Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава тринадцатая

Глава 13



"Если она и не всегда приятна, зато весьма интересна, потому что полна неожиданностей”, - так говорят англичане о своей пресловутой – капризной и непостоянной - английской погоде. "К тому же, с такой погодой всегда есть о чём поговорить, что обсудить и на что посетовать, - добавила бы от себя Лада, - и, как – никак, она вносит существенное разнообразие в их закованную в условности и традиции жизнь”.

На другое утро, едва продрав глаза, Лада первым делом бросилась на балкон – похоже, это стало входить у неё в привычку – и на месте вчерашнего чарующего вида с синим небосводом и ослепительным солнцем увидела ужасающую картину: никакого солнца не было и в помине, небо насупилось как баба Вера – зловредная старуха-вахтёрша из редакции её родимого журнала "Альфа и Омега” в предвкушении очередной каверзы, а жуткие кучевые, донельзя набухшие облака уже со всех сторон подступили к отелю, и тот вот-вот капитулирует; дождя пока не было, но он обещал с минуты на минуту быть. Провалявшись ещё полчасика в полудрёме с надеждой, что, может быть, сейчас прояснится, Лада, в конце концов, вынуждена была подняться. Она была уверена, что её ожидает ещё один, полный приятных сюрпризов и неожиданностей, день и – ах, да! - конечно же, Семён! От вчерашнего смятения чувств не осталось и следа, а на душе у неё, несмотря на непогоду, было светло и радостно. Как-никак, она в этом дождливом королевстве всего лишь заморская гостья и вынуждена принимать его таким, какое оно есть, а вот подданных этого королевства, обосновавшихся здесь навечно, остаётся только от чистого сердца пожалеть, потому что, по всей видимости, ставшие притчей во языцех косность и замкнутость англичан – это следствие чрезмерного потребления хмурой и слякотной погоды.

Памятуя о том, что у них, русских, испокон веку принято вышибать клин клином, Лада решила наперекор непогоде отдать предпочтение сегодня всёму самому солнечному и весёлому. Из своего боевого арсенала она выбрала те самые, а-ля Жаклин Кеннеди, тугие в бёдрах и обуженные книзу розовые брючки, чей яркий цвет спорил с раскрашенным сочными красками батником с прикольными рожицами, и замшевые туфельки - балетки – в них у неё была по-особому лёгкая и грациозная поступь. Туфельки эти были тоже в тон брючкам: ярко-розового, переходящего в лиловый оттенка. Это был Ладин любимый цвет; таким цветом бывает раскрашен Ташкент в марте - апреле – из-за миллиона распустившихся в садах и парках, скверах и бульварах иудиных деревьев, чьи ветки и стволы весной щеголяют розовыми, похожими на мелкие звёздочки, цветами; и их так много, и они так радуют глаз, что чудится, милее их уже и быть ничего не может!

"Кажется, пляж на сегодня отменяется”, - подумала Лада и из номера прямым ходом отправилась в вестибюль, намереваясь добросовестно перенести со стенда с объявлениями в свой блокнотик полный перечень увеселений на ближайшую неделю; рекламный проспект давал клятвенное обещание ежедневных экскурсий на любой вкус, включая самый каверзный запрос, и она решила по полной программе воспользоваться полагающимися ей благами.

Лада стояла у стенда, стараясь не обращать внимания, как на неё тут же принялись пялиться всякие уроды, старательно переписывала расписание экскурсий и украдкой поглядывала в сторону лифтов, не мелькнёт ли там среди туристов знакомый силуэт. Невдалеке от неё японские круглолицые и узкоглазые ребятишки в пёстрых костюмчиках устроили игру в догонялки; словно разнопёрая стайка райских птичек, они, визжа и хохоча, бегали друг за другом и со смехом кричали что-то своим японским мамашам, сидевшим тут же на диванчике.

Ну что ж! Пожалуй, сегодня и начнём! Лада только что закончила своё полезное занятие и была приятно возбуждена, когда подошёл Семён. Тщётно попытавшись ей дозвониться и вконец потеряв терпение, он тоже спустился в вестибюль.

- Доброе утро, Лада! – широко улыбаясь, сказал он. - Ну, как ты сегодня – ничего? Выглядишь ты обалденно! Собираешься в путешествие? Не забудь захватить зонт – сегодня он тебе наверняка понадобится.

- Уже.

