» муж.
Виктория Павловна посмотрела на него, как на чужого.
- К какой поповне? – сорвалось с её дрожащих губ.
- Ой, Вика. У тебя в одно ухо влетит – в другое – вылетит. Дружит она тут с дочерью батюшки нашего. Или не заметила, что у неё и одежда ладаном попахивать стала. Я то давно приметил. И не препятствовал. Пусть уж лучше около попов трётся, чем…
Анатолий замолчал. Он давно уже видел, как местные подростки смотрят на его дочь. Современные дети всё постигали на практике, и гораздо быстрее своих предков, не гнушаясь самыми ужасными вывертами. Они легко могли сманить в свой мир и Катю, которая давно уже находилась между добром и злом.
Особенно был опасен внук местного жидка. Анатолий был равнодушен к евреям, он не спешил разглагольствовать на тему антисемитизма – но при встрече с Ароном Мойшевичем удивлялся. Этот человек казался ему очень загадочным – он воспитывал внука мусульманина.
Артур не скрывал своей ненависти к деду. Будь его воля, он давно бросил в его сторону камень, целя его в висок. Но что-то мешало ему быть откровенным.
Рядом с Артуром всегда был смазливый кудрявый блондин с довольно нелепым именем Ермолай. Он ничем не походил на своего знаменитого чеховского тёзку, выглядел, как типичный тепличный мальчик.
Ермолай в глазах иного отца мог показаться идеальным ухажёром для дочери. От него не пахло табаком, и он вряд ли бы стал обнажать своё межножное оружие в первый же вечер знакомства…
«Да вряд ли он и сам знает, как пользоваться этим оружием?!»…
В доме священника было чисто и опрятно.
Казалось, здесь живут – но не люди, а добрые бесплотные духи, которымм не надо лишний раз тревожить мебель и переносить вещи с места на место
Книга в светло-фиолетовом переплёте уже лежала на столе. Рядом с ней лежал очешник – и всё это вместе с как бы случайно брошенной драпировкой, казалось всего лишь постановкой для очередного натюрморта.
Катя казалось, что она спит и видит всё это во сне. Со стены откликнулись негромким звоном часы с маятником.
Время здесь словно бы заморозилось, осталось в благословенных для многих пятидесятых годах, когда стужа сталинских пятилеток сменилась лёгкой оттепелью главного кукурузовода страны.
«Обрыв», - почти беззвучно, одними губами, прочла Катя.
Она чувствовала так, как будто её пригласили в поликлинику и теперь надо разнагишаться и быть откровенной. Она с детства не любила врачей, те смотрели на людей, словно на прозрачные очень затейливые аквариумы, отыскивая в х внутренностях болезни, как какой-нибудь аквариумист-любитель редких тропических рыб.
Катю всегда поражала деловая бесцеремонность врачей – ей казалось, что она оказывается просто манекеном.
Но здесь никто не требовал от неё немедленного оголения. И от этого становилось ещё тревожнее на сердце.
«А что, если этот человек уже видит меня, точнее то, что во мне? Ему не нужно посылать меня на рентген и выписывать какие-то глупые бумажки с печатями. Он просто знает, кто я такая – вот и всё…»
Она тотчас покраснела и стала смотреть в простенок между окнами.
Отец Александр надел очки и, откашлявшись, начал:
- «Два господина сидели в небрежно убранной квартире в Петербурге, на одной из больших улиц. Одному было около тридцати пяти, а другому около сорока пяти лет».
Катя стала слушать этот спокойный мужской голос, как она бы слушала вой ветра за окном - сначала с равнодушием, затем с любопытством, а затем уже и некоторым страхом. Ей вдруг показалось, что ей показывают диафильм – кадр за кадром – что на каждой картинке она видит то, что должна была видеть, но в то же время не видит ничего.
Она пыталась понять, что значат все эти слова « домашнее пальто», разве пальто может быть домашним, или Средняя Рогатка – какое смешное название, впрочем, и их посёлок называется тоже смешно.
Отец Александр читал на два голоса – за Бориса Райского он говорил тенором, а, когда в диалог вступал более старший Аянов – его голос приобретал тембр баритона.
Катя посмотрела на подругу. Та держала в руке что-то вроде бус и незаметно для других шевелила губами…
«А ведь я могла провести этот день иначе!».
Картина бездумного веселья встала перед глазами Кати. Она могла бы пить шибающий в нос американский напиток, а затем…
Домой она вернулась в пятом часу пополудни.
Кате было неловко, она чувствовала. Что виновата, что уходить из дома без спроса не стоило, но и проводить как-то иначе это воскресение она не хотела.
Родители боялись занимать этот день хозяйственными заботами – нет, они не были чересчур набожны, но относились к религии с пониманием, как интеллигентные люди относятся к безвредному хобби своих собратьев по планете.
«Дочка, где ты была?», - слегка раздраженно спросила Катю мать. В её руках красовалась довольно истёртая прихватка. Катя невольно вздрогнула, она уже ощущала, как эта грязная тряпка касается её щеки, но старалась ничем не выдать своего страха.
- Вика, - предупредительно проговорил появившийся в дверях отец.
- Мать быстро взглянула на него и положила прихватку на место.
- Дочка, ты ведь у Насти гостила, - почти без вопросительных интонаций проговорил отец.
- Да… Её папа, отец Александр книгу нам читал, «Обрыв» называется.
Кате вдруг стало стыдно. Она поняла, что может тараторить так без умолку, что впервые ей было не стыдно за проведенный день, и что ей ужасно понравилось в церкви…
Но перед глазами вновь возникла пугающая альтернатива. Она была сродни кошмарному сну, когда мысли путаются и всё становится необъяснимо фаталистичным, как будто ты угодила в фильм ужасов.
«Если бы я вернулась с посиделки у лимана, она бы так не сердилась…».
Рейтинг: 0
512 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