Она раскрыла сумку и показала ему зонтик.

А то она сама не знает! А знает ли Семён, что случилось с одним занудным чудиком, который очень любил с умным видом вещать прописные истины? Как однажды под большим секретом сообщил ей на ушко её лучший друг Марик Варшавский, этого занудного чудика в один прекрасный день нашли мёртвым. Вот так-то! Лада славилась лютой нетерпимостью к любым проявлениям всего того, что она именовала занудством и никчёмным пустозвонством. Ну, да ладно!

- Привет, Семён! Поедем? Смотри, какое удобное расписание: автобус отходит как раз через сорок минут, так что можно попытаться успеть позавтракать. Ну, не идти же сегодня на пляж… - скороговоркой начала было Лада и вдруг осеклась в страшной растерянности. Что-то было с Семеном не так: что-то, что поставило её в тупик и заставило замолчать.

- Лада, послушай меня… - Семён слегка замялся, подбирая слова. - … Лада, я очень хочу поехать с тобой на экскурсию, и мы обязательно съездим, но не сейчас. Сейчас я не могу…

Вот оно что – он не может! Забавно, однако. Она тряхнула волосами и вскинула голову: он стоял перед ней, понурившись, и кротко молчал. Подожди, идиотка несчастная! Попридержи свою спесь и послушай дальше!

- Что-то случилось? – спросила Лада на всякий пожарный случай трагическим шёпотом.

- Я должен уехать. Это ненадолго: три-четыре дня, не больше. В крайнем случае, пять. Лада, послушай, это очень нужно, крайне необходимо для моей работы в лаборатории. Ещё в Ташкенте, зная, что еду в эти края, я связался с одним местным парнем – он палеонтолог из Кембриджа, - и он обещал мне кое-что показать. И вот сегодня утром он мне позвонил и сказал, что готов выделить мне несколько дней. Мы с ним на его машине съездим в одно местечко – это недалеко отсюда – и дня через три вернёмся…

"Один парень”, "в одном местечке”, "кое-что показать” – что это: откровенная издёвка или нежелание посвящать её, женщину, в свои сакраментальные мужские проблемы? Вот вам, пожалуйста: женщина – корень зла, и мозги у неё куриные, поэтому пусть лучше тихо сидит на месте и не рыпается… ну, и так далее. Знаем, проходили.

Раздосадованная и не имеющая ни малейшего представления, к чему он клонит, и в то же время в глубине души заинтригованная, Лада всё же не произнесла ни слова, а терпеливо ждала продолжения.

- Лада, ты, наверное, знаешь – должна знать! – почему Англию зовут туманным Альбионом?

- Ну, знаю. Так её назвали римские легионеры, а до них ещё, кажется, Платон… – пожала плечами Лада, недоумевая, что он от неё хочет.

- Да, по одной из версий, за те самые, издали похожие на белые куски пенопласта, утёсы с обнажённым конгломератом, что нависают над проливом. Так вот, в этих меловых отложениях есть очень любопытное с точки зрения палеонтологии место… Было бы глупо побывать в этих краях и не увидеть всё своими глазами… У меня в лаборатории работает один парень, Андрей Коваль, - чудный мужик и классный специалист! А полгода назад он женился, плюнул на науку и взял отпуск за свой счёт. У его жены своя точка на ипподроме, и ей, видите ли, нужен помощник… И Андрюха, добрейшая душа, теперь «сайгачит» на ипподроме: торгует штанами. А если я ему сейчас подкину тему, может, он вернётся. А то жаль парня, засосёт его житейская рутина. А ведь у него золотые мозги! Какой, к чёрту, из него торгаш…

Какому-то бедняге Андрюхе Ковалю, который достоин того, чтобы его пожалели, потому что по своей натуре он вовсе не торгаш, срочно понадобилась помощь, и теперь Семён собирается в поход за правое дело – среди сумбура его мыслей и фраз сбитая с толку Лада усвоила только это.

- … Я бы с радостью взял тебя с собой… - он окинул её всю с ног до головы взглядом, как бы оценивая, достойна ли она его приглашения и не будет ли она путаться у него под ногами и служить лишней обузой, - …я знаю, ты бы поехала. Ты храбрая… Но, боюсь, потом ты возненавидишь меня лютой ненавистью на всю жизнь. Ну, пока! Не грусти! Приеду – позвоню! У меня автобус через пять минут! – на секунду заключив её в объятия и крепко-прекрепко пожав руку, он убежал.

«Приеду – позвоню…» Ничего себе, утешил, называется. «Не грусти!» Не больно-то и надо! Лада хотела с видом оскорблённого достоинства бросить ему вдогонку что-нибудь напутственное, вроде "ни пуха…” или "счастливого пути”, но не сумела подыскать ничего более вразумительного, нежели послать ему в спину сочный воздушный поцелуй, - о, она убила б его этим поцелуем, если б смогла! - после чего так и осталась стоять у стенда с открытым ртом и пылая огнём, будто ей надавали пощёчин. Она чувствовала, как в ней всё закипает, а её эгоцентризм и болезненное самомнение ещё и подзуживали её. Это же просто свинство какое-то с его стороны – взять и бросить её здесь одну на посмешище публике! Оглянувшись на японок, Лада постаралась придать своему лицу достойное выражение, подумав, какой, наверное, у неё сейчас оторопелый вид – как у ребёнка, у которого отобрали конфету. Хорошо, хоть сам Семён убежал и не видел, как вогнал её в краску.

Резвившиеся поблизости японские детишки не на шутку расшалились, и пришлось японским мамашам их утихомиривать. Одна японка – отнюдь не в кимоно, а в довольно «гламурном» прикиде, – пшикнув на своё чадо, отвела его в уголок и, косо поглядывая в сторону Лады, принялась ему что-то втолковывать, а он, угрюмый и насупленный, с открытой неприязнью в упор уставился на Ладу своими раскосыми чёрными глазёнками, так что Ладе ничего не оставалось, как только убраться восвояси и не мешать этим япончикам резвиться дальше.

Гроза разразилась как раз в тот момент, когда Лада с комфортом устроилась на переднем, противоположном от водителя, сидении автобуса (наиболее удобная, с её точки зрения, позиция), направлявшегося с обзорной экскурсией вдоль побережья. Сначала на мостовую горохом посыпались редкие и крупные капли дождя. Внезапно вспыхнувшая молния, словно обоюдоострым кинжалом расколов надвое низко нависающее над головами небо, до смерти напугала кучку туристов на остановке, затем Ладу оглушил сильнейший раскат грома. Пока автобус набирал обороты, мощные струи дождевой воды быстро превратили всё вокруг в одно сплошное жидкое месиво, и нескончаемые потоки грязи не разбирая пути понеслись по склонам холмов к берегу.

Сумрачная, раскисшая дорога вдоль прибрежной полосы то синусоидой петляла меж скользких утёсов, а то – стремительная и целенаправленная, как стрела Робина Гуда – мчалась вперёд по бескрайним просторам. Встреча двух вечных стихий - водной и воздушной – оказалась угрюмой и негостеприимной, как трудный, не отличающийся радушием характер старого, закалённого в штормах и бурях, морского волка, но Лада была так погружена в свои переживания, что не замечала ни то, какой суровой и мрачной стала морская гладь, ни то, какой жуткой свинцовой тяжестью налилось небо, как не замечала ни водовороты грязи по обочинам, ни проносившиеся мимо донельзя замызганные автомобили, ни летевшие во все стороны из-под колёс фонтаны дождевой воды.

Рядом с водителем, повернувшись лицом к туристам и скрестив ноги в лодыжках, сидела премилая особа - девушка-гид и что-то неутомимо лепетала по-английски в микрофончик. Именно она, эта девушка-гид, а отнюдь не слегка подпорченные красоты английского пейзажа, притягивала взоры восхищённых мужчин и снедаемых завистью женщин, ибо девушка была само совершенство: красота, стиль, стать, достоинство, манеры и изящество в одном флаконе. Грациозная тёмная головка, идеальный овал милого личика, безукоризненной формы брови, удивительно свежая и нежная кожа румяных щёчек, утончённые черты лица – всё у неё было безупречно и вызывало восторг, а неуловимый и немного смущённый под жадными взглядами мужчин взор её ясных голубых глаз (ах! эти голубые глаза! чистые как ташкентское майское небо после грозы, когда прозрачный воздух особенно ярок; ах! эти голубые глаза! совсем как те, честные и наивные, проницательные и заботливые, они всё ещё стояли перед Ладой, а в душе у неё клокотало желание высказать им своё "фе”) в сочетании с тёмными волосами и бархатными ресницами придавал её облику, и без того совершенному во всех отношениях, ещё большее очарование. Даже её лёгкое косоглазие казалось Ладе не недостатком, а особым шиком. Свои блестящие чёрные волосы девушка разделила на пробор и гладко начесала на уши, оставив открытыми лишь трогательные мочки, в которых поблескивали крохотные бриллиантики. Её величавые формы обтягивал в меру узкий деловой костюмчик цвета небесной лазури – в тон глазам, нисколько не скрывающий стройные бёдра и округлые аппетитные коленки.

Всё: будь то взгляд, или жест, или фраза, сказанная по-английски или по-французски (а она немного, специально для таких, как Лада, говорила по-французски), - абсолютно всё было у неё тщательно продумано и мастерски выстроено; и даже имя у неё было под стать внешности – мисс Маргарет Монтгомери (первым делом она представилась), такое же изящное и шикарное одновременно, как она сама.

"Стильная девочка”, - подумала Лада. Уставившись на неё как зачарованная, она изнывала на своём переднем сидении (наиболее комфортном, с её точки зрения) от сознания того, что вот так, как эта англичанка мисс Маргарет Монтгомери, скрестить в лодыжках стройные ноги, или закинуть их одну на другую, или одним махом одёрнуть узкую юбку, но так, что весь автобус, включая водителя, глаз не сводит с её обтянутых капроном коленок, у неё, Лады, всё равно никогда не получится – хоть она тресни, или лопни от зависти. Этому не научишься ни на каких курсах и тренингах (в своё время Лада их много и охотно посещала, до отвала пичкая себя всей этой чепухой, вроде «Самосовершенствование и положительное мышление», «Гармония духа и продуктивность», «Настрой себя на успех», «Личностный и карьерный рост», «Как жить полноценной жизнью, а не разбазаривать себя по пустякам», и тому подобной чушью), и ни в какой элитной школе моделей; это или есть, или не будет никогда. Это – от природы!

Автобус то и дело останавливался в каком-нибудь живописном местечке, и мисс Маргарет Монтгомери своим хорошо поставленным голоском приглашала особенно отчаянных смельчаков выйти вслед за ней и полюбоваться, шлепая по лужам, теми или иными достопримечательностями.

Несколько раз осмелилась выйти и Лада, пока не вымокла до нитки и не зачерпнула своей розовой замшевой туфелькой - балеткой из грязной придорожной лужи пригоршню отвратительно хлюпающеё жижи; после чего она, хмурая и озабоченная, забилась в угол, прижалась лбом к холодному стеклу и провела остаток пути, прислушиваясь, как мокрый гравий шуршит под колёсами автобуса. И куда, скажите на милость, её, идиотку несчастную, понесло? Совсем с ума сбесилась!

На обратном пути мисс Маргарет Монтгомери уже не тарахтела без умолку попеременно то по-английски, то по-французски, а невозмутимо отвечала на всевозможные глупые вопросы и чрезмерные заигрывания, которые слетались к ней со всех сторон, не иссякая ни на мгновение, или снисходительно принимала участие во всеобщей беседе, почтительно отвечая очаровательной улыбкой на комплименты, расточаемыё её красоте, и лестные признания её достоинств в качестве гида. Ладе даже стало её, бедняжечку, немного жалко: было видно, что временами девушка чувствует себя так, словно её голую под улюлюканье толпы выставили на лобном месте. Войдя во вкус, пассажиры автобуса словно соревновались, чей вопрос будет каверзнее, стремясь довести бедняжку до белого каления. И чего они на неё, бедную, так напали? Но, несмотря на её хрупкую и изящную внешность, в ней чувствовался стержень. Кроме всего прочего, не так-то легко вывести из себя настоящую леди, а то, что она и есть самая настоящая леди, Лада не сомневалась с самого начала.

В автобусе, видимо, совершенно случайно, пережидая от нечего делать непогоду, оказалась парочка украинских хлопцев. Лада постеснялась зыркать по сторонам глазами и оборачиваться, поэтому плохо их разглядела, зато она очень хорошо слышала позади себя их колоритный суржик, от души разбавленный крепким и замысловатым русским сквернословием.

А потом один из хлопчиков вылез на ужасном французском с вопросом: что-де вкусненького из европейской кухни ему посоветуют отведать в их хвалёных пяти ресторанах, а то котлеты ему уже надоели?

На что мисс Маргарет Монтгомери напутственным тоном посоветовала хлопчику обязательно попробовать в качестве десерта пирог с яблочно - карамельной начинкой – фирменное блюдо отеля, которое – она брала на себя смелость утверждать это – наверняка понравится гостю, а Лада взяла себе это на заметку.

Дождь, похоже, испугался Ладиного плохого расположения духа, резонно посчитав себя виновником того, что она промочила ноги, потому что внезапно прекратился, и небо на диво легко и быстро очистилось, тучи в один миг растаяли, откуда ни возьмись объявилось солнце и припекло распластавшееся над землёй марево. Сразу стало нечем дышать, а влажная, насыщенная дорога под колёсами автобуса, ещё недавно скрытая бурными потоками грязи, теперь блестела и сияла чистотой, как солдатские сапоги на плацу.

У себя в номере, скинув свои промокшие одеяния и переодевшись во всё чистое и сухое, Лада ещё долго не могла прийти в себя, чем она мигом и воспользовалась, завалившись с книгой в тёплую постельку. Немного отогревшись, она высушила феном свои повисшие жалкими висюльками волосы и лишь бы как собрала их в узел на затылке, укрепив заколкой, – так она себе не очень нравилась, но, хотя бы, более-менее по-божески. Ей стоило немало труда уговорить себя ещё раз выйти сегодня из отеля и то не сразу. Лишь ближе к вечеру она осмелилась на небольшой променад – развеяться, проветриться, размять косточки и погреться на солнышке, пока ночь окончательно не загнала его в преисподнюю, и то только, купившись на щедро раздаваемые им налево и направо посулы.

Парк был в ужасающем состоянии. Ещё вчера такой чистенький и ухоженный – как молодящаяся состоятельная дамочка, сегодня он выглядел как истерзанная и опустошённая, но глубоко удовлетворённая безбашенная стервозная баба после очередного бурного скандала. Повсюду валялись обломанные ветки и гроздья цветов, замызганная трава на лужайках поникла и свалялась в колтуны, а местами даже с головой ушла под мутную воду. Пахло прелой листвой, дождевыми червями и немного грибами (точно так же поздней осенью всегда пахнет в саду её деда, когда все цветы уже давно сорваны, а какие не сорваны, те увяли или пошли бурыми пятнами, листва опала и сметена в кучу для компоста, а природа, смиренная и отрешённая, как глубокая старуха перед последним причастием, ждёт своей дальнейшей участи). И к тому же всю эту неприглядную картину дополняла тяжёлая, угнетающая тишина – не было ни птиц, ни кузнечиков, ни лягушек. Далеко внизу, за мраморной балюстрадой, неистово бились о каменные берега нескончаемые волны прибоя; от жуткого завывания ветра ныли зубы, если же ветер ненадолго затихал, от зловещей тишины закладывало уши.

Незаметно стемнело. В сгустившихся сумерках, обогнув скалу, выплыла вальяжная, дебелая Луна. Лада смотрела на эту величавую и распираемую от гордости красавицу, безудержно сиявшую на небосводе, как одинокий громадный прожектор и недоумевала: это была какая-то незнакомая ей Луна, не та, которую она имела счастие наблюдать в положенные сроки из окна своей ташкентской квартиры. Та, ташкентская, была такая милая и домашняя, с детства знакомая – как бабулины блинчики со сметаной, и светила она мягко и ненавязчиво; эта же была как исполинский свадебный торт – огромная, торжественная, недоступная и светила исступлённо и красноречиво как во хмелю.

Шли дни; Ладина курортная жизнь мало-помалу налаживалась. Так напугавшие её поначалу сонливость и апатия быстро отступили на задний план, уступив место её воинствующему чувству долга.

О! Она знала массу способов развеять свою хандру – была бы охота связываться! Правда, временами, сгорая от тоски, Лада всё же чувствовала себя навеки разлучённой со своей ненаглядной Вероникой, но, слава Богу, эти моменты случались редко, а в основном она старалась добросовестно выполнять все курортные ритуалы, одну третью часть своего законного, выделенного ей на отдых времени проводя на пляже, если, конечно, позволяла погода, одну третью часть – на экскурсиях, а последнюю треть отводя прогулкам в одиночестве по парку. О Семёне она не думала, и грустить из-за него не собиралась, а до его лаборатории и добрейшей души человека – Андрюхи Коваля ей вообще не было никакого дела! Банально, зато чистая правда! Кто, как не сам Семён ей тогда сказал, что вскочивший на носу его Ермака прыщ его волнует гораздо больше, чем, к примеру, какое-то там глобальное потепление? Вот именно! Вот придёт Семён, тогда она ещё посмотрит, тогда она ещё очень и очень подумает, прежде чем…

А английская погода как падшая женщина: грешила и каялась, каялась и грешила… Полуденное солнце, беспечно и щедро раздающее всем и вся безосновательные обещания, к вечеру могло обернуться краткосрочным проливным дождём или нудной, нескончаемой, заволакивающей и небо, и водяную гладь зябкой, моросящей мглой.

Обречённая на ничегонеделание, в такие часы Лада обычно страдала и изводила себя бездельем, свернувшись калачиком и с головой закупорившись под одеялом, лишь изредка выбираясь наружу, чтобы подышать, а затем ныряла обратно и боялась только одного: что это никогда не кончится. Непричёсанная, закутанная в халат, она целый вечер могла провести в постели за книгой, даже ужин откладывая до лучших времён и успокаивая себя тем, что вот завтра утром – кровь из носу! – она обязательно куда-нибудь выберется. Иногда, очнувшись от докучливой дрёмы, Лада поднималась и шла к окну в надежде опять увидеть ясное и чистое небо, но дождь как назло лил и лил с невероятным упорством. В таких случаях она сама себе напоминала свою Лолиту Четвёртую, которая любила в пасмурный денёк полежать, уткнувшись носом в лапы и прижавшись задом к батарее. Тепло, светло и мухи не кусают!

У Лады появилась соседка, неразговорчивая и надменная скандинавка фрёкен Агнесс, - дама возраста самого неопределённого и, судя по её манерам, решившая растратить все свои сбережения на коллекцию впечатлений. Лада точно не знала – ни откуда приехала эта фрёкен Агнес, ни – надолго ли; а, впрочем, какая ей разница? Ведь они не разговаривали, а в короткие встречи лишь по-добрососедски скалились друг другу: фрёкен Агнес снисходительной улыбкой, аккуратно нарисованной помадой порфирового цвета и со слегка отвисшими брылями, а Лада – почтительно-вымученной гримасой. Лада с самого начала считала само собой разумеющимся то, что эта фрёкен Агнес не говорит по-русски; не говорила она, как вскоре выяснилось, и ни по-английски, и ни по-французски.

К тому же их биологические ритмы не совпадали. По утрам, когда Лада покидала номер, фрёкен Агнесс ещё спала, так как приходила обычно когда чуть брезжило, а ночи проводила то ли в здешнем ночном клубе, то ли развлекалась каким-то иным способом.

Фрёкен Агнес была хрупкая и миниатюрная, тщательно скрывавшая следы своего увядания особа с худосочным, в мелких морщинках и крупных порах лицом под толстым слоем дорогого, в фиалковых тонах, макияжа. Худые, будто птичьи, ручки с прозрачными коготками, лёгкая, несмотря на немолодой уже возраст походка, приторно-сладкий аромат духов (громадный пилоноподобный флакон этих духов теперь верховодил полчищем косметики от "Oriflame” на полочке в ванной комнате) лишь усиливали впечатление вырядившегося в шелка эфемерного видения. Но главную ставку она сделала, и, по всей видимости, не прогадала, на свои голубые, всегда тщательно уложенные невообразимыми волнами волосы. Это был её старший козырь. Одевалась она всегда в глухие и жёсткие как панцирь наряды из чувственного шуршащего шёлка приглушённых тонов и тесные репсовые «лодочки» на невероятных для её испещрённых варикозом ног двенадцатисантиметровых «шпильках»; даже Лада с её стройными ухоженными ножками себе таких позволить никогда не могла.

Вот фрёкен Агнес, в отличие от впечатлительной Лады, дождь не был в тягость. По вечерам, собираясь пуститься во все тяжкие, она дополняла свой броский туалет сумочкой-помпадур из люрекса, надевала плащ с клетчатым подбоем, повязывала на шею эффектный летящий шарфик и водружала на свои голубые волны шёлковый тюрбан. Причём, у этой престарелой Мальвины всегда был такой озабоченный и удручённый вид, будто веселиться она отправилась не по собственной воле, а по чьему-либо принуждению или по возложенной на неё не слишком приятной обязанности.

Лада же вела себя паинькой: она обходила стороной все мало-мальские злачные места и питейные заведения. Проходя мимо ночного бара, откуда с пяти часов неслась зажигательная музыка, а из-за приоткрытой двери вырывалось разноцветное мерцание, Лада лишь краем глаза косилась в его сторону и всегда вовремя вспоминала советы своего родимого журнала "Альфа и Омега”, что, будучи за границей, дабы не попасть в некрасивую историю, следует держаться подальше как от кабаков, особенно, в портовых районах, так и от прочих подозрительных мест и увеселительных мероприятий. Целее, мол, будете. Вот Лада и держалась.

Вместо этого как-то очередным унылым утром Лада набрала родной ташкентский номер и сразу, без предварительных гудков, вдруг близко-близко услышала нежный голосок единственной услады своего сердца – своей ненаглядной доченьки:

- Алё! Кто это? – вопрос Ладиного сокровища спросонок прозвучал тоненько и протяжно. – Мамочка, это ты, что ли?

- Да, это я, кисунечка моя! – отозвалась Лада.

Воскресив в памяти родной Вероникин образ (ощущение, слаще которого она вряд ли когда-либо испытывала): её круглое детское личико с тонко очерченными бровками и пухлыми губками, её длинные, свободно свисающие вдоль щёк волосёнки и всегда восторженные глаза, её детский лепет и шаловливые ужимки, её острый ядовитый язычок и нарочитое сюсюканье, - Лада собрала все силы, чтобы сдержать навернувшиеся слёзы, – а плакать, как известно, она была великая мастерица, – и быстро отрапортовала, экономя валюту, что у неё, мол, всё просто замечательно, ну и так далее, после чего услышала от Вероники в ответ, что в Ташкенте все живы и здоровы, чего и ей желают.

- Мам, скажи бабуле! Она мне не даёт «Терминатор» смотреть!

- Нет, киска, не скажу, - ласково, но твёрдо отказалась Лада. - Бабулю надо слушать. Раз не даёт, значит, не нужно тебе его смотреть.

С Вероникой только так и можно было договориться: ласково, но твёрдо; по-другому она не понимала.

- А какая разница? Всё равно я уже много раз смотрела.

- Тем более.

Нет, ну какова, а? С её ненаглядной девчушечкой, даже в отсутствии Лады должным образом обласканной и ни любовью, ни заботой не обделённой, как всегда – смех и грех! Норовя всегда всё сделать по-своему, она довольно ловко научилась манипулировать взрослыми, а из деда буквально верёвки вьёт. Однако, с бабулей сильно не забалуешь.

Всё, отбой. Лада не спеша повесила трубку и лишь затем, зарывшись головой в подушку, вдосталь наплакалась.

Проснувшись на другое утро в очередной раз под шум дождя – разумеется, опять этот дождь! – она, наконец, решила, что хватит ей киснуть и ныть, и что пришла пора навести красоту и, появившись на публике в должном виде, утереть кое-кому нос, так как в последние дни её окончательно доконала «виниловая» причёска Мальвины. Давно пора и Ладе соорудить себе что-нибудь эдакое, а не ходить с бесцветными сосульками на голове аки Бог весть кто. Конечно, она сама себя считала девицей в высшей степени привлекательной и неотразимой вне зависимости от состояния её причёски, но всё же… Доколе она собирается бурчать себе под нос и сетовать на погоду, что, мол, дождь ей житья не даёт? Может, довольно сидеть «на шухере» и ждать солнца? Это, по меньшей мере, глупо и бессмысленно и вообще отдаёт пантеизмом, а кто, как не она, сама себе хозяйка?!

Тут же сон моментально слетел с её ресниц.

Хочешь изменить судьбу, начни с цвета волос, по крайней мере, так всегда говорила её тётя Лиза, при этом она манерно вскидывала бровь и многозначительно поглядывала на Ладину бабулю. А уж кому, как не ей, тёте Лизе, знать это: во-первых, в далёкой молодости она три года проработала дамским парикмахером, а во-вторых, за свою долгую и бурную жизнь сменила не только трёх мужей, но и перепробовала кучу профессий.

"Так что, миленькая моя, - вкрадчиво уговаривала себя Лада, стоя перед зеркалом и разглядывая свою заспанную физиономию, - у тебя нет иного выхода, как только добить эту тему до конца. И учти: сегодня или никогда”.